Течет река Мойка. Правый берег. От Невского проспекта до Устья (fb2)

- Течет река Мойка. Правый берег. От Невского проспекта до Устья 19013K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Георгий Иванович Зуев

Георгий Зуев
Течет река Мойка. Правый берег. От Невского проспекта до Устья

Автор идеи Дмитрий Шипетин

Руководитель проекта Эдуард Сироткин

От автора

Предлагаемая читателям книга логически завершает две ранее опубликованные работы автора о примечательной реке центрального района Санкт-Петербурга. Публикуемые здесь исторические очерки и этюды посвящены прошлому и настоящему правобережья городского водоема от Зеленого моста до места его впадения в Большую Неву.

До основания Петром Великим Санкт-Петербурга эта местная болотистая речка долгое время носила ижорское название Муя, была весьма загрязнена илом и протекала среди непроходимых топких мест и торфяной трясины. Берега Муи стали осваиваться в первые годы строительства Петербурга. Этот местный ижорский водоем, получивший тогда новое название Малой речки, или Мьи, по указу русского императора очистили от многовекового ила, грязи, расширили русло реки и впервые укрепили деревянными щитами ее топкие берега. В 1711 году для осушения значительной части территории нового столичного города прорыли канал, соединивший Мью с рекой Фонтанкой. Протяженность очищенного от ила водоема с расширенными и укрепленными берегами составила свыше пяти километров, и на плане Петербурга 1716 года видно, что извилистое русло реки Мьи проходило через центральную часть нового столичного города, омывая с южной стороны Адмиралтейский остров, в непосредственной близости от первой государственной верфи.

Проект Адмиралтейства, а точнее его «рабочий чертеж», составил сам император Петр I, потребовавший в ноябре 1704 года, чтобы Адмиралтейство – вторая по своей огневой мощи военная крепость новой столицы Российской империи – было одновременно приспособлено «для строения боевых кораблей». Корабельную верфь по распоряжению царя надлежало «строить внутри территории Адмиралтейства».

Около половины боевых линейных русских кораблей первой четверти XVIII века – 23 из 48 судов – сошло в то время со стапелей Адмиралтейства. Среди них особенно выделялись такие морские гиганты отечественного флота, как 92-пушечный «Гангут» и 90-пушечный линкор «Лесное».

Современники, русские и иностранцы, признавали весьма высокое качество российских военных кораблей – быстроходных, маневренных и достаточно устойчивых. Следует отметить, что в начале XVIII столетия, в первые годы своего строительства, новая российская столица являлась весьма небольшим городом. В районе Адмиралтейства он занимал площадь от Большой Невы до реки Мьи, а у Смольного, на Выборгской стороне и у Литейного проспекта располагались малочисленные разрозненные поселения, окруженные вековыми лесами, болотными топями и заливными лугами.

Большинство отечественных историков довольно убедительно полагают, что становление и развитие новой имперской столицы на первых порах действительно шло довольно хаотично и стихийно. Этому объективно способствовали многочисленные и достаточно веские причины, продиктованные тяжелым бременем и затратами по ведению Северной войны, а также неблагоприятными условиями выбранной императором местности для возведения Санкт-Петербурга (огромные заболоченные площади земель, требующих капитальных мелиорационных работ). К этому добавлялись периодические катастрофические наводнения с тяжелыми разрушительными последствиями и глобальных размеров стихийные опустошительные пожары, нередко охватывавшие центральные районы Северной столицы.

Камер-юнкер Ф.-В. Берхгольц писал в своем дневнике: «Здешняя земля из-за сырости ничего не родит». Иностранцы полагали, что «…если случатся затруднения в привозе в столицу продовольствия, то город окажется на грани голода».

Река Мойка. Фрагмент плана Санкт-Петербурга, 1717 год

Любопытно отметить, что первые основательные жилые строения появились в Санкт-Петербурге вначале именно на правом берегу реки Мьи в 1705 году, на участке между нынешним Невским проспектом и Исаакиевской площадью. Это были сравнительно небольшие деревянные дома, построенные для офицеров морского флота, корабельных мастеров и специалистов Адмиралтейской корабельной верфи.

Природные условия этого участка правобережья Мойки уже тогда потребовали от строителей, подрядчиков и рабочих особой тщательности и осмотрительности при закладке фундаментов жилых зданий. Их закладка требовала довольно глубоких траншей, в землю первоначально приходилось забивать деревянные сваи, а затем уже сооружать фундамент из путиловских плит. Первые жилые дома на правом берегу реки Мьи от Большой першпективной дороги (будущий Невский проспект) вниз по течению по приказу Петра I необходимо было «ставить в четкую линию, особым порядком». Красили дома тогда преимущественно в светлые тона. Категорически запрещалось «пестрить дома и всякое строение краскою… ибо их надлежало окрашивать ровно и прилично». На каждого владельца одновременно возлагалась обязанность укрепления топких берегов сваями и содержание в надлежащей чистоте участка берега реки в пределах своего жилого строения.

План Санкт-Петербурга 1716 года свидетельствует, что на правом берегу реки располагалась и так называемая Греческая слобода, в которой обычно селились капитаны и боцманы, прибывшие на жительство в русскую столицу из средиземноморских европейских портовых городов. К сожалению, в 1737 году эта слобода с ее домами была полностью уничтожена опустошительным пожаром, поглотившим тогда почти все строения правого берега реки Мьи.

С момента начала строительства Северной столицы правый берег реки Мьи и ее набережная становятся первой городской границей. В 1717–1718 годах в месте пересечения водоема с первоначальным отрезком Большой першпективной дороги, в ее створе, построили деревянный подъемный мост, выкрашенный в яркий зеленый цвет. Вероятно, приметная окраска этого мостового сооружения через реку позволила в дальнейшем назвать первый приграничный мост Петербурга Зеленым мостом, который до 1726 года не только выполнял важную роль переправы через городской водоем, но и нес ответственные многочисленные функции военной пограничной заставы и обязанности таможенного пропускного пункта в российский столичный город.

В первые годы нового XIX столетия с планов и карт Санкт-Петербурга исчезает официальное название реки Мьи и появляется ее сегодняшнее наименование – Мойка, представлявшее переосмысленный вариант старого названия древнего водоема.

Преобразованный отрезок правобережья реки Мойки от Зеленого моста до ее устья, ровесник Санкт-Петербурга, представляет собой немалый исторический интерес. По нему можно проследить весь процесс развития центрального района Северной столицы, ее замечательных ансамблей, знаменитых строительных шедевров отечественного зодчества, особенности эпохального строительства особняков и жилых домов, получить возможность представить себе жизнь и судьбы живших и работавших здесь в разные годы поколений наших сограждан. Облик этого романтического отрезка правого берега реки Мойки менялся вместе с ростом и развитием нашего города. С годами чередовались поколения горожан, возникали новые общественные потребности и задачи. На набережных правого берега этого городского водоема возводились новые здания, сносились и перестраивались ранее возведенные строения. Со временем изменялась и сама архитектура домов, следуя велению новой строительной моды и требованиям владельцев зданий. В разное время над строительством домов правого берега реки Мойки трудились знаменитые зодчие, авторы архитектурных шедевров, возведенных на этом ограниченном отрезке правого берега старинного водоема.

В границах рассматриваемого в настоящей книге отрезка правого берега реки Мойки до нашего времени сохранились некоторые образцы документального подтверждения уникального творческого таланта отечественных архитекторов. На месте снесенного временного Зимнего дворца императрицы Елизаветы Петровны, на территории, ограниченной правым берегом реки Мойки и Невским проспектом, столичный генерал-полицмейстер Н. И. Чичерин в 1771 году возвел великолепный дом, ставший одним из прекрасных образцов стиля раннего классицизма, сменившего в России растреллиевское барокко.

Мойка у Синего моста

Соседний участок правобережья Мойки сегодня занимает солидное здание известного Петербургского университета телекоммуникаций им. проф. М. А. Бонч-Бруевича – одно из первых в стране высших учебных заведений, готовящих специалистов по радио– и радиоэлектронике. Этот огромный дом, возведенный здесь в 1850-х годах архитекторами Р. А. Желязевичем и Н. П. Гребенкой, прекрасно знали и любили петербуржцы XIX столетия. В его концертном зале, названном по фамилии владельца здания «залом Руадзе», а позднее – «залом Кононова», литературный столичный фонд устраивал прекрасные вечера в пользу нуждающихся литераторов. Здесь выступали Н. Г. Чернышевский, Н. А. Некрасов, Ф. М. Достоевский, давал концерты композитор А. Г. Рубинштейн.

В западной части Мойки, на ее правом берегу, на острове, названном в петровские времена Новой Голландией, в 1732 году построили деревянные склады для хранения и сушки корабельного леса. Проект этих весьма оригинальных складских помещений разрабатывал замечательный русский архитектор И. К. Коробов. Позднее, в 1779 году, на месте снесенных складов зодчий Валлен-Деламот возвел величественную знаменитую арку, названную «Арка Новой Голландии».

На правом берегу реки Мойки в 1840-х годах по проекту зодчего И. Д. Черника и военного инженера Посыпкина были сооружены массивные краснокирпичные здания Конногвардейских и Морских казарм. На набережной правого берега реки Мойки до наших дней сохранились три внушительных здания Военного министерства Российской империи, расположенных в домах № 65, 67 и 69.

Основным принципом отбора объектов, эпизодов и персоналий для каждого очерка этой книги автор избрал не формальную их принадлежность к конкретному участку старинного водоема, а историческую значимость и культурологический интерес. Нет необходимости опровергать мнение наших известных историков и краеведов, что городские здания неотделимы от судеб людей, населявших некогда особняки и дома Северной столицы в разные исторические эпохи. Действительно, без них, обитавших некогда в барских особняках или доходных домах, трудно было бы понять и должным образом осмыслить этот уникальный Центральный участок Петербурга, его историю и душу.

Автор надеется, что представленные в исторических очерках заключительной, третьей книги материалы о реке Мойке помогут читателям, увлеченным отечественной историей и неравнодушным к нашему городу, лучше узнать Санкт-Петербург, ибо нет необходимости говорить, что нельзя любить свой город, не зная его и его многовековую историю.

На берегу столичного приграничья

В начале XVIII столетия в одном из наиболее живописных уголков центрального района возводимого Санкт-Петербурга располагался весьма значительный по своим размерам городской квартал, ограниченный правобережьем реки Мьи и участком Большой Морской улицы от нечетной стороны Невской першпективы до Кирпичного переулка. История этого необыкновенного квартала связана с необычайными эпохальными событиями – многочисленными и противоречивыми, сложными, а зачастую трагическими. Здесь в домах, возводимых на берегах реки Мойки, в разные годы жили и служили известные деятели отечественной политики, знаменитые военачальники, одаренные ученые, талантливые предприниматели, промышленники и всемирно известные представители российской культуры.

С момента начала строительства Санкт-Петербурга правый берег реки Мьи от места ее пересечения с Большой Першпективной дорогой – нынешним Невским проспектом – становится первой городской границей. Здесь в 1717–1718 годах, в створе Невского проспекта через реку Мью, построили первый деревянный подъемный цветной мост – Зеленый, ставший приграничным сооружением города в сложных условиях длительной войны России со Швецией.

Перед ним установили заградительные рогатки, шлагбаумы и учредили круглосуточный воинский заслон от внезапного нападения передовых шведских подразделений. Указом первого губернатора новой столицы, светлейшего князя А. Д. Меншикова, для охраны и порядка передвижения пешего народа и транспортных средств через Зеленый мост в городе было введено обязательное ночное дежурство специальных сторожей из числа его обитателей. Подобные «караульщики» регулярно обходили приграничное побережье реки Мьи, задерживали ночью подозрительных лиц и оперативно пресекали всякое нарушение порядка.

Зеленый мост. 1808 г. Гравюра Б. Петерсона

Кстати, одобряя идею Александра Даниловича Меншикова о введении в новостроящейся столице штата ночных сторожей, ее строитель – Петр Великий – строжайше предупреждал своего любимца: «Чтобы в городе и на посаде, в улицах и переулках все было стройно и бережно, чтобы нигде разбоя, татьбы и душегубства, и иного воровства не было…».

По указу царя на приграничном правом берегу реки Мьи, неподалеку от въезда на Зеленый мост, учредили пропускной пункт с деревянным полосатым шлагбаумом для официального опроса приезжающих, осмотра багажа, проверки документов, взыскания надлежащих пошлин и установленных податей.

Регулярная контрольно-пропускная работа проводилась военным нарядом, дежурившим на Зеленом мосту. Шлагбаум обычно закрывался в одиннадцатом часу вечера. Его поднимали рано, «после пробития утренней зори». Воинские команды, несшие караульную службу у первого пограничного моста, руководствовались строгим императорским циркуляром, требующим его неукоснительного исполнения. Утвержденный Петром I документ предписывал первым российским пограничникам, «когда шлагбаум ночью опустят, в такие часы знатных персон и при них служителей пропускать с фонарями без задержания, а без фонарей не пропускать. А из подлых в такие неуказанные часы, разве кто за крайнею нуждою пойдет один с фонарем, спрося у него по указу пропускать же, а ежели два или три человека и более из подлых, хотя и с фонарем пойдут, тех брать под караул».

И еще одна любопытная подробность из истории этого мостового сооружения. Окружающая Зеленый мост территория со временем была облюбована купцами и разносчиками товаров, превратившими ее в удобное торговое место. После очередного углубления в 1711 году русла реки Мьи товары сюда стало удобно доставлять непосредственно по воде. У торговых шалашей и лотков образовывалась неимоверная толкучка, заполнявшая не только мост, но и проезд по Невской першпективе. К тому же первоначальный Зеленый мост оказался довольно узким. В начале десятых годов XVIII столетия по его деревянному подъемному пролету с трудом мог проехать лишь один экипаж, запряженный двумя лошадьми. Все это нередко приводило не только к нежелательному скоплению народа, но зачастую становилось причиной безжалостных, жестоких драк и кровопролитных схваток. Генерал-полицмейстер Петербурга даже вынужден был в 1718 году категорически запретить торговлю вблизи Зеленого моста, распорядиться о ее переносе в лавки и магазины и ходатайствовать перед царем о расширении проезжей части мостового пролета. Это дельное конструктивное предложение было реализовано при перестройке Зеленого моста лишь в 1735 году.

В 1730 году при подготовке к торжественной встрече только что коронованной в Москве новой императрицы Анны Иоанновны в Санкт-Петербурге на Невском проспекте у Зеленого моста возвели Адмиралтейские Триумфальные ворота по проекту работавшего в Адмиралтействе зодчего И. К. Коробова. Правый берег реки Мьи украсили многочисленными разноцветными флагами.

Триумфальные ворота, обильно украшенные богатой золоченой резьбой и скульптурными группами, представляли собой высокую трехпролетную арку с красивой башенкой на ее вершине. Центральная арка завершалась изящным резным картушем с изображением российского двуглавого орла.

В 1741 году, после бескровного государственного переворота, на российский престол торжественно вступила дочь Петра Великого – Елизавета Петровна. После главной церемонии Императорского двора – коронации в Москве – новая императрица возвратилась в Санкт-Петербург.

Ее приезд в столицу представлял собой торжественное зрелище и проходил по заранее приготовленному сценарию, названному «Диспозиция во время шествия Ея Императорского Величества Всемилостивейшей Государыни Лизавет Петровны в Санкт-Петербурх». В документ тогда включили расписанные в деталях действия всей участников «шествия».

Для встречи государыни на Невской першпективе специально возвели две триумфальные арки – у Аничкова моста через реку Фонтанку и у Зеленого моста через Мойку. По обе стороны Невской перспективы от Адмиралтейства до Зеленого моста замерли в почетном карауле гвардейцы Преображенского и Семеновского полков. От Зеленого моста до Аничкова выстроились гвардейские полки – Измайловский, Конногвардейский, Атаманский, Уланский и Морской экипаж, отдававшие императрице честь под громкий барабанный бой, звуки литавр и громкий пушечный салют с бастионов Петропавловской крепости и Адмиралтейства. Перед Зеленым мостом царицу приветствовали знатные русские и европейские купцы, священнослужители и семинаристы, исполнявшие «Похвальную песнь».

Государыню также встретили стройные шеренги чиновников среднего класса и звуки оркестров Адмиралтейского и Кадетского корпусов.

Торжественное шествие сопровождали музыка духовых оркестров и колокольный перезвон церквей и соборов российской столицы. Торжественные триумфальные ворота просуществовали здесь около десяти лет, с годами стали ветшать и терять первоначальный блеск, поэтому городские власти приняли решение разобрать пришедший в ветхость исторический монумент, а на освободившемся месте возвести величественные каменные ворота. В их проектировании в 1760-х годах участвовали два замечательных столичных зодчих – Б.-Ф. Растрелли и А. В. Квасов, подготовивших весьма оригинальные проекты и модели новых каменных Триумфальных ворот. Но, к сожалению, ни один из них так и не смог осуществить эту постройку.

Доменико Трезини. Фрагмент скульптурной группы «Зодчие Петербурга» в Александровском парке

Первые жилые дома на углу правого берега реки Мьи и Большой Невской першпективы появились в 1705 году. Застройка жилых строений правобережья Мьи была связана с закладкой и строительством на левом берегу Невы в 1704 году мощной по тем временам верфи-крепости. Если главное руководство Балтийским флотом и ведущие судостроители Адмиралтейской верфи получили дарственные земельные наделы на левом берегу реки Невы, по обе стороны от Адмиралтейства, то молодые морские офицеры, боцманы и унтер-офицеры, а также корабельные мастера и иной рабочий люд Адмиралтейской верфи по распоряжению самого Петра Великого селились в небольших деревянных домах, специально построенных для них на правом берегу реки Мьи в 1705 году.

Здания на правом берегу реки возводились по чертежам и указанию российских архитекторов Санкт-Петербурга, среди которых в первую очередь следует назвать зодчего Доменико Трезини, итальянца по происхождению, служившего в Дании и приглашенного русским царем на работу в Россию. Трезини прославился как талантливый фортификатор, ставший впоследствии первым ведущим зодчим Северной столицы, в которой он обрел свою вторую родину.

Современником Доменико Трезини был знаменитый архитектор и автор проектов первых жилых домов приграничного правого берега реки Мьи Михаил Григорьевич Земцов – любимец Петра I, выполнявший ответственные строительные поручения своего покровителя. Интересно, однако, все же заметить, что труд иностранных зодчих всегда оплачивался в России более щедро, чем русских. Если Доменико Трезини получал тогда 1000 рублей в год, то работа отечественных архитекторов ценилась в несколько раз меньше. Так, архитектор М. Г. Земцов, один из «птенцов гнезда Петрова», автор первых столичных построек и ответственных работ по планированию столичного города, оказывается, получал лишь 180 рублей ежегодно.

По мнению историка Петербурга П. Н. Столпянского, «застройка правого приграничного берега реки Мьи активно началась в 1706 году», когда сюда перенесли 23 избы для «морского флота офицеров». Жилые здания Петр I приказал «ставить в линию», четко определенным порядком, с обязательной ориентацией главных фасадов домов на реку. Последующие жилые строения правого берега также традиционно обращались к Мойке, и таким образом сохранялась узаконенная императором архитектурная традиция строительства зданий «порядками или линиями», обращенными к градоформирующей доминанте, в данном случае – к реке Мойке.

Между тем строительство Адмиралтейства, ранее предусматриваемое Петром I как судостроительная верфь с сараями, амбарами и жилыми помещениями на левом берегу реки Невы, подходило к завершению. Построенное государственными работниками или подрядом, сооружение не только соответствовало требованиям к предприятию по строительству российского военно-морского флота, но одновременно являлось мощным форпостом обороны Северной столицы и всего левого берега Невы против противника, пытающегося прорваться к Петербургу и развить наступление на столичный город.

Мощное артиллерийское вооружение укрепленных фортов Адмиралтейской верфи – крепости в любое время могло нанести сокрушительный удар по шведскому флоту в случае прорыва неприятельской морской армадой крепости Кроншлота и вторжения в устье Невы.

Окруженное с трех сторон укреплениями, Адмиралтейство еще до завершения его строительства приступило к сооружению первых российских военных кораблей, спускаемых на воду через открытое к Неве пространство. Строительством Адмиралтейства и первенцев российского военного флота по указу Петра I ведали светлейший князь А. Д. Меншиков и два его помощника – обер-комендант Северной столицы Р. В. Брюс и олонецкий комендант Савва Яковлев.

Строительство Адмиралтейства, верфи и крепости успешно завершили осенью 1705 года. Первый военный гарнизон Адмиралтейства состоял из экипажей военных судов, приведенных в конце осени из Кроншлота в Санкт-Петербург на зимнюю стоянку. Офицеров и матросов разместили в домах, построенных на правом берегу реки Мьи, неподалеку от жилых зданий, построенных для мастеров и «государственных работников» судостроительной Адмиралтейской верфи.

Значение Адмиралтейства как верфи (после очередных побед в боях со шведами) неуклонно возрастало. В 1706 году с ее стапелей торжественно спустили на воду двух российских первенцев – 18-пушечный военный корабль «Прам» и яхту «Надежда». Особый подъем на верфи Адмиралтейства отмечался после блистательной победы русских войск над шведами в Полтавском сражении. В честь этого великого подвига на стапелях Адмиралтейского двора заложили лидер военно-морских сил Российской империи – 54-пушечный линейный флагманский корабль «Полтава». Строителем первого русского линкора стал корабельный мастер Главного Санкт-Петербургского Адмиралтейства Петр Михайлов, или, иначе, император Петр Великий, при непосредственном участии самородка русского судостроения корабельного мастера Ф. М. Скляева.

Между тем строительство жилых и административных помещений на правом берегу реки Мьи разрасталось. Немалое пространство, ограниченное с северной стороны площадью перед Адмиралтейством, а с южной – рекой Мьей, в 1705 году пополнилось сотней деревянных изб для морских офицеров и рабочих Адмиралтейской верфи.

Адмиралтейство. 1716 г. Гравюра А. Зубова

Позже территория этого огромного городского квартала, ограниченного правым берегом Мьи и Большой Морской улицей с одной стороны и Невской першпективой и Кирпичным переулком – с другой, становится строительной площадкой для формирования многолюдных Морских слобод, заложивших прочное основание таких знаменитых исторических столичных магистралей, как Большая и Малая Морская улицы.

Однако первоначально это многолюдное поселение на правом берегу реки Мьи испытывало весьма существенные неудобства в приобретении товаров первой необходимости. Проектировщики тех далеких лет не озаботились об организации в центре Санкт-Петербурга продажи продуктов питания и разнообразных бытовых товаров, в связи с этим любимцам русского императора Петра I – кораблестроителям и морским офицерам, боцманам и шкиперам – доводилось испытывать довольно большие неудобства. Населению данного участка, ставшего уже центральным районом города, приходилось покупать необходимые продукты и товары на территории Заячьего острова, где располагались торговые ряды, в которых одновременно торговали мясом, рыбой, хлебом, предметами одежды и строительными материалами. Здесь же во множестве находились харчевни и кабаки для работного люда, где рабочие и матросы могли подкрепить свои силы. Подобная ситуация, естественно, вызывала раздражение и крайнее неудовольствие жителей центрального района столицы.

В 1705 году морские офицеры, боцманы и работники Адмиралтейской верфи Санкт-Петербурга направили челобитную руководителю строительства Адмиралтейства светлейшему князю А. Д. Меншикову. В прошении отмечалось, что «…те мастеровые люди и моряки, кои ныне приехали, живут у Адмиралтейского двора, скучают, чтоб на сей стороне быть продаже съестным припасам и питье вина и пива, для того что им на другую сторону переезжать с трудом и от дела не надлежит». Реакция первого петербургского губернатора последовала мгновенно. По его распоряжению слева от Зеленого моста организовали Морской рынок, на котором торговали не только съестными припасами и одеждой, но также дровами и прекрасным луговым сеном. Однако по распоряжению самого Петра I «пожарного страха ради» Морской рынок вскоре перенесли на правый берег реки Мьи, неподалеку от Кирпичного переулка.

К этому же времени успешно завершилась прокладка первого отрезка Большой першпективной дороги, начатая по распоряжению Петра I от Адмиралтейства. Прямая першпектива тогда заканчивалась у правого берега приграничной реки Мьи, у пролета деревянного Зеленого моста. Основной рабочей силой, занятой на строительстве проспекта, стали те, кто, по планам шведского короля, должны были захватить Санкт-Петербург, – пленные шведские солдаты. Они же стали основными исполнителями при возведении на правом берегу Мьи, на углу Кирпичного переулка, двухэтажного каменного здания подворья-гостиницы Александро-Невской лавры. У Зеленого моста через Мойку возвели двухэтажный Гостиный двор типичной для XVIII столетия формы четырехугольника, с обязательным внутренним двором и открытой галереей на изящных арках, возведенных на обоих этажах. По распоряжению князя А. Д. Меншикова, неподалеку, около укреплений Адмиралтейства, поставили трактир «Петровское кружало», а позже знаменитый адмирал К. Крюйс по соседству с этим известным на всю столицу питейным заведением построил свой второй дом. Фасад жилого строения был обращен к Мойке, а не к Невскому проспекту, что, по мнению его строителей, особо подчеркивало немалое значение реки Мьи как важной столичной транспортной артерии и главной градоформирующей доминанты начала XVIII столетия.

Небольшие жилые строения мастеровых Адмиралтейской верфи, унтер-офицеров и морских офицеров также возводились фасадами к реке, а разные хозяйственные постройки обычно сооружались внутри закрытого двора.

Начиная с 1712 года «недостаточным» жителям столицы губернаторским указом предписывалось оштукатуривать свои деревянные дома и окрашивать строения в приятные светлые тона.

В 1716 году по проекту зодчего Г. И. Маттарнови приступили к строительству на правом берегу Мьи Мытного двора, где должны были брать «мыт» – пошлину с товаров. Кроме того, Петр I пытался упорядочить торговлю путем создания образцового единого торгового центра, которым, по его мнению, должен был стать Мытный двор.

В 1719 году, после кончины автора проекта – зодчего Маттарнови, император поручил завершение работ по Мытному двору петербургскому зодчему Н. Ф. Гербелю. Современные петербургские краеведы Л. И. Бройтман и Е. И. Краснова в книге об истории Большой Морской улицы приводят оригинальное описание Мытного двора, опубликованное в книге о Петербурге А. Богданова и В. Рубана, изданной в 1779 году: «Мытный двор, по описанию русских историков XVIII столетия, оказывается, располагался в двухэтажном доме, с башенкой посредине со стороны Мойки. Строение построили из кирпича, но „весьма стенами тонко“. Крышу Мытного двора покрыли черепицей, „для чего понадобилось черепиц двести тысяч“. Торговали здесь не только продуктами, но и „хорошими, богатыми товарами“».

Петровский торговый центр на Адмиралтейской стороне теперь обслуживал огромный контингент рабочих Адмиралтейской верфи, морских офицеров, боцманов и военный гарнизон Адмиралтейской крепости – бывших клиентов Гостиного двора на Петербургской стороне. Возмущенное массовым оттоком своих постоянных покупателей торговое купечество Петербургской стороны направляло императору и губернатору столицы многочисленные челобитные, предлагая оставить в Санкт-Петербурге лишь один свой Гостиный двор. В своих прошениях купечество Петербургской стороны, забывая о прежних неудобствах населения центрального района города, огульно критиковало в своих посланиях торговлю и качество товаров на Адмиралтейском участке столицы. В челобитных, в частности, указывалось, что «на Мытном дворе, что на Адмиралтейской стороне, во многих лавках разных чинов люди, вопреки определению торговать только харчевными и съестными товарами, торгуют всякими товарами, от чего здешнему купечеству великая обида и разорение и торгу помешательство, также и пошлинам от того не без утраты, потому что от таможенного смотрения не в близости, да и лавкам гостиного двора немалое запустение».

После завершения строительства каменного Мытного двора, его, по повелению Екатерины I, окружили посадкой кленовых деревьев, оградив таким образом постройку «для сбережения» от скота. Площадь же перед новым Гостиным двором замостили камнем и даже выделили в 1721 году специальное место для казней и публичных наказаний.

Свидетелем одной из публичных казней на этой городской площади перед новым Гостиным двором на набережной реки Мьи в 1738 году стал родовитый известный русский поэт и дипломат Антиох Кантемир, который высказал свои впечатления об увиденном в одном из своих стихотворений. На помосте в тот день казнили отставного морского флота капитана-поручика Александра Возницына «за отпадение в жидовскую веру» и богатого купца – откупщика Баруха Лейбова, активно проповедовавшего иудейскую веру и уговорившего морского офицера и представителя старинного дворянского рода Возницына принять иудаизм. Боевой русский морской офицер Александр Возницын после долгих бесед со своим другом Барухом Лейбовым переменил веру своих предков на еврейскую и в присутствии своей супруги демонстративно выбросил в реку Мью все православные иконы своего дворянского рода. Возмущенная жена, произнеся в Тайной канцелярии сакраментальную фразу «Слово и дело», донесла о возмутительном поступке своего супруга. Делу был дан законный ход. Мужа арестовали вместе с его еврейским приятелем, подвергли жестокому допросу в Тайной канцелярии и по указанию императрицы Анны Иоанновны приговорили к смерти. В конце оглашения приговора чиновник произнес решение Сената: «…виновных казнить смертью и сжечь, чтобы, смотря на то, невежды и богопротивники христианского закона отступать не могли». Приговор свершился при большом скоплении народа, заполнившего не только площадь у нового Мытного двора, но и правобережную часть реки Мьи, примыкающую к месту казни.

Двухэтажный Мытный рынок для торговли съестными припасами, деятельность которого поощрялась государем и руководством Санкт-Петербурга, со временем становится образцом современной торговли по продаже населению Адмиралтейской части самых необходимых и сравнительно недорогих продуктов питания. Несколько дальше от Мытного рынка, вниз по течению реки Мьи, за Кирпичным переулком на правом берегу обустроили рыбные и мясные торговые ряды. В дополнение к ним здесь же соорудили два рыбных садка, где можно было купить живую рыбу, доставляемую с низовий Волги в Северную столицу наливными баржами. Постепенно ассортимент товаров Мытного рынка расширялся, столичные купцы стали торговать здесь не только продуктами питания, но и разнообразными промышленными и строительными товарами. Подобное расширение превратило Мытный рынок на Мойке в уважаемый населением Адмиралтейского района столицы универсальный Гостиный двор.

В начале 30-х годов XVIII столетия центр новой Северной столицы окончательно перемещается с Петербургской стороны в Адмиралтейские кварталы города. Однако канцелярия императора, дворец столичного губернатора князя А. Д. Меншикова и канцелярия генерал-полицмейстера графа Антона Мануиловича Девиера еще долго продолжали читать челобитные и послания русского купечества, владельцев рынков съестных припасов и магазинов на Петербургской стороне, пытавшихся убедить царя и Сенат, что «съестной рынок» Адмиралтейской части Санкт-Петербурга продолжает находиться в антисанитарном состоянии и его необходимо срочно «убрать подальше вместе с его опасными нечистотами и мерзостями». Вся эта переписка и поток пасквильных челобитных в одночасье прекратились 11 августа 1736 года после всепожирающего губительного пожара на правом берегу реки Мьи. Опустошительные пожары, охватившие русскую столицу во времена правления императрицы Анны Иоанновны в 1736–1737 годах, уничтожили всю центральную часть Адмиралтейского околотка, заполненную в те годы многочисленной деревянной застройкой. Тогда полностью выгорели и морские слободы на правом берегу реки Мойки.

Генерал-полицмейстер Петербурга Антон Девиер

11 августа 1736 года внезапно загорелся деревянный особняк на правом берегу Мьи, в непосредственной близости от Зеленого моста. Полицейское расследование установило, что виновником возгорания строения оказался прислужник персидского посланника, куривший трубку рядом с копной сухого сена, в которую попала искра, и пламя мгновенно охватило деревянные стены старого дома. В полицейском рапорте указывалось, что менее чем за восемь часов разбушевавшийся пожар уничтожил все жилые здания от Зеленого моста до Вознесенского проспекта. Пожар 1736 года полностью ликвидировал своеобразную доминанту тогдашней столицы, расположенную на правобережье реки Мойки, – двухэтажное здание Гостиного двора. Полицейский протокол зафиксировал, что «помпезное строение торгового комплекса, четырехугольное в плане, с таким же внутренним двором, покатой черепичной крышей с башней и высоким шпилем располагалось вблизи Першпективной дороги, на правом берегу Мойки. Полыхавший на набережной реки пожар охватил весь Гостиный двор, и он полностью выгорел и, не стерпя сильного огня, распался».

Пожар в Петербурге в 1737 году

После этого пожара Гостиный двор на правом берегу реки Мьи больше не восстанавливался. Однако небезынтересно заметить, что торговля живой рыбой на прибывавших с Волги баржах на этом печальном погорелом месте продолжалась до 1865 года. Правда, их путешествие в Северную столицу длилось довольно долго. Зимовали волгари обычно в Рыбинске. Плавание же по каналам от Рыбинска до Петербурга занимало 100–120 суток. Обычно барки или плоты тянули бурлаки или несколько пар лошадей. Из-за таких сложностей в доставке живой волжской стерляди и осетров цена на подобные деликатесные породы рыбы была на рынке достаточно высокой и могла быть доступной лишь состоятельным жителям Санкт-Петербурга.

«Комиссия о Санкт-Петербургском строении» решила, что вместо «згорелого Мытного двора… на том же месте ныне потребно построить Гостиный двор каменный без погребов о двух апартаментах (этажах. – Г. З.) и покрыть на деревянных стропилах черепицей или железом… а между Морской и Луговой улицами (Большой и Малой Морскими улицами. – Г. З.)… построить казенный каменный дом… без погребов о двух апартаментах… а внутри одного сделать лавки для продажи всяких Сибирских и Ниренбергских товаров и конфискованных пожитков». План новостроек завизирован подписью городского зодчего П. М. Еропкина и ныне хранится в Российском государственном историческом архиве.

После опустошительных пожаров 1736–1737 годов на правом берегу реки Мойки погорельцы – морские офицеры, мастера Адмиралтейской верфи – переселились в Коломну, территория которой располагалась между Мойкой, Фонтанкой, Пряжкой и Крюковым каналом. Южная же граница российской столицы теперь царским указом передвинулась с берегов Мойки к набережным реки Фонтанки.

На уничтоженных огнем набережных Мойки многое необходимо было отстраивать заново. Посетив пожарище, императрица Анна Иоанновна была потрясена, и в 1737 году последовал императорский указ о запрещении строительства деревянных домов в центре двух недавних гигантских пожаров. Сенат решил своим распоряжением создать Комиссию о Санкт-Петербургском строении во главе с генералом Б.-Х. Минихом.

Вошедшим в Комиссию знаменитым зодчим П. М. Еропкину, Н. К. Коробову, С. Г. Земцову поручались разработка нового генерального плана Петербурга и работа по застраиванию «погорелых мест».

Застройка набережных реки Мьи должна была проходить и на ее правом берегу от Зеленого до Синего моста «единою фасадаю». Здесь, на выжженном дотла правобережье Мьи, Сенат и Комиссия о Санкт-Петербургском строительстве решили прежде всего застроить «погорелые места» на набережных реки и прилегающих к ним магистралям Северной столицы. Однако проходило время, а квартал между Мойкой, Невским проспектом и Кирпичным переулком еще долго оставался незастроенным. Правда, отдельные историки Санкт-Петербурга, а позже и краеведы XX столетия, просматривая в газетном читальном зале Российской национальной библиотеки подшивки газеты «Санкт-Петербургских ведомостей», находили отдельные факты, указывающие на одиночные признаки появления после пожаров на Адмиралтейской части новых построек и даже нескольких каменных домов, принадлежавших якобы некоторым столичным чиновникам и купцам.

П. М. Еропкин

И все же большинство знатоков истории Адмиралтейской стороны продолжали авторитетно заявлять, что примерно до начала второй половины XVIII столетия «погорелые места» правого берега реки Мьи и прилегающие к ней улицы оставались незастроенными по целому комплексу достаточно объективных причин и веских оснований.

Временный Зимний дворец Елизаветы Петровны

В 1754 году левый берег реки Мьи украсился великолепным зданием дворца, возведенного придворным зодчим Бартоломео Франческо Растрелли. Первым владельцем этого архитектурного шедевра, расположенного на углу Невской першпективы в месте ее пересечения с рекой Мьей, становится один из богатых людей Российской империи, отпрыск знаменитых уральских заводчиков и владельцев золотыми приисками Сибири барон и камергер Сергей Григорьевич Строганов.

Современники с удивлением отмечали, что проект своего собственного дворца в столь престижном столичном месте барон смог заказать придворному архитектору Ф.-Б. Растрелли – творцу петербургских шедевров русского барокко и автору проекта строящегося в то время нового царского Зимнего дворца для императрицы Елизаветы Петровны на берегу Невы. В связи с этим хотелось бы обратить внимание читателей на ряд обстоятельств, вызвавших недоумение представителей высшего света и многочисленные пересуды в кругу аристократического общества. Во-первых, любые работы императорского архитектора на частного заказчика практически не проводились, ибо он являлся исключительно придворным зодчим. А, во-вторых, русская императрица Елизавета Петровна, занимая в ожидании завершения строительства нынешнего Зимнего дворца на Неве довольно скромный и сравнительно небольшой особняк на Царицыном лугу, все же милостиво позволила разрешить барону С. Г. Строганову воспользоваться услугами ее знаменитого придворного архитектора, вероятно, памятуя немалые заслуги его предков перед российским престолом.

После завершения строительства дворец С. Г. Строганова посетила дочь Петра Великого и, пораженная его красотой, блеском интерьеров и необычным внешним видом, даже высказала желание отпраздновать в нем свой день рождения, ибо к этой дате постройка императорского Зимнего дворца на левом берегу Невы, начатая в 1754 году, вряд ли могла быть завершена. В приватной беседе с Елизаветой Петровной барон Строганов и придворный архитектор Растрелли сумели убедить императрицу в целесообразности на некоторое время стать соседкой Строганова и покуда перебраться на противоположный правый пустующий берег реки, где зодчий Растрелли клятвенно обещал Елизавете Петровне построить весьма быстро достойный и презентабельный временный дворец русской императрицы.

29 декабря 1754 года императрица Елизавета Петровна «Высочайше апробировать соизволила план новобудущему на каменных фундаментах деревянному Зимнему дворцу, который имеет быть построен на Адмиралтейской части близь Зеленого мосту, на правом берегу реки Мьи и Невской перспективной дороги, на пустопорожнем месте сгоревшего Гостиного двора и при той площади, что Адмиралтейскому Лугу».

13 февраля 1755 года придворный зодчий граф Ф.-Б. Растрелли представил на высочайшее рассмотрение детальные пояснения к проекту временного Зимнего дворца, в котором отмечал, что проект «ныне с некоторыми переменами для исправления работ в большом виде нарисован». 6 марта Елизавета Петровна утвердила служебную записку своего архитектора и разрешила начать строительство Зимнего временного дворца на правом берегу реки Мьи.

Центральная часть здания была выделена изящными сдвоенными колоннами и украшена резьбой. В этой части дворца располагалось его главное помещение – двухсветная галерея высотой десять метров. Убранство многочисленных парадных дворцовых помещений поражало всех своей изысканной пышностью и невероятной роскошью.

Выжженное пожаром 1737 года пространство, где некогда находились петровские Мытный и Гостиный дворы, было наконец-то застроено временным пристанищем российской императрицы, ожидающей окончания строительства Зимнего дворца на левом берегу Невы.

Ф.-Б. Растрелли

Временный деревянный Зимний дворец был возведен Растрелли в небывало короткий срок, всего за несколько месяцев. 5 ноября 1755 года, после торжественного богослужения по случаю окончания его строительства и освящения многочисленных дворцовых покоев, императорская фамилия – императрица Елизавета и ее племянник, наследник престола Петр Федорович (в будущем Петр III) с женой (будущей императрицей Екатериной II) – переехала в роскошный временный Зимний дворец из старинного небольшого особняка на Царицыном лугу.

Сообщая о торжествах по случаю завершения строительства дворца, популярная столичная газета «Санкт-Петербургские ведомости» поспешила известить столичных жителей о том, что «дворец нетокмо по внутреннему украшению и числу покоев и зал, коих находится больше ста, но и особливо потому достоин удивления, что с начала нынешней весны и так не более в шесть месяцев с фундамента построен и отделан». Газеты восторженно сообщали, что за этот короткий период времени «на строительство огромного по своим размерами дворцового здания подрядчик затребовал 2500 стекол различного размера и формы, 21 000 метров холста для оформления потолков многочисленных дворцовых залов».

В связи со строительством временного Зимнего дворца небезынтересно отметить, что с появлением императорской резиденции Невской перспективе – главной магистрали российской столицы – стали уделять еще больше внимания, тщательнее благоустраивать улицу, поддерживать ее в идеальной чистоте и порядке. После завершения строительства временного дворца опубликовали даже «грозный» указ Елизаветы Петровны, категорически запрещавший обывателями развешивать для просушки белье на деревьях главной городской перспективы, «посаженных для увеселения. А если впредь кто по той Невской перспективе между березами будет платье развешивать, то оное отбирать в казну».

Газетные информации и воспоминания очевидцев, в том числе и исторические заметки принцессы Софии-Августы Ангальт-Цербстской, ставшей супругой наследника российского престола принца Петра Федоровича Екатериной Алексеевной, единодушно отмечали, что дворцовое здание занимало огромный городской квартал, перегородивший даже сквозной проезд по Большой Морской от Невской перспективы до Кирпичного переулка.

Необходимость возведения временного деревянного Зимнего дворца обуславливалась тогда немалыми сроками постройки нового здания, основного императорского Зимнего дворца на Дворцовой набережной.

Позже Ф.-Б. Растрелли писал: «Я построил большой деревянный дворец для зимней резиденции Ея Императорского Величества впредь до окончания каменного дворца, поскольку старый дворец, построенный по приказанию императрицы Анны, был снесен для того, чтобы там строить новый. Это здание состоит более чем из 156 комнат, с каменными погребами, с большой галереей в середине фасада, выходящей прямо на большой проспект… Оно было закончено и обставлено в течение семи месяцев. Все парадные апартаменты, приемные, тронный зал, галерея и прочие были украшены лепным позолоченным орнаментом и несколькими плафонами, помещенными в главных апартаментах».

Главный фасад деревянного одноэтажного временного Зимнего дворца с 52 окнами, украшенными оригинальными лепными наличниками, выходил на Невскую перспективу и простирался на 200 метров. Второй фасад здания заворачивался «глаголем» вдоль правого берега Мьи. Это второе крыло завершалось на берегу реки довольно массивным каменным дворцовым театральным корпусом.

Временный деревянный Зимний дворец императрицы Елизаветы Петровны на углу Невского проспекта и набережной Мойки. С гравюры Ф. Т. Внукова по рисунку М. И. Махаева, 1761 г.

При возведении временного Зимнего деревянного дворца архитектор Растрелли частично употребил строительный материал, полученный при демонтаже деревянного флигеля старого каменного Зимнего дворца на левом берегу Невы.

Каменный оперный театр временного Зимнего дворца украсили пышной позолоченной резьбой и массой огромных зеркал. По повелению Елизаветы Петровны 5 мая 1757 года в нем состоялось первое представление «для народа» русского профессионального театра под руководством знаменитого ярославского актера и театрального деятеля Федора Григорьевича Волкова, создавшего в 1756 году первый в Санкт-Петербурге постоянный профессиональный русский публичный театр.

В западной оконечности дворца к основному блоку дворцовых покоев «изнутри» примыкало строение каменной кухни. Ризалит дворцового строения с 22 окнами зодчий искусно украсил в стиле барокко 5 колоннами, над которыми укрепил значительных размеров императорский герб Елизаветы Петровны с ее вензелем и короной.

Схема расположения временного Зимнего дворца императрицы Елизаветы Петровны

Главный подъезд временного Зимнего дворца императрицы Елизаветы Петровны выходил на угол Невской перспективы и набережной реки Мьи. Гости и визитеры поднимались по великолепной дворцовой парадной лестнице, и, прежде чем войти в огромный Тронный зал, они проходили через анфиладу малых и больших роскошных залов, прекрасно украшенных и богато покрытых позолотой и венецианскими огромными зеркалами. По воспоминаниям императорского ювелира того далекого времени Иеромия Позье, «тронная зала представляла собой двойной куб в сто футов. Вся столярная работа выкрашена зеленым цветом, а панели на обоях золоченые. С оной стороны находится двенадцать больших окон, соответствующих такому же числу зеркал из самых огромных, какие только можно иметь, потолок исписан эмблематическими фигурами».

Императриц а Елизавета Петровна

Русский писатель и естествоиспытатель Андрей Тимофеевич Болотов в своих мемуарах после визита во временный Зимний дворец императрицы Елизаветы Петровны также был поражен богатством отделки его залов и особенно роскошью Тронного зала.

Тронный зал, спроектированный зодчим Растрелли, занимал специально предусмотренный проектом и пристроенный сбоку ко дворцу огромных размеров флигель, к которому тогда примыкала домовая церковь.

Личные покои Елизаветы Петровны располагались в дворцовом крыле, обращенном на правый берег Мьи. В этом спокойном, тихом и уютном месте, ориентированном на медленно текущую реку и величественную панораму дворца Строганова, на большом балконе-террасе любила сиживать русская императрица после сытного обеда.

В покоях императрицы Растрелли предусмотрел помещения для двух детских комнат, где тогда находился сын великой княгини Екатерины Алексеевны Павел Петрович. Покои наследника престола Петра Федоровича и его супруги Екатерины Алексеевны располагались во дворце вдоль Луговой улицы (будущей Большой Морской) в границах участка между Невской перспективой и Кирпичным переулком.

Великий князь Петр Федорович и великая княгиня Екатерина Алексеевна

Неподалеку от резиденции молодоженов Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны, через переулок, на противоположном углу, находился особняк, принадлежавший в 40-х годах XVIII столетия столичному обер-полицмейстеру Федору Васильевичу Наумову. Действительный тайный советник и сенатор Ф. В. Наумов занял этот пост в 1704 году и сразу же подал прошение на имя государыни Елизаветы Петровны о присвоении ему причитающегося по должности чина генерал-лейтенанта. Получив искомое звание, генерал служил сравнительно недолго – всего четыре года (до 1744 г.). Особых заслуг на довольно ответственном посту не имел. Обер-полицмейстер столицы ввел запрет на кулачные бои, издал приказ не иметь в домах на центральных улицах битых оконных стекол и предложил использовать участок перед строящимся у Невы Зимним дворцом под пастбище для коров дворцовой фермы. Участок будущей Дворцовой площади тогда действительно разравнивали и засевали овсом. В 1744 году Ф. В. Наумов по болезни уходит в отставку, но продолжает числиться сенатором. После смерти сенатора его дом и участок переходят в собственность Дворцового ведомства. В нем некоторое время жили придворные. Существует легенда, что в 1759 году в этом доме якобы квартировал Григорий Орлов, которого будущая императрица Екатерина Алексеевна впервые увидела из окна своей комнаты.

Великая княгиня Екатерина Алексеевна не любила, если не сказать ненавидела, временный Зимний дворец, ибо в нем ей пришлось пережить наиболее тяжелые дни своей жизни: в его покоях принцессу постоянно унижали, она страдала и переживала. Позже российская императрица Екатерина II ярко и подробно опишет мучительные дни жизни во временном Зимнем дворце в своих «Записках». Поэтому неудивительно, что в числе первых императорских указов пришедшей к власти государыни появилось распоряжение о немедленном сносе дворца Елизаветы Петровны.

Екатерина II довольно едко характеризует в «Записках» своего супруга, великого князя и наследника престола Петра Федоровича, описывая его детские забавы во дворце и библиотеку великого князя, расположенную в мезонине флигеля, который он тогда занимал: «Она состояла из книг описания юридических процессов, рассказов о разбойниках, колесованных и повешенных и набора многочисленных лютеранских молитвенников».

Приближенные императрицы Елизаветы Петровны также вспоминали, что жить в этом роскошном огромном дворце все же было довольно неуютно и порой холодновато. Нередко императрица распоряжалась приглашать в покои дежурных караульных гвардейских офицеров и дежурных чиновников, чтобы согреть ее холодные дворцовые комнаты.

Вторая беда почти всех дворцовых покоев – нашествие мышей, облюбовавших большинство комнат и безбоязненно разгуливавших среди роскошной мебели больших и малых зал временного дворца императрицы. Решительная Елизавета Петровна срочно приказывает: «…сыскать в Казани тридцать лучших котов и немедленно прислать их к царскому двору вместе с человеком, который должен за ними ухаживать».

Режим и ритм жизни императрицы и ее придворных во дворце у Зеленого моста складывался весьма необычно. «Императрица, – по сведениям автора книг о Санкт-Петербурге Михаила Ивановича Пыляева, – имела обыкновение спать в разных местах, так что заранее нельзя было знать, где она ляжет. Это приписывали тому, что она превращала ночь в день и день в ночь. В 11 часов вечера она еще отправлялась только в театр, и кто из придворных не являлся за нею туда, с того брали 50 рублей штрафу…»

По воспоминаниям современников, Елизавета Петровна любила сытно поесть, а каждое блюдо запивала своим любимым токайским вином. Императрица была весьма набожна, поэтому в среду и пятницу вечерний стол всегда бывал после полуночи, чтобы избежать постной еды и особенно постного масла, которого она не переносила. Зато после полуночи наступал скоромный день, и тут уже на столе всегда появлялась в изобилии любимая императрицей разнообразная скоромная еда. Насытившись, государыня ложилась спать обычно в пять часов утра. Перед отходом ко сну Елизавета Петровна любила слушать рассказы старух и торговок, которых специально для нее приглашали во дворец со столичных улиц. Во время сна императрицы запрещалось ездить по Зеленому мосту экипажам, а иногда мост закрывался и для прохода пешеходов. Когда императрица спала, запрещался не только стук проезжающих по мосту экипажей и стук сапог людей, проходящих по Зеленому мосту, но и хлопанье кнутов кучеров. Сохранился даже удивительный указ Елизаветы Петровны в адрес возниц различных конных экипажей: «Чтобы кучера, будучи близ двора Ее Императорского Величества, отнюдь бичами не хлопали».

Временный деревянный Зимний дворец императрицы Елизаветы Петровны славился своими знаменитыми маскарадами, балами и замечательными банкетами. Подобные увеселительные мероприятия приводили в неописуемый восторг даже бывалых французов, ранее побывавших на подобных вечерах в прославленном Версале.

Праздники во дворце на углу Невской перспективы и правого берега реки Мьи собирали в танцевальном зале многочисленных гостей. Иностранцы в своих воспоминаниях с восхищением писали не только о красоте и роскоши дворцовых императорских апартаментов, богато украшенных позолотой и замечательной уникальной резьбой деталей парадных интерьеров различных залов, о массивных зеркалах, люстрах с большим числом свечей, но и о прекрасной организации устраиваемых во дворце праздничных вечеров. В танцевальном зале с наступлением темноты одновременно опускались оконные шторы, и в изящных потолочных люстрах, как по команде, мгновенно зажигались 1200 восковых свечей, отблеск которых волшебно отражался в огромных стенных зеркалах. В малых и больших дворцовых залах на балах звучали мелодичные звуки двух императорских оркестров.

История 20-летнего правления всероссийской императрицы Елизаветы Петровны оставила потомкам многочисленные свидетельства и факты о том, что дочь Петра I, получившая весьма поверхностное образование, вела при дворе довольно веселую и весьма рассеянную жизнь. В характере императрицы удивительным образом сочетались набожность и неудержимая страсть к удовольствиям и бурному веселью. В годы ее правления начинания и чаяния Петра Великого продвигались к своему завершению довольно медленно. По мнению большинства соотечественников, Елизавета Петровна «была чужда всякой энергичной государственной деятельности».

Период правления императрицы Елизаветы Петровны стал предметом исследования для многих известных российских историков, изучавших подлинные документы из государственных архивов России, сохранившиеся воспоминания отдельных политических деятелей и придворных сановников, их частную и деловую переписку, позволяющую «из первых рук» узнать о суждениях этих государственных мужей, их оценках периода власти дочери Петра I, о ее пристрастиях и увлечениях вкупе с событиями, происходившими внутри Российской империи и за ее пределами. Их оценки 20-летнего царствования Елизаветы Петровны разноречивы, порой противоположны, но, с нашей точки зрения, могут представлять для читателей определенный исторический интерес.

Создатель «Истории государства Российского» Николай Михайлович Карамзин (Записка о древней и новой России. М., 1961), отмечал, что «счастье, благоприятствуя мягкосердной Елизавете в ее правление, спасло Россию от тех чрезвычайных зол, коих не может отвратить никакая мудрость человеческая, но счастие не могло спасти государства от алчного, корыстного П. И. Шувалова. Ужасные монополии сего времени долго жили в памяти народа, утесняемого для выгоды частных людей и ко вреду самой казны. Многие из заведений Петра Великого пришли в упадок от небрежия, и вообще царствование Елизаветы не прославилось никакими блестящими деяниями ума государственного.

Как при Анне, так и Елизавете, Россия текла путем, предписанным ей рукою Петра, более и более удаляясь от своих древних нравов и сообразуясь с европейскими. Замечались успехи светского вкуса. Уже двор наш блистал великолепием и, несколько лет говорив по-немецки, начал употреблять язык французский. В одежде, в экипажах, в услуге вельможи наши мерялись с Парижем, Лондоном, Веной. Но грозы самодержавия еще пугали воображение людей: осматривались, произнося имя самой кроткой Елизаветы или министра сильного, еще пытки и Тайная канцелярия существовали».

Российский историк Сергей Михайлович Соловьев писал: «При правлении Елизаветы Россия ПРИШЛА В СЕБЯ. На высших местах управления снова явились русские люди, и когда на место второстепенное назначали иностранца, то Елизавета спрашивала: „Разве нет русского?“ Иностранца можно назначить только тогда, когда нет способного русского. Но, говоря о значении царствования Елизаветы, мы не должны забывать характер самой Елизаветы. Веселая, беззаботная, страстная к утехам жизни в ранней молодости, Елизавета должна была пройти через тяжкую школу испытаний и прошла ее с пользою. Крайняя осторожность, сдержанность, внимание, умение проходить между толкающими друг друга людьми, не толкая их, – эти качества, приобретенные Елизаветою в царствование Анны, когда безопасность и свобода ее постоянно висели на волоске, эти качества Елизавета принесла на престол, не потеряв добродушия, снисходительности, так называемых патриархальных привычек, любви к искренности, простоте отношений. Наследовав от отца уменье выбирать и сохранять способных людей, она призвала к деятельности новое поколение русских людей, знаменитых при ней и после нее, и умела примерять их деятельность…».

Советский историк, руководитель Коммунистической академии, института красной профессуры Михаил Николаевич Покровский, в духе первых лет советской власти, в своем труде «Русская история в самом сжатом очерке» в 1920 году довольно нелицеприятно отзывался об императрице Елизавете Петровне и ее государственной деятельности: «Эта была… развратнейшая из Романовых. Ее „фаворитам“ счета не было, и кто только не побывал на этой „должности“: от французского посла Шетарди до учеников Кадетского корпуса. Главным был придворный певчий из украинцев Разумовский. Своих придворных дам она приказывала сечь кнутом на площади и вырывать у них языки за непочтительные отзывы о ее величестве. У нее было 15 000 платьев, а когда она умерла, в казне не было ни одного серебряного рубля; войскам жалованье платили медной монетой, да и то перелив в нее пушки.

Последние годы царствования Елизаветы Петровны были омрачены не только нездоровьем императрицы, но и острыми проблемами внутренней политики. В начале 1760-х годов стало ясно, что достигнуть желанного благополучия подданных и на этот раз не удается».

Автор замечательной книги «История России в живописаниях ее главнейших деятелей» Николай Иванович Костомаров, благодаря своему литературному таланту и объективности к деталям эпохи, ярко отобразил весь период царствования дочери Петра Великого и охарактеризовал детально заключительный этап ее пребывания на российском троне. Начиная со второй половины XVIII столетия Елизавета Петровна начала страдать тяжелыми болезненными припадками. Состояние ее здоровья первоначально тщательно скрывалось от всех, но затем они участились и появлялись при большом скоплении народа в императорской летней резиденции Царского Села. Причем теперь они выводили императрицу из строя на несколько дней. Усилилась слабость, и появились явные признаки нарушения речи до такой степени, что императрица не могла внятно говорить с придворными. Начиная с 1761 года здоровье Елизаветы Петровны ухудшалось день ото дня. Она уже не вставала с постели, но настоятельно требовала от придворных регулярного чтения государственных документов и докладов о положении внутри страны и за ее пределами. Ее огромным желанием теперь стала немедленная возможность переселения из временного Зимнего дворца в новый каменный на левом берегу Невы, который еще не был завершен строительством, ибо придворный зодчий Растрелли запросил довольно значительную сумму для его окончательной внутренней отделки, а казна в тот период была не в состоянии оплатить предоставленную архитектором смету необходимых расходов.

В конце ноября 1762 года Елизавете Петровне стало значительно лучше. Императрица даже приступила к работе с государственными бумагами, начертала резолюцию на сенатском документе и высказала свое неудовольствие за бюрократическое затягивание сроков решения важных государственных дел. Однако 12 декабря у императрицы произошел тяжелейший приступ удушья со рвотой и мучительным кашлем. Врачебный консилиум медиков того времени пришел к неутешительному заключению о признаках ближайшей кончины государыни. Вероятно, предчувствуя свою ближайшую смерть, Елизавета Петровна по примеру своих великих предков 17 декабря объявила Сенату именной указ: «Освободить всех содержавшихся во всем государстве людей по корчемству, уничтожить следствия, возвратить ссыльных и изыскать способ заменить другими средствами соляной доход, собиравшийся с великим разорением народа».

22 декабря в 10 часов вечера новый приступ поверг императрицу в крайне тяжелое состояние, 23 декабря она исповедовалась и причастилась, а 24-го изъявила желание собороваться. Вечером, накануне праздника Рождества Христова, Елизавета Петровна приказала читать над собой отходные молитвы и внятно повторяла их за своим духовником. Ночь и последующее утро 25 декабря прошли в агонии. Петр Федорович и Екатерина Алексеевна неотрывно пребывали у постели умирающей императрицы.

Историк Н. И. Костомаров, упоминая о последних часах Елизаветы Петровны, отмечал: «В приемной, перед спальней собрались высшие чиновники и сановники. В начале четвертого часа пополудни вышел из спальни старший сенатор, князь Никита Юрьевич Трубецкой и объявил, что императрица Елисавета Петровна скончалась и государствует теперь в Российской империи его величество император Петр III».

Временный деревянный дворец на углу Невской перспективы и правого берега Мьи оказался последней официальной резиденцией российской императрицы – дочери Петра Великого. Елизавета Петровна скончалась в период завершения отделки нового каменного дворца на набережной левого берега Невы.

В камер-фурьерском журнале осталась последняя историческая запись бренной жизни императрицы, датированная 25 декабря 1761 года: «25-го числа во вторник в день Рождества Христова… пополудни в четвертом часу Ее Императорское Величество по воле всемилостивейшего Бога переселилась в вечное блаженство».

В записках придворного ювелира Иеремии Позье оставлено свидетельство о последних часах пребывания русской императрицы в своем временном роскошном дворце – в покоях, окна которых выходили на набережную реки Мьи: «Гроб с телом императрицы был установлен в зале, освещенной шестью тысячами свечей… Все статс-дамы и фрейлины окружали одр Елизаветы в глубоком трауре». Придворными были тогда особо отмечены необычный внешний вид и оперативные действия наследника престола Петра Федоровича – сына Анны Петровны и герцога Гольштейн-Готторпского. На его лице отсутствовало выражение печали и горя по случаю смерти тетушки, ранее объявившей его законным наследником престола. Петр Федорович довольно энергично распорядился построить вдоль временного Зимнего дворца Елизаветы Петровны гвардейские части, присягнувшие новому императору Петру III, и затем завизировал свой первый указ: «Генералитету, знатному шляхетству, дамам первых четырех классов иметь незамедлительный приезд ко двору Его Императорского Величества всем в цветных платьях, дамам быть в робронах [старинных женских платьях с кринолином. – Г. З.]».

В апреле 1762 года новый российский император поспешил перебраться из покоев временного Зимнего деревянного дворца, в завершенное, но до конца еще не отделанное здание каменного Зимнего дворца на набережной Невы.

Опустевший временный Зимний дворец, занимавший массивный квартал Адмиралтейской части, еще некоторое время использовался. В его залах изредка устраивались парадные обеды и маскарады. Однако вскоре все же началась бережная разборка дворцовых покоев и служебных помещений. В январе 1765 года «Санкт-Петербургские ведомости» опубликовали объявления, в которых предлагалось желающим взять подряд на разборку одного из дворцовых флигелей, а затем перевезти его в Красное Село и там поставить. Кроме того, через газету предлагалось желающим взять подряд для аккуратной разборки стен и части фасада временного Зимнего дворца и перевезти их на Исаакиевскую площадь к Синему мосту, где будет возводиться дворец графа И. Г. Чернышева.

К 1767 году от огромного дворцового здания остались лишь три каменных составляющих строения: театр, Тронный зал и кухня. Часть участка со зданием бывшего дворцового театра и Кухонный корпус по распоряжению Екатерины II приспособили под жилую квартиру для приглашенного в Россию знаменитого французского скульптора Этьена Мориса Фальконе, взявшего подряд на изготовление конного памятника Петру Великому («Медный всадник»). Огромный дворцовый Тронный зал тогда же превратился в рабочую мастерскую великого скульптора, где вскоре была изготовлена модель конной статуи. Немалое количество деталей роскошной отделки временного Зимнего дворца новая императрица Екатерина II повелела отдать для украшения строившихся дворцовых помещений своего фаворита Алексея Орлова и графа И. Г. Чернышева.

Уникальный богатый иконостас дворца передали «с уборами и кафедрой для поставления в деревянную церковь Во имя Входа Господня в Иерусалим», известную также как церковь Знамения Божией Матери, построенную в 1759–1765 годах по повелению Елизаветы Петровны. Освящение храма, возведенного на Невской перспективе у Лиговского канала, началось с его приделов: одного – в честь Знамения Пресвятой Богородицы (в сентябре 1765 г.), второго – во имя Святителя Чудотворца Николая (год спустя). Главный же придел храма – Входа Господня в Иерусалим – освятили позже всех, в июне 1768 года.

Знаменская церковь

В эту главную церковь и перенесли иконостас домовой церкви из бывшего деревянного временного Зимнего дворца императрицы Елизаветы Петровны, а позже данный иконостас установили в построенном на этом месте каменном храме (1804 г.), возведенном после сноса ветхого деревянного церковного строения.

По мнению современников, Знаменская церковь принадлежала к числу наиболее красивых храмов Северной столицы. При нем с 1865 года открыли приходское благотворительное общество для вспоможения бедным и приют для приходящих детей. Общество за свой счет до 1917 года содержало богадельню для престарелых и увечных женщин, убежище для малолетних детей-сирот со школами, бесплатной столовой и квартирой для них.

В 1922 году по решению ВЦИКа из храма изъяли все ценности. Со временем гонения на церковь усилились, священнослужителей и активно защищавших храм прихожан обвинили в антисоветской деятельности и репрессировали. Знаменская церковь не избежала уничтожения.

Дом генерал-полицмейстера Санкт-Петербурга Н. И. Чичерина

После завершения разборки временного Зимнего дворца императрицы Елизаветы Петровны Большую Морскую улицу вновь продолжили до Невского проспекта. Часть освободившегося квартала между рекой Мьей, Большой Морской улицей и Невской перспективой Екатерина II даровала обер-полицмейстеру Санкт-Петербурга, генерал-аншефу и сенатору Николаю Ивановичу Чичерину – человеку состоятельному, владевшему домами и имениями, жившему в столице на широкую ногу, отличавшемуся гостеприимством и хлебосольством. Небезынтересно отметить, что владелец огромного дарственного земельного надела обер-полицмейстер первой и последней столицы Российской империи, одно из «первоначальствующих лиц» Северной Пальмиры, генерал-аншеф и сенатор Николай Иванович Чичерин происходил из древней знатной итальянской аристократической семьи.

Его предки появились на Руси во второй половине XV столетия, обрели в Московском великом княжестве свою вторую родину и принимали активное участие в формировании и защите единого Российского государства.

12 ноября 1472 года в Москву торжественно въехало большое иноземное посольство. Множество придворных сопровождало тогда Зою Палеолог – племянницу последнего византийского императора Константина XI, прибывшую в Москву в качестве невесты великого князя Московского и Владимирского и государя всея Руси Ивана III Васильевича, брак с которым способствовал возвеличиванию Русского государства, а его правитель становился преемником Византии. После венчания Зоя Палеолог нарекается великой княгиней всея Руси Софьей. И действительно, государь всея Руси Иван III Васильевич, получивший этот титул в 1478 году присоединил к Московскому великому княжеству Ярославль, Ростов, Новгород, Тверь, Вятку и ряд других автономных княжеств, сформировав территориальное ядро Российского государства, свергнувшего наконец после «стояния на Угре» и военных действий в 1480 году между ханом Большой Орды Ахматом и русской княжеской дружиной длительное татарское иго и прекратившего в дальнейшем выплату Орде ежегодной дани.

В сражениях и военных операциях Ивана III активное участие принимал осевший в Российском государстве и служивший ему верой и правдой придворный византийского императора Константина XI, сопровождавший великую княгиню Софью Палеолог, итальянец Чичерони, ставший русским дворянином Чичериным, потомки которого поколение за поколением честно служили новой родине. Праправнук прибывшего на Русь итальянца боярский сын Дмитрий Иванович Чичерин пал смертью храбрых при взятии Казани в 1552 году, а подпись его внука думного боярина Ивана Ивановича Чичерина стоит среди прочих под грамотой об избрании на престол первого государя Романова – царя Михаила. Иван Андреевич Чичерин храбро сражался со шведами и был убит в решительной атаке Полтавского сражения. Его сын, полковник Василий Иванович Чичерин, служил первым полтавским военным комендантом.

В начале царствования императрицы Екатерины II прекрасную служебную карьеру сделали два брата из рода дворян Чичериных – Денис Иванович, генерал-губернатор Сибири, и Николай Иванович, назначенный императрицей в 1764 году сенатором и санкт-петербургским генерал-полицмейстером.

Николай Иванович Чичерин в возрасте 13 лет записывается в лейб-гвардии Семеновский полк. Через три года сержант Чичерин становится ординарцем Антона Ульриха Брауншвейгского, супруга российской правительницы Анны Леопольдовны. После бескровного государственного переворота Елизаветы Петровны 18-летний Николай Чичерин по личному распоряжению новой императрицы внезапно исключается из гвардии и переводится в армейский полк, правда, с производством в офицеры. Майор Н. И. Чичерин героически участвует в Семилетней войне, в чине полковника командует четвертым мушкетерским полком. В сражении получает тяжелое ранение, в 1760 году производится в генерал-майоры и назначается киевским обер-комендантом.

Полицейский мост через Мойку на Невском проспекте. Слева – дворец Строгановых, справа – особняк Н. И. Чичерина. 1830-е годы. Фрагмент Панорамы Невского проспекта В. С. Садовникова. Раскрашенная литография

С 1764 года Н. И. Чичерин указом Екатерины II становится генерал-полицмейстером Санкт-Петербурга, сенатором, а в 1773 году ему присваивается воинское звание генерал-аншефа.

Здание, которое по сегодняшний день известно как «дом Чичерина», возведено на солидном фундаменте бывшего временного Зимнего дворца императрицы Елизаветы Петровны. Столь почетное место для особняка генерал-полицмейстера Екатериной II было подарено с умыслом, ибо царица прекрасно понимала значимость и важность должности столичного генерал-полицмейстера, в обязанности которого входила забота о порядке в Санкт-Петербурге и непосредственной безопасности жизни его подданных.

На участке земли, пожалованном императрицей Чичерину, развернулось активное строительство дома столичного полицмейстера. Автор его проекта, к сожалению, до сих пор неизвестен. Исследователи разных лет приписывали здание творчеству многих известных зодчих. Считают все же, что наиболее убедительно выглядит версия об авторстве Георга Фельтена, бывшего помощника архитектора Ф.-Б. Растрелли, помогавшего своему мэтру при строительстве Зимнего дворца. И действительно, архитектурные членения дома генерал-полицмейстера имеют некое сходство с фасадами Зимнего дворца. Тем более что стилистика фасада дома – переход от барокко к раннему классицизму – прослеживается и в других архитектурных творениях зодчего Фельтена.

Отличительной особенностью фасадного решения построенного в 1768 году жилого дома Н. И. Чичерина является двухъярусная колоннада: нижнего яруса – тосканского, верхнего яруса – композитного ордера.

Тридцать шесть колон, украшающих по сие время фасад этого исторического петербургского здания, стали на долгие годы его достаточно выраженными и запоминающимися индивидуальными архитектурными признаками, закрепившими за этим особняком дворцового типа неофициальное наименование «дом с колоннами».

Главные парадные помещения в здании размещались на третьем этаже, где находился двухсветный зал в центре и располагались вдоль Невского проспекта пять симметричных небольших залов – средний двухсветный, два промежуточных и два угловых, овальных с колоннами.

Во внутренней планировке здания, выходящего своими фасадами на три улицы, превалируют помещения криволинейных в плане очертаний, типичных для зодчества раннего классицизма. К сожалению, первоначальная внутренняя отделка этих покоев дома практически не сохранилась после их многочисленных временных перестроек. Предполагают, что лишь один из них, круглый угловой зал третьего этажа здания, выходящий на правый берег реки Мойки, все же сохранил некоторые элементы отделки внутренней планировки XVIII столетия. Это в определенной степени подтверждается и оформлением входа в зал с двумя колоннами коринфского ордера и двумя пилястрами из искусственного мрамора, расположенными на высоких пьедесталах.

Особняк генерал-полицмейстера Санкт-Петербурга Н. И. Чичерина. Современная фотография

Владелец дворцового особняка генерал-полицмейстер Чичерин и его семейство разместились в парадных покоях третьего этажа, а остальные помещения сдавались в аренду состоятельным жильцам. Огромный дом Чичерина располагался в центре столичного города, и поэтому нижние помещения здания постоянно арендовали солидные и достаточно богатые организации. Здесь разместились основные производственные цеха «Вольной типографии» (1774 г.), а позже располагались известная книжная лавка купца Шарова, овощная лавка купца из Италии Бертолотти, продававшего «на иностранный манер» в розницу чай, кофе, сахар, миндаль, изюм, масло, сыр, широкий ассортимент знаменитых итальянских колбас, круп, макаронных изделий и т. д. Здесь же располагались продуктовые отделы знаменитой столичной лавки съестных припасов «Амстердам».

С 1780 года в парадном отсеке дома Н. И. Чичерина арендовал четырехкомнатную квартиру за 300 рублей в год около трех лет знаменитый столичный зодчий Джакомо Кваренги, незадолго до этого приехавший в Россию.

Парадные помещения дома генерал-полицмейстера Чичерина, начиная с 1778 года, арендовало петербургское музыкальное общество «Клубный дом». В продолжение восьми месяцев в году оно по субботам устраивало здесь замечательные концерты и проводило веселые маскарады и балы. «Клубный дом» насчитывал более 500 постоянных членов общества. Прием новых членов производили путем баллотировки. Членский взнос составлял 15 рублей в год. На весь Санкт-Петербург славился замечательный оркестр «Клубного дома», состоявший из 50 превосходных музыкантов. В периодических концертах с успехом участвовали знаменитые певцы и певицы придворных Императорских театров и капеллы. Администрация клуба периодически приглашала к себе на гастроли иностранных знаменитостей и музыкальных виртуозов Европы. При этом гастролерам за каждое выступление выплачивались огромные по тем временам гонорары в 100–200 и более рублей.

Большой популярностью у петербуржцев пользовались организуемые руководством «Клубного дома» субботние маскарады, на которые члены клуба пропускались бесплатно, а для остальных продавались входные билеты. Об этом администрация предусмотрительно сообщала в рекламном разделе газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Петербургский обыватель мог ознакомиться с программой маскарадного вечера и правилами прохода в парадные помещения «дома с колоннами», где обычно проходили музыкальные концерты и веселые маскарады: «Как швейцар, по недавнему его в должность выступлению, не имеет чести лично знать всех членов, то старшины просят, чтобы сии при входе благоволили предъявлять ему свои билеты, потому что ему приказано таких, каких он не знает, без билетов не пущать».

В клубе можно было также поиграть в карты, на бильярде и даже поужинать в долг. Расходы клуба постепенно стали превышать доходы, число же посетителей с годами заметно уменьшилось.

Дом, построенный обер-полицмейстером, сразу вызвал чрезвычайный интерес жителей города. О нем писали довольно часто, регулярно упоминали в своих работах столичные зодчие и историки.

Наводнение в Санкт-Петербурге 21 сентября 1777 года

В 1762 году по распоряжению Екатерины II учреждается Комиссия о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы. Генерал-полицмейстеру Чичерину поручаются разработка плана развития благоустройства столицы, строительство новых мостов, укрепление набережных рек и каналов, улучшение уличного освещения, происходит ужесточение контроля за санитарным состоянием города.

1777 год стал последним годом успешной служебной карьеры Н. И. Чичерина на посту генерал-полицмейстера. Грандиозное наводнение в сентябре нанесло не только огромный материальный ущерб городу, но и стало причиной значительного количества погибших в ночь на 21 сентября. На пике разразившейся страшной бури Нева вышла из берегов. Вода в ней тогда поднялась на 310 см выше ординара и мгновенно затопила город. Незатопленными в тот день остались только Литейная часть и Выборгская сторона. Историк Г. И. Георги с прискорбием писал: «…сие наводнение случилося во время ночи, почему множество людей и скотов пропало…». Многие деревянные дома унесло в море. Пострадали петербургские сады. В Летнем саду буря повалила много деревьев, опрокинула и разбила мраморные статуи. Безвозвратно погибли фонтаны, беседки, павильоны.

Екатерина II в письме к немецкому филологу Якобу Гримму делилась своими впечатлениями о наводнении 1777 года: «По набережной, которая еще не окончена, громоздились трехмачтовые купеческие корабли. Я сказала: „Боже мой! Биржа переменила место, графу Миниху придется устроить таможню там, где был Эрмитажный театр“. Сколько разбитых стекол… Большое окно упало на землю подле самого стола, весьма прочного. Ветром сорвало с него массивную крышку».

В Зимний дворец можно было лишь приплыть на лодке по Большой Морской улице и затопленной водой Дворцовой площади. Все пристани на Неве, городских реках и каналах были повреждены могучим напором водной стихии. В этот трагический день наводнение вывело из строя многие городские мосты. Некоторых из них бурные потоки воды сорвали с как будто бы надежных опор и сдвинули с привычных мест.

Наводнение стало причиной гибели жителей столицы нижних этажей зданий. Застигнутые ночью врасплох ворвавшимся в жилища мощным потоком воды люди тонули прямо у себя на квартирах.

Императрице называли разные итоговые цифры жертв наводнения в ночь на 21 сентября 1777 года. Число погибших исчислялось от двух до пяти тысяч человек.

В те трагические дни в столице стали распространяться самые немыслимые слухи и легенды о числе жертв и невероятных условиях смерти некоторых важных политических персон. Подобные домыслы нередко обрастали неправдоподобными фантастическими подробностями и деталями. Одна из легенд, поразившая обывателей странными обстоятельствами и деталями смерти во время наводнения в каземате Петропавловской крепости, якобы связана с гибелью в затопленной камере узницы, оставшейся в русской истории под именем княжны Таракановой, считавшейся самозванкой, выдававшей себя за дочь русской императрицы Елизаветы Петровны. Эта версия о гибели княжны Таракановой во время наводнения в Санкт-Петербурге в 1777 году муссировалась довольно долго во всех слоях столичного общества и даже послужила сюжетом для наделавшей в 1865 году немало шума и беспокойств представителям царствующего дома Романовых картины талантливого русского художника К. Д. Флавицкого, изобразившего на большом полотне легендарный сюжет страшной гибели княжны Таракановой в затопленной водой камере одного из казематов Петропавловской крепости.

Августа Тимофеевна Тараканова

Активно сотрудничавшие в известной отечественной фирме Большого энциклопедического словаря издателей Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона редакторы – старший хранитель Эрмитажа, историк искусства Андрей Сомов и выдающийся историк и библиограф Семен Венгеров – в статье о Таракановой, включенной в знаменитый словарь, писали: «Под этим именем, оказывается, известны две княжны: одна действительная, другая самозванка…». По мнению авторов энциклопедической статьи, в русской истории действительно отмечена княжна Августа Тимофеевна Тараканова (1741–1810), рожденная от морганатического брака императрицы Елизаветы Петровны с А. Г. Разумовским. Первоначально девочку отправили за границу, где она получила прекрасное воспитание, но в 1785 году по распоряжению императрицы Екатерины II принцессу возвратили в Россию и определили на вечное содержание в Московский Ивановский монастырь, предназначенный исключительно для призрения вдов и сирот знатных людей Российской империи. Проведя скрупулезный архивный поиск, авторы отметили, что эта дочь Елизаветы Петровны, пробыв некоторое время послушницей монастыря, вскоре прошла церковно-христианский обряд пострига и была посвящена в монахини под именем сестры Дорофеи. Сестра Дорофея прожила в монастыре до конца своей жизни в полнейшем уединении, в отдельной келье, занимаясь благотворительностью, чтением душеполезных книг и рукоделием. Даже церковное богослужение всегда совершалось исключительно для нее одной. Последние годы монахиня Дорофея провела в безмолвии и считалась «праведной»: «Росту она была среднего, худощава и редкой красоты. Только после смерти императрицы Екатерины II ее стали навещать митрополит Платон и знатные российские лица. На похоронах Августы Тимофеевны Таракановой, при большом стечении народа, присутствовали родственники графов Разумовских и множество высших столичных сановников. Похоронена княжна Тараканова в Ново-Спасском монастыре, в усыпальнице бояр Романовых».

Самозванка же, по данным исследователей и авторов статьи в Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона, также была прекрасно воспитана, отличалась редкой красотой и умом, имела массу поклонников, которых она сумела разорить и даже довести до тюрьмы. Перебравшись в Италию в начале 1774 года, самозванная княжна Тараканова стала открыто называть себя дочерью русской императрицы Елизаветы Петровны, сестрой убиенного императора Петра III и законной претенденткой на русский престол. Из разных городов Италии авантюристка рассылала европейским политикам письма и манифесты, в которых информировала их о своем «законном праве» занимать русский престол и подтверждала сказанное фальшивыми копиями духовного завещания покойной российской императрицы Елизаветы Петровны.

В «подметных» письмах авантюристка просила у политических и военных деятелей оказать ей действенную помощь в «законном» овладении властью на русском престоле, обещая всем неимоверные личные и политические блага. Фальшивые документы от авантюристки получил и граф П. А. Пален – известный военный и государственный деятель Российской империи, в будущем один из организаторов убийства Павла I. Подобные подложные документы «сестра Петра III» направила также турецкому султану, воевавшему тогда на Черном море с Россией, и даже командующему русской эскадрой в Средиземном море во время Русско-турецкой войны 1768–1774 годов, получившему за победы у Наварина и Чесмы титул графа, Алексею Григорьевичу Орлову-Чесменскому.

Алексей Григорьевич Орлов

Авантюристка с надеждой обратилась к главнокомандующему русским флотом графу Алексею Орлову с соблазнительным предложением помочь ей, как наследнице престола, овладеть троном. Зная предысторию двух удачных государственных переворотов в России, итогом которых стало воцарение на русском престоле императриц Елизаветы Петровны и Екатерины Алексеевны, «княжна Тараканова» в своих дерзких планах рассчитывала так же завершить свой авантюрный роман и воцариться на российском троне с помощью военных моряков русской эскадры и гвардейских частей, находившихся тогда в распоряжении и подчинении фаворита Екатерины II Алексея Орлова, задушившего арестованного императора Петра III. Однако умудренный опытом последнего государственного переворота граф Алексей Орлов незамедлительно сообщил своей благодетельнице об активных политических интригах появившейся в Европе очередной претендентки на русский престол, распространявшей всюду слухи о своем «царском» происхождении. Русская императрица, понимая, сколь неустойчивым может быть ее положение на русском престоле, крайне обеспокоилась полученным от Алексея Орлова известием. Сразу же после коронации Екатерина II неожиданно столкнулась с появлением на великом пространстве России и за ее пределами целой вереницы самозванцев. В 1764 году в Курской губернии внезапно появился небогатый армянский купец Антон Асланбеков, а через год в Усманском уезде Воронежской губернии в роли претендента на императорский престол вдруг выступил дезертировавший из армии беглый солдат Гаврила Кремнев. В октябре 1767 года в далекой Черногории свои права на русскую царскую корону предъявил «местный» государь Петр Федорович. В течение двух лет (с 1773 по 1775 гг.) объявился новый самозванец – предводитель крестьянской войны, выдававший себя за Петра III, именно под этим именем донской казак, хорунжий Емельян Иванович Пугачев даже объявил народу вечную волю и жаловал ему земли. Томившийся в тюремном каземате законный и даже коронованный император, наследник и племянник императрицы Анны Иоанновны также вызывал у Екатерины Алексеевны особое беспокойство. Коменданту Шлиссельбургской крепости она приказала убить находившегося там Ивана Антоновича при малейшей попытке его освобождения из крепостного каземата. Распоряжение императрицы было немедленно выполнено в ночь с 4 на 5 июля 1764 года после неудачной попытки подпоручика Мировича освободить из застенка арестованного законного русского императора Иоанна VI Антоновича.

И вот в 1773 году у Екатерины II появилась еще одна реальная опасность в лице претендентки на русский престол – самозванки «княжны Таракановой», выдававшей себя за дочь Елизаветы Петровны и ее фаворита графа Разумовского. В данном случае Екатерина II действовала быстро и весьма решительно. На флагманский корабль командующего русским флотом графа А. Г. Орлова, стоявшего на рейде в Лигурийском море, вблизи итальянского города Ливорно, пришло грозное распоряжение российской императрицы: «Не мешкая схватить „бродяжку“ и доставить морем в Кронштадт».

После смерти Петра Великого менявшиеся на троне российские правители достойного внимания флоту не уделяли. Только при Екатерине II флот вновь обрел свое назначение как действующее орудие политики энергичной и волевой русской императрицы. Тогда Россия вернула многие потерянные в прежние годы территории и располагала такой морской силой на Балтийском и Черном морях, что одно ее движение заставляло даже могучую державу Британию отказываться от своих воинственных планов. В числе избранных талантливых флотоводцев находились тогда не только русские по происхождению моряки, но и прибывшие по контракту из-за границы и добросовестно служившие России иностранные морские офицеры.

Самуил Карлович Грейг

Адмирал Самуил Карлович Грейг относился именно к таким личностям – флотоводец и новатор в деле кораблестроения, немало сделавший для развития и усиления Российского флота. Его деятельность на благо России была удостоена высших наград Российской империи за знаменитые исторические сражения на море, особенно за победы при Чесме и Гогланде.

Императрица Екатерина II высоко ценила деяния этого талантливого флотоводца. По ее приказу после смерти адмирала Грейга, о котором она сказала: «Великая потеря – государственная потеря», флотоводец был похоронен в Вышгородской лютеранской, самой древней церкви Ревеля (Таллина). По распоряжению императрицы, скульптор И. П. Мартос изготовил мраморное надгробие с надписью: «Самуилу Грейгу, шотландцу, главнокомандующему Русского флота, родился 1735, умер 1788. Его славят немолчной песнью Архипелаг, Балтийское море и берега, охраняемые от вражеского огня. Его славят его доблести и непроходящая скорбь великодушной Екатерины II». В память адмирала тогда была выбита большая золотая медаль.

В 1773 году адмирал Грейг, командовавший в Архипелаге эскадрой из четырех кораблей и двух фрегатов, блокировал устье Дарданелл, затем с графом А. Г. Орловым прибыли из Архипелага в Ливорно. Из него после заключения мира адмирал отправился к Паросу, где принял на суда гвардейскую команду и возвратился в Ливорно.

В период боевых действий русского флота в Средиземном море адмиралу довелось оказать императрице услугу особого, секретного рода. Исполняя приказ Екатерины II, граф А. Г. Орлов, используя свое неотразимое обаяние и верную заграничную агентуру, заставил разъезжавшую по Европе молодую авантюристку поверить ему, что он является ее идейным сообщником и страстным любовником. Граф прибыл в Ливорно вместе с ней на находившуюся там эскадру Грейга. Пренеприятная функция ареста и доставки мошенницы в Россию легла на боевого адмирала. 14 февраля эскадра снялась с якоря и ушла из Ливорно. До берегов туманного Альбиона пленница вела себя спокойно, но поняв, что ее обманули, предалась такому отчаянию, что привлекла внимание людей в английском порту. Грейгу пришлось срочно сняться с якорей и уйти с эскадрой в море. Позже в приватной беседе адмирал горестно сетовал графу Орлову, что «он не имел в жизни более трудной комиссии, чем этот поход из Ливорно в Санкт-Петербург».

22 мая эскадра наконец прибыла в Кронштадт, где Грейг, получив высочайший указ, сдал пленницу с рук на руки прибывшей охране, отправившей ее в закрытой карете в Петропавловскую крепость, где она была заточена в один из самых мрачных крепостных равелинов.

В крепости «доставленная бродяжка» подверглась жестокому допросу фельдмаршала князя А. М. Голицына и умерла в камере от чахотки в 1775 году, скрыв от следователей имена сообщников и тайну своего рождения.

Легенда о ее гибели в каземате Петропавловской крепости во время трагического наводнения 1777 года, таким образом, явилась очередным досужим историческим вымыслом.

Вину же за массовую гибель своих подданных, утонувших в домах в день чудовищного наводнения, Екатерина II полностью возложила на бездейственность и нерасторопность петербургской полиции, а их шефа, генерал-полицмейстера Н. И. Чичерина, государыня соизволила прилюдно назвать трусом. Екатерина II отстранила генерал-аншефа от всех государственных постов и должностей, несмотря на то, что он и его подчиненные всю тревожную ночь делали все возможное для спасения людей и их имущества.

Примечательно, что именно накануне трагических событий генерал-полицмейстер представил императрице на утверждение перечень экстренных мер на случай стихийного водного бедствия в столице и разработанных им сигналов оповещения населения в подобных ситуациях: «О производстве трех выстрелов из пушек при начале наводнения и поднятии на шпицах красного флага, а ночью – трех фонарей. А когда вода уйдет – на шпиц Адмиралтейства поднимать со всех четырех сторон по одному красному флагу». Однако этот указ запоздал и вовремя принят не был. Прибыв же после наводнения в Зимний дворец, Чичерин был холодно встречен императрицей, которая, в гневе обернувшись к генерал-полицмейстеру, язвительно промолвила: «Благодарствуй, Николай Иванович! По милости твоей погибло несколько тысяч моих добрых подданных!»

Прямо тут же, в императорском кабинете, с генералом случился удар. Полуживого Николая Ивановича отнесли домой. На следующий же день газеты публично обнародовали императорский указ о полной отставке «по болезни» опального генерал-полицмейстера.

Немного оправившись от сердечного приступа, Николай Иванович обратился за помощью к Потемкину, ибо тот знал его как храброго и исполнительного офицера. Светлейший князь Таврический, фаворит и ближайший помощник Екатерины II, Григорий Александрович добился у императрицы смягчения взыскания. Чичерина восстановили в должности сенатора, но с обязанностями генерал-полицмейстера он распрощался навсегда.

После отставки Н. И. Чичерина в опалу императрицы «за компанию» попадает и его брат – сибирский генерал-губернатор Денис Иванович Чичерин. Екатерина II, по воспоминаниям очевидцев, перестала замечать этого талантливого государственного деятеля, пекущегося о северных краях Российской империи, укрепляющего там влияние России и значимость ее северных границ. По его инициативе были приобретены для Российской империи Алеутские острова – архипелаг из 110 островов и множества скалистых участков на севере Тихого океана, служащих продолжением нынешнего североамериканского полуострова Аляска. Гряда этих островов в виде дуги длиной около 2400 км доходит почти до самой Камчатки, служит как бы соединительным мостом между Азией и Америкой и отделяет Берингово, или Камчатское, море от Тихого океана. Алеутские острова один за другим открыты во время второго путешествия Беринга в 1741 году. В 1785 году там появились первые русские военные укрепленные поселения по инициативе сибирского губернатора Д. И. Чичерина, фактически распространившего на Алеутские острова влияние Российской империи. Однако позже, по торговому сговору 30 марта 1867 года, Алеутские острова вместе с Аляской, за исключением Берингова и Медного островов, перешли в собственность Соединенных Штатов Америки.

В 1777 году энергичный и талантливый сибирский генерал-губернатор, незаслуженно потерявший доверие русской императрицы, вынужден был добровольно подать в отставку и оставить важный административный пост на севере Российской империи. Его брат Николай Иванович также практически самоустранился от государственных и общественных дел, около пяти лет никуда не выходил, и многие его знакомые, даже весьма близкие друзья, тогда были уверены, будто он еще в 1777 году скончался от апоплексического удара непосредственно в Зимнем дворце во время учиненного ему Екатериной II жестокого выговора. После смерти Николая Ивановича у него обнаружилось столько долгов, что его наследники вынуждены были срочно продать поместья и деревни в Тамбовской и Пензенской губерниях, дома в Петербурге и имения в Эстляндской губернии. Подобному, между прочим, никто не удивился, ибо итог широкого гостеприимства земного существования представителя старинного дворянского рода по тем временам отнесли к довольно частым рядовым событиям.

Для погашения всех долгов своего умершего в 1782 году опального батюшки Н. И. Чичерина его наследники – сыновья Александр, Василий и Дмитрий – вынуждены были срочно заложить отчий «дом с колоннами» в Опекунский совет за 30 000 рублей. А позже, в 1792 году, даже продать подаренный Екатериной II значительный по своим размерам престижный участок земли, ограниченный правым берегом реки Мойки, Большой Морской улицей и Невским проспектом вкупе с родительским особняком дворцового типа и многочисленными внутренними хозяйственными дворовыми строениями князю Алексею Борисовичу Куракину (сыну гофмейстера Бориса Александровича Куракина и Елены Степановны Апраксиной и брату князей Александра и Степана, получивших блестящее образование за границей и занимавших важные государственные посты в период правления императора Павла I).

С этого времени знаменитый «дом с колоннами» повторяет судьбу многих своих столичных собратьев – переходит из рук в руки различных владельцев, постепенно меняет облик внутренних помещений и их функциональное назначение, переносит невзгоды и исторические перемены. Однако отрадно отметить, что, несмотря на неоднократные внутренние переделки в доме различными его владельцами, общий наружный облик здания, построенного обер-полицмейстером Санкт-Петербурга Н. И. Чичериным, за истекшие более чем две с половиной сотни лет не претерпел особых изменений. Основа особняка дворцового типа осталась прежней.

Новый владелец «дома с колоннами», князь, камергер и тайный советник Алексей Борисович Куракин, прослужив несколько лет в элитном Конногвардейском полку, в период царствования императора Павла I завершает свою блестящую военную карьеру и занимает весьма ответственные государственные посты. Император назначает его генерал-прокурором с чином действительного тайного советника. При подобном ответственном назначении Павел Петрович обеспечивает князя довольно широким кругом государственных полномочий, позволяющих государственному чиновнику оперативно решать многие важные вопросы внутреннего управления Российской империи.

Современники и сослуживцы члена Государственного совета князя А. Б. Куракина довольно нелестно отзывались о нем. По их воспоминаниям, князь обладал довольно заносчивым характером и в свете считался спесивцем и зазнайкой. Князь И. М. Долгоруков, некогда известный поэт, знавший князя Алексея Борисовича весьма близко, вспоминал о нем: «Сановник являл собой пример гордеца, не склонного уважать самолюбие окружавших его людей. Он во всем всегда следовал своим капризам и сиюминутному расположению настроения. Всякий знак его внимания, даже самого благодетельного, был тяжел, потому что покупался не столько подвигами, званию свойственными, как разными низкими угождениями, кои так противны благородному сердцу».

Алексей Борисович Куракин

Женив своего весьма способного в делах секретаря Л. С. Кармалеева на своей внебрачной дочери и поселив молодую семейную пару в своем доме, князь Алексей Борисович фактически передал секретарю все текущие дела по своему Департаменту государственной экономии, которым тогда заведовал. Вездесущий же Кармалеев лихо и довольно умело практически руководил всеми делами этого важного государственного департамента, никогда не забывая о своей финансовой выгоде, естественно, нанося при этом немалый ущерб российской казне. В секретном донесении агента Третьего отделения приводятся весьма нелестные отзывы о роли князя и его доверенного лица Л. С. Кармалеева в текущих делах этого государственного учреждения: «Кармалеев женат на побочной дочери князя Алексея Борисовича Куракина, живет в его доме и занимается всеми его делами, пишет ему мнения, ворочает всем, что зависит от Куракина, и наживается всеми возможными средствами. Он принадлежит к разряду подьячих, весьма искусен в так называемых крючках, а впрочем, повинуется безусловно страстям Куракина, который иначе не действует, как по внушению страстей».

В историческом описании Северной столицы И. Г. Георги отмечал, что «Чичерин дом в первой Адмиралтейской части по-прежнему арендует Музыкальный клуб, оставшийся здесь при князе А. Б. Куракине. Правда, финансовые дела этого „Клоба“ со временем ухудшались, а мероприятия программы „Клубного дома“ требовали со временем более значительных расходов и денежных затрат». В конечном итоге казна этого знаменитого столичного музыкального общества настолько опустела, что оно вынуждено было официально признать себя банкротом и несостоятельным должником. В 1790 году «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали, что «клуб открыл дополнительный прием вместо отбылых вновь желающим вступить сочленами». В 1792 году администрация «Клубного музыкального дома», наконец полностью разорившись, вынуждена была для погашения долгов распродавать с публичного торга свое имущество, предварительно опубликовав в «Санкт-Петербургских ведомостях» печальное объявление о том, что «продаваться будут в прежде Чичериновом, ныне Куракином доме оставшиеся от Музыкального клоба вещи: музыкальные инструменты, столовая поваренная посуда, серебро и мебели».

А ведь совсем недавно «Клубный музыкальный дом» процветал и был весьма популярен у петербуржцев. В 1780-х годах его регулярно посещали А. Н. Радищев, В. В. Капнист, Д. И. Фонвизин, И. Е. Старов, Ф. И. Шубин, Дж. Кваренги и многие другие знаменитые жители Северной столицы.

Однако распродажа с публичного торга редких уникальных музыкальных инструментов, старинной серебряной и фарфоровой посуды не позволила организаторам музыкального клуба полностью погасить образовавшийся долг. С банкротством «Музыкального клоба» в доме князя Куракина прекратилась также активная деятельность собраний «вольных каменщиков», несмотря на то что сам новый хозяин «дома с колоннами» с давних пор являлся одним из активнейших членов масонской ложи. В первом же этаже дворцового особняка, также как при генерал-полицмейстере Н. И. Чичерине, продолжали активно и выгодно работать самые разнообразные лавки и магазины, регулярно публикующие в столичных газетах свою призывную рекламу типа: «Против Полицейского моста в угольном князя Куракина доме в Италианской лавке можно получить недавно выписанный нюхательный табак, ла ферм называемый, в бутылках, жестянках и полужестянках, также разного рода курительный, равно кофе мокку, шоколад, лоделаван и лодеколонь».

В начале 90-х годов XVIII столетия «дом с колоннами» арендовал «Бюргер-клуб», первоначально называвшийся «Малым мещанским собранием». Увеселительное «собрание» организовали для развлечения молодых людей. Согласно уставу «Бюргер-клуба», его членом мог стать любой столичный житель из числа лиц всех свободных профессий и состояния, по рекомендации действительного члена клуба. Членами «Бюргер-клуба» в 1790 году являлись 650 человек, вносивших вступительные взносы в размере 28 рублей, а в последующие годы – по 11 рублей. По понедельникам, средам и субботам в клубе проходили общие собрания членов «Малого мещанского собрания», а в воскресенье устраивались музыкальные вечера и веселые танцы. Клуб славился своими замечательными и довольно дешевыми обедами из пяти блюд, стоившими 1 рубль 25 копеек медью.

Клуб занимался благотворительной деятельностью, жертвуя ежегодно 700–800 рублей ассигнациями в пользу бедных и сирот.

В 1794 году по распоряжению владельца дома князя А. Б. Куракина «дом с колоннами» расширили. На правом берегу реки Мойки к бывшему особняку генерал-полицмейстера Н. И. Чичерина пристроили каменный трехэтажный флигель, фасад которого выходил на набережную. Центр трехэтажного крыла здания с 21 окном вдоль Мойки подчеркивался фронтоном.

В свои молодые годы в доме князя Куракина арендовал квартиру будущий российский государственный деятель, ближайший советник Александра I, автор плана либеральных преобразований, инициатор создания Государственного совета и фактический руководитель кодификации Основных государственных законов Российской империи граф Михаил Михайлович Сперанский. Окончив духовную семинарию, Михаил Михайлович был оставлен преподавателем математики и физики. Для дополнительного заработка он поступил на службу в должности одного из секретарей князя А. Б. Куракина. 3 ноября 1798 года Сперанский обвенчался с дочерью английского священника Стивенса – Елизаветой. Однако семейное счастье будущего знаменитого реформатора Российской империи длилось недолго, ибо через год, после рождения дочери, супруга скоропостижно скончалась от быстротечной формы туберкулеза легких – чахотки.

Михаил Михайлович Сперанский

С годами Алексей Борисович Куракин не только старел и приобретал соответствующие возрасту недуги, но и практически утратил всякое желание нести ответственную государственную службу. В конце своего царствования император Павел I стал смещать со своих мест чиновников всех рангов, в том числе и тех, кто находился в его ближайшем окружении. За год до трагической гибели своего благодетеля князь А. Б. Куракин выходит в отставку и уезжает из столицы в одно из своих многочисленных имений. «Дом с колоннами» на углу Невской перспективы и правого берега Мойки его управляющий по распоряжению князя выгодно продает богатому херсонскому купцу 1-й гильдии А. И. Перетцу, разбогатевшему на солидных кораблестроительных подрядах и откупах.

Заметим, что откупами в те далекие времена являлась денежная плата, выкуп, которыми в Российской империи «откупались» (освобождались) от чего-либо. В России до 1863 года право на взимание с населения налогов на исключительное ведение торговли или пользование чем-либо, предоставляемое государством частному лицу за денежный взнос, доверялось откупщику – лицу, приобретшему право на откуп. В период Отечественной войны 1812 года купец 1-й гильдии Абрам Израилевич Перетц назначается одним из активных интендантов русской армии, снабжавших тогда всем необходимым воинские подразделения. Про него неоднократно писали корреспонденты отечественных газет, расхваливая его организаторские способности и умение наладить своевременное снабжение русских армий. Столичные газеты неоднократно упоминали, что «А. И. Перетц являлся человеком весьма образованным, ученым, знавшим разные иностранные языки, жил и одевался по гражданским обычаям». В дополнение к характеристике очередного нового владельца дома на правом берегу реки Мойки и Невского проспекта следует добавить, что он многие годы одновременно был еще и основным поставщиком соли в казну. Купец являлся выходцем из Волыни, где многие годы проживали его предки – богатая еврейская семья, давшая своему способному отпрыску не только возможность получить прекрасное образование, но и не препятствовавшая принятию им лютеранского вероисповедания, крупнейшего по численности объединения протестантизма.

Абрам Израилевич Перетц

А. И. Перетц довольно выгодно женился на дочери весьма состоятельного волынского коммерсанта и ученого фон Цейтлина, назначившего зятя главным представителем своей торговой фирмы в Санкт-Петербурге.

К сведению читателей, Волынь, в которой многие годы жили предки А. И. Перетца, является достаточно древней областью, существовавшей с IX–XII веков, заселенной славянскими племенами. В Х веке Волынь подчинялась киевским князьям. С 1117 года эта область на многие годы становится дополнительным княжеством Владимира Мономаха, а в период с 1172 по 1205 годы князь Роман Мстиславович присоединил Волынь к Галицкому княжеству. В последующие времена Галиция находилась под протекторатом короля Польского, а затем князя Литовского. В 1569 году по Люблинской унии Волынь становится Волынской губернией. В 1793 году по второму разделу Польши Россия получила восточную часть Волыни, а в 1795 году – западную, образовав при этом в 1797 году Волынскую губернию Российской империи. С целью русификации этой новой российской территории и устранения преобладания в ней поляков указом императора Николая I иностранцам в дальнейшем категорически воспрещалось приобретение земельной собственности в Волынской губернии.

Брак купца 1-й гильдии А. И. Перетца оказался счастливым. В семье подрастали четверо сыновей. Старший сын, Григорий Абрамович Перетц, получил прекрасное домашнее образование, окончил курс столичного Педагогического института и успешно служил в канцелярии петербургского генерал-губернатора. Правда, круг его новых знакомых и близких друзей вовлек молодого человека в российскую тайную организацию декабристов – Союз благоденствия, основанный на базе Союза спасения в 1821 году. По протекции заведующего канцелярией столичного губернатора генерала М. А. Милорадовича, Ф. Н. Глинки – активного участника Отечественной войны с наполеоновской Францией, известного поэта и писателя, – Г. Перетца включили в активную работу Северного общества. Г. А. Перетц не принимал непосредственного участия в акции на Сенатской площади и к восставшим не примкнул, но все же был через два дня арестован и препровожден в Петропавловскую крепость. По приговору суда его обвинили в правительственном заговоре и выслали из столицы в город Пермь.

Второй сын А. И. Перетца становится известным горным инженером и даже назначается начальником штаба Корпуса горных инженеров. Третий сын, Николай, впоследствии занимал должность директора Технологического института. Самый младший сын купца, Егор, появившийся на свет в год смерти главы семейства, со временем становится действительным тайным советником, затем – государственным секретарем, а на вершине своей служебной карьеры назначается членом Государственного совета.

Глава семьи купец Абрам Израилевич Перетц владел знаменитым петербургским особняком дворцового типа сравнительно недолго. Его домочадцы занимали в нем далеко не роскошные помещения, поскольку парадные покои дома до 1801 года сдавались владельцем в аренду семейству столичного генерал-губернатора и члена Государственного совета графу Петру Алексеевичу Палену, который характеризовал себя весьма оригинально, при этом свое необычное прозвище Ванька-встанька граф фон дер Пален себе выбрал сам: «Я, – любил говаривать генерал-губернатор, – похож на те маленькие куколки, которых хотели бы опрокинуть и поставить вверх ногами, но кои всегда опять становятся на ноги». История жизни этого государственного деятеля действительно напоминала русскую известную фигурку ваньки-встаньки.

Человек холодного ума и сердца, граф нередко попадал в серьезные неприятные жизненные истории, но, согласно своему прозвищу, благополучно выходил из неблагоприятных ситуаций, раскачивался и вновь уверенно становился на ноги.

И действительно, подобных доказательств у счастливчика графа Палена оказалось предостаточно. Родом он был из Лифляндии. Его предки являлись рыцарями знаменитого Тевтонского ордена. Он унаследовал от родителя, барона Арендта Дитриха Палена, рыцарскую жестокость, расчетливый ум и счастье в любых сражениях. Военную службу барон начал в 1760 году рядовым лейб-гвардии Конного полка, участвуя в Семилетней войне, в конце которой ему присвоили звание капрала гвардии, а два года спустя – вахмистра. В годы Русско-турецкой войны он награждается орденом Св. Георгия IV степени и чином ротмистра, затем – майора и подполковника.

При штурме Очакова генерал-майору Палену приказывается первым со своей колонной ворваться в крепость и тремя ракетами просигналить оттуда к началу общего штурма. Однако по неизвестной причине сигнальные ракеты были выпущены задолго до проникновения отряда Палена в крепость. Начался одновременный штурм неприступной вражеской твердыни основными военными соединениями русских, захвативших крепость. По мнению командования, успеху важной операции тогда способствовало именно это преждевременное общее одновременное наступление русской армии. Пален вместо сурового наказания повышается в чинах и награждается орденом Св. Георгия III степени и Св. Анны I степени. Императрица Екатерина II жалует ему земли в Белоруссии и 500 крестьян.

Петр Алексеевич Пален

После воцарения на русском престоле Павла I барон фон дер Пален занял должность генерал-губернатора Курляндии и вновь проштрафился, невольно оказав в Риге пышный прием последнему фавориту Екатерины II – князю Платону Александровичу Зубову, высланному новым императором за границу. Объяснения, придуманные Паленом, Павла I не убедили, и барон был отправлен в отставку в тот же день. В сопроводительном приказе о наказании тогда говорилось следующее: «Господин генерал-лейтенант Пален. С удивлением осведомился я о всех подлостях, вами оказанных в проезде князя Зубова через Ригу; из сего я делаю сродное о свинстве вашем заключение, по коему и поведение мое против вас соразмерно будет. Павел». Однако все же через шесть месяцев император вернул Палену прежнюю должность и вновь приблизил к своему дворцу.

Пален очаровывает императора своей деловой хваткой, тонким остроумием и вскоре назначается петербургским генерал-губернатором. Он пользуется неограниченным доверием Павла I, возложившего теперь на своего любимца еще и должности директора почт и главы внешнеполитического ведомства. Выходца из рода рыцарей Тевтонского ордена Павел I вскоре жалует званием великого канцлера Мальтийского ордена. Одновременно с этим граф Пален становится кавалером высшего российского ордена – Андрея Первозванного.

Осыпанный императорскими благодеяниями граф прекрасно понимал, что при взбалмошном и весьма непостоянном характере императора он не мог быть спокоен за свою дальнейшую судьбу, ибо каждый день бывал свидетелем жутких сцен безрассудной царской опалы и наказания талантливых государственных деятелей и военачальников.

Эта ситуация заставила графа Палена скрытно заняться организацией заговора против императора с целью отречения своего благодетеля от престола. В каземате Петропавловской крепости тогда находился будущий легендарный герой Отечественной войны 1812 года донской войсковой атаман Матвей Иванович Платов, сподвижник А. В. Суворова и граф Российской империи, обвиненный в попытке отделить Донскую область от России. Не миновала несправедливая опала и легендарного отечественного адмирала Павла Васильевича Чичагова, заключенного в крепость по ложному доносу «о желании перейти в английскую службу». При его аресте Пален не удержался и заметил флотоводцу: «Мы теперь только это и видим, – сегодня вас, а завтра, может быть, и меня».

Нити столичного заговора против Павла I оказались в руках первоначальствующих лиц и столичного генерал-губернатора графа Палена, которому удалось создать соответствующую атмосферу в обществе.

На одном из собраний в бывшем доме генерал-полицмейстера Чичерина, где генерал-губернатор арендовал парадные покои у купца А. И. Перетца, граф Пален выступил с небольшой речью перед офицерами гвардии: «Господа! Государь приказал вам объявить, что он службою вашей чрезвычайно недоволен, что он ежедневно примечает ваше нерадение и леность, так что, ежели он и впредь будет замечать то же, то разошлет вас всех по таким местам, где и костей ваших не сыщут. Извольте ехать по домам и старайтесь вести себя лучше». Тогда элита русской гвардии, высшие офицеры, покинули квартиру генерал-губернатора в негодовании и возмущении.

В ночь на 12 марта 1801 года группа подвыпивших заговорщиков под предводительством Платона Зубова ворвалась в императорскую спальню Михайловского замка и на повышенных тонах предложила Павлу I отречься от императорской власти, при этом предъявив ему письменное согласие его сына Александра занять место родителя на царском троне. В завязавшейся потасовке заговорщики набросились на Павла толпой, и император «таким образом был задушен и задавлен, а многие из стоящих сзади очевидцев даже не знали в точности, что происходит», – так впоследствии свидетельствовал один из непосредственных заговорщиков.

Прибежавший на крик царского лакея поручик Полтарацкий с солдатами на верхней площадке Михайловского замка обнаружил генерал-губернатора Палена, спокойно объявившего им, что «государь скончался апоплексическим ударом. Теперь у нас новый император, Александр Павлович!».

Через несколько дней граф Пален в своих парадных покоях в доме купца 1-й гильдии А. И. Перетца устраивает пышный обед, на котором присутствуют первоначальствующие лица Петербурга и главные деятели государственного заговора (около 100 персон). Участники торжества единодушно отметили, «что обед прошел „оживленно и весело“».

Однако новый император Александр I не мог переносить присутствия в своем окружении людей, осведомленных о подробностях убийства его отца. 4 апреля 1801 года генерал-губернатор граф Пален был уволен «за болезнью от всех дел и обязанностей» и выслан из столицы в свое курляндское имение Эккау, где и жил безвыездно.

Согласно архивным документам, в 1806 году бывшим особняком дворцового типа, некогда построенным генерал-полицмейстером Н. И. Чичериным, владел уже новый хозяин. В начале XIX столетия дом у негоцианта А. И. Перетца приобрел представитель известного старинного купеческого рода Андрей Иванович Косиковский, начавший свою коммерческую деятельность еще при императрице Екатерине Алексеевне, заработавший огромное состояние на выгодных откупах и ставший одним из первых купцов, возведенных в высокое сословие потомственных почетных граждан.

Особняк Н. И. Чичерина. 1830-е годы. Фрагмент Панорамы Невского проспекта В. С. Садовникова. Раскрашенная литография

Знаменитый петербургский особняк являлся любимым домом Андрея Ивановича и приносил ему немалые доходы от арендаторов жилых покоев или хозяйственных помещений «дома с колоннами». В частности, «Санкт-Петербургская адресная книга», изданная в 1809 году в типографии Реймерса, информировала жителей столицы о том, что в доме Косиковского располагается «Модный магазин» английских купцов Ренни, прибывших в Петербург в конце XVIII столетия из Риги. Кстати, прекрасной торговой рекламой этому магазину в 1812 году стал единственный брат в семействе потомственных британских купцов – Роман (Роберт) Егорович Ренни, герой Отечественной войны 1812 года, завершивший военную кампанию в чине генерал-майора.

В 1810 году именитый столичный мещанин А. И. Косиковский по проекту зодчего В. П. Стасова возвел огромный четырехэтажный особняк на Большой Морской улице, 14, плотно примыкавший к основному строению дома Н. И. Чичерина. Массивный портик на втором этаже нового здания был украшен двенадцатью ионическими колоннами.

Сдавая в аренду приобретенное у банкира и купца Перетца строение, А. И. Косиковский продолжал заниматься покупкой крупных доходных домов и скупкой земельных незастроенных городских участков или наделов с небольшими одноэтажными и двухэтажными зданиями, на которых предприимчивый купец возводил многоэтажные доходные дома в модных архитектурных стилях, с хорошей отделкой и удобными квартирами, спроектированных лучшими зодчими Петербурга.

Дом Косиковского. Корпус по Большой Морской улице. Современная фотография

Состоятельный откупщик А. И. Косиковский так же, как его предшественник по владению домом Н. И. Чичерина А. И. Перетц, в период Отечественной войны 1812 года активно участвовал в снабжении русской армии продовольствием и амуницией.

Дом купца Косиковского после капитальной перестройки был рассчитан не только на семьи с высоким уровнем дохода и лиц, занимавших высокое государственное положение, но и на выгодную сдачу помещений различным торговым и общественным организациям Санкт-Петербурга. В пристроенном к основному зданию четырехэтажному особняку по Большой Морской улице, парадный фасад которого архитектор В. П. Стасов в 1810-х годах спроектировал в духе высокого классицизма, в начале 1820-х годов расположился знаменитый ресторан «Talon», в котором в те времена существовала прекрасная кухня, удовлетворявшая гастрономические вкусы самых взыскательных клиентов. Его владельцем тогда являлся знаменитый французский ресторатор П. Тальон. А. С. Пушкин, бывавший в этом ресторане неоднократно, увековечил его в своем знаменитом романе в стихах «Евгений Онегин». Герой пушкинского романа Онегин пиршествовал в «Талоне» вместе с Петром Павловичем Кавериным, ветераном Отечественной войны 1812 года и другом Александра Сергеевича Пушкина:

К Talon помчался: он уверен,

Что там уж ждет его Каверин.

Вошел: и пробка в потолок,

Вина кометы брызнул ток,

Перед ним roast-beef окроваленный,

И трюфли, роскошь юных лет,

Французской кухни лучший цвет,

И Стразбурга пирог нетленный

Меж сыром лимбургским живым

И ананасом золотым…

В светском столичном обществе гусарского боевого офицера П. П. Каверина знали как любителя лихих кутежей и дуэлянта, забывая при этом, что он был высокообразованным человеком и талантливым поэтом, почитаемым в литературной среде и среди знаменитых русских писателей.

Его близкий приятель А. С. Пушкин восторженно писал о нем:

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,

На Марсовых полях он грозный был воитель,

Друзьям он верный друг, красавицам мучитель,

И всюду он гусар.

Постоянными клиентами знаменитого столичного ресторана бывали многие известные писатели и поэты тех далеких лет. Русский поэт и друг А. С. Пушкина Антон Антонович Дельвиг даже посвятил знаменитому поэту Е. А. Баратынскому стихотворение «К ресторатору Талону».

В 1825 году хозяин ресторана «Talon» уехал во Францию. После отъезда его детище перешло к французу А. Фельету, открывшему в части старого заведения кондитерскую «Виолета». После закрытия ресторана «Talon» в его апартаментах расположилось также «Справочное место», просуществовавшее около 10 лет.

Адресная книга Петербурга поместила объявление по этому поводу, указав, что «„Справочное место“ находится у Полицейского (Зеленого) моста в доме купца Косиковского и открыто ежедневно с 9 утра, зимой до 9 вечера, а летом до захода солнца». Учреждение в те времена выполняло функции биржи труда, являясь своеобразной конторой по найму на работу.

В 1825 году «Санкт-Петербургские ведомости» информировали столичных жителей: «В доме купца Косиковского отдаются в наем два жилых этажа: весь бельэтаж – 25 покоев о 34 окнах на улицу, 2 парадные лестницы, 4 балкона, большой зал, в котором прежде было Большое танцевальное собрание и от Дирекции императорских театров давались маскарады. Сей бельэтаж весьма удобен для жительства знатной особы или какого-либо собрания». Одновременно с бельэтажем тогда же сдавался в аренду весь верхний этаж, в котором располагалось более 60 удобных покоев.

В 1825–1826 годах в доме купца Косиковского демонстрировалась «для широкого обозрения модель столичного города Санкт-Петербурга, общим размером 40 на 23 метра, изготовленного венецианским предпринимателем и дворянином Антуаном де Росси, получившего официальную привилегию на создание модели Санкт-Петербурга в 1/200 его натуральной величины».

«Северная пчела» с восторгом писала на своих страницах о творении де Росси: «…невозможно описать, с коим совершенством исполнены все мельчайшие подробности архитектурной части».

Однако заметим при этом, что в действительности непосредственным проектировщиком и основным руководителем всех уникальных работ по сборке оригинальной модели города оказался талантливый молодой итальянский архитектор Альберт Кавос – будущий знаменитый зодчий Северной столицы. Русский библиографический словарь по поводу демонстрации публики модели Петербурга не преминул отметить, что «Архитектор Кавос получил тогда из Главного штаба план Санкт-Петербурга и в 1820-х годах, руководствуясь им, изготовил рельефный план русской столицы и демонстрировал его не только в Петербурге, но и в Берлине, и в Париже». «Северная пчела» писала: «Модель для удобства сборки состояла из отдельных частей и в окончательном собранном виде поражала всех своими огромными размерами. При этом фасады домов архитектор изготовил из прочного картона, а кровлю из свинца. При этом река Нева и прочие водоемы города, смонтированные из жести, были заполнены водой». Несмотря на восторженные отзывы столичных средств массовой информации, желающих увидеть модель оказалось немного. Причин к тому было предостаточно: высокая цена за вход на выставку (5 рублей с персоны), смерть императора Александра I и, наконец, тревожные дни восстания декабристов на Сенатской площади. Поэтому владелец панорамы Антуан де Росси разобрал выставленную модель и перенес демонстрацию в европейские столицы, где ее следы, к сожалению, со временем пропали.

Альберт Катаринович Кавос

В 1820-х годах в доме Косиковского обосновался предшественник современного кинематографа, называвшийся в те далекие времена «Театром света», или, иначе, «Театром мира». Газета «Санкт-Петербургские ведомости» немедленно опубликовала статью по поводу этого события, отмечая, что «в „Театре света“ зрители, не переменяя мест своих, могли видеть Европу, Азию, Африку и даже Америку». Причем газета с восхищением объявляла своим читателям, что «оптическое очарование, стеклом производимое, столь совершенно, что каждый зритель полагает, что он сам переносится в те замечательные страны, кои видит». Владелица этого нового столичного зрелищного заведения, некая госпожа Латур, в расклеенных по городу афишах любезно приглашала столичных жителей посетить ее волшебный театр в доме купца Косиковского, называя свой «иллюзион» почему-то «Номосинкло-географией».

Через несколько лет это же помещение некоторое время арендовал предприимчивый владелец «Диафонограммы», или «Галереи прозрачных картин», демонстрирующей на экране 30 красочных видов Швейцарии и Франции, написанных живописцем Кенигом из швейцарской столицы – Берна. При этом редкие сюжеты швейцарских и французских Альп демонстрировались во время сеанса в сопровождении приятной музыки.

В истории столичного издательского дела и распространения петербургской книжной продукции первой половины XIX века особой репутацией пользовалась известная типография и книжная лавка Плюшаров, арендовавших четвертый этаж дома А. И. Косиковского. Вход в типографию и книжную лавку располагался со стороны Невской перспективы, неподалеку от места пересечения реки Мойки с главной магистралью города.

Основатель знаменитой петербургской типографии и одной из лучших столичных книжных лавок Александр Иванович Плюшар (1777–1827), выходец из Брауншвейга, был приглашен в русскую столицу из Германии, где имел солидную печатню, с целью организации типографии Министерства иностранных дел. Знаток издательского дела и талантливый литограф, он прослужил три года руководителем типографии Иностранной коллегии (1805–1808 гг.), а затем возглавлял Сенатскую типографию (1808–1814 гг.). Одновременно с ответственной государственной деятельностью, являясь блестящим рисовальщиком и литографом, А. И. Плюшар в арендованном им четвертом этаже дома купца А. И. Косиковского в 1806 году открыл собственную типографию и прекрасную книжную лавку. Его типография считалась одной из лучших в Северной столице. Особенно большим спросом в те годы пользовались альбомы Плюшара с видами Санкт-Петербурга, зарисовки столичных улиц и жанровые уличные сцены города первой четверти XIX века, работы художников А. Е. Мартынова, А. О. Орловского, П. А. Александрова, К. И. Кольмана и других талантливых живописцев, чьи замечательные произведения вошли в состав нескольких прекрасных художественных альбомов из серии «Новые виды Петербурга и его окрестностей», выпущенных типографией Плюшара. В 1826 году владелец типографии издал блестящий художественный альбом «Русские с натуры, литографированные Александром Орловским». Альбом содержал литографии, в которых внимание талантливого художника было сосредоточено на реальных типажах жителей столицы в их повседневной бытовой и профессиональной деятельности той далекой эпохи. В один из альбомов Плюшара вошли многие акварельные и литографированные виды столицы, выполненные художником К. И. Кольманом, в том числе и его акварель «14 декабря 1825 года на Сенатской площади», свидетельствовавшая о событиях декабрьского восстания.

В 1827 году Александр Плюшар скончался во Франции, а дело его в типографии и книжной лавке с успехом продолжила вдова. С 1831 года типография стала официально именоваться «Вдова Плюшар с сыном». Со временем издательская деятельность типографии и торговля книжной продукцией стали всецело находиться в руках Адольфа Плюшара и его помощника – родного брата, Евгения Плюшара. Сыновья Александра Плюшара – Адольф и Евгений – получили прекрасное образование в одном из частных пансионов русской столицы. Евгений в 1839 году становится академиком живописи и принимает активное участие в росписи Исаакиевского собора, а в 1850-х годах является владельцем одного из первых фотографических заведений Санкт-Петербурга.

В 1850-х годах старший сын А. Плюшара, Адольф, становится юридическим хозяином знаменитой фирмы своего отца. Скрупулезно изучив типографское искусство в Париже у знаменитого мэтра типографского дела Дидо, он, вернувшись в Россию, так реорганизовал наследственное дело, что его типография считалась лучшей в России. При ней Адольф Плюшар организовал дополнительно собственную литографию и прекрасную словолитню. Во время Петербургской мануфактурной выставки 1832 года типографское дело Адольфа Плюшара удостоили серебряной медали.

В 1834 году в этой типографии напечатали знаменитую «Панораму Санкт-Петербурга», подготовленную к изданию сыном генерал-адъютанта, сенатора и коменданта Петербурга А. П. Башуцким.

Оставив блестящую военную службу, Башуцкий, адъютант генерала Милорадовича, стал свидетелем гибели своего шефа на Сенатской площади 14 декабря и занялся литературой, издательской деятельностью и даже возглавил собственное граверное заведение, в котором вместе с ним работали К. К. Клодт и его ученик Л. А. Серяков.

Задумав издать подробный путеводитель по Северной столице, А. П. Башуцкий издает с помощью Адольфа Плюшара три тома «Панорамы Петербурга», содержащих более 40 замечательных гравюр английского мастера Гоберта, выполнившего заказ по оригиналам тогда еще молодого зодчего А. М. Горностаева – ученика столичного архитектора В. П. Стасова. Правда, российская критика, высоко оценившая «Панораму Петербурга», не преминула отметить, что достоинство включенных в альбом гравюр несколько снижается из-за того, что их гравировал мастер, не знающий специфики особенностей российского города. Вероятно, по этой причине, отмечала критика, жители Санкт-Петербурга в изображении британского гравера Гоберта являли собой полное портретное сходство с типичными лондонцами.

Знаменитая в России частная словолитня Адольфа Плюшара хранила в своих запасах самые разнообразные по рисунку, стилю и размеру декоративные шрифты, обеспечивая любых заказчиков и владельцев многих типографий Российской империи.

Полагают, что именно в типографии Плюшара впервые отпечатали знаменитую живописную «Панораму Невского проспекта» В. С. Садовникова, состоявшую тогда из двух отдельных свитков – солнечной и теневой стороны Невской перспективы от Дворцовой площади до реки Фонтанки, шириной 15 сантиметров и длиной 8 метров. В первой половине XIX века в типографии Плюшара издали книгу А. А. Бестужева-Марлинского «Поездка в Ревель», здесь появились первые издания гоголевских «Арабесок» и «Ревизора», а также прекрасное издание «Фауста» Гёте в переводе русского поэта Э. И. Губера.

В 1832 году у Плюшара напечатали первое отдельное издание «Русских сказок» В. И. Даля, вызвавших тогда недовольство руководства Третьего отделения и самого шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа за якобы содержащиеся в ней насмешки над правительством и жалобы на горестное положение русских солдат. Часть еще нераспроданных «Русских сказок» у книгопродавцев немедленно изъяли и уничтожили, а автора арестовали. Однако, благодаря заступничеству В. А. Жуковского, В. И. Даль был освобожден из-под ареста, но при этом писателю указали на необходимость немедленного выезда из столицы.

Типография Плюшара в 1830–1831 годах частично напечатала на средства А. Ф. Смирдина тираж третьего издания «Истории государства Российского». Адольф Плюшар в конце своей трудовой деятельности увлекся издательским делом. С 1835 по 1845 год он издавал «Энциклопедический лексикон», один из первых капитальных отечественных энциклопедических словарей. За год до этого, в 1834 году, на квартире Н. И. Греча, жившего тогда на набережной Мойки в доме купца Косиковского, состоялось первое учредительное собрание участников проекта этого многотомного труда: А. Х. Востокова, В. Ф. Одоевского, Д. И. Языкова и других авторов «Лексикона». Однако дела по его изданию шли крайне медленно. Статьи для 40-томного «Лексикона» поступали нерегулярно, с большим опозданием. Установленные сроки выхода очередных томов постоянно срывались. Подписка на «Энциклопедический лексикон» неудержимо сокращалась, а затем и совсем прекратилась. Из сорока запланированных томов энциклопедии вышло всего семнадцать. Деньги на оплату работ по изданию многотомного труда не поступали, и таким образом лучшая российская типография и издательский дом Адольфа Плюшара пришли к банкротству.

В середине XIX века в части дома Косиковского располагалось «Благородное собрание», в котором выступали знаменитые музыканты и композиторы: Серне, Лист, Мауер, Рубинштейн и др. Из Москвы периодически приезжал знаменитый цыганский хор и выступал перед петербуржцами. Выпускавший знаменитые концертные фортепьяно владелец фабрики музыкальных инструментов Г. Лихтенталь, арендовавший помещение для магазина в доме купца Косиковского, снял здесь большой зал для концертов, в которых предполагалось регулярное участие знаменитых отечественных и европейских музыкантов. Однако идея Лихенталя реализована не была. Любители серьезной музыки, особенно из числа представителей высшего света, предпочитали посещать музыкальный зал в доме Энгельгардта на углу Екатерининского канала и Невского проспекта, пользовавшийся с давних пор прочной репутацией серьезного столичного музыкального концертного зала, и практически игнорировали приглашения на концерты в особняке купца Косиковского. Одной из причин подобной ситуации, приведшей к краху идеи Г. Лихтенталя, между прочим, считался факт недавнего расположения в зале Косиковского банального Мещанского клуба.

В разные годы в особняке купца Косиковского арендовали квартиры достаточно состоятельные люди, среди которых оказывались и знаменитые исторические деятели, и государственные чиновники.

В корпусе здания, пристроенного к дому в 1821–1825 годах, арендовал квартиру русский писатель, филолог и журналист Николай Иванович Греч (1787–1867). Здесь же, в каменной дворовой пристройке к дому № 15 на Невском проспекте, принадлежащей купцу Косиковскому, Николай Иванович организовал типографию, в которой печатались не только литературная газета Н. И. Греча и Ф. В. Булгарина «Северная пчела» и совместный журнал «Сын Отечества», но и издания некоторых столичных публицистов. В последние дни уходящего 1822 года К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев, получив разрешение на издание альманаха, отпечатали в типографии Греча первый номер «Полярной звезды». Это была карманная книжка для любителей русской словесности, выглядевшая весьма привлекательно, хорошей печати и довольно изящного формата. Альманах «Полярная звезда» открывался подробным обзором российской словесности от эпохи летописей до последних новинок литературы первой половины XIX столетия. Тираж первой книги альманаха в 1200 экземпляров распродали мгновенно в книжной лавке знаменитого книгопродавца Ивана Сленина, торговавшего тогда в собственном магазине в доме № 30 по Невскому проспекту. Заметим, что Иван Сленин взял на себя все заботы по печатанию и реализации книг, оплачивая из выручки работу типографа и издателей. Авторы же публикаций, вошедших в альманах, не получали никакого гонорара и соглашались довольствоваться лишь моральным удовлетворением.

Два первых выпуска альманаха получили высокую оценку читателей. Чиновник Министерства народного просвещения граф Е. Е. Комаровский отмечал: «Мне кажется, что можно приветствовать новый альманах как чудо».

Круг авторов и читателей «Полярной звезды» был достаточно широким и разнообразным. Успех нового альманаха отметили и при императорском дворе. После выхода третьего издания обе императрицы – супруга Александра I и его мать – милостиво пожаловали издателям альманаха ценные подарки, несмотря на революционный пафос и его направленность, ибо редакторы Рылеев и Бестужев стали наиболее активными участниками Северного общества, постепенно превращая свой альманах в революционный рупор подготовки к декабрьским социальным переменам. Однако Третье отделение, орган государственного политического надзора и сыска, работало довольно четко и эффективно. Менее чем через два года альманах «Полярная звезда» прекратил свое существование.

В его ликвидации, по мнению Рылеева, определенную роль сыграли владельцы типографии Н. И. Греч и его компаньон Ф. В. Булгарин, издававшие совместно русскую политическую газету «Северная пчела» и ежемесячный журнал «Сын Отечества». Оба писателя и журналиста снискали недобрую славу у собратьев по перу. В воспоминаниях знаменитого судебного деятеля А. Ф. Кони упоминаются близкие связи компаньонов с активными сотрудниками и непосредственными руководителями Третьего отделения. Поселившись в 1821 году в доме купца Косиковского, Н. И. Греч стал знаменит своими литературными четвергами. В его квартире каждый четверг регулярно собирались многие представители литературного Петербурга. Бывал здесь и А. С. Пушкин, относившийся к Николаю Ивановичу в разные периоды своей литературной деятельности неодинаково. Мнение Александра Сергеевича Пушкина о журналисте и издателе популярной газеты и журнала Грече менялось вместе с изменением характера, взглядов и принципов радушного организатора «Гречевых четвергов». До дня восстания 14 декабря его знали как либерала и доброго приятеля многих руководителей готовящегося государственного переворота. Ему тогда полностью доверяло большинство известных российских литераторов во главе с А. С. Пушкиным. Н. И. Греч бывал приглашаем к поэту в дом и даже иногда являлся первым. Александр Сергеевич читал ему свои новые произведения и хлесткие эпиграммы на российское правительство. И Николай Иванович относился тогда к Пушкину с несомненной симпатией. В типографии Н. И. Греча вышли в свет две первые книги молодого поэта – «Руслан и Людмила» и «Кавказский пленник». В литературоведческих работах Н. И. Греча, опубликованных в те годы, им высказывалась весьма высокая оценка первых пушкинских поэм. Н. И. Греч даже специально принес для публичного чтения на одно из заседаний Вольного общества любителей российской словесности поэму А. С. Пушкина «Руслан и Людмила».

Николай Иванович Греч

В 1822 году в книге «Опыт краткой истории русской литературы» он в лаконичной биографической справке отмечал у А. С. Пушкина «необыкновенный дух пиитический, воображение и вкус».

Фаддей Венедиктович Булгарин

После же разгрома восстания на Сенатской площади перед литературным Петербургом предстает совершенно другой облик издателя «Северной пчелы» и журнала «Сын Отечества». Н. И. Греч резко переменил свою прежнюю позицию и даже снискал расположение тогдашнего шефа жандармов Бенкендорфа. В марте 1830 года в «Северной пчеле» Н. И. Греч публикует пасквиль своего партнера по издательству – Булгарина, в котором Пушкин называется автором произведений, «лишенных мысли, возвышенного чувства и истины». Друзья-издатели Греч и Булгарин теперь дружно упрекают поэта в том, что он якобы «чванится перед чернью вольнодумством и тишком ползает у ног сильных, чтобы те позволили ему нарядиться в штатный золотой кафтан…». С этого начинается совершенно иной период взаимоотношений А. С. Пушкина и поэтов его круга с парой Булгарин – Греч, пытавшихся превратить прогрессивную русскую литературу в послушное орудие Зимнего дворца.

Кстати, Фаддей Венедиктович Булгарин так же, как его приятель и компаньон Николай Иванович Греч, первоначально держался весьма демократических либеральных взглядов, но после восстания декабристов вдруг занял открыто верноподданническую позицию и присоединился к числу беспринципных литературных осведомителей Третьего отделения. Оба компаньона теперь с гордостью считали себя придворными издателями газеты «Северная пчела», главным редактором и цензорами которой тогда по сути являлись русский император Николай I и руководители Третьего отделения, не позволявшие этому печатному столичному органу публиковать любые материалы либерально-демократического толка. Степень контроля императора и главы Третьего отделения над изданиями верноподданных компаньонов порой доходила до абсурда. Как-то Ф. В. Булгарин был вызван на ковер к заместителю начальника Третьего отделения графа А. Х. Бенкендорфа генералу А. В. Дубельту, учинившему дрожащему от страха Булгарину страшный разнос по поводу публикации статьи о непостоянстве и некоторой вредности для здоровья столичного населения петербургской погоды. За эту «либеральную выходку» Николай I грозился закрыть газету. Не дав Булгарину возможности пояснить и оправдаться о смысле опубликованной небольшой газетной статейки, генерал Дубельт, стуча по столу своим массивным кулаком, кричал перепуганному издателю: «Климат царской резиденции бранишь, негодяй! Смотри у меня!..».

Великий императорский гнев собратья по перу Ф. В. Булгарин и Н. И. Греч испытали на себе со страхом в другой раз, когда оба могли в одночасье лишиться не только газеты и журнала, но и оказаться «в местах не столь отдаленных». Женский угодник Ф. В. Булгарин тогда опубликовал в «Северной пчеле» балладу русской писательницы и поэтессы графини Евдокии Петровны Ростопчиной «Насильный брак», в которой она откровенно намекала на раздел Польши и присоединение ее частей к России. Главными фигурантами поэмы являлись некий барон и взятая им насильно супруга. Из баллады откровенно «торчали уши» героев, олицетворявших в лице разбойного барона Российскую империю, а в хрупкой и беззащитной супруге вырисовывалась тогда Польша. Скандал разразился невероятный. Теперь император Николай Павлович в великом гневе стучал кулаками, даже отдал распоряжение о немедленном закрытии журнала и потребовал при этом сурового наказания его издателей. С огромным трудом директору Третьего отделения графу А. Х. Бенкендорфу удалось уговорить царя не закрывать «придворный журнал», мотивируя свою персональную просьбу тем, что Булгарин не понял подлинного скрытного смысла замечательной поэмы графини Ростопчиной. Николай Павлович с трудом согласился с доводами своего любимца, но напоследок все же заявил Александру Христофоровичу довольно остроумно: «Если он (Булгарин. – Г. З.) не виноват как поляк, то виноват как дурак!»

В столичных литературных кругах теперь все питали к Н. И. Гречу и Ф. В. Булгарину самое глубокое призрение и неприязнь. Их буквально осыпали потоком весьма язвительных и острых эпиграмм. С остроумного высказывания А. С. Пушкина в адрес Н. И. Греча и Ф. В. Булгарина их стали называть «братья-разбойники». На торжественном обеде в новой редакции издателя А. Ф. Смирдина А. С. Пушкин увидел, что добрый знакомый цензор Семенов был посажен за торжественный стол между Гречем и Булгариным. Развеселившись, Александр Сергеевич во всеуслышание громко воскликнул тогда: «Ты, брат Семенов, точно Христос на Голгофе». Всем было хорошо известно, что, согласно библейскому рассказу, на Голгофе установили три креста, на которых распяли Иисуса Христа вместе с двумя разбойниками. При этом крест Спасителя располагался посредине.

Авторитет и тиражи изданий «братьев-разбойников» благодаря критике А. С. Пушкина и писателей его круга стали снижаться.

В 1840-х годах В. Г. Белинский уничтожил Булгарина и Греча как публицистов. Он весьма прямолинейно и образно охарактеризовал тогда Н. И. Греча: «Это литературный Ванька-Каин, человек, способный зарезать отца родного и потом плакать публично над его гробом, способный вывести на площадь родную дочь и торговать ею… Это грязь, подлость, предательство, фискальство, принявшее человеческий образ». Лишь император Николай I продолжал с удовольствием заявлять про «Северную пчелу»: «Моя газета!»

В 1825 году в квартире Н. И. Греча в доме А. И. Косиковского некоторое время проживал Вильгельм Карлович Кюхельбекер, однако поэт демократического направления и декабрист, поняв суть «братьев-разбойников» и узнав об их связях с Третьим отделением, поспешил уехать из опасного дома.

Весной 1828 года в доме Косиковского снял квартиру Александр Сергеевич Грибоедов, автор знаменитой комедии «Горе от ума». Хотелось бы заметить, что этому счастливому событию в жизни русского писателя, поэта и драматурга предшествовала целая полоса тревожных жизненных коллизий, сопровождавшихся арестом А. С. Грибоедова, тенденциозным допросом, очными ставками и огульными обвинениями в его причастности к тайному обществу, готовившему восстание на Сенатской площади. Прямых улик у следствия против Грибоедова не было, а арестованные декабристы на допросах, спасая автора бессмертной комедии, полностью отрицали его причастность к тайному обществу. Между тем автор книги «А. С. Грибоедов и декабристы» Милица Васильевна Нечкина уверенно отмечала, что, когда много лет спустя у ближайшего друга писателя А. А. Жандра спросили о действительной степени участия Грибоедова в заговоре 14 декабря, тот не задумываясь ответил: «Да какая степень? Полная!».

Писатель Александр Сергеевич Грибоедов

Следственной же комиссии в итоге после допросов А. С. Грибоедова пришлось наконец вынести решение о невиновности обвиняемого и признать, что он «не принадлежал к обществу и о существовании оного не знал».

Автор исследования столь сложного периода жизни писателя М. В. Нечкина также отмечала, что, несмотря на «очистительный лист» подозреваемого, он по личному распоряжению Николая I все же пробыл в заключении еще четыре месяца. Автор исследования считала, что «подобная императорская предусмотрительность была связана с близостью поэта к генералу Ермолову, которого царь не преминул подозревать в организации военного антиправительственного заговора в Закавказье».

В июле 1826 года началась война России с Турцией и Персией, поэтому ведавший «дипломатическими сношениями» с этими странами полномочный секретарь коллежский асессор Грибоедов по распоряжению министра иностранных дел должен был срочно выехать на Кавказ и немедленно приступить к своим непосредственным профессиональным обязанностям, чтобы затем с триумфом вернуться вестником мира с Персией.

15 марта 1828 года столичная газета «Северная пчела» с восторгом писала: «Вчерашний день, 14-й сего месяца, прибыл сюда коллежский советник А. С. Грибоедов с мирным трактатом, заключенным с Персией 10 февраля в Туркманчае. Немедленно за сим 201 пушечный выстрел с крепости возвестил столице о сем благополучном событии – плоде достославных воинских подвигов и дипломатических переговоров, равно обильных блестящими последствиями».

Грибоедов снял квартиру в доме Косиковского, расположенном неподалеку от здания Министерства иностранных дел. Здесь он провел свой послевоенный отпускной период. В заключении привезенного Туркманчайского мирного договора опытный дипломат сыграл выдающуюся роль. Его ждала «высочайшая аудиенция», пожалованный Николаем I чин статского советника, орден Св. Анны II степени с алмазами и солидное денежное вознаграждение. Грибоедов привез русскому императору долгожданный договор о переходе к России обширных закавказских территорий и выплате контрибуции в 20 миллионов рублей. В сопроводительном письме к царю генерал Паскевич рекомендовал Грибоедова как «отличного, усердного и опытного в здешних делах чиновника, полезным и по политическим делам». И вот бывший подследственный, подозревавшийся в государственном заговоре и причастности к событиям на Сенатской площади русский дипломат Грибоедов в Зимнем дворце торжественно вручил царю текст Туркманчайского договора. Кроме пожалованного генеральского чина, ордена государь наградил дипломата 4000 золотыми червонцами. В отпускной период Грибоедов ежедневно приглашался на светские приемы, пышные парадные обеды, находясь целыми днями в разъездах. Он вновь встретился со своими друзьями, но особенно часто Александр Сергеевич бывал у Пушкина, Жуковского и Вяземского. Квартира Грибоедова в доме купца Косиковского была обставлена довольно скромно. Украшением парадной комнаты являлся замечательный концертный рояль, характеризующий талантливого дипломата, поэта и драматурга как прекрасного музыканта и композитора – автора популярного лирического вальса.

Пробыв в столице около четырех месяцев, статский советник А. С. Грибоедов отправился в качестве российского полномочного министра в Персию. 30 января 1829 года его убили в Тегеране.

Известие о зверском истреблении в Персии русской дипломатической миссии получили в Петербурге в марте 1829 года. Российское правительство считало, что «тегеранская катастрофа в конце января носила характер политического акта и стала результатом дипломатического иностранного заговора», но из политических соображений вынуждено было признать, что «шах персидский и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу и что сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведение свое с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской». Российская империя вела тогда войну с Турцией, старалась сохранить нейтралитет с Персией и поэтому вынуждена была отказаться от решительных ответных мер.

До своей трагической гибели Грибоедов женился на дочери грузинского поэта Нине Александровне Чавчавадзе, оставшейся через пять месяцев вдовой. Ей не суждено было стать матерью, ибо родившейся раньше срока сын умер через час после появления на свет. Но его все же успели крестить, дав имя убитого отца. Нина Александровна похоронила супруга в Тифлисе, в монастыре Св. Давида.

На фасаде бывшего особняка купца Косиковского в XX веке установили памятную доску из красного гранита с бронзовым барельефом писателя работы скульптора Т. С. Кирпичникова, возобновленную на доме в 1961 году.

После смерти в 1838 году одного из первых столичных коммерсантов столицы потомственного почетного гражданина Андрея Ивановича Косиковского наследниками его огромных богатств становятся сыновья – Александр, Валентин, Владимир и Всеволод, занимавшие к этому времени важные государственные посты и возведенные в звание потомственных дворян. На семейном совете братья единодушно решили не принимать на себя коммерческие обязанности своего покойного родителя, а выгодно распродать движимое и недвижимое имущество и поровну разделить полученные от продажи деньги. В числе предназначенных к продаже земельных участков и домов значился и огромный по своим размерам надел с великолепными домами, расположенными на набережной реки Мойки, Невском проспекте и Большой Морской улице.

Желающих приобрести недвижимость богатейшего купца Косиковского оказалось предостаточно. В те годы купцы и иные предприниматели столичного города начали успешно вкладывать огромные деньги в недвижимость и особенно доходные дома, быстро окупающие финансовые расходы, затраченные на их приобретение, и стабильно приносящие впоследствии немалую денежную прибыль. Население Петербурга ежегодно возрастало, и потребность в квартирах самого различного уровня удобств, размера и стоимости неуклонно увеличивалась с каждым днем.

Знаменитый участок с жилыми домами у наследников купца А. И. Косиковского в 1858 году купили знаменитые столичные коммерсанты братья Григорий и Степан Петровичи Елисеевы – представители богатейшей купеческой семьи, активные компаньоны Торгового дома «Братья Елисеевы». Позднее Григорий Петрович Елисеев перебрался на Васильевский остров, где руководил работой коммерческих предприятий знаменитой фирмы, а участок Косиковского со всеми зданиями достался Степану Петровичу, оставаясь в его владении вплоть до Октябрьского переворота 1917 года.

Возглавляя с братьями крупное российское предприятие, Торговый дом «Братья Елисеевы», Степан Петрович приобрел широкую известность как щедрый благотворитель, являясь членом совета попечительства о домах трудолюбия, работных домах, богаделен и призрения больных и бедных. Будучи энергичным предпринимателем, щедрым благотворителем и общественным деятелем, он являлся также знаменитым меценатом и коллекционером. Сегодняшние экспонаты творения французского скульптора Родена, демонстрируемые в Государственном Эрмитаже, некогда являлись гордостью домашней коллекции собирателя С. П. Елисеева.

Степан Петрович Елисеев

Ставший полновластным владельцем участка с тремя массивными каменными зданиями, выходившими парадными фасадами на набережную реки Мойки, Невский проспект (№ 59/15) и начало Большой Морской улицы, Степан Петрович в 1859–1870-х годах неоднократно предпринимал сложную капитальную перестройку зданий, приглашая при этом известных петербургских архитекторов.

В разные годы С. П. Елисеев полностью перестраивает дома, построенные некогда на доставшемся ему отцовском земельном наделе в центральном районе Северной столицы. Зодчие изменяют здания в соответствии с желаниями и вкусом нового хозяина, превращая их в изысканные особняки дворцового типа, украсившие центральные магистрали города и набережную правого берега реки Мойки. В период этапных перестроек и ремонтных работ велись реконструкции внутренних интерьеров строений с использованием образцов самых разнообразных стилей – от пышного барокко, рококо, французского ампира и ренессанса до модной эклектики и модерна.

Во всех зданиях, помимо квартир различной комфортности, разного размера и, естественно, арендной стоимости, первые этажи всех зданий регулярно арендовались владельцами элитных магазинов, фруктовых лавок, модных ателье и различными издательствами.

В роскошных залах особняков и их парадных помещениях, утративших почти полностью в результате перестроечных работ свой первоначальный вид, теперь открывались общественные клубы, литературные салоны, Благородное собрание и даже коммерческий банк.

С января по июнь 1826 года С. П. Елисеев стал сдавать в аренду парадные помещения первому столичному шахматному клубу, предварительно получив на это разрешение генерал-губернатора Петербурга князя А. А. Суворова, внука великого русского фельдмаршала А. В. Суворова. Игра в шахматы тогда прочно вошла в моду и пользовалась огромным успехом у столичной интеллигенции и представителей высшего света. Поэтому неудивительно, что прошение об открытии подобного общественного клуба вместе с владельцем особняка охотно подписали многие солидные почтенные люди Санкт-Петербурга. Однако, удовлетворяя это прошение, генерал-губернатор, вероятно, не учитывал довольно сложную политическую ситуацию в стране в тот период. В России тогда сложилась довольно напряженная политическая ситуация после процесса освобождения крестьян от крепостной зависимости и возрастала активность отдельных политически неблагонадежных людей, предлагавших новые революционные реформы, касающиеся улучшения положения в стране освобожденных крепостных. Позже оказалось, что инициаторами организации в доме купца Елисеева шахматного клуба являлись два опасных и неблагонадежных человека – Н. Г. Чернышевский и Н. А. Некрасов, предполагавшие превратить со временем этот клуб в активный центр общественной и политической жизни «фрондерской» петербургской интеллигенции.

На торжественном открытии шахматного клуба в доме № 15 на Невском проспекте присутствовали известный либеральный деятель того времени граф Г. А. Кушелев-Безбородко, известный социолог, один из идеологов революционного народничества, будущий редактор журналов «Вперед» и «Вестник Народной воли» П. Л. Лавров и активные члены подпольной революционной организации «Земля и воля» братья Василий и Николай Степановичи Курочкины, критик Д. И. Писарев и известный писатель В. В. Крестовский.

Шахматный клуб сразу же входит в орбиту особого наблюдения подозрительных общественных столичных объектов сотрудников Третьего отделения полиции, так как он действительно превращается в явочное место встреч революционно настроенной интеллигенции столичного города. Под видом игры в шахматы члены этого необычного общества на самом деле регулярно обсуждали довольно острые политические государственные проблемы в России, критиковали правительство и его вероломную деятельность. В шахматном клубе составлялись и обсуждались проекты антигосударственных прокламаций и велась энергичная подготовка к многотысячной антиправительственной демонстрации в дни празднования 1000-летия Российского государства. Охранное отделение считало, что именно в шахматном клубе проводилась интенсивная организация массовых студенческих беспорядков весной 1862 года.

Третье отделение, располагая неоспоримыми документами и свидетельствами, считало незамедлительным и необходимым признать шахматный клуб с большинством его членов «преступной организацией, распространяющей вредоносные непозволительные суждения и призывы».

9 июня 1862 года «Санкт-Петербургские ведомости» опубликовали решение столичного генерал-губернатора о ликвидации в доме купца Елисеева антиправительственной революционной организации, активно действующей под вывеской «Шахматный клуб»: «Петербургский военный генерал-губернатор считает своей обязанностью принимать все меры к прекращению встревоженного состояния умов и признает необходимым закрыть, впредь до усмотрения, шахматный клуб».

Завершив в 1870 году очередную сложную перестройку бывшего дома с колоннами (наб. р. Мойки / Невский пр., 59/15) по проекту архитектора Н. П. Гребенки, переделавшего на главном фасаде здания овальные окна в прямоугольные, а исторические колонны первого этажа заменившего пилонами, владелец при внутренней перепланировке особняка Чичерина предусмотрел капитальную перестройку торжественного зала, в котором тогда вновь разместилось Благородное собрание, ранее называвшиеся Американским клубом, а позже, с 1845 года, – Благородным танцевальным собранием. При всем многообразии форм и методов его работы, по мнению современников, Благородное собрание в доме С. П. Елисеева за свою почти двухвековую историю сыграло в жизни столичного города важную культурную роль. Его помещение оказалось удобным для организации самых различных культурно-просветительных мероприятий. Почетными членами Благородного собрания в разные периоды времени состояли весьма любопытные персоны, среди которых числились русский поэт и друг А. С. Пушкина П. А. Вяземский; начальник штаба Отдела корпуса жандармов и управляющий Третьим отделением Л. В. Дубельт; редактор газеты «Северная пчела» и журнала «Сын Отечества» Ф. В. Булгарин; писатель А. В. Кукольник; меценат, скульптор, директор Императорских театров, министр Департамента уделов, член Государственного совета, владелец и строитель усадьбы «Архангельское» князь Н. Б. Юсупов; петербургский градоначальник генерал Ф. Ф. Трепов и многие другие государственные и общественные деятели.

При этом следует отметить, что членами и гостями этого элитного клуба, в соответствии с его уставом, могли быть только «лица благородного звания и почетного купечества». В порядке исключения в него принимались некоторые художники, артисты Императорских театров и почему-то дантисты (другие врачи уставом не допускались). По этому поводу столичная «Северная пчела» с неудовольствием отмечала, что Благородное собрание находится в изолированном положении и среднему сословию, согласно его уставу, вход в него воспрещен.

В него вначале приезжали потанцевать, отужинать и поиграть в карты. Между прочим, именно в его стенах зародилась в России многолетняя страсть к игре в преферанс. Никаких особых целей и задач Благородное собрание не имело.

Благородным собрание именовалось не только потому, что в него принимались лица дворянского происхождения. В его уставных правилах существовало обязательное требование, запрещавшее «любые разговоры и предосуждения веры, правительства или начальства», считавшиеся нетерпимыми в стенах этого элитного клуба и являвшиеся примером дурного тона.

Мария Гавриловна Савина

В зале Благородного собрания позже проводились замечательные литературные вечера и благотворительные концерты.

14 декабря 1878 года здесь выступал с чтением своих новых произведений Ф. М. Достоевский. 21 ноября 1880 года Федор Михайлович на вечере в зале Благородного собрания, посвященном Н. В. Гоголю, с изумительным мастерством чтеца выступил с декламацией отрывков из поэмы «Мертвые души».

9 и 16 марта 1879 года на литературном вечере Благородного собрания в пользу Общества вспомоществования нуждающимся российским литераторам и ученым выступал с чтением «Бурмистра» и рассказа «Бирюк» И. С. Тургенев. Выступление русского писателя было высоко оценено зрителями. Восторженными овациями публика сопровождала сцены из «Провинциалки» в исполнении талантливой актрисы Александринского театра Марии Гавриловны Савиной.

25 апреля 1909 года в Благородном собрании состоялся вечер по случаю 35-летия первого выхода на сцену этой великой русской актрисы. После спектакля по пьесе А. С. Суворина «Татьяна Репина», в котором участвовали Е. И. Тиме, М. Н. Монсветова, Л. А. Чижевская, А. И. Долинов, И. К. Самарин-Эльский и другие знаменитые актеры Императорского театра, Савиной поднесли роскошные цветы с надписью на золотой ленте: «Первейшей русской актрисе, которая 35 лет назад впервые выступила в Петербурге в Благородном собрании».

Афиша концерта Анастасии Вяльцевой

В 1910 году в собрании с блеском выступила легендарная Анастасия Вяльцева со своими знаменитыми романсами и песнями. «Несравненная» певица вынуждена была подчиниться настойчивым просьбам своих почитателей и по их требованию исполнить тот или иной романс.

И еще одна любопытная подробность в истории Благородного собрания: в его стенах началась карьера легендарного столичного предпринимателя и знаменитого антрепренера, короля веселящегося Петербурга Петра Вионоровича Тумпакова. Поступив лакеем в Благородное собрание, он вскоре за расторопность и услужливость производится в «тафели» – метрдотели ресторана этой дворянской сословной организации. Ресторан Благородного собрания славился своей кухней и знаменитыми поварами. Когда же знаменитый кулинар и повар Благородного собрания Круглов рассердился на замечание обедавшего в зале ресторана провинциального губернатора и в бешенстве выбросил приготовленный им изысканный обед на четыреста персон на помойку, а затем в сердцах хлопнул дверью и навсегда ушел из собрания, совет старейшин этой закрытой элитной организации произвел Тумпакова в экономы – заведующим всем хозяйством Благородного собрания Северной столицы.

Со временем талантливый и предприимчивый Тумпаков стал приобретать торговые заведения столицы, рестораны и даже некоторые театральные зрелищные организации. Задумав организовать в Петербурге для развлечений сад с опереттой, выдающийся предприниматель приобретает на набережной реки Фонтанки участок земли, превращает его в прекрасный сад и возводит в нем знаменитый театр оперетты, для которого ищет талантливых актеров, предлагая им невиданные гонорары. Хозяин знаменитого сада «Летний Буфф» П. В. Тумпаков, несмотря на предположения конкурентов, предсказывавших его ближайшее разорение, продолжал процветать. Его сад становится любимым местом отдыха жителей Санкт-Петербурга, а театр оперетты, в труппе которого играли легендарная Анастасия Вяльцева, талантливый артист Н. Ф. Монахов, ставший позже одним из создателей Большого драматического театра, занимает ведущее место среди зрелищных организаций столицы.

Торжественное открытие «Летнего Буффа» Тумпаков ознаменовал установкой над верандой флюгера с цифрой «1901». На сцене театра шли русская комическая опера, балет и дивертисмент. Вместе с русскими здесь тогда выступали артисты Европы и Америки. Столичный журнал «Театр и искусство» в начале XX столетия с восхищением отмечал: «Первое появление испанки Гуэрреро и русского куплетиста Молодцова высоко ценили зрители, но главной сенсацией неизменно оставалась Анастасия Вяльцева». Ее выступление в «Прекрасной Елене» побудило популярного поэта Петербурга Николая Агнивцева восторженно написать в очередном стихотворении:

Ах, «Летний Буфф»!

Ах, в исступленье

До Невского несется «bis»,

Когда там с Вяльцевой в «Елене»

Играет Северский – Парис.

В конце жизни Петр Вионорович Тумпаков, признанный королем столичных развлечений, широко занимался благотворительностью, жертвуя деньги на строительство богаделен, больниц, оказывая материальную поддержку артистам, музыкантам, литераторам и художникам. Постоянным благотворительным взносом предпринимателя являлась денежная выплата «убежищу престарелых артистов – на койку имени артистов Театра Буфф».

Перестраивая бывший особняк генерал-полицмейстера Н. И. Чичерина, коммерсант С. П. Елисеев в 1870 году предусмотрел на втором этаже углового здания офисы коммерческого банка, а в первом этаже Степан Петрович разместил фирменный магазин, который торговал отечественными и заморскими винами из подвалов самого Елисеева.

Нижний этаж этого особняка Елисеева почти полвека арендовали знаменитые столичные торговые предприятия: магазин Везина (торговля перчатками) и известная лавка всевозможных канцелярских принадлежностей купца Сушкина.

Приобретя у наследников А. И. Косиковского участок с тремя каменными зданиями, братья Елисеевы решили строения участка, выходящие на Невский проспект и Большую Морскую улицу, сдавать в аренду отдельным состоятельным жильцам и организациям. Корпус же бывшего дома Косиковского, обращенного на набережную реки Мойки (дом № 59), они стали перестраивать для себя, по своему вкусу, и затем переселились в него, выехав из старой квартиры покойного батюшки в доме Котомина на Невском проспекте вблизи Зеленого моста.

Наследникам основателя торговой фирмы понравилось тихое и спокойное место на набережной реки, с ее неспешным течением и умиротворяющим покоем. Из окон квартиры открывался замечательный вид на два великолепных старинных дворца, построенных некогда на левом берегу водоема для графов Строгановых и Кирилла Разумовского. Для воплощения в жизнь задумок Г. П. и С. П. Елисеевых вновь был приглашен «семейный» архитектор Н. П. Гребенка, надстроивший трехэтажное каменное здание четвертым дополнительным этажом и внесший существенные изменения в декор фасадов старой постройки. Теперь они были украшены элементами в классической манере, типичной для эпохи середины XIX столетия.

После завершения перестроечных работ и отделки внутренних помещений четырехэтажного флигеля в нем первоначально поселились оба наследника основателя торговой фирмы со своими семьями. Однако в начале 60-х годов XIX столетия, после согласованного раздела унаследованной от отца недвижимости, комплекс зданий, расположенных на набережной реки Мойки, Невском проспекте и Большой Морской улице, переходит в собственность старшего брата – Степана Петровича Елисеева, прожившего на набережной реки Мойки до своей смерти в 1879 году. Комплекс же домов в Центральном районе Петербурга унаследовал его единственный сын – Петр Степанович Елисеев, вышедший через два года из семейного Торгового дома братьев Елисеевых и посвятивший себя карьере финансиста. С 1881 года Петр Степанович становится одним из ответственных руководителей Русского внешнеторгового банка. Так же, как и его родитель, сын активно занимался благотворительностью. Свою дочь, Анну Петровну, банкир выдал замуж за богатого купца столицы конца XIX – начала XX столетий, коммерсанта и общественного деятеля Павла Ивановича Лелянова. Потомственный почетный гражданин, купец 1-й гильдии, жених в ранге городского головы возглавлял городское самоуправление вплоть до событий Февральской буржуазной революции 1917 года.

В 1901 году банкир Петр Степанович Елисеев скончался. Его недвижимость, включая семейный дом № 59 на набережной реки Мойки, переходит по наследству внуку Степана Петровича, названного при крещении в честь своего достославного деда.

При этом Степан Петрович Елисеев в 1902 году по проекту зодчего Александра Карловича Гаммерштедта произвел новый основательный ремонт семейного особняка. Этот проект включал не только фасадные работы, но и значительный перечень перестройки убранства интерьеров особняка. Парадный вход в дом устроили в самом дальнем от Невского проспекта участке набережной Мойки. Вход в здание зодчий украсил кованым металлическим козырьком и изящно оборудовал представительным резным дубовым тамбуром. Парадную дверь украшали вырезанная из дерева массивная монограмма «СПЕ» (Степан Петрович Елисеев) и цветные витражи с гравировкой. Гостей дома восхищала дорогостоящая внутренняя отделка комнат особняка редкими сортами облицовочных материалов.

Стены парадного вестибюля украшали массивные резные дубовые панели и красивый камин, облицованный редким коричневым полированным мрамором. Потолок вестибюля художники оригинально декорировали орнаментальной росписью. С этим великолепием удивительно изящно сочеталась парадная лестница с мраморными ступенями, стенами, украшенными лепкой и росписью по штукатурке.

Помещения первого этажа семейного дома Елисеевых на Мойке сдавались в аренду. Личные же покои владельцев особняка располагались на втором и третьем этажах. Комнаты декорировались художниками, использующими мотивы самых разных исторических времен и стилей.

Приемную устроили в стиле Людовика XVI, рабочий кабинет главы семейства – в стиле французского ампира, парадный зал особняка – в духе барокко, гостиную и будуар супруги выполнили в манере рококо, а помещение столовой – в жанре ренессанса. Отделка помещения библиотеки и спальни зодчим Гаммерштедтом оригинально решена приемами модного в те годы стиля модерн. При отделке внутренних помещений семейного особняка архитектор использовал наиболее дорогие и ценные породы дерева, цветного мрамора редких сортов, кованый металл, бронзу и уникальные цветные витражи. При этом к отделочным работам привлекались исключительно самые известные мастера и фирмы России, Франции, Великобритании. Убранство внутренних покоев дома на Мойке дополнялось уникальной коллекцией произведений французского ваятеля Огюста Родена, собранной сыном основателем Торгового дома Елисеевых Степаном Петровичем.

В 1916 году столичный справочник «Весь Петербург» опубликовал сведения о том, что «в доме со стороны Мойки живут сын и внук покойного Петра Степановича – Степан Петрович и Петр Степанович Елисеевы, потомственные дворяне, члены правления страхового общества „Русский Ллойд“, а также Русского для винной торговли и Торгово-промышленного банков, расположенных на Морской улице…». Данная справка довольно красноречиво свидетельствует, что потомки Степана Петровича Елисеева, вышедшие из семейного Торгового дома Елисеевых, состояли одновременно членами совета Торговой школы и, таким образом, не забывали о торговых делах, возвеличивших некогда их знаменитых предков.

Два последовавших друг за другом государственных переворота 1917 года и сопутствующее им революционное лихолетье не только потрясли основы Российской империи, но и привели к неизбежным драматическим последствиям в жизненном укладе и работе россиян. Все попытки русских предпринимателей найти общий язык с новой властью оказались безрезультатными. Нарастающий поток репрессий и произвола в огромной стране заставлял различных представителей населения бывшей имперской столицы, не нашедших свое место в новом обществе, покинуть родину.

Сломленные жестоким новым режимом, лишенные любимого дела, представители известного Торгового дома братья Елисеевы выехали сначала в Финляндию, а затем во Францию. С их отъездом Россия потеряла не только талантливых и рачительных русских предпринимателей, но и истинных патриотов государства.

Согласно легенде, перед бегством из города они якобы замуровали в стенах своего семейного дворца на набережной Мойки фамильное золото и драгоценности, убежденные, что найдут его в тайнике по возвращении на родину после наведения в стране должного порядка.

В суровые годы ярого остракизма лиц «проклятого прошлого», бежавших за рубеж, брошенные Елисеевыми предприятия, знаменитые магазины и особняки национализировали, однако в народе почти все восемьдесят лет советской власти их автоматически продолжали называть елисеевскими магазинами, елисеевским домом на набережной Мойки, елисеевскими складами на Васильевском острове.

Брошенный хозяевами семейный особняк Елисеевых на набережной реки Мойки зажил непривычной для него жизнью, приютив в своих стенах иных жильцов, существовавших уже по иным законам и распорядку в городе, называвшемся более семидесяти лет Ленинградом.

В ноябре 1919 года по инициативе Максима Горького в особняке Елисеевых на набережной Мойки, 59, был организован Дом искусств, вошедший в историю петроградского фольклора под аббревиатурой «ДИСК», в котором нашли приют многие деятели культуры, многие писатели, художники, иные представители отечественного искусства, оставшиеся в Петрограде.

Горький проявил щедрую заботу о будущем отечественной литературы и искусства, собрав под одной крышей дома на Мойке, 59, бедствующих и голодающих писателей, музыкантов, художников, чтобы в то время, когда каждый фунт хлеба был на счету, облегчить условия жизни людям, способным оказать помощь Республике Советов в развитии новой культуры.

Особняк Руадзе (Мойка, 61)

Ниже по течению Мойки, на правом берегу реки, располагается дом № 61, называвшийся в начале 50-х годов XIX столетия по фамилии его первой владелицы – Марии Федоровны Руадзе. Участок этого здания имеет довольно богатую биографию и представляет известный исторический интерес.

С начала XVIII века этот земельный надел сменил нескольких хозяев, использовавших его по разным предназначениям. Первоначально он был занят зданием Мытного двора, сгоревшим 11 августа 1736 года. После пожара земельный участок вблизи Зеленого моста в течение почти двадцати лет пустовал. В 1755–1765 годах часть его занимал построенный зодчим Растрелли деревянный временный Зимний дворец императрицы Елизаветы Петровны и его дворовые флигели. После сноса дворцовых покоев на участке некоторое время сохранялось каменное здание дворцового театра, выходившее своим углом на Кирпичный переулок. В 1781 году «пустое место» с каменным зданием театра приобрела супруга полковника Елизавета Михайловна Попова. С 1782 года участком владел поручик Иван Иванович Рейнерс, «отставной от армии офицер 40 лет с женой Марией Ивановной и четырьмя детьми». Выйдя в отставку, поручик И. И. Рейнерс возвел на участке два каменных дома: перестроенный в двухэтажное каменное жилое здание дворцовый театр и трехэтажный доходный жилой дом. Кроме того, отставной поручик соорудил на своем участке мастерскую по изготовлению изделий из меди, пользовавшихся тогда большим спросом у жителей столицы.

Дом 61 по набережной Мойки

В 1787 году в разделе объявлений газета «Санкт-Петербургские ведомости» опубликовала сообщение: «В доме порутчика Рейнерса у Мартина Баумана продаются отменные кинарейки, кои днем и ночью арии поют». В 1806 году вдова поручика Рейнерса Мария Ивановна довольно успешно продолжила заниматься квартирным бизнесом, сдавая в аренду два жилых флигеля и одновременно часть участка между набережной Мойки и Большой Морской улицы под складские помещения. Принадлежащая вдове территория была частично занята «складкой дров на продажу, а оный двор огорожен деревянным забором». В трехэтажном каменном доме у вдовы поручика Рейнерса в 1830-х годах снимал квартиру сотрудник «Литературной газеты» и литературно-политического журнала «Современник», основанных А. С. Пушкиным, Лукьян Андреевич Якубович. За три дня до гибели поэта на дуэли он дискутировал с поэтом о памятнике древнерусской литературы конца XII века «Слово о полку Игореве». После смерти А. С. Пушкина Лукьян Андреевич опубликовал некролог о нем в политической и литературной газете, рупоре отечественной монархии «Северная пчела».

Развивать в дальнейшем строительство доходных домов на престижном участке вдова Рейнерс не стала из-за отсутствия у нее необходимых финансовых средств.

Наследники М. И. Рейнерс сдали в аренду освобожденную от дров площадку для строительства необычной деревянной восьмиугольной ротонды, демонстрирующей панораму Парижа, срисованной с натуры художником Штейнегером в период нахождения во французской столице русских войск. Через два года на участке вместо ротонды, арендуемой организатором петербургского прообраза нынешнего кинематографа госпожой Латур, появилось капитальное двухэтажное здание. Проект постройки новой ротонды осуществил австрийский подданный Иосиф Лекс. Чертежи строения внимательно просмотрел и подписал столичный зодчий А. Кавос.

Павел Петрович Свиньин

Первый этаж новой постройки занимал известный петербургский антикварный магазин, а на втором этаже располагалась диорама «Панорама Парижа». В этой лавке, принадлежавшей Луи Палацци, была совершена знаменитая аукционная продажа «музеума» коллекционера П. П. Свиньина, авантюриста и известного в столице лжеца. Русский писатель и популярный петербургский поэт-сатирик Александр Ефимович Измайлов довольно едко тогда писал о нем:

Павлушка, медный лоб, приличное прозванье,

Имел ко лжи большое дарованье.

Мне кажется, еще он в колыбели лгал.

До 1830 года Свиньин издавал в Петербурге журнал «Отечественные записки». Недостаток средств принудил собирателя объявить о продаже своей коллекции с аукциона в антикварном магазине Палацци.

В конце 20-х годов XIX столетия участком и строениями на нем владел коммерсант Бремер, а с 1832 года – его вдова, продавшая через два года унаследованную недвижимость на участке между набережной Мойки, Большой Морской улицей и Кирпичным переулком чиновнику IX класса Требори, вдова которого, Мария Ивановна Требори, впоследствии продолжала помещения и свободные участки своего земельного надела выгодно сдавать в аренду.

В 1841 году второй этаж деревянного жилого здания на участке М. И. Требори арендовал детский кукольный механический театр, считавшийся в то время первым в России зрелищным заведением для детей. Его организовал в том же году предприимчивый француз Лемольт, заказавший в Париже не только оригинальные куклы, но и комплект театральных машин и декораций.

Репертуар кукольного детского театра включал комические водевили, смешные сказки и приключения. Актеры детского театра говорили только на французском языке, поэтому юный зритель вынужден был упорно изучать иностранный язык, чтобы понять содержание диалогов марионеток.

В феврале 1841 года источник столичных новостей «Полицейская газета» писала о репертуаре детского театра: «В детском театре марионеток с успехом прошли любимые спектакли юных петербуржцев: „Мальчик с пальчик“, „Банкир и сапожник“, „Охота на уток“. Отдельные представления сопровождаются замечательной иллюминацией и яркими фейерверками».

Талантливый режиссер Лемольт в свои спектакли наряду с марионетками удачно включал сцены китайских теней и волшебный балет. Из Франции в детский театр прибывали новые оригинальные механизмы и удивительные машины, позволявшие усилить театральный эффект от постановок.

После изобретения французом Дагером фотографии Лемольт в своем детском театре с успехом демонстрировал пораженным юным зрителям цветные пейзажи Европы. Кроме того, Лемольт смонтировал невиданную до тех пор геораму в виде большого шара. Дети с удовольствием изучали «внешнее устройство Земли» с морями, горами и реками и даже могли залезть внутрь шара.

В театре Лемольта побывал и император Николай I с наследником – будущим русским царем Александром II. После посещения детского театра императором и его наследником, одобрившими работу «кукольной комедии», газета «Северная пчела» опубликовала восторженную заметку: «Представления в „кукольной комедии“ назначены преимущественно для детей, хотя и взрослым интересно взглянуть на механических кукол…».

Газета отмечала, что Николая I особенно удивили мнемонические головы, развешанные на цветных лентах на сцене и отвечающие на многочисленные любопытные вопросы детей и взрослых, задаваемых на французском языке. Вместе со взрослыми артистами труппы детского театра в спектаклях участвовали и их дети в «пластических и мимических живых картинах».

В 1848 году детский театр на набережной Мойки назначили «в сломку». Однако на углу Мойки и Кирпичного переулка появился тогда «временный балаган зверинца немца Зама», к которому планировали пристроить помещение «для хранения провизии и корма диких зверей». Программой представлений предусматривались сражения сведенных в одну клетку диких зверей – бенгальского льва и бурого медведя.

Журнал «Столица и усадьба» в статье об истории ресторанного дела в России упоминал старейший участок Северной столицы, ограниченный правым берегом реки Мойки, Большой Морской улицей и Кирпичным переулком. При этом отмечалось, что здесь находился «любимый ресторан столичной золотой молодежи» – «Мыс доброй надежды», в котором, по уверениям журналиста и гурмана Фаддея Венедиктовича Булгарина, «очень вкусно кормили во время обеда, всего за 30 копеек медью. Меню обеда состояло из различных кушаний, напоминавших смесь блюд французско-нижегородской кухни». В подтверждение сказанного Фаддей Венедиктович приводит довольно интересный перечень обеденных кушаний: «1. Суп: минотаж натурень. 2. Пироги: демидовские коки. 3. Холодное: розбиф с цибромом. 4. Соус: фаже из ряпчиков ту тю шу. 5. Зелень: раки. Разное: телятина. Пирожное: „крем бруле“».

В 1850 году старинный петербургский участок, соседствовавший с домом коммерсанта Елисеева на набережной реки Мойки, со всеми жилыми зданиями и многочисленными дворовыми пристройками переходит в собственность супруги титулярного советника и старосты Исаакиевского собора Марии Федоровны Руадзе.

В середине XIX века в Петербурге отмечался нарастающий рост коренного населения столицы, стимулирующий строительство доходных домов «под жильцов» – с квартирами, сдаваемыми в аренду. В 1850-х годах в столице стал складываться новый тип городского дома, обеспечивавший город достаточным количеством жилых помещений, приносивших домовладельцам огромные прибыли. Строительство доходных домов в те годы велось весьма высокими темпами, охватывая все новые и новые районы, и по существу стало одной из особенностей градостроительного развития столицы Российской империи.

Предприимчивые люди скупали городские участки, занятые старинными особняками, сносили их и застраивали расчищенный земельный надел многоэтажными доходными домами. При этом компоновка и планировка зданий диктовались стремлением к функциональной целесообразности, удобству и комфорту жильцов дорогих огромных барских квартир и более скромных жилищ в одну-три комнаты.

Столичная лихорадка строительства доходных домов и вложения денег в это прибыльное дело не обошла и супружескую пару Руадзе, жившую в собственном доме неподалеку от нового Исаакиевского собора. Это был довольно интересный семейный союз двух различных по своему характеру людей. Главой этой семьи формально являлся супруг Григорий Иванович Руадзе, «из грузин», смотритель одного из зданий Императорских театров и староста Исаакиевского собора, а на самом деле домом руководила его решительная во всех отношениях волевая красавица жена Мария Федоровна.

Титулярный советник Григорий Иванович Руадзе, пожилой болезненный человек, отличался невероятным тщеславием, скупостью и бережливостью. Он жил среди постоянных тревог, страхов и волнений. Однако, по общему заключению его сослуживцев, Григорий Иванович, несмотря на добродушную простоту, слыл человеком сметливым и хитроватым в личных делах.

Вступив на службу в 1824 году в Егермейстерское ведомство, Г. И. Руадзе исполнял сначала обязанности чиновника III класса, занимаясь делами соблюдения правил природопользования, законов об охоте и охране животных. Этот период его профессиональной деятельности, по сохранившейся легенде, был даже якобы связан с работой в качестве слонового надсмотрщика. Григорий Иванович довольно медленно продвигался по карьерной лестнице. Ему пришлось поработать чиновником в разных театрах столицы, пока в 1849 году он наконец дослужился до чина титулярного советника, стал экзекутором и казначеем с жалованием в 560 рублей в год.

В последний период своей жизни Г. И. Руадзе предался делам религиозным, приобрел неподалеку от Исаакиевского собора небольшой собственный дом, вел строгий и замкнутый образ жизни. Как человека, «известного по честным правилам жизни, усердию к храму и делам благотворительности», его единогласно избирают старостой Исаакиевского собора и даже представляют к ордену.

Его супруга Мария Федоровна Руадзе слыла женщиной незаурядной, веселой, словоохотливой и острой на язычок. Она происходила из потомственного степенного купеческого семейства, достигшего значительных успехов и богатства в торговых делах и коммерческих предприятиях, связанных с выгодными откупами. Мария Федоровна представляла собой яркий тип русской красавицы с роскошными белокурыми волосами, большими ясными голубыми глазами, излучающими некую магическую силу и прелесть. Она во всем превосходила своего супруга и славилась не только своим обаянием, статью и красотой, но и деловой хваткой в повседневных делах и в управлении собственным домом. Супруг же платил ей сердечной признательностью, уважением и глубокой искренней привязанностью.

Оба супруга на семейном совете безоговорочно решили незамедлительно вложить свои немалые денежные средства в постройку солидного доходного дома «под жильцов», способного принести им немалые прибыли. В этом вопросе супруг предоставил роль лидера своей жене, способной возглавить весь сложнейший процесс строительства огромного жилого здания и осуществлять при этом необходимый повседневный контроль за работой строителей и подрядчиков.

По распоряжению будущей владелицы доходного дома выгодно приобретенный огромный участок на правом берегу реки Мойки, ограниченный Большой Морской улицей и Кирпичным переулком, полностью очистили от старых жилых и дворовых строений.

Первоначальный проект доходного дома, разработанный архитектором Адрианом Робеном, не понравился заказчице и был коренным образом видоизменен популярным столичным зодчим середины XIX столетия Рудольфом Андреевичем Желязевичем, который построил в 1851–1852 годах часть огромного доходного дома, выходящего на угол Кирпичного переулка и Большой Морской улицы. Продолжение огромного фасада здания вдоль Кирпичного переулка, выходящего на правый берег реки Мойки, достроил в 1856 году по своему проекту один из самых востребованных зодчих столицы середины XIX века академик Николай Павлович Гребенка. Протяженной стороной особняк выходил на Кирпичный переулок и значился под № 8. Фасад дома, обращенный к набережной Мойки завершался под № 61, а противоположная наружная сторона здания, обращенная к Большой Морской улице, тогда официально числилась под № 16.

Следует отметить, что появление значительного числа доходных домов «под жильцов» в Петербурге в те годы поставило под сомнение дальнейшую правомерность существования в оформлении строений классического декора. Наступило время замены позднего классицизма эклектикой.

Известный петербургский историк архитектуры, автор книги «Архитектура Петербурга середины XIX века» Андрей Львович Пунин, говоря о произошедшей тогда эволюции архитектуры от классицизма к ретроспективной стилистике и эклектике, писал: «Шаг от позднего классицизма к эклектике можно увидеть на фасаде дома № 16 по Большой Морской улице, принадлежащего жене титулярного советника Руадзе. Здание это, построенное в 1851–1852 годах архитектором Р. А. Желязевичем, стоит на углу Кирпичного переулка – как раз напротив дома Жако. Большие окна-витрины в первом этаже – явное повторение приема Жако, даже простенки декорированы парными пилястрами. Окна верхних трех этажей оформлены одинаковыми наличниками с сандриками лучкового типа. Идентичность декоративной обработки окон реалистически отразила функциональную сущность здания (все этажи – «под жильцов»), но механическое повторение однотипных деталей придает фасаду монотонность. Пытаясь ослабить эту монотонность, Желязевич в двух верхних этажах ввел невысокие пилястры коринфского ордера. Однако масштаб этих пилястр совершенно иной, чем в произведениях классицизма… Такое поэтажное распределение ордерных элементов отражает внутреннюю структуру жилого дома, причем более реалистично, чем классицистический ордер, охватывающий два этажа…».

Подводя итог возникшему в отечественном зодчестве противоречию, автор правомочно предполагает, что «измельченный ордер перестает быть носителем героического начала, которое пронизывало всю архитектуру классицизма».

Действительно, огромное здание, в котором ныне находится Петербургский государственный университет телекоммуникаций имени профессора М. А. Бонч-Бруевича, славится архитектурной красотой и украшениями. Своими габаритами он удивил даже российского императора Николая Павловича, который некогда, проезжая в коляске по набережной Мойки мимо новой пятиэтажной жилой махины, заинтересовался богатым хозяином громадного особняка в центре столицы, сумевшего найти необходимые средства на возведение «этакой громадины». Николай I был невероятно удивлен ответом дежурного адъютанта на свой вопрос, который учтиво доложил ему, что огромное здание якобы принадлежит некоему бывшему смотрителю слонов, а ныне титулярному советнику и кассиру Императорских театров Руадзе, получавшему небольшое жалование в размере 560 рублей в год. На вопрос императора о средствах, позволивших мелкому чиновнику построить такую громадину, адъютант ответить не смог. Тогда озадаченный Николай Павлович распорядился о немедленном вызове к себе во дворец владельца особняка для его персонального допроса.

Императорский вызов на аудиенцию насмерть перепугал Григория Ивановича Руадзе, слегшего в постель и сказавшегося больным. Вместо себя струсивший муж направил к царю свою красавицу жену, наказав ей отвечать, что его доля денег, вложенных в строительство доходного дома, представляла собой «сумму в 70 тысяч рублей, заработанных им в основном с помощью финансовых оборотов его восточной торговли».

Красавица с магическими голубыми глазами без какого-либо волнения и страха предстала перед грозным императором и на вопрос Николая Павловича: «Откуда такие средства?» – ослепительно улыбнувшись царю, ответила, что «дом построил не господин Руадзе, а она на свои собственные средства, кои она частично получила в качестве приданого к свадьбе от своего батюшки, а частично заполучила благодаря своему высокому влиянию и природной красоте». Николай I милостиво улыбнулся красавице и ласково с миром отпустил владелицу петербургского особняка. Однако вместе с тем император, умевший ценить женскую красоту и любивший красавиц, дал распоряжение о наказании супруга Марии Федоровны. Григория Ивановича Руадзе не обвинили в казнокрадстве и взяточничестве, но в 1851 году его все же уволили с высочайшим повелением «никуда в службу больше не употреблять». Представление о награждении его орденом было незамедлительно ликвидировано. Чиновник также узнал, что не имеет права занимать должность старосты Исаакиевского собора, так как эта деятельность неизбежно связана с финансами. Однако через несколько лет, «по прошению его супруги на Высочайшее имя», Григорию Ивановичу вновь разрешили служить, но с условием исключения работы, связанной с казенными финансовыми интересами. Усилиями и просьбами красавицы супруги и его высоких доброжелателей Григорий Иванович Руадзе был вскоре восстановлен в должности старосты Исаакиевского собора.

Высочайшее повеление, лишившее Григория Ивановича Руадзе возможности служить в казенных департаментах, не опечалило титулярного советника. Строительство и отделка огромного доходного дома завершились менее чем за три года. Великолепный особняк в центре столицы стал источником немалого стабильного дохода семьи Руадзе на многие годы.

Планировка и отделка дома М. Ф. Руадзе, предусмотренная авторами проектов Р. А. Желязевичем и Н. П. Гребенкой, осуществлялась с учетом интересов жильцов (стремлением к функциональной целесообразности, удобству и комфорту) и желанием владельца получить наивысшую прибыль. Внутренняя структура квартир «под жильцов» в доходном доме Руадзе отличалась разнообразием. Существовали огромные «барские» квартиры с комфортными условиями и жилплощади более скромные – в одну – три комнаты. Значительную долю в доме Марии Федоровны Руадзе составляли квартиры, рассчитанные на представителей «средних классов», насчитывавшие четыре-шесть комнат.

Рассчитанные на состоятельных жильцов огромные многокомнатные квартиры выходили окнами на набережную реки Мойки, Кирпичный переулок и Большую Морскую улицу. Большие квартиры в доме обязательно имели две лестницы – парадную, выходящую на улицу и набережную, и черную, ведущую во двор. В первых этажах дома на центральных улицах столицы планировались арендные помещения для богатых фирменных магазинов, ресторанов и даже театров, с широкими окнами-витринами, пролеты которых обычно перекрывались прочными металлическими балками. Подобное необычное новшество тогда украсило часть дома Руадзе, выходящего на угол Большой Морской улицы и Кирпичный переулок (№ 16/8).

По-видимому, автор этого проекта Р. А. Желязевич повторил знаменитый прием архитектора П. Жако, собственный дом которого находился напротив владения М. Ф. Руадзе. Оба особняка впервые были оборудованы необычными огромными окнами-витринами, оригинально украсившими первые этажи этих зданий. В доходном доме «под жильцов», принадлежавшем М. Ф. Руадзе, обустроили солидный театральный зал на 1000 зрителей. Его сдавали в аренду для публичных концертов, любительских спектаклей, литературно-художественных вечеров и иных мероприятий. С самого начала своего существования зал, известный по фамилии владелицы дома как «зал Руадзе», всегда представлял собой одно из популярных мест в жизни жителей столичного города. Современники единодушно отмечали не только его величину и многофункциональность, но и высочайшее качество отделки, прекрасную акустику и освещенность.

Популярный отечественный писатель и издатель Л. Ф. Пантелеев так вспоминал о посещении зала Руадзе в свои студенческие годы: «Если бы зал Руадзе был вдвое больше, то и тогда он не вместил бы желающих, а он тогда уже вмещал более одной тысячи зрителей».

С 1859 года в зале Руадзе проводил свои творческие вечера Литературный фонд, созданный для помощи молодым литераторам. Его организаторами являлись А. В. Дружинин, Н. А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин, И. С. Тургенев, А. К. Толстой. 14 апреля 1860 года в зале Руадзе на Мойке, 61, состоялся первый спектакль «для пособия» нуждающимся литераторам. Это был «Ревизор» Н. В. Гоголя с довольно необычным составом исполнителей. В Хлестакове зрители узнали поэта П. И. Вейнберга, печатавшегося под псевдонимом Гейне из Тамбова. Он стал инициатором спектакля и по его окончанию писал: «Зал более одной тысячи человек был переполнен. Городничего Сквозник-Дмухановского великолепно сыграл А. Ф. Писемский, а почтмейстера Шпекина с блеском представил внешне сухой и угрюмый Ф. М. Достоевский. В роли купца Абдулина заболевшего А. Н. Островского заменил известный русский драматург-водевилист Ф. А. Кони (отец будущего знаменитого юриста и общественного деятеля А. Ф. Кони). Супруга Кони-старшего, профессиональная актриса, с блеском исполнила в спектакле роль Анны Андреевны – жены городничего.

Хохот разразился в зале, когда к Хлестакову пришли купцы в лакированных сапогах и ярких русских косоворотках: Тургенев, Некрасов, Григорович, Курочкин, Майков, Панаев, Краевский… Один вид Тургенева с пенсе на носу и с головой сахара в руках, в длиннополом сюртуке чего стоит…».

О том, как проходила дальнейшая семейная жизнь супругов Руадзе после окончательного завершения строительства доходного дома, можно только догадываться, но, вероятно, со смертью безропотного супруга жизнь его половины Марии Федоровны изменилась далеко не в лучшую сторону. Ей теперь пришлось одной взвалить на себя бремя забот по управлению огромного жилого доходного дома – «этакой махины», по определению императора Николая I, осуществлять постоянный контроль за рациональной арендой жилых помещений и выгодной эксплуатацией колоссального по своим размерами концертного зала. Во всяком случае известно, что, начиная с 1863 года, участком и доходным домом уже владел потомственный почетный гражданин Иван Алексеевич Кононов, остававшийся его собственником почти до начала XX столетия. Однако небезынтересно, что этот один из самых больших доходных домов столицы и после, с переменой владельца, петербуржцы по привычке упорно продолжали называть «домом Руадзе» вплоть до Февральского и Октябрьского переворотов 1917 года. При этом следует заметить, что новоявленный владелец дома оформил купчую на приобретенную недвижимость в самый разгар значительных преобразований во всех областях государственной жизни – в период реформ Александра II, взволновавших не только высшее петербургское общество, но и его обывателей.

2 марта 1863 года в концертном зале дома Кононова прошел благотворительный вечер, устроенный столичной интеллигенцией после студенческих волнений в Петербурге. В университете взбунтовались студенты, возмущенные бестактными полицейскими мероприятиями нового министра просвещения Евфимия Васильевича Путятина. Адмирал и граф, назначенный царем в 1861 году министром народного просвещения, руководил студентами по-военному строго и требовательно. После волнений студентов университет по его распоряжению закрыли. Собравшихся перед учебным заведением студентов окружили войсками, 300 человек отвели в Петропавловскую крепость и разместили в тюремных крепостных казематах. Узнав о студенческих волнениях, император, отдыхавший в Крыму, телеграммой уволил боевого министра-адмирала в отставку, заменив его либеральным и образованным А. А. Головиным.

Творческий вечер в зале Кононова на набережной Мойки, 61, оказался историческим. Лишь немногие знали, что сбор от него предназначен для поэта и переводчика М. Л. Михайлова, отправленного в сибирскую каторгу за распространение написанной им совместно с Н. В. Шелгуновым политической прокламации «К молодому поколению». Репертуар этого вечера в доме Руадзе подобрали в духе лозунга «В борьбе за свободу!».

Композитор А. Г. Рубинштейн темпераментно исполнил марш «Руины Афин», посвященный восстанию угнетенных греков. В. С. Курочкин торжественно ознакомил зрителей со своим переводом произведения Беранже «Птички», воспевающего восторг и радость пернатых, вырвавшихся на свободу. Н. Г. Чернышевский с чувством прочитал воспоминания о Добролюбове. Ф. М. Достоевский огласил отрывок своих «Записок из Мертвого дома». Профессор-историк Петербургского университета П. В. Павлов прочитал собравшимся в зале популярную лекцию о Тысячелетии России, завершив ее довольно резким крамольным утверждением: «Никогда еще любезное Отечество не бывало в таком положении, как нынче! Освобождение крестьян от крепостной зависимости – только первый шаг. И если правительство остановится на нем, то оно остановится на краю пропасти».

Превратившийся в политическую демонстрацию концертный вечер в зале Руадзе решительно прервала полиция. Профессора университета Павлова арестовали и вскоре выслали из столицы.

Спустя три года Петербург потрясло другое событие. 4 апреля 1866 года император Александр II, возвращаясь после своей привычной утренней прогулки из Летнего сада в компании с герцогом Лейхтенбергским и принцессой Марией Баденской, едва не стал жертвой первого из семи злодейских покушений. Находившийся у решетки сада убийца направил на царя пистолет и почти в упор выстрелил. Пуля пролетела мимо головы Александра II. Стоявший тут же крестьянин Костромской губернии Осип Комиссаров успел решительным ударом по руке террориста отвести в сторону двуствольный пистолет. Покушавшийся на царя бросился бежать, но был задержан и обезоружен полицией на Прачечном мосту, соединявшем Дворцовую набережную с Кутузовской. Подоспевшая толпа народа стала избивать стрелявшего, выкрикивавшего при этом: «Дурачье! Ведь для вас же, а вы не понимаете!»

Осип Иванович Комиссаров

Следственная комиссия под председательством графа Михаила Николаевича Муравьева, прозванного Вешателем, установила, что на императора покушался студент Московского университета 25-летний дворянин Пензенской губернии член террористической организации «Ад» Дмитрий Владимирович Каракозов, тщательно изучивший традиционные маршруты Александра II и остановивший свой выбор на наиболее удобном для убийства месте монарха – Летнем саду.

Вечером 4 апреля улицы столицы заполнили толпы народа, выкрикивавшего угрозы и проклятия в адрес Д. В. Каракозова и благодарные слова спасителю государя – крестьянину Осипу Ивановичу Комиссарову. Раздавалось громкое пение гимна «Боже, царя храни».

Осипа Комиссарова император произвел в дворянство, а в доме потомственного почетного гражданина Ивана Алексеевича Кононова на набережной Мойки, 61, по поручению Александра II, «спасителю царя» сняли и богато обставили квартиру. Новоявленный дворянин из костромских крестьян стал героем Санкт-Петербурга и желанным гостем его шумных чествований и многочисленных застолий, в которых активное участие принимали все слои столичного населения.

Дворяне Костромской губернии в складчину купили Осипу Комиссарову имение. Его теперь наперебой приглашали в гости местные помещики, обильно угощали и всласть поили горячительными напитками, доведя в конце концов «спасителя царя» до белой горячки и скорого последующего самоубийства.

3 сентября 1866 года по приговору суда террориста Д. В. Каракозова повесили на Смоленском поле Васильевского острова. 24 октября суд вынес смертный приговор руководителю московской террористической организации «Ад» Н. И. Ишутину, однако в день казни приговор заменили на долгосрочную ссылку в Сибирь, где он вскоре скончался.

Новый владелец бывшего дома Руадзе Иван Алексеевич Кононов успешно продолжил большинство начинаний по изменению и совершенствованию отделки внутренней планировки огромного доходного дома как на стороне, обращенной на набережную реки Мойки, так и на части здания, выходящей на торговую Большую Морскую улицу. Первые этажи в корпусе со стороны Мойки (дом № 61) при новом хозяине обрастали яркими вывесками модных элитных магазинов, торговых домов, гостиниц и даже меблированных уютных комнат.

«Альманах-путеводитель по Санкт-Петербургу» в 1892 году опубликовал заметку и фотографию огромного магазина «Лувр», располагавшегося в корпусе со стороны набережной реки Мойки, в доме № 61. Позже в том же здании вначале 10-х годов XX столетия расположился торговый дом «Победа» – фирменный магазин по продаже автомобилей.

Первая хозяйка огромного доходного дома Мария Федоровна Руадзе по линии своего почтенного батюшки не прерывала связи со многими купеческими династиями Северной столицы. Уместно упомянуть, что петербургское купечество во второй половине XIX века значительно изменилось внешне и внутренне. Купцы теперь занимались не только экономической деятельностью, но интересовались культурой, возникали и иные духовные запросы. К 1860 году в городе организовалась специальная купеческая группа, в составе которой находились известные богатые купцы, удостоенные не только званий потомственного почетного гражданина, но и возведенные в дворянство. Они обратились к Марии Федоровне Руадзе с предложением основать в ее доме купеческое общество, способное оказывать торговым людям взаимные льготные вспоможения.

В структуре будущего Купеческого общества инициативная группа планировала организовать по типу Английского дворянского клуба свой Приказчичий клуб. Его членами стали мелкие купцы, лавочники и приказчики. Купеческое общество снимало в доме Руадзе зал для чтения лекций, проведения концертов, балов и веселых маскарадов. На концертах Купеческого общества с участием российских и мировых балетных, оперных и театрально-драматических знаменитостей всегда присутствовал более широкий круг столичной публики.

В 1875 году Купеческое общество переехало на Владимирский проспект, а в зале Кононова поочередно ставили и смотрели спектакли, устраивали художественные выставки, выступали и слушали лекции члены Клуба художников. В течение 1873 года в зале Кононова неоднократно с большим успехом выступал хор из 300 певцов, обучавшихся в так называемых Бесплатных классах хорового пения при петербургской Консерватории. В те годы занятия в этих классах для малоимущих вел их создатель и выпускник Консерватории, приятель П. И. Чайковского профессор А. И. Рубец.

В конце XIX столетия театральный зал дома Руадзе изменил свое назначение. На некоторое время он становится прекрасным концертным залом, в котором выступали мировые знаменитости, в том числе Ференц Лист, венгерский композитор и пианист-виртуоз, известный музыкальный деятель и дирижер.

После отмены монополии Императорских театров зал Кононова на набережной Мойки, 61, попеременно арендовали открытые в столице многочисленные частные театральные антрепризы: Русский театр Коровякова, Театр русской комической оперы, Французская оперетта, Новый театр, организованный князем Владимиром Владимировичем Барятинским, внучатым племянником известного российского генерал-фельдмаршала. В. В. Барятинский, занявшийся писательским ремеслом, стал довольно популярным драматургом. Его пьесы шли на сцене зала Кононова вместе с пьесами лучших зарубежных и отечественных авторов (Толстого, Чехова, Горького, Ибсена, Гауптмана, Метерлинка, Д’Аннунцио и др.). В театральной среде он познакомился с красавицей актрисой Суворинского театра Лидией Борисовой (по сцене – Яворской; в 1910 году на конкурсе красоты артистка Л. Б. Яворская получила второй приз) и влюбился в нее. Несмотря на дворянское происхождение актрисы (урожденная баронесса фон Гюббенет), их роман и последующий брак вызвал негодование и скандал в семействе князей Барятинских, которые игнорировали влюбленных. Нарушивший семейные княжеские традиции князь вынужден был выйти в отставку. В связи с этим уместно упомянуть о небезызвестной подробности в жизни невесты. В 1900 году Лидия Борисовна вместе с большой группой актеров Суворинского театра отказалась выступать в вульгарной антисемитской пьесе. Бастующих актеров поддержала газета «Северный курьер», принадлежащая князю В. В. Барятинскому. Премьеру спектакля удалось сорвать, но забастовщиков-актеров уволили из театра, а газету князя закрыли.

Однако князь В. В. Барятинский помог тогда красавице жене организовать собственный «Новый театр», где она стала руководительницей. На его сцене в зале Кононова наряду с пьесами Толстого, Чехова, Горького, Щепкина-Куперника и Ростана с успехом ставились драматические произведения князя-мецената и супруга владелицы «Нового театра». Театр Л. Б. Яворской пользовался широкой популярностью у зрителей, посещавших зал Кононова и смотревших не только серьезную драматургию маститых русских и зарубежных авторов, но и веселые сатирические комедии с музыкой и танцами, как правило, написанных с оттенком явной политической фронды.

Театрально-концертный зал Кононова просуществовал до 1930 года. В этот зал в разные годы продолжали приходить на театральные спектакли, слушать интересные лекции, восхищаться живыми картинами и первыми сеансами синематографа жители Петербурга самых различных сословий, увлечений и кругозора.

В конце января 1906 года в столице появились театральные афиши, извещавшие о предполагаемом благотворительном спектакле, поставленном по произведению Л. Н. Толстого «Плоды просвещения», в исполнении известных столичных русских писателей, «имеющем быть в зале Кононова на набережной реки Мойки, 61, 8 февраля 1906 года». Все билеты на спектакль были моментально распроданы, а в день начала представления толпы разночинного народа валом ломились в закрытые двери концертного зала, несмотря на то что имена актеров-писателей Александра Куприна, Евгения Чирикова, Олега Дымова, Константина Баранцевича, Владимира Тихонова и иных любителей-лицедеев, занятых в пьесе, оказались все же не столь известными по сравнению с писательской труппой, ранее выступившей в этом же зале в театральной постановке «Ревизора».

Александр Иванович Куприн

Супруга русского писателя Александра Ивановича Куприна Мария Карловна, присутствовавшая на этом благотворительном спектакле, вспоминала: «Александр Иванович играл повара. Он лежал на печке и кряхтел время от времени, поворачиваясь при этом с боку на бок. А затем Куприну надоело лежать спокойно – он свесил с печки ноги, обутые в модные штиблеты, и как бы про себя произнес: „Покурить бы“. Затем демонстративно вынул из кармана серебряный портсигар, украшенный рубинами, с модной тогда золотой монограммой, и начал прикуривать». Зал дружно загрохотал от неудержимого хохота. Спектакль завершился в два часа ночи. Настроение у всех было приподнятое и веселое, вопреки опубликованной в журнале «Театр и искусство» весьма сдержанной рецензии: «Спектакль был не настолько хорош и не настолько плох, чтобы быть интересным… В одном месте хотелось зааплодировать А. И. Куприну, произнесшему мастерски несколько фраз повара… Сбор был, разумеется, большой».

В 1892 году участок и огромный доходный дом И. А. Кононова, построенный ранее М. Ф. Руадзе, перешел в собственность полковника, действительного статского советника и шталмейстера Николая Николаевича Гартонга и его супруги Марии Юльевны, урожденной графини Стенбок. Директор Императорских театров князь С. М. Волконский характеризовал ее как превосходную комическую актрису-любительницу. Считается, что члены семьи российских дворян Гартонгов, и в их числе действительный статский советник Николай Николаевич Гартонг, являются потомками голландца Виллема Гартонга, приплывшего в Архангельск по приглашению русского императора Петра Великого, осевшего в России и в 1750 году возведенного во дворянство.

В 1890-х годах в новом доме Н. Н. Гартонга на набережной реки Мойки располагалось Общество поощрения полевых достоинств охотничьих собак и всех видов охоты, активным членом которого являлся последний владелец доходного дома. Он слыл весьма активным и разносторонним человеком. Значился энергичным членом гоночной комиссии Общества велосипедистов-любителей в союзе с академиком-ботаником М. С. Ворониным, владельцем знаменитого столичного пивоваренного завода И. И. Дурдиным и внучатым племянником князя Сан-Донато А. П. Демидовым.

Новоявленный владелец доходного дома частично перестроил его, приспособив под номера фешенебельного отеля «Регина» и модного ресторана большинство жилых доходных помещений особняка (№ 61) на набережной реки Мойки.

В 1910 году предприниматель и режиссер Федор Николаевич Фальковский арендовал на десять лет в доме Гартонга помещение бывшего «Нового театра» с правом его капитальной перестройки. Новый арендатор предполагал организовать здесь оригинальный столичный театр необычного нового типа, нареченный будущим руководителем и владельцем довольно зловеще – «Пиковая дама». Ф. Н. Фальковский тогда и не подозревал, что его детище могло бы быть занесено в XX столетии в знаменитую Книгу рекордов Гиннесса в качестве курьеза в театральном мире, ибо оно «прожило» всего десять дней и ночей последней декады декабря 1913 года. Тем не менее историки старой петербургской театральной сцены хорошо запомнили его театр, так как в этом отношении он действительно оказался «самым оригинальным».

Опытный театральный постановщик Федор Николаевич в те годы являлся довольно уважаемым специалистом в театральной среде и уверенно приступил к реализации своего проекта – открытия в Северной столице и впрямь весьма необычного Театра миниатюр. Для этого он потребовал снести верхний ярус «Нового театра» Яворской в концертном зале Кононова и обустроить на его месте комфортабельные ресторанные кабинеты, из которых открывалась яркая панорама сцены Театра миниатюр. Старый зрительный зал превратили в оригинальную гостиную в стиле Людовика XIV, меблировав ее стилизованными ресторанными столиками и соответствующей модной комфортной мебелью, среди которой выделялись удобные полукруглые кожаные диваны.

В типографии отпечатали составленную Фальковским программу представлений Театра миниатюр, совмещенную с обеденной картой ресторана дорогой гостиницы «Регина». Согласно программе, до 12 ночи посетителям ресторана демонстрировались «художественные миниатюры», а после полуночи открывалось кабаре, и партер-гостиная в это время превращалась в театральный ресторан. После 3 часов ночи театральное действо продолжалось при открытых дверях интимных кабинетов ресторана.

Ознакомившись с планами работы необычного театра-ресторана, столичная газета «Новое время» с недоумением спрашивала: «Может быть, это весьма оригинально, только театр ли это?»

При формировании труппы театра Ф. Н. Фальковский стал получать письма от различных знаменитых деятелей российского театра с просьбой принять в его новый театр тех или иных актеров. Так, режиссер Вс. Э. Мейерхольд в двух своих письмах лично просил Ф. Н. Фальковского принять в его труппу двух актеров. Одной из них тогда оказалась артистка В. Веригина, близкий друг семьи А. А. и Л. Д. Блок. В письмах Всеволод Эмильевич всесторонне характеризует своих протеже и объясняет, почему им было бы желательно работать в труппе Фальковского.

После завершения перестроечных работ театр наконец торжественно открыли. В ярко оформленных цветных афишах, расклеенных по всей столице, вниманию петербуржцев предлагались первые спектакли нового театра «Пиковая дама»: «Символическое представление Леонида Андреева „Дурак“», водевиль поэта Михаила Кузмина «Феноменальная американка» и положенная на музыку былина А. К. Толстого «Алеша Попович».

Актеры на сцене лицедействовали, музицировали, пели и танцевали, но зрители, поглощенные обильной изысканной трапезой и деликатесами, громко вели друг с другом веселые беседы, запивая остроумные громкие тосты шампанским. Автор идеи оригинального комплекса, соединившего театр с первоклассным гостиничным рестораном, и режиссеры театральных постановок, естественно, возмущались и громко нелицеприятно высказывали свое неудовольствие. Присутствовавший на одном из подобных «комбинированных с трапезой спектаклей» журналист, драматург и известный литературный критик Н. Шебуев, вернувшись с просмотра, той же ночью с возмущением написал разгромную статью: «Открылся новый театр „небывалого“ в России типа – со столиками. И сразу выяснилось, что этот тип не только небывалый, но и невозможный. Лязг ножей, звон посуды и громкое чавканье жующих ртов вычеркивали один за другим номера программы. Авторы, которые пришли послушать свои детища, попавшие в кабаре, недоумевали в обиде, досаде и стыде за себя и антрепренера. Часть из них обратилась с протестом, требуя запретить ставить их произведения в момент еды… Мы не видели и не слышали ничего, кроме „трапезы“, превратившейся в тризну по убиенным авторам. И я там был. И я убиен (во втором отделении кабаре шел номер самого критика Шебуева „Ванька-Встанька“. – Г. З.). Впрочем, я заметил прекрасные декорации М. П. Бобышева, интересные танцы Икара, остроумную миниатюру Л. Андреева „Дурак“. По сбору всех частей открытие могло быть блестящим. Несомненно, все это разъяснится, и театр, несмотря на свое зловещее название, восстанет. Почему, на самом деле, „Пиковая дама“, а не „Пиковая мышь“? Символом чего, как не несчастья, является „Пиковая дама“?».

31 декабря 1913 года в театре «Пиковая дама» состоялась встреча Нового, 1914 года, названная в пригласительных программах «Красным балом». Текст приглашения уведомлял каждого гостя о том, что «лицам, у которых в туалете не будет ничего красного, предложат восполнить этот пробел за страх и риск дирекции».

В газете «Обозрение театров» опубликовали информацию о «Красном бале» в театре «Пиковая дама», указав, что публике будут представлены «обновленная программа, остроумные шутки, экспромты и каламбуры». Съезд гостей назначался к 10 часам. Многие недоумевали, почему новогодний бал решили окрасить в красный цвет. В канун кровавой и драматической Первой мировой войны этот зловещий цвет, оттенивший лица гостей, внезапно оказался неким предвестником страшных событий в истории Российской империи.

Через десять дней после необычного «Красного бала» новый театр «небывалого в России типа – со столиками» режиссера Ф. Н. Фальковского «Пиковая дама» прогорел.

Столичные газеты высказывали по этому поводу самые невероятные версии, оказавшиеся на деле банальными предположениями, завершавшимися фразой о легкомыслии организатора необычного театра, в котором «лязг ножей и звон ресторанной посуды начисто зачеркнул предлагаемые номера зрелищной программы». В первой четверти нового, XX столетия название прогоревшего театра еще некоторое время упоминалось в петербургских газетах, главным образом в разделах «Судебная хроника», сообщавших о разбирательствах в столичном коммерческом суде дел по иску отдельных лиц и учреждений к руководителю театра «Пиковая дама» по выплате разного рода долгов. Правда, ответчик теперь фигурировал в газетах с титулом «бывший антрепренер бывшего театра».

Особенно долго в коммерческом столичном суде разбиралось дело по иску бывшего директора вешалок в прогоревшем театре «Пиковая дама» к его владельцу о возвращении ему залога и присуждении ощутимой неустойки. Попытка предпринимателя и режиссера Ф. Н. Фальковского возродить свое детище завершилась неудачей.

До 1918 года в доме № 61 по набережной реки Мойки в течение четырех лет еще работал ресторан при располагавшейся здесь же гостинице «Регина». Осенью 1918 года в стенах бывшего театра-кабаре «Пиковая дама» открыли клуб революционных моряков, названный «Аврора». Через два года, в 1920 году, здесь же разместили Новый красноармейский театр, на сцене которого после торжественного открытия поставили пьесу М. Горького «Враги».

Напомним, что территория, занимаемая огромным доходным домом, построенным его первой владелицей М. Ф. Руадзе, простиралась вдоль Кирпичного переулка от правого берега реки Мойки до Большой Морской улицы. Выходящий на старинную петербургскую магистраль фасад доходного дома Руадзе зарегистрирован под № 61/8, поскольку он выходил углом на Кирпичный переулок. Большая Морская улица, проложенная в Петербурге в самом начале XVIII столетия, невелика. Ее протяженность составляет 1140 метров. Начинается она от Дворцовой площади, стартуя от Триумфальной арки ансамбля Главного штаба, детища К. И. Росси, и заканчивается у Крюкова канала.

Дома на Большой Морской отличаются друг от друга, имеют свои специфические персональные особенности и исторические приметы. У каждого строения, и у дома № 61/8 в том числе, сложилась особая история, связанная не только с его внешним обликом и авторским стилем зодчего, но и с жизнью в нем людей в разные исторические эпохи. Одна из богатых улиц центрального района Петербурга, Большая Морская во все годы считалась престижной торговой и деловой магистралью. Здесь располагались первоклассные рестораны, кафе, заморские продуктовые и промтоварные магазины и издавна существовали мастерские наиболее престижных ювелиров, обслуживающих не только аристократов и богатых предпринимателей, но и представителей Дома Романовых во главе с императором.

Петербургские обыватели даже нередко неофициально называли эту улицу «Золотой» или «Брильянтовой». По официальным данным, опубликованным в справочнике Н. Цылова в 1862 году, из 193 «брильянтщиков и золотых дел мастеров» российской столицы 25 % проживали на Большой Морской улице. Здесь же располагались и их знаменитые ювелирные мастерские и известные всему миру магазины-салоны. Любопытно отметить, что при подобной концентрации популярных немецких мастерских и ювелирных магазинов в пределах небольшой городской магистрали все они довольно успешно работали и мирно сосуществовали друг с другом, не переходя дозволенных границ деловой конкуренции.

В цитированном выше справочнике Н. Цылова упоминалась фамилия Фаберг (впоследствии – Фаберже). Действительно, в 1842 году на Большой Морской улице, в тщательно отремонтированном полуподвале дома № 11, принадлежавшем архитектору П. П. Жако, открылась новая ювелирная мастерская талантливого мастера Густава Петровича Фаберже – отца будущего главы знаменитой фирмы Карла Густавовича Фаберже.

При возведении собственного доходного четырехэтажного дома на Большой Морской ул., 11, Павел Петрович Жако смело нарушил устаревшие к тому времени каноны классицизма и ввел в композицию новые оригинальные архитектурные элементы и решения. Фасады его здания выделялись устройством небольших эркеров и широких окон-витрин во всю высоту первого этажа. Витрины, для перекрытия которых зодчий использовал металлические балки, появились тогда в столице впервые. Громадные световые проемы не только значительно улучшили освещенность внутренних помещений первого этажа здания, но и позволили французской торговой фирме, арендовавшей у зодчего Жако первый ярус комнат, превратить эти широкие окна в прекрасные витрины «для выставки в них товаров на иностранный манер».

Толпы народа ежедневно приходили на Большую Морскую улицу к дому № 11, чтобы полюбоваться на новую европейскую витрину фешенебельного ресторана Леграна с его знаменитой французской кухней.

В 1872 году Карл Густавович Фаберже, по решению отца, становится полноправным хозяином фамильной ювелирной мастерской.

Энергичный и уверенный в себе молодой хозяин унаследованной фирмы заполнил оригинальную «нишу» по изготовлению ювелирной продукции, соответствующей запросам своих богатых клиентов и лучшим мировым стандартам. За свою профессиональную жизнь Карл Фаберже столько успел, столько сумел сделать в совершенствовании изготовления уникальных ювелирных изделий, что и по сей день творчество мэтра продолжает поражать воображение почитателей его замечательного таланта не только в России, но и далеко за ее пределами.

Приняв ювелирную фирму у своего батюшки, Карл Фаберже вознамерился расширить сферу деятельности отцовского предприятия и принял смелое решение о переезде мастерской в более просторное и представительное помещение, в котором он смог бы разместить дополнительные новые мастерские и оборудование.

Для этого молодой человек арендовал просторные производственные помещения на другой стороне Большой Морской улицы, в доме № 16/8, принадлежавшем тогда потомственному почетному гражданину Ивану Алексеевичу Кононову.

В «Альманахе-путеводителе по Санкт-Петербургу» за 1892 год опубликовали фотографию этого дома. На ней четко обозначен парадный вход в здание с изящным защитным чугунным козырьком на фигурных колонках и витиеватой надписью на его крыше: «К. Фаберже».

XIX столетие неумолимо приближалось к финишу, оставляя по себе память о многих судьбоносных исторических событиях не только в Российской империи, но и в мире. В преддверии XX столетия Карл Густавович Фаберже становится придворным ювелиром и штатным оценщиком Кабинета Российского Императорского двора. На главу знаменитой фирмы теперь обрушилась лавина заказов изделий и сувениров по случаю празднования знаменательных юбилеев высочайших персон и государственных деятелей. Особое место в перечне заказов занимали подарки для членов Императорской фамилии и императорских и королевских домов Европы.

С 1882 по 1896 год число работников фирмы Карла Фаберже увеличилось с 20 до 500, способный руководитель был вынужден открыть филиалы в Москве, Одессе, Киеве, Лондоне и даже в Бангкоке. В Петербурге пришлось дополнительно открывать производственные мастерские и обеспечивать их талантливыми специалистами и заказами.

Карл Густавович Фаберже

Разбросанность мастерских по огромному городу и разобщенность самих мастеров в значительной степени усложняли работу фирмы, главный офис которой по-прежнему оставался в доме Кононова на Большой Морской улице, 16/8. Все это потребовало от главы знаменитой ювелирной фирмы Карла Фаберже, вошедшего в десятку самых состоятельных предпринимателей Северной столицы, принять решение о постройке огромного специального здания. В 1898 году потомственный гражданин, купец 2-й гильдии Карл Густавович Фаберже приобретает у генерал-майора В. П. Золотова за 407 тысяч рублей участок с расположенным на нем домом на Большой Морской улице, 24. Здесь в 1900 году возвели огромный фамильный дом, своеобразную монументальную твердыню потомка французских гугенотов Карла Фаберже.

В этом необычном доме, совместившем функции жилого строения, ювелирного производства и надежного хранилища несметных богатств и ювелирных драгоценностей, разместились на четырех этажах, в полуподвале и наверху, в мансарде, не только ряд студий, цехов и других технических и функциональных подразделений ювелирного дома, но и жилые помещения семьи владельца.

После ввода в строй собственного особняка Фаберже прекратил аренду помещений в доме Кононова (№ 16/8).

В 1914 году при очередных перестроечных работах в доходном доме Кононова с его фасада на Большой Морской архитектор И. А. Фомин убрал зонтик-навес с отлитой чугунной решеткой с именем основателя знаменитой ювелирной фирмы Карла Фаберже. Вместо зонтика-навеса зодчий украсил парадный вход дома порталом с небольшими колоннами. Завершающая часть огромного доходного дома довольно выгодно сдавалась в аренду богатым квартирантам и владельцам знаменитых столичных магазинов.

Дополнительно к этому управляющий доходного дома, по распоряжению владельца, в начале XX столетия по договору разрешал разного рода предпринимателями арендовать часть жилых помещений в доме № 16/8 и уже от себя сдавать внаем так называемые «меблированные комнаты» с прекрасной отделкой, мебелью и необходимыми услугами по уборке помещений и питанию постояльцев.

В период революционных волнений в стране 1905–1907 годов, вызванных острым социально-политическим кризисом в результате поражения в Русско-японской войне, владелицей меблированных комнат в доходном доме Гартонга являлась О. А. Мухина, представительная деловая особа, сочувствующая революционерам, в числе которых значились и лидеры большевиков. Меблированные комнаты мадам Мухиной арендовались представителями этой политической партии не только для нелегального проживания, но и для тайных явок и собраний.

В ноябре 1905 года у Мухиной арендовала меблированную комнату супруга В. И. Ленина Надежда Константиновна Крупская, организовавшая в ней в декабре того же года заседание ЦК большевиков под председательством В. И. Ленина.

В этот же период меблированную комнату у Мухиной часто арендовал знаменитый русский бас Федор Иванович Шаляпин. Корреспондент «Петербургской газеты», побывав в гостях у певца, опубликовал интервью с кумиром петербуржцев и описал его арендованное жилище: «Сравнительно небольшая комната, служащая и столовой, и приемной, и спальней, – в ней студенческий беспорядок, на столе – красная лента от венка». В этой меблированной комнате Ф. И. Шаляпин принимал гостей – художника-карикатуриста П. Е. Щербова, Л. В. Собинова, А. И. Куприна, которым рассказывал о своих первых впечатлениях от концертных выступлений перед столичной публикой.

Корпус бывшего доходного дома, обращенный на Большую Морскую улицу, являлся многофункциональным строением. Значительный период времени его первый этаж с огромными окнами-витринами занимал знаменитый столичный французский ресторан Бореля, считавшийся одной из лучших фешенебельных рестораций Санкт-Петербурга. Он славился не только первоклассной кухней и изысканным французским меню, но и высокими ценами. Современники единодушно утверждали, что на потраченные в этом заведении деньги можно было прокормить целую деревню. Это о нем в 1884 году в своем фельетонном словаре «Наши знакомые» писал В. О. Михневич: «В стенах ресторатора Бореля нередко проедаются и пропиваются такие деньги, которых хватило бы на целый год… Подлинного мусье Бореля давно не существует, остались только его престиж и татарские физиономии гарсонов, наименование простых голубей „пижонами“, а воробьев „бекасами“, и существует только его престиж и традиция, свято хранимые преемниками заведения. А традиции они суть: баснословная дороговизна».

Ресторан Бореля часто упоминается в истории Санкт-Петербурга как один из первых городских объектов, электрифицировавший свои залы и установивший на крыше арендуемого дома необычную световую электрическую рекламу с надписью «Кюба».

Улицы и здания Северной столицы освещались масляными, спиртовыми, керосиновыми и газовыми фонарями до начала 80-х годов XIX века, когда прогрессивная часть депутатов Городской думы выступила наконец с предложением об оснащении города электрическим освещением по образу и подобию передовых столиц Европы. Кстати, в Петербурге уже тогда существовало отделение крупнейшего электротехнического немецкого концерна «Сименс и Шукерт», возглавлявшееся талантливым инженером-электриком, эрудированным специалистом по строительству и эксплуатации электростанций Леонидом Борисовичем Красиным, близким другом В. И. Ленина и членом РСДРП с 1890 года.

Согласовав все технические вопросы с руководством немецкого концерна по устройству в Петербурге первой электростанции, Л. Б. Красин дал согласие на осуществление всех видов работ по организации первой очереди электрического освещения города.

Первая столичная электростанция была возведена по проекту инженера А. А. Троицкого и будущего изобретателя радио А. С. Попова на барже, пришвартованной к правому берегу реки Мойки, в 30 метрах ниже Зеленого моста. Электростанция начала работать 30 декабря 1883 года. Ее ток осветил мощные электрические фонари Невского проспекта и части Большой Морской улицы. Каждый фонарь оборудовали лампами в 1200 свечей. Тогда же, по воспоминанию художника В. Милашевского, «одновременно с фонарями на Большой Морской улице впервые на крыше дома № 16/8 замигали электрические лампочки световой рекламы знаменитого ресторана „Кюба“».

Позже в этом помещении располагались «Парижское кафе» и «Парижский ресторан», более знакомые публике по фамилии владельца ресторации – Кюба. Столичная пресса регулярно писала о заведении этого удачного и богатого француза. «Северная пчела», известный рупор монархизма, восторженно печатала: «„Кафе де Пари“ – приют хорошего тона, и для человека, ищущего рассеяния, есть даже с кем завести женский разговор». Позже ресторан «Де Пари», прославляемый газетами в рекламе, именовался «Старым домом Кюба» и принадлежал французу Альмиру Жуэну, оставившему старую вывеску приобретенной ресторации. Фешенебельный шикарный ресторан «Кюба» с историческим адресом Большая Морская улица, 16, с французской кухней и высокими ценами являлся злачным местом высшей аристократии. Его регулярно посещали великие князья и знаменитые государственные и военные российские деятели. Художник В. Милашевский писал: «Все официанты – бывшие солдаты гвардии, и они уже не спутают, кто из посетителей высочество, сиятельство или высокоблагородие!» «Кюба» также являлся любимым местом богатых столичных балетоманов, регулярно собиравшихся в ресторане после балетных спектаклей, заказав заранее столики. Только здесь публика торжественно прославляла и чествовала своих любимцев. Газеты с восхищением писали о пышном банкете у «Кюба» Матильды Кшесинской, устроившей для своих поклонников и коллег по сцене роскошный прием.

Петербургский писатель Ю. А. Алянский в своей книге «Увеселительные заведения старого Петербурга» (2003 г.) писал об этом торжестве: «В центре зала ресторана „Кюба“ по требованию Кшесинской был установлен огромный круглый стол, чтобы все гости могли видеть друг друга. Мужчинам разрешили подсесть к столу только при подаче заключительных напитков – шампанского и кофе. Один из балетоманов собрал в тарелку медные и серебряные монеты, а через некоторое время в память об этом ужине „верноподданно“ преподнес Матильде Феликсовне тарелку работы Фаберже с припаянными к ней собранными тогда монетами». В 1911 году здесь же, у «Кюба», балетоманы устроили помпезный ужин в честь 20-летнего служения Кшесинской на Императорской сцене.

В ресторане «Кюба» проходили также шикарные юбилейные ужины драматических артистов Императорских театров и пышно отмечался уход на пенсию талантливых знаменитых русских актеров. В очерке журналиста и театрального критика Власа Михайловича Дорошевича «Саша Давыдов» упоминается особенно шикарный ужин у «Кюба», устроенный по случаю ухода со сцены Императорского театра Александра Давыдова. Артист, сам еще недавно кутивший здесь, решил вдруг спеть перед веселящимися гостями «Нищую» Беранже, но при словах «Подайте, Христа ради, ей…» расплакался и ушел со сцены. Правда, на следующий день он вновь весело ужинал в том же ресторане и оживленно разъяснял друзьям причину невольных слез во время своего выступления перед публикой: «Я, брат, привык петь, что муху было слышно, как пролетит! В храме! А тут вилками и ножами стучат! Великий артист сбежит».

Рестораны Санкт-Петербурга, и фешенебельный «Кюба» в том числе, составили часть интересной истории столичного города в памяти коренных петербуржцев. Писатель-юморист, автор коротких рассказов о быте и нравах столичного населения и один из основателей журнала «Сатирикон» Аркадий Тимофеевич Аверченко, в 1921 году, находясь в эмиграции, написал книгу памфлетов «Дюжина ножей в спину революции». В ее последней главе писатель приводит воспоминания стариков-эмигрантов об их любимом Петербурге:

«Оба старика поникают головами… Потом один из них снова распускает белые паруса сладких воспоминаний:

– А помните „Медведя“?

– Да. У стойки. Правда, рюмка лимонной водки стоила полтинник, но за этот полтинник приветливые буфетчики буквально навязывали вам закуску: свежую икру, заливную утку, соус кумберленд, салат оливье, сыр из дичи!..

– Мне больше всего нравилось, что любой капитал давал тебе возможность войти в соответствующее место: есть у тебя пятьдесят рублей – пойди к Кюба, выпей рюмочку мартеля, проглоти десяток устриц, запей бутылочкой шабли, заешь котлеткой даньон, запей бутылочкой поммери…».

А тоскующий в эмиграции о любимом городе певец Петербурга Николай Агнивцев с горечью писал:

Ужель им больше не звенеть?!

Ужель не вспенят, как бывало,

«Кюба», «Контан», «Донон», «Медведь»

Свои разбитые бокалы?!

В мае 1918 года петроградская «Красная газета» опубликовала сообщение об открытии местным районным советом Адмиралтейского народного театра, для которого тогда реквизировали помещение бывшего ресторана «Кюба». В репертуаре зрителям предлагались пьесы Шиллера, Островского и Леонида Андреева.

15 июля 1918 года та же газета опубликовала статью об открытии в зале дома № 16/8 детского театра, организованного усилиями Петроградской трудовой коммуны. Режиссер О. О. Преображенская поставила здесь два спектакля по сказкам Андерсена. Корреспондент газеты также упоминал, что спектакли для детей шли в прекрасном оформлении талантливого художника О. Ю. Клевера.

В конце 1918 года в театральном зале организовали клуб балтийских моряков «Аврора», программа работы которого предусматривала постановку революционных театральных спектаклей.

В 1920 году в бывшем доходном доме Руадзе располагались Дом политического просвещения Красной армии и Красноармейский театр. В период с 1928 по 1932 годы здесь размещался радиоцентр Северо-Западного управления связи Наркомата почт и телеграфов, при котором открыли рабоче-крестьянский радиоуниверситет с факультетами: естественноисторическим, обществоведения, культуроведения, сельскохозяйственным и радиотехническим. Руководство радиоуниверситета регулярно публиковало планы и программы практических занятий учебного заведения в «Красной газете». В ней же регулярно печатались списки рекомендуемой литературы и контрольные задания по отдельным разделам учебной программы.

Считалось, что радиоуниверситет тогда стал первым опытом использования радио для массового просвещения рабочих и крестьян Советской республики.

В 1930-х годах Комитет по радиовещанию переместился отсюда в здание на Малой Садовой улице (тогда – улица Пролеткульта). В бывшем доходном доме М. Ф. Руадзе оставался Ленинградский учебный комбинат связи, в составе которого находились институт, техникум, рабфак и учебные курсы.

Весь комплекс огромного доходного дома, возведенного М. Ф. Руадзе, в 1930 году полностью предоставили Ленинградскому электротехническому институту связи (ныне – Петербургский университет телекоммуникаций им. М. А. Бонч-Бруевича) – одному из первых в стране высших учебных заведений, готовящих специалистов по радиоэлектросвязи и радиоэлектронике. В организации института принимали активное участие выдающиеся советские ученые М. А. Бонч-Бруевич, А. Л. Минц, В. В. Татаринов. Помимо учебных аудиторий и лабораторий в ведение нового вуза попал и исторический театральный зал Руадзе, ставший тогда актовым залом института.

Павел Васильевич Шмаков

В институте с 1932 по 1940 год работал крупный советский ученый в области радиотехники профессор М. А. Бонч-Бруевич, спроектировавший в 1922 году в Москве по поручению В. И. Ленина первую в мире мощную радиовещательную станцию им. Коминтерна. С 1930 года знаменитый институт носит имя его главного создателя, одного из пионеров радиотехники, организовавшего в 1916–1919 годах первое отечественное производство электронных ламп – Михаила Александровича Бонч-Бруевича. В этом вузе в разные годы также работали талантливые известные ученые и специалисты радио-и электросвязи и современной радиоэлектроники: М. М. Буллах, В. И. Величутин, М. А. Долуханов, И. М. Жданов, И. Г. Кляцкин, А. Д. Кратиров, А. Л. Минц, А. А. Пистолькорс, Б. Л. Розинг, В. И. Сифоров, В. В. Татаринов, П. В. Шмаков.

Многие годы в институте работал лауреат Государственной премии, заслуженный деятель науки и техники профессор Павел Васильевич Шмаков, изобретатель отечественной телевизионной трубки. 7 июля 1938 года в Ленинграде в эфир вышла первая в СССР телевизионная передача, которую принимали тогда ленинградские дома культуры и клубы на взятых напрокат приемниках. 1 мая 1949 года с помощью смонтированной в институте установки впервые провели передачу первомайского праздника с Дворцовой площади.

Сотрудниками института Кенигсоном, Варшавским и Николаевским был разработан и спроектирован первый отечественный массовый телеприемник – телевизор «КВН-49», небольшой экран которого в те годы снабжали увеличительной линзой.

В нынешнем Петербургском университете телекоммуникаций им. М. А. Бонч-Бруевича активно действуют факультеты сетей связи, систем коммуникации и вычислительной техники. Учебное заведение готовит высококвалифицированных специалистов на факультетах многоканальных телекоммуникационных систем, радиосвязи, радиовещания и телевидения, технологий средств связи и биомедицинской электроники, радиотехники, экономики и управления.

От Морского рынка до Государственного университета технологии и дизайна

Особняк М. Ф. Руадзе вниз по течению реки Мойки граничил со старинным участком дома № 63. Во все времена оба земельных надела разделял проложенный в начале XVIII столетия Кирпичный (Кирпишный) переулок, от правого берега реки Мойки до Большой Морской улицы.

Первоначально этот небольшой по протяженности переулок именовали Выгрузным, поскольку здесь на берегу реки Мьи в первые годы строительства новой российской столицы по велению Петра I оборудовали пристань для швартовки речных барж и иных речных судов, завозивших по воде в Санкт-Петербург отборный строевой кирпич и иные необходимые материалы. Считают, что именно российский первоклассный кирпич, доставляемый по Мойке на стройки столицы, и стал позже юридическим основанием для окончательного наименования петербургского переулка. Интересно отметить, что прошли столетия, давно исчезла на правом берегу старой реки Мьи рукотворная пристань для старинных барж, менялись режимы и правительства, сносились дома, разрушались знаменитые исторические храмы бывшей Российской империи, но старинный Кирпичный переулок в центре нашего замечательного города никогда, ни при каких обстоятельствах не изменял своего первоначального названия, и даже в XXI веке по-прежнему продолжает носить свое первородное имя.

В начале XVIII столетия этот земельный надел, так же как и весь правый берег реки Мьи, застраивался деревянными домами, в которых селились морские офицеры, корабельные мастера и работный люд с заложенной Петром I верфи-крепости. Владельцы первых жилых домов на сквозном участке, ограниченном правым берегом Мойки, Кирпичным переулком и нынешней Большой Морской улицей, разделяли в те годы довольно сложную жизнь новорожденной столицы Российской империи. Им приходилось укреплять берега реки Мьи, осушать территорию своих наделов и прокладывать набережную вдоль укрепленных деревянными щитами берегов реки.

Вниз по течению Мьи, на ее правом берегу, обустроили Гостиный двор и Морской рынок, на котором торговали не только съестными припасами, мясом, рыбой, но также дровами и сеном. Однако вскоре, «пожарного страха ради, его распорядились на том же участке переместить подальше от Адмиралтейства на правый берег Мойки».

Неподалеку от Морского рынка, выше по течению реки, около Невской першпективной дороги приступили к возведению Мытного двора для сбора мыта – пошлины с ввозимых товаров. Автором проекта Мытного двора стал зодчий Г. И. Маттарнови. После его смерти в 1719 году Петр I отдает распоряжение зодчему Н. Ф. Гербелю не только завершить работы автора по Мытному двору, но и проложить в Морской слободе «на Адмиралтейском острову» улицы. В полном соответствии с императорским распоряжением тогдашний петербургский генерал-полицмейстер Дивиер издал именной указ, извещавший обывателей о том, что «Великий государь, смотря чертежа, сочиненного и объявленного архитектором Гербелем для поправления улиц всего Адмиралтейского острова, указал: по оному чертежу на том острову улицы, поставя вехи, поправить и где надлежит строению по тем вехам в лине быть – перестроить, також застроенный каменный мытный двор доделать… А прежде сочиненный архитектором Матарнови о поправлении на том острову улицы чертеж оставить».

Именно тогда проложили Морскую улицу, повторившую на всем своем небольшом протяжении естественные изгибы старинной реки Мьи.

В книге о Северной столице титулярного советника А. И. Богданова и ученого историка В. Г. Рубана осталось описание Морского рынка, занимавшего место вблизи правого берега Мьи на участке современного здания под № 63. Торговали здесь не только продуктами питания, но и «добротными богатыми товарами». Однако после 30-х годов XVIII столетия этот участок правого берега Мойки постепенно становится центральным районом Санкт-Петербурга, и обер-полицмейстер столицы решает убрать подальше от центра «съестной Морской рынок с его мерзостями и нечистотами». Следует отметить, что более решительным в реализации этого наболевшего вопроса оказался всепоглощающий пожар, случившийся на Мойке 11 августа 1736 года и поглотивший все строения правого берега реки и Морскую слободу с Морским рынком и Мытным двором на Адмиралтейской стороне.

«От того великого пожару вся жилая застройка на правом берегу Мьи развалилась, не стерпя сильного огня». Вблизи Кирпишного переулка, на берегу реки, на участке сегодняшнего дома № 63, остались на месте лишь «складки кирпича», горы вторично обожженного огнем пожара прекрасного строительного материала.

После вторичного мощного пожара 1737 года Морские слободы начали отстраиваться, и вновь заработал Выгрузной, он же Кирпишный, переулок, соединявший пристани на реке Мойке с Большой Морской улицей.

На участке современной постройки на набережной реки Мойки, 63, на месте мясных и рыбных рядов Морского рынка постепенно началась застройка выгоревшего дотла земельного надела.

После губительного пожара, в огне которого сгорела вся дворовая и жилая застройка набережной Мойки с современным № 63, обыватели Петербурга могли прочитать в популярной газете «Санкт-Петербургские ведомости» объявление о продаже с публичного торга выгоревшего участка на этом месте. Немалый по своей величине участок земли продавали наследники умершего Варфоломея Баршта. Интересно отметить, что тогда же с торгов распродавались уцелевшие после пожара и вещи владельца земельного надела – «домашняя рухлядь», денежные массивные сундуки и даже библиотека хозяина. Участок с торгов приобрел немец Яков Кентнер – известный столичный цирюльник и банщик, который построил здесь в конце 30-х годов XVIII века одноэтажный каменный дом со скромной отделкой на высоких подвалах в двенадцать окон и возвел во дворе прекрасные каменные бани.

Часть жилых помещений самого большого на участке каменного дома предприимчивый немец Кентнер выгодно сдавал в аренду своим землякам. Некоторое время комнаты в доме снимал известный столичный мастер по изготовлению музыкальных инструментов Иоахим Бернард Вилде, поместивший в газете при отъезде на родину объявление о распродаже изготовленных им прекрасных клавикордов и лавицимбал. Здесь позже некоторое время арендовали жилое помещение золотых дел мастера и немец-мебельщик. Дом Якова Кентнера также стал широко известен после публикации в «Санкт-Петербургских ведомостях» объявления об оказании проживающей в особняке супругой «ведомства Нарвской таможни корабельного безухера Эвальда Рейса – Христиной Елизаветой услуг в родовспоможении». При этом столичная газета специально указывала, что немецкой акушерке было выдано из Медицинской канцелярии Его Императорского величества официальное разрешение «в повивальном деле чинить родильницам вспомоществование».

После смерти Якова Кентнера в 1755 году его наследницы, дочери Екатерина и Доротея, решили продать наследный участок земли с жилыми и хозяйственными постройками и опубликовали в «Санкт-Петербургских ведомостях» объявление о продаже дома своего родителя. Однако желающих купить недвижимость покойного предпринимателя не находилось довольно длительное время. Только в 1772 году участок и дом наконец-то удалось продать за 6 тысяч рублей отставному капитану Ивану Ивановичу Блюму, выгодно заложившему через год недвижимость за 17 тысяч рублей. С этого времени начинается череда менявших друг друга владельцев участка и дома Кентнера. Каждый из новых хозяев привносил некоторые изменения во внешний облик зданий и функциональное использование немалого по своим размерам участка. Авторы краеведческого исследования истории Большой Морской улицы Л. И. Бройтман и Е. И. Краснова сумели детально разобраться в запутанной круговерти частой смены новых владельцев участка и строений, возведенных на нем.

Оказалось, что через восемь лет интересующий нас земельный надел и его строения перешли от отставного капитана И. И. Блюма к купцу и столичному ювелиру Фридриху Гербсту, отдававшему особняк в аренду водочному мастеру Николаусу Гросману.

В 1783 году владение Фридриха Гербста за неуплату вексельных исков с публичного торга переходит английскому негоцианту Якову Моисеевичу Регелю. Через два года, в 1785 году, новый владелец участка и дома продает свою недвижимость купцу И. А. Полухину, а через 10 лет наследники покойного владельца продают участок и дом за 31 тысячу рублей жене купца И. С. Селезнева Анне Петровне. В официальных Табелях 1806 года купленный особняк уже значится двухэтажным строением. В Табелях 1809 и 1822 годов владельцем участка называется надворный советник Константинов. Через два года, в 1824 году, участок и дом на нем принадлежали некоему капитану Л. Н. Лемке, сдававшему здание в аренду владельцу фабрики бронзовых и серебряных изделий А. Герену.

С 1830 года новая владелица участка и жилого дома на нем, полковница Любовь Николаевна Лемке, надстраивает особняк новым вторым дополнительным этажом, увеличивает при строительстве подвальные и домовые окна, украшает фасады перестроенного дома фронтонами.

В 1838 году следующий владелец особняка и участка почетный гражданин купец Петр Лесников вновь капитально перестраивает дом. По его желанию на участке возводится пятиэтажное доходное жилое здание. Автором проекта дома становится столичный архитектор А. И. Мельников. По мнению домостроителей тех лет, зодчий не учел архитектурной значимости новостройки и не обеспечил должной престижной отделки и художественного оформления, соответствующих положению строения в центральном районе столичного города.

С 1860-х годов участок и пятиэтажный доходный дом переходят во владение знаменитого петербургского академика-ботаника, владельца восьми богатых крупных столичных доходных домов и хозяина знаменитых городских «Воронинских» бань, коллежского асессора Михаила Степановича Воронина.

В годы владения наделом М. С. Ворониным (1860–1903) на участке уже находились два жилых доходных строения. Один из них, дом № 18, выходил главным фасадом на Большую Морскую улицу. В его первом этаже располагались богатые столичные магазины: модный магазин «Шарль», магазин белья Пауля Карлсона – поставщика Императорского двора и знаменитый магазин Товарищества Санкт-Петербургского механического производства обуви (так называемая фирма «Скороход»).

Михаил Степанович Воронин

Второй, соседний доходный дом № 63, выходил тогда по Кирпичному переулку на правый берег реки Мойки. Оба здания по просьбе их владельца подверглись очередной небольшой перестройке, осуществленной в разное время одним из крупных столичных зодчих П. Ю. Сюзором, работавшим в своем любимом стиле историзма и модерна.

В 1911 году дом № 18, выходящий на Большую Морскую улицу, и соседний особняк (дом № 63), выходивший по Кирпичному переулку на набережную реки Мойки, приобретает у наследников М. С. Воронина Русский для внешней торговли банк, располагавшийся тогда в трех домах (№ 30–34) на Большой Морской улице. Правление одного из самых крупнейших коммерческих столичных банков единодушно приняло решение о постройке на новом престижном месте более величественного и монументального здания.

В предвоенном 1913 году правление Русского банка объявило всемирный конкурс на проект его нового здания и выдвинуло для конкурсантов целый перечень особых требований и специфических обязательных задач, в числе которых предлагалось обустройство особого величественного парадного «монументального» входа и при обустройстве банковского вестибюля, в котором предусматривалась секретная комната для дежурного персонала, способного незаметно наблюдать за посетителями. Выдающиеся проекты нового здания отбирались конкурсной комиссией, премировались из особого банковского фонда и впоследствии проходили тщательный отбор для выбора автора наиболее подходящего варианта здания нового Русского банка. К конкурсу привлекались талантливые столичные архитекторы, такие как Ф. И. Лидваль, М. С. Лялевич, Л. Н. Бенуа, М. М. Перетяткович и И. А. Фомин. Несмотря на то что первую премию банка получил конкурсный проект бельгийской фирмы «Леон Монуайе», подготовленный зодчим Полем Сентенуа в 1914 году, окончательный проект нового здания банка его правление все же заказало двум отечественным зодчим – Леонтию Николаевичу Бенуа и Федору Ивановичу Лидвалю, подготовившим окончательный вариант в апреле 1915 года. Авторы рабочего проекта четырехэтажного Русского банка предусмотрели вход в него с угла Большой Морской улицы и Кирпичного переулка и придали парадный, строгий вид фасаду здания, ставшего не только украшением, но и своеобразной доминантой двух городских центральных магистралей.

В 1915 году прошла торжественная церемония закладки дома для Русского банка, о чем с восхищением писали петербургские газеты, публикуя восторженные отзывы о проекте здания и его великолепии. По утвержденному проекту банк должен был быть возведен в стиле модерн с мраморной и гранитной облицовкой его фасадов.

В течение 1915–1917 годов строение возвели в кирпиче, но не успели подвести его под крышу и начать штукатурные и отделочные работы. Этому главным образом помешали неудачи России в Первой мировой войне и трагические события двух государственных переворотов 1917 годов. Огромное недостроенное здание, брошенное своими владельцами, пустовало до 1920-х годов и получило недобрую известность у горожан, став в те тревожные годы пристанищем огромной стаи бездомных собак и голодных кошек. Лишь в 1929 году здание официально передали Текстильному институту, бывшему вначале филиалом технологического высшего учебного заведения. Новый ленинградский Текстильный институт обосновался на бывшем участке, приобретенном некогда правлением Русского банка в границах между правым берегом реки Мойки, 63, Кирпичного переулка и нынешней Большой Морской улицы, 18.

Здание Текстильного института. Фасад со стороны Большой Морской улицы

В 1930–1931 годах администрации Текстильного института выделили необходимые средства и возможности для окончательного завершения строительства и отделки здания. Его достройка проходила по новому, измененному проекту, разработанному уже советскими архитекторами – Яковом Иосифовичем Свирским и Львом Владимировичем Рудневым (автор проекта и строительства памятника «Борцам революции» на Марсовом поле в 1917–1919 гг., Военной академии им. М. В. Фрунзе в 1937 г., высотного здания Московского университета на Воробьевых горах в 1949–1953 гг.; Дворца культуры и науки в Варшаве в 1952–1955 гг.).

Здание Текстильного института. Фасад со стороны Мойки

Советские зодчие сохранили прежнюю первоначальную проектную планировку входа в здание, вестибюля и операционного банковского зала, в украшении фасада они использовали оригинальный монументальный ордер. На всю высоту здания авторы проекта украсили фасад каннелированными пилястрами, поддерживающими глухой аттик. Вверху между пилястрами архитекторы предусмотрели вставки скульптурного фриза, а внизу – симметричные гранитные подлокотники первого этажа здания.

Если внешний облик строения с годами практически не изменился, то внутренние помещения Текстильного института неоднократно переделывались и ремонтировались. В 1930-х годах в бывшем операционном зале несостоявшегося банка располагалась театральная группа «Художественный ансамбль», в котором тогда служили известные советские актеры Ю. М. Юрьев, Е. И. Тиме и В. А. Блюменталь-Тамарина.

В 1950-х годах операционный зал разделили по высоте на две равные части, обустроив на уровне двух нижних этажей прекрасный актовый зал института с колоннами и балконом, а на уровне двух верхних этажей – студенческий физкультурный зал со стеклянной крышей.

В 1960-х годах по инициативе администрации вуза перекрыли круглый вестибюль и над ним оборудовали институтский кинозал. Окна главной лестницы Текстильного института тогда же украсили оригинальными цветными витражами, посвященными труду и отдыху работников легкой промышленности.

Основателем и руководителем кафедры физической и коллоидной химии института являлся профессор, доктор химических наук Владимир Якимович Курбатов (1878–1957), автор капитальных учебников и курса лекций по физической химии. Помимо глубоких профессиональных и педагогических знаний Владимир Якимович являлся известным историком-крае ведом нашего города и автором ряда замечательных книг о Санкт-Петербурге – Ленинграде и его исторических пригородах. В 1913 году В. Я. Курбатов в издательстве общины Св. Евгении опубликовал художественно-исторический очерк «Петербург», содержащий интересную историческую информацию и обзор художественного богатства Северной столицы. Его замечательная книга была тогда украшена уникальными иллюстрациями и оригинальными гравюрами на дереве художницы А. П. Остроумовой-Лебедевой, умеющий так хорошо передать стиль Петербурга.

В предисловии к своей книге автор писал: «Книга имеет целью помочь любящим красивое и желающим изучить Петербург, один из совершенных городов по единству стиля…».

В 1950-х годах в Текстильном институте работал также известный ленинградский краевед и историк нашего города Сергей Михайлович Вяземский, основавший Секцию истории старого Петербурга, действующую на общественных началах при Музее истории Санкт-Петербурга. Сегодняшний председатель этой исторической секции, одна из авторов замечательного повествования о Большой Морской улице Елена Иосифовна Краснова, также является ветераном-педагогом кафедры физики Текстильного института, много лет успешно преподававшим в этом вузе.

Кстати, также отметим, что выпускником Ленинградского текстильного института являлся известный советский государственный и политический деятель Алексей Николаевич Косыгин (1904–1980), занимавший в разные годы важные ответственные государственные посты в советском правительстве – наркома текстильной промышленности СССР, председателя СНК РСФСР, министра финансов, легкой промышленности СССР, председателя Госплана СССР, первого заместителя и председателя Совета Министров СССР, члена Политбюро ЦК КПСС.

В июне 1963 года институт переименовали в Ленинградский институт текстильной и легкой промышленности им. С. М. Кирова. В марте 1976 года вуз наградили орденом Трудового Красного Знамени, а в 1992 году институт изменил свой статус – стал Санкт-Петербургским государственным университетом технологии и дизайна. Университетский комплекс сегодня включает в себя восемь крупных учебных корпусов, большинство из которых расположены в историческом центре Петербурга, четыре студенческих общежития, загородный спортивный лагерь и базу отдыха студентов и преподавателей.

В наши дни Санкт-Петербургский государственный университет технологии и дизайна представляет собой многопрофильный комплекс, в состав которого входят 12 институтов, 3 колледжа и 3 кафедры.

Последняя резиденция имперского Военного министерства на набережной Мойки

В конце второй половины XIX столетия архитектурный облик правого берега реки Мойки окончательно сложился и оформился. К этому времени на отрезке набережной от здания Главного штаба – шедевра К. И. Росси и Певческого моста до Невской перспективы в зданиях, плавной дугой опоясавших правый берег Мойки, расположились высшие государственные организации Российской империи. Комплекс этих особо значимых имперских учреждений составили два огромных здания Министерства иностранных дел (дом № 39–41) и три корпуса Министерства финансов (дома № 43, 45 и 47). В них, кроме официальных служебных офисов и кабинетов руководителей департаментов, располагались роскошные просторные жилые апартаменты министров, высокопоставленных чиновников и их семейств.

Несколько позже, в 90-х годах XIX столетия, по высочайшему повелению в казну у наследников приобретаются два старинных дома № 67 и № 69, расположенных ниже Зеленого моста по течению реки на ее правом берегу. Целью подобной коммерческой сделки стало распоряжение императора по их приспособлению для размещения в особняках Военного министерства Российской империи. В связи с этим уместно напомнить, что Военное министерство вместе с Министерствами иностранных дел и финансов всегда входило в тройку главных государственных учреждений империи, но, в отличие от них, никогда не имело постоянного пристанища, занимая периодически в разные годы отдельные петербургские особняки, на время меняя свою дислокацию и условия размещения своих основных служб и департаментов. Приобретение в казну зданий на правом берегу Мойки, по мнению императора, должно было после капитальных переделок наконец-то прекратить переезды важного государственного учреждения.

Дом 67 по набережной Мойки

Элегантный двухэтажный старинный особняк на правом берегу Мойки, 67, который в разные периоды называли или «домом П. А. Кочубея», или, позже, «домом военного министра», украшен полукруглым изящным аттиком. Небезынтересно напомнить, что дом № 67 и соседний особняк под № 69 в первой половине XIX столетия составляли единый общий земельный участок, территория которого принадлежала богатому столичному домовладельцу, банкиру и купцу, удостоенному императором дворянского достоинства – А. И. Северину, что позволило историкам Петербурга неофициально называть оба здания на этом участке «домами Северина». Капитальные каменные дома, значащиеся под № 67 и 69, построены здесь для него в 1840 году по проекту и под руководством одного из ведущих и талантливых столичных зодчих середины XIX столетия Гарольда Юлиуса (Андреевича) Боссе, происходившего из лифляндских немцев. Архитектор, владея в совершенстве стилями прошлого, все же предпочитал итальянские Возрождения и барокко, которые с успехом использовал при строительстве целого ряда особняков и загородных строений для богатой петербургской знати. Являясь сыном придворного живописца, Г. А. Боссе вскоре сам становится придворным архитектором.

Дом 69 по набережной Мойки

А. И. Северин никогда в этих домах не жил, а сдавал их в аренду. В одном из них жил с семьей Алексей Николаевич Оленин, занимавший тогда пост секретаря, директора Государственной канцелярии, место президента Академии художеств и директора Публичной столичной библиотеки. Этот дом на правом берегу Мойки арендовала для него Императорская Государственная канцелярия. Влиятельный сановник Оленин был образованнейшим человеком, большим знатоком и ценителем искусства, археологом, художником, коллекционером и пропагандистом древнерусской и античной культуры. Салон Оленина посещали известные и начинающие русские художники, писатели и артисты. Здесь часто бывали К. П. Брюллов, О. А. Кипренский, Н. И. Гнедич, В. А. Озеров, Н. М. Карамзин и В. А. Жуковский. На домашней сцене дома Оленина выступали Е. С. Семенова и И. И. Сосницкий – прославленные актеры русского театра. Частым гостем этого салона бывал и И. А. Крылов. Салон А. Н. Оленина стал первым приютом юного Пушкина. Здесь поэта впервые признали и высоко отметили. Позже А. Н. Оленин хлопотал о нем, пытаясь спасти от высылки из столицы, а затем принимал активное участие в судьбе опального поэта после его ссылки на юг.

В доме Олениных Пушкин впервые увидел ту, которой посвятил один из своих шедевров лирической поэзии. Ранней весной 1819 года на одном из приемов в доме Алексея Николаевича Пушкина познакомили с 19-летней племянницей хозяйки дома – Анной Петровной Керн. Через шесть лет поэт встретил А. Керн в Тригорском, в имении ее тетки Осиповой. Эта встреча оставила у Пушкина, по его воспоминаниям, «впечатление более глубокое и мучительное, чем при встрече у Олениных». В день ее отъезда из Тригорского, 19 июля 1825 года, поэт написал стихотворение, названное им тогда «К***»:

Я помню чудное мгновенье;

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты…

История приобретенных в казну участков и строительства жилых особняков на правом берегу Мойки № 67 и № 69 складывалась по-разному и имеет богатую интересную биографию.

После смерти купца и банкира А. И. Северина оба участка и расположенные на них жилые здания на набережной Мойки, 67 и 69, принадлежали семье Нарышкиных и князю П. А. Кочубею. Эти сменявшие друг друга владельцы, как правило, перестраивали приобретенные особняки на Мойке, надстраивали дополнительными этажами, частично видоизменяли фасады строения и по своему вкусу проводили внутреннюю перепланировку и отделку комнат.

В 1857–1858 годах оба особняка были перестроены столичным архитектором Иваном Денисовичем Черником (1811–1874). Знаменитый зодчий происходил из семьи урядника Черноморского казачьего войска из Екатеринодара. Являясь воспитанником Черноморского казачьего войска, будущий столичный архитектор обучался в Петербургской Академии художеств, за успехи и отличную учебу стал пансионером этого знаменитого учебного заведения, направившего своего выпускника для специализации в профессии художника-архитектора в Италию, Францию, Германию и Англию. В зарубежных поездках И. Д. Черник получил также диплом специалиста по проектированию военных объектов. После возвращения в Санкт-Петербург им был построен целый ряд объектов по заказу Военного ведомства. Однако помимо этих работ архитектор стал известен и популярен как автор проектов городских особняков и дачных загородных строений.

Состоя на службе в должности архитектора Военного министерства и Главного управления военно-учебных заведений, И. Д. Черник в звании генерал-майора и тайного советника являлся одновременно и профессором Академии художеств.

При перестройке Иваном Денисовичем Черником названных особняков их интерьеры в 1858–1859 годах блестяще оформил известный зодчий, отдавший половину своей жизни родному Петербургу, – 40-летний Людвиг Бонштедт, автор проекта известного особняка З. И. Юсуповой на Литейном проспекте, 42. После завершения работы по оформлению интерьеров в особняках на Мойке Бонштедт возвращается в Германию, где к нему приходит европейская слава, а на Всемирном конкурсе в Берлине архитектор получает первую премию за лучший проект парламента в германской столице. По его проектам позже построили замечательные здания и особняки в Германии. При этом газеты справедливо отмечали, что «петербургский зодчий внес огромный вклад в архитектурный облик германских городов».

Петр Аркадьевич Кочубей являлся старшим сыном в семье сенатора Аркадия Васильевича Кочубея и Софьи Николаевны (урожд. княжны Вяземской). По линии отца владелец дома № 67 – внук генерал-майора Василия Васильевича Кочубея, а по линии матери – сенатора князя Николая Григорьевича Вяземского. После окончания в 1845 году Михайловского артиллерийского училища П. А. Кочубей был оставлен при Офицерских классах; затем преподавал курс химии и механики в том же училище, после чего его перевели в Гвардейскую конную артиллерию. В 1857 году князь П. А. Кочубей вышел в отставку. В Санкт-Петербурге он создает Музей прикладных знаний, избирается председателем Русского технического общества, в деятельность которого князь внес весьма весомый вклад. Петр Аркадьевич являлся известным коллекционером уникальных изделий из серебра и художественных изделий из редких минералов. Во втором доме Кочубея, на Мойке, 69, находился крупнейший музей собраний руд с образцами золота, платины, серебра и других редких минералов. После смерти князя у его сына Василия одну из крупнейших коллекций минералов приобрел столичный Минералогический музей (ныне – им. академика Ферсмана). В честь владельца дома на Мойке, 69, назвали минерал «кочубеит» и редчайшую друзу кристаллов александрита, получившую название «Друза Кочубея», или «Кочубеевская друза». В своем доме на Мойке Кочубей проводил регулярные «минералогические пятницы», посещавшиеся известными специалистами-минерологами Петербурга, в числе которых бывали академики Н. И. Кокшаров, А. В. Гадолин и многие другие.

Петр Аркадьевич Кочубей

Тайный советник Петр Аркадьевич Кочубей скончался в своем доме на Мойке зимой 15 (27) декабря 1892 года. После его смерти единый участок с расположенными на нем домами № 67 и 69, принадлежавший князю, был выкуплен у наследников казной для Военного ведомства с целью размещения в этих зданиях резиденции военных министров Российской империи.

Переданные на баланс Военного министерства, эти особняки в 90-х годах XIX столетия подлежали перестройке, целевой перепланировке и капитальному ремонту в полном соответствии с задачами и спецификой размещаемого в них Военного министерства Российской империи. В план работ по приспособлению зданий в структуре Военного ведомства включался перечень устройства казенных помещений одного из главных министерств России: приемные и кабинеты высшего офицерского состава Военного министерства, возглавлявшего его соответственные управления, кабинеты штатных военных сотрудников и различных технических и ведомственных хозяйственных служб. Одно из приобретенных зданий (дом № 67) по решению императора Николая II решили приспособить под персональный особняк военного министра с соответствующей его высокому рангу и престижу представительной приемной, помпезными залами, роскошными личными апартаментами главы Военного ведомства и комфортными семейными покоями министра и члена Государственного совета.

Объем перестроечных работ оказался весьма большим и разносторонним, ибо купленные в казну столичные особняки плохо подходили для реализации новых задач, поставленных архитекторам и специалистам строительного Военного ведомства.

Потребовались немалые денежные затраты при капитальной переделке внутренних помещений зданий, перестройке и внутренней отделке обоих особняков. Приспособление старых домов под схему и нужды Военного министерства успешно провели талантливые архитекторы Военного ведомства. Они вначале произвели работы по тщательной разметке необходимых для Военного министерства помещений, изготовили обмерные планы зданий и составили рабочие эскизы всех служебных, жилых и парадных интерьеров в двух переданных теперь Военному ведомству зданиях на Мойке.

Архитектурные аспекты реконструкции двух столичных особняков на правом берегу реки Мойки в служебные и жилые помещения одного из главных российских государственных учреждений вызывали пристальное внимание столичных газет и ведущих петербургских зодчих, одобрявших оперативность и качество перестроечных работ. Правда, вместе с доброжелательными отзывами петербургские газеты не преминули отметить «экономию, излишнюю скромность и умеренность украшений фасадов зданий и чрезвычайную нарядность внутренней отделки помещений дома Военного министра» (дом № 67).

Весь объем перестроченных работ по приспособлению переданных Военному ведомству домов успешно завершили в 1898 году. Здания торжественно освятили и отметили окончание строительства. Среди радостных праздничных поздравлений в тот день неоднократно звучало искреннее уверенное пожелание: «Многия лета!» К сожалению, Военное министерство России просуществовало в этих зданиях недолго – всего 19 лет, наполненных огорчениями, народными волнениями, поражением в Русско-японской и Первой мировой войнах и государственными переворотами в феврале и октябре 1917 года. За 19 лет в этих домах на Мойке чередой сменилось семь военных министров-генералов, одновременно являвшихся членами Государственного совета великой Российской империи. Подобная кадровая чехарда удивляла многих в годы царствования последнего главы дома Романовых – императора Николая Александровича. По повелению Николая II в один из труднейших периодов российской истории началась непонятная для всех вереница назначений и смещений в короткие сроки опытных заслуженных генералов на самом ответственном тогда государственном посту – военного министра.

Первым из семи министров-генералов, поселившихся на Мойке в домах № 67–69, стал Алексей Николаевич Куропаткин, состоявший в должности военного министра в 1898–1904 годах. За время своего управления Военным министерством генерал Куропаткин пытался улучшить командный состав русской армии, условия службы и быта офицеров и даже ввел новые правила чинопроизводства. Он разработал положение к поднятию общего уровня образования офицерского корпуса, ввел изменения в программу положения Академии Генерального штаба и коренным образом перестроил ее штат.

Генерал пытался поднять нравственный уровень солдат, отменил телесные наказания и улучшил казарменное положение рядовых. А. Н. Куропаткин потребовал увеличения комплекса мероприятий по готовности войск к военным действиям. Преобразовал штабы военных округов по образцу западных пограничных военных округов и упразднил особые финские войска, кроме Гвардейского финского батальона, входившего в состав Гвардейской стрелковой бригады. При нем артиллерийские части перевооружили ручным огнестрельным оружием и 76-мм скорострельными пушками и были оперативно сформированы первые пулеметные роты. В казачьих войсках по инициативе министра было улучшено материальное положение офицеров и поднято благосостояние рядовых казаков. Перед Русско-японской войной А. Н. Куропаткин был отстранен от должности военного министра и направлен в качестве главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, действующими против Японии, исполняя эту должность с октября 1904 по 3 марта 1905 года. После поражения русских войск при Мукдене генерала Куропаткина отстранили от должности главнокомандующего русскими вооруженными силами.

Алексей Николаевич Куропаткин

Во время Первой мировой войны генерал А. Н. Куропаткин командовал Гренадерским корпусом, в 1916 году – 5-й армией Северного фронта, а затем и всем Северным фронтом. С 22 июля 1916 года его назначают туркестанским генерал-губернатором и командующим Туркестанским военным округом.

После Февральской революции права Куропаткина как командующего войсками подтвердил телеграммой военный министр Временного правительства Гучков. После Октябрьской революции Алексей Николаевич преподавал в сельской школе и заведовал волостной библиотекой в селе Шешурино Тверской области.

Виктор Викторович Сахаров

В 1904–1905 годах преемником А. Н. Куропаткина на посту военного министра Российской империи становится генерал Виктор Викторович Сахаров. Однако, не прослужив и одного года, Сахаров был отставлен от этой должности и направлен императором Николаем II в командировку для подавления аграрных беспорядков в Саратовской губернии. 22 ноября 1905 года генерал Сахаров был застрелен эсеровской террористкой Биценко в Саратове, в доме губернатора П. А. Столыпина, будущего министра внутренних дел и с 1906 года председателя российского Совета министров.

Александр Федорович Редигер

Его преемником в июне 1905 года назначается российский военный деятель, генерал, участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, член Совета государственной обороны и член Государственного совета (с 3 ноября 1905 года) Александр Федорович Редигер. По его инициативе и под непосредственным руководством составлен детальный общий аналитический очерк деятельности военного министра за 1881–1890 годы. Им же за четырехлетний период пребывания на посту военного министра подготовлены служебные записки для императора по работе военной администрации, мобилизации войск, полевому управлению русской армией и комплектованию вооруженных сил страны в мирное и военное время.

Александр Федорович Редигер был уволен указом Николая II с поста военного министра 11 марта 1909 года в звании генерала от инфантерии. 20 октября 1917 года он был вынужден уехать из Петрограда со своей второй супругой Ольгой Ивановной Редигер под Полтаву, в имение его тестя – генерала Ивана Васильевича Холщевникова. Однако в конце января 1918 года генералу Редигеру с потоком беженцев, спасавшихся от «красного террора», пришлось срочно выехать в Севастополь, где в 1920 году он умер от кровоизлияния в мозг.

Преемником военного министра А. Ф. Редигера в 1909 году становится скандально известный генерал-адъютант Владимир Александрович Сухомлинов, бывший в 1904 году командующим войсками Киевского военного округа. После произошедших в Киеве беспорядков в октябре 1905 года генерал Сухомлинов назначается на пост киевского, подольского и волынского генерал-губернатора.

Его беспокойное генерал-губернаторство пришлось на весьма смутный исторический период Российской империи – тревожные времена первой русской революции 1905–1907 годов. Сухомлинов неоднократно являлся одной из основных целей террористов, но всегда благополучно выходил из самых критических, порой даже гибельных ситуаций.

После смерти своей второй супруги генерал женится в третий раз на Екатерине Викторовне Бутович (урожд. Гошкевич). При этом женитьбе Сухомлинова в ту пору предшествовал весьма громкий скандальный бракоразводный процесс между его невестой и ее первым мужем В. Н. Бутовичем.

2 декабря 1908 года генерал Сухомлинов указом императора Николая II назначается начальником Генерального штаба с персональным поручением царя по подготовке новых мобилизационных планов. В том же 1908 году императорским указом В. В. Сухомлинов становится членом Совета государственной обороны, а 11 марта 1909 года занимает пост военного министра Российской империи. 6 декабря 1911 года Сухомлинов императорским указом вводится в состав Государственного совета.

Владимир Александрович Сухомлинов

В. А. Сухомлинов поначалу много сделал для реорганизации русской армии после ее поражения в Русско-японской войне. Он стал сторонником развития и использования в армии новых прогрессивных технических достижений.

По инициативе нового военного министра в армии организовали оперативные моторизированные части, учредили первый Императорский военно-воздушный флот. В отдельном строевом полковом соединении появились профессиональные пулеметные подразделения, а каждый боеспособный корпус теперь включал особый военный авиаотряд. По распоряжению военного министра расформировали резервные и крепостные войсковые подразделения и за их счет заметно усилили регулярные армейские полевые войска. В первые годы работы генерал-адъютанта Сухомлинова число боеспособных армейских корпусов возросло с 31 до 37. По его же распоряжению в 1911 году в армии организовали военную контрразведку, работавшую по утвержденным Сухомлиновым инструктивным документам: «Положение о контрразведывательных органах» и «Инструкция начальника контрразведывательного военного органа».

В начале работы по заявлению нового министра существенно улучшилось снабжение армейских частей необходимыми видами довольствия. Тогда же Сухомлинов довольно часто покидал свою столичную резиденцию, лично инспектировал воинские подразделения, расквартированные в разных местах Российской империи, и контролировал эффективность реализации экстренных мобилизационных планов.

Поначалу новый военный министр прослыл принципиальным, жестким и требовательным руководителем. В воспоминаниях современников сохранилось известное столкновение Сухомлинова с министром финансов Владимиром Николаевичем Коковцевым, занимавшим этот пост в период с 1904 по 1911 год, а с 1911 по 1914 год даже являвшимся председателем Совета министров России. Коковцев постоянно пытался значительно сократить военные расходы на содержание и развитие отечественных вооруженных сил, поэтому у генерал-адъютанта В. А. Сухомлинова сложились с ним продолжительные натянутые отношения. В период балканских войн в 1912–1913 годах между коалициями и отдельными государствами за передел территории на Балканском полуострове, приведших к обострению международных противоречий и ускоривших начало Первой мировой войны, в дипломатических кругах отмечалось довольно вызывающее поведение Австро-Венгрии в отношении к России. В связи с этим в ноябре 1912 года на совещании у Николая II рассматривался вопрос о мобилизации войск трех российских военных округов. Военный министр В. А. Сухомлинов настаивал на реализации подобной меры. Однако В. Н. Коковцев, ставший в это время премьер-министром, все же сумел убедить императора не принимать этого довольно дорогостоящего решения, ибо подобные мероприятия, по мнению премьера, могли втянуть империю в довольно разорительную войну. Оппонируя премьер-министру, Сухомлинов обратился к царю с довольно аргументированным заявлениям: «Все равно войны не миновать, и нам выгоднее начать ее раньше. Государь и я верим в Армию и знаем, что из войны произойдет только одно хорошее для нас».

Два с половиной предвоенных года были наполнены острейшими международными и внутриполитическими конфликтами. Вблизи границ Российской империи полыхали итало-турецкая и две балканские войны. В стране начался новый революционный подъем. Число забастовщиков к 1913 году резко подскочило, а за первую половину 1914 года приблизилось к уровню, достигнутому в годы первой российской революции. Бастовало уже более миллиона человек.

В 1914 году действительно началась Первая мировая война, ставшая последним этапом в бесславном царствовании Николая II и причиной неудач его военного министра В. А. Сухомлинова. За первыми удачами в Восточной Пруссии и в Галиции последовали весьма ощутимые жесткие поражения русской армии, покатившейся в 1915 году на восток, оставив Польшу и бо́льшую часть Прибалтики. Трагические неудачи русских войск во время Первой мировой войны, особенно в период 1914–1915 годов, заставили россиян думать, что в верхах укоренились измена и предательство. Виновным в этом в первую очередь все тогда считали военного министра Сухомлинова. Ведь это он, желая выслужиться, заявил о полной готовности русской армии к стремительной победоносной войне.

Газета «Биржевые ведомости» тогда опубликовала его самоуверенную статью «Мы готовы!». А между тем, начав боевые действия против немцев, русская армия постоянно испытывала острый недостаток в вооружении и материальном обеспечении. В штабах царила полная неразбериха, исключающая возможность четкого планирования военных операций. Войска несли большие потери и вынуждены были отступать. Однако неудачи на фронте нисколько не убавили самонадеянности и заносчивости генерала Сухомлинова. 7 марта 1915 года на совместном заседании Совета министров и Государственной думы один из лидеров партии кадетов Андрей Иванович Шингарев заявил: «Снабжение армии поставлено безобразно… С первых дней войны особое внимание обратил на себя огромный расход боевых припасов, в том числе артиллерийских снарядов. Военная же промышленность России была совершенно не в силах регулярно пополнять ими войска. Планы военных заготовок не выполнены, что было скрыто военным министром от правительства. Легкомысленная непредусмотрительность Сухомлинова и его полная неспособность вдумчиво оценить обстановку, в которой должна была оказаться Россия в период серьезных военных операций, привела великую державу к катастрофе. Оказалось, что военным министром не были заблаговременно предприняты действенные меры оперативного увеличения мощностей отечественной военной промышленности и обеспечения снабжения русской действующей армии из-за границы. Он не только скрыл от правительства истинное положение вещей, но даже давал успокоительные заверения в легкой и быстрой победе над врагом…». Генерал Сухомлинов, сидевший в зале, грубо прервал его речь и высокомерно выкрикнул: «Вам кажется, что только у Вильгельма все хорошо! Если послушать Шигарева, все пошло бы несравненно лучше, если бы он занимал мое место».

Бездарность в сочетании с ничем не оправданным спокойствием военного министра поражали россиян. В Думу тогда прямо с боевых позиций явилась группа офицеров-фронтовиков, которые гневно выкрикивали в адрес Сухомлинова и ему подобных: «Мы им много раз говорили, но они ничего не делают. Что же нам остается – стрелять по их кабинетам?!»

Все открыто возмущались безответственностью и безнравственностью Сухомлинова, его самодурством – поведением, граничившим с предательством. Петербургские газеты с негодованием писали о вопиющем случае – странной дружбе военного министра с австрийским консулом Альтшиллером, который, как впоследствии оказалось, являлся кадровым германским шпионом. Поражала наивная беспечность генерал-адъютанта Сухомлинова, который, несмотря на неоднократные предупреждения компетентных служб русской контрразведки и их настоятельные рекомендации прекратить с австрийским дипломатом всякую связь, упорно отказывался этому верить, продолжая оказывать Альтшиллеру дружеское внимание, принимая шпиона не только в личных апартаментах своей резиденции на набережной Мойки, но и в своем рабочем кабинете. В этой дружбе корреспонденты столичных средств массовой информации прослеживали, кстати, и четкую финансовую заинтересованность молодой мадам Сухомлиновой, женщины алчной и весьма расточительной, огромные расходы которой и астрономические портновские счета, как позже оказалось, регулярно оплачивались другом семейства Сухомлиновых – австрийским консулом. Поразительно, но Альтшиллер имел свободный и неограниченный доступ в личный кабинет военного министра, где мог беспрепятственно просматривать секретную военную корреспонденцию, вскрывал служебные письма и даже «помогал» Сухомлинову принимать «верные решения». Непостижимо! Однако главным советником российского военного министра действительно тогда являлся германский шпион. Народ возмущался, требовал незамедлительного суда над генералом, а симпатизирующая ему императрица Александра Федоровна горестно писала своему супругу: «…Солдаты в отчаянии, говорили, что не хотят идти на врага с голыми руками. Ярость офицеров против Сухомлинова безмерна. Бедняга! Все проклинают его имя и жаждут его отставки!»

Несмотря на народные волнения и постоянные требования сурового наказания Сухомлинова, Николай II длительное время уступал просьбам своей жены и всякий раз пытался спустить дело на тормозах. Генерал-адъютант Сухомлинов некоторое время продолжал руководить Военным министерством, однако под давлением общественного мнения летом 1915 года все же был смещен с должности и арестован. Расследование его деятельности позволило не только обвинить его в несоответствии занимаемой должности, но и инкриминировать ему обвинения в шпионаже. Вскрылась история с бывшим внештатным агентом московской полиции Николаем Соловьевым, дельцом, фальшивомонетчиком и любовником молодой супруги генерал-адъютанта Сухомлинова и по его протекции назначенного штатным сотрудником военной контрразведки.

Официальное обвинение в предательстве военного министра также базировалось на преступном покровительстве и оказании услуг жандармскому подполковнику Сергею Мясоедову – весьма подозрительной личности, авантюристу, а впоследствии и германскому шпиону. Начальник жандармского отделения на пограничной станции Вержболово Сергей Мясоедов, награжденный императором Николаем II «За образцовый порядок на станции» золотым браслетом с рубинами и брильянтами, а позже – именными золотыми часами с царским вензелем, в 1907 году за неблаговидные проступки (спекуляцию, взятки, контрабанду) и по служебному несоответствию был с позором уволен со службы и разжалован. Однако это его не особенно огорчило. Женившись на Кларе Гольдштейн и получив за ней немалое приданое, бывший старший жандармский офицер занялся доходным, но весьма сомнительным бизнесом. Совместно с родственниками супруги, Давидом и Борисом Фрайбергами, он организовал Русское Северо-Западное пароходство для перевозки еврейских эмигрантов в Америку и неплохо на этом заработал. Кроме того, наблюдавшая за бурной коммерческой деятельностью Мясоедова русская контрразведка с удивлением обнаружила, что, не имея ни одной российской награды, новоявленный предприниматель, был награжден двадцатью шестью иностранными орденами, в том числе шестью германскими.

В 1911 году отдыхавшая в Карлсбаде жена Мясоедова «случайно» познакомилась и свела тесную дружбу с супругой военного министра России Сухомлинова. Войдя таким образом в полное доверие к сановному генерал-адъютанту, Мясоедов по его личному распоряжению не только восстанавливается на службе в жандармерии, но даже назначается начальником контрразведки одного из западных военных округов, получив при этом официальный доступ к важнейшим секретным документам Генштаба.

В апреле 1912 года в ряде российских газет появилась информация, утверждающая, что Мясоедов является германским шпионом. Инициатором разоблачительной кампании становятся депутат Государственной думы А. И. Гучков и редактор газеты «Новое время» А. С. Суворин. Официальное служебное расследование действительно подтвердило подозрительную деятельность Мясоедова, однако в этот раз он легко отделался от наказания с помощью дружеской защиты генерала Сухомлинова, но все же его отстранили от работы и вновь разжаловали. Однако с началом Первой мировой войны, в 1914 году, к удивлению всех, по распоряжению самого военного министра Сухомлинова Мясоедов внезапно производится в полковники и зачисляется в штаб 10-й армии, где руководит разведкой, контрразведкой и активно снабжает германское командование ценной военной оперативной информацией. Пользуясь своим ответственным служебным положением, полковник Мясоедов через свою жену передал противнику важные секретные документы – оперативные карты с подробностями расположения русских воинских подразделений 10-й армии. За эту «операцию» он получил благодарность немецкого командования и денежный гонорар в размере 30 тысяч рублей. Пойманный с поличным и арестованный жандармский полковник, несмотря на веские улики его преступной деятельности, на допросах полностью отрицал предъявленные ему обвинения в шпионаже. Но, на его беду, из германского плена «бежал» подпоручик Колаковский, завербованный немецкой разведкой и засланный для совершения в русском тылу целого ряда диверсий. Перед забросом в русский тыл завербованный немецкий агент имел указание при необходимости обращаться за помощью к… полковнику Мясоедову, но при своем задержании дал в русской контрразведке добровольное признательное показание и полностью охарактеризовал преступную деятельность полковника Мясоедова. Наконец-то в деле германского агента поставили точку. 18 марта 1915 года Мясоедов был повешен в Александровской цитадели. Разразился грандиозный скандал, в котором главным фигурантом проходил покровитель германских агентов и главный резидент немецкой разведки – российский военный министр генерал-адъютант Сухомлинов, препровожденный сначала под домашний арест с подпиской о невыезде, а затем, в декабре 1916 года, заключенный в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Однако усилиями императрицы Александры Федоровны «бедняга» Сухомлинов вскоре «по состоянию здоровья» был переведен в нервную клинику, а из нее затем милостиво отпущен домой.

С позором отставленный от должности генерал В. А. Сухомлинов освобождает казенные апартаменты на набережной Мойки и вместе с семьей переселяется в арендуемую квартиру доходного дома в районе Коломны, на Офицерской улице, 53.

После Февральской революции Сухомлинов был вновь арестован и предан суду Временного правительства по обвинению в измене, в бездействии, во взяточничестве и приговорен судом к пожизненной каторге. В деле бывшего военного министра фигурировали шесть томов документов, хранящихся в канцелярии Верховной следственной комиссии, полностью обличающих заключенного в предъявленных ему обвинениях. Суд проходил в период с 10 августа по 12 сентября 1917 года. Председательствующим суда являлся сенатор Н. Н. Таганцев, обвинителем – В. П. Носович, а защитником – М. Г. Казаринов. В качестве соучастницы к суду привлекалась и жена генерала Сухомлинова. Петроградские газеты тогда писали, что большинство предъявленных обвинений бывшему военному министру Российской империи на суде не подтвердились, однако генерала все же признали виновным в «недостаточной подготовке армии к войне». 20 сентября 1917 года генерала приговорили к бессрочной каторге, к лишению всех прав и состояния, его супругу суд тогда оправдал. После апелляции адвокатом приговора пожизненная каторга В. А. Сухомлинову была заменена тюремным заключением его в Трубецком бастионе Петропавловской крепости Петрограда. После Октябрьского государственного переворота 1917 года заключенного Сухомлинова перевели в городскую тюрьму «Кресты». 1 мая 1918 года генерал, достигший 70-летнего возраста, был амнистирован советским правительством, освобожден из заключения и выехал с семьей в Финляндию, из которой затем переехал в Германию. В эмиграции он опубликовал книгу «Воспоминания», в ней он попытался представить себя в роли «ангела миротворца», выступающего за сердечную дружбу двух стран – России и Германии. Жизнь в эмиграции была полна злоключений. Генерал бедствовал, голодал и умер в 1926 году.

Преемником генерала В. А. Сухомлинова на период с 13 июля 1915 года по 15 марта 1916 года становится начальник Главного штаба – генерал от инфантерии Алексей Андреевич Поливанов, человек, близкий к правым буржуазным кругам Государственной думы, вовлеченный А. И. Гучковым в «революционную работу». С самого начала Первой мировой войны он принимал деятельное участие в работе принца А. П. Ольденбургского по эвакуации раненых. Приняв пост военного министра, Поливанов сосредоточил работу Военного ведомства на улучшении снабжения русской армии. Генерал, по мнению офицеров, все же сыграл важную роль в перестройке военной промышленности и преодолении кризиса в поставках в армию оружия и боеприпасов. Он активно выступал за победоносное продолжение войны, считал вопрос победы вопросом жизни для России, полагая, в своих выступлениях, что для этого никто не должен оставаться в стороне от войны и обязаны работать все, кто может работать. Французский дипломат Морис Палеолог, посол в Петрограде, отмечал в своих воспоминаниях, что генерал Поливанов – человек образованный, деятельный и работоспособный, обладающий духом организации и командования. Кроме того, ему приписывают либеральные убеждения, вызывавшие сочувствие к нему со сторону членов Государственной думы.

Алексей Андреевич Поливанов

Российский политический деятель, крайний реакционер, один из лидеров «Союза русского народа», председатель Совета объединения дворянства, стоявший во главе крайне правых в Государственной думе, Н. Е. Марков писал в эмиграции, что «Поливанов – честолюбивый и беспринципный генерал. Один из первых перешел на сторону большевиков и служил в роли военспеца и организатора Красных полков. Находясь девять месяцев во главе Военного министерства, Поливанов, являясь председателем Особого совещания по обороне государства, обвинял руководителей артиллерийского управления в собственных просчетах в военном строительстве и мобилизационной подготовке».

Указом Николая II генерал А. А. Поливанов освобождается от должности военного министра Российской империи 15 марта 1916 года.

После Февральской революции 1917 года он все-таки назначается Временным правительством председателем Особой комиссии по реорганизации армии на демократических началах и Комиссией улучшения быта военных чинов.

Дмитрий Савельевич Шуваев

В 1918 году Поливанов арестовывается ВЧК, но вскоре освобождается. С февраля 1920 года он переходит на службу в РККА, являясь членом военно-учебной редакции, членом Военно-законодательного совета Красной армии, членом Особого совещания при Главнокомандующем РККА. В 1920 году во время советско-польских мирных переговоров Поливанов назначается военным экспертом. Во время командировки в Прибалтику он заболевает тифом и 25 сентября 1920 года умирает в Риге. Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры в Петрограде с воинскими почестями.

Преемником Алексея Андреевича Поливанова в марте 1916 года становится 18-й военный министр – Дмитрий Савельевич Шуваев, ставший во главе Вооруженных сил Российской империи в сложный период.

Император Николай II, расположившийся в царской ставке, дислоцирующейся в Витебской губернии, в старинном городе Орше на реке Днепре, 11 марта 1916 года запишет в своем дневнике: «Вечером говорил с Шуваевым – думаю назначить его Военным министром». А 14 марта Николай II отметит: «Утром стоял туман после морозной ночи; после полудня вышло солнце. Назначение Шуваева военным министром сегодня сделалось известным. После завтрака принял его, а затем – ген. Маниковского».

Назначенный Николаем II новый военный министр Дмитрий Савельевич Шуваев, занимавший эту должность с 15 марта 1916 по 3 января 1917 года, с 8 августа 1909 по апрель 1914 года являлся начальником Главного интендантского управления Военного министерства. Его деятельность проходила в период военной реформы 1905–1912 годов. Реорганизация интендантского ведомства в армии предусматривала усиление его технического комитета представителями ряда гражданских ведомств – Министерств финансов, торговли, промышленности и др. В 1900 году при Академии Генерального штаба даже создали Интендантскую академию.

Генерал от инфантерии Д. С. Шуваев руководил подготовкой российского интендантства к Первой мировой войне и снабжению войск. 13 декабря 1915 года он назначается главным полевым интендантом и начальником управления Главного полевого интендантства Ставки Верховного Главнокомандующего – самого российского императора Николая II.

4 ноября 1916 года новый военный министр империи выступил на заседании Государственной думы, с возмущением обличая агрессивного противника, развязавшего Мировую войну с целью «подчинить себе силой оружия и захватить преобладающее, первенствующее значение среди всех народов. В этом вражеском стане десятки лет точили мечи, готовили орудия и ждали только времени, когда можно будет напасть на своих соседей, с тем чтобы молниеносным ударом сокрушить и заставить их подчиниться своей воле. Однако их молниеносные удары исчезли как дым. 27 месяцев тянется война, и сколько она протянется – один Бог знает. По моему глубокому убеждению, как старого солдата, из того, что приходится наблюдать, каждый день мы приближаемся к победе, каждый день приближает нашего коварного, дерзкого врага к поражению…».

Бурные и продолжительные аплодисменты сопровождали тогда эту речь нового главы Военного ведомства и ее заключительное заверение «во что бы то ни стало способствовать выполнению повелительных указаний Державного Верховного нашего Главнокомандующего, нашей доблестной армии: „Победить сломленного и надломленного врага. Нет такой силы, которая могла бы одолеть русское царство“».

Через два месяца, 3 января 1917 года, генерала Д. С. Шувалова уволили с поста военного министра, назначив его членом Государственного совета. После Октябрьского переворота генерала как бывшего царского министра арестовывают и препровождают в ВЧК, но затем благополучно освобождают, с первых дней своего существования советская власть даже доверяет ему воспитание командиров Красной армии. Курсантов военных заведений интересовала судьба их преподавателя. Они часто спрашивали его напрямик: почему его, царского военного министра, тогда не расстреляли в ЧК? На что он с достоинством всегда отвечал: «А за что меня расстреливать? Феликс Эдмундович знает, кто враг, а кто друг советской власти. К моему счастью, ЧК возглавляет человек большого ума и сердца, безупречно честный справедливый и прозорливый – Феликс Эдмундович».

И Шуваев полностью оправдал высокое доверие новой власти по воспитанию командиров Красной армии. В 1920 году он назначается начальником штаба и командующим 4-й армией. В 1922 году ему доверяется пост начальника штаба Петроградского военного округа РККА, а затем бывший генерал становится преподавателем тактики на известных военных курсах «Выстрел». В 1926 году Д. С. Шуваев с почетом увольняется в отставку по возрасту (ему исполнилось 72 года). С 1927 года заслуженный советский персональный пенсионер РСФСР Шуваев жил в Липецке. Однако 8 августа 1937 года Шуваев арестовывается органами НКВД по обвинению в антисоветской агитации (ст. 58–10, 58–8 УК РСФСР). 19 октября 1937 года тройкой УНКВД по Воронежской области дело в отношении его было прекращено «за преклонностью возраста и болезнью», и его освободили. Через два месяца, 5 декабря 1937 года, Д. С. Шуваева вновь арестовывают «за антисоветскую агитацию» и 15 декабря приговаривают к расстрелу. Приговор выполнен 19 декабря 1937 года. Решением президиума Липецкого областного суда 22 декабря 1956 года генерал Д. С. Шуваев посмертно полностью реабилитирован.

В конце декабря 1916 года император Николай II, принявший на себя звание Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, вернулся из Ставки в Царское Село. В субботу 31 декабря вся семья императора пошла к молебну. Николай II горячо молился, чтобы Господь смилостивился над Россией.

3 января нового 1917 года, во вторник, император Николай II запишет в своем дневнике: «Утром у меня был Воейков. После небольшой прогулки принял Шуваева, который уходит (в отставку. – Г. З.), и Покровского…».

Так морозным январским днем произошел незаметный ритуал отставки предпоследнего военного министра Российской империи генерала Дмитрия Савельевича Шуваева – главного арендатора военной резиденции в домах № 67 и 69 на набережной реки Мойки.

А через четыре дня, 7 января 1917 года, император без каких-либо эмоций спокойно начертает в своем дневнике: «Беляев имел свой первый доклад как военный министр».

Кадровая «министерская чехарда» наконец-то завершилась назначением императором последнего военного министра Российской империи – начальника Генштаба, генерала от инфантерии Михаила Алексеевича Беляева. Командовать последней казенной резиденцией генералу Беляеву пришлось всего неполных два месяца.

Друзья генерала Михаила Алексеевича Беляева сочувствовали и сожалели подобному назначению своего приятеля, а враги – злорадствовали.

Протопресвитер (старший священник) Русской армии и флота отец Г. И. Шавельский в своих воспоминаниях в эмиграции писал: «Все считали его трудолюбивым, исполнительным, аккуратным, но лишенным Божьего дара, острого широкого кругозора работником, часто мелочным и докучливым начальником. Таким он остался до последнего времени. В военные министры он, конечно, не годился».

Российский дипломат, советский генерал-лейтенант Алексей Алексеевич Игнатьев (1877–1954), автор известных воспоминаний «50 лет в строю», трижды переизданных в СССР, был знаком с М. А. Беляевым задолго до его неожиданного высокого назначения императором на столь трагическую для него государственную должность. Вот что он писал в своих воспоминаниях о Беляеве: «Беляева, будущего военного министра, я знал по маньчжурской войне. Там ему, полковнику Генерального штаба, не нашли лучшего применения, как заведовать полевым казначейством. Он привозил нам из тыла кипы желтых рублевых бумажек – наше жалованье: бумажки мы прозвали „чумизой“, а Беляева – „мертвой головой“ из-за лысого, лишенного всякой жизни черепа. Как я мог предполагать, что именно этому усердному кабинетному работнику, давно оторванному от армии и военной жизни, суждено будет сделать столь блестящую карьеру?!

Михаил Алексеевич Беляев

От природы застенчивый и боявшийся собственной тени, Беляев знал в свое время маньчжурских „зонтов“, остерегался их едких язычков и потому, несмотря на свой генеральский чин, относился к ним всегда с некоторой опаской…».

Беседа с Беляевым позволила графу А. А. Игнатьеву впоследствии охарактеризовать его как самого покорного и удобного прислужника последних лет Российской империи в невероятно тяжелых условиях на фронтах Первой мировой войны.

1 августа 1914 года М. А. Беляев назначается исполняющим обязанности начальника Генерального штаба и 2 апреля 1916 года утверждается Николаем II в этой должности. В августе того же года генерал от инфантерии М. А. Беляев отстраняется от должности начальника Генштаба и назначается членом Военного совета и представителем русского командования при румынской Главной квартире. И, наконец, 3 января 1917 года внезапно становится военным министром Российской империи.

В дни Февральской революции 1917 года новый военный министр делает слабые попытки организовать решительное подавление беспорядков в столице. Беляев совместно с начальником Петроградского военного округа и командующим войсками округа генерал-лейтенантом С. С. Хабаловым объявляют в Петрограде осадное положение и просят Ставку организовать присылку в столицу с фронта верных престолу воинских частей.

Главнокомандующий всеми сухопутными и морскими вооруженными силами император Николай II 27 февраля 1917 года запишет в своем дневнике: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к сожалению, в них стали принимать участие войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия!» На следующий день, 28 февраля, Николай II долго разговаривал с генерал-адъютантом, членом Государственного совета и командующим Юго-Западным фронтом Н. И. Ивановым и распорядился направить в мятежный Петроград, в помощь военному министру Беляеву и командующему Петроградским военным округом генералу Хабалову, верные трону войска для наведения порядка в столице. 28 февраля 1917 года из Царской Ставки в Петроград отправился специальный военный эшелон с георгиевскими кавалерами под командованием генерала Н. И. Иванова, наделенного диктаторскими полномочиями для подавления мятежа и водворения порядка в Петрограде. Однако особый воинский эшелон не смог прорваться в столицу, ибо все железнодорожные пути к этому времени уже оказались заняты восставшими войсками.

1 марта 1917 года по постановлению Временного революционного правительства на набережной реки Мойки, в резиденции военного министра Российской империи, арестовывается его глава – последний военный министр М. А. Беляев, ставший одним из заключенных казематов Петропавловской крепости. Правда, его довольно скоро освободили из заключения. Однако по постановлению Временного правительства от 1 июля 1917 года его вновь подвергают аресту, в крепости даже заводят официальное судебное дело. На многочисленных допросах бывшего царского военного министра Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства, пытавшаяся обвинить М. А. Беляева в злоупотреблениях, не смогла установить в ходе судебного следствия каких-либо преступлений и криминальных проступков со стороны обвиняемого. После Октябрьского переворота 1917 года Михаил Алексеевич Беляев освобождается из тюрьмы постановлением революционного советского правительства. Он остается в Петрограде, ведет затворнический образ жизни и участия в общественных мероприятиях и политической работе не принимает. Однако, несмотря ни на что, генерал, старый государственный деятель и последний военный министр Российской империи, в 1918 году внезапно арестовывается по ордеру ЧК и через несколько дней приговаривается к расстрелу. Приговор немедленно приводится в исполнение.

В опустевшем особняке военного министра на набережной Мойки в доме № 67 после Октябрьского переворота располагался Народный комиссариат по военным делам и его Политическое управление. После перенесения советской столицы в Москву и переезда в нее советского правительства здесь располагался Адмиралтейский районный совет. 17 декабря 1917 года в бывшем доме военного министра на совещании военных специалистов и выборных делегатов Общеармейского съезда по демобилизации старой армии выступал В. И. Ленин, а через пять дней в этом же здании совместно с представителями Генерального штаба Владимир Ильич принимал участие в совещании, посвященном вопросам демобилизации старой русской армии и создании новой – Красной армии.

Ранее, в первые дни Октябрьского государственного переворота 1917 года, здания на набережной реки Мойки, 67 и 69, занимал Военно-революционный комитет для переговоров по прямому проводу со Ставкой.

С 1926 года оба особняка занимала ленинградская строительная организация «Шестнадцатый трест».

В 1935 году в ведении президиума Ленсовета образуется Ленпроект, на функции которого возлагается проектирование строительства и спецоборудования в городе. В зданиях № 67–69 на набережной реки Мойки разместился трест Ленпроекта по проектированию жилищного гражданского коммунального строительства, архитектурно-проектировочные мастерские № 1, 6 и его инженерно-техническая контора.

В излучине правого берега реки Мойки

За небольшим плавным поворотом реки Мойки, между двумя цветными мостами – Красным и Синим, расположен старинный квартал правого берега петербургского водоема. Этот уголок городского пейзажа центрального района бывшей имперской столицы по сию пору сочетает в себе классическую строгость стольного града, прелесть отечественной красоты и производит неизгладимое приятное впечатление. Квартал ограничен переброшенными через реку старинными цветными мостами – Красным, являющимся продолжением Гороховой улицы, и самым широким в городе Синим мостом (97,3 м), считающимся многие годы неотъемлемой частью Исаакиевской площади. Укоренившийся обычай окрашивать первые мосты, переброшенные через реку Мойку, в разные цвета возник в XVIII столетии, когда Петр I повелел «одинаковые по внешнему виду деревянные мосты впредь красить в разные цвета специально для различия, чтобы каждый из оных имел свое лицо». В наши дни исторический квартал зданий в непосредственной близости от Красного моста, на углу набережной Мойки, 73, и Гороховой улицы, 15, возглавляет любопытное строение, представляющее собой весьма удачный пример включения в историческую застройку старого квартала необычного коммерческого здания – Торгового дома фирмы «С. Эсдерс и К. Схейфальс», построенного в 1907 году по проекту петербургских архитекторов В. А. Липского и К. Н. де Рошефора в стиле модерн, столь характерного для начала XX столетия. Необычное здание стало доминантным узлом исторического квартала, видным издалека, и вот уже более ста лет оно является одним из достопримечательных архитектурных символов правого берега Мойки.

У Красного моста через Мойку. 1830-е гг.

История огромного земельного участка современного углового дома № 73/15 у Красного моста, весьма продолжительная и сложная, началась.

В 1738 году именным указом императрицы Анны Иоанновны тайному советнику сенатору Василию Яковлевичу Новосильцеву жалуется сквозной земельный участок с предписанием «строить по Большой Гостиной улице палаты в один апартамент на погребах, по Гостиной набережной (сиречь по Мойке. – Г. З .) в два апартамента на погребах, а по средней першпективой (Гороховой улице. – Г. З .) в один апартамент».

В 1746 году огромный участок разделяется. Наследник Василия Яковлевича, отставной ротмистр Александр Васильевич Новосильцев продает строения и участки по Большой Морской и по Адмиралтейской (Гороховой) улицам жене поручика Степана Дмитриевича Травина, Марье Петровне. Участок перестает быть сквозным, а оставшаяся его часть, выходящая на правый берег Мойки, остается отделенной от остальных и также вскоре продается наследником с находящимся на нем к этому времени каменным домом вице-президенту Юстиц-коллегии Фридриху фон Бремеру. В 1778 году новый владелец каменного особняка на Мойке продает участок придворному портному Крестьяну Федорову (Христиану Фридирху) Поппе. Однако в 1783 году его вдова Авдотья Федоровна была вынуждена продать участок на Мойке и дом в уплату долгов своего супруга портному «здешнего портновского цеха» Карлу Гейдеману, владевшему приобретенной недвижимостью в течение семи лет.

В начале XIX столетия участком на углу набережной реки Мойки и Гороховой улицы, вблизи Красного моста, с расположенным на нем каменным трехэтажным на полуподвале домом с балконом уже владел коммерции советник, городской голова Николай Дмитриевич Меншиков. Его преемник и наследник статский советник Д. Н. Меншиков проводит частичную перестройку родового дома по проекту столичного зодчего Ф. И. Габерцетеля, а в 1860 году осуществляет по проекту зодчего И. И. Цима капитальную перештукатурку фасадов особняка по набережной Мойки и Гороховой улице. Новый владелец дома возводит во дворе каменные служебные флигели и даже фотопавильон, спроектированный в 1861 году архитектором А. А. Докушевским.

С 1870 года в угловом доме № 73/15 располагалась знаменитая на весь Петербург гомеопатическая аптека, а в 1890-х годах в здании открылась гомеопатическая лечебница. Одну из квартир дома статского советника Д. Н. Меншикова тогда арендовал знаменитый врач-гомеопат А. Ф. Флеминг.

В 1905 году представители правления знаменитой Бельгийско-Голландской торговой фирмы «С. Эсдерс и К. Схейфальс», мирового поставщика готового женского и мужского платья, купили у внука первого владельца участок и угловой дом на набережной реки Мойки, 73, и Гороховой улице, 15, перешедший ему по наследству от отца. В этом же году бельгийский подданный С. Эсдерс и нидерландский подданный К. Схейфальс подали на высочайшее имя официальное прошение о позволении постройки пятиэтажного, с мансардой здания для современного торгового дома на приобретенном ими участке. Разрешение было получено, строительная площадка расчищена и освобождена от старого жилого трехэтажного дома и дворовых служебных флигелей, и в период 1906–1907 годов у Красного моста на углу набережной реки Мойки и Гороховой улицы по проекту петербургских зодчих Владимира Александровича Липского и Константина Николаевича де Рошефора возвели необычное пятиэтажное строение Торгового дома «С. Эсдерс и К. Схейфальс», спроектированное в стиле модерн.

Мойка у Красного моста. Современный вид

Уместно упомянуть, что талантливый молодой архитектор В. А. Липский успешно завершил обучение в Академии художеств и был выпущен из нее в 1893 году в звании классного художника второй степени. Участвовал в целом ряде творческих архитектурных конкурсов и был отмечен золотой медалью «За лучший проект гостиницы для приезжих в Петербург». Являлся автором проектов целого ряда доходных домов Северной столицы.

Компаньон архитектора В. А. Липского – зодчий Константин Николаевич де Рошефор-младший, также работавший в столице в начале XX столетия, приходился сыном Николая Ивановича де Рошефора-старшего, французского графа, и русской дворянки. Ребенком из Парижа его привезли в Россию и определили в русское подданство. Отец будущего архитектора-модерниста получил в России две специальности – военного инженера и архитектора. Своей самой крупной архитектурной работой Николай Иванович де Рошефор считал проект капитальной перестройки в 1890-х годах дворца великой княгини Ксении Александровны на левом берегу Мойки (дом № 106). Многие годы этот талантливый инженер и архитектор являлся главным редактором известного журнала «Зодчий». Его сын, Константин Николаевич де Рошефор, одаренный архитектор и весьма работоспособный специалист, являлся автором проектов не только значительного числа столичных доходных домов, весьма представительных внешне и прекрасно спланированных внутри, но и известным мастером модного тогда в Петербурге архитектурного стиля модерн. К. Н. де Рошефор стал соавтором проекта Торгового дома всемирно известной бельгийско-голландской фирмы «С. Эсдерс и К. Схейфальс Au pont rouge» («У Красного моста»). Основу необычного здания Торгового дома составлял массивный металлический каркас, общий вес которого достигал 70 000 пудов. Заказ на его изготовление был выполнен петербургским заводом именитого немецкого купца Э. Тильманса. В проекте необычного здания зодчие предусмотрели украшение фасадов углового строения богатым штукатурным декором. Обращают на себя внимание огромные окна и довольно узкие простенки коммерческого сооружения, формирующие контрастную геометрическую поверхность фасадов здания. В трех нижних этажах строения авторы проекта предусмотрели прямоугольные окна, в четвертом этаже – оконные проемы с полукруглым завершением, а в пятом были установлены сдвоенные окна.

Верхний, мансардный, этаж архитекторы посчитали целесообразным украсить окнами подковообразной формы, простенки фасадов отделали спадающими с медальонов гирляндами. Изображение кувшинок украшало надоконное пространство четвертого этажа здания. Фасад строения со стороны Гороховой улицы декорирован невысоким аттиком с вызолоченными именами владельцев Торгового дома «У Красного моста».

Авторы проекта предусмотрели оригинальный срезанный угол здания, создававший впечатление плавного перехода от Гороховой улицы к набережной реки Мойки. Угол дома при завершении его строительства венчал богато декорированный высокий кивер, ставший не только прекрасным украшением Торгового дома «У Красного моста», но и сделавший его своеобразной доминантой этого исторического участка реки Мойки.

Немаловажной заслугой авторов проекта Торгового дома «С. Эсдерс и К. Схейфальс», безусловно, явилась их уникальная работа, позволившая зодчим весьма искусно и удачно вписать в структуру старой жилой застройки махину довольно громоздкого пятиэтажного здания коммерческого назначения. До 1918 года необычное здание оставалось одним из доминантных узлов набережной реки Мойки. Торговый дом с его высоким кивером был виден издалека, до тех пор пока в советские годы как-то незаметно сначала был поврежден угол дома, а затем утрачены венчавшие его купол и шпиль.

В 1906 году, после завершения комплекса строительных и отделочных работ, в здании в течение десяти лет располагался один из крупнейших в Петербурге модных универсальных магазинов, торговавших верхней одеждой, обувью, галантереей, разнообразными предметами личного туалета и обихода. О нем много писали, говорили и положительно характеризовали работу зодчих. Приемочная авторитетная комиссия с удовлетворением отметила, что возведенное на угловом участке № 73/15 правого берега реки Мойки и Гороховой улицы торговое коммерческое предприятие полностью соответствует современным требованиям крупного торгового центра. Внешний вид его действительно выглядел необычно. Использование металлического прочного каркаса и широких больших остекленных поверхностей делали это сооружение необычайно интересным и современным. Своей планировкой и удобным размещением торговых и демонстрационных залов, прекрасных складских и офисных помещений здание полностью соответствовало лучшим европейским универсальным магазинам начала XX столетия. В течение десяти лет, до 1917 года, Торговый дом на Мойке у Красного моста считался самым модным и богатым торговым предприятием, имевшим постоянных состоятельных покупателей, создававшим для них комфортные условия и предлагавшим широкий товарный ассортимент. После Октябрьского переворота 1917 года здание, оставленное владельцами Торгового дома «У Красного моста», полтора года пустовало. 23 июля 1919 года совет народного хозяйства Северного района Петрограда вынес официальное решение о передаче здания магазина женского, мужского и детского платья на набережной Мойки, 73, швейной Центральной фабрике. В 1922 году этому ленинградскому производству присвоили имя советского комиссара по делам печати, пропаганды и агитации В. Володарского (настоящее имя и фамилия – Моисей Маркович Гольдштейн), бывшего до революции петербургским портным и убитого в 1918 году эсером.

Торговый дом «С. Эсдерс и К. Схейфальс у Красного моста». Современный вид

В соответствии с постановлением совнархоза Северного района от 23 июня 1919 года в здании бывшего Торгового дома была образована Центральная государственная фабрика производства одежды. Организовав швейное производство на отремонтированных и налаженных мастерами 150 швейных машинах с ножным приводом, собранных в брошенных хозяевами швейных мастерских города, приступили к серийному пошиву постельного белья, одеял, полотенец и брюк.

В конце осени 1919 года рабочие швейной фабрики, находясь в голодном и холодном Петрограде, над которым нависла явная угроза нападения армии генерала Юденича, наладив работу в две смены, отменив выходные дни, приступили к круглосуточной работе по шитью военного обмундирования для бойцов Красной армии, ведущих оборону города.

А вскоре Центральная государственная фабрика производства одежды вновь перешла на военное положение. Предприятие выполняло срочный государственный заказ – за трое суток работницы фабрики изготовили 3900 маскировочных халатов для красноармейцев для подавления контрреволюционного Кронштадтского мятежа.

Великим подвигом следовало бы назвать работу коллектива этой фабрики во время Великой Отечественной войны, особенно в самые тяжелые месяцы зимы 1941/42 года. Истощенные голодом, замерзшие, при свете коптилок в застывших от холода цехах фабрики, на ручных машинах работницы шили белье для госпиталей и обмундирование офицерам и солдатам, героически защищавшим Ленинград.

После войны, в 1964 и 1966 годах, в соответствии с приказами министра легкой промышленности РСФСР, предприятие становится головным Ленинградским швейным промышленно-торговым объединением им. В. В. Володарского. В годы развала СССР известное промышленное объединение города в 1992 году превращается в «Фабрику одежды Санкт-Петербурга», зарегистрированную как ЗАО.

Архитектурная доминанта Торгового дома «С. Эсдерс и К. Схейфальс» в начале XX столетия возглавила квартал доходных домов на правом берегу реки Мойки от Красного до Синего моста на Исаакиевской площади. Большинство столичных архитекторов при их проектировании обычно включали в новостройки второй половины XIX столетия ранее существовавшие здесь здания конца XVIII века. При этом заметим, что значительное число доходных домов на этом отрезке набережной Мойки было построено в типичном для той эпохи эклектическом стиле – творческом методе, намеренно сочетавшем в себе чужеродные архитектурные элементы в одном художественном образе здания.

Дом 75 по набережной Мойки

Рядом с Торговым домом «С. Эсдерс и К. Схейфальс у Красного моста», вниз по течению реки Мойки, располагался дом № 75 предпринимателя Вельцина, построенный в 1859–1860-х годах городским архитектором Александром Христофоровичем Кольбом. При строительстве нового жилого здания зодчий включил в проект ранее существовавший на участке старый дом конца XVIII – начала XIX столетий. Здание выглядело вполне в стиле эклектических первых построек второй половины XIX века. Соседний дом на набережной реки Мойки, 77, владельца К. А. Тура, известного петербургского мебельного фабриканта, был также спроектирован в духе эклектики архитекторами Павлом Петровичем Жако (1834 г.) и Егором Андреевичем Туром (1858 г.), перестроившим доходный дом своего знаменитого брата. Архитектор Тур последовательно разработал два варианта перестроечного проекта, в которых применил различную орнаментацию, украшающую фасад доходного дома. В первом варианте фасад был декорирован под ренессанс, а во втором – под барокко.

Дом 77 по набережной Мойки

Следующий участок на набережной Мойки, 79, занимал дом Ф. Пожелиса, возведенный в 1859 году по проекту архитектора Альберта Катариновича Кавоса в стиле эклектики, господствовавшей в те годы в русской архитектуре. Сегодня здание считается объектом культурного наследия Северной столицы. В застройке квартала, начиная с 1870-х годов, эклектика становится частой и модной манерой в организации столичных доходных домов. Одним из первых архитекторов, работавших в этом стиле, стал талантливый петербургский архитектор М. А. Макаров, построивший в конце 1860 – начале 1870-х годов немало замечательных доходных домов в этой оригинальной и новомодной манере. Его проекты высоко ценились домостроителями и коллегами по работе. Популярный столичный журнал «Зодчий» тепло отзывался в 1875 году о «гениальных попытках покойного Макарова» по части «смешения стилей». Подтверждением высокой оценки работы знаменитого зодчего служит доходный дом № 81 на набережной Мойки, принадлежавший маркизу А. Ф. Паулуччи. Позднее, после перестройки здания, его приобрел купец 2-й гильдии Доминик Риц-а-Порто, передавший недвижимость по наследству своему сыну – Якову Дементьевичу Риц-а-Порто – коллежскому советнику, служившему обер-прокурором во втором департаменте Правительствующего сената.

Дома 79 и 81 (справа налево) по набережной Мойки

Дом № 81 так же, как и его сосед на набережной Мойки, построен в эклектической манере академиком архитектуры Михаилом Алексеевичем Макаровым на большом сквозном участке, выходившем своими фасадами на Большую Морскую улицу, 36, и на набережную Мойки, 81.

История участка с доходными домами № 36 и № 81 аналогична истории у большинства доходных домов на дарованных наделах квартала, ограниченного Красным и Синим мостами. Она началась в первые годы основания Санкт-Петербурга. Известно, что в начале 30-х годов XVIIII столетия здесь первоначально располагался двор с деревянным домом и дворовым флигелем полковника Владимира Васильевича Измайлова, продавшего свою недвижимость в 1734 году петербургскому ювелиру «иноземцу французской нации Венедикту Гравро». Авторы книги «Большая Морская улица» Л. И. Бройтман и Е. И. Краснова на основании архивных документов отмечали, что иноземец Гравро «построил на участке каменные палаты на 10 саженях и довольное деревянное строение, но в 1736 году оное деревянное строение полностью сгорело, да и в каменных платах все внутри полностью выгорело, так что многого тогда за недостатком владелец так и не восстановил».

Недостаток денежных средств для окончания ремонта сгоревшей в пожаре недвижимости заставил Гравро в 1741 году продать участок и недостроенный дом бухгалтеру Адмиралтейств-коллегии Ивану Михайловичу Обухову, подавшему тогда прошение руководству экспедиции над верфями и строениями о разрешении купить дом «гранильного мастера Гравера», ибо его собственный дом также сгорел «в губительном пожаре у Синего моста». Обухов клятвенно обязывался построить дом на Мойке и строения во дворе за пять лет. Свое обещание он выполнил, поскольку каменный дом Гравро не весь был поврежден огнем. Здание на Мойке не блистало особой красотой, его возвели в восемь осей, с высоким нижним подвальным этажом и капитальным вторым жилым ярусом. Позже И. М. Обухов возвел второй дом на участке, выходящий фасадом на Большую Морскую улицу. Практичный хозяин выгодно сдавал в аренду квартиры своей недвижимости. В 1750-е годы в доме арендовал квартиру артист Немецкого театра Карл Людвиг Корн. В 1766 году в доме Обухова жил автор проекта здания Академии художеств Жан-Батист Мишель Валлен-Деламот, работавший тогда над планами первого высшего художественного учебного заведения России в компании с русским архитектором и первым директором Академии художеств Александром Филипповичем Кокориновым (1726–1772).

В 1777 году наследница участка и домов на Большой Морской улице, 36, и набережной Мойки, 81, дочь И. М. Обухова Анна Ивановна Кожина продает дом портному немецкого цеха мастеру Иоганну Готлибу Миллеру. Дом № 36 со стороны Большой Морской улицы был трехэтажным, а на набережную реки Мойки в те годы выходил солидный двухэтажный каменный особняк № 81.

После смерти родителей и прямого наследника Христиана Адольфа Миллера, действительного статского советника, получившего дворянство, Комитет городского строения «предписал произвести оценку дома наследников недвижимости портного Миллера». Многочисленные наследники на семейном совете приняли решение в 1832 году продать всю доставшуюся им в наследство недвижимость за 135 тысяч рублей штаб-лекарю Ивану Ивановичу Персону – врачу Императорского Воспитательного дома, сдававшему квартиры внаем. В адресной книге Санкт-Петербурга за 1837 год арендатором квартиры в доме И. И. Персона на набережной Мойки, 81, значился Сергей Степанович Ланской, знакомый А. С. Пушкина и брат жены известного писателя, музыканта и ученого В. Ф. Одоевского. С. С. Ланской приходился также двоюродным братом второму мужу Н. Н. Пушкиной, полковнику Петру Петровичу Ланскому. Сергей Степанович станет графом и сенатором, министром внутренних дел при императоре Александре II и переедет с набережной Мойки в роскошную казенную квартиру министра.

В 1870-х годах сквозной участок и здания на нем перешли к отставному гвардии поручику маркизу Александру Филипповичу Паулуччи – сыну маркиза Ф. О. Паулуччи, служившему в русской армии и ставшему в 1819 году губернатором Эстляндии.

В 1872 году академик архитектуры Михаил Алексеевич Макаров представил на утверждение разработанные им проекты перестройки фасадов домов по Большой Морской улице, 36, и набережной Мойки, 81. Работы начались в 1873 году, но проект фасада дома по набережной Мойки признали «слишком пестрым и весьма изысканным», и зодчему было рекомендовано представить другой вариант проекта фасада. Однако владелец недвижимости маркиз Паулуччи приказал завершить работы до наступления «ненастной погоды». Строительство дома на Мойке тогда завершил по первым неутвержденным чертежам М. А. Макарова зодчий Александр Васильевич Иванов, ранее построивший несколько доходных домов по проектам того же М. А. Макарова.

В двух нижних этажах здания архитектор предусмотрел огромные широкие окна-витражи, смонтированные при помощи металлических балок-перемычек. В левой части фасада строители установили полукруглый выступ в стене, проходящий через несколько этажей, с застекленными огромными окнами-эркерами.

Михаил Алексеевич Макаров

Пятиэтажный доходный дом на набережной Мойки, 81, с его двухэтажными окнами-витринами, асимметрично размещенным эркером, в общих чертах ничего общего не имеет ни с ренессансом, ни с каким-либо иным классическим архитектурным стилем. Но талантливый зодчий Макаров и не рассчитывал тогда на иной результат. Зодчий, которого любители петербургской архитектуры знали как видного мастера эклектики, по достоинству оценили его работу по отделке фасадов, украшенных замысловатыми декоративными элементами разных архитектурных стилей. После окончания перестройки в доме № 81 побывали члены Общества архитекторов-художников и были приятно удивлены работой академика, с похвалой отозвались о результатах перестроечных работ. Ведущий обозреватель журнала «Зодчий», пораженный увиденным, писал: «Фасады дома Паулуччи, отделанные Макаровым, выглядят прекрасно в стиле всевозможных ренессансов».

Всем любителям живописи хорошо знаком сквозной участок, выходящий на набережную правого берега Мойки и Большой Морской улицы, где в наши дни размещается Правление Санкт-Петербургского союза художников Российской Федерации. История участка и возведенных на нем зданий, согласно архивным документам и историческим публикациям разных лет, обозначена началом сороковых годов XVIII столетия. В 1740-х годах на участке располагались жилые постройки и хозяйственные флигели, выходящие своими фасадами на Большую Морскую улицу и набережную Мойки, принадлежащие петербургскому прокурору Ивану Онуфриевичу Брылкину. В годы царствования российской императрицы Анны Иоанновны столичный прокурор некоторое время проживал со своей семьей в довольно непрезентабельном старом доме на Васильевском острове, полученном в наследство от покойного батюшки, и вынужден был обратиться с прошением к ее величеству «о покупке погорелых мест» на Адмиралтейской стороне для застройки участка в течение пяти лет каменными домами. Просьба И. О. Брылкина была милостиво удовлетворена Анной Иоанновной, но прокурор не успел выполнить своего заверения о возведении на участке каменных строений, поскольку вскорости за какой-то проступок был сослан фаворитом императрицы всесильным графом Эрнстом Бироном в Казанскую губернию.

Брылкина реабилитировала взошедшая на престол в 1741 году Елизавета Петровна и вернула прокурора из ссылки, милостиво назначив его обер-прокурором Сената. На возвращенном ему дарованном участке обер-прокурор Брылкин «под смотрением» столичного архитектора Михаила Григорьевича Земцова построил два каменных дома и хозяйственные флигели.

В 1745 году камергер Иван Онуфриевич Брылкин становится губернатором Астрахани и принимает решение о продаже своей столичной недвижимости. По доверенности Ивана Онуфриевича распродажей участка и домов занимался его брат, подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка Василий Онуфриевич Брылкин.

Каменный дом на Большой Морской улице в 1747 году купила жена придворного камердинера Матвея Ивановича Воронова – Анна Дмитриевна, урожденная Кирьянова. Двор же на реке Мье «со всеми на том дворе каменным и деревянным строением» достался за 4 тысячи рублей некоему Матвею Козьмину.

В 1754 году «полковника Матвея Иванова сына Воронова жена ево вдова Анна Дмитриевна», ставшая к этому времени полновластной хозяйкой двора и возведенных на нем строений, продает свою недвижимость братьям Думашевским – «пример-маэру» Ярославского пехотного полка Алексею Александровичу и капитану Куринского пехотного полка Михаилу Александровичу, которые в 1757 году перепродали свое приобретение камер-юнкеру великой княгини Екатерины Алексеевны Михаилу Михайловичу Измайлову за 8,5 тысячи рублей. После коронации Екатерина II производит его в генерал-майоры, но он уходит в отставку и почти весь период царствования императрицы возглавляет государственное Ведомство строения казенных зданий. В 1763 году в петербургской газете появляется объявление о продаже сквозного участка между правым берегом Мойки и Большой Морской улицей со всеми жилыми и хозяйственными постройками бывшего камер-юнкера М. М. Измайлова.

В этом же году издается неожиданный указ императрицы Екатерины II: «Повелеваем выдать гоф-маршалу Михайле Измайлову, за покупкой у него каменный дом в Большой Морской улице со всеми на оную улицу и на реку Мойку строением, тринадцать тысяч рублей, который дом мы всемилостивейшее жалуем нашему действительному статскому советнику Ивану Елагину в вечное и потомственное владение». Дарованный участок стал ценным подарком новой императрицы Ивану Перфильевичу Елагину, активному стороннику воцарения на русский престол в 1762 году немецкой принцессы Софьи Фредерики Августы – Екатерины Алексеевны. Позже И. П. Елагин станет тайным советником, вице-президентом дворцовой канцелярии и главным директором Императорских театров. Иван Петрович был человеком образованным, являлся любителем литературы и музыки. Его секретарем служил Д. И. Фонвизин, автор знаменитого произведения «Недоросль». Директор Императорских театров писал стихи, был автором драматических произведений и прекрасных зарубежных переводов иностранных писателей. Он первый перевел на русский язык известную повесть А. Прево «История кавалера де Грие и Манон Леско», изданную в России под названием «Приключения маркиза Глаголя».

Елагин вел дружбу с русским историком, археологом Алексеем Ивановичем Мусиным-Пушкиным, впервые опубликовавшим в России такие древнерусские памятники, как «Русская правда» и «Слово о полку Игореве». Его дом стал известным петербургским литературным салоном, посещавшимся признанными отечественными и зарубежными литераторами. Елагин слыл в столице известным магистром столичной масонской ложи, развивающим на этом посту теорию и обряды мистического учения.

Дом 83 по набережной Мойки

В его доме на набережной реки Мойки, 83, останавливался знаменитый граф Калиостро, у которого доброжелательный хозяин пытался научиться делать золото с помощью философского камня.

С именем тайного советника, вице-президента дворцовой канцелярии и главного директора Императорских театров Ивана Перфильевича Елагина в историю Санкт-Петербурга вошел также столичный остров – загородная резиденция екатерининского вельможи и главы масонской ложи. В старину этот остров назывался Мельчуновым, или Мишиным, а со времени обустройства его под летнюю резиденцию Ивана Перфильевича и до сих пор носит свое историческое название – Елагин.

В 1785 году управляющий домами гофмаршала Елагина поместил в газете «Санкт-Петербургские ведомости» объявление: «Подрядчики, желающие построить дом на Мишином острову, могут явиться для переговоров в дом, 83, на Мойке, принадлежащий директору Императорских театров И. П. Елагину». Построенная на острове летняя резиденция Ивана Перфильевича и разбитый при ней прекрасный парк многие годы пользовались доброй репутацией у столичной публики и широким гостеприимством ее владельца, приказавшего дворецкому бесплатно угощать всех желающих обильным обедом и ужином. В особые праздничные дни в саду Елагина острова всегда играла музыка, выступали комедианты и запускались в небо разноцветные потешные огни.

Иван Перфильевич Елагин

После смерти И. П. Елагина в 1794 году основными наследниками его немалого состояния стали супруга и дочь. Участок же в границах Большой Морской улицы и набережной Мойки, дарованный ему некогда императрицей Екатериной II, с жилыми домами и дворовыми строениями Елагин оставил в наследство своей воспитаннице (поговаривали, что она является его внебрачной дочерью) Анне Ивановне Байковой, вдове бригадира В. С. Байкова, погибшего в 1790 году в войне со Швецией. Наследница со своими детьми жила в каменном доме на набережной Мойки, 83, а особняк на Большой Морской улице сдавала в аренду. В разные периоды времени новая владелица участка и двух жилых зданий, расположенных на нем, довольно выгодно сдавала их не только отдельным лицам, но и артистам-гастролерам, собственникам дорогих привлекательных магазинов, питейных заведений и гостиниц. Часть каменного особняка на Морской улице периодически превращалась на оговоренный в конкретном договоре срок в модный зарубежный театр с выступающими в нем известными актерскими коллективами. Несколько лет подряд в первом этаже дома № 38 на Большой Морской улице располагались попеременно знаменитая табачная лавка и прекрасный фирменный винный магазин, в котором всегда на многочисленных полках красовались стройные шеренги бутылок с лучшими европейскими винами и отборными ликерами виноторговца Осипа Ливена. Несколько лет подряд в верхних этажах здания функционировала довольно приличная гостиница, названная ее владельцем «Рим», пользовавшаяся популярностью у приезжавших в Петербург иностранцев довольно высокого ранга и титула. Здесь периодически останавливались посланник герцога Вюртембергского, барон Книстедт, полковник британской службы Чарльз Кинкер и многие другие сановные особы.

В мемуарах журналиста, писателя и критика Фаддея Венедиктовича Булгарина упоминается, что в детстве, приехав с матерью в Петербург, они остановились в доме госпожи Байковой, в арендуемой у нее гостинице «Рим». Во втором этаже этого отеля тогда жил некий граф Морелли. В столице его считали легендарной личностью с запутанной и наполненной приключениями жизнью. В светских салонах Петербурга по его поводу распространялись самые невероятные легенды и анекдоты. Наиболее реальные рассказы о появлении в Петербурге этого итальянца приведены в записках Л. Н. Энгельгардта и «Table-Tolk» А. С. Пушкина. Главным виновником прибытия в русскую столицу графа Морелли оказался фаворит и ближайший помощник Екатерины II, генерал-фельдмаршал, светлейший князь Григорий Александрович Потемкин, прослышавший однажды, что в Италии, во Флоренции, проживает один из лучших скрипачей Европы – граф Морелли. Потемкин, неравнодушный к талантам, немедленно направил в итальянский город, славящийся своими музыкальными фестивалями, своего адъютанта с приказом доставить в Петербург этого графа. Однако известный и состоятельный музыкант категорически отказался покидать Италию и переезжать на жительство в Россию. По легенде Александра Сергеевича Пушкина, «догадливый услужливый адъютант тогда отыскал какого-то скрипача, бедняка не без таланта, и легко уговорил его назваться графом М. и ехать в Россию. Его привезли в Петербург и представили Потемкину, который остался весьма доволен его игрою. Он был принят потом на службу под именем графа М. и дослужился до полковничьего чина». Этот мнимый, по мнению Пушкина, граф Морелли стал, между прочим, вторым мужем А. И. Байковой.

В 1802 году участок с выходящими на Большую Морскую улицу каменным трехэтажным домом № 38, двухэтажным каменным домом на набережной Мойки, 83, приобретается казной у полковницы графини Морелли Дерозетти с детьми для канцелярии военного губернатора и под его казенную квартиру.

В первом этаже здания по Большой Морской улице находились помещения охраны и курьеров. На втором этаже этого дома располагалась канцелярия, а весь третий этаж занимали помещения официальной приемной генерал-губернатора и его рабочий кабинет.

Построенный в середине XVIII столетия двухэтажный каменный дом на набережной реки Мойки (№ 83), отведенный в начале XIX века для личной казенной квартиры генерал-губернатора, был перестроен городскими архитекторами В. И. Беретти и М. А. Овсянниковым. Кроме внутренней и наружной перепланировки, тщательной отделки старого здания его надстроили тогда третьим этажом. Квартира генерал-губернатора занимала несколько этажей. Спальня, детские и иные жилые помещения располагались в третьем этаже особняка. Парадная же анфилада комнат находилась во втором этаже здания (кабинет, бильярдная, столовая, гостиная с балконом и танцевальный зал).

Традиционно в этом доме устраивались губернаторские балы и знаменитые званые обеды по торжественным дням. Первым генерал-губернатором, занявшим обновленные жилые апартаменты казенного дома на набережной Мойки, стал герой войны 1812 года генерал от инфантерии, генерал-адъютант, член Государственного совета граф Михаил Андреевич Милорадович, назначенный императорским указом 19 августа 1818 года на ответственный государственный пост военного генерал-губернатора Санкт-Петербурга с дополнительными обязательствами «представления ему прав управления и гражданской частью столицы». В день его высокого назначения император Александр Павлович повелевает графу Милорадовичу «присутствовать в Комитете министров и в Государственном совете по департаменту военных дел». За плечами 47-летнего военного генерал-губернатора были многочисленные великие войны и победоносные сражения. Столичные газеты с восторгом писали о Милорадовиче, что он «самою судьбой был предназначен для стяжания славы на воинском поприще».

Михаил Андреевич Милорадович

Произведенный в 1788 году в поручики, 17-летний Милорадович уже тогда, в шведском походе, обратил на себя внимание своей выдающейся смелостью. В 1797 году – полковник, а через год – генерал-майор, командир Апшеронского мушкетерского полка, М. А. Милорадович героически прошел под началом фельдмаршала А. В. Суворова итальянскую и швейцарскую кампании. В одной из военных реляций Суворов писал о своем любимце, что при переходе через Альпы «молодой Милорадович схватил знамя, ринулся вперед, а за ним богатыри». Граф был баловнем императоров Павла I и Александра I. С ним был дружен великий князь Константин Павлович. Сердечные дела нередко имели немалое влияние на душевный настрой Михаила Андреевича. Кавалерист-девица Надежда Александровна Дурова в своих воспоминаниях отмечала, что в период службы под командованием Милорадовича она довольно точно подмечала, что «дни успешного ухаживания генерала за своей очередной пассией делали его всегда очень обязательным в обращении». Когда корнет Дурова в такой удачный для генерала период встречалась со своим командиром, то всегда угадывала об успехе его любовных похождений. «Если Милорадовичу удавалось завоевать милость своей страсти, то он охотно разговаривал с нами, был приветлив и шутил. Если же роман не складывался, то он приходил пасмурным и довольно холодно отвечал на отдаваемое нами воинское приветствие. Граф не был чужд в любви соперничеству, досаде и движению ревности».

М. А. Милорадович – герой Аустерлица, Бухареста, Бородина – славился своим тактическим талантом, неимоверной храбростью и презрением к смерти. Являвшийся некоторое время адъютантом Милорадовича князь П. А. Вяземский позже в стихах опишет генерала в битве под Бородином, руководившего в этом сражении центральным участком расположенных здесь русских войск:

Милорадовича помню

В битве при Бородине,

Был он в шляпе без султана

На гнедом своем коне.

Только подошли мы ближе

К средоточию огня,

Взвизгнуло ядро и пало

Перед ним к ногам коня.

«Бог мой! – он сказал с улыбкой,

Указав на вражью рать, —

Нас увидел неприятель

И решил нам честь отдать!»

Храбрейший человек, генерал Алексей Петрович Ермолов, обойдя однажды с Милорадовичем позиции под шквальным французским огнем, сказал ему: «Чтобы быть везде с вашим превосходительством, надо иметь запасную жизнь!»

Офицеры и солдаты беспрекословно слушались прославленного генерала и уважали его за лихость и храбрость.

Однако, по отзывам сослуживцев, Милорадович не всегда был добр и мягок. К некоторым проступкам он зачастую относился довольно беспощадно. Князь Вяземский вспоминал: «Когда мы пришли в Можайск, город был брошен жителями. Из одного дома вышел солдат с ворохом барской одежды. Командующий остановил его и велел расстрелять».

Назначение графа М. А. Милорадовича на пост военного генерал-губернатора Петербурга послужило поводом к многочисленным толкам и домыслам во всех слоях столичного народонаселения. В первый год губернаторской деятельности М. А. Милорадовича в правоохранительные органы стали поступать донесения от высших чинов полиции. В исследовании ленинградца Сергея Бакешина, автора работы о жизни и деятельности Милорадовича на посту военного генерал-губернатора Санкт-Петербурга, приводится одно из донесений «высшей полиции»: «Никто, конечно, не занимал столько публику, как гр. Милорадович. Быв столько же известен со стороны прямодушия и искренности, сколько со стороны хвастовства и расточительности, определение его к настоящему месту служило поводом ко многочисленным разговорам. Не сомневаясь нимало в его ревности и любви к справедливости, опасались, однако же, его опрометчивости. Публике казалось часто, что граф ронял свое достоинство, занимаясь самим собою более, нежели своим званием и должностью. Но мало-помалу тяжелая скучность канцелярского производства охлаждала пылкость военного жара. Желательно только, чтобы люди, коих советами он покоряется, были люди благонамеренные».

Оказалось, что в круг обязанностей военного генерал-губернатора Петербурга входят довольно необычные вопросы, которые он обязан решать. Случай укуса собакой солдата за палец, сообщенный императору, породил неприятную для боевого офицера императорскую резолюцию: «Высочайше повелено писать графу Милорадовичу о подтверждении полиции обращать более внимание на дворовых собак, кои бегают по улицам и без ошейников; особливо Его Величество изволил заметить весьма много их по Каменному острову, почему и подтвердить хозяевам домов, дабы дворных собак держать на привязи и в ошейниках, без ошейников же бить, кроме комнатных и охотничьих собак, по изловлении коих объявлять хозяевам, чтобы без ошейников отнюдь не выпускали на улицу, в противном случае будут также убиты».

Кроме прочих забот на плечи генерал-губернатора легли задачи контроля за въездом в столицу и выездом из нее жителей города – соотечественников и иностранцев. В его обязанности также вошло попечительство над богоугодными заведениями и тюрьмами, в которых все осужденные содержались вместе, в общих камерах, независимо от пола. Решением Милорадовича заключенные были распределены по разным камерам, в зависимости от пола, уменьшено количество столичных питейных заведений и запрещен в кабаках игорный промысел.

Милорадович тяготился административной работой, в делах ему не хватало твердости характера, и для роли хозяйственного руководителя такого огромного города, каковым к этому времени стала российская столица, он явно не подходил. Весьма компетентный в военных делах, любимец армии, живая легенда победоносных войн, в новой должности граф Милорадович выглядел как-то неуклюже. Его государственная административная карьера завершилась в день 14 декабря 1825 года, когда в 11 часов Милорадович прискакал к Зимнему дворцу и встретился с новым императором Николаем I, напомнившему тогда генерал-губернатору: «Не забудьте, граф, что вы ответствуете за спокойствие в столице».

Милорадович наметом прискакал в Конногвардейский полк, желая возглавить его выход для борьбы с мятежниками, но те довольно неохотно и весьма медленно начали седлать коней, вопрошающе поглядывая при этом на своего командира графа Алексея Федоровича Орлова, уверившего генерал-губернатора, что «полк вскорости будет готов к выходу». Отмахнувшись от графа, Милорадович гневно заявил, что он один покончит с этим делом, и в сопровождении адъютанта прискакал к выстроенному на Сенатской площади каре восставших войск. Остановившись перед замершими солдатами, он скомандовал: «Смирно!» Подождав пока успокоится каре гвардейской пехоты, генерал-губернатор громко произнес: «Солдаты! Кто из вас был под Кульмом, Люценом, Бауценом, Фершампенаузем, Бриеном? Кто из вас был со мною? Говорите, скажите!» Ответом ему стало напряженное молчание. «Слава Богу! Здесь нет ни одного русского солдата! Иначе бы вы знали, кто такой Милорадович! Что вы затеяли?! Что вы сделали? Вы должны сейчас идти, бежать к царю, упасть к его ногам! Все за мною, за мной!» Солдатские цепи внезапно дрогнули, послышались крики «Ура, Милорадович!». Однако именно в этот момент мятежник Петр Каховский, выйдя из толпы зевак и зайдя со спины, выстрелил в генерала из пистолета. Смертельно раненный Милорадович упал с лошади. Адъютант генерал-губернатора Александр Павлович Башуцкий с помощью нескольких человек перенес на руках графа М. А. Милорадовича в ближайшее здание и бросился на поиски врача. Вернувшись через некоторое время с доктором, адъютант обнаружил тяжелораненого генерала в полном одиночестве, еще живого, в сознании. Михаил Андреевич попросил адъютанта подать ему любимые золотые часы, и тот принялся искать их в ворохе одежды, разбросанной в комнате. Перерыв одежду, адъютант не смог отыскать золотых часов генерала и с ужасом обнаружил, что с мундира героя Отечественной войны 1812 года исчезли все его многочисленные высокие боевые награды – дорогие звезды и золотые военные кресты вкупе с бумажником генерала с немалой суммой денег. При осмотре тяжелораненого оказалось, что с тела героя исчез даже его фамильный наперсный золотой крест и любимые им перстни, которые генерал носил на левой руке. Пока адъютант Башуцкий бегал за врачом, потерявшего сознание графа Милорадовича обчистили до нитки. Его доставили в казарму, где через несколько часов он скончался.

Удивительная судьба: легенда русской армии, талантливый полководец, прошедший невредимым через 52 кровопролитных сражения, был убит подлым предательским выстрелом в спину отставным поручиком. Тяжелораненый полководец, ненавидевший мародеров, в свой предсмертный час был ими же и обчищен до нитки.

В историю вошли слова бывшего военного адъютанта графа Милорадовича П. Х. Грабе: «Памятника в ряду монументов Кутузову и Барклаю заслуживает граф Милорадович не только за военные блистательные подвиги, но и за редкий подвиг гражданского самоотвержения, ибо, как человек военный, он лучше других понимал риск переговоров с восставшими, на который он пошел, и, безусловно, боевой генерал прекрасно знал об обреченности самого бунта».

Впоследствии адъютант генерал-губернатора графа М. А. Милорадовича вспоминал, что когда карета с умирающим полководцем подъезжала к казармам Конногвардейского полка, из ее ворот не спеша наконец-то вышел в направлении Сенатской площади полк, предводительствуемый командиром А. Ф. Орловым, братом декабриста М. Ф. Орлова, в 1844 году ставшим шефом жандармов и начальником Третьего отделения.

После трагической гибели графа М. А. Милорадовича на Сенатской площади петербургским военным генерал-губернатором назначается генерал-адъютант Павел Васильевич Голенищев-Кутузов. Уместно упомянуть, что занявший казенные апартаменты на набережной Мойки генерал не приходился родственником полководцу Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову, поскольку происходил из совсем иной ветви этого российского дворянского рода, причем настолько отдаленной, что прославленному генерал-фельдмаршалу доводился не родственником, а всего-навсего однофамильцем.

Согласимся, что высокую должность петербургского военного генерал-губернатора Павел Васильевич Голенищев-Кутузов занял в весьма не подходящее для себя время. Главным напутствием подписавшего указ о его назначении нового императора Николая I, еще не пришедшего в себя от пережитого кошмара – попытки военного переворота, являлось требование незамедлительно, любыми способами и методами навести в империи железный порядок и спокойствие. Подобное назидание царя, по единодушному мнению его подданных, на всю оставшуюся жизнь генерал-адъютанта П. В. Голенищева-Кутузова испортило репутацию генерала и покрыло вечным позором его биографию. Старые сослуживцы и последующие потомки теперь связывали с генералом Голенищевым-Кутузовым слова «кутузка», «каменный мешок», «сибирка» или «застенок». По приказу Николая I он становится активным членом следственной комиссии по делу декабристов и в июле 1826 года даже руководит казнью своих сослуживцев, почти друзей и соратников в Отечественной войне 1812 года – людей своего круга. Причем после вынесения декабристам приговора Николай I привлекает Голенищева-Кутузова к составлению сценария казни. Днем 12 июля 1826 года Павел Васильевич лично проводит в городской тюрьме «генеральную репетицию» намеченной процедуры на мешках с песком, дабы убедиться в прочности веревок.

Павел Васильевич Голенищев-Кутузов

Подобного рода активная исполнительность царских распоряжений никоим образом не украшала бывшего командира элитного Кавалергардского полка. Такая судьба постигла человека, военная карьера которого развивалась благополучно.

После убийства императора Павла I, в котором Голенищев-Кутузов принимал, вероятно, не самое активное участие, новый император Александр I, демонстративно не жаловавший убийц своего отца, в 1803 году переводит командира Кавалергардского полка П. В. Голенищева-Кутузова в Белорусский гусарский полк, с которым тот под командованием графа М. А. Милорадовича активно участвовал в Русско-турецкой войне. Отличился под Бухарестом, Турбатом, Журжей и Измаилом, награжден Георгиевским крестом III степени. 14 июня 1812 года под Витебском начал войну с французами. По высочайшему повелению сформировал Ямской полк из ямщиков, прикрывших Санкт-Петербург от нападения французов. В октябре под селом Духовщина со своими гусарами в неравном бою с крупным французским соединением наголову разбил противника и пленил 600 человек с наполеоновским генералом Сансоне. Декабрист С. Г. Волконский вспоминал, что после ухода Бонапарта из Москвы многие русские военные отряды отбивали у отступающих французов обозы и брали в плен вражеских солдат и офицеров. «Начальником нашего отряда государь тогда назначил генерал-адъютанта Павла Васильевича Голенищева-Кутузова. „Летучий“ полк под его командованием взял Кенигсберг, пленил более 9000 вражеских офицеров и солдат». Полк гусар генерал-адъютанта П. В. Голенищева-Кутузова героически сражался под началом генерала Милорадовича в боях при Люцине, Бауцене, Дрездене, Кульме, Бриене и Лейпциге и победоносно вошел в Париж. 19 марта 1814 года Милорадович направил генерала П. В. Голенищева-Кутузова в Петербург с сообщением о взятии французской столицы.

Вечером в столичном театре публика бурно рукоплескала генералу – вестнику победы. По Петербургу в списках разошлись стихи:

Но вижу я – пылью туманится даль,

Ретивые вихрем ко граду несутся,

Лишь звон от копыт, лишь пар из ноздрей:

Се храбрый Кутузов! Се вестник желанный!

Столичные купцы поднесли тогда храброму Павлу Васильевичу серебряное блюдо и кружку с четырьмя тысячами золотых червонцев. Поблагодарив за подарок, генерал ответил так: «Я уже и тем награжден беспредельно, что для Санкт-Петербурга стал вестником славы нашего великого государства и российского победоносного воинства». Блюдо и кружку Голенищев-Кутузов принял – «себе и детям на память», а деньги пожертвовал общественной организации «Сословие призрения разоренных от неприятия жителей России».

За отличие в Отечественной войне 1812 года генерал-адъютанта наградили золотой саблей с надписью «За храбрость», орденом Владимира II степени и иностранными орденами: австрийским короля Леопольда, прусским орденом Красного креста, баварским герцога Максимилиана и шведским орденом Меча.

Генерал отличался статной фигурой, замечательной военной выправкой, пышными бакенбардами и гусарскими усами.

И вот в 1825 году грянуло восстание декабристов, убийство Милорадовича, старого боевого товарища Павла Васильевича, и назначение столичным военным генерал-губернатором, вынужденным по приказу царя творить следствие, суд и казнь своих боевых товарищей в войне с Наполеоном. Будучи главным членом следственной комиссии, генерал-губернатор лично допрашивал декабристов, проводил между ними очные ставки и иные следственные мероприятия. История оставила потомкам опросные листы подобных разбирательств. Проводя очную ставку между декабристами Сергеем Григорьевичем Волконским и Павлом Ивановичем Пестелем, генерал-губернатор задал вопрос: «Удивляюсь, как вы могли решиться на такое ужасное действие, как цареубийство?» По воспоминаниям декабриста Ивана Дмитриевича Якушкина, основатель и директор Южного общества декабристов полковник П. И. Пестель довольно тонко и остроумно тогда ответил на этот вопрос своему бывшему соратнику по Отечественной войне: «Я еще не убил ни одного царя, а между моими судьями есть цареубийца». Действительно, двадцать лет тому назад полковник Голенищев-Кутузов принимал участие в заговоре против императора Павла Петровича, убитого тогда гвардейскими офицерами. Свидетель этой следственной сцены Петр Владимирович Долгоруков в узком кругу друзей рассказывал, что «генерал-губернатор после подобного ответа Пестеля не только побледнел, но и позеленел». Другой свидетель реакции Кутузова на ответ Пестеля в своих воспоминаниях приводит реакцию генерала в несколько иной редакции: «Удивляюсь удивлению именно вашего превосходительства: вы должны знать лучше нас, что это был не первый случай. Случалось, что у нас в России за это жаловали Андреевские ленты!»

В ночь с 12 на 13 июля 1826 года пятерых приговоренных к повешению участников восстания вывели из казематов Кронверкской куртины Петропавловской крепости. Когда плотники завершили работу, генерал-губернатор Голенищев-Кутузов, руководивший казнью, снова сам, лично, проверил готовность эшафота и крепость веревок. По его указанию перед казнью использовали более тонкие веревки, «дабы петли быстрее затягивались и приносили приговоренным меньше муки». Осужденных, одетых в белые саваны, установили на помосте, затянули на шеях веревочные петли и по взмаху Голенищева-Кутузова, под громкую барабанную дробь из-под их ног выбили скамейки. У троих участников заговора веревки оборвались, и они рухнули в яму, проломив настеленные над ней сосновые доски.

По воспоминаниям свидетелей казни, выбравшийся из ямы окровавленный Сергей Муравьев-Апостол с горечью громко выкрикнул: «Бедная Россия, и повесить-то даже человека не умеют». Один из авторов мемуаров позже напишет, что Рылеев воскликнул, обращаясь к руководителю казни Голенищеву-Кутузову: «Подлый опричник тирана! Дай же палачу свои аксельбанты, чтобы нам не умирать третий раз!»

Иные очевидцы казни вспоминали, что к этому заявлению Рылеев прибавил: «Вы, генерал, вероятно, приехали посмотреть, как мы умираем. Обрадуйте вашего государя, его желание исполняется: вы видите, мы умираем в мучениях». После этих слов Голенищев-Кутузов в раздражении недовольно крикнул палачам, известным столичным мастерам заплечных дел – Карелину и Козлову: «Вешайте, вешайте снова скорее!»

На следующее утро генерал-адъютант и военный петербургский генерал-губернатор Голенищев-Кутузов доносил императору Николаю Павловичу: «Экзекуция кончилась с должною тишиною и порядком как со стороны бывших в строю войск, так и со стороны зрителей, коих было немного. По неопытности наших палачей и неумению выстраивать виселицы при первом разе трое сорвались…»

Через пять лет после своего назначения, в 1830 году, утомленный навалившейся на него тяжестью разнообразной административной работы Голенищев-Кутузов подает прошение об отставке и выезжает из казенного жилого губернаторского особняка на набережной реки Мойки, 83.

7 февраля 1830 года в жилые апартаменты особняка переехал вступивший в должность очередной военный генерал-губернатор Петербурга, 58-летний генерал от инфантерии и член Государственного совета граф Петр Кириллович Эссен, прослуживший до прибытия в столицу 17 лет генерал-губернатором Оренбургского края.

По мнению барона Модеста Андреевича Корфа, соученика А. С. Пушкина по Царскосельскому лицею, граф Эссен – «добрый, честнейший, незлобивый человек, неуклонно преданный долгу».

Петр Кириллович Эссен

В годы генерал-губернаторства графа Эссена в Санкт-Петербурге государственный секретарь Корф в своих «Записках» оставил подробную информацию о жизни и деяниях этого государственного деятеля. Барон отмечал, что молва приписывает графу Эссену головокружительную карьеру в период кратковременного царствования императора Павла I – от секунд-майора до генерал-лейтенанта, выборгского военного генерал-губернатора, инспектора финляндской инспекции и владельца пожалованных ему 200 крепостных крестьян. После убийства Павла I Эссен успешно участвует в первой французской войне, затем – в турецкой и рекомендует себя храбрым военачальником в Отечественной кампании. За боевые заслуги и яркие победы над превышающим по своей численности противником граф Эссен был буквально осыпан самыми высокими военными наградами и несколькими золотыми шпагами с надписью «За храбрость!».

В 1817 году Петр Кириллович Эссен становится военным генерал-губернатором Оренбургского края – одной из «горячих» и неспокойных точек Российской империи.

Посетившая Оренбург государственная комиссия отметила массу злоупотреблений в крае и недочетов в работе его генерал-губернатора.

Председатель комиссии полковник П. Н. Игнатьев в докладе Николаю I подробно характеризует неудовлетворительное состояние дел в Оренбургском крае и считает весьма сомнительной возможность П. К. Эссена в дальнейшем управлять этим огромным регионом. В своих «Записках» барон М. А. Корф вспоминает, что «государь решает назначить Эссена… Санкт-Петербургским генерал-губернатором, дабы этот малоспособный старик был бы всегда под рукой».

«В 1830-х годах карьера Эссена была блистательно увенчана назначением его петербургским генерал-губернатором и членом Государственного совета. Между тем этот человек без знания, без энергии, почти без смысла, упрямый лишь по внушениям, состоял неограниченно в руках правителя канцелярии Оводова, человека не без ума и не без образования, но холодного мошенника, у которого все было на откупу и которого дурная слава гремела по целому Петербургу…»

«Эссен лично ничего не делал не от недостатка усердия, а за совершенным неумением, даже не читая никаких бумаг, а если и читал, то ничего в них не понимал… Однако отличительными чертами его были добросердечие, личная честность и безмерная ограниченность ума… Он был обманываем всеми из своего окружения и в Оренбурге, и в Петербурге».

Холера вошла в Петербург незадолго до приезда в него нового генерал-губернатора П. К. Эссена, знавшего об эпидемии не понаслышке. По прибытии в столицу он возглавил Главный холерный комитет, ежедневно собиравшийся в кабинете служебного здания на Большой Морской улице, 38, и в столовой его жилого особняка на набережной Мойки, 83. О переживаниях генерал-губернатора в те дни подробно рассказал в своих воспоминаниях Александр Павлович Башуцкий, адъютант Эссена, состоявший ранее в подобной должности при военных губернаторах Петербурга Милорадовиче и Голенищеве-Кутузове: «2 июня 1831 года на Большую Морскую, 38, поступило сообщение, что в городе неспокойно: народ бросился на улицы, ломая и скидывая в реки экипажи, перевозившие больных, разбивая полицейские будки, выкрикивая, что „де это власти распространяют холеру“.

Была разграблена квартира главного врача, убиты медики временной холерной больницы. Толпа бунтовщиков собралась на Сенной площади. Войска в это время находились в летних лагерях, и в столице оставалось лишь несколько батальонов гарнизонной службы.

Прибывший на площадь экипаж генерал-губернатора увяз в возбужденной толпе, но Эссен не дрогнул. Он обратился к бунтовщикам, спрашивая о причине их криков и действий». Народ бросился к коляске, адъютант раскидал нападавших по сторонам. Он раньше уже потерял одного генерал-губернатора во время военного бунта на Сенатской площади и теперь боялся потерять второго на Сенной.

Кучеру наконец удалось пробиться через безумствовавшую толпу и благополучно ретироваться с площади. В конце дня Эссен вновь возвратился на Сенную, сопровождая императора. Этому эпизоду посвящен один из четырех барельефов на постаменте памятника Николаю I на Исаакиевской площади. В барельефе в точности отображена финальная сцена после обращения царя к народу на Сенной площади: «Народ коленопреклонен. Николай I простер руку и сказал тогда: „Бог дал мне власть карать и миловать вас. Все виновные будут наказаны. Выдайте зачинщиков сию же минуту!“ – и изволил отбыть. В дальнейшем бунт на Сенной площади завершили прибывшие на площадь гвардейские войска, решительными действиями прекратившие беспорядки в столице. А эпидемия холеры унесла в тот самый период 7000 человеческих жизней».

Эпидемия холеры постепенно затихала. Считают, что этому в столице все же помогли довольно эффективные санитарно-гигиенические профилактические меры и распространение в народе брошюры, подготовленной членами Главного холерного комитета, с подробными сведениями «распознавания населением первых тревожных признаков холеры, предохранением от оной и средствами при первоначальном, доврачебном ее лечении». Любопытно отметить, что § 8 пособия назидательно сообщал: «Не следует предаваться гневу, страху, утомлению, унынию и беспокойству духа».

Отмечено, что в следующем, 1832 году в Петербурге холерой заболели только 753 человека, из них умерло 442, а 311 жителей благополучно излечились от болезни.

С годами Петр Кириллович Эссен, по воспоминаниям барона Корфа, «уже лично ничего не делал, даже не читал служебных бумаг. В работе граф поражал всех своей детской наивностью и простодушием старого человека». Проведенная по распоряжению царя официальная контрольная проверка всех подведомственных генерал-губернаторству Петербурга государственных учреждений обнаружила не только массовые огрехи и ошибки в делах, но и множество крупных прямых злоупотреблений. В доклад императору вошли многочисленные объективные свидетельства корыстного руководящего всевластия во всех делах правителя канцелярии генерал-губернатора Оводова, пользовавшегося недомоганием и слабостью своего патрона, часто дававшего ход лишь тем государственным делам, в которых имелся его личный денежный и иной материальный интерес.

Ознакомившись с результатами работы комиссии, император Николай Павлович в раздражении начертал на нем: «Неслыханный срам! Мне стыдно и прискорбно, что подобный беспорядок мог существовать перед моими глазами и остаться для меня неизвестным».

2 декабря 1842 года указом императора графа П. К. Эссена отстранили от занимаемой должности столичного генерал-губернатора, при этом в подписанном Николаем I документе даже дипломатично не начертали обычных трафаретных выражений «по просьбе» или «по болезни». При прощальной аудиенции с Эссеном Николай Павлович все же сказал 70-летнему генералу: «Я ничего не имею против тебя лично, но ты был окружен ужасными людьми». Через два года, 24 сентября 1844 года, Петр Кириллович Эссен скоропостижно скончался.

Освобожденное графом П. К. Эссеном место генерал-губернатора Петербурга с официальной резиденцией на Большой Морской улице, 38, и личными жилыми апартаментами в жилом доме на набережной реки Мойки, 83, занял князь Александр Аркадьевич Суворов, князь Италийский, граф Рымникский, член Государственного совета, генерал-инспектор пехоты, кавалер всех русских орденов, внук знаменитого генералиссимуса и сын отпрыска Александра Васильевича Суворова, трагически погибшего в румынской реке Рымник, на берегах которой его батюшка генералиссимус одержал одну из самых блестящих побед.

В годы Русско-турецкой войны 1828–1829 годов А. А. Суворов храбро сражается в дни осады Варны и при взятии османских крепостей Исакча и Мачин.

Александр Аркадьевич Суворов-Рымникский

Во время Польского восстания 1831–1832 годов генерал штурмует Варшаву. Позже командует Фанагорийским полком, а в начале 40-х годов XIX столетия назначается командиром бригады 3-й гренадерской дивизии.

До 1847 года А. А. Суворов командовал воинскими подразделениями, участвовал в боях на Кавказе под началом наместника генерала А. П. Ермолова.

В 1847–1848 годах генерал-адъютант А. А. Суворов управляет Костромской губернией, а затем назначается императором Николаем I военным генерал-губернатором Лифляндии, Эстляндии и Курляндии, где выступает против русификации края, чем навлекает на себя озлобленную критику отечественной консервативной печати, глубокую враждебность столичных недоброхотов и негодование иерархов Русской православной церкви.

В ту тревожную пору внуку знаменитого генералиссимуса удалось удержаться в губернаторском кресле лишь благодаря старой личной приязни к нему Николая I и дружественному расположению цесаревича Александра.

Занявший в 1861 году вакантное место генерал-губернатора Петербурга князь А. А. Суворов, по характеристике П. В. Долгорукого, «весьма честен, человек одаренный, натурой симпатичной и замечательной отвагой. Мы не говорим о храбрости военной – кто не храбр из русских воинов, от фельдмаршалов до рядовых? Мы говорим о мужестве гражданском, столь весьма редком в странах самодержавия…». Начало государственной деятельности нового военного генерал-губернатора совпало со студенческими волнениями в столице. Студентов-бунтовщиков отчисляли из университета и других высших петербургских учебных заведений. 350 студентов отправили в казематы Петропавловской крепости. Правда, условия их содержания под арестом во многом отличались от режима аналогичного ареста офицеров-декабристов. Мятежные студенты жили в просторных общих камерах, прогуливались группами в крепостном саду. Им были разрешены свидания с родными и знакомыми, приносившими заключенным вещевые и продуктовые передачи. Обед арестованных 335 студентов состоял из 335 свежеиспеченных булок, 7 пудов 20 фунтов говядины, 18 фунтов сливочного русского масла и несчетного количества свежих и соленых огурцов.

Любивший студентов сиятельный князь А. А. Суворов в первый же день своего губернаторства в столице отправился в Петропавловскую крепость, чтобы лично ознакомиться с условиями содержания крамольных студентов, и даже дружески с ними побеседовал. Выразив свое уважение «к горячим молодым головам», он обещал неотложно разобраться в их делах и способствовать скорому освобождению. Ему действительно удалось убедить Александра II освободить заключенных в крепости студентов. В декабре 1861 года студентов – узников Петропавловской крепости стали группами выпускать из ее застенков. Правда, при этом двумстам из освобожденных арестованных грозила последующая немедленная высылка из столичного города при условии, если они не будут взяты на поруки серьезными гарантами.

Узнав об этом, генерал-губернатор сам составил список возможных поручителей. Он убедил профессора столичного университета И. Е. Андреевского стать гарантом тридцати студентов, двадцать пять освобожденных не подверглись высылке из Петербурга по поручительству правителя канцелярии генерал-губернатора действительного статского советника Н. Г. Богуславского. Оставшихся студентов под свою опеку взял персонально генерал-губернатор Санкт-Петербурга А. А. Суворов.

По этому поводу Федор Иванович Тютчев тогда напишет стихи, названные им: «Его светлости князю А. А. Суворову», начинавшиеся строкой «Гуманный внук воинственного деда…».

В 1862 году в Петербурге усилилась пожароопасная обстановка. Сгорели Апраксин двор и множество других городских строений. Население винило в поджогах поляков, жидов и студентов, а правительство указом даже ввело для подозреваемых в «зажигательстве» военно-полевые суды, приговаривавшие поджигателей к смерти. Генерал-губернатор потребовал усилить следственную работу в получении явных и неоспоримых доказательств вины обвиняемых, чем тогда спас многих невинных людей от сурового приговора.

Начиная с 1863 года разгорается шквал злобных нападок и серьезных атак на персону генерал-губернатора со стороны высокопоставленной столичной элиты и ближайшего императорского окружения. По Петербургу во множестве распространяются сплетни и слухи самого нелепого содержания. Столичный полицмейстер И. Г. Баннаш фон дер Кейт уверял представителей столичной прессы, что генерал-губернатор Суворов будто бы потворствует ворам, мошенникам, грабителям и поджигателям домов, которых «полиция вовремя ловит, а Суворов выпускает».

Злопыхательства против генерал-губернатора А. А. Суворова не прекращались, а в высших кругах имперской столицы усиливалось мнение о скорой неминуемой отставке «гуманного внука воинственного деда». И она действительно не заставила себя долго ждать. Конец губернаторской карьере светлейшего князя Александра Аркадьевича Суворова положило неудачное покушение 4 апреля 1866 года на императора Александра II революционера Дмитрия Васильевича Каракозова, впоследствии приговоренного к смертной казни. Сам же генерал-губернатор Суворов о своей отставке не подозревал и, однажды отправившись с очередным докладом в Царское Село, пребывая в весьма добродушном и доброжелательном настроении, внезапно узнал от своего благожелательного императора Александра Николаевича не только о своей отставке, но и о неожиданном решении давнего покровителя упразднить в России должность военного генерал-губернатора Петербурга. Внезапное известие потрясло Суворова, и в этот момент он вспомнил окончание императорского рескрипта о назначении его на должность столичного генерал-губернатора. Ровно пять лет тому назад император, вручая ему рескрипт, четко прочел слово, завершавшее в 1861 году этот государственный документ: «Наше всегдашнее желание, чтобы правящие и управляемые соединялись узами взаимной привязанности и взаимного доверия, что вами было бы понято и исполнено».

Расстроенный неожиданным сообщением о своем смещении, светлейший князь А. А. Суворов, всегда опиравшийся на личную приязнь молодых монархов, недоумевал. Вероятно, он в чем-то нарушил наказ российского императора, неправильно его понял и исполнил.

Весть об отставке князя мгновенно распространилась по Петербургу. «Все в городе, – записал в своем дневнике современник, – очень довольны увольнением Суворова. Еще бы – почти пять лет непрестанного заигрывания с интеллигенцией хоть кого доведут до белого каления».

После ликвидации в 1866 году службы генерал-губернатора деятельность гражданского губернатора стал контролировать министр внутренних дел. Власть же упраздненного Александром II генерал-губернатора распространялась не только на дела гражданские, но и на военные. Ему подчинялись войска столичного гарнизона, суд, полиция, финансы, провиантская и налоговая службы, таможня, рекрутские наборы, строительные дела и городское хозяйство.

В 1866 году, после упразднения должности генерал-губернатора, оба здания на набережной реки Мойки, 83, и Большой Морской улице, 38, передаются в распоряжение обер-полицмейстера Петербурга. В доме № 83 поселился обер-полицмейстер Федор Федорович Трепов, назначенный позднее градоначальником Санкт-Петербурга. В 1878 году на его жизнь покушалась народница Вера Ивановна Засулич, ранившая его и оправданная столичным судом присяжных.

В 1870-х годах сквозной участок с домами № 83 по набережной Мойки и № 38 по Большой Морской улице отдали Обществу поощрения художников, основанному в Петербурге в 20-х годах XIX столетия. Переименованное в 1882 году в Императорское, Общество поощрения художников считало своей основной задачей работу по распространению в широких массах идей отечественного изобразительного искусства, основных его задач и взглядов.

Максимилиан Егорович Месмахер

В этих зданиях, перестроенных архитекторами И. С. Китнером и М. Е. Месмахером в стиле эклектики в 1890–1893 годах, теперь регулярно организовывались вернисажи картин отечественных мастеров и демонстрировались изданные обществом прекрасные художественные литографированные альбомы. Средства от их продажи и успешной реализации картин составляли солидный фонд помощи талантливым живописцам для оплаты за обучение за границей.

Одновременно с архитектором И. С. Китнером в перестройке полученных Обществом зданий принимал активное участие и известный петербургский зодчий немецкого происхождения – М. Е. Месмахер, первый директор Центрального училища технического рисования и автор проекта дома № 13 в Соляном переулке.

Максимилиан Егорович Месмахер, сын знаменитого столичного немецкого каретного мастера-кузнеца, тогда уже являлся маститым зодчим, построившим к этому времени два замечательных великокняжеских особняка. Он основательно перестроил дом № 83 на набережной Мойки, изменив его внешний облик. Дом сохранился до наших дней. В конце 70-х годов XIX столетия он надстроил его четвертым этажом, ликвидировав два балкона и фронтон. Вместе с мэтром Месмахером в фасадной перестройке дома № 83 на Мойке принимал участие один из крупнейших архитекторов Петербурга – Иероним Севастьянович Китнер.

В те годы в здании на набережной реки Мойки, 83, располагалось также и Общество отечественных акварелистов, в числе которых особо выделялись мастера этого жанра М. Я. Вилие, А. А. Бильдерлинг, М. П. Клодт, А. Н. Бенуа, М. Е. Месмахер и многие другие художники. Здесь же в те годы находились Скандинавское благотворительное общество, редакция популярного журнала «Зодчий», переименованного в 1901 году в журнал «Художественные сокровища России». Санкт-Петербургское общество архитекторов и столичное Общество художников также нашли пристанище в доме на Мойке. Позже в Санкт-Петербурге организовали Школу при Императорском Обществе поощрения художеств. Классы этого учебного художественного заведения также пришлось разместить в доме № 83 на правом берегу реки Мойки. В начале XX столетия сюда же переместился Первый дамский художественный кружок вкупе с обществом «Понедельник» для вспомоществования семьям умерших художников.

С 1890-х годов в доме № 83 на набережной реки Мойки, наряду с художественными столичными обществами, располагалось первое в России Общество для содействия русской промышленности и торговли, организовавшее здесь первый в Российской империи художественно-промышленный музей. Его инициатором и активным создателем становится русский писатель Дмитрий Васильевич Григорович, состоявший в течение двадцати лет секретарем этого Общества и живший в одном из отремонтированных флигелей дома № 83. В 1900 году этому музею присвоили имя писателя.

Императорское Общество поощрения художеств с годами превращается в авторский центр художественной жизни имперской столицы. В его помещениях периодически открываются регулярные знаменитые на весь мир выставки художников-передвижников, демонстрирующих свои шедевры. В 1880 году столичная газета «Санкт-Петербургские вести» восторженно писала об оригинальной демонстрации в выставочном зале дома № 83 всего одной картины художника А. И. Куинджи – «Лунная ночь на Днепре». Оригинальность показа этого шедевра заключалась в том, что его демонстрация специально проходила в затемненном зале, при опущенных шторах и слабом ламповом свете. С выставленного полотна в зал, по ощущению зрителей, струился холодный лунный свет. По свидетельству корреспондента столичной популярной газеты, «зрители пытались даже отыскать электрическую лампу за выставленной на подставке картиной». По окончании демонстрации полотно было продано с аукциона за огромную по тому времени сумму – 5000 рублей. Ее счастливым владельцем оказался великий князь Константин.

В доме № 83 на набережной Мойки с 1906 по 1917 год жил и работал российский живописец, театральный художник, археолог, путешественник, писатель и член объединения «Мир искусства» Николай Константинович Рерих, пишущий в 1890–1900-х годах картины с древнерусскими мотивами в упрощенной стилизованной манере. В дальнейшем в его творческой тематике преобладала восточная натура. Художник рассматривал историю и природу как процесс единой «космической эволюции».

В 1906 году Н. К. Рерих становится руководителем Рисовальной школы Общества поощрения художеств, в которой в предреволюционный 1917 год бесплатно обучалось около полутора тысяч учеников. Сформированный Рерихом преподавательский состав школы состоял из талантливых и широко известных отечественных художников. В Рисовальной школе преподавали И. Я. Билибин, В. Мате, В. А. Щуко, А. В. Щусев и многие другие. По инициативе Рериха в школе дополнительно открыли женские классы рисования, укомплектовали прекрасную библиотеку и организовали замечательный музей русского искусства. Учениками Рисовальной школы издавался периодический сборник работ преподавателей учебного заведения и их подопечных. Рисовальная школа была известна в столице своим собственным хором, руководимым С. С. Матусовым – секретарем канцелярии и помощником инспектора учебного заведения на набережной Мойки, 83.

После Октябрьского переворота 1917 года Общество поощрения художеств приняло в 1919 году новый, соответствующий советским государственным устоям устав. Однако, несмотря на это, в 1929 году Общество и его музей упразднили, а экспонаты распродали. В этом же году здание на Мойке и его жильцы были взяты под надзор компетентных правоохранительных органов советской власти. У прожившего в этом доме брата Н. К. Рериха, архитектора Бориса Константиновича Рериха, преподававшего в Рисовальной школе в 1929 году, провели обыск «на предмет обнаружения материалов, обличающих его в шпионской деятельности».

Николай Константинович Рерих

Обыск оказался безрезультатным, но через два года, в 1931 году, Б. К. Рериха арестовали, обвинив в продаже картин и ценных вещей иностранцам. Архитектора приговорили к трехлетнему тюремному заключения, в котором Борис Константинович, по иронии судьбы, работал вместе с Н. Е. Лансере в бригаде архитекторов, реконструировавших Конногвардейский манеж и проектировавших под руководством ленинградского архитектора Ноя Абрамовича Троцкого здание «Большого дома» на Литейном проспекте.

В доме № 83 на набережной Мойки в 1924–1931 годах почти семь лет существовало необычное даже по своему название советское учреждение Центропосредрабис, означавшее: Центральное посредническое бюро по найму работников искусств при Народном комиссариате труда СССР. Точнее, его Северо-Западное областное объединение, расположившееся в бывших помещениях Императорского общества поощрения художеств и в жилых апартаментах его служащих. «Красная газета» Ленинграда и иные средства массовой информации тех суматошных лет периодически публиковали рекламные объявления этой советской организации, приглашавшей работников искусств, оставшихся без работы, воспользоваться ее профессиональными услугами и зайти в Центропосредрабис на Мойку, 83.

В 1932 году в Ленинграде наконец сформировался Союз художников Российской Федерации, и здания, ранее принадлежавшие Императорскому Обществу поощрения художеств, в том числе и дом № 83 на набережной Мойки, передали этой новой общественной организации, объединившей под своим началом талантливых советских художников, скульпторов, графиков и искусствоведов. Так же как в конце XIX – начале XX столетий, при современном Союзе художников существовали Выставочный центр, конференц-зал, отдел музейных коллекций работ талантливых советских художников самых различных жанров. Так же, как и в дореволюционные времена, посетителям художественных выставок предоставлялась возможность приобрести любые понравившиеся им работы отечественных живописцев, ваятелей и графиков.

Выходящее на Мойку строение пятиэтажного дома № 83 по настоящее время считается прекрасным компонентом старинного комплекса Общества поощрения художеств, простирающегося до Большой Морской улицы, 38. Здание по-прежнему закрывает перспективу бывшего Демидова (ныне – Гривцова) переулка. Проект здания и его оформление считаются одной из лучших работ зодчего И. С. Китнера. По мнению петербургских градостроителей, особый интерес представляет оригинальное решение лестничной клетки дома на набережной Мойки, 83, освещаемой через своеобразный остекленный фонарь верхнего света.

Составной частью исторического квартала в излучине правого берега реки Мойки является соседний большой сквозной участок, ограниченный строениями Большой Морской улицы и набережной Мойки. Его история началась одновременно с соседним сквозным участком, пожалованным императрицей Анной Иоанновной прокурору Ивану Онуфриевичу Брылкину в начале 40-х годов XVIII столетия. Тогда на «погорелом месте» обер-прокурор Сената И. О. Брылкин возвел «собственные свои каменные двухэтажные домы, один состоящий на Большой Морской улице, 40, а другой 85 на том же участке по реке Мойке».

Дом 85 по набережной Мойки

В 1797 году участок перешел во владение двух разных хозяев, был разделен на две половины и перестал считаться сквозным. Почти за сто лет строения, размещенные на одной из половин, выходящей на Большую Морскую улицу, вкупе со зданиями другой половины, ориентированной на набережную реки Мойки, пережили значительное число владельцев.

В 1869–1898 годах уже четырехэтажное здание на Большой Морской улице, 40, принадлежало доктору и статскому советнику Якову Карловичу Шульцу, а затем его наследницам, дочерям Глафире, Анне и Наталье. Каменный дом на набережной реки Мойки, 85, еще раньше приобрело Российское страховое от огня общество, ставшее вскоре Первым Императорским российским страховым обществом, фундаментально перестроив его для нужд этой финансово-кредитной организации в 1882–1885 годах столичным архитектором Л. Ф. Шперером.

В 1889 году правление Российского страхового от огня общество, расширяя территорию, купило у наследниц статского советника Я. К. Шульца за 300 тысяч рублей дом № 40 по Большой Морской улице с прилегающими к нему на участке служебными строениями. Участок вновь становится сквозным. Главным зданием страхового общества становится теперь дом № 40 на Большой Морской улице, капитально перестроенный в 1899–1900 годах ведущим столичным архитектором Леонтием Николаевичем Бенуа в компании с академиком архитектуры Юлием Юльевичем Бенуа. Величественные фасады главного здания страхового общества на Большой Морской улице и присутственного здания на набережной реки Мойки, 85, отделанные природным камнем, поражали горожан своей монументальностью и надежностью. Цоколь и портал главного здания, отделанные финским красным полированным гранитом, прекрасно сочетались с первым этажом, облицованным тесаными блоками розоватого природного камня. Верхние три этажа главного здания, выложенные плитами лучезарного песчаника, авторы проекта украсили довольно сложной резьбой балконов и полукруглых стенных люнетов. Облик дома в любое время года и погоду представлялся этаким «импозантным франтом». Справочник «Весь Петербург – Весь Петроград – Весь Ленинград. 1892–1934» отмечал: «Первое Российской страховое общество, учрежденное в 1827 году, занималось страхованием от огня движимых и недвижимых имуществ всякого рода, фабрик, заводов, машин, товаров, сельскохозяйственных проектов и страхованием от несчастных случаев». Кроме того, оно заключало долгосрочные договоры на «пожизненное страхование пассажиров от несчастий на ж/д путях всего света и водных путях Европы и Азиатской России».

Должность управляющего делами Первого страхового общества исполнял компетентный энергичный человек А. А. Амбургер – сын богатого столичного купца и старшины реформатской общины Александра Карловича, живший в собственном доме Правления страхового общества на набережной реки Мойки, 85, между Красным и Синим мостами. Он был дружен с А. С. Грибоедовым, являлся его сослуживцем и даже выполнял обязанности секунданта не только на петербургской дуэли писателя с А. И. Якубовичем, но и на их поединке в Тифлисе. Управляющий Первым российским страховым обществом умело рекламировал деятельность своей организации, привлекая в нее новых клиентов. В столичных газетах и журналах регулярно появлялись броские рекламные объявления и статьи, составленные самим управляющим А. А. Амбургером. «Санкт-Петербургские ведомости», например, опубликовали его материалы о порядке страхования в Российской империи, из которых обыватель узнавал, что «страхование – это операция, имеющая целью возмещение убытков, вытекающих от каких-либо случайных бедствий, путем распределения между многими. Страхование направлено или на защиту отдельных хозяйств, определенных неблагоприятными случайностями (пожарами, градобитием, потерей работоспособности члена семьи, эпизоотий, морским крушением и т. п.). Или же на создание обеспечения отдельному лицу в форме отдельного капитала к определенному сроку…». Публика узнавала, что «юридически страхование осуществляется путем договора, по которому одно лицо или общество и учреждение, называющимися страховиком, обязываются возместить ущерб, каковой может понести имущество другого лица (страхователя) от какого-либо несчастного случая, при условии, если страхователь будет правильно периодически вносить страховщику определенные взносы (страховые премии). Письменный акт, в который облекается договор страхования, называется полисом».

Составленный Владимиром Михневичем и изданный в 1874 году в Санкт-Петербурге книготорговцем К. Н. Плотниковым своеобразный справочник, отражающий жизнь столичного города Российской империи, свидетельствует, что «Первое Российское страховое от огня общество, расположенное по Мойке, в собственном доме, основанное в 1827 году, имея складочный и запасной капитал в размере 4 000 000 рублей, за один только 1872 год получило прибыль в 606 705 рублей».

В советский период времени в зданиях Первого Российского страхового общества располагались учебные помещения «Индустриального политехникума», готовящего специалистов-механиков, электротехников и строителей. В 1930 году это среднее техническое учебное заведение несколько изменило свой профиль и официально называлось Ленинградским строительным техникумом № 1. В 1946 году этот техникум объединили с Ленинградским архитектурным техникумом, преобразованным ныне в Архитектурный колледж по подготовке техников-менеджеров, техников-строителей и техников-технологов.

В XXI столетии отреставрированный, перепланированный бывший «собственный дом Правления Первого Российского страхового общества на набережной реки Мойки, 85, занимает „Главное управление МЧС России по Санкт-Петербургу“».

Этот оперативный федеральный орган исполнительной власти был организован в России для решения серьезных задач в области защиты населения и территорий от чрезвычайных ситуаций природного и техногенного характера, а также от опасностей, возникающих при ведении военных действий или вследствие этих действий.

Составная часть Министерства Российской Федерации по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации стихийных бедствий – Главное управление МЧС России по Санкт-Петербургу – осуществляет управление городскими образованиями, организациями, войсками гражданской обороны Северной столицы и поисково-спасательными службами города. В особых кризисных ситуациях МЧС мегаполиса выполняет спецназначения, наблюдения, должный лабораторный контроль, используя методы электронной радиационной медицины. МЧС Санкт-Петербурга располагает возможностями специального аэромобильного спасательного отряда и комплектом необходимого оборудования при обеспечении и координации участия в международных гуманитарных операциях.

Квартал застройки правого берега Мойки, ограниченный двумя цветными мостами (Красным и Синим), завершается двумя массивными, сходными по своей архитектуре строениями, возведенными в 1844–1853 годах по проекту одного из ведущих петербургских архитекторов тех лет Николая Ефимовича Ефимова (1799–1851). Как своеобразные кулисы, оба здания открывали широкую панораму Исаакиевской площади по ее восточной и западной границам. Руководя строительством этих зданий, принадлежащих ныне к числу редких характерных памятников зодчества середины XIX столетия, автор их проекта отмечал в рапорте своему начальству, что на нем, главном распорядителе работ, «лежала обязательная забота сочинять и составлять все чертежи различных конструкций и украшений, входящих в состав частей отделки, и иметь непосредственный надзор и ответственность за правильность и прочность строения, за чистоту и изящность отделки».

Дома 87 и 89 (справа налево) по набережной Мойки

Постройка этих двух зданий преследовала градостроительные цели и обусловливалась необходимостью достойного архитектурного оформления одной из главных столичных площадей центрального района, изменившей после завершения строительства Мариинского дворца и Исаакиевского собора своих габариты и внешний облик.

Здание, возведенное на северо-восточной стороне Исаакиевской площади (дом № 4), боковыми фасадами выходило на набережную реки Мойки (№ 87) и Большую Морскую улицу (№ 42) и предназначалось для размещения в нем четырех основных департаментов Министерства государственных имуществ. Утверждение его проекта (10 августа 1844 г.) совпало с днем окончательного установления границы противоположной стороны новой площади, располагавшейся напротив и строго параллельно фасаду здания Министерства государственных имуществ, завершенного постройкой летом 1850 года. За три года до этого, 6 февраля 1847 года, утвердили окончательный проект противоположного здания (Исаакиевская пл., 14, наб. р. Мойки, 89, и Б. Морская ул., 44). В нем предполагали разместить резиденцию министра государственных имуществ с личными жилыми апартаментами, персональной канцелярией и кабинетом, архивом министерства, парадным залом и ведомственной типографией. Строительство дома министра завершили в 1853 году, после безвременной кончины автора проекта зодчего Н. Е. Ефимова, скоропостижно скончавшегося в 1852 году. Поэтому работа по окончательной отделке особняка выполнялась архитектором Людвигом Бонштедтом, автором проекта дворца З. И. Юсуповой на Литейном проспекте, 42.

Дом министра государственных имуществ действительно напоминал дворец, поскольку в утвержденном императором решении о его возведении на западной границе Исаакиевской площади значилось, что «чистая отделка по цели назначения его должна быть произведена с большею роскошью и искусством». В отделочных работах этого особняка участвовали талантливые столичные скульпторы А. И. Теребенев, Д. И. Иенсен и многие иные известные мастера того времени. Красивую орнаментальную решетку, завершающую фасады этого здания, искусно отлили из чугуна знаменитые мастера столичного завода Берда. В передовой статье, опубликованной обозревателем журнала «Зодчий» в 1872 году, особо упоминалось, что дом министра государственных имуществ «может считаться у нас образцом изящного не только по своим пропорциям, но и по грандиозным деталям и удачному расположению частей».

Известный историк архитектуры петербургского зодчества Андрей Львович Пунин полагал, что «фланкирующие Исаакиевскую площадь дом Министерства государственных имуществ и „особняк Министра“, одинаковые по высоте и близкие по композиционному решению фасадов, образуют уравновешенную, почти симметричную композицию. Масштаб зданий хорошо согласован с размерами площади… Стилистическое же решение фасадов зданий оказалось достаточно далеким от норм классицизма.

Поэтажное размещение ордера, арочные окна, специфическая форма наличников окон верхних этажей, построенная на сочетании арочного окна и прямоугольной рамки, завершенной сверху прямым сандриком, – все эти приемы были, вероятно, заимствованы автором проекта из арсенала форм итальянского ренессанса».

А. Л. Пунин также справедливо отмечает, что «фасады обоих зданий по сравнению с постройками классицизма декорированы более обильно, при этом настолько, что за многочисленными лепными деталями почти исчезает сама плоскость стены». И действительно, внешне обработка фасадов противоположных друг другу зданий как будто бы близка, но далеко не в равной мере.

Главные фасады обоих зданий ориентированы на Исаакиевскую площадь. Фасад первого дома, возведенного для служебного размещения основных департаментов Министерства, отделан тремя ярусами пилястр. В обработке же фасада противоположного здания на Исаакиевской площади – «Дома министра» автором проекта использованы трехчетвертные коринфские колонны, красивые полуарочные окна и широкий балкон, украшенный затейливой чугунной решеткой, расположенной в центре фасада особняка на уровне второго этажа. Весь этот яркий нарядный декор до сих пор делает бывший дом министра государственных имуществ похожим на дворцовое строение.

Заметно отличающиеся друг от друга фасады двух ведомственных зданий при этом сочетались с совершенно различной по богатству и степенью сложности внутренней отделкой своих интерьеров.

Интерьеры зданий Министерства государственных имуществ, по мнению зодчих тех лет, поражали всех излишним богатством и роскошью. Интерьер внутренних помещений его офисного здания оказался достаточно представительным, но скромным и деловым. Посетителям и градостроителям понравились внушительного вида вестибюль этого строения и прекрасная парадная лестница, украшенная полированными гранитными колоннами.

В противоположном «Доме министра» кроме роскошной приемной и дворцового вида парадной лестницы мастера по-царски отделали большинство залов особняка, поражающих воображение гостей. С особой роскошью отделывался Помпейский зал этого здания, покрытый художниками замечательной фресковой росписью и уцелевшим до наших дней фризом из живописных панно, заключенных в оригинальные штукатурные тянутые рамки. В бывших парадных помещениях «Дома министра» ныне хорошо сохранились его роскошное лепное убранство и роспись.

Павел Дмитриевич Киселев

Первым министром государственных имуществ Российской империи стал Павел Дмитриевич Киселев, занимавший эту должность с 1837 по 1856 год, до дня своего перевода в Париж, где он возглавил русское посольство. Карьеру свою он начал в Кавалергардском полку, храбро сражался во время Отечественной войны 1812 года, являлся участником Бородинского сражения, после которого его произвели в чин генерала от инфантерии, а по завершении войны он становится генерал-адъютантом. В 1835 году императорским указом П. Д. Киселев назначается членом Государственного совета и членом Секретного комитета по крестьянским вопросам. Генерал являлся сторонником отмены крепостного права, полагая при этом, что правительство обязательно должно ее осуществить, поскольку «крепостные люди, увлекаемые духом времени, сами потребуют свободу и возьмут свое». По воспоминаниям современников и сослуживцев, министр государственных имуществ П. Д. Киселев производил впечатление серьезного и хорошего человека, бывал добр и прост в обращении с подчиненными и просителями.

На посту министра государственных имуществ многим также запомнился другой государственный деятель – граф Петр Александрович Валуев. В период с 1861 по 1868 годы он являлся министром внутренних дел Российской империи. С 1872 по 1879 год граф П. А. Валуев руководил Министерством государственных имуществ, а затем два года занимал пост председателя кабинета министров. По мнению современников, граф П. А. Валуев «постепенно лавировал между либеральными бюрократами и консерваторами». Подобное мастерское маневрирование позволило, как считал С. Д. Шереметев, сделать графу головокружительную карьеру.

Петр Александрович Валуев

Член Государственного совета Сергей Дмитриевич Шереметев в своих воспоминаниях писал про П. А. Валуева: «Высокого роста и выразительный со своей важной походкой, величавый по наружности, несколько рисующийся бюрократ, он прикидывался исполнителем, всегда готовым к услугам разнообразных властей…». Граф Алексей Константинович Толстой, поэт и драматург, в 1873 году довольно едко, в карикатурном виде описал министра государственных имуществ П. А. Валуева в сатирическом стихотворении «Сон Попова».

В 1881–1892 годах министром государственных имуществ становится Михаил Николаевич Островский, в служебных апартаментах которого останавливался приезжавший из Москвы его родной брат, знаменитый драматург Александр Николаевич. Сюда, в «Дом министра» на Исаакиевской площади, приходила в гости к Александру Николаевичу Островскому драматическая актриса Александринского театра Полина (Пелагея) Антиповна Стрепетова.

Памятник Николаю I на Исаакиевской площади

После завершения строительства двух особняков Министерства государственных имуществ исторический ансамбль Исаакиевской площади становится завершенным и весьма респектабельным архитектурным центром Санкт-Петербурга. В дополнение к этому в 1895 году, в непосредственной близости от Синего моста, в центре Исаакиевской площади, между зданиями Министерств государственных имуществ установили органично вписавшийся в пространство монумент российскому императору Николаю I в парадном мундире лейб-гвардии Конного полка.

Общая идея и рабочие эскизы конной статуи императора принадлежали российскому зодчему французского происхождения, автору проекта Исаакиевского собора и Александрийского столпа на Дворцовой площади Огюсту Монферрану. Он же являлся автором проекта разработки пьедестала конного памятника Николаю Павловичу Романову. Автором же реальной модели уникальной конной шестиметровой статуи императора становится знаменитый отечественный скульптор Петр Кириллович Клодт.

Памятник оказался красивым по своему силуэту, но, по мнению искусствоведов, был все-таки весьма измельчен и сложен по композиции, хотя масштабное соотношение между Исаакиевской площадью и монументом авторами проекта весьма удачно, что в общем-то и способствовало благоприятному впечатлению целостности и завершенности всего исторического архитектурного ансамбля.

Сама статуя признана всеми уникальным образцом конного памятника, укрепленного лишь на двух точках опоры (задние ноги коня). Скульптор П. К. Клодт изготовил конную статую русского царя в мундире Конногвардейского полка и в форменной гвардейской каске, гарцующим на коне. Понимая особую ответственность заказа, сложную отливку конной статуи великий скульптор производил лично в литейной мастерской петербургской Академии художеств. В помощь мэтру тогда были выделены лучшие опытные литейщики города.

Пьедестал монумента автор проекта декорировал аллегорическими фигурами и изображениями античных военных трофеев. Скульптор Р. К. Залеман придал аллегорическим фигурам, окружающим постамент монумента, явное сходство с супругой и дочерьми русского императора, символизирующими добродетели. Фигура с весами и мечом – «Правосудие» – имела сходство с женой царя Александрой Федоровной, а «Сила» с копьем и щитом также узнавалась всеми, так как была копией любимой дочери императора Марии Николаевны – хозяйки Мариинского дворца.

Две другие фигуры, обращенные на Мариинский дворец, являлись «близнецами» двух других дочерей царя – Александры Николаевны, изображенной в аллегорической форме с крестом «Веры», и Ольги Николаевны в образе «Мудрости» с зеркалом. Все эти основные украшения постамента памятника окружают его верхнюю часть, искусно высеченную мастерами из красного шохонского порфира.

Средняя часть пьедестала, украшенная бронзовыми барельефами, вытесана из красного финляндского гранита. Скульптор Н. А. Рамазанов стал автором трех барельефов: «14 декабря 1825 года», «Николай I на Сенной площади при подавлении холерного бунта» и «Открытие Веребьинского моста на железной дороге Петербург – Москва в 1851 году». Скульптору Р. К. Залеману принадлежит авторство четвертого бронзового барельефа на пьедестале – «Поднесение Сперанским свода законов».

Массивный пьедестал установлен на невысоком стилобате из красного финляндского гранита с тремя ступенями. Подножие уникальной конной статуи изваяно из белого каррарского мрамора. Накануне торжественного открытия памятника в Петербург вернулся декабрист В. И. Штейнгель, писавший своим друзьям о впечатлениях увиденных им двух этапов установки скульптуры: «Третьего дня привезли уже лошадь на памятник, не замедлил и всадник». Петербуржцы с восторгом наблюдали за процессом установки фигуры императора Николая I на оседланного вздыбленного коня. Фонари у пьедестала монумента выполнили по модели городского архитектора Р. К. Вейгельта. Комментировавшая тогда эти события газета «Санкт-Петербургские ведомости» писала: «Рисунок канделябра о четырех фонарях утвердили 11 декабря 1858 года взамен макета светильников Иосифа Шарлеманя». А через год та же столичная газета информировала своих читателей, что «26 ноября 1859 года утвердили проект невысокой ограды, окружавшей памятник, разработанной архитектором Л. Л. Бонштедтом».

Вспоминая годы своего петербургского детства, поэт О. Э. Мандельштам писал: «Неизменно вокруг памятника хаживал замшелый от старости гренадер, зимой и летом в нахлобученной бараньей шапке – головном уборе, похожем на митру, величиной чуть не с целого барана».

Известный историк архитектуры петербургского зодчества Андрей Львович Пунин, рассматривая сложную работу отечественных градостроителей 1820–1860-х годов, отмечал, что «памятник Николаю I органично вписался в пространство Исаакиевской площади, а совмещение „натуральности изображения“ в статуе царя и в барельефах с аллегорическими фигурами и атрибутами, вычурные, почти барочные по своей стилистике формы пьедестала, обилие декоративных элементов определяют художественную характеристику памятника. Таким образом, его пластическое решение и его архитектурная стилистика воплотили те новые тенденции, которые были характерны для развития искусства и архитектуры в середине XIX века».

После революционных событий октября 1917 года в доме № 87/42 разместили Государственный институт опытной агрономии, а позднее, вплоть до 1973 года, в здании бывшего Министерства государственных имуществ находился Институт защиты растений. Затем в бывшем здании Министерства и в доме министра государственных имуществ (№ 89/44) размещались разнообразные лаборатории научно-исследовательских институтов Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина. Ученые Института растениеводства (наб. р. Мойки, 89 / ул. Герцена, 44) прославились своими селекционными исследованиями и вывели многочисленные новые зимостойкие высокоурожайные сорта семян. В институте сосредоточили фонд национальных мировых сортовых ресурсов семян, послуживший основанием для блестящих опытов ученых и практиков.

Уникальная коллекция семян, собранных сотрудниками в разных точках нашей планеты, содержит образцы зерновых, бобовых, овощных, плодовых, ягодных, масленичных, технических и иных культур. Коллекция во все времена широко использовалась для селекционной работы. Институт практиковал обмен семенами со многими зарубежными странами. В его научных лабораториях и на делянках проводились эффективные исследования по повышению всхожести, урожайности растений и их последующему внедрению в сельскохозяйственное производство новых высокоурожайных культур.

Научный коллектив Всесоюзного научно-исследовательского института сельскохозяйственной микробиологии (наб. р. Мойки, 87 / ул. Герцена, 42) успешно занимался разработками по применению различных бактериальных удобрений, так называемых ростовых веществ, и синтезом полезных бактериальных препаратов, добавляемых в корм сельскохозяйственных животных, способных повысить продуктивность животноводства и птицеводства.

В этом же здании размещались Ленинградское отделение Центральной научной сельскохозяйственной библиотеки с миллионным книжным фондом и Всесоюзный институт защиты растений, в лабораториях которого проводились исследования по определению возможных причин патогенной чувствительности растений к различным химическим веществам и сельскохозяйственным вредителям. В единственной тогда в Европе институтской научной лаборатории биофизики в начале 60-х годов XX столетия решали важные практические задачи борьбы с вредными сельскохозяйственными микроорганизмами и определяли рекомендации удлинения сроков хранения картофеля и овощей.

В наше время в зданиях Министерства государственных имуществ располагается знаменитый Всероссийский научно-исследовательский институт растениеводства им. академика Н. И. Вавилова. Хранящаяся в институте коллекция семян и растений сегодня насчитывает более 300 тысяч образцов. В стенах института по-прежнему располагается уникальная научная сельскохозяйственная библиотека, хранящая более миллиона книг на различных языках, изданных начиная с XVI столетия.

Коллекция семян и растений, собранная в разное время сотрудниками института, по признанию международных экспертов, остается лучшей в мире и оценена ЮНЕСКО в восемь триллионов долларов. Она собиралась многочисленными поисковыми экспедициями по всему миру и сохранялась его сотрудниками в самые тяжелые исторические времена нашего государства.

Всем известна история подвига живших в Институте четырнадцати растениеводов, умиравших от голода в блокадном Ленинграде в самую суровую зиму 1941/42 года, но не воспользовавшихся ни одним граммом сохраняемой ими уникальной коллекции зерна.

В наши дни в Институте растениеводства им. Н. И. Вавилова существует коллекция, насчитывающая семена четверти видов растений, давно исчезнувших с лица нашей планеты. В здание института встроены новые хранилища, оснащенные по последнему слову передовой науки и техники, оборудованные криокамерами с жидким азотом. Камеры с семенами сохраняются в условиях постоянного поддержания в них необходимой температуры и влажности.

На здании Всероссийского научно-исследовательского института растениеводства (наб. р. Мойки, 89 / Б. Морская ул., 44) ныне установлена мемориальная доска с текстом, свидетельствующим, что здесь «с 1921 по 1940 год работал Николай Иванович Вавилов». В августе 1940 года выдающийся отечественный ученый по доносу Лысенко и его сторонников был арестован. Его жизнь трагически оборвалась на пересылке в Саратовской тюрьме в 1943 году. В 1987 году, к 100-летию со дня рождения российского ученого, в Институте воссоздали его мемориальный кабинет. Академик Н. И. Вавилов в 1924 году организовал в Ленинграде первый Институт прикладной ботаники и новых сельскохозяйственных культур.

Николай Иванович Вавилов

Завершая повествование об очередном квартале центрального района Санкт-Петербурга, расположенном на правом берегу старинной реки Мойки, между двумя знаменитыми цветными мостами – Красным и Синим, автор искренне надеется, что ему удалось убедить читателя, что этот участок набережной реки действительно представлен зданиями, составляющими исключительную роль в эстетическом облике Северной столицы. Квартал по сию пору возглавляет своеобразная архитектурная доминанта, необычное угловое строение – «Торговый дом С. Эсдерс и К. Схейфальс у Красного моста», удачно включенный в ряды жилой застройки квартала. Эта же часть набережной Мойки завершается самым широким в Петербурге Синим мостом и фланкирующими Исаакиевскую площадь историческими зданиями: «Домом министра» и домом Министерства государственных имуществ, образующих почти симметричную уравновешенную завершенную композицию, хорошо согласованную с одной из главных площадей Санкт-Петербурга.

Дома этого квартала на набережной правого берега реки Мойки периодически изменяли свой наружный облик по прихоти их новых владельцев и в соответствии с архитектурной модой. Вместе с владельцами и арендаторами здания испытали на себе целый ряд тяжелейших лихолетий и невзгод. Домам пришлось пережить долгие годы не просто безразличного, но и банально бесхозяйственного к себе отношения. Их периодически подкрашивали, ремонтировали, приводили в порядок или местами меняли кровлю. Своеобразное возрождение для них наступило в XXI столетии. В 2008 году петербургский культурный и издательский центр «Эклектика» и редакция журнала «Автобус» выпустили в свет книгу доктора архитектуры, профессора, член-корреспондента Российской академии архитектуры и строительных наук Л. П. Лаврова «1000 адресов в Санкт-Петербурге», в которой автор многочисленных публикаций о Северной столице, описывая некоторые объекты набережной реки Мойки, отметил, что «Торговый дом С. Эсдерс и К. Схейфальс» (наб. р. Мойки, 73 / ул. Гороховая, 15) в настоящее время должен быть капитально восстановлен по сохранившимся описаниям. Завершая неожиданную информацию об этом городском объекте, профессор упомянул, что «разработан проект его реконструкции коллективом архитекторов нашего города (Ю. К. Митюревым, Э. А. Тышерским, О. И. Никитиной, С. В. Поповой и Е. В. Кобозевой)». Позже я обнаружил в Интернете интересное сообщение о действительном намерении реставрировать все здания квартала на набережной реки Мойки в границах между Красным и Синим мостами (наб. р. Мойки, 73–79). При этом Интернет поведал, что «в рамках создания многофункционального комплекса „БТК девелопмент“, начиная с 2009 года, полностью реконструирует и вернет первоначальный вид зданиям второй половины XIX – начала XX веков на набережной реки Мойки, 73–79.

Будут полностью восстановлены: здания «Торгового дома С. Эсдерса и К. Схейфальса» (арх. К. Н. де Рошефор и В. А. Липский), особняк Вельцина (арх. А. Х. Кольб), дом М. Тура (арх. П. П. Жако и Е. А. Тур) и дом Понжелиса (арх. А. К. Кавос). Компания воссоздаст не только исторические фасады и интерьеры зданий, решенные в различных архитектурных стилях от эклектики до модерна, но и вернет ряд утраченных архитектурных деталей, представляющих высокую культурно-историческую ценность, – шпиль, световой фонарь, атриум и т. д.

В основу функционального зонирования комплекса лягут результаты масштабного исследования. Зданиям будет возвращено их историческое предназначение. На территории комплекса расположатся бизнес-центр класса А, апартаменты, торговая галерея, кафе, рестораны на верхних этажах, откуда открываются панорамные виды на 360 градусов. Как и все проекты „БТК девелопмент“, многофункциональный комплекс на набережной реки Мойки будет оснащен самыми современными решениями в области безопасности и новейшей автоматической системой диспетчеризации всех инженерных сетей. На территории комплекса будет построен вместительный автоматизированный подземный паркинг. Общая площадь комплекса – 35 000 кв. м, паркинг – 185 м/м».

Намеченный план и объем работ по реконструкции зданий второй половины XIX – начала XX столетия, составляющих старый квартал Санкт-Петербурга между двумя цветными мостами через Мойку, компания «БТК девелопмент» не только четко выполнила в запланированные сроки с учетом всех условий по реставрации фасадов зданий и их интерьеров, но и качественно провела мероприятия по воссозданию утраченных с годами исторических архитектурных деталей домов. Посетив в 2013 году старый квартал на правом берегу Мойки, я был поражен увиденным. Передо мной в первозданной красоте предстали дома старого Санкт-Петербурга, сияющие своими свежевыкрашенными отреставрированными фасадами, с возвращенными архитектурными деталями и исчезнувшими в разные годы фрагментами. На фасаде «Торгового дома С. Эсдерса и К. Схейфальса» сияла золотом вновь воссозданная надпись с обязательным присутствием на старинном логотипе забытого торгового фирменного текста: «…у Красного моста». Угол дома № 73, так же как в 1907 году, увенчан богато декорированным кивером и шпилем, вернувшими зданию утраченный гордый титул своеобразной исторической доминанты этого участка реки Мойки.

Вдоль правобережья Мойки за Исаакиевской площадью

Миновав помпезное здание бывшего Министерства государственных имуществ (наб. р. Мойки 87/42), река проходит под самым широким городским мостом – Синим, пересекающим водоем у Исаакиевской площади. Ее панорама открывалась величественным силуэтом крупнейшей храмовой постройки – Исаакиевским собором, увенчанным огромным золоченым куполом, а в перспективе с Вознесенского проспекта прекрасно просматривался золоченый шпиль Адмиралтейства.

Сразу же за Синим мостом, у его северного устоя, на правом берегу Мойки в 1971 году, по проекту инженера П. С. Панфилова и архитектора В. А. Петрова, установили четырехгранный обелиск – футшток (водомерный столб), врезанный в гранитную облицовку набережной реки. Нижняя часть футштока уходит глубоко в воду, и по его вырубленным отметкам можно контролировать ежедневный уровень воды в Мойке. На его поверхности авторы проекта водомерного столба специально отметили уровни наивысшего подъема воды в реке в период самых крупных наводнений в истории Петербурга: в 1777 году (310 см над уровнем ординара), в 1824 году (410 см) и в 1924-м (369 см). Венчают гранитный обелиск солнечные часы и трезубец Нептуна.

Северный устой правого берега Мойки. Футшток (водомерный столб)

Продолжая дальнейший путь к своему устью, Мойка проходит мимо очередного квартала с расположенными на нем старыми сквозными участками, ограниченными Большой Морской улицей и правым берегом реки. Эта часть центрального района между Исаакиевской площадью и Почтамтским переулком возглавляется эффектным и подчеркнуто монументальным зданием министра государственных имуществ (дом № 89/44/13). О нем в предыдущем разделе книги ранее уже упоминалось. Далее от угла Исаакиевской площади располагаются жилые дома (№ 91–101), воздвигнутые на набережной реки Мойки в разные годы. Участок дома на набережной Мойки, 91, и здания на Большой Морской улице, 46, так же, как и все остальные в этом квартале земельные наделы, сквозные на Мойку. Участок с домом № 91 на правом берегу реки Мойки начал застраиваться в начале 1770-х годов купцом Михаилом Серебренниковым, а затем его сыном – Семеном Михайловичем. В середине 70-х годов XVIII столетия купец С. М. Серебренников с публичных торгов продает отцовский дом старшине столичного цирюльного цеха Егору Андреевичу Шварцу, владевшему приобретенной недвижимостью около 60 лет и превратившему дома и флигели на участке в выгодные доходные здания. Строения Е. А. Шварца арендовали не только отдельные иностранцы, но и предприниматели, открывавшие в них магазины, мастерские и даже дилижансную контору, чьи коляски тогда пользовались постоянным спросом пассажирами, курсировавшими по маршруту Петербург – Москва и обратно.

Александра Павловна Львова

В XIX столетии нередко менялись владельцы этих доходных домов, периодически ремонтировавшие здания на участке. В 1871–1873 годах домом № 91 на набережной реки Мойки владела княгиня Александра Павловна Львова, капитально перестроившая здание по проекту городского архитектора Николая Федоровича Брюлло при участии зодчего И. П. Ропета, недавно закончившего Академию художеств, талантливого профессионала, ставшего со временем одним из инициаторов и разработчиков модного тогда в архитектуре «русского стиля».

Дом 91 по набережной Мойки

Н. Ф. Брюлло приходился племянником знаменитым зодчим Карлу и Александру Павловичам Брюлловым. Архитекторы-компаньоны перестроили доходный дом № 91 в четырехэтажное жилое здание, оснастили его крытым балконом на уровне третьего этажа, установили овальное окно над парадной дверью и с помощью лепных украшений стилизовали фасад дома в архитектурной манере барокко. Перестроенный четырехэтажный дом на участке позже унаследовал сын княгини – Павел Дмитриевич Львов, превративший его в довольно доходное строение. В начале 90-х годов XIX столетия самую большую и достаточно комфортную квартиру в доходном доме князя П. Д. Львова арендовала бывшая супруга архитектора и художника Альберта Николаевича Бенуа Мария Карловна, вышедшая после развода замуж за богатого инженера Бориса Михайловича Эфрона. Вместе с ней в арендованной многокомнатной квартире проживала ее родная сестра Анна Карловна – будущая супруга художника Александра Николаевича Бенуа.

Вацлав Нежинский

В 1890 году в доме располагалась японская миссия, арендовавшая помещения в течение десяти лет, после чего князь П. Д. Львов продал дом Российскому обществу перестрахования, но все же сам продолжал жить в проданном доме, занимая огромную комфортабельную квартиру, прекрасно меблированную, украшенную уникальными коллекционными предметами и картинами знаменитых художников. В квартире 35-летнего князя, камергера и товарища министра путей сообщения, на набережной Мойки, 91, несколько лет жил его молодой приятель – 17-летний танцовщик балета Вацлав Нежинский, находившийся у его сиятельства на полном обеспечении. Князь П. Д. Львов регулярно оплачивал обучение юноши в Хореографическом училище, погасил немалые долги его матери и даже сам возил молодого человека на прогулки в собственном недавно купленном автомобиле.

По завершении учебы в Хореографическом училище Вацлав Фомич Нежинский стал ведущим артистом и балетмейстером Мариинского театра. В 1909–1913 годах артист балета В. Ф. Нежинский становится ведущим танцором и участником Русских сезонов в Париже. В 1916–1917 годах Нежинский был ведущим артистом труппы С. П. Дягилева во Франции, участвуя в балетах, поставленных М. М. Фокиным.

Государственные путчи 1917 года и сопутствующие им революционные лихолетья не только потрясли основы Российской империи, но и привели к неизбежным драматическим последствиям в социальном и жизненном укладе народонаселения Петрограда. Все попытки части его обитателей найти общий язык с новой властью оказались не только безрезультатными, но и вызвали новый нарастающий поток карательных репрессий и пугающего всех произвола. Коренные жители бывшей имперской столицы, не нашедшие свое место в новом обществе, в панике покидали Родину.

По образному определению писателя Ивана Александровича Бунина, «условия жизни в стране были тогда совершенно нетерпимы для всякого, кто не утратил образа и подобия Божия. Из России бежали все, имевшие возможность бежать».

В числе вынужденных беженцев тогда оказались и владелец доходного дома № 91 на набережной реки Мойки, и большая часть арендаторов его квартир и служебных помещений. Дом опустел и на некоторое время стал пристанищем вооруженных революционных матросов и солдат, активно участвовавших в свержении Временного правительства и национализации стратегически важных городских объектов. Позже в особняке располагались первые советские государственные учреждения и общественные организации.

В 1924 году бывшие барские хоромы дома № 91 на правом берегу Мойки превратились в банальные ленинградские городские коммунальные квартиры, в которых на протяжении девяноста лет прошла жизнь нескольких поколений моих земляков, разделивших со мной нелегкую судьбу города-героя.

В годы Великой Отечественной войны, в тяжелых условиях вражеской блокады города старый петербургский особняк на правом берегу Мойки вместе со своими жильцами замерзал, противостоял фашистским бомбардировкам и регулярным артиллерийским обстрелам центрального района Ленинграда.

В 1991 году в результате нового государственного переворота ленинградцы вновь очутились в совершенно иной стране, названной Российской Федерацией, в которой появилось довольно странное государственное образование с гербом в виде двуглавого орла, с Государственной думой, губернаторами, но с прежним советским гимном, к которому автор текста гимна СССР, писатель С. В. Михалков, придумал новые слова, принятые тогда как символ государственного и социального единства; пережили смутный период страны в «лихие девяностые годы» прошлого столетия не только с развалом производства, разграблением страны под видом приватизации, нищетой миллионов, но и с разгулом преступности и питерского «бандитского беспредела». Автор популярной книги «Бандитский Петербург», известный писатель и глава Союза журналистов Санкт-Петербурга Андрей Константинов внимательно отслеживал весь период гангстерских войн и криминального беспредела, накрывшего наш город. В своих неоднократно переиздаваемых очерках он дает объективную оценку словосочетанию «бандитский Петербург», ставшую в конце 90-х годов XX века своего рода брендом Ленинграда.

Времена криминального беспредела коснулись и старинного доходного дома № 91 на набережной реки Мойки, часть коммунальных квартир в котором была в начале XXI столетия расселена и перестроена в отдельные комфортные апартаменты, принадлежащие состоятельным предпринимателям и государственным служащим.

В 1998 году, в ночь на 29 сентября, в кухне квартиры дома № 91 по набережной реки Мойки обнаружили тело убитого коммерсанта – бывшего помощника депутата Госдумы Михаила Монастырского Виктора Федоровича Смирнова.

В квартире убитого органами милиции обнаружена видеокассета, начинающаяся словами: «Если вы смотрите эту кассету, значит меня нет в живых. Мое убийство заказал депутат Государственной думы Михаил Монастырский…» На кассете находился детальный рассказ убитого о преступной деятельности Монастырского, ставший для следствия основанием обвинения депутата Госдумы в организации убийства своего бывшего помощника. Однако арестовать «Мишу Фаберже» правоохранительным органам не удалось. Вначале этому препятствовал депутатский иммунитет, а затем, по истечении срока полномочий, «Фальшберже» срочно выбыл за границу. Дело приостановили, а фигуранта объявили в федеральный и международный розыск. Интерпол разыскал беглеца, проживающего на своей вилле в Испании. Но, несмотря на оперативность зарубежных коллег, дело Михаила Монастырского расследовалось крайне неспешно.

Дом 93 по набережной Мойки

Точку в истории организатора убийства своего помощника поставило сообщение швейцарских газет, оповестившее: «В мае 2007 года в Швейцарии в автокатастрофе погиб организатор производства изделий „под Фаберже“ Михаил Монастырский».

Соседний сквозной участок этого квартала с жилым флигелем № 93 со стороны набережной реки Мойки и доходным домом № 48 на Большой Морской улице существовал уже в 40-х годах XVIII столетия. Его владелицей в те давние времена являлась вдова царского комнатного стольника Ивана Ивановича Нарышкина – Анастасия Ивановна, урожденная Милославская. Ее покойный супруг приходился троюродным братом матери Российского царя Петра I – Натальи Кирилловны Нарышкиной.

Алексей Николаевич Оленин

Один из наследников хозяйки участка и расположенных на нем строений, внук Александр Иванович Нарышкин, довольно прибыльно для себя периодически сдавал постройки в аренду. В 50-х годах XVIII столетия в одном из домов даже размещалось первое примитивное столичное казино, в котором его владелец немец Георг Фридрих Боль «проводил лотереи».

В 1774 году на этом месте располагалось «для женского полу училище», а в 1775 году Нарышкин продал свой родовой двор со зданиями на набережной реки Мойки и Большой Морской улице «голландскому купцу» Францу фон Зантену. Через шесть лет, в 1781 году, участком и его зданиями владел генерал и действительный камергер Александр Николаевич Зиновьев. В этот же период официальные планы города указывают, что по Большой Морской улице числился уже двухэтажный дом № 48, а за ним простирался просторный двор, завершавшийся жилым двухэтажным флигелем на правом берегу Мойки, отгороженный от ее набережной невысокой оградой.

В 1808 году сквозной участок, обращенный на Мойку, арендовал баварский посланник де Брэ, являвшийся убежденным сторонником мирного сосуществования России и Франции. Ему, кстати, весьма благоволил русский император Александр I.

В 1810 году строениями этого участка владел один из правнуков канцлера Г. И. Головкина и его супруга – дочь А. Г. Демидова, богатого уральского заводчика. В конце 20-х годов XIX века во флигеле на Мойке (№ 93) поселился граф Михаил Юрьевич Виельгорский – философ, лингвист, медик, теолог и почетный член многочисленных масонских лож. Сановник, музыкант, человек глубоких познаний, он дружил с Жуковским, Пушкиным, Вяземским, Грибоедовым.

С 1830-х годов на сквозном участке в доме № 48 на Большой Морской улице поселился с семьей директор Императорской публичной библиотеки, президент Академии художеств, член Государственного совета, знаток классических русских древностей, ученый, писатель, художник и археолог Алексей Николаевич Оленин.

Анна Алексеевна Оленина

Вместе с ним здесь тогда жили его супруга Елизавета Марковна и младшая дочь Анна Алексеевна – предмет безответных воздыханий А. С. Пушкина.

Приемы в доме Олениных всегда были многолюдны и веселы. Здесь часто бывали В. А. Жуковский, И. А. Крылов, П. А. Вяземский, А. С. Пушкин и М. Ю. Лермонтов.

В 1850-х годах сквозной участок со всеми строениями приобретает сын министра просвещения граф Алексей Сергеевич Уваров – историк и археолог, организовавший Московское археологическое общество, ставший его первым председателем. Сделавшись владельцем участка и возведенных на нем строений, А. С. Уваров активно занялся благоустройством особняков на набережной реки Мойки и Большой Морской улице. При этом он решил обязательно провести в дома водопровод, для которого граф самостоятельно разработал довольно оригинальный проект, отмеченный колкими и довольно язвительными насмешками профессиональных специалистов и простых обывателей Санкт-Петербурга. Алексей Сергеевич задумал проложить «чугунную трубу для провода в дома „чистой воды“ из находящейся вблизи его владения реки Мойки», между прочим, довольно загрязненного к этому периоду городского водоема. Затем он и его супруга Прасковья Сергеевна Щербатова, возглавлявшая позже Археологическое общество, вторая в истории России после Е. А. Воронцовой-Дашковой представительница слабого пола, ставшая членом Академии, многих университетских ученых советов и обществ, приступили к реализации задуманных капитальных работ по благоустройству принадлежавших им зданий. К прошению на высокое имя о перестройке домов супруги приложили проект капитального ремонта строений, подготовленный городским архитектором Августом Васильевичем Петцольдом, с обязательными элементами «русского стиля». Проект фасада дома в два этажа на Большой Морской представлял старинный русский терем с башенками по бокам и разноцветными терракотами, украшавшими его затейливые окна. Рисунок фасадных украшений дополняли шестиугольные звезды Давида и буквы «А У» (Алексей Уваров). Кстати, шестиугольная звезда входила и в герб графов Уваровых, получивших этот титул в 1846 году. В объяснительной же записке к своему необычному проекту архитектор Петцольд отмечал, что «Граф Уваров своими многими работами по части археологии русских древностей приобрел широкую известность в России и Европе, а изучение древнерусского зодчества, так называемого русско-византийского стиля, составляет его специальность. Посему ему приличнее иметь дом в „Русском стиле“, который соответствовал бы пенатам, где хранится его археологический музеум с русскими древностями…». Вскоре в ответ граф Уваров и его архитектор получили высочайшую резолюцию: «…фасад никуда не годится, переделать и в сумасбродство не вдаваться… представить проект менее затейливый, но более изящный». Владелец дома на Большой Морской улице вынужден был отказаться от проекта перестройки фасада здания, однако уже завершенный интерьер лестницы, отделанный шестиугольными многочисленными звездочками, он все-таки сохранил.

Алексей Сергеевич Уваров

В 1860–1870-х годах сквозным участком владел купец 2-й гильдии и торговый комиссионер Александр Леонтьевич Цургозен, владелец нескольких доходных домов в разных районах столицы. Александр Леонтьевич являлся сыном богатого столичного купца 1-й гильдии родом из Пруссии Людвига Цургозена, вступившего в русское подданство в 1820-х годах. А. Л. Цургозен завершил общее образование в школе при Реформаторской церкви русской столицы, а затем получил диплом торгового маклера при петербургском морском порту. Проиграв на столичной бирже все свое состояние, он трагически погиб от сердечного приступа. Сведения о скоропостижной кончине купца 2-й гильдии А. Л. Цургозена были получены авторами книги «Большая Морская улица» Л. И. Бройтманом и Е. И. Красновой от потомков семьи купцов Цургозен, проживающих ныне в Санкт-Петербурге.

В 1878–1879 году дом № 48 на Большой Морской улице на сквозном к Мойке участке и жилой флигель на ее правом берегу были капитально отремонтированы и дополнены несколькими этажами по проекту городского архитектора Николая Васильевича Трусова. При этом, перестраивая одновременно флигель на набережной Мойки, 93, зодчий включил в перестроечный проект и ранее существовавшее здесь жилое здание. В этот период времени сквозным участком к Мойке уже владел действительный статский советник Василий Алексеевич Грейг – внук и сын знаменитых русских адмиралов Грейгов. Не так уж много в истории столь выдающихся личностей, каким был Самуил Карлович Грейг – дед статского советника В. А. Грейга, – талантливый флотоводец и новатор в деле кораблестроения. Наиболее выдающимся его деяниями как флотоводца, удостоенного высших наград Российской империи, являлись победы в морских битвах при Чесме (24 июня 1770 г.) и Гогланде (27 июня 1788 г.). Екатерина II высоко оценила морскую победу Грейга в битве при Чесме. За участие в истреблении турецкого флота императрица наградила адмирала орденом Св. Георгия II степени. Поражение же шведского флота у Гогланда, которое нанесла ему русская эскадра под командованием адмирала Грейга, разрушило все планы шведского короля. Морем овладеть тогда ему не удалось, что и заставило Густава III вывести свои войска за пределы России.

Самуил Карлович Грейг

За победу при Гогланде С. К. Грейг был награжден орденом Св. Андрея Первозванного и похвальным листом от Адмиралтейств-коллегии. Императрица собственноручно написала Грейгу: «Заслуги ваши пребудут в нашей памяти, и отечественные летописи передадут потомству имена – ваше и ваших храбрых сподвижников, увенчанных почтением и любовью».

Владельцы сквозного участка с выходом к набережной реки Мойки продолжали со временем меняться. После Грейга в 1895 году его хозяином становится генерал-майор Алексей Николаевич Чикалев, главный инспектор строительной части при Морском строительном комитете. В 1897 году владельцами участка и строений, расположенных на нем, значатся действительный тайный советник Владимир Михайлович Маркус, а затем его вдова Александра Александровна, которая сдавала жилые строения на набережной Мойки и Большой Морской улице в аренду.

В 1906–1908 годах во флигеле на Мойке снимал квартиру известный банковский деятель и крупный предприниматель Сергей Степанович Хрулев – сын генерал-лейтенанта С. А. Хрулева, героя обороны Севастополя. В 1912 году часть дома на Большой Морской улице арендовало баварское консульство с полномочным дипломатическим представителем бароном де Грунемеус.

С 1913 по 1917 год участком владеет купец 1-й гильдии П. Я. Хесин, потомственный почетный гражданин и член Совета Азовско-Донского коммерческого банка. Жилые строения на приобретенном участке новый хозяин сдавал в аренду.

На современном сквозном на Мойку участке с домами № 95 на набережной реки и № 50 на Большой Морской улице в XVIII столетии располагалась часть двора вдовы царского комнатного стольника Ивана Ивановича Нарышкина – Анастасии Нарышкиной, доставшаяся в 1773 году по наследству ее внуку Дмитрию Ивановичу Нарышкину, прапорщику лейб-гвардии Конного полка. Молодой гвардеец вел веселую и довольно разгульную жизнь, постоянно нуждался в деньгах и вскоре, в 1774 году, вынужден был опубликовать в столичной газете объявление о продаже бабушкиного наследия. Его намерение осуществилось лишь через семь лет. Новой владелицей участка становится Мария Эрнестовна Манжу – дочь одного из французских офицеров, принявших выгодное предложение Екатерины II о поступлении на русскую военную службы. В дальнейшем участок со всеми постройками неоднократно менял своих хозяев. В 1789 году его приобрел русский подполковник Сергей Андреевич Беклемишев, а в 1804 году недвижимость переходит во владение супруги столичного купца Елизавете Бахерахт, в 1807 году выгодно перепродавшей свою покупку почетному гражданину, купцу 1-й гильдии Себастьяну Крамеру, исполнявшему тогда по совместительству обязанности австрийского генерального консула. Его наследники – многочисленные дети и внуки – владели участком и домами на набережной реки Мойки и Большой Морской улице вплоть до 1874 года, выгодно сдавая в аренду жилые помещения в двух доходных зданиях.

Александр Иванович Соллогуб

В 1836 году в этом квартале снимали жилой флигель на участке со стороны Мойки, 95, родители русского писателя Владимира Александровича Соллогуба – тайный советник и церемониймейстер Александр Иванович и Софья Ивановна (урожд. Архарова), дочь легендарного военного генерал-губернатора Москвы Ивана Петровича Архарова, командовавшего лихим гарнизоном своих подчиненных сотрудников, прозванных в народе «архаровцами». Писатель Владимир Александрович Соллогуб, друживший с А. С. Пушкиным, должен был в ноябре 1836 года стать его секундантом в дуэли с Дантесом и писал в те тревожные дни: «Я поехал сперва к отцу моему, жившему на Мойке, потом к Пушкину». Однако в тот раз дуэль не состоялась.

Владимир Александрович Соллогуб

В 1874 году сквозным участком владеет купец Генрих Андреевич Лепен, перестроивший жилой дом № 50 на Большой Морской улице по проекту молодого архитектора И. Цима, приехавшего в Санкт-Петербург после завершения учебы в Дании. Со временем Иоганн Иванович становится опытным и весьма востребованным городским зодчим, автором проектов многих доходных зданий и особняков. По просьбе нового владельца архитектор надстроил жилой дом третьим этажом, а над окнами второго этажа протянул меандр – геометрический орнамент в виде ломаной или кривой линии с завитками. Фасад здания между оконными проемами третьего этажа архитектор довольно удачно оживил ровным рядом женских головок в круглых медальонах.

В 80-е годы XIX столетия в этом доме некоторое время жил русский писатель Алексей Николаевич Плещеев, более всего известный как поэт некрасовской школы, автор прозаических произведений в духе натуральной школы. Литератор являлся активным участником политического кружка М. В. Петрашевского, у которого в деревянном доме в Коломне Плещеев написал стихотворение «Вперед, без страха и сомнения», ставшее гимном революционной молодежи тех лет, и текст популярной революционной песни «По чувству братья мы с тобой». Арестованный в 1849 году вместе с другими членами революционного кружка Петрашевского, Плещеев был приговорен к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь.

Алексей Николаевич Плещеев

В 1910-х годах в доме № 50 на Большой Морской улице, принадлежавшем вплоть до Октябрьского переворота 1917 года по-прежнему Г. А. Лепену, жил крупный петербургский предприниматель, потомственный гражданин Иван Иванович Дурдин (1852–1918) – четвертый из детей от первого брака Ивана Ивановича Дурдина, первого председателя правления Товарищества пивоваренных заводов Дурдиных. Иван Иванович становится продолжателем дела покойной отца, получив от него по завещанию основную часть состояния – 50 паев Товарищества. Первоначально молодой человек не предполагал заниматься коммерцией – он служил в гвардии, но по настоянию всего семейства Иван Иванович выходит в отставку и занимает пост главы пивоваренного Товарищества. В период Февральской революции 1917 года И. И. Дурдин, судя по сообщению «Петроградской газеты» от 24 февраля 1917 года, был арестован властями на три месяца за то, что «в его петроградских домах в военное время жильцы проживали без прописки, а сами дома содержались в непотребных антисанитарных условиях». Правда, позже повторный суд заменил тюремный арест предпринимателя крупным денежным штрафом. Именно тогда выпущенный из заключения И. И. Дурдин на короткий срок поселяется в доме № 50 на Большой Морской улице, чтобы вскоре оказаться в эмиграции и через год скончаться в Ницце.

Реклама пивоваренного завода Ивана Дурдина

Соседний сквозной участок от Большой Морской улицы к набережной Мойки, входящий в исторический квартал застройки от Исаакиевской площади до Почтамтского переулка, в наши дни обозначен старинными зданиями № 97 на правом берегу Мойки и домом № 52 по Большой Морской улице, выделяющимися в ряду соседних зданий своими блистательными классическими фасадами и сохранившимися до XXI столетия превосходными парадными интерьерами. Оба старинных здания тесно связаны с судьбами живших в них в разные годы знаменитых людей нашего города – владевших домами, арендовавших здесь квартиры, проектировавших и перестраивавших строения и участок. Этот «культурный слой» не только дополняет жизнь Санкт-Петербурга в отдельные исторические эпохи, но иногда является главной опорой в исследованиях отечественных краеведов и археологов.

История этого сквозного участка (наб. р. Мойки, 97 / Б. Морская ул., 57), согласно сохранившимся закладным документам, известна с 60–70-х годов XVIII столетия. В 1760-х годах французский торговец Еган Даниэль Винтер, неоднократно закладывавший свою недвижимость, упоминал, что сей участок с постройками был им приобретен «у поручика артиллерийского фурштата Марка Васильева сына Семенова». В 1777 году потомок владельца участка и зданий на нем Иван Семенов Винтер продает наследное имение действительному тайному советнику графу Гавриле Ивановичу Головкину – внуку первого канцлера Российской империи Г. И. Головкина, одного из доверенных сподвижников Петра I.

Через два года сквозной участок уже принадлежал провиантмейстеру Николаю Максимовичу Походяшину, а тот, в свою очередь, в 1785 году удачно перепродает его командиру лейб-гвардии Семеновского полка генерал-майору Василию Ивановичу Левашову. В период владения участком графом В. И. Левашовым были капитально перестроены флигель со стороны Мойки и дом на Большой Морской улице, после чего жилой флигель на набережной Мьи и особняк на тогдашней Большой Гостиной увеличились в размерах настолько, что в конце XVIII столетия оба здания не только занимали весь участок, но и стали выше на один этаж. Флигель на набережной реки и хозяйственные постройки по распоряжению графа отделили полукруглой чугунной оградой от широкого двора перед главным домом на Большой Морской улице. Владелец участка, как правило, часто отсутствовал в столице и разрешал временно проживать в жилых строениях именитым гостям своих друзей и российской императрицы.

В 1787 году во флигеле на Мойке около трех месяцев жил гражданин Венесуэлы латиноамериканский революционер Франсиско Миранда Предтеча – руководитель организации, боровшейся за независимость испанских колоний Южной Америки. Преследуемый испанскими властями, он вынужден был постоянно скитаться по различным странам. В России он получил официальный приют, сочувствие со стороны населения и высших властей. Дело в том, что тогда Российская империя сама имела реальные интересы в районе Тихоокеанского бассейна, но сталкивалась с владычеством там Испании. Миранда Предтеча был принят в домах столичного высшего света и во дворце Екатерины II. На дипломатическую ноту протеста официального поверенного в делах «гишпанского короля» и его просьбу о высылке крамольного Предтечи из пределов России русская императрица довольно остроумно ответила: «Как Мадрид от Петербурга находится в неблизком расстоянии, то Ее Императорское Величество не уповает, чтоб граф Миранда мог в таком случае быть его величеству гишпанскому опасен».

Франсиско Миранда

В 1793 году в особняке графа В. И. Левашова на Большой Морской улице нашел добрый приют граф д’Артуа – бежавший из Франции младший брат казненного короля Людовика XVI из династии Бурбонов. В годы его правления во Франции нарастал политический, экономический и социальный кризис, приведший в конце концов к революции.

Граф д'Артуа

Статс-секретарь императрицы Екатерины II Александр Васильевич Храповицкий в «Памятных записках» после прибытия в столицу высокого гостя отметил: «12 марта – приехал граф д’Артуа и принят в изготовленный дом Василия Ивановича Левашова. 17 марта поутру выехал из Петербурга граф д’Артуа. Левашову за постой пожалована табакерка с брильянтами».

В день, когда графа ждали во дворце на празднике, устроенном Екатериной II в честь его приезда, было получено извещение о казни Людовика XVI, и пришлось объявить траур. Д’Артуа пытался склонить русскую императрицу к оказанию ему военной помощи, был весьма уважительно принят Екатериной II, но все разговоры в конечном итоге завершались искренним сочувствием государыни и пустыми добрыми обещаниями.

В 1824 году граф д’Артуа занимает престол короля Франции и под именем Карла X правит страной в течение шести лет, ограничив все демократические свободы и став лидером ультрароялистов. Он был свергнут с престола Июльской революцией 1830 года, но все же успел удачно покинуть пределы Франции. Жил в Великобритании, а затем – в Австрии.

В 1794 году на участке, в жилом корпусе на набережной Мойки, 97, а затем в особняке графа В. И. Левашова на Большой Морской улице, 52, некоторое время жила президент Российской Академии наук Е. Р. Дашкова, продавшая свой дворцовый дом на Английской набережной и наконец получившая от Екатерины II долгожданный отпуск. Бывшая подруга императрицы готовилась к переезду в свое родовое имение Троицкое. Незадолго до отъезда из Петербурга Е. Р. Дашкова писала своему брату Александру Романовичу Воронцову: «Я квартирую теперь у графа Левашова, нигде не бываю, живу спокойно, страдаю от судорог и надзираю за домом».

Левашов по-прежнему постоянно бывал в отъезде, воевал, участвуя в сражениях. Он не был женат, но пользовался огромным успехом у дам, от которых у него периодически рождались внебрачные, но узаконенные ловеласом-генералом дети. Однополчане Василия Ивановича, рассказывая о его лихих победах на любовном фронте, и стали свидетелями, как их полковой командир перед одной из кровавых схваток с противников вызвал к себе полкового священника и нескольких старших офицеров лейб-гвардии Семеновского полка и в их присутствии написал завещание довольно оригинального содержания: «Я имею от многих дам детей, коих число, по последней ревизии, шесть душ, но как по теперешним обстоятельствам я легко могу лишиться жизни, то прошу, чтобы по смерти моей означенные дети, которым я, может, и не отец, были наследники мои».

Екатерина Александровна Пашкова

Генерал В. И. Левашов умер в 1804 году, но еще два года участок и здания на нем по-прежнему числились в собственности генерала от инфантерии. В 1806 году сквозной участок с домами и хозяйственными постройками продали, а вырученную сумму разделили между шестью внебрачными, но узаконенными завещанием генерала детьми.

Очередной владелицей сквозного участка и домов на набережной реки Мойки и Большой Морской улице, а также нескольких хозяйственных построек стала в 1809 году супруга егермейстера Императорского двора Василия Александровича Пашкова и родная сестра бывшего столичного генерал-губернатора Н. А. Толстого – Екатерина Александровна, мать трех сыновей и трех дочерей.

Через шесть лет Е. А. Пашкова продает свою недвижимость наследнику огромного шуваловского состояния, внуку фельдмаршала Петра Ивановича Шувалова, приближенному к царю генерал-адъютанту и другу знаменитого государственного деятеля М. М. Сперанского – графу Павлу Андреевичу Шувалову. Правда, через четыре года граф продает ранее приобретенный участок с домами супруге действительного тайного советника Марии Данауровой.

Дом 97 по набережной Мойки

Следующим владельцем сквозного участка у домов № 97 на набережной Мойки и № 52 на Большой Морской в 1835 году становится князь Сергей Сергеевич Гагарин – обер-гофмейстер, в 1827–1829 годах – член комитета Дирекции столичных театров, а в 1829–1833 годах – директор Императорских театров, подчинявшийся непосредственно министру Двора. Князь сразу же приступил к капитальной перестройке особняка на Большой Морской, 52, произведенной в 1835–1836 годах архитектором Александром Христофоровичем Пелем, отделавшим фасад особняка в стиле позднего русского классицизма, дополнив его полукруглым эркером, и завершившим немалый объем внутренних переделок интерьеров особняка.

Позже городской архитектор Федор Иванович Эппинчер частично перестроит жилой двухэтажный флигель на набережной Мойки, 97.

После смерти в 1852 году князя Сергея Сергеевича Гагарина его наследник, гвардейский ротмистр князь С. С. Гагарин, продает отцовский сквозной участок с находящимися на его территории постройками супруге статского советника Надежде Михайловне Половцевой.

Баронесса Надежда Михайловна Половцева являлась приемной дочерью барона А. Л. Штиглица и до замужества носила фамилию Юнева (иногда – Июнева), так как была подкинута Штиглицам в июне. Одно время по Петербургу даже распространялись слухи, что она внебрачная дочь великого князя Михаила Павловича. В 1879 году крупный предприниматель, банкир императорской фамилии, владелец фабрик и заводов, известный петербургский меценат А. Л. Штиглиц покупает большой земельный участок на месте разобранного восточного корпуса Соляного городка вблизи Пантелеймоновской церкви и на собственные средства возводит здание, где в качестве основателя размещает Центральное училище технического рисования. В нем готовили художников и скульпторов, работавших в сфере декоративно-прикладного искусства, а также учителей рисования и черчения для средних учебных общеобразовательных и технических училищ.

Надежда Михайловна Половцева

Зять барона А. Л. Штиглица, российский государственный деятель Александр Александрович Половцев, родился в 1832 году и окончил курс Императорского училища правоведения. Свою карьеру он начал в первом департаменте Сената, являясь вначале обер-секретарем, а позже – обер-прокурором. С 1873 года Александр Александрович становится сенатором с пожалованием в статс-секретари.

В 1892 году А. А. Половцев занимает место члена Государственного совета. Государственный человек, предприниматель, меценат, действительный статский советник, статс-секретарь и почетный член Академии наук, он по праву считался незаурядной, разносторонне образованной личностью.

Александр Александрович Половцев

При женитьбе на Надежде Михайловне Половцев получил многомиллионное приданное, а после кончины барона Штиглица стал обладателем его огромного состояния в 17 миллионов рублей. Супруг Надежды Михайловны слыл талантливым предпринимателем, удачно вкладывавшим значительные финансовые средства в промышленность Урала, являлся владельцем Горно-Богословского округа и ряда крупных промышленных предприятий.

Александр Александрович – авторитетный член-учредитель Императорского русского исторического общества, секретарем которого он состоял со дня его основания. На свои средства он публиковал регулярные периодические издания этой организации, в том числе и знаменитый «Русский биографический словарь». Кроме того, одновременно Половцев являлся членом многих российских обществ: Русского Археологического, Географического и Юридического при Петербургском университете.

Супруга А. А. Половцева – Надежда Михайловна во многом помогала мужу. Являясь человеком состоятельным, она сама владела значительным числом домов в престижных районах Северной столицы и сдавала в аренду свой представительный особняк на Дворцовой набережной, 14, элитному аристократическому Новому клубу, председателем которого до своей высылки из столицы за участие в убийстве Распутина являлся князь Феликс Юсупов. В числе учредителей этого аристократического клуба значились великий князь Константин Павлович и супруг Надежды Михайловны – государственный секретарь граф А. А. Половцев.

Вскоре правление Нового клуба покупает у Надежды Михайловны Половцев ой этот особняк за крупную сумму денег.

В 1890 году сын четы Половцевых женился на последней представительнице угасающего рода графов Паниных – Софье Владимировне, воспитанной своей матерью в любви к трудовому народу. Однако, несмотря на это, ее брак с сыном государственного секретаря был благосклонно встречен родителями жениха, ибо Софья Владимировна считалась самой богатой невестой России.

Софья Владимировна Половцева

В конце XIX – начале XX столетий А. А. Половцев выгодно продает свой дом № 12 на набережной Крюкова канала одному из предприимчивых коломенских купцов и вместе с супругой приступает к капитальной перестройке и отделке бывших интерьеров жилых зданий сквозного квартала между набережной реки Мойки и Большой Морской улицы. Отделку парадных интерьеров этих строений проводили лучшие столичные мастера по проектам талантливых архитекторов Г. А. Боссе, Н. Ф. Брюлло (в 1870-х гг.), Л. Л. Петерсона (1875–1885 гг.), Л. Х. Маршнера (1880–1890 гг.) и М. Е. Месмахера (1888–1892 гг.).

В 1870-х годах жилой корпус, выходящий на набережную реки Мойки (дом № 97), надстроили двумя дополнительными этажами. В отделке же парадных интерьеров особняка, выходящего на Большую Морскую улицу (дом № 52), использовались уникальные породы мрамора, дорогие сорта дерева, тисненая кожа и старинные гобелены. Гостей дома четы Половцевых не переставало восхищать и поражать разнообразие и высокое исполнение всех отделочных работ, уникальные прекрасные камины, редкая индивидуальная меблировка различных помещений, разделенная аркой на две части библиотека с величественным камином. Особенно изумительно выглядела отделка интерьеров Белого зала, оформленного архитекторами Г. А. Боссе и Н. Ф. Брюлло в стиле Людовика XV. Всех поражал также роскошный Бронзовый зал, отделанный по эскизам зодчего М. Е. Месмахера не только старинными гобеленами, преподнесенными некогда Александру I Наполеоном, но и различными породами полированного дерева и мрамора. Не меньший искренний восторг вызывали у гостей дома Половцевых солидный Дубовый зал с его замечательным камином и отделанная дорогой кордуанской кожей и орехом Столовая особняка.

Величественный парадный интерьер библиотеки особняка поражал не только высоким исполнением отделочных работ, но и массивными старинными редкими фолиантами, художественными альбомами и древними манускриптами.

Накануне революционных потрясений в Российской империи, после смерти Надежды Михайловны и в 1909 году Александра Николаевича Половцевых, владелицей сквозного участка и домов становится их дочь, княгиня Анна Александровна Оболенская, решившая в начале 1915 года продать унаследованное родительское угодье с расположенными на нем жилыми домами на набережной Мойки (№ 97) и Большой Морской улице (№ 52) вкупе с другими строительными хозяйственными сооружениями.

Анне Александровне удалось продать унаследованную родительскую недвижимость за 500 тысяч рублей некоему А. П. Машкевичу. В конце 1916 года в доме № 52 на Большой Морской улице у нового владельца помещение арендовала некая загадочная личность, К. И. Ярошинский, член организованного в 1915 году петроградского Общества возрождения художественной Руси, главная квартира которого находилась в Федоровском городке Царского Села. Российский государственный и военный деятель великий князь Александр Михайлович (1866–1933), внук императора Николая I, главноуправляющий торговым мореплаванием и портами, один из создателей российской военной авиации, эмигрировавший во Францию в 1918 году, писал в воспоминаниях: «Годы молодости Ярошинского окружены тайной. Никто не мог в точности определить его национальность. Он говорил по-польски, но циркулировали слухи, что дядя его – итальянский кардинал, занимающий высокий пост в Ватикане. Он прибыл в Петербург, уже будучи обладателем большого состояния, которое якобы заработал на сахарном деле на юге России».

В арендуемом особняке состоятельный К. И. Ярошинский устраивал вечера и встречи петроградских художников, писателей и поэтов. Газеты Петрограда заинтересовались появившимся в столице таинственным покровителем поэтов и художников, открывшим после своего приезда художественно-литературный салон. 21 октября 1916 года «Петроградские ведомости» опубликовали в газете информацию своего корреспондента о состоявшемся у Ярошинского вечере, на котором выступали поэты Сергей Есенин и Николай Клюев, одетые в русские кафтаны, сшитые специально для них по эскизам живописца Виктора Михайловича Васнецова.

После двух радикальных, Февральского и Октябрьского, государственных переворотов жилые строения на сквозном участке между набережной Мойки и Большой Морской улицей во многом изменились, утратили свой прежний блеск и яркую привлекательность. Психология новых владельцев и постояльцев после 1917 года, их равнодушие и бесхозяйственность сделали свое дело.

В конце 20-х годов XX столетия в бывших жилых зданиях старинного участка разместили советскую школу профессионального движения, преобразованную позднее в Высшую профсоюзную школу. Считается, что сохранению интерьеров зданий, особенно дома № 52 на Большой Морской улице, способствовало важное государственное решение о передаче здания в 1934 году Ленинградскому отделению Союза архитекторов Российской федерации. В его помещениях работали видные, маститые городские архитекторы, участвовавшие тогда в решении важнейших вопросов и проблем застройки Ленинграда и охраны исторических памятников отечественного зодчества.

Дом 99 по набережной Мойки

История предпоследнего сквозного участка исторического квартала в центральном районе Петербурга началась, как и у его соседей, в первые годы после основания Петром I новой Северной столицы. Жилые строения, возводившиеся на правом берегу набережной Мойки, 99, и на Большой Морской улице, 54, имели весьма разнообразный вид. На протяжении более 300 лет участок довольно часто менял своих владельцев, живших в разные периоды архитектурной столичной моды и изменявших наружный облик зданий в полном соответствии со своими вкусами. В разные исторические периоды дома, расположенные на противоположных друг от друга сторонах этого сквозного участка, также изменяли свой парадно-социальный статус. Жилые строения участка, расположенные на набережной реки Мойки, значительно реже, чем хозяйский особняк на Большой Морской улице, становились главной парадной резиденцией того или иного владельца.

До 50-х годов XVIII столетия на этом сквозном участке первоначально находились два небольших жилых деревянных одноэтажных здания – одно на правом берегу реки Мьи, а другое на Большой Гостиной (будущей Большой Морской улице), принадлежавшие неизвестному нам мастеру Адмиралтейской верфи.

В 1759 году владельцем этого сквозного участка становится один из братьев-архитекторов города Андрей Васильевич Квасов, построивший на стороне участка, примыкавшего к Большой Гостиной улице, каменный дом в два этажа на полуподвалах с девятью окнами, украшенными наличниками барочного стиля. Талантливый зодчий был весьма востребован сиятельными сановниками Императорского двора, строившими дворцы и особняки в своих вотчинах и поместьях. Зодчий редко бывал в столице, работая много за ее пределами, в частности возводя величественные резиденции морганатическому супругу императрицы Елизаветы Петровны Алексею Григорьевичу Разумовскому на Украине, в Глухове и в его Козельской вотчине. Андрей Васильевич практически не жил в своем петербургском доме, а сдавал его в аренду.

В 1776 году сквозной участок и строения на нем, принадлежавшие архитектору А. В. Квасову, приобретает крупный заводчик и богатый российский землевладелец Иван Родионович Баташов, сдававший жилые здания купленного участка в аренду.

Иван Родионович Баташев

В 1790 году в доме на Большой Морской улице, 54, некоторое время проживал российский просветитель, известный путешественник и литератор, участвовавший в войне за независимость США, автор знаменитых трудов по филологии, этнографии, теории архитектуры Федор Васильевич Каржавин. Он родился в Санкт-Петербурге в семье потомственного ямщика, перешедшего в купеческое звание. Его отец, Василий Каржавин, быстро разбогател и после смерти оставил наследнику значительное состоянии. Поддерживаемый своим родителем, Федор Каржавин 13 лет прожил в Париже, где обучался в знаменитом французском университете, расположенном в Латинском квартале Парижа, – Сорбонне. В 1788 году Федор Васильевич на одном корабле с архитектором В. И. Баженовым возвратился в Россию. Дружба и привязанность к наукам свяжут этих достойнейших людей на всю жизнь. Архитектор после научной командировки во Францию возглавил Экспедицию кремлевского строения, а Ф. В. Каржавин становится научным сотрудником этой Экспедиции. В соавторстве с зодчим Баженовым он написал ряд трактатов по архитектуре, затем много путешествовал по миру, посетив Америку в период войны США за свою независимость, находился в Париже накануне Великой французской революции. В 1788 году он возвращается в Петербург, в котором проводит последние годы своей жизни, успешно занимаясь издательским делом, публикуя свои замечательные переводы и литературные труды.

В 1786 году участок И. Р. Баташева со всеми зданиями на нем приобрел богатый купец 1-й гильдии Гаврила Осипович Москвин, державший лавки в москательном и ямщиковом ряду Большого и Малого Гостиных рядов. С годами Г. О. Москвин не только разбогател, но и стал почетным гражданином Петербурга. С некоторыми незначительными переделками участок и жилые строения на набережной реки Мойки и Большой Морской улице принадлежали Г. О. Москвину и его наследникам более 40 лет. Авторы книги «Большая Морская улица» Л. И. Бройтман и Е. И. Краснова описывают аксонометрический план этого участка, составленный в 1790-х годах, на котором четко различался «двухэтажный на подвалах дом купца Москвина, свое образный конфигурации. И сегодня, несмотря на позднейшие переделки, в том числе пристройку справа на месте ворот, можно зрительно вычленить объем старинного особняка в девять окон с центральным ризалитом в три оси. Перпендикулярно ему по левую сторону двора располагался другой корпус и между ними два выступа – сектора. Вместе они напоминали как бы веер, раскрывающийся во двор. Высокая кровля, барочные наличники и крыльцо придавали зданию нарядный вид».

У наследников купца Г. О. Москвина участок (№ 99) с жилыми зданиями на набережной реки Мойки и дом № 54 на Большой Морской улице купил коллежский секретарь А. Г. Жомини – сын Антуана Анри (Генриха Вениаминовича) Жомини, известного военного теоретика и историка, российского генерала от инфантерии. Он поручил основательную перестройку своего парадного дома петербургскому архитектору Петру Ивановичу Таманскому – автору проекта одного из самых монументальных и значительных в архитектурно-художественном отношении столичных зданий в центре города, возведенного в середине XIX столетия, – массивного величественного корпуса Арсенала на территории Кронверка Петропавловской крепости. Многопудовые стены военного Арсенала, сложенные из известняковых плит, облицевали отборным кирпичом. Этот же зодчий в 1860-х годах переделал фасады двух лицевых корпусов Смольного монастыря. В 1841 году архитектор П. И. Таманский по просьбе нового владельца сквозного участка расширил парадное здание, снес ворота, дополнительно надстроил дом № 54 на Большой Морской улице третьим этажом и отделал его фасад в стиле ранней эклектики.

А. Г. Жомини

Последующие владельцы этого сквозного участка, как правило, начинали с небольших перестроек и косметического ремонта фасадов и интерьеров жилых строений. В 1847 году владевший участком потомственный горный инженер генерал-майор Ф. Ф. Беггер, открывший золотые россыпи на Урале и Алтае, провел в оба жилых здания «водопроводную трубу из Мойки». В 1874 году в доме на набережной реки Мойки располагалась общеобразовательная гимназия К. С. Цинковского.

После Октябрьского переворота 1917 года участок и жилые строения на нем разделили обычную судьбу своих соседей по кварталу. Здания тогда национализировали, и в них в советское время находились многокомнатные коммунальные квартиры, вплоть до их расселения в конце 80-х годов XX века. По воспоминаниям бывших жильцов коммунальных квартир домов № 99 на набережной реки Мойки и № 54 на Большой Морской улице, до момента их расселения в большинстве квартир еще сохранялись старинные интерьеры. Само же расселение жильцов из этих двух жилых строений проводилось якобы в связи с необходимостью срочного капитального ремонта ветхих домов и неотложной замены прогнивших от времени межэтажных деревянных перекрытий.

После освобождения домов оба пустых строения более десяти лет не ремонтировались и простояли в незаконсервированном виде до конца XX столетия. В начале XXI века строительная комиссия, осмотрев оба строения, пришла к печальному заключению, что подобное безразличное, если не сказать «варварское» отношение к брошенному на произвол городскому жилищному фонду, нанесло ему столь значительный ущерб, что оба дома на сквозном участке могут подлежать лишь сносу. В начале 2000-х годов трехэтажный дом на набережной реки Мойки, 99, и особняк (№ 54) на Большой Морской улице, некогда построенный для себя главным архитектором-планировщиком Санкт-Петербурга талантливым зодчим Андреем Квасовым, снесли, оставив лишь лицевой фасад этого здания, признанного объектом культурного наследия. Весь участок расчистили от хозяйственных построек и иных более поздних сооружений. В 2000-е годы на набережной Мойки, 99, возвели и торжественно открыли пятизвездочный итальянский отель, рассчитанный на 109 фешенебельных номеров. Бывший петербургский сквозной земельный участок, освобожденный от старинных российских объектов культурного наследия, продолжает облагораживаться и благоустраиваться предпринимателями итальянской гостиничной сети.

В непосредственной близости от Фонарного моста на правом берегу Мойки располагается последний сквозной участок квартала. Он выходит не только к реке и Большой Морской улице, но и на Почтамтский переулок. До появления в Северной столице Почтамта этот небольшой по своей протяженности городской проезд именовался Выгрузным переулком, поскольку здесь во времена царствования Петра I находилась обустроенная пристань для речных судов, доставлявших сюда по воде разнообразные строительные материалы и оборудование.

Согласно архивным документам, на нешироком участке этого квартала в середине XVIII столетия поручиком Михаилом Петровичем Грецовым было возведено одноэтажное жилое строение на подвалах с фасадами на три стороны (набережную Мойки, Большую Гостиную улицу и на Выгрузной проезд – будущий Почтамтский переулок). Четвертая сторона этого дома тогда соседствовала со стеной двухэтажного особняка архитектора Андрея Васильевича Квасова. После смерти владельца этого одноэтажного жилого здания вдова поручика Наталья Алексеевна Грецова продает участок со всеми постройками на нем городскому архитектору Крестьяну Кемпе, открывшему длительный процесс перепродаж этого сквозного участка и зданий, возведенных на его территории.

После смерти архитектора Крестьяна Кемпи участок по наследству достается его родному брату – зодчему из Гданьска Иоганну Георгу Кемпе. Тот в 1785 году продает доставшуюся ему недвижимость сенатору С. Ф. Стрекалову, управляющему Кабинетом ее императорского величества.

Через шесть лет владельцем участка и одноэтажного здания на нем уже являлся действительный статский советник М. И. Донауров – секретарь и библиотекарь великого князя Павла Петровича.

Через два года, в 1800 году, полковник Донауров продает свой участок и дом именитому гражданину А. В. Ольхину. В 1816 году, после смерти очередного владельца, участок с домом приобретает коллежский асессор М. В. Гурьев, оставивший принадлежавшую ему недвижимость своему сыну, а тот сразу же закладывает родительское наследство за 100 тысяч рублей штаб-ротмистру графу И. И. Воронцову-Дашкову, продавшему в 1866 году эту недвижимость штабс-капитану Алексею Павловичу Козлову, который поручил архитектору Николаю Павловичу Гребенке отремонтировать и реконструировать приобретенное жилое строение.

Фонарный мост

Автор проектов несчетного количества петербургских доходных домов надстроил дом А. П. Козлова (Мойка, 101 / Большая Морская улица, 56 / Почтамтский переулок, 10) дополнительным вторым этажом и тщательно отделал его фасад в манере «второго барокко». Через четыре года этим сквозным участком и перестроенным на нем домом уже владел сын предыдущего хозяина – Павел Алексеевич Козлов, камергер и чиновник для поручений при московском генерал-губернаторе. Служебными делами он занимался мало, ибо весьма увлекался литературными занятиями, в основном переводами произведений иностранных литераторов. Справедливости ради следует отметить, что его переводы произведений Байрона считались в те годы наиболее удачными. Сам Павел Алексеевич, по мнению поэтов тех далеких времен, являлся также неплохим автором многочисленных лирических стихотворений. С ним сотрудничали известные композиторы Петербурга. Козлов являлся автором текстов многих популярных романсов того периода времени, хотя бы такого: «Глядя на луч пурпурного заката…». Он даже считается автором музыки, написанной для его лирического стихотворения «Когда б я знал…».

В великосветском обществе Павла Алексеевича считали человеком, ставящим превыше всего личное удовольствие и чувственные наслаждения. В своем доме он организовал литературный салон и устраивал замечательные ежемесячные «литературные обеды», посещаемые не только писателями, композиторами и художниками, но и многими представителями столичной элиты. Его прелестная супруга Ольга являлась хранительницей уникального знаменитого альбома, издававшегося в типографском воспроизведении в 1883 и 1889 годах. Альбом был знаменит автографами известных литераторов Европы и Российской империи. Его заполняли памятные автографы В. Гюго, отца и сына Дюма, П. Мериме, Н. А. Некрасова, И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, Ф. М. Достоевского, Ф. И. Тютчева, П. И. Чайковского и многих других видных деятелей искусства.

Писатель и литературный критик Б. Буренин, побывав однажды на «литературном обеде» в доме Козловых, довольно остроумно записал в альбоме хозяйки дома:

Я, ваш альбом окинув взглядом,

Боязнью тайною смущен:

Здесь все страницы блещут рядом

Весьма внушительных имен.

После смерти П. А. Козлова в 1891 году владелицей участка и двухэтажного усадебного дома становится его любимая дочь, графиня Ольга Павловна Келлер.

За два года до начала государственных переворотов 1917 года участок и дом приобрел купец 1-й гильдии Моисей Акимович Гинсбург, вошедший в историю Императорского военно-морского флота в качестве главного поставщика угля и продовольствия Тихоокеанской русской эскадре. Не забывая о личной выгоде, М. А. Гинсбург сыграл важную роль в обеспечении боеготовности российского флота на Дальнем Востоке и нередко проявлял в его снабжении гораздо больше оперативности, чем руководство Морского ведомства. Участники трагической для России войны с Японией и Цусимского сражения вспоминали, что Моисей Акимович умел оперативно добывать все «от булавки до дымовой трубы».

Трагические неудачи русского оружия и ужасные поражения в войне с Японией заставили тогда солдат и офицеров думать, что в верхах укоренились измена и предательство. Виновными в этом в первую очередь считали руководство армией и Морского ведомства. Так думали многие, даже представители Императорского дома Романовых, участвующие в военных действиях на фронтах Дальнего Востока, среди которых в ту пору особенно негодовал великий князь и офицер флагманского корабля «Петропавловск» капитан 2-го ранга Кирилл Владимирович, двоюродный брат последнего русского императора Николая II. Этот представитель дома Романовых имел своеобразный характер, часто не соответствующий репутации своего родового клана. Его отец, великий князь Владимир Александрович (сын Александра II и брат Александра III), неоднократно пенял своему сыну на недопустимую несдержанность и резкие замечания в адрес своего двоюродного брата, российского императора.

Великий князь Кирилл Владимирович

31 марта 1904 года Кирилл Владимирович находился на борту флагмана «Петропавловск», когда мощный взрыв японской мины и последующая детонация мин и артиллерийского боезапаса лидера русского флота разломили броненосец на две части, и он затонул в течение 15 минут в двух милях от Порт-Артура. При этом погибли адмирал С. О. Макаров, художник В. В. Верещагин, почти вся команда броненосца и состав штаба эскадры (650 человек). Вплавь тогда спаслось лишь 80 человек, включая командира капитана 1-го ранга Н. М. Яковлева и великого князя Кирилла.

Броненосец «Петропавловск»

Купание в холодной воде (5 градусов), ожоги и многочисленные ушибы заставили его после лечения в госпитале на некоторое время оставить морскую службу. 2 октября 1905 года Кирилл Владимирович подал рапорт об отставке.

Великий князь симпатизировал деятельному каптенармусу порт-артурской эскадры и искренне уважал его нелегкую работу. В своих воспоминаниях он тепло отмечал, что «Моисей Акимович Гинсбург был тогда нашим благодетелем, он него часто зависел весь Тихоокеанский военно-морской флот. Ему в тот тяжкий период войны Морское ведомство полностью доверяло свои финансовые средства, и он всегда оперативно действовал в интересах снабжения кораблей эскадры Тихого океана». После завершения Русско-японской войны Моисей Акимович награждается за свои заслуги орденом Св. Владимира IV степени и возводится в чин действительного статского советника. Поселившись в Петербурге, он отошел от дел и занимался благотворительностью. В 1914 году Гинсбург открыл в столице морской госпиталь и убежище для жен и детей русских матросов, воевавших в составе экипажей боевых кораблей Балтийского флота во время Первой мировой войны.

В годы революции М. А. Гинсбург лишается недавно приобретенного участка, дома и прочего немалого состояния, эмигрирует за границу и там помогает землякам-эмигрантам, независимо от их социального положения, национальности и вероисповедания. Он оказал тогда реальную помощь управляющему русскими православными церквями за рубежом митрополиту Евлогию в строительстве русского Сергиевского подворья в Париже.

В брошенном же владельцем доме (наб. р. Мойки, 101 / Б. Морская ул., 56 / Почтамтский пер., 10) в 1920-х годах разместили генеральное консульство Эстонии, надстроившее здание третьим этажом.

Исчезнувшая набережная реки Мойки

После завершения плавного поворота Мойки в конце жилого квартала, начинающегося от Исаакиевской площади, сразу же за пролетом Фонарного моста взору каждого посетителя этих мест открывается довольно непрезентабельный, мрачноватый силуэт странного здания, составленного из массивных темных блоков асимметричного объема. Здание в 1930-х годах построили для Дома культуры работников связи по проекту советских архитекторов-новаторов П. М. Гринберга и Г. С. Райца. Зодчие, проектируя в те времена этот весьма необычный Дом культуры, попытались построить его с учетом оставшихся фрагментов ранее находившейся здесь реформаторской церкви, возведенной по проекту петербургского зодчего Г. А. Боссе в 1860-х годах. Эта культовая постройка – здание реформаторской немецкой церкви, располагавшейся между Мойкой и Большой Морской улицей, неподалеку от Почтамтского переулка – явилась в те времена удачной стилизацией средневековой архитектуры. Руководил строительством придворный архитектор Давид Иванович Гримм, дед которого, немецкий протестант, переселился из Германии во времена царствования Екатерины II. Фасады реформаторского храма, выполненные кирпичной кладкой высочайшего качества, Д. И. Гримм оставил неоштукатуренными, и они прекрасно гармонировали с лаконичными четкими контурами строения романского стиля. Объясняя свой выбор именно подобного стиля, главный проектант реформаторской церкви Г. А. Боссе писал в журнале «Зодчий» в 1874 году: «По моему внутреннему убеждению, строгой простоте и духу реформаторского учения более всего соответствует стиль романский. Простота формы, отсутствие штукатурки и орнаментов как нельзя более характеризует серьезное назначение постройки… Я считал необходимым совершенно отрешиться от стиля готического, который неизбежно влечет за собой различные орнаменты, а для последних мы не имели ни средств, ни подходящего материала».

Дом культуры работников связи

Однако, по мнению коллег зодчего, он все-таки не следовал главным нормам романского стиля, украсив свое творение огромными светлыми окнами, вытянув вверх пропорции здания, соорудив довольно высокий красивый шпиль, типичный для стиля прибалтийской готики.

Возведенная на правом берегу реки Мойки, у ее излучины, реформаторская церковь во второй половине XIX столетия становится своеобразным акцентом в панораме нижнего течения старинного водоема Северной столицы. Столичные газеты тогда восторженно отмечали, что: «Церковь по своей простоте и грациозной пропорциональности частей, по выдержанности и благородству стиля составляет коллекцию архитектурных художественных произведений Санкт-Петербурга. Постройка из красного кирпича с белыми деталями отличается простотой и гармонией линий».

Реформаторская церковь

Интерьер церкви украшали прекрасные цветные витражи и сделанный в Германии по специальному заказу орган. На первом этаже реформаторской церкви располагались школа и квартира пастора, а на втором – двусветный храм с высокими окнами из матовых стекол.

В 1872 году в храме произошел сильный пожар. Восстановительные работы проводил городской архитектор Карл Карлович Рахау, увеличивший величину колокольни храма и поднявший высоту его помещений.

Сегодня нам остается лишь сожалеть, что в начале 1930-х годов это одно из лучших архитектурных строений города было полностью перестроено советскими архитекторами, представителями модного тогда течения конструктивизма, разрушившими стройный силуэт культового здания и придавшими появившемуся Дворцу культуры работников связи малоприятную массивность и тяжеловесность. Главный фасад Дворца культуры зодчие обратили не на правый берег реки Мойки, а на левую сторону Большой Морской улицы, поэтому его официальный адрес весь период советской власти значился как Большая Морская улица, 58. В наши дни на его парадном фасаде перед главным входом укреплена вывеска, указывающая, что здесь располагается «Региональный учебный центр», относящийся к Почтовому ведомству России по Северо-Западному Федеральному округу.

Дворец культуры работников связи, по существу, всегда являлся последним строением левой стороны этой городской магистрали, поскольку именно здесь она становится после катастрофических пожаров 1773–1774 годов лишь правосторонней улицей, «поглотившей» часть набережной правого берега реки Мойки от дома № 101 до Поцелуева моста, и официально узаконившего тогда же свое имя этого отрезка старинного водоема.

При встречах со своими читателями и гостями нашего города мне неоднократно приходилось отвечать на недоуменные, а порой даже возмущенные вопросы после их прогулки вдоль двух предпоследних кварталов прибрежной части этого петербургского водоема, вниз по его течению от Почтамтского переулка до Крюкова канала. Публику, оказывается, во все времена озадачивала непредвиденная ситуация внезапного исчезновения двух кварталов набережной реки Мойки. И действительно, именно в этом месте, как ни странно, на правом берегу Мойки исчезает ее набережная, а к берегу старинного столичного водоема довольно нахально и бестактно выходит нечетная сторона Большой Морской улицы с нечетными же номерами домов, которые агрессивно выстраиваются здесь на протяжении двух жилых кварталов вплоть до Поцелуева моста. Заметим, что набережная Мойки, оказывается, с давних пор формально прерывается от Фонарного моста, где рядом с ним сегодня возвышается «бесформенное» здание Дома культуры работников связи, возведенное на месте бывшей здесь разрушенной реформаторской церкви.

Как же так? Мойка, как прежде, продолжает свое спокойное течение вниз к устью – месту впадения в Большую Неву. Остается и ее старинная набережная с историческим строем жилых и государственных зданий, а вместо нее здесь «нахально» расположилась Большая Морская улица. Это действительно так, но подобная ситуация является не капризной прихотью русского императора или одного из высоких правительственных чиновников Российской столицы, а вынужденным, безвыходным, единственным рациональным государственным решением, принятым после трагических губительных пожаров в центральном районе столицы, уничтоживших на своем пути многие городские кварталы.

Огонь тогда превратил в пепел огромный участок Большой Морской улицы, и ее трасса изменила свой профиль и направление. С учетом подобного обстоятельства старая Большая Морская улица была проложена несколько правее и уже не повторяла извилистый путь реки Мьи, погорелые участки Большой Морской теперь нарезались заново, переставали быть сквозными к реке Мойке, а многие «погорелые места» здесь не застраивались довольно долго. С изменением своей трассы часть улицы, переменившей свое привычное направление, во второй половине XVIII столетия даже поменяла свое название и некоторое время именовалась Малой Морской, а теперешняя Малая Морская получила официальное наименование Новоисаакиевской. Другая же часть Большой Морской улицы за Почтамтским переулком тогда вышла на набережную реки Мойки, и ее здания стали возводиться в порядке односторонней застройки правого берега этого водоема. При этом довольно продолжительное время эти здания на набережной являлись официальным продолжением домов правобережной застройки реки Мойки и фактически продлевали ее старую нумерацию.

В 1887 году по указу императора Александра III в Петербурге прошла обязательная перенумерация многих городских магистралей. В указ императора тогда включили также перенумерацию зданий набережной правого берега реки Мойки. Своим указом император, в числе прочих, повелел: «Улице по набережной реки Мойки от Почтамтского переулка до Поцелуева моста впредь присвоить наименование Большая Морская». Этим же указом царя все жилые и государственные здания правого берега Мойки получили новую нумерацию, ставшую фактическим продолжением, внедренной в эту часть набережной реки Большой Морской улицы.

Дом 55 по Большой Морской улице

В соответствии с целым рядом существенных обстоятельств, при которых пришлось внести в структуру нескольких центральных кварталов города существенные изменения, становится понятной и вся история вторжения в один из участков нижнего течения реки Мойки и Большой Морской улицы. Разобравшимся в этой ситуации петербуржцам и гостям нашего города, совершающим прогулки по нижнему течению реки Мойки от Почтамтского переулка до Поцелуева моста, теперь не приходится удивляться или недоуменно спрашивать экскурсовода, куда же исчезли надписи на домах, говорящие об их принадлежности к набережной реки.

В этом убеждаются все вояжеры, прогуливающиеся по правому берегу Мойки вниз по ее течению, уже начиная от Почтамтского переулка, где сегодня располагается старинный двухэтажный угловой особнячок с № 55/7 с надписью на нем «Большая Морская улица». Вторым своим фасадом здание выходит на Почтамтский переулок.

Участок нынешнего дома на Большой Морской улице, 55/7, императрица Елизавета Петровна выделила в 1740-х годах сподвижнику Петра I генералу Алексею Ивановичу Тараканову, верно служившему царице по интендантской части. На дарованном земельном наделе старый генерал построил деревянный одноэтажный дом, удлиненный со стороны Почтамтского переулка. Парадный фасад генеральского особняка выходил на Большую Морскую улицу и был украшен пилястрами в сочетании с полукруглым фронтоном. Фасад здания, обращенный на переулок, выглядел тогда значительно скромнее.

Карьера генерала А. И. Тараканова успешно продвигалась в короткое царствование Петра II и императрицы Анны Иоанновны, в годы правления которой Алексей Иванович становится сенатором. В 1736 году генерал Тараканов участвовал под командованием генерал-фельдмаршала графа Б.-Х. Миниха в Русско-турецкой войне. Граф недолюбливал генерала Тараканова, считая его человеком чванливым и высокомерным, но императрица высоко ценила его служебное рвение, и в трудный для России период подавления восстания солеваров на соленых промыслах в Бахмуте под руководством донского казака Кондратия Афанасьевича Булавина, застреленного в Черкасске есаулом С. Ананьиным, Анна Иоанновна распорядилась о формировании генералом Таракановым полков так называемой «ландполиции» и приказала ему возглавить процесс активного заселения территорий, опустошенных после подавления всех очагов казацко-крестьянского восстания.

После смерти сенатора генерала А. И. Тараканова дом унаследовал его сын – капитан Михаил Алексеевич, продавший наследство старшей дочери князя А. М. Гагарина, внучке вице-канцлера Петра Великого – Петра Павловича Шафирова и фрейлине Екатерины II Анне Алексеевне Матюшкиной. В 1754 году Анна Алексеевна вышла замуж за Дмитрия Михайловича Матюшкина, вскоре получившего титул графа Римской империи. Невеста была пожалована Екатериной II в статс-дамы, а позже произведена императором Павлом I в гофмейстерины с правом ношения портретов императора и императрицы. Считают, что дом № 55/7 на Большой Морской улице графиня А. А. Матюшкина купила вскоре после своей свадьбы. Через 14 лет графиня Матюшкина продает одноэтажный особняк супруге тайного советника В. Е. Адодурова, известного отечественного филолога, математика и переводчика, впервые в 1733 году занявшего в Петербургской Академии наук место кандидата на научную должность адъюнкта по кафедре высшей математики. Затем он прославился в качестве искусного переводчика и создателя отечественной научной терминологии. Ему и его супруге приходилось довольно часто менять место своей работы и жительства. Василий Евдокимович работал секретарем морганатического супруга Елизаветы Петровны графа А. Г. Разумовского, учителем русского языка великой княгини Екатерины Алексеевны, а с 1762 года занимает пост куратора Московского университета. Постоянные разъезды заставили чету Адодуровых сдавать собственный дом на Большой Морской улице в аренду, а в 1771 году супруг опубликовал объявление о продаже углового дома, по тогдашнему адресу значившегося как жилое строение в Малой Морской угол Выгрузного переулка. Однако особняк удается продать лишь после смерти главы семейства графа В. Е. Адодурова. В 1781 году дом продал генерал-прокурору А. А. Вяземскому наследник графа, его сын сержант Измайловского полка Василий Васильевич Адодуров. Заметим, что тогда генерал-прокурор Александр Алексеевич Вяземский являлся доверенным лицом императрицы Екатерины II и именно по ее поручению покупал особняк графа Адодурова для резиденции и домашних апартаментов столичного обер-полицмейстера Дмитрия Васильевича Волкова.

Василий Евдокимович Адодуров

Сын подьячего Д. В. Волков получил хорошее домашнее образование и был определен студентом в Московский архив Иностранной коллегии. Через три года его пожаловали юнкером в ранге прапорщика, что дало ему возможность на получение дворянства. С российской дипломатической миссией он отправляется в Вену, а вскоре становится переводчиком Коллегии и ее секретарем. В 1753 году во время пребывания в Москве всемогущего канцлера А. П. Бестужева-Рюмина происходит знакомство с ним Д. В. Волкова, определившего способного молодого человека на должность своего секретаря. По приезду в столицу Дмитрий Васильевич становится конференц-секретарем управляющего канцелярией Министерской конференции при Высочайшем дворе и в одночасье превращается в могущественного человека и хранителя государственных секретов. И вот в 1754 году этот хранитель государственных тайн вдруг внезапно исчезает из столицы. В Коллегии иностранных дел возникают паника и безумный страх: неизвестно куда исчез сотрудник, «безотлучного обретающий при нашем канцлере».

Дмитрий Васильевич Волков

Российский канцлер в своем распоряжении соответствующей службе Коллегии иностранных дел тогда указывал и наистрожайше распорядился по поводу «изменнически скрывшегося» конференц-секретаря Волкова, оставившего жену и детей своих. «И теперь знать не можно, что он с собою унес из дел, також куда и с какими умыслами ушел… Он стараться будет уйти за границу, и там где-нибудь постарается достать себе безопасное убежище. Того ради повелеваем всеми возможными способами с крайним прилежанием в тамошней земле безо всякой огласки о нем разведать и его схватить…».

Когда ситуация с пропажей государственного засекреченного чиновника дошла до высшего предела, «пропавший» Волков внезапно сам объявился в столице, пал на колени перед императрицей Елизаветой Петровной и со слезами на глазах рассказал, что проигрался «в пух и прах», а проклятые кредиторы одолели так, что житья нет…

Императрица строжайшим образом отчитала своего любимца и… оплатила все его долги. На следующий же день появился царский Указ, текст которого оповещал всех, что: «секретарь Волков, будучи во всем прощен, по-прежнему в свое звание и должность употреблен быть имеет».

Конференц-секретарь вновь приступил к своим обязанностям, а канцлер был в полном восхищении от работы своего помощника. Подлая, расчетливая натура Волкова теперь решает свалить канцлера, которого недолюбливала Елизавета Петровна, и он сообщает антибестужевской придворной коалиции о коварных планах канцлера посадить на царский трон после кончины императрицы не законного наследника Петра Федоровича, а его супругу Екатерину Алексеевну.

Канцлера Бестужева отправляют в ссылку, а благодарная Елизавета Петровна жалует Волкову тысячу крепостных душ, потомственное имение и возводит в чин статского советника. Дмитрий Васильевич получает полное расположение Петра Федоровича и довольно прохладное к себе отношение со стороны будущей императрицы Екатерины II. Екатерина Алексеевна не забыла предательства Волкова по отношению к своему патрону, едва не повлиявшего на ее дальнейшую судьбу, но, будучи женщиной весьма мудрой, она все же решила крепко не наказывать его, ибо талантливые люди всегда могут пригодиться.

Однако впредь на первые роли она его никогда уже больше не допускала. Для начала Волков получает назначение оренбургским губернатором, а в период с 1762 по 1764 годы он назначается президентом Мануфактур-коллегии. Позже он становится тайным советником и сенатором. С июля по декабрь 1779 года Волкова назначают столичным генерал-полицмейстером, а позже он одновременно исполняет и обязанности столичного гражданского губернатора. На этих государственных постах Дмитрий Васильевич копирует Г. А. Потемкина и принимает просителей в затрапезном виде – в шлафроке и туфлях на босу ногу. Выслушивая просьбы горожан, Волков не прерывает игру в шашки с каким-нибудь купцом.

В 1782 году Д. В. Волков по болезни выходит в отставку. В 1799 году казенный участок и угловой дом № 55/7, резиденцию обер-полицмейстера Д. В. Волкова, император Павел Петрович жалует генерал-провиантмейстеру Петру Хрисанфовичу Обольянинову, ставшему вскоре сенатором и генералом от инфантерии, а затем даже и генерал-прокурором. По воспоминаниям очевидцев его жизни и службы, это был совершенно случайный, малообразованный человек-временщик, непонятно чем привлекший внимание опытного императора, сделавшего небогатого порховского дворянина, служившего в Гатчинском полку, важным государственным и весьма состоятельным человеком, пользующимся неограниченным доверием Павла I. Он и его супруга тогда едва-едва умели писать.

Петр Хрисанфович Обольянинов

Обольянинов с семьей жил на Мойке, на углу Почтамтского переулка. Они держали в доме много собак. В гостиной не переставали затихать собачий лай и восторженный визг. Тот, кто догадывался вовремя погладить одну из мосек, всегда получал полное благорасположение хозяев. В жизни семейства Петра Хрисанфовича Обольянинова в доме № 55/7 на Большой Морской улице, пожалованном императором Павлом I, бывали светские приемы, положенные по статусу владельца периодические балы и дружеские пирушки коллег по военной службе. В связи с этим небезынтересно привести некую любопытнейшую историческую подробность одного из дружеских обедов под крышей особняка сенатора и генерал-прокурора П. Х. Обольянинова, упомянутую в воспоминаниях его секретаря – Павла Христиановича Безака, сына профессора философии при столичном Кадетском корпусе Готлиба Христиана Безака: «Вечером 11 марта 1801 года я приехал к Обольянинову, жившему тогда на правом берегу Мойки, на углу Почтамтского переулка. В передней встретил Зубовых, князя Платона и графа Валериана: они надевали шубы и ехали домой. Братья разговаривали по-французски. „Брат, пора“, – сказал Валериан. „И я так думаю“, – ответил Платон». Но в тот ненастный вечер они поехали не к себе домой, а на последнее заседание заговорщиков, осуществивших в ночь с 11 на 12 марта 1801 года государственный переворот и зверское убийство в Михайловском замке императора Павла I группой гвардейских офицеров под предводительством братьев Зубовых и военного губернатора Санкт-Петербурга графа П. А. Палена. После убийства своего благодетеля П. Х. Обольянинов в том же 1801 году продает дом-подарок Павла I и в тревоге уезжает с семейством в свое имение.

Степан Алексеевич Колычев

Новым владельцем углового дома на Большой Морской улице, 55/7, становится тогда супруга действительного тайного советника и дипломата Степана Алексеевича Колычева – Наталья Захарьевна. Ее супруг имел многочисленные дипломатические поручения. Он был послом в Вене, а в 1801 году Степана Алексеевича Колычева командировали с особым поручении в Париж, где он провел переговоры с первым консулом Франции Наполеоном. Через несколько месяцев, по повелению нового императора российской империи, его отозвали из французской столицы. После персональной аудиенции с Александром I С. А. Колычев жалуется званием вице-канцлера и в дальнейшем продолжает работу в сфере дипломатии.

Сергей Сергеевич Кушников

На некоторое время в новоприобретенном Колычевыми угловом доме № 55/7 останавливался Сергей Сергеевич Кушников, вышедший в 1800 году в отставку командир Московского гренадерского полка. С. С. Кушников начинал службу поручиком Екатеринославского полка. В самом начале Русско-турецкой войны он участвовал под командованием генерал-фельдмаршала Г. А. Потемкина в штурме Очакова и со всеми офицерами полка (участниками победоносного штурма турецкой крепости) удостаивается высокой награды – золотого Очаковского креста и досрочно получает чин ротмистра.

В 1791 году московский главнокомандующий генерал-аншеф А. А. Прозоровский берет Кушникова в адъютанты, а в 1799 году подполковник Сергей Сергеевич становится старшим адъютантом А. В. Суворова, участвует во всех главных сражениях фельдмаршала, становится полковником и получает боевые награды. В письме к графу Федору Васильевичу Ростопчину Суворов характеризовал своего старшего адъютанта по-суворовски коротко: «Кушников храбр, бодр и все знает». Оставаясь до конца верным опальному полководцу, у которого специальным приказом Павла I отозвали всех адъютантов, С. С. Кушников добровольно отправляется с генералиссимусом в Кобринскую ссылку. После отставки в 1800 году он становится коллежским советником и некоторое время служит в Берг-коллегии.

С 1802 по 1804 год назначается санкт-петербургским гражданским губернатором и съезжает из дома Колычева, поскольку получает полагающуюся его новой должности казенную квартиру. Столичная газета «Санкт-Петербургские ведомости» даже опубликовала по этому поводу официальное сообщение: «Из дома Натальи Захаровны Колычевой отъезжает находящийся в отставке Кушников».

С. С. Кушников являлся племянником Н. М. Карамзина и бывал в салоне своей тетки Екатерины Андреевна Карамзиной, встречаясь там с А. С. Пушкиным и иными знаменитым литераторами тех времен.

В первые годы наполеоновских войн Сергей Сергеевич служил генералом при главнокомандующем 6-й области Земского войска. После окончания Отечественной войны 1812 года Кушников, действительный тайный советник, член Государственного совета, указом Николая I назначается в Разрядную комиссию, определяющую окончательную меру наказания декабристам. Вопреки протестам членов Верховного уголовного суда комиссия снижает наказание для большинства осужденных, а в отношении пятерых приговоренных к смертной казни четверо членов Разрядной комиссии до конца пытались смягчить жесткий приговор. Этими смельчаками тогда оказались адмирал Н. С. Мордвинов, генерал от инфантерии П. А. Толстой, генерал-лейтенант Г. А. Эммануэль и сенатор С. С. Кушников.

Н. М. Карамзин, дядя Кушникова, после подобного поступка племянника часто говаривал друзьям о своем родственнике: «Сергей Сергеевич есть для меня герой благородства душевного». Угловой же дом Колычевых в 1804 году переходит во владение княгине Головкиной, продавшей его в 1809 году ревельскому негоцианту Фридриху Шлиссеру. Через десять лет в газете сообщали уже о новой владелице особняка – генеральше Маргарите Васильевне Раевской, урожденной Давыдовой. Ее супруг Артемий Ивановича Раевский приходился троюродным братом легендарному генералу Отечественной войны с Наполеоном Николаю Николаевичу Раевскому. После смерти мужа состоятельная вдова становится супругой офицера саперного батальона, а затем чиновника по особым поручениям при канцелярии наместника на Кавказе князе М. С. Воронцове в Одессе, коллежского асессора Никиты Степановича Завалиевского, официально записанного в качестве владельца недвижимости своей жены на угловом участке Большой Морской и Почтамтского переулка.

Наталия Федоровна Иванова

В 1834 году в газете «Санкт-Петербургские ведомости» сообщалось, что «у коллежского асессора Завалиевского, действовавшего по доверенности супруги, этот дом откупила за 90 тысяч рублей Наталья Васильевна Обрескова, урожденная Шереметева, жена действительного статского советника Дмитрия Михайловича Обрескова, чиновника столичного Министерства финансов».

В воспоминаниях тайного советника С. Д. Шереметева Д. М. Обресков характеризуется довольно едко, как «человек огромного роста и такой же беззастенчивости, державшийся всегда так, будто бы аршин проглотил».

В «Русском биографическом словаре» о супруге Натальи Васильевны говорится еще более желчно: «Воспоминатели вообще не отзываются об Обрескове с хорошей стороны». Кстати, оказывается, все братья Обрескова подходили под самую мрачную характеристику мемуариста Ф. Ф. Вигеля.

В своих замечательных книгах о разгадках тайн знаменитых отечественных писателей исследователь Ираклий Луарсабович Андроников во всех деталях описал свою сложную и увлекательную работу по поиску предмета безответной любви М. Ю. Лермонтова, посвятившего множество стихотворений девушке, имя которой он не называл ни разу, используя в заголовках своих произведений таинственные инициалы «НФИ».

Вот одно из стихотворений к предмету своей несчастной любви, озаглавленное М. Ю. Лермонтовым «НФИ»:

Я недостоин, может быть,

Твоей любви: не мне судить;

Но ты обманом наградила

Мои надежды и мечты,

И я всегда скажу, что ты

Несправедливо поступила…

Андроников блестяще расшифровал эти загадочные буквы. Предметом пылкой любви великого поэта оказалась Наталия Федоровна Иванова, которая предпочла Михаилу Юрьевичу родного брата Дмитрия Михайловича Обрескова – бывшего поручика Арзамасского конно-егерского полка Николая Михайловича Обрескова.

По окончании Пажеского корпуса Н. М. Обрескова выпустили в один из гвардейских столичных полков, но вскоре по непонятным причинам перевели в конно-егерский Арзамасский, квартировавший невдалеке от Воронежа. Офицеры этого полка часто бывали званы на балы к губернатору города Н. И. Кривцову. На одном из очередных балов поручик Николай Михайлович Обресков проник в спальню супруги губернатора и украл жемчуга, золотую табакерку и изумрудный фермуар, обсыпанный бриллиантами. Военный суд лишил Обрескова чинов и дворянского звания и выписал его солдатом на Кавказ. Семь лет он прослужил в солдатах и лишь в 1833 году получил «высочайшее прощение» с присвоением чина коллежского регистратора, равного значимости должности станционного смотрителя. Долгие годы он потратил в хлопотах по возвращению себе дворянского достоинства. И вот Н. Ф.И. выходит замуж за этого опозоренного человека, для которого закрылись все пути служебного и общественного преуспевания.

Причина, побудившая Наталию Федоровну Иванову стать женой Н. М. Обрескова, канула в Лету и остается для нас загадкой. Чтобы навсегда расстаться с предметом своей безумной любви, М. Ю. Лермонтов в последний раз обращается к Н. Ф.И.:

Я не унижусь пред тобою;

Ни твой привет, ни твой укор

Не властны над моей душою,

Знай: мы чужие с этих пор…

Я горд!.. прости! люби другого,

Мечтай любовь найти в другом…

Я был готов на смерть и муку

И целый мир на битву звать,

Чтобы твою младую руку —

Безумец! – лишний раз пожать!

Не знав коварную измену,

Тебе я душу отдавал;

Такой души ты знала ль цену?

Ты знала – я тебя не знал!

В 1847 году Наталия Федоровна Обрескова юридически оформила дарственную на петербургский участок и угловой особняк на имя своей дочери Екатерины Дмитриевны, вышедшей замуж за греческого посла князя Суццо, красавца, имевшего огромный успех у женщин столичного бомонда. Однако та, по совету супруга, быстро избавилась от столь щедрого материнского приданого, продав дом за 50 тысяч рублей младшему сыну известного русского писателя и историка Н. М. Карамзина – коллежскому асессору Владимиру Николаевичу, окончившему юридический факультет столичного Университета. Со временем В. Н. Карамзин становится видным общественным деятелем, отмеченным при этом званием члена судебной палаты и чином сенатора. В 1849–1850-х годах, по решению нового владельца, угловой дом № 55/7 перестраивается. Перестроечный проект здания и отделки его интерьеров подготовил городской архитектор Г. А. Боссе. Зодчий довольно аккуратно надстроил особняк вторым дополнительным этажом, естественно вписав его в стиль и архитектурный образ ранее существовавшего на участке здания. Именно после перестройки в 1850-х годах дом приобрел свой нынешний вид.

Михаил Тариэлович Лорис-Меликов

В начале 1880 года особняк на некоторое время сняли для Михаила Тариэловича Лорис-Меликова, ставшего тогда на короткий период времени (1 год) фактически вторым чело веком в российском государстве и любимцем императора Александра II.

12 февраля 1880 года, через неделю после взрыва бомбы, заложенной в Зимнем дворце Степаном Халтуриным, граф М. Т. Лорис-Меликов был облечен императором чрезвычайными полномочиями. Он наделяется необычным для России титулом «Главного начальника верховной распорядительной комиссии по охране государственного порядка и общественного спокойствия». По существу император своим указом 12 февраля 1880 года вручал харьковскому генерал-губернатору полномочия всей власти в стране. По своей сути то была военно-полицейская диктатура по всей империи. Теперь все российские государственные ведомства, не исключая даже военного, обязывались беспрекословно исполнять его требования.

14 февраля Лорис-Меликов опубликовал прокламацию к жителям Санкт-Петербурга, в которой отмечалось, что, стремясь к искоренению преступников, он в то же время желает оградить законные интересы благомыслящей части общества. Граф настоял на ликвидации Третьего отделения как отдельного учреждения и включил его в состав Министерства внутренних дел. Отечественная печать по его распоряжению получила некоторые льготы, и в столице сразу же дополнительно открылись новые издательства газет и журналов.

На короткое время в Петербурге действительно наступил период успокоения и умиротворения, но наставшее затишье оказалось весьма непродолжительным. Террористы готовились к новым актам устрашения и указывали в своих посланиях к народу, что: «Благодарная Россия изобразит графа Лорис-Меликова в генерал-адъютантском мундире, но с волчьим ртом спереди и лисьим хвостом сзади». Местные политические остряки теперь называли графа «вице-императором», «Мишелем I» или «Ближайшим боярином». При этом многие забывали, что напуганный террором царь приблизил к себе 55-летнего человека, имевшего блестящее боевое прошлое в сражениях на Кавказе, безупречный послужной список, живой ум, гибкость, решительность и непоколебимую приверженность к развитию и продолжению реформ шестидесятых годов девятнадцатого столетия.

При этом многих сразу удивило и насторожило, что в период усилившегося противоборства между императором и революционерами «вице-император», получивший диктаторские полномочия, не стал твердой и беспощадной рукой уничтожать крамолу, а наоборот, вместо жестокости предлагал мягкость, вместо усиления репрессий – их ослабление, вместо грубого фанатизма – терпимость, а главное – продолжение начатых в стране реформ. В беседах с императором Лорис-Меликов часто говаривал, что одной грубой силой многого не добьешься; чтобы властвовать, не худо начать с ласки. И первые действия графа, по мнению общественного деятеля А. Ф. Кони, «подействовали живительным образом на общество… Казалось, что в душную комнату со спертым воздухом отворили форточку, и многие почувствовали в своей груди свежую струю».

Правда, благие намерения графа очень скоро подверглись тяжкому испытанию. Теперь настоящая охота террористов шла не только за императором, но и за «вице-императором». Через 8 дней после его назначения, поздним вечером, при возвращении в снятый для него дом коллежского асессора В. Н. Карамзина, расположенный на углу Большой Морской улицы и Почтамтского переулка, граф Лорис-Меликов заметил у подъезда юношу в клетчатом пледе, прятавшего что-то в его складках. Все произошло мгновенно: неизвестный вытащил пистолет, и прогремели выстрелы. Стрелявшего схватила и обезоружила охрана. Михаил Тариэлович остался невредим и воскликнул: «Меня пуля не берет!» В «вице-императора» на сей раз стрелял Ипполит Младецкий, считавший индивидуальный террор наиболее эффективным средством революционной борьбы против существующего режима.

Во время незамедлительного суда, прошедшего на следующий же день, подсудимый не отрекся от дальнейшей борьбы и не раскаялся. Сообщников и руководителей террора назвать оказался и пощады не просил. Приведение приговора в действие – смертная казнь – планировалось на Семеновском плацу, где осужденного уже ожидала виселица. Поздней ночью в дом Карамзина, в котором квартировал Лорис-Меликов, заявился писатель Гаршин и умолял спасти молодого человека. Граф обещал писателю сделать все возможное и смягчить наказание. Рано утром убежденный гуманист и противник смертной казни Всеволод Гаршин оказался в толпе горожан, собравшихся на Семеновском плацу, чтобы стать свидетелем казни очередного террориста. Писатель не знал, что накануне Александр II, с содроганием воспоминавший взрыв во дворце, категорически отказал своему любимцу в его просьбе о помиловании, твердо заявив: «Об этом не может быть и речи!».

Став свидетелем казни И. Младецкого, Гаршин был настолько потрясен увиденным, что через несколько дней был помещен в психиатрическую больницу, где вскоре скончался.

В первой половине 80-х годов XIX столетия Верховная распорядительная комиссия была упразднена по инициативе графа Лорис-Меликова, а он сам занял пост министра внутренних дел и место шефа жандармов. 27 февраля 1881 года арестовали руководителя «Народной воли» Андрея Желябова. Министру показалось, что царь и он теперь могут спать спокойно. Об этом он с радостью сообщил на следующее утро императору Александру II, но все же убедительно просил царя не ездить на традиционный развод войск в Михайловский манеж, поскольку город был заполнен слухами, что на пути царского экипажа может произойти новый теракт. Не придав значения просьбам министра внутренних дел и слезным мольбам своей морганатической супруги княгини Юрьевской, 1 марта 1881 года Александр II выехал на развод войск. Взрыв на Екатерининском канале оборвал жизнь царя-освободителя и положил конец намечавшимся демократическим реформам в Российской империи.

2 марта 1881 года новый император Александр III, вступив на престол в смутное время, издал целый ряд ограничительных законов, сократил права земских собраний и решительно осудил либеральную политику графа М. Т. Лорис-Меликова. Император решительно заявил, что только твердость, безо всяких поблажек в проведении внутренней и внешней политики в делах управления обширной территорией России, способна исправить ситуацию в стране. Кстати, как бы там ни было, но все тринадцать лет царствования Александра III Россия действительно спокойно прожила без войн и революционных потрясений. Сближение России с Францией обеспечило мир на континенте Европы. В стране прекратились выступления террористов и канули в прошлое покушения на царя и его министров. Народ по праву стал называть своего царя Миротворцем.

Еще при жизни Александра II у графа Лорис-Меликова не сложились добрые, доверительные отношения с наследником престола – великим князем Александром Александровичем. Нового императора продолжала раздражать энергичная деятельность графа. Этому во многом способствовал бывший наставник цесаревича, а теперь верховный прокурор Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев, обвинявший Лорис-Меликова и при всяком удобном случае заявлявший с пафосом: «Забыли Бога, забыли святой долг, охрану монарха… Мы накануне гибели России, в которой хотят ввести Конституцию – орудие всякой неправды, источник всяческих интриг. Кровь на нас, на чадах наших». Через несколько дней бывший «вице-император» Михаил Тариэлович Лорис-Меликов ушел в отставку. Он уезжает из дома тайного советника В. Н. Карамзина, а тот сразу же, в 1881 году, продает особняк за 200 тысяч рублей барону Стремфельту, в котором тот и его потомки жили до 1895 года.

Николай Александрович Безак

В конце XIX столетия участком и особняком на углу Большой Морской улицы и Почтамтского переулка владел генерал-лейтенант Николай Александрович Безак – сын участника Русско-турецкой войны 1828–1829 годов и польской кампании 1831 года. Начальник штаба действующей русской армии Александр Павлович Безак известен как человек, усовершенствовавший тогда артиллерийское вооружение русских военных частей. В 60-х годах XIX столетия генерал-лейтенант А. П. Безак назначается подольским и волынским генерал-губернатором. Его сын Николай Александрович после окончания столичного Пажеского корпуса участвовал в Крымской войне 1853–1856-х годов, а после ее завершения учился в Академии Генерального штаба, после чего направляется в период Русско-турецкой войны 1877–1878 годов на театр военных действия для командования гвардейской конноартиллерийской батарей. После войны он становится гражданским губернатором Ярославля, а позднее и Новгородским. Талантливый в техническом отношении человек, Николай Александрович назначается в 1881 году директором Телеграфного департамента, а через два года, после объединения почты и телеграфа, возглавляет Главное управление этого государственного ведомства и активно реорганизует новую российскую техническую службу. Являясь членом Государственного совета, он организует активную группу из технически талантливых и грамотных специалистов, занимавшихся под его руководством организацией в столице электротехнического института. Кстати, в те годы в его доме № 55/7 на углу Большой Морской улицы и Почтамтского переулка появился один из первых телефонов. В этом особняке Николай Александрович жил со своей супругой Марией Федоровной, урожденной Лугининой, и сыновьями – Александром и Федором, офицерами Кавалергардского полка, и Николаем, камер-юнкером, чиновником Канцелярии министра внутренних дел. После смерти главы семейства в 1897 году его вдова и сыновья продали особняк потомственной почтенной гражданке Любови Николаевне Коровиной, известной меценатке и любительнице художественных произведений и отечественного искусства.

Последняя дореволюционная владелица дома незамедлительно приняла решение о переделке внутренних интерьеров здания, для чего распорядилась архитектору-художнику Николаю Дмитриевичу Прокофьеву провести отделку жилых комнат в разных стилевых манерах. В 1901–1902 годах талантливый профессионал блестяще справился с заказом богатой хозяйки. Гостиную в доме мастер оформил в стиле Людовика XVI, библиотеку – в помпейском, столовую – в стиле модерн, а будуар поражал гостей своей восточной загадочностью, так как был выполнен в мавританском стиле. Между прочим, следы работы замечательного мастера, отделывавшего тогда интерьеры в доме потомственной почетной гражданки Л. Н. Коровиной, происходившей из богатого, почетного рода столичных купцов, достигших успехов в торговых делах и коммерческих операциях, связанных с выгодными откупами, сохранились в некоторой степени и до нашего времени.

После государственного переворота в октябре 1917 года дом, естественно, национализировала советская власть. В нем вначале разместили народный суд Адмиралтейской части, а несколько позже, в дни активного наступления на Петроград армии генерала Юденича, в доме расположился оперативный мобилизационный пункт Красной гвардии.

В 1926 году в угловом доме № 55/7 располагались демонстрационные залы Общества старого Петербурга и его окрестностей. Основателем подобной организации в ту пору являлся авторитетный знаток истории Санкт-Петербурга – краевед и историк П. Н. Столпянский, а его заместителем стал талантливый зодчий и историк Петербурга – Петрограда – Ленинграда Иван Александрович Фомин, один из создателей русского неоклассицизма, автор трудов об истории города и многочисленных проектов его застройки.

Одновременно с историческим обществом в 1920-е годы в доме располагался Комитет помощи общества «Старый Петербург», позже переименованный в Комитет помощи обществу «Старый Петербург – новый Ленинград». В книге воспоминаний «Приоткрытая дверь» воспитанник школы им. Ф. М. Достоевского (Республика Шкид), впоследствии советский писатель, Л. Пантелеев с удовольствием припоминал посещения учеников Школы заседаний общества: «И сейчас я с благодарностью и даже с восторгом вспоминаю эти вечерние часы, проведенные в маленьком уютном зальце на Почтамтской улице (вероятно, в Почтамтском переулке. – Г. З.). Чаще всего лекции читал очень бойкий и веселый старичок Столпянский, основатель и председатель общества… Это был удивительный человек, который знал историю буквально каждого ленинградского дома».

В конце 1930-х – начале 1940-х годов в старинном угловом особняке № 55/7 размещались кабинеты специалистов Ленжилремстройтреста. Проходили годы, и старый петербургский особняк на углу Почтамтского переулка и Большой Морской улицы, вытеснивший «набережную реки Мойки», с каждым годом все больше дряхлел и утрачивал свой былой франтоватый лоск, переживая вместе со всеми постояльцами временные испытания и удары судьбы. Перемены к лучшему наступили для этой исторической постройки в новом, XXI веке. Дом теперь не узнать. Его фасады тщательно и, главное, очень профессионально отреставрированы. Он буквально сияет, оживленный добротной и, вероятно, весьма качественно краской, заполненный воссозданными утраченными архитектурными деталями, представляющими культурно-историческую ценность. Будем надеяться, что старинный особняк в XXI веке получил надежного и заботливого хозяина. На его парадном фасаде укреплена художественно-оформленная надпись, указывающая, что его нынешним владельцем является «Констанс Банк» Западного акционерного общества.

Продолжая путешествовать вдоль правого берега реки Мойки, вниз по ее неторопливому течению, вы непременно остановитесь и полюбуетесь следующим двухэтажным особняком с рустованным фасадом, прекрасным рядом окон второго этажа с полукруглым завершением и размещенными между ними пластичными розетками – элементами, типичными для модного в начале 80-х годов XIX столетия неоренессансного стиля. Современный облик дом № 57 на Большой Морской улице приобрел в 1881 году после перестройки особняка инженера-технолога К. М. Полежаева, спроектированной архитектором А. Ф. Красовским, построившим в те годы в столице целый ряд жилых зданий с переходными полуклассическими-полуренессансными фасадами.

История участка дома № 57 довольно продолжительна и сложна. Первые строения на нем возвели еще в 1740-х годах, и тогда они даже отдаленно не напоминали современную застройку. Здания неоднократно меняли свой наружный облик, соответствовавший вкусам молодых наследников особняков или их новых владельцев. В 1740-х годах на участке располагался одноэтажный дом князя И. А. Урусова. В 60-х годах владельцем участка и каменного дома на нем становится статский советник Сергей Васильевич Акчурин, руководивший службой дипломатической переписки в штабе фельдмаршала А. Б. Бутурлина. Позже он становится обер-прокурором Святейшего синода и сенатором.

В 1771 году сенатор С. В. Акчурин продает дом протоиерею и духовнику российской императрицы Екатерины II отцу Иоанну Иоанновичу Панфилову – члену Святейшего синода, человеку весьма образованному и блестящему проповеднику. И. И. Панфилов активно участвовал в организации Российской академии наук и в 1783 году становится одним из первых ее членов, инициативно работавших в ее Ученом совете.

В начале 80-х годов XIX столетия владельцем этого одноэтажного дома на правом берегу реки Мойки становится Канцелярии советник Венедикт Венедиктович Крамер, передавший участок и каменный дом своему сыну Себастьяну, попытавшемуся перестроить старый особняк и даже отправившему проект и план нового строения на участке правого берега Мойки в Управу благочиния. Однако через несколько дней ему возвратили строительные документы с четкой резолюцией: «О просимом строении на участке удовлетворение сделать не можно». Однако в 1850–1851 годах дом все же перестраивает новая владелица – почтенная гражданка Любовь Степановна Заешникова по проекту городского архитектора Александра Карловича Кольмана.

В 1854 году перестроенным домом № 57 уже владел начальник штаба пехотной дивизии генерал-лейтенант Василий Яковлевич Овандер, представитель старинного европейского купеческого рода.

С 1880-х годов особняк в течение многих лет принадлежал председателю правления Санкт-Петербургского коммерческого банка Константину Матвеевичу Полежаеву, вновь капитально перестроившему особняк по проекту архитектора А. Ф. Красовского, надстроившего здание вторым дополнительным этажом.

Новый владелец участка и дома № 57 на Большой Морской улице являлся талантливым человеком, окончившим с золотой медалью столичный Технологический институт, откуда был выпущен со званием инженера-технолога. Работая на золотых приисках Енисейского горнодобывающего комбината, молодой инженер инициативно основал собственную фирму, разрабатывавшую золотоносные прииски Приморского края.

В конце XIX – начале XX столетий особняк главы фирмы становится известной резиденцией руководителей богатых золотопромышленных приисков, а К. М. Полежаев занимал в ней ведущее место главного собственника и являлся пайщиком восьми горнорудных компаний. Среди его ближайших компаньонов был тогда известный банкир и меценат Гораций Евзелевич Гинцбург – глава крупного банкирского дома столицы. Он являлся гласным Петербургской Городской думы, имел титул барона, генеральский чин действительного статского советника и даже получил потомственное дворянство.

К. М. Полежаеву принадлежали значительные земельные владения и два дома в Петербурге, сдаваемые им в аренду. В доме № 57 на Большой Морской улице более десяти лет располагалось посольство Дании.

После смерти в 1907 году Константина Матвеевича Полежаева его имущество и вся недвижимость, в том числе и дом на Большой Морской улице, перешли в наследство его сыну Б. К. Полежаеву – директору частного коммерческого банка и члену Совета директоров Южнорусского металлургического общества, председателю Международного технико-промышленного акционерного общества, финансировавшего горные разработки.

Гораций Евзелевич Гинцбург

В начале 2000-х годов в доме № 57 на Большой Морской улице не только провели долгожданный плановый капитальный ремонт, но и вернули ему достойный первоначальный вид постройки 1881 года. При этом специалисты воссоздали исторический фасад здания и его интерьеры, а также восстановили ряд утраченных архитектурных деталей старинного особняка. В настоящее время в здании располагается современная стоматологическая клиника.

Соседний участок Большой Морской улицы, расположенный на правом берегу реки Мойки, после двух чудовищных пожаров не застраивался в течение долгого времени. Кстати, подобные сведения документально подтверждают и рисунки знаменитой Стокгольмской коллекции, на которых четко обозначено, что его пространство в 1740-х годах еще действительно оставалось «пустопорожним» пожарищем.

Из газетных публикаций население Северной столицы узнало, что придворный портной-закройщик Михаил Иванович Шиллин лишь в 1762 году приобретает у рижского купца Густава Маркграфа его погорелый двор, но, не сумев ничего построить на приобретенном участке, был вынужден в 1772 году продать его лекарю ведомства Главной артиллерии и фортификации Андрею Гавриловичу Бахерахту. Заметим, что этот доктор был хорошо известен населению столицы, поскольку задолго до этой коммерческой сделки, являясь главным врачом военно-морского Балтийского флота, в 1764 году вместе со своим коллегой доктором И. З. Кельхом впервые в России сделал матросам удачные профилактические прививки оспы и даже опубликовал в печати описание и методическое наставление о прививании оспы населению и военнослужащим.

Андрей Гаврилович Бахерахт в 1770-х годах возводит для себя на погорелом участке довольно большой дом в один этаж на подвалах. В 1775 году он продает особняк баронессе Наталье Михайловне Строгановой (урожд. Белосельской), вдове Сергея Николаевича Строганова, а та через восемь лет, в 1783 году, уступает его супруге поручика Конной гвардии Ивана Ивановича Корсакова – Агафье Григорьевне (урожд. Коновницыной). Очевидцы тех далеких времен считали, что «жилой особняк, возведенный на погорелом месте, долго почему-то в одних руках не держался». И правда, через три года, в 1791 году, дом уже принадлежал супруге генерал-провиантмейстера Карла Астафьевича Бока – Анне Юрьевне (урожд. Фельтен), а через два года домом владела жена голландского купца Логина Петровича Бетлинга – Софья Петровна, продавшая свою недвижимость через четыре года нарвскому именитому гражданину Гавриле Бахерахту – родному брату Андрея Бахерахта, первого владельца этого злосчастного дома. Круг купли-продажи дома № 59 на сей раз не замкнулся, поскольку в нем в 1820-х годах уже жила его новая хозяйка – княгиня Мария Аркадьевна Голицына, приходившаяся внучкой А. В. Суворову и сестрой военному губернатору А. А. Суворову. М. А. Голицына являлась хорошей знакомой А. С. Пушкина, встречалась с ним в салонах Петербурга и на балах одесского губернатора, где он посвятил ей стихи «Давно о ней воспоминанье…».

Мария Аркадьевна Голицына

В 1832 году в списках столичных домовладельцев уже значится другая хозяйка этого злополучного особняка на Большой Морской улице, 59, «графиня Катерина Александровна Стройновская, тайная советница». По заверениям российского критика, поэта и редактора журнала «Современник» Петра Александровича Плетнева, именно она упоминается в стихотворной повести А. С. Пушкина «Домик в Коломне», якобы неоднократно видевшего ее во время очередной службы в церкви Покрова:

Она была богата, молода;

Входила в церковь с шумом, величаво;

Молилась гордо…

Графиня Катерина Александровна, дочь генерала Буткевича, вынуждена была выйти замуж за старого графа Стройновского ради спасения своей разорившейся семьи. При первом же выезде молодой графини на бал на красавицу обратил особое внимание сам император Александр I. Старый граф тотчас же прекратил вывозить супругу в свет и запер ее в четырех стенах своего особняка на Фонтанке. Дом № 59 на Большой Морской улице граф купил незадолго до своей свадьбы. После смерти Стройновского Катерина Александровна вышла замуж за генерал-лейтенанта и сенатора Е. А. Зурова, пылко влюбленного в нее еще в дни своей молодости, но тогда он не получил согласия родителей девицы на этот брак.

Дом на Большой Морской улице теперь принадлежал графине Катерине Александровне Зуровой. Их сын, генерал-майор Александр Елпидифорович Зуров, впоследствии являлся петербургским градоначальником и много занимался благотворительностью. На годы его службы пришлась очередная волна террористической деятельной «Народной воли»: убийство харьковского губернатора Д. Е. Кропоткина, покушения на шефа жандармов А. Р. Дрентельна, министра внутренних дел М. Т. Лорис-Меликова. Самого губернатора Зурова террористы обещали повесить, «как бешеную собаку, на осине».

Екатерина Александровна Стройновская

К. П. Победоносцев в письме к наследнику престола (Александру III) не причисляет Зурова к людям «крепкой воли, разума и мужества». В 1835–1845 годах в доме № 59, на набережной Мойки, жил граф Павел Дмитриевич Киселев – российский государственный деятель, министр Государственных имуществ с 1837 по 1856 год. Первые годы после получения поста министра Государственных имуществ граф П. Д. Киселев, до окончания постройки на Исаакиевской площади своей министерской резиденции, жил в доме Зуровой. Вся обстановка его квартиры отличалась скромностью и не имела ничего из ряда вон выходящего. У него в доме было два кабинета: большой и малый. В большом принимал доклады, а в малом занимался литературой и письмами. Переехав в дом министра, Киселев съехал из особняка на набережной Мойки. Его сразу же купил обер-прокурор Сената Григорий Петрович Митусов, чей дом снесли при постройке здания министра Государственных имуществ.

В 1848 году архитектор Александр Карлович Кольман специально для Митусова изменил отделку фасада здания в стиле «второго барокко». В бывшем здании Зуровой сенатор, тайный советник и камергер Григорий Петрович Митусов жил в период с 1848 по 1873 годы.

В 1874 году владельцем дома № 59 на Большой Морской улице являлся уже купец и почетный гражданин Отто Адольфович Матисен. В период 1879–1880-х годов городской зодчий Андрей Леонтьевич Гун надстроил здание вторым этажом, сделал пристройку на месте ворот и заново оформил фасад дома уже для его нового очередного владельца – купца 1-й гильдии Эрнеста Фридриховича Юнкерса. Обновленный двухэтажный особняк выделялся тогда своим изящным и весьма нарядным общим видом. Фасад прекрасно украшали рустованные стены с четкими контурами прорезанных в стенах прямоугольных окон первого этажа и полуарочными оконными проемами во втором – парадном. Центр здания удачно подчеркивался четырьмя колоннами, схваченными в нижней части квадрами, огромным окном во втором этаже и венчающим здание треугольным фронтоном. Некоторую асимметричность фасаду, обращенному на Мойку, придает оформление левой половины дома, где над воротами нависает небольшой эркер с шатровым завершением и разорванным фронтоном.

Начиная с 1880-х годов особняк принадлежал Эрику Августовичу Пистолькорсу (в переводе со шведского означает «крест из пистолетов»). Легенда о происхождении столь необычной фамилии нового владельца дома № 59 имеет свое начало еще со времен Тридцатилетней войны. В 1631 году предок хозяина петербургского дома, некий Скотт, спас в бою жизнь шведскому королю Густаву II Адольфу, ловко ударив по направленному на монарха вражескому пистолету своим оружием, за что он получил дворянство и столь необычную фамилию.

После победного для России окончания Северной войны 1700–1721 годов часть территории поместья шведских дворян Пистолькорсов оказалась в пределах возвращенных Петром I отчих земель, захваченных шведами в XVI–XVII веках. Пистолькорсы стали русскими потомственными дворянами. Эрик Августович был назначен адъютантом великого князя Владимира Александровича, родной брат которого, Павел Александрович (младший сын императора Александр II), лихо влюбил в себя красавицу супругу Пистолькорса Ольгу (урожд. Карнович), женился на ней морганатическим браком за рубежом вопреки категорическому запрету своего державного отца. Великого князя за ослушание лишили чина генерал-адъютанта, и молодые многие годы прожили в эмиграции, но со временем были прощены и вернулись в Россию, где морганатическая супруга получила титул княгини Палей, а ее любимый муж был расстрелян с другими великими князьями у стен Петропавловской крепости после Октябрьского переворота 1917 года. Их общего сына, князя Владимира Палей, большевики живым сбросили в глубокую шахту под Алапаевском. Сын Павла Александровича от первого брака на греческой королевне Александре Георгиевне, красавец Дмитрий Павлович, тогда уцелел благодаря тому, что еще ранее по распоряжению Николая II его выслали из Петрограда за участие в убийстве Григория Распутина.

Эрик Августович Пистолькорс с женой Ольгой

В годы великих государственных переворотов 1917 года особняк Э. А. Пистолькорса на набережной правого берега реки Мойки (Большая Морская улица, 59), как водится, национализировали «именем революции», а в роскошных барских апартаментах разместили учреждения новой власти. В 1930-х годах в доме находились дипломатическое консульство Эстонии и несколько жилых квартир. Одну из отдельных квартир этого особняка оставили солисту петроградского Малого оперного театра Б. О. Гефту. В другой же части бывшего барского особняка появились коммунальные квартиры со входом во дворе. Одну из комнат занимала семья советского служащего Браиловского, его сын Григорий Ильич позже вспоминал, что в их комнате на подоконнике сохранились вырезанные ножом инициалы сына хозяина дома Э. А. Пистолькорса, а на прекрасной кафельной печке, к удовольствию всех мальчишек коммунальной квартиры, дети нашли две настоящие военные каски периода Первой мировой войны. Вся коммунальная квартира дома «буржуя» Пистолькорса с содроганием и страхом запомнила ночные визиты чекистов в 1937 году, обычно завершавшиеся обысками и арестами некоторых жильцов. 6 августа 1940 года Эстония вошла в состав СССР, и надобность пребывания в особняке Эстонского посольства автоматически отпала. Незадолго до начала Великой Отечественной войны это помещение занял военкомат Октябрьского района Ленинграда.

За долгие годы советской власти наружный облик особняка на Большой Морской улице, 59, не так уж и сильно изменился. Его основа осталась прежней – те же два этажа, слегка поблекла краска на фасаде здания, особняк даже не изменил своего юридического адреса и по-прежнему числился жилым строением на набережной правого берега реки Мойки, но уже не на Большой Морской, а на улице Герцена, 59.

В начале XXI столетия старый особняк капитально отремонтировали, и сегодня он выглядит этаким франтом в компании себе подобных помолодевших зданий этой части берега Мойки, первоначально названной рекой Мьей.

В наши дни красивый особняк занимает Управление Федеральной службы России судебных приставов по Санкт-Петербургу.

На этом месте находился дом-усадьба М. В. Ломоносова

На правом берегу реки Мойки в наши дни располагается значительный по своим размерам дом № 61 на Большой Морской улице, фасад которого отмечен мемориальной доской с надписью, что на этом месте находился дом-усадьба, где жил и работал с 1757 по 1765 год великий русский ученый М. В. Ломоносов. Здесь он создал многочисленные теоретические труды по различным отраслям науки. Заметим, что этот исторический участок реки Мойки сегодня расположился напротив уникального отреставрированного цепного пешеходного моста – Почтамтского, который пересекает Мойку против Прачечного переулка.

Цепной пешеходный мост, сохранившийся до наших дней, в 1823 году сменил располагавшийся здесь ранее деревянный четырехпролетный мост балочной системы с деревянными промежуточными опорами-быками в виде свай, обшитых досками. Авторами оригинального мостового сооружения, возведенного через Мойку в 1823–1824 годах, являлись талантливые инженеры-мостостроители В. К. Треттер и В. А. Христианович.

Цепной пешеходный Почтамтский мост задуман однопролетным сооружением, с опорами, сложенными из бута и гранита, представляющим единое целое со стенками набережных водоема. Для крепления цепей на опорах моста на правом и левом берегу Мойки были сооружены массивные чугунные обелиски с золочеными бронзовыми шарами на их вершинах. Обелиски и удерживающие их с противоположной стороны чугунные дуги закреплены на опорах прочными анкерными болтами, заделанными в кладе прочных опор. Кованые железные тяжелые цепи, к которым подвешено однопролетное строение, крепятся к обелискам-пилонам специальными шарнирными замками. Все металлические части цепного моста изготовлены и смонтированы рабочими знаменитого старинного петербургского завода Берда.

Автор книги на Почтамтском пешеходном мосту

Со временем цепи постепенно деформировались, а пилоны-обелиски наклонились. При движении пешеходов по мосту он стал довольно сильно раскачиваться. В 1905 году по решению Городской управы под пролетное строение моста подвели две дополнительные свайные опоры, нарушив тем самым конструктивную сущность провисающего цепного мостового сооружения.

В 1981–1983 годах по проекту инженеров Б. Э. Дворкина и Р. Р. Шикова мост был восстановлен в прежнем виде. Прочные мостовые цепи изготовил тогда Ленинградский Канонерский завод, а веерообразные сектора пилонов – Кировский. Судоремонтный же завод в Петрокрепости выполнил прочный новый мостовой пролет.

По модели Научно-реставрационных мастерских Ленинградский трамвайный парк им. М. И. Калинина в своем литейном цехе отлил исторические мостовые перила в их первоначальном виде.

Смонтированный цепной висячий мост, принятый технической комиссией, успешно служит пешеходам и в наше время.

На месте сегодняшнего дома № 61 на правом берегу реки Мойки в начале 20-х годов XVIII столетия длительное время находились известные столичные каменные торговые общедоступные народные бани, выгоревшие дотла из-за пожаров 1730-х годов. Императорским указом было велено первоначальствующим лицам Санкт-Петербурга проявить должное «старание и радение» для скорейшего благоустройства погорелых мест, а уничтоженные огнем строения и бани на правом берегу реки Мьи «разобрать в самой скорости». Однако проходили дни и даже годы, а участки бывших «торговых» бань по-прежнему не были расчищены и своими закоптелыми остовами и пепелищем устрашали жителей и иностранных гостей центрального района Северной столицы. В 1745 году четыре погорелых участка отдали было придворному живописцу Людвигу Каравакку. Взять-то он их тогда взял, но черные силуэты закопченных останков бывших «торговых» бань по-прежнему продолжали стоять на выгоревшем участке, ибо первый придворный живописец Каравакк категорически отказался расчищать дарованные ему участки своими силами. В 1752 году этот же погорелый массив центрального района на правом берегу Мьи милостиво пожаловали боевому генералу Дивову, а после его категорического отказа повторили желание передать земельный надел в 1755 году секретарю графа Кирилла Григорьевича Разумовского – Григорию Николаевичу Теплову. В ответ на милостивый императорский дар Теплов горестно заплакал, сослался на свою великую государственную занятость и непочтительно изрек, что: «Не сможет управиться с очисткой участка в указанные сроки и поэтому вынужден покупать для своего семейства готовый дом».

В итоге с расчисткой погорелых участков и строительством на пепелище достойного особняка смог справиться только наш «великий архангельский мужик», русский гений и «отец российской науки» Михаил Васильевич Ломоносов. Подобное дарование огромного земельного надела было для М. В. Ломоносова явно кстати. Здесь он мог построить не только свой семейный, достойный русского академика дом, но и возвести здания научных опытных лабораторий и создать первоклассную мозаичную мастерскую.

Ломоносов становится владельцем этого огромного участка на правом берегу реки Мойки в первой половине 1756 го да. 15 июня академик получил из Главной полицмейстерской канцелярии разрешение на постройку каменного дома «на шести погорелых местах в Адмиралтейской части».

Михаил Васильевич Ломоносов

Подобное землевладение позволило Ломоносову, как позже он сам писал, «обзавестись собственным домом в центре Петербурга, поместительным, устроенным по моему вкусу, с садом и лабораториею». Михаила Васильевича не испугало требование построить особняк в течение пяти лет, наоборот, он со своей супругой и дочерью поселился в своем долгожданном семейном доме ровно через год. К этому времени здесь все уже было им построено, отлажено и благоустроено. На прекрасном рисунке талантливого русского рисовальщика и гравера, великого мастера перспективного, архитектурного пейзажа и видов Санкт-Петербурга Михаила Ивановича Махаева с натуры прекрасно изображен дом М. В. Ломоносова, самое большое здание, в пятнадцать окон, в два этажа, с мезонином, с конюшенным и кухонным флигелями, отделенными воротами от основного дома. Со стороны Почтамтской улицы были видны здание мозаичной мастерской академика и солидный, протяженный каменный забор. На участке вблизи усадебного дома Михаил Васильевич разбил фруктовый сад и сам за ним постоянно ухаживал. Ломоносов даже успел обустроить на берегу Мойки деревянную набережную с красивой балюстрадой и соорудил пристань для речных судов.

Усадьба М. В. Ломоносова. Гравюра М. И. Махаева

Рисунки и гравюры М. И. Махаева всегда отличались исключительной точностью, поэтому его изображению дома Ломоносова на Мойке с примыкающими к нему слева и справа флигелями можно вполне верить. На рисунке объективно демонстрируется, что каменный дом М. В. Ломоносова на правом берегу Мойки в два этажа с мезонином был значительно больше и вместительнее соседних зданий этого квартала. Подобному утверждению вторит и идентичный, сохранившийся в архиве, аксонометрический план Сент-Илера – И. Соколова, выполненный в середине 60-х годов XVIII столетия. На этом историческом плане дом Ломоносова по своим параметрам действительно намного превосходит соседние особняки на Мойке, принадлежавшие князьям Щербатовым и Таракановым. Да и сама площадь земельного надела относится к числу самых обширных территорий из всех близлежащих усадеб.

К сожалению, остается до сих пор неизвестным автор планировки огромной усадьбы русского ученого, архитектурного решения главного здания и флигелей. М. В. Ломоносов в письме к своему приятелю Леонарду Эйлеру от 16 февраля 1765 года об этом умалчивает, но описывает парадную часть ансамбля с позиции опытного архитектора: «…Бог послал мне собственный дом, и я уже восемь лет живу в центре Петербурга в поместительном доме, устроенном по моему вкусу, с садом и лабораторией и делаю в нем по своему благоусмотрению всякие инструменты и эксперименты». Некоторые градостроители и зодчие, выдвигая гипотезу о возможном авторстве проекта усадьбы и дома самого М. В. Ломоносова, его собственного особняка и служебных помещений, подтверждали свои возможные догадки реальными примерами таланта русского ученого в подготовке довольно серьезных строительных проектов по расширению Петербургской Академии наук, его архитектурные эскизы по перестройке Петропавловского собора, проекты научных лабораторий и мастерских. Вполне вероятно, Михаил Васильевич мог сам «по своему вкусу» подготовить строительный проект зданий на дарованном ему обширном земельном наделе.

Фрагмент плана 1821 г. с изображением дома М. В. Ломоносова

Проектное задание для любого архитектора оказалось бы довольно сложным: участок оказался обширным и по периметру набережной Мойки, и в глубину квартала. Со стороны Мойки его место сегодня занимает протяженный фасад здания по Большой Морской улице, 61, а в глубину он простирается до Почтамтской улицы. Дом М. В. Ломоносова значителен не только по своим габаритам, но и более наряден. Его углы не рустованы, а оформлены пилястрами. Центральная часть жилого особняка ученого подчеркивалась мезонином. Окна второго этажа каменного здания спланированы как арочные, значительных размеров, по сравнению с окнами боковых частей дома. Карниз мезонина в центре был украшен картушем с вензелем Ломоносова. Слева от главного жилого строения обустроили парадный въезд во двор. На его вершине укрепили такой же картуш с вензелем. Окна боковых частей главного здания разделялись друг от друга лопатками.

Напомним, что в Петербурге XVIII столетия в центральных частях города разрешалось строить дома только «единою фасадой» – вплотную друг к другу. Вероятно, Ломоносову возводить такую махину, занимающую всю длину огромного участка по набережной правого берега, вряд ли было по средствам. Поэтому, возводя главное двухэтажное здание в строго геометрическом центре, владелец довольно остроумно и оригинально принимает решение по двум боковым флигелям. По бокам главного здания тогда же возводятся симметрично два более скромных одноэтажных каменных флигеля. Однако даже флигели в сочетании с главным домом Ломоносова, способные занять все пространство этого широкого участка, превысили финансовые возможности владельца. Тогда Михаил Васильевич, проявляя свою замечательную природную смекалку в решении трудных задач, ставит в «красную линию» два флигеля с тремя окнами каждый, разделенными по фасаду лопатками, а оставшиеся по бокам симметричные «пробелы» оригинально заполняет высокой каменной оградой, имитирующей с улицы объемное продолжение фасадов двух каменных флигелей.

Парадный вход в жилой особняк Ломоносова находился в центре здания, но со стороны двора. Против главного центрального входа возвели ажурные ворота, вблизи которых вырыли большой прямоугольный пруд, а за ним построили обсерваторию ученого.

Весь огромный участок Ломоносова делился на две неравные части. Меньшая примыкала к парадному ансамблю зданий. Бо́льшую же часть участка занимал регулярный парк с крытыми зелеными аллеями, стрижеными деревьями, кустарниками и молодым фруктовым садом.

Великий русский ученый прожил на правом берегу реки Мойки восемь лет. Со своим любимым домом у Михаила Васильевича связаны многие интересные научные исследования и исторические события. Здесь, под сенью своих любимых пенатов, он переживал радостные минуты больших открытий, жизненных удач и горечь от происков давних недругов, приступов слабости от подкрадывающегося к ученому нездоровья. В обустроенной по последнему слову техники тех далеких времен научной обсерватории, расположенной в саду дома, Ломоносов вел собственные регулярные астрономические наблюдения. После зрительной «обсервации» редкого небесного феномена, наступившего 26 мая 1761 года (прохождения Венеры между Солнцем и Землей), Ломоносов впервые в истории мировой науки сформулировал программу наблюдения прохождения Венеры по Солнцу с точки зрения несуществующей еще в те времена науки – астрофизики.

Несмотря на все несовершенства своего оптического инструмента, М. В. Ломоносову удалось в своей домашней обсерватории на Мойке сделать сенсационное мировое открытие, ставшее новым словом в науке, – он впервые обнаружил, что Венера «окружена знатной воздушной атмосферой, таковою, какова обливается около нашего шара Земного».

Сюда, в дом ученого на Мойке, приходили известия об избрании его почетным членом Шведской академии наук, почетным членом Петербургской академии художеств и Болонской академии наук.

Вступившая на российский престол 28 июня 1762 года в результате «петербургского действа» Екатерина II была возмущена одой Ломоносова, преподнесенной в день ее коронации, в которой ученый осмелился давать советы державной императрице:

Услышьте, судии земные

И все державные главы:

Законы нарушать святые

От буйности блюдитсь вы

И подданных не призирайте,

Но их пороки исправляйте

Ученьем, милостью, трудом.

Вместите с правдою щедроту,

Народну наблюдайте льготу:

То Бог благословит вам дом.

Тогда Екатерина Алексеевна предпочла не заметить советов Ломоносова, включенные им в оду, но «милости» сыпавшиеся дождем от новой императрицы, ученого совершенно не коснулись. Более того, Екатерина II произвела в статские советники заклятого врага Михаила Васильевича в Академии наук – Тауберта, ставшего чином выше талантливого ученого. 28 января 1762 года новоиспеченный статский советник, не скрывая своего торжества, объявил во всеуслышание, что Ломоносов отстранен от руководства Географическим департаментом Академии. Затем 2 мая 1763 года Екатерина II направила указ Сенату: «Коллежского советника Ломоносова жалуем мы в статские советники и вечною от службы отставкою с половинным по смерть его жалованьем».

Однако скоро императрица поняла, что с указом об отставке великого русского ученого она поторопилась. По «Грамматике…» М. В. Ломоносова тогда учились все русские люди, по его «Риторике» они овладевали искусством родного слова, по его правилам стихосложения создавались стихи русскими поэтами. Открытия М. В. Ломоносова в физике, химии, геологии, оптики, метеорологии, астрономии признаны были во всем мире, его слава давно перешагнула за пределы государства Российского. Научившаяся соразмерять и рассчитывать свои действия с их возможными негативными последствиями, императрица вовремя поняла, что отстранить от Академии ученого, признанного авторитета среди академиков зарубежных государств, значило бы для нее скомпрометировать себя перед лицом мировой и русской общественности и известных просветителей Франции, Германии и Швейцарии, с мнением которых она так всегда считалась и даже периодически советовалась с ними.

Поэтому Екатерина II своевременно опомнилась и 13 мая 1763 года, после своего опрометчивого решения, делает срочный запрос: «Если Указ о Ломоносова отставке еще не послан из Сената, то сейчас его ко мне обратно прислать», а затем, выдержав в приличествующую случаю временную паузу, императрица в конце того же года жалует Ломоносову чин статского советника с годовым окладом в 1875 рублей. Спустя шесть месяцев она предпринимает следующий примиренческий дипломатический шаг – 7 июня 1764 года императрица в окружении фаворитов и придворных сама приезжает к Ломоносову домой на набережную Мойки. «Санкт-Петербургские ведомости» с широким размахом описали визит Екатерины II в дом ученого на Мойке: «Императрица с двором изволила осмотреть производимые ученым работы мозаичного художества для монумента вечнославныя памяти Петра I». Умудренный Ломоносов не обольщался видимыми знаками внимания со стороны Екатерины II, тем более что в Академии с ее приходом к власти подняли головы и весьма оживились его заклятые враги, а прежние покровители ученого постепенно, один за другим оттирались в сторону новыми фаворитами царицы. Он продолжал работать и публиковать результаты своих ученых деяний, способствующих славе отечественной науки.

Подытожив свой научный путь, Михаил Васильевич писал 30 января 1761 года в письме своему доброму приятелю Теплову, считая, что природа дала ему «терпение и благородную упрямость и смелость к преодолению всех препятствий к распространению наук в Отечестве…».

Весной 1765 года Ломоносов тяжело заболел. Понимая безысходность своего положения, академик мужественно встретил последний день своей жизни, сумев оставить письмо близким и своим верным друзьям: «Я не тужу о смерти, пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети Отечества пожалеют. Жалею только том, что не мог я свершить всего того, что предпринял я для пользы Отечества, для приращения наук и для славы Академии, и теперь, при конце жизни моей должен видеть, что все мои полезные намерения исчезнут вместе со мной…». Гений русской науки скончался 4 апреля 1765 года в пятом часу дня.

Не все знали, что Михаил Васильевич являлся не только разносторонне талантливым ученым с мировым признанием, но и изобретателем, мастером на все руки. Но лишь узкий круг друзей и коллег знал его как заядлого коллекционера и собирателя редких книг. Его домашняя библиотека в доме на правом берегу реки Мойки считалась одной из лучших и ценных в Санкт-Петербурге. В ней хранились уникальные экземпляры старинных книг, напечатанных в разных странах, древних художественных альбомов, старинных гравюр и офортов. Знавшие о его страстной любви к собирательству книг высоко ценили его домашнюю библиотеку и даже завидовали ее владельцу.

В связи с этим уместно упомянуть, что через несколько дней после смерти М. В. Ломоносова представители Академии наук отправились на Мойку к его наследникам, чтобы забрать для академического архива его научные бумаги и, конечно, библиотеку академика. Однако, к их огромному удивлению, растерянные близкие покойного с извинениями рассказали представителям Академии, что все рабочие помещения Михаила Васильевича и его комнату с библиотекой опечатали по высочайшему распоряжению. К этому краткому сообщению тогда более не было добавлено ни одного слова. Таинственное исчезновение библиотеки и архива академика М. В. Ломоносова оставалось многие годы тайной за семью печатями. Лишь в советское время завеса таинственности стала постепенно приоткрываться. В результате научного поиска исследователя Елены Сергеевны Кулябко оказалось, что наследники Ломоносова по личному указанию Екатерины II вынуждены были продать библиотеку русского ученого фавориту императрицы и одному из главных участников дворцового переворота 1762 года графу Григорию Григорьевичу Орлову, после которого ее владельцем становится великий князь Константин Павлович. Книжные раритеты Ломоносова позже унаследовал его внебрачный сын – флигель-адъютант П. К. Александров, которого больше интересовали военные дела, а не книги. В 1832 году часть книг из коллекции М. В. Ломоносова (юридическая литература и раритеты по истории Прибалтики) он презентует Дерптскому университету (ныне – Эстония, город Нарва), а остальные книги дарит Александровскому университету Финляндии. После подобного открытия Е. С. Кулябко в Хельсинки в научную командировку отправили опытного сотрудника Архива Академии наук СССР Юлию Платоновну Тимохину, которая взяла с собой книгу сотрудника Института русской литературы (Пушкинского дома) доктора филологических наук Г. Н. Моисеевой «Ломоносов и древнерусская литература», послужившую тогда советскому архивисту своеобразным справочным пособием.

Суть дела заключалась в том, что профессор Г. Н. Моисеева, работая в архивах Ленинграда, Москвы и Киева, длительное время специально находила издания и рукописи, на которых сохранились своеобразные для Ломоносова отметки (маргиналии). В обширном «Приложении» к своей книге ленинградский ученый дала список многочисленных фотокопий с типичными ломоносовскими пометами на книгах. Поэтому Ю. П. Тимохина пользовалась в Хельсинки этими фотокопиями как справочным пособием и довольно легко идентифицировала хранящиеся в библиотеке финского университета фолианты книг из библиотеки ученого. В этой заграничной научной командировке в Хельсинки архивист Ю. П. Тимохина сумела обнаружить в финском Александровском университете 57 экземпляров книг из персонального собрания М. В. Ломоносова. 28 июня 1977 года президент Академии наук Анатолий Петрович Александров и ректор Хельсинкского университета профессор Эрнст Пальмен завизировали своими подписями исторический акт передачи финским университетом в дар советской Академии наук комплекта старинных книг из библиотеки М. В. Ломоносова. В своем выступлении на церемонии передачи раритетных фолиантов в Ленинград Эрнст Пальмен демонстративно акцентировал, что «подобный шаг предпринят как свидетельство высокого уважения к русской и советской науке, как вклад в научное и культурное содружество СССР и Финляндии».

После смерти М. В. Ломоносова в 1765 году участок, дом и хозяйственные строения на правом берегу реки Мойки переходят по наследству его единственной дочери – Елене Михайловне, вышедшей замуж за переводчика, а позже – личного библиотекаря Екатерины II Алексея Алексеевича Константинова. Следует упомянуть, что при своей жизни М. В. Ломоносов неоднократно отказывал в благословлении молодых людей, и потенциальный жених – выпускник столичного Университета и сын протопопа несколько раз уходил из дома на Мойке, получив очередной решительный отказ несговорчивого отца своей любимой. Свадьба молодых людей состоялась уже после кончины ученого. Брак оказался счастливым, и в доме на Мойке вскоре зазвенели голоса и смех внуков М. В. Ломоносова. У четы Константиновых родились три красавицы дочери и сын.

После смерти в 1808 году мужа (Алексея Алексеевича Константинова) дом на набережной Мойки переходит от его вдовы Елены Михайловны к одной из дочерей – Софье Алексеевне, вышедшей замуж за героя Отечественной войны 1812 года боевого генерала Николая Николаевича Раевского. Их старшая дочь, Екатерина Николаевна Раевская, по семейной традиции, получила прадедовский дом на Мойке в приданое в день своей свадьбы с героем Отечественной войны генералом Михаилом Федоровичем Орловым, чье имя отечественной истории известно в связи с подписанием им в Париже в 1814 году акта о наполеоновской капитуляции, а затем с его активной деятельностью в составе тайных обществ в 1820-х годах. В 1826 году генерал был признан следственной комиссией активным членом «Союза благоденствия», уволен со службы и сослан под надзор полиции в Калужскую губернию, а с 1831 года вместе со своей семьей он проживал в Москве.

Младшая же дочь Николая Николаевича и Софьи Алексеевны Раевских, Мария Николаевна Раевская, выходит замуж за князя Сергея Григорьевича Волконского, генерал-майора, героического участника Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов, члена «Союза благоденствия» и одного из лидеров Южного общества. После разгрома восстания декабристов Раевский был осужден на 20 лет каторги в Нерчинских рудниках. После вынесения приговора осужденным декабристам правнучка М. В. Ломоносова княгиня Мария Николаевна Волконская добровольно последовала за мужем на каторгу в Сибирь.

В 1820 году правнучка Ломоносова Екатерина Николаевна Орлова продает дом с участком на правом берегу реки Мойки Почтовому ведомству за 182 тысячи рублей.

Отделение почтовых карет и брик на Большой Морской. Литография В. Виктора по оригиналу Л.-О. Премацци. 1850-е гг.

В 1981 году «Лениздат» выпускает из печати весьма интересную книгу кандидата филологических наук Григория Александровича Лихоткина о пребывании М. В. Ломоносова в Санкт-Петербурге и, в частности, о его жизни на правом берегу реки Мойки, наполненную весьма интересными малоизвестными историческими материалами и архивными документами того периода времени. Описывая факт продажи участка и дома академика Ломоносова, Г. А. Лихоткин, в частности, упоминал, что при продаже Е. Н. Орловой дома и участка на Мойке Почтовому ведомству были составлены планы участка и всех строений, причем эти документы автору книги были любезно предоставлены для опубликования бывшим научным сотрудником Института истории естествознания и техники АН СССР Г. А. Андреевой. Судя по данным документальным планам, составленным в период совершения купчей, в облике главного здания, других сооружений в планировке участка к этому времени появились некоторые изменения: «В главном здании вместо лопаток появились пилястры с рустовкой, окна первого этажа стали овальными, а с фронтона исчез картуш с вензелем Ломоносова. На огромном участке академика не стало регулярного парка, на плане отсутствует пруд и обсерватория ученого. Наиболее значительные перемены претерпела часть участка, примыкавшая к Почтовой улице». С подобными изменениями участок и дом М. В. Ломоносова просуществовали примерно до 40-х годов XIX столетия, когда на этом месте в 1843–1847 годах столичный зодчий Альберт Катаринович Кавос капитально перестроил дом ученого в ведомственное здание «для приезжих» Почтового ведомства, а затем возвел здесь же довольно комфортную для того времени станцию почтовых карет и дилижансов, регулярно курсировавших из Санкт-Петербурга в Москву, Варшаву и Ригу. Отделение почтовых карет и бричек на правом берегу Мойки так же, как и перестроенная усадьба Ломоносова, состояло из трех построек. Правда, в центре располагался красивый, но уже не двухэтажный, а трехэтажный дом, по краям которого находились не одноэтажные, а двухэтажные флигели, соединенные с центральным строением одноэтажными изящными перемычками. Все они прекрасно выглядят и сегодня в комплексе современного дома № 61 по Большой Морской улице, относящемся к Управлению Федерации почтовой связи Санкт-Петербурга и Ленинградской области.

Бывшее Отделение почтовых карет и брик на Большой Морской. Современный вид

После завершения всех перестроечных работ на бывшем участке М. В. Ломоносова, спланированных архитектором А. К. Кавосом, газета «Северная пчела» с восторгом писала о выходящем на правый берег реки Мойки (ныне – Большая Морская ул.) «доме для приезжающих»: «…парадные светлые, обширные сени, общий зал для пассажиров, украшенный роскошными диванами, коврами, зеркалами. Дворик, на котором садятся в экипажи, покрыли защитным стеклянным колпаком». Проезд из Петербурга в Москву в те времена стоил внутри кареты 20 рублей, а вне нее – 14. С развитием в России сети железных дорог надобность в почтовых каретах и их комфортных станциях, естественно, отпала. Комплекс зданий по решению руководителей Почтового департамента перестроили под квартиры руководящих сотрудников ведомства, а позднее все строения, вкупе с самим Почтовым департаментом, перешли под патронаж Министерства внутренних дел. В 70-х годах XIX столетия все три лицевых особняка объединили в один массивный солидный дом, особо выделив в нем роскошную казенную квартиру для министра внутренних дел Л. С. Макова, застрелившегося в своих комфортных апартаментах в 1883 году после обнаружившейся в Министерстве внутренних дел финансовой недостачи на довольно крупную денежную сумму.

В 1896 году сюда, в дом на правом берегу Мойки на Большой Морской улице, 61, переселяется новый министр внутренних дел Иван Логгинович Горемыкин, жестоко подавлявший революционные выступления террористов и значительно повысивший процент раскрываемости организации отдельных террористических актов. Покровительствуемый самим императором, И. Л. Горемыкин впоследствии будет назначен вместо С. Ю. Витте председателем Совета министров. В период трагических событий Кровавого воскресенья (9 января 1905 г.) кресло министра внутренних дел и командира корпуса жандармов в доме № 61 на Большой Морской улице занимает генерал-майор Дмитрий Федорович Трепов – сын градоначальника Федора Федоровича Трепова, раненного террористкой Верой Засулич за жестокое обращение с политзаключенными. С его появлением в доме № 61 на Мойке в Петербурге были усилены меры по подавлению вооруженных революционных выступлений, а в стенах дома разместили Всероссийское общество знаменитой «Черной сотни» в составе монархических и националистических организаций «Союза русского народа» и «Союза Михаила Архангела», ведущих активную борьбу с революционным движением в России.

В период революционных событий 1917 года здание реквизировали. В нем тогда открыли два театра: «Новоадмиралтейский» под руководством Н. Э. Радлова и Детский театр.

В сентябре 1918 года в Петрограде прошла волна конфискаций домов центрального района, среди которых оказался и особняк № 61 на Большой Морской улице, официально принадлежавший Адмиралтейской трудовой коммуне. В 1920-х годах в особняке довольно надолго обосновались учреждения связи во главе с Петроградским областным производственно-техническим управлением связи.

Участок «пильных мельниц содержателя Бромберха»

В 1765 году в «данной» на участок академика Михаила Васильевича Ломоносова, составленной Главной полицмейстерской канцелярией, указывалось, что его соседом слева являлся тогда «пильных мельниц содержатель Симон Яков Бромберх», построивший на своем просторном наделе каменный дом, располагавшийся в «межах идучи в него от Мьи реки справа от участка действительного статского советника М. В. Ломоносова, а слева подле Провиантского (позже – Конногвардейского. – Г. З .) переулка».

В 1769 году столичная газета «Санкт-Петербургские ведомости» опубликовала объявление о том, что: «По реке Мойке в Большой Морской улице продается умершего купца Семена Брумберга каменный дом с двумя флигелями о двух жильях, в одном из коих девять, а в другом три покоя, и один погреб, да во флигеле вверху пять покоев, а внизу два покоя». В 1770 году та же городская газета повторно опубликовала, что продается «умершего пильных мельниц и канатных заводов содержателя Семена Брумберга каменный дом в Провиантской улице».

Кстати, большой трехэтажный дом предпринимателя Брумберга в 1770-х годах был, в частности, включен в гигантский аксонометрический (объемный) план Санкт-Петербурга, вошедший в историю как «План Сент-Илера»». Опытный французский картограф и «математикус» Пьер де Сент-Илер, ранее составивший подобный план Гааги, предложил в 1764 году свои услуги русскому правительству. Он брался подготовить в течение трех лет объемное изображение всех строений русской столицы так, «как видит мимо летящая птица». Предложение было принято. Французскому специалисту присвоили обер-офицерский чин, дабы «он во время его трудов от народа имел почтение», в помощь ему дали двух русских мастеров по части архитектуры и два десятка учеников и помощников. Его команда, вооруженная астролябией, мерительными цепями, саженями и иным инструментом, начала активно снимать планы городских участков, зарисовывать фасады зданий и делать их обмеры.

Сент-Илер не уложился в договорной срок и в 1768 году ушел в отставку. Однако работу по окончанию проекта все же завершила обученная им команда русских специалистов под руководством архитекторов И. Соколова и А. В. Квасова. План поражал всех, кто ознакомился с ним, ибо на нем воочию предстал Санкт-Петербург 1770-х годов, с его дворцами, усадьбами, особняками, обывательскими домами и даже надворными строениями – от конюшен и сараев до колодцев и собачьих будок.

После вторично опубликованного в газете объявления о продаже дома Брумберга его вдова сумела все же продать свое имущество в 1773 году за 13 тысяч рублей крупному горнопромышленнику Якову Борисовичу Твердышеву. После его смерти особняк унаследовала племянница И. И. Бекетова, продавшая в 1785 году доставшуюся ей недвижимость на Мойке бригадиру князю А. И. Одоевскому – двоюродному деду поэта-декабриста А. И. Одоевского. Незадолго до своей кончины вышедший в отставку бригадир Александр Иванович Одоевский, ставший тайным советником и сенатором, завещал приобретенный особняк на правом берегу Мойки и участок своим дочерям – Прасковье и Варваре. Позже владельцем участка и особняка на нем становится муж Варвары Александровны – Дмитрий Сергеевич Ланской. Новый владелец сдавал часть помещений особняка и жилых флигелей в аренду.

В 1800–1802 годах в доме Одоевских-Ланских жил Иван Матвеевич Муравьев-Апостол – отец трех сыновей, будущих декабристов. Сам же Иван Матвеевич по матери приходился потомком украинскому гетману Апостолу.

В 1808 году в особняке небольшой промежуток времени квартировал П. И. Багратион, уехавший отсюда в действующую армию. В 1810-х годах немалый по своим размерам участок Одоевских-Ланских разделили на две части. Одна половина с основным трехэтажным жилым строением и правым жилым флигелем стала позднее местом застройки современного здания № 63 на Большой Морской улице, на правом берегу Мойки. Тогда же, в 1810-х годах, эта часть земельного надела, принадлежавшего в то время Одоевским-Ланским, отошла Съезжему дому 1-й Адмиралтейской части. Здесь находился и жил частный пристав, располагались его канцелярия, арестантская, бригада фонарщиков и пожарных. На Съезжую в те времена дозволялось присылать для телесного наказания провинившихся крепостных людей. Бывший жилой особняк перестроили в двухэтажное здание с четырехъярусной пожарной каланчой. В 1858–1860-х годах городской архитектор Николай Павлович Гребенка во второй раз реконструирует на этой половине участка основное здание и правый флигель, объединив их в одно массивное строение.

Со второй половины XIX столетия вплоть до свершения государственных переворотов 1917 года здание числилось за городским ведомством. В нем располагались канцелярия петербургского градоначальника и полицейское управление, в структуре которого по-прежнему существовали арестантская для лиц мужского и женского пола, кабинет и квартира пристава и правителя канцелярии градоначальника, а также отдельные казармы городовых. Заметим также, что на полицию с петровских времен возлагались функции санитарной службы, поэтому второй этаж дома располагал целым рядом кабинетов медицинского назначения: приемным покоем для больных, кабинетом полицейского врача и фельдшера, комнатой сиделки и даже помещением повивальной бабки.

В 1910 году по инициативе графа Шувалова в доме № 63 на Большой Морской улице разместили Общество содействия частным сестрам для оказания ими первой доврачебной неотложной помощи больным. Отсюда в любое время суток можно было вызвать сестер по телефону на дом. В конце XX – начале XXI веков в первом этаже современного трехэтажного дома № 63 располагалось частное агентство недвижимости «Александра», оказывающее услуги населению Санкт-Петербурга на современном рынке недвижимости: продажа и покупка квартир, земельных участков, дач, коттеджей, помещений под конторы, офисы, магазины и рестораны. Судя по рекламным брошюрам и объявлениям в средствах массовой информации, сотрудники этого агентства одновременно предлагали населению города услуги в делах экспертной оценки стоимости городских объектов, выступали гарантом юридической чистоты взаимных расчетов по финансовым и юридическим сделкам между отдельными частными лицами.

Дома 63, 65 (в центре), 67 по набережной Мойки

После раздела в 1810-х годах участка семейства Одоевских-Ланских, смежного с земельным наделом М. В. Ломоносова, его левая часть была ограничена набережной реки Мойки, Проезжим (Конногвардейским) переулком и Новоисаакиевской (Почтамтской) улицей. Переулок между современными домами № 65 и № 67 в конце XVIII – начале XIX столетий называли Провиантским, поскольку вблизи него в те времена располагались так называемые провиантские «магазейны» (склады).

Левая часть разделенного участка до 1850-х годов принадлежала наследникам Ланских, построившим на нем семейный дом с двадцатью четырьмя «покоями». Строение аккуратно вписалось в границы левой части участка и поэтому имело не совсем правильные очертания. Узкий фасад дома обращался к набережной Мойки, двумя другими фасадами строение выходило на Почтамтскую улицу и Конногвардейский переулок.

В 1857 году у наследников семейства Ланских трехэтажный барский особняк приобрел корнет лейб-гвардии Кирасирского полка Виктор Александрович Заешников. Новый владелец расчистил участок от старой застройки и по проекту городского архитектора И. А. Цима возвел весьма представительное трехэтажное здание с фасадами, обработанными в манере неоренессанса. Жилые помещения особняка были прекрасно оформлены, а в дом даже провели водопровод, берущий воду из Невы и Мойки.

Часть помещений своего особняка владелец сдавал в аренду. В 1870–1880-х годах в доме уже штаб-ротмистра В. А. Заешникова снимал квартиру биржевой маклер Андрей Иванович Овандер, представитель известного петербургского семейства иностранных купцов. Владелец импозантного особняка полковник В. А. Заешников умер в 1882 году, и новым владельцем дома становится коммерсант Вячеслав Павлович Катенев, занимавшийся торговыми операциями на столичной Бирже.

В 1894 году в доме располагалось французское страховое общество «Урбэн», а через пять лет здесь арендовала помещение типография Лейферта, продукция которой отличалась хорошей печатью и строгостью оформления. Владелец типографии тогда даже не побоялся напечатать работу В. И. Ульянова (Ленина) «Развитие капитализма в России». Автор брошюры в этот период находился в ссылке, и с корректурой рукописи пришлось работать сестре Владимира Ильича – Анне и брату Дмитрию.

В 1913 году дом № 65 на Большой Морской улице удачно надстроил двумя дополнительными этажами гражданский инженер В. В. Чаплин, прекрасно согласовавший их с ранее существующим фасадом здания архитектора И. А. Цима.

В 1915 году по инициативе директора страхового общества «Урбэн», существовавшего в доме с конца XIX столетия, здесь расположился Российский взаимный страховой союз.

Казармы лейб-гвардии Конного полка

История русской императорской гвардии прочно объединена с прошлым Санкт-Петербурга. Гвардейцы Петра Великого освобождали приневские берега из многолетнего шведского плена, закладывали по его велению город-крепость, а затем надежно обосновались в новой столице.

О существовании в нашем городе гвардейских полков сегодня напоминают названия петербургских площадей, улиц и переулков, мостов, величественных полковых храмов, казарм и гвардейских манежей. Одним из наиболее героических и выдающихся гвардейских полков, расквартированных в Северной столице, считался знаменитый лейб-гвардии Конный полк, оставивший о себе в истории города добрую память.

Этот гвардейский полк являлся не только активной частью российской армии, но и своеобразной школой прекрасных офицерских кадров для нее. Официальной датой основания лейб-гвардии Конного полка считается 7 марта 1721 года, когда указом Петра I из лейб-шквадрона князя А. Д. Меншикова, драгунской роты графа Б. П. Шереметева и драгунской роты Санкт-Петербургской губернии образовали сводный Кроншлотский драгунский полк, который через год уже назывался лейб-региментом, и в него велено было направлять на службу исключительно образованных и состоятельных дворян. С этого времени полк стал готовить офицеров и унтер-офицеров для всех драгунских воинских полков русской армии.

31 декабря 1730 года последовал высочайший указ императрицы Анны Иоанновны с распоряжением об организации двух ближайших к царице новых гвардейских полков – Измайловского и Конного. Считалось, что Анна Иоанновна тогда не очень-то доверяла гвардейцам своего дядюшки Петра I – преображенцам и семеновцам. В своем указе императрица приказывала: «Бывший лейб-регимент назвать Конная гвардия, а в ранг быть противу гвардии, а быть в полку унтер-офицеров и рядовых тысячу человек». Себе Анна Иоанновна присвоила звание полковника этого гвардейского соединения, а подполковником императрица назначила «генерала, кавалера обер-шталмейстера и от Кавалергардии капитан-поручика Ягужинского». Замечу, что по после этого указа лейб-гвардии Конной полк становится одним из наиболее значимых элитных полков российских монархов. Его полковниками в XVIII столетии и шефами в XIX являлись все российские коронованные особы, кроме императора Александра I. Император Николай I высказывал лейб-гвардии Конному полку особое внимание и часто посещал его расположение. Он искренне любил эту одну из лучших петербургских воинских частей, являлся шефом полка в чине полковника и часто называл его не иначе, как «моя старуха Конная гвардия». О его славном прошлом в истории государства Российского безмолвно, но весьма выразительно по сие время напоминает застывший в бронзе монумент Николая I в парадной форме полковника Конногвардейского полка на Исаакиевской площади Санкт-Петербурга.

Особая доброжелательность российского монарха к лейб-гвардии Конному полку объясняется прежде всего тем, что в самый критический момент жизни Николая Павловича, в день восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, это военное гвардейское соединение в полном составе находилось среди правительственных войск и активно участвовало в подавлении государственного переворота. В ходе ликвидации мятежа одним из первых во главе первого эскадрона конногвардейцев на площадь прибыл юнкер этого полка Александр Аркадьевич Суворов – внук великого русского полководца Александра Васильевича Суворова.

Вокруг каре восставших начали сосредотачиваться правительственные войска. «Первые, кого мы увидели, были конногвардейцы, которые справа по три тихо приближались, держась близко к Адмиралтейскому бульвару, и, повернув направо, выстроились тылом к Адмиралтейству и правым флангом к Неве», – писал позже декабрист Михаил Александрович Бестужев.

После подавления мятежа император Николай I заказал живописцу, баталисту Василию Федоровичу Тиму, издателю «Русского художественного листка» картину «Восстание 14 декабря 1825 года на Сенатской площади», где на переднем плане изображены конногвардейцы, и подарил ее на память офицерам лейб-гвардии Конного полка. Сейчас это историческое полотно находится в картинной галерее Эрмитажа.

В связи с этим уместно было бы напомнить, что во время восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года Кавалергардский гвардейский полк также находился среди правительственных войск и участвовал в подавлении мятежа. Однако по делу декабристов следственная комиссия отметила 28 человек – активных руководителей и участников антиправительственного заговора, в разный период служивших в этом элитном гвардейском соединении, поэтому Николай I на всю свою жизнь сохранил к кавалергардам недоверие и глубокую неприязнь.

В полку в обязательном порядке служили многие великие князья дома Романовых, а при Екатерине II подполковником этого элитного воинского подразделения являлся выдающийся генерал-фельдмаршал П. А. Румянцев. В разные периоды в лейб-гвардии Конном полку также служили легендарные российские военачальники и государственные деятели: будущий генерал-фельдмаршал Г. А. Потемкин, поэт-декабрист А. И. Одоевский, внук генералиссимуса А. В. Суворова – генерал-губернатор А. А. Суворов, отчим детей А. С. Пушкина – командир полка П. А. Ланской, а также дети поэта Александр и Григорий, «русский Монте-Кристо» Александр Вонлярлярский, меценат Э. Д. Нарышкин, главком Белой армии П. Н. Врангель и многие другие.

Форма лейб-гвардии Конного полка вначале мало отличалась от других гвардейских соединений. Правда, конногвардейцы носили кафтаны василькового цвета и дополняющие обмундирование сапоги – ботфорты и перчатки краги.

После указа императрицы Анны Иоанновны лейб-гвардии Конный полк, впрочем, так же как и другие столичные гвардейские подразделения, испытывал немалые неудобства в квартировании. Сформированный в Москве Конногвардейский полк вскоре перевели в Ригу, а при императрице была оставлена рота из 80 человек, ставшая на время возвращения императрицы в Санкт-Петербург (8 января 1730 г.) ее конногвардейским конвоем. В сентябре того же года в Петербург из Риги вернулась основная часть лейб-гвардии Конного полка под командованием секунд-майора Карла Бирона (брата фаворита императрицы Анны Иоанновны).

Императрица тогда повелела передать полку казармы Кирасирского Миниховского полка, расположенные в районе Смольного двора, а Кирасирский полк перевели в Эстляндию.

На основании царского повеления ротмистр полка Конной гвардии Исюль принял от майора Минихова Кирасирского полка конюшенный двор, здание полкового штаба (бывшие Кикины палаты) и несколько деревянных изб, стоявших на берегу Невы, напротив Охтинских слобод. Однако разместить весь состав этого полка в отведенных помещениях тогда все-таки не удалось, и часть конногвардейцев пришлось временно определить на постой по обывательским домам. На отведенном же полку участке в районе Смольного двора по повелению царицы началось строительство казарм под руководством подполковника Траутфеттера и секунд-майора Карла Бирона. Императрица выделила для строительных работ 11,5 тысячи рублей.

В сентябре 1735 года лейб-гвардии Конный полк занял вновь построенные укрепленные казармы у Смольного двора. Однако уже в декабре 1739 года выходит новый указ Анны Иоанновны: «Вместо казармов строить полковые слободы, квартирующим в столице гвардейским частям, дабы унтер-офицеры и солдаты с вещею выгодой с женами своими вместе жить, и дети их сбережены и при полковых школах обучены и воспитаны быть могли». Конной гвардии отводились для слобод участки, «где ныне казармы оной находятся и выше по реке Неве за обывательскими дворами».

Строительство слободы Конного полка велось по проекту архитектора Боенваля с 1741 по 1757 год. Территория слободы пересекалась одиннадцатью переулками, застроенными 107 солдатскими избами и светлицами, называвшимися связями. Каждая связь имела восемь покоев. В каждом покое жило два семейства или четыре холостых нижних чина. Десять офицерских связей отличались от солдатских своими большими размерами и комфортностью. В квартире располагалась одна офицерская семья или два холостых офицера. Центром слободы лейб-гвардии Конного полка тогда стал трехэтажный каменный дом бывших Кикиных палат, перестроенных по проекту императорского архитектора Растрелли. На его верхнем этаже находились полковой лазарет и полковая церковь, освященная во имя Благовещения Богородицы. Средний этаж занимали полковая канцелярия, военный архив и караульные помещения. Первый этаж оборудовали под цейхгауз (оружейный склад) и арестантскую комнату. Торжественное освящение полкового храма лейб-гвардии Конного полка свершилось 12 декабря 1743 года в присутствии императрицы Елизаветы Петровны. На берегу Невы построили полковые конюшни, манеж и баню, приносящую Конному полку финансовый доход в 1100 рублей. Ее услугами пользовались не только военнослужащие и их семьи, но и окрестные жители, платившие за вход 1 копейку каждый.

В 1767 году Екатерина II посчитала, что деревянные дома гвардейских слобод занимают довольно значительную площадь городской территории, и повелела впредь сооружать в столице компактные каменные многоэтажные казармы, а освободившиеся участки раздавать обывателям под строительство жилых домов.

В 1783 году, с благословения императрицы, началось строительство знаменитого Таврического дворца ее фаворита светлейшего князя Таврического Григория Александровича Потемкина, генерал-фельдмаршала и президента Военной коллегии; к нему тогда отошла часть участка, считавшегося «Конногвардейским домом», на котором в то время размещались слободы лейб-гвардии Конного полка. После кончины императрицы Екатерины II новый император Павел I повелел вынести из Таврического дворца фаворита своей матушки князя Потемкина все находящиеся там драгоценности и уникальные вещи, а великолепные наборные паркетные полы из редких ценных пород деревьев разобрать и перенести в Михайловских замок.

Павел Петрович с юных лет невзлюбил Потемкина и был несказанно рад его кончине. Российский писатель Михаил Иванович Пыляев, автор известных исторических очерков о Санкт-Петербурге, в 1889 году писал: «Император Павел не любил Потемкина; у него ничего не было общего с ним, мнения и убеждения одного шли вразрез с образом мыслей другого. При вступлении на престол из бумаг Потемкина он увидел, как много тот вредил ему в мнении императрицы.

Дошедший до императора Павла слух, что тело Потемкина более семи лет стоит не преданным земле, вызвал распоряжение похоронить его, как гласил императорский указ: „Без дальнейшей огласки, в самом же том месте, во особо вырытую яму, а погреб засыпать и загладить землею так, как бы его никогда не было“».

При императоре Павле I в Таврическом дворце царствовало полное запустение. 11 апреля 1799 года император повелел передать Таврический дворец, убранство и обстановка которого ранее походили на волшебное чудо из сказки «Тысяча одна ночь», под казармы и конюшни лейб-гвардии Конного полка. Блистательный дворцовый Большой зал превратился тогда в полковой манеж, а украшенный ранее драгоценностями и редкими скульптурами Овальный зал приспособили под конюшню Конногвардейского полка.

Тогда же М. И. Пыляев приводит воспоминания Н. И. Второва, известного российского финансиста и богатого предпринимателя, о его впечатлении от состояния некогда утопающего в роскоши и цветах дворца фаворита Екатерины II: «На развалины великолепного Таврического дворца взглянул я со вздохом. Видел обломанные колонны, облупленные стены, а в огромном зале с колоннадой, украшенной барельефами и живописью, где прежде царствовали утехи, пышность и блеск, где отзывались звуки „Гром победы раздавайся!“ – что бы, вы думали, теперь? – Дымящийся лошадиный навоз!.. Вместо гармонических звуков раздается хлопанье бичей, а вместо танцев бегают лошади на корде; зал превращен в манеж! Романтический сад поныне еще привлекает всех для прогулки в нем. На беседках и храмиках стены и двери теперь исписаны сквернословными стихами и прозой».

Казармы Конного полка на правом берегу Мойки

В 1807 году по указу Александра I полк Конной гвардии торжественно перемещается в казармы Кавалергардского полка на правом берегу Мойки у Поцелуева моста, в откупленный «дом Брумберга» в Провиантском (Конногвардейском) переулке. Однако теснота и недостаточность жилых помещений этого здания вынудили императора возводить для конногвардейцев дополнительные строения и корпуса между Адмиралтейским каналом и новым Почтамтом. Все свободное пространство Благовещенской площади занимали теперь хозяйственно-бытовые постройки лейб-гвардии Конного полка.

В начале 40-х годов XIX столетия продолжались активные работы по обустройству Благовещенской площади и одноименной улицы. В 1844–1849 годах на Благовещенской площади по повелению императора Николая I построили мемориальную Благовещенскую церковь во имя Благовещения пресвятой Богородицы. Храм возведен в честь подвигов лейб-гвардии Конного полка, отличившегося, как сказано в императорском указе, «при поражении и изгнании из пределов неприятеля России в 1812 году». Автором проекта церкви лейб-гвардии Конного полка являлся Константин Андреевич Тон, бывший профессором Римской академии святого Луки, членом и профессором Флорентийской Академии художеств, почетным членом Королевского института британских зодчих. Он является автором проектов многих русских храмов, в том числе и храма Христа Спасителя в Москве. Благовещенскую же церковь зодчий оформляет в духе русских шатровых храмов XVI века.

Торжественное освящение гвардейского храма состоялось в присутствии императора и главного священника армии и флота В. Кутневича. Каменная церковь в плане имела вид продолговатого креста с полуциркульным алтарем. Храм украшали пять куполов, а в его внешнем облике прекрасно сочетались черты русского стиля и классицизма. В наружной отделке церкви во имя Благовещения Пресвятой Богородицы широко использованы путиловский камень и замечательный финский гранит. Фасад храма украшали барельефы работы Н. А. Ромазанова. Внутренняя отделка помещений церкви представлена искусственным мрамором и лепными деталями из позолоченного алебастра. Интерьер храма украшали настенные росписи. В церкви обустроили три придела: главный – во имя Благовещения Пресвятой Богородицы; правый – во имя святителя и чудотворца Николая, и левый – во имя пророчицы Анны.

Образа для иконостасов написали на холсте известные профессора столичной Академии художеств – А. Т. Марков, П. М. Шамшин, Ф. А. Бруни, П. И. Скотти, В. К. Шебуев. Запрестольный образ главного алтаря храма, Вознесение Богородицы, написал профессор Габерцетель, а запрестольный образ в правом приделе, Богоявление Господне, – профессор Жеваго.

Святынями церкви являлись напрестольный крест с девятнадцатью частицами святых мощей угодников, печатное евангелие XVIII века и серебряные сосуды для святого причастия мастера Захара Дейхмана. В ризнице храма хранились пожертвования прихожан, а также мундиры Александра I и Николая I, георгиевские штандарты, пожалованные Конногвардейскому полку за боевые заслуги. Здесь же находились бронзовые доски с именами воинов, павших под Аустерлицем и Бородино. Церковь снесли в 1925 году как «объект, мешавший трамвайному движению».

Благовещенская церковь

Мнения об этом храме исследователей и зодчих были довольно противоречивыми. Некоторые отмечали ее тяжеловесность, из-за того что «завершавший храм лейб-гвардии Конного полка восьмигранный шатер с главкой-луковкой был слишком массивен для своей высоты и основного объема церкви». А. Н. Бенуа считал, что церковь выглядела не совсем солидно «с ее неудачной претензией на древнерусское зодчество, с ее золочеными пирамидальными главами, с ее гладкими стенами, выкрашенными в скучнейший бледно-коричневый цвет».

Условия быта и оснащения личного состава Конногвардейского полка с годами значительно улучшались. Выглядели теперь конногвардейцы довольно эффектно. Всех впечатляла их парадная форма: блестящая латунная каска с золоченой фигуркой орла, латунная кираса, белый колет, белые лосины, ботфорты и перчатки с крагами. Рядовые конногвардейцы – жгучие брюнеты ростом не менее 1 м 82 см. Под стать им были и их строевые могучие кони вороной масти, высотой от земли до холки не менее 1 м 65 см, выращенные на конезаводах Орловской, Воронежской и Харьковской губерний, а также на собственном государственном полковом заводе в Тамбовской губернии.

В 1842 году Адмиралтейский канал, «превратившийся в ту пору в смрадную клоаку, взяли в трубу». Над засыпанным землей водоемом позже разбили Конногвардейский бульвар по проекту знаменитого зодчего К. И. Росси. Газета «Северная пчела» после озеленения бульвара писала: «На одной набережной канала были конногвардейские конюшни с двориками для сливания туда нечистот из конюшни, а на другой стороне набережной – несколько частных домов, выходящих фасадами на Галерную улицу. Теперь канал покрыт сводом. Во всю длину той огромной площади – улицей назвать не смею – устроен прелестный бульвар с тротуарами, обсаженный в четыре ряда липами».

На восточном торце Конногвардейского бульвара на месте водопоя, каменного колодца с водой для коней по проекту того же Росси, установили две десятиметровые колонны ионического ордера из полированного сердобольского гранита, украшенные изваяниями летящих богинь Славы с лавровыми венками в руках. По преданию, их отлили в Берлине по модели скульптора Х. Д. Рауха, это был ответ прусского короля Фридриха-Вильгельма на подарок Николая I. Русский царь тогда отправил в Берлин в дар королю Пруссии две конные группы, изваянные П. К. Клодтом для Аничкова моста.

В середине 1840-х годов, к востоку от начала Благовещенской улицы, вдоль правого берега реки Мойки (современный адрес – Большая Морская ул., 67), вдоль Конногвардейского переулка, на месте бывшего участка Кавалергардского плаца протянулся корпус новой казармы офицеров лейб-гвардии Конного полка. Автором этого проекта стал архитектор Военного министерства и Главного управления военно-учебных заведений генерал-майор, тайный советник и профессор Академии художеств Иван Денисович Черник.

История участка, на котором возведена Казарма офицеров лейб-гвардии Конного полка, восходит ко второй половине XVIII столетия. Участок за Провиантским переулком «на погорелых местах» от Главной полицмейстерской канцелярии первоначально получил генерал-фельдмаршал граф Петр Иванович Шувалов и построил на нем каменный дом. Однако в 1764 году его сын и наследник Андрей Петрович Шувалов продает строение вместе с садом и остатками строительного материала (кирпичами и камнями) соседу – купцу Брумбергу, устроившему на купленном участке большой коммерческий лесной склад.

Через год на пустыре Брумберга на средства Полицейской канцелярии открылся бесплатный Всенародный театр для всех желающих. Среди зрителей тогда можно было увидеть не только представителей столичной черни, купцов и мелких чиновников, но и аристократов, и даже членов Императорского дома. Простые зрители довольствовались местами на бревнах лесного склада, а благородная публика смотрела представления, не выходя из колясок и карет. В открытом театре существовала любительская труппа, главным образом состоявшая из наборщиков академической типографии, получавших от полиции за каждый спектакль по 50 копеек.

В 1770 году владельцем участка становится столичный купец французского происхождения И. П. Поше, планирующий построить здесь свой каменный театр с постоянной артистической труппой, но он вскоре умер, не осуществив своей мечты.

В конце XVIII столетия участок превращается в строевой плац Кавалергардского полка, а его казармы в те годы располагались вдоль канала, проложенного на будущем месте Конногвардейского бульвара. В 1807 году казармы Кавалергардского полка передали полку Конной гвардии, а бывший Провиантский переулок с этого момента переименовали в Конногвардейский. По мнению большинства отечественных градостроителей и архитекторов Санкт-Петербурга, глобальная перестройка участков, переданных для строительства зданий лейб-гвардии Конного полка, в конце первой – начале второй половины XIX столетия стала, по существу, началом коренной реконструкции территории кварталов между Благовещенской площадью и Сенатской. При постройке зданий воинских казарм Конной гвардии на весьма ответственном архитектурном участке центрального района имперской столицы их облик стремились сделать выразительным, а застройке придать ансамблевый характер. При этом в то время менялась и архитектурная стилевая манера – она становилась переходной от сухого «казарменного» классицизма к неоренессансу, но в довольно сдержанной его трактовке, соответствующей функции возводимых военных строений. Историк архитектуры А. Л. Пунин в книге «Архитектура Петербурга середины XIX века» в 1990-х годах в качестве интересного примера приводил возведенные в середине 1840-х годов казарменные здания на набережной Мойки, по обеим сторонам выходящей к ней Благовещенской улицы: «К востоку от большой Морской улицы, вдоль Мойки (современный адрес: Б. Морская ул., 67) вытянулся длинный корпус казармы офицеров лейб-гвардии Конного полка, построенный архитектором И. Д. Черником. Здание в основном двухэтажное, на высоком гранитном цоколе, прорезанном окнами. Центральный ризалит и короткие боковые ризалиты выполнены более высокими – трехэтажными. Фасад оштукатурен, обработан неглубоким рустом и выкрашен в кирпично-красный цвет».

Автор книги солидарен с градостроителями, считающими, что стилистика фасада казарм лейб-гвардии Конного полка – «переходная от позднего сдержанного классицизма (суховатовые наличники первого этажа, плоский гранитный портал в центре, украшенный ампирной воинской атрибутикой) к неоренессансу („брамантовые окна“ второго этажа, карнизы, завершенные массивными парапетами)».

Напомню читателям, что к «брамантовым окнам» в середине XIX столетия относились типы окон с арочным проемом, украшенные наличниками ренессансного характера (в виде прямоугольной арки). Один из первых архитекторов, Д. Браманте, впервые использовал подобные формы окон при строительстве палаццо Канчеллерия в Риме.

Проектируя казарменный комплекс зданий лейб-гвардии Конного полка на Большой Морской улице, 67, Благовещенской площади и улице Благовещения, зодчий И. Д. Черник в их облике довольно удачно сочетал стилистику позднего классицизма и средневекового оборонительного зодчества. Планировка внутренних помещений офицерского корпуса казарм Конной гвардии, выходящих своим главным фасадом на правый берег реки Мойки (Б. Морская ул., 67), была достаточно комфортной и удобной.

Манеж Конногвардейского полка относится к выдающимся шедеврам отечественного зодчества и является историческим памятником нашего города. Его история оказалась довольно сложной, а порой и весьма драматичной. Сегодня этот исторический военный объект выглядит несколько иначе, нежели его задумал великий зодчий столицы Д. Кваренги. Его облик не раз изменялся в зависимости от исторических эпох и временных идеологических установок. В полном соответствии с замыслом зодчего, на фронтоне Манежа, обращенном на Сенатскую площадь, первоначально укрепили прекрасный барельеф на тему «Награждение победителей на конном ристалище». Во время правления Николая I, в 1840-х годах, этот барельеф срубили с фронтона, а вместо него укрепили изображение двуглавого орла. В годы же советской власти под одобрительные возгласы ленинградцев герб Российской империи сбросили с фронтона на землю, и под крики «Ура!» вместо него на Манеже появился герб СССР. В лихие 1990-е годы, без особых торжеств и скопления публики, он также в одночасье оказался на земле. Старожилы Петрограда – Ленинграда – Петербурга, бывая теперь у Манежа, продолжают гадать, что же будет укреплено в будущем на гладкой поверхности фронтона этого исторического здания. Некоторые же индивидуумы, вспоминая роман М. Горького «Жизнь Клима Самгина», иногда горестно шутят: «А был ли мальчик?»

В разные исторические эпохи отцов нашего замечательного города периодически раздражали и конные скульптуры – Диоскуры, расположенные Джакомо Кваренги внизу, по бокам портика главного фасада. По этому поводу членами различных советов императорской России и Исполкомом Ленгорсовета проводились многочасовые дискуссии. Всех их раздражали два славных мраморных молодых человека с древними именами Кастор и Поллукс, укрощающие коней. Тогда в гневе своем многие считали аморальным и недопустимым пребывание у входа в Манеж лейб-гвардии Конного полка двух обнаженных парней языческого вероисповедания, да еще в непосредственной близости от главного собора Империи.

В 1840-х годах власти Санкт-Петербурга все-таки одержали победу, и двух Диоскуров переместили от Манежа на полковой плац в Конногвардейском переулке. Деятелей же советского периода подобные аморальные обстоятельства не могли особо беспокоить, поскольку они превратили мировой шедевр архитектуры Исаакиевский собор в музей с маятником Фуко под его куполом, и поэтому они, наоборот, своим постановлением исправили непростительную историческую ошибку своих имперских коллег. В 1954 году мраморные Диоскуры и их кони вновь расположились по бокам портика главного фасада бывшего конногвардейского Манежа.

В 1931 году в Манеже случился пожар, после которого здание по проекту талантливого архитектора Н. Е. Лансере перестроили под гараж НКВД. Зодчий разделил строение на два этажа, разобрал вестибюль и убрал со стен барельефы. Лишь в 1970-х годах городские власти наконец-то пришли к заключению, что творение знаменитого Кваренги и банальный гараж автомобилей – понятия несовместимые, и передали объект Союзу художников, а тот, после капитальной внутренней перестройки здания, превратил исторический шедевр в выставочный зал Ленинграда.

Во время Первой мировой войны лейб-гвардии Конной полк в составе 1-й гвардейской Кирасирской дивизии доблестно сражался с противником. После революционных событий 1917 года офицерский состав и часть рядовых гвардейцев сражались на фронтах Гражданской войны в рядах Белой армии. В схватках с частями Красной армии постепенно таяли ряды одного из самых блестящих исторических гвардейских полков бывшей Российской империи.

Здания лейб-гвардии, в том числе и офицерские казармы на правом берегу реки Мойки (Б. Морская ул., 67), после революции 1917 года первоначально использовали под жилье горожан, военнослужащих Красной армии и советских служащих. В разные годы в их помещениях располагались самые разнообразные советские учреждения.

В офицерском огромном корпусе на правом берегу реки Мойки, числящимся с 1887 года по официальному адресу: Большая Морская улица, 67, ныне располагается Университет аэрокосмического приборостроения. Зимой 1941 года на базе Ленинградского Автодорожного института (отошедшего в 1930-е гг. от Института инженеров путей сообщения) организован Ленинградский авиационный институт, в предвоенные время расположившийся на Международном (позже – Московском) проспекте в здании перестроенной Чесменской богадельни. В 1960-х годах это высшее техническое учебное заведение, переименованное в Ленинградский институт авиационного приборостроения, занял в дополнение к зданию на Московском проспекте и дом № 67 на Большой Морской улице. Над главным входом университета до нашего времени сохранился исторический барельеф с изображением военной атрибутики лейб-гвардии Конного полка – кирасы, медной каски, литавр, знамен и полковых штандартов.

Крюковские морские казармы

Завершающий отрезок Большой Морской улицы на правом берегу реки Мойки представляется старинным участком, на котором в 1844–1852 годах построили массивные корпуса Крюковских морских казарм.

Территория участка, расположенного в непосредственной близости от исторического места пересечения реки Мойки с Крюковым рукотворным каналом, в середине XVIII столетия была занята караульной избой. В 1755 году на участке первоначально возвели винные амбары, а в 1766 году по императорскому указу их перестроили в «провиантские магазейны» – хлебные склады, в которых хранился резервный запас муки Адмиралтейского ведомства и казенных столичных предприятий. Их еще называли «запасными магазейнами», предназначенными для хранения резерва муки на случай непредвиденных перебоев доставки в Петербург этого продукта первой необходимости, сопровождавшихся, как правило, резким ростом цен на муку. В подобных экстренных ситуациях для предотвращения голода в столице ее жителям в «провиантских магазейнах» продавали резервный запас муки по более низким ценам.

Российский путешественник немецкого происхождения, историк, этнограф и натуралист Иоганн Готлиб Георги в своих трудах писал о «магазейнах» Северной столицы: «…на канале Новой Голландии находятся каменные большие запасные хлебные магазейны для воспоможения неимущим».

При формировании и новом оформлении в 40-х годах XIX столетия Благовещенской улицы и одноименной площади каменные магазейны снесли и на освободившемся месте по проекту архитектора Ивана Денисовича Черника и военного инженера Михаила Александровича Пасыпкина возвели Крюковские морские казармы. При этом первоначально выстроили довольно протяженный корпус вдоль набережной Крюкова канала (дом № 12), а затем – со стороны Большой Морской улицы на правом берегу реки Мойки (дом № 69). Следует упомянуть, что Морские казармы возводили почти одновременно с соседним Офицерским корпусом Конногвардейского полка. Они, рожденные проектом талантливого зодчего И. Д. Черника, весьма схожи друг с другом и составляют на правом берегу реки Мойки достойный архитектурный комплекс военных строений Петербурга и характерный образец зодчества периода ранней эклектики.

Крюковские морские казармы на Мойке и Крюковом канале

Своим массивным торцом Крюковские морские казармы выходят к Поцелуеву мосту, получившему свое название от кабака «Поцелуй», размещавшегося в XVIII столетии в доме купца Поцелуева. Во время постройки военных казарм, выходящих своими парадными фасадами на правый берег реки Мойки, этот мост уже был чугунным однопролетным арочным сооружением, возведенным по проекту мостостроителя В. И. Гесте. Во время наводнения 7 ноября 1824 года были снесены со своих опор или значительно пострадали многие мостовые сооружения Санкт-Петербурга. Не миновала беда и Поцелуев мост. Очевидец наводнения столицы А. С. Грибоедов в очерке «Частные случаи петербургского наводнения» отмечал: «На другой день поутру я пошел осматривать следствия стихийного разрушения. Кашин и Поцелуев мосты были сдвинуты с места. Я поворотил вдоль Пряжки. Храповицкий мост отторгнут от мостовых укреплений, неспособный к проезду…»

Поцелуев мост через Мойку

Между Морскими и Конногвардейскими казармами проложили Благовещенскую улицу (позже – ул. Труда), связавшую Поцелуев мост с первым капитальным сооружением через Неву – Благовещенским, затем – Николаевским мостом, переименованным в советское время в мост Лейтенанта Шмидта (лейтенант в 1905 году встал во главе восставших кораблей Черноморского флота и поднял флаг командующего на крейсере «Очаков»).

Трехэтажное здание Крюковских морских казарм, по общему мнению зодчих и градостроителей, отличается удачно найденными пропорциями.

«Нижние чины, отличившиеся в вылазках с 3-го отделения оборонительной линии г. Севастополя, под начальством лейтенанта Бирюлева». В центре – матрос Петр Кошка

В Крюковских морских казармах в конце XIX столетия размещался восьмой, а затем второй Балтийские экипажи. Оба флотских экипажа являлись береговой воинской частью военно-морского флота. Экипаж входил в состав Петербургской военно-морской базы и предназначался для приема, размещения, обеспечения и обслуживания прибывающих во флот пополнений, военных команд и отдельных военнослужащих.

В помещениях казарм проходила регулярная рядовая учебная, боевая и строевая подготовка матросов, направляемых затем на корабли Балтийского флота Российской империи. Здесь же перед распределением по кораблям для прохождения службы проходили первичную стажировку выпускники Морского кадетского корпуса. Часть здания морских казарм была оборудована под казенные квартиры обслуживающего офицерского состава и унтер-офицеров, проводящих занятия с матросами-новобранцами.

В здании Крюковских морских казарм в должности квартирмейстера нес службы и жил герой севастопольской обороны матрос Петр Кошка. Позже здесь же в пяти комнатах верхнего этажа левой башни Морской казармы, в конце Большой Морской улицы, у самого Поцелуева моста, располагалась квартира военного капельмейстера гвардейского морского экипажа Карла Ивановича Кинда, жившего тут со своей семьей. По приезде в конце 40-х годов из Саксонии в Санкт-Петербург он первоначально поступил на службу в Дирекцию столичных театров в качестве первой скрипки при оперном оркестре, а затем занимал место капельмейстера в Гренадерском полку и во втором Балтийском экипаже, дислоцировавшегося в здании Крюковских морских казарм. Полковые оркестры под его управлением славились своей особой слаженностью, и их всегда приглашали на дворцовые балы, в театры и на государственные празднования. Это был высокий, прямой, крепко сложенный человек с крупными энергичными чертами лица, на котором топорщились густые усы, придававшие военному капельмейстеру воинственный вид.

В книге «Мои воспоминания» живописец, театральный художник, историк искусства и художественный критик Александр Николаевич Бенуа оставил нам довольно детальное описание квартиры своего тестя и капельмейстера военного оркестра в здании Крюковской морской казармы: «Семья Киндов помещалась в пяти комнатах верхнего этажа здания Морских Крюковских казарм на Большой Морской улице, 69, неподалеку от Поцелуева моста. Одна из комнат киндовской квартиры служила продолжением передней и была полутемной – тут стояли шкафы и буфет, другая – спальней Елизаветы Ивановны и Ати, третья была довольно просторная гостиная, в четвертой помещался кабинет Карла Ивановича, а в пятой спали мальчики. Меблировка квартиры была непритязательная и ограничивалась необходимым. Квартира содержалась в безупречной, чисто немецкой чистоте. Все, начиная с полов, сияло и блестело…

В открытые окна кабинета Карла Ивановича, выходивших на самых поэтический петербургский пейзаж – в одну сторону на Мойку и Поцелуев мост, в другую – на Крюков канал, окаймляющий грандиозное здание Новой Голландии, вливалось дивное полуденное солнце, в лучах которого самые банальные предметы приобретали неожиданно искрящуюся жизненность и приветливость…».

1 октября 1884 года будущий основоположник теории корабля академик Алексей Николаевич Крылов окончил Морское училище (так тогда именовался Морской кадетский корпус) и был произведен в мичманы с награждением премией имени генерал-штаб-доктора Менде и с зачислением его фамилии на мраморную доску отличников учебного заведения. Его служба по окончании морского училища началась здесь, в Крюковских морских казармах, в восьмом флотском экипаже. На следующий же день после выпуска из училища, надев парадную форму, мичман Крылов явился к начальству в Крюковские морские казармы, в которых он «два раза стоял в карауле, раза три участвовал во фронтовом учении, а затем был причислен к компасной части Главного гидрографического управления…».

Алексей Николаевич Крылов

В 1887 году будущая актриса Вера Федоровна Комиссаржевская проходила курс лечения на водах в Липецке. Здесь она познакомилась с Сергеем Ильичом Зилоти, поклонником театра и музыки, всесторонне образованным морским офицером императорского флота. На правах жениха Сергей Ильич привез Комиссаржевскую погостить в свое родовое имение Знаменку в Тамбовской губернии. Старая барская усадьба была полна молодежи – две красавицы сестры и четыре брата. Один из братьев – Александр Ильич Зилоти, ставший впоследствии знаменитым пианистом и музыкальным деятелем.

Приезд в имение Комиссаржевской принес веселье, в барском доме зазвучали песни и смех. По вечерам молодежь под гитару исполняла модные тогда цыганские песни. «Цыганобесием» называли в те годы это увлечение светской молодежи. Самодеятельные хоры любителей репертуара «душещипательных» цыганских романсов нередко успешно состязались с настоящими таборными хоровыми коллективами.

Возвратившись в столицу, Вера Федоровна стала заниматься в оперно-драматической школе для взрослых, основанной в конце 1887 года по инициативе Ф. П. Комиссаржевского (отца будущей актрисы), А. Ф. Федотова, Ф. Л. Сологуба и К. С. Станиславского. Уже первые выступления в учебных драматических спектаклях школы раскрыли артистические способности Веры Федоровны. Талант будущей драматической актрисы сразу же отметил и оценил начинающий тогда актер и режиссер К. С. Станиславский, который 13 марта 1889 года осуществил свою первую театральную постановку – одноактную комедию П. П. Гнедича «Горящие письма».

Вера Федоровна Комиссаржевская

Зимой 1888/89 года Сергей Ильич Зилоти, служа в Петербурге, часто навещал сестер Комиссаржевских – Ольгу Федоровну и Веру Федоровну, приглашая их на литературно-художественные вечера в Морское собрание второго флотского экипажа, располагавшегося тогда в помещении морских Крюковских казарм. Сюда, на набережную Крюкова канала, в те годы часто съезжалось избранное общество Петербурга. Сестры Комиссаржевские стали здесь всеобщими любимицами, выступая в роли «цыганских примадонн». Здесь же, на Крюковом канале, состоялось и первое сценическое выступление В. Ф. Комиссаржевской в роли Зины Васильчиковой в комедии «Горящие письма». В этом спектакле на сцене Морского собрания флотского экипажа в кирпичном здании Крюковских казарм на старом канале Вера Федоровна оказалась достойной партнершей молодого режиссера и артиста К. С. Станиславского. Позже Константин Сергеевич вспоминал о своей первой постановке – комедии «Горящие письма»: «Избранная столичная публика, присутствовавшая на нашем спектакле в здании Морского собрания на набережной Крюкова канала, бесновалась от восторга, рутинеры протестовали…» Режиссер и актеры внесли тогда невиданную на русских сценах манеру игры. Выступление же «новоиспеченной любительницы» В. Ф. Комиссаржевской молодой режиссер нашел весьма успешным. С этого первого спектакля К. С. Станиславского в Морском собрании флотского экипажа на Крюковом канале и начала свою творческую биографию великая русская актриса Вера Федоровна Комиссаржевская.

Константин Сергеевич Станиславский

Достопримечательностью огромного здания Крюковских морских казарм являлся оригинальный карниз над фасадом, обращенный к Поцелуеву мосту. Его автор – К. Ф. Шимнель, немецкий архитектор, мастер классического стиля. Западный фасад Морских казарм обращен на Крюков канал и Новую Голландию, а восточная сторона здания из красного кирпича выходила на проезд, который стал именоваться Благовещенской улицей (позже – ул. Труда).

Напротив Новой Голландии, на углу Крюкова канала и Мойки, со временем сложился чрезвычайно интересный и выразительный комплекс казарменных зданий в формах «кирпичного неоренессанса», без применения штукатурки, что было не только весьма экономично, но и давало оригинальный декоративный архитектурный эффект.

За Морскими казармами возвышается офицерский корпус казарм Конногвардейского полка, также возведенный академиком И. Д. Черником. Оба исторических здания достойно и полно завершают большой по своей площади ансамбль военного городка.

В период бурных февральских революционных событий 1917 года матросы, расквартированные в Крюковских морских казармах, захватили военные броневики, пытавшиеся прорваться к Николаевскому мосту и организовать его охрану. В эти же дни матросы восьмого флотского экипажа вместе с рабочими судостроительных предприятий захватили городскую тюрьму на набережной Крюкова канала, освободили заключенных Литовского замка и подожгли его.

Еще летом 1917 года Крюковские морские казармы занял второй Балтийский флотский экипаж, в котором представителем Революционного комитета являлся А. Г. Железняков, известный в народных революционных массах как легендарный «матрос Железняк».

Крюковские морские казармы и личный состав второго флотского экипажа в дни Октябрьского революционного переворота 1917 года стали местом формирования военно-морских частей, участвующих на стороне большевиков. К осени 1917 года здесь уже насчитывалось свыше 3000 матросов, активно участвовавших вместе с красногвардейцами в различных военных операциях революционного Петрограда под руководством большевиков. Отряды революционных матросов из второго морского экипажа на набережной Крюкова канала участвовали в охране мостов, государственных учреждений и штаба революционных сил большевиков – Смольного. Матросские отряды захватили радиостанцию Генерального штаба в Новой Голландии, Главный почтамт, Государственный банк и вокзалы Петрограда.

Летом коалиционное буржуазное правительство, в состав которого вошли меньшевики и эсеры, готовясь к наступлению на фронте, ввело в армию смертную казнь и спешно собирало силы для борьбы с революцией. В Петрограде в демонстрации, выступавшей против подобных планов и решений, участвовали отряд моряков из Кронштадта и матросы второго Балтийского флотского экипажа с лозунгами «Долой войну!», «Вся власть Советам!». Несмотря на мирный характер демонстрации, Временное правительство разогнало ее силой оружия.

25 августа 1917 года Корнилов двинул на Петроград войска. Моряки Балтийского флота взяли под охрану все важнейшие объекты города: вокзалы, Почтамт, центральную телефонную станцию, Адмиралтейство, Таврический дворец. В ночь на 29 августа отряд второго Балтийского флотского экипажа под командованием члена Центробалта матроса-большевика Э. А. Берга разоружил и арестовал офицеров-корниловцев, находившихся в гостинице «Астория».

19 сентября пленум Центробалта открыто заявил, что «больше распоряжений Временного правительства не исполняет и власти его не признает…». В день вооруженного восстания 24 октября 1917 года матросы второго Балтийского флотского экипажа заняли Петроградское телеграфное агентство, а 25 октября захватили Главный почтамт. Один из отрядов моряков из Крюковских морских казарм к утру овладел Дворцовым мостом и восстановил движение по всем другим городским мостам с Васильевского острова к центру города. Матросы второго флотского экипажа вместе с красногвардейцами и солдатами заняли Николаевский и Балтийский вокзалы и электростанцию.

В советский период времени, во время Великой Отечественной войны в Крюковских морских казармах готовили пополнение для Балтийского флота, специалистов для его надводных и подводных кораблей. Здесь в суровые годы блокады Ленинграда комплектовались лыжные отряды морской пехоты. В торце Крюковских морских казарм, в здании, обращенном на площадь Труда (бывшую Благовещенскую), активно работал Драматический театр Балтийского флота. После войны его сменил Ленинградский матросский клуб с популярным в городе самодеятельным эстрадным ансамблем.

В начале XXI столетия Крюковские морские казармы вновь становятся государственным объектом, заинтересовавшим широкие круги средств массовой информации, петербургское телевидение и городские органы единой федеральной централизованной системы, осуществляющих от имени государства надзор за соблюдением законов Российской Федерации – прокуратуры, приступившей к расследованию уголовного дела администрации Центрального Военно-морского музея, расположенного в Санкт-Петербурге, в связи с его переездом в здание Крюковских морских казарм. Военную прокуратуру заинтересовал такой вопрос: «Каким образом при глобальном переезде музея Военно-морского флота в реконструированные помещения Крюковских морских казарм, приспособленных под музейную экспозицию, насчитывавшую более 800 тысяч исторических предметов, пропало 735 миллионов рублей – более половины всех денег, выделенных Министерством обороны на мероприятие по перемещению экспонатов из старого здания Биржи в обновленные помещения Крюковских морских казарм на правом берегу реки Мойки и набережной Крюкова канала (дом № 67/2)?».

Расположенный в Санкт-Петербурге Центральный военно-морской музей им. Петра Великого – один из старейших музеев России и один из крупнейших музеев мира. Этот уникальный объект морского наследия ведет свою историю с 1709 года. Тогда по распоряжению Петра I была основана Модель-камера (от нидерладнского model-kammer – комната моделей, кладовая образцов), где хранились корабельные чертежи и модели кораблей императорского флота. Указом Петра Великого коллекция морских экспонатов с этого момента в дальнейшем систематически пополнялась.

В 1722 году император утвердил «Регламент об управлении Адмиралтейства и корабельной верфи», согласно которому администрация столичного Адмиралтейства обязывалась: «Когда зачнут который корабль строить, то наделжит приказать тому мастеру, кто корабль строит, сделать половинчатую модель на доске, и оную купно с чертежом по спуске корабля, отдать в коллегию Адмиралтейскую». Подобных полумоделей, выполненных мастерами согласно «Регламенту», с XVIII столетия до нашего времени сохранилось более восьмидесяти.

С годами судостроение развивалось и совершенствовалось, и корабельные модели постепенно стали заменяться теоретическими чертежами. Коллекция Модель-камеры потеряла свое практическое значение и в 1805 году была преобразована в «Морской музеум». Его экспозиция постепенно расширялась и пополнялась экспонатами.

Вначале Военно-морской музей размещался в здании столичного Главного Адмиралтейства. К нему присоединили морскую библиотеку и чертежную. Он был ежедневно доступен для посетителей, расширился круг собираемых в нем раритетных предметов. Знаменитый русский мореплаватель И. Ф. Крузенштерн во время своего первого кругосветного плавания писал: «Морской музей возродил у всех нас энтузиазм к собиранию редкостей. Все, что нами собрано… каждый с особенным удовольствием по прибытии в Россию представит в учрежденный музеум». Преподнесение своему музею редкостей стало замечательной традицией во флоте.

Важную роль в пополнении музейной коллекции сыграл хранитель модельного фонда лейтенант А. Я. Глотов, прослуживший в музее 20 лет. По его инициативе при Морском музее организовали модельную мастерскую, которая ремонтировала старые модели кораблей и выполняла новые. Преемником умершего в 1825 году А. Я. Глотова стал знаменитый декабрист капитан-лейтенант Н. А. Бестужев – морской историограф. В музее он прослужил лишь несколько месяцев (до начала восстания) и оставил после себя, впервые в истории музея, работу «О принципах экспонирования предметов».

После подавления восстания декабристов Морской музей по приказу Николая I распустили и превратили снова в Модель-камеру с экспозицией лишь 600 моделей военных кораблей. Однако в 1867 году по требованию морских офицеров музей вновь возродили.

После государственного переворота в октябре 1917 года Совет Народных Комиссаров принял постановление, завизированное В. И. Лениным, согласно которому Народному комиссариату по морским делам из средств Государственного казначейства был выделен сверхсметный кредит в 5000 рублей для приведения в порядок Центрального Военно-морского музея в Петрограде. Отделы музея оказались тогда перегруженными, помещений не хватало, поэтому в период в 1939–1941 годов для Центрального Военно-морского музея выделили реконструированное здание бывшей Фондовой биржи на Васильевском острове.

В начале нового, XXI столетия Комитет государственного контроля, использования и охраны памятников (КГИОП) и его председатель В. Дементьева выдвинули идею о переносе Центрального Военно-морского музея в здание Крюковских морских казарм на правом берегу реки Мойки и Крюкова канала, 67/2. Одновременно с этим КГИОП предлагал реанимировать статус старинной Петербургской биржи, основанной Петром I, служившей долгие годы центром для заключения торговых сделок русского купечества и способствовавшей росту международных торговых связей и все более крепнущему экономическому могуществу России. Здание Биржи на Пушкинской площади, 4, возводившееся в период 1805–1816 годов великими русскими зодчими Дж. Кваренги, Т. Томоном и А. Д. Захаровым, после его реставрации, по мнению сегодняшних предпринимателей, могло бы возродить цели и принципы некогда старинного основного торгового центра Санкт-Петербурга.

Председатель КГИОП В. Дементьева, выдвигая предложение о переезде экспозиции Центрального Военно-морского музея в здание Крюковских морских казарм, полагала: «Отреставрированные казармы для музея – это идеальный вариант. В этом случае он останется в центре города, а его новая площадь станет в три раза больше старой. К этому еще необходимо прибавить, что ближайшим соседом в этом случае станет старинный военно-морской объект Петра I – Новая Голландия, расположенная на другом берегу Крюкова канала».

Предложение, скажем, вполне рациональное. И оно всеми было принято. В 2011 году начался постепенный переезд экспозиции Центрального Военно-морского музея в здание Крюковских морских казарм. Вероятно, он бы завершился благополучно для всех, если бы переездом старинного музея вдруг не заинтересовалась Военная прокуратура. Оказалось, что где-то по дороге с Васильевского острова, из здания Биржи, в отреставрированные Крюковские казармы пропало более половины денег (735 млн рублей), выделенных Военным министерством для переезда музея.

Проверка Счетной палаты обнаружила крупные нарушения в расходовании финансовых средств при переезде музея из занимаемого им здания Биржи, расположенного на Васильевском острове, в Крюковские морские казармы на правом берегу реки Мойки. Оказалось, что на перемещение из Центрального Военно-морского музея в новое здание более чем 700 тысяч музейных экспонатов Министерство обороны выделило 986 млн рублей. В ходе первых же проверок аудиторы Счетной палаты признали абсолютно неэффективным использование администрацией музея более 100 млн рублей. По данным газеты «Петербургские вести», аудиторская проверка обнаружила отсутствие финансовых документов, подтверждающих расходы на переезд Центрального Военно-морского музея на сумму 500 млн рублей, а часть финансовых документов была оформлена ненадлежащим образом. Более того, несмотря на весьма длительные сроки переезда музея, вся его экспозиция оказалась не перевезенной в новое здание в установленные сроки.

В ходе расследования сотрудниками Главного военного следственного управления были проведены обыски в помещениях Центрального Военно-морского музея и в квартире его директора Андрея Лялина. Следствие установило, что в декабре 2010 года Министерство обороны Российской Федерации заключило с ООО «НЕВИСС-Комплекс» государственный контракт на выполнение комплекса мероприятий по перемещению фондов и экспозиций ЦВММ Министерства обороны России из помещений бывшей Биржи на Васильевском острове в новое отреставрированное здание Крюковских морских казарм в Санкт-Петербурге. Тогда же военное ведомство в качестве аванса перечислило на расчетный счет ООО «НЕВИСС-Комплекс» более 295 млн рублей. В течение года на основании актов приема-передачи оборудования и приемки оказанных услуг, подписанных Лялиным, государство перечислило коммерческой организации еще более 690 млн рублей. По оценкам специалистов, значительная часть оплаты была произведена на основании фиктивных документов. Спустя годы после исполнения госконтракта ООО «НЕВИСС-Комплекс» так и не выполнило в полном объеме проектные, монтажные и упаковочно-транспортные работы, а также недопоставило оборудование. Указанными действиями государству причинен ущерб на сумму более 400 млн рублей.

13 апреля 2013 года Петербургское телевидение сообщило, что в мошенничестве, совершенном в особое крупном размере (ч. 4 ст. 159 УК РФ), подозревается директор ЦВММ Андрей Лялин. После допроса в военно-следственном управлении Лялин был задержан, а спустя сутки Дзержинский райсуд города удовлетворил ходатайство следствия о его аресте. Столь строгой санкции правоохранители требовали, «учитывая, что Лялин, более 40 раз выезжавший за границу на протяжении последних нескольких лет, неоднократно высказывал намерение покинуть пределы России, а также оказывал давление на участников уголовного процесса».

К сожалению, этим очередным общественно опасным происшествием, выражающимся в умышленном использовании руководящими работниками Центрального Военно-морского музея своего служебного статуса для противоправного получения имущественных благ, приходится завершать главу об истории заслуженного исторического памятника – Крюковских морских казарм легендарного Балтийского флота, готовивших на протяжении многих лет пополнение для надводных и подводных кораблей, моряки которых героически сражались, становясь победителями в неравных морских сражениях.

Именно здесь, сливаясь на последнем своем отрезке с набережной реки Мойки, завершается Большая Морская улица, приткнувшись к набережной Крюкова канала, противоположный берег которого уже является искусственной границей одного из наиболее романтичных рукотворных сооружений Санкт-Петербурга – Новой Голландии. Однако, справедливости ради, следует отметить, что старинная петербургская магистраль осталась весьма «недовольна столь преждевременной своей кончиной» и даже потребовала дальнейшего продолжения к просторам Невы.

В начале XX столетия действительно неожиданно возникает плановая разработка продолжения Большой Морской улицы по набережной Мойки до левого берега реки Невы, где, по мнению разработчиков этого проекта, улица должна была встретиться с продолженной же Английской набережной. В ходе реализации этого проекта предполагалось снести склады на территории Новой Голландии и цеха судостроительного Нового Адмиралтейского завода. Расчищенная же территория обоих исторических петербургских островов должна была, по мнению автора варварского плана, разбита на отдельные участки и выставлена на продажу. Этот же вандал-рационализатор предлагал заодно засыпать Крюков и Ново-Адмиралтейский каналы.

Ознакомившись со столь неожиданным проектом, император Николай II повелел назначить компетентную комиссию под председательством руководителя Городской думы, ее членов и председателя строительной комиссии, которым поручалось оценить целесообразность подобного предложения и его финансовую стоимость. К счастью, гласные Думы единогласно отвергли авантюрное предложение и предостерегли Совет министров о дорогих и необдуманных негативных последствиях при его реализации.

Жители сегодняшнего Санкт-Петербурга, влюбленные в свой замечательный город, благодарят одну из девяти олимпийских муз – Клио, музу истории, изображаемую с грифельной палочкой и папирусным свитком в руках, – и своих замечательных предков, бережно сохранивших и передавших потомкам небольшой, но весьма интересный и выразительный комплекс кирпичных казарменных зданий, возведенных гением и талантом академика архитектуры генерала И. Д. Черника и его ученика М. А. Посыпкина. Офицерский корпус казарм лейб-гвардии Конного полка и Крюковские морские казармы сегодня представляют собой достойное завершение большого по площади военного городка, начинающегося у Конногвардейского манежа на Исаакиевской площади. Оба зодчих, по существу, сформировали тогда существенный компонент нового исторического ансамбля Северной столицы – Благовещенской площади с архитектурным шедевром зодчего К. А. Тона – Благовещенской церковью лейб-гвардии Конного полка, завершившей образование уникальной системы ансамбля центра Санкт-Петербурга (Дворцовой, Сенатской, Исаакиевской площадей и прилегающих к ним замечательных улиц).

Новая Голландия

Выйдя из-под Поцелуева моста, река Мойка, увеличив скорость своего течения, пересекается с Крюковым каналом – одним из первых рукотворных водоемов Санкт-Петербурга.

Напомним, что река Муя (Мья и, наконец, Мойка) всегда активно влияла на формирование города, во многом предопределив характер его застройки, особый имперский ландшафт и столь неповторимый образ новой русской столицы. Мало того, эта ижорская река сама является родоначальницей целого ряда известных водоемов Санкт-Петербурга. От Мойки отходит идущая вдоль западного края Летнего сада Лебяжья канавка. Оказавшиеся в эмиграции после революционных октябрьских событий 1917 года, петроградцы с ностальгией вспоминали заветные места в панике покинутого города и в их числе – старый Екатерининский (ныне – Грибоедова) канал, частично вытекавший из реки Мойки и впадавший в Фонтанку вблизи ее устья.

В тяжелые исторические периоды Крюкова канала добродетельная Мойка не позволила ему погибнуть и своевременно стала добровольной прародительницей данного знаменитого водоема.

Мой любимый поэт Николай Яковлевич Агнивцев боготворил Петербург, искренне преклонялся перед его нелегкой судьбой и величием. Одной из замечательных публикаций поэта оказался сборник стихов «Блистательный Санкт-Петербург», изданный в эмиграции в 1923 году. Его тогда составили миниатюрные сюжетные новеллы о покинутом городе – насмешливые, ироничные и в то же время до слез грустные.

Воспевая любимые уголки оставленного им города, Агнивцев точными штрихами характеризует его знаменитые водоемы: реку Мойку, Екатерининский и Крюков каналы.

Вы не бывали на канале?

На погрузившемся в печаль

Екатерининском канале,

Где воды тяжелее стали,

За двести лет бежать устали

И побегут опять едва ль.

Вы там, наверное, бывали?

А, не бывали! Очень жаль!

Эрот в ночи однажды тайно

Над Петербургом пролетал

И уронил стрелу случайно

В Екатерининский канал.

Старик-канал, в волненье странном,

Запенил, забурил вокруг

И вмиг Индийским океаном

Себя почувствовал он вдруг!..

И, заплескавши тротуары,

Ревел, томился и вздыхал

О параллельной Мойке старый

Екатерининский канал…

Но Мойка – женщина. И, бойко

Решив любовные дела,

Ах!.. Крюкову каналу Мойка

Свое теченье отдала!..

Ужасно ранит страсти жало!..

И пожелтел там, на финал,

От козней Крюкова канала

Екатерининский канал!..

Основатель новой столицы император Петр I видел будущий город «русским Амстердамом», прорезанным реками и сетью прямых каналов. По твердому убеждению царя, водоемы должны были придать его детищу не только величественное своеобразие, но и стать надежными гидротехническими сооружениями, способными осушить огромные участки территории городских кварталов, ликвидировать болото и гиблые топи. Позже городские каналы превратились в надежные и удобные транспортные магистрали, доставляющие по воде к строительным участкам города необходимые материалы для возведения зданий, продукты питания и дрова первым жителям города.

Крюков канал проложили в 1717–1719 годах под прямым углом к уже существующему Адмиралтейскому каналу. В ноябре 1719 года первый отрезок Крюкова канала между Невой и Мойкой приняли в эксплуатацию. Документ об официальной приемке канала комиссией ныне находится на хранении в Российском государственном архиве. Его текст удостоверяет, что «урочище Крюков канал, который проведен из Большой Невы, мимо Новой Голландии в Мойку речку, звание свое имеет посему, что с первых лет был здесь при Санкт-Петербурге знатный подрядчик посадский человек, прозванием Семен Крюков, которого государь Петр Великий знал довольно, и оный подрядчик вышеписанный канал делал, от чего и именование свое получил».

Да, это действительно соответствует истине, однако мало кто знает, как этому замечательному строителю удалось заполучить столь выгодный подряд. По этому поводу существует историческая легенда, дошедшая до наших дней. Оказалось, что император, покровительствующий отечественному искусству, направил на учебу несколько способных к рисованию молодых людей за границу. При этом царь особо отмечал великий талант русского художника-портретиста Ивана Никитича Никитина, вернувшегося в столицу и безрезультатно пытавшегося продать в России свои работы соотечественникам. Их не покупали. Тогда император Петр I устроил в своем дворце выставку работ своего любимца и сам организовал аукцион-распродажу картин И. Н. Никитина.

Присутствовавшие в доме царя знатные придворные, такие как князь А. Д. Меншиков, граф Ф. М. Апраксин, граф Ф. А. Голицын и другие сподвижники Петра Великого, быстро раскупили картины. Осталась лишь одна, ее царь-аукционист продавал с особым условием: «Эту картину купит тот, кто больше всех меня любит». Цен полотна постоянно росла, и когда стоимость картины дошла до 2000 рублей, из дальнего угла зала сделал заявку молчавший все время дородный подрядчик Семен Крюков, повысивший цену до 3000 рублей. Государь ударил по столу молотком и завершил аукцион. Троекратно облобызав купца, император объявил всем, что подряд на рытье канала передается этому строителю, а сам канал впредь будет называться Крюковым.

Панорама Крюкова канала

Первоначально Крюков канал проходил между Невой и рекой Мойкой. В связи с постройкой через Неву Благовещенского моста часть Крюкова канала на участке Благовещенской площади заключили в трубу и закопали. Канал тогда был отключен от своего первоначального истока – реки Невы.

В 1782–1878 годах Крюков канал продолжили в южном направлении – до реки Фонтанки, ставшей его устьем, а его новым истоком тогда становится река Мойка.

После пересечения с Крюковым каналом набережная реки Мойки становится одной из сторон небольшого треугольного острова, получившего в начале XVIII столетия название Новая Голландия. Остров был образован рекой Мойкой и каналами Крюковым и Адмиралтейским (ныне – Круштейна). Часть уникального памятника промышленной архитектуры начала XVIII столетия, ансамбль Новая Голландия с изумительной аркой зодчего Ж.-Б. Валлен-Деламота, расположена на правом берегу реки Мойки. В полном соответствии с обширной градостроительной программой 1760-х годов, в Петербурге выросли десятки «знатных строений, умноживших украшение и великолепие города». В числе подобных зданий, наполненных высоким гражданственным пафосом, присущим архитектуре классицизма, оказалась и Новая Голландия с ее знаменитой монументальной аркой. Возникновение этого архитектурного шедевра было связано с развитием Санкт-Петербурга как национального центра судостроения на Балтийском море.

Вслед за основанием города император в ноябре 1704 года лично заложил на южном берегу Невы первую отечественную верфь – Главное Адмиралтейство. К началу 1720-х годов в устье реки Мойки построили адмиралтейские склады для хранения лесоматериалов и мастерские по производству шлюпок, корабельного рангоута и блоков. Для транспортировки необходимых строительных материалов и деталей между верфью и складами в 1720 году прорыли Адмиралтейский и Крюков каналы, над которыми возвели мосты. Тогда же между пересекающимися протоками – рекой Мойкой, Крюковым и Глухим каналами – образовался остров треугольной формы, где разместилась одна из рабочих резиденций Петра I. На нем высадили сад, вырыли пруд, построили деревянный дворец, в котором император обычно работал, когда бывал в Галерной верфи. Сюда же позднее перенесли и склады строительных материалов, снабжения и военной амуниции для матросов Гребного флота. Пруд соединили протоками с рекой Мойкой и Крюковым каналом.

В те годы в Новой Голландии неумолчно стучали топоры плотников и визжали пилы – на островке с каждым днем появлялись новые корпуса деревянных складов. К 1738 году удалось соорудить семь «сараев для поклажи корабельных сосновых и дубовых лесов».

Интересно заметить, что Запасной дворец в Новой Голландии существовал в публикациях русских историков как-то неуверенно и неопределенно. Так, русский книговед Андрей Иванович Богданов (1696–1766), автор первых книг по истории Санкт-Петербурга, в своем «Описании Санкт-Петербурга» приводит список домов и дворцов в городе и его окрестностях. Однако в его книге дворец Петра Великого в Новой Голландии отсутствует. И все же в конце своего солидного исторического труда исследователь считает необходимым добавить, что «есть, надеюсь, и еще в некоторых местах Императорские Домы, о которых неизвестно».

Более решительно поступила наша современница, историк Т. А. Соловьева, выпустившая в свет в 2010 году прекрасную книгу «Новая Голландия и ее окружение», в которой она на основании подлинных исторических документов подтвердила факт возведения в Новой Голландии Запасного Императорского дворца Петра I, установила его реальное местоположение и точную дату постройки царской резиденции. По этому поводу Т. А. Соловьева отмечала: «Этот дом был неизвестен Богданову ввиду закрытия острова, и к тому времени, когда он писал свою книгу, уже не существовал…» Деревянный дворец был построен по разметке самого императора. Об это свидетельствует один из Указов Петра I Сенату «О постройке в Санкт-Петербурге на берегу речки Мьи деревянного строения по выставленным вехам». По убеждению исследователя: «Строительство дворца началось в 1718 году… Место постройки Запасного дворца было выбрано императором не сразу. Это подтверждается и указами того времени. В томе № 5 Полного свода законов Российской империи за № 5019 от апреля 1716 года упоминаются резолюции Полицмейстерской Канцелярии о строении дворца в Санктпетербурге. В п. 11 задается вопрос императору: „Запасному дворцу где место отвесть, понеже на том месте, где ныне построен, будет строится партикуляр верфь“. Ознакомившись с запросом, царь отвечал: „Погодить до меня отводить места, а что сломается, то на время куда-нибудь пренесть“».

Запасной дворец, по мнению большинства отечественных историков, все-таки соорудили в Новой Голландии в 1720 году и тогда же вблизи него вырыли прямоугольный пруд. В правительственных указах периода правления императрицы Анны Иоанновны также подтверждается факт возведения в Новой Голландии Запасного дворца Петра Великого. Том № 8 Полного собрания Законов Российской империи содержит указ № 6015 от 30 марта 1732 года. В нем, в частности, говорится, что генерал-фельдмаршал граф Миних доложил императрице Анне Иоанновне «Об отдаче строений Санкт-Петербургской Шлиссельбургской крепостей в ведомство Канцелярии Главной Артиллерии, а дворцов – Дворцовой Канцелярии». И далее: «Понеже Канцелярия от строения отягочна многими делами… того ради Ваше Императорское Величество не соизволит ли строение здешней и Шлиссельбургской крепости отдать в ведомство Канцелярии Главной Артиллерии и Фортификаций, а дворцы Вашего Величества, також Стрелина Мыза, Петергоф, Ораниенбаум и другие все приморские Вашего Величества домы и содержание фонтанов Петергофского и Лиговского каналов и прочее, что к дворцам и приморским Вашего Величества домам принадлежит, поручить Дворцовой Канцелярии…»

Ответным указом императрица распорядилась: «Правительствующий Сенат приказали… имеющуюся на Адмиралтейском острову именуемую Новую Голландию, и в ней Дворец и пруд, который был в ведомстве Полицмейстерской Канцелярии, по силе именного Ее Императорского Величества указа сего марта 13 дня принять новое в ведомство Дворцовой Канцелярии». На старинных планах в центре Новой Голландии действительно четко просматривается одноэтажный деревянный царский дворец, а за ним – прямоугольный пруд.

Запасной дворец Его Императорского Величества – место, где бывал при посещении Новой Голландии Петр I, отдыхал от своих трудов и где якобы, по воспоминаниям его сподвижников, даже самолично экзаменовал молодых дворян по основам морского дела и навигаторским наукам. Историк Петербурга П. Н. Столпянский, упоминая в своих трудах Новую Голландию, утверждал, что ее крестным отцом являлся сам основатель Северной столицы Петр I, который приказал «Сохранить на ее территории рощу, вырыть пруд и построить небольшой деревянный домик, носивший, конечно, гордое название „Увеселительный государев дворец“».

Петербургский историк архитекторы С. Б. Горбатенко в своей книге «Новый Амстердам» в 2003 году приводит любопытные дневниковые записи шведского посланника в России К. Р. Берка, писавшего о Новой Голландии: «Здесь больше ничего не привлекает внимания, разве только обнесенная изгородью маленькая рощица, в которой Петр I обычно устраивал угощения после спуска галер на воду. Он угощал вкусными блюдами и напитками за столом, накрытым под этими зелеными деревьями, либо выставлял бутылки с вином и холодную закуску на лежавшие на земле доски и стоя угощался сам и потчевал своих морских офицеров».

Уходили в небытие годы, неумолимое время стирало из памяти соотечественников события и деяния необычных лет Петра Великого. После его смерти о Новой Голландии стали постепенно забывать. В докладе Сената от 16 июля 1732 года упоминалось, что к этому периоду на императорском острове находились лишь «деревянные малые ветхие хоромы, один пруд да малая рощица природных деревьев».

Одним из привлекательных мест острова Новая Голландия также считался пруд, трижды изменявший свои размеры и конфигурацию. Вырытый по приказу Петра I в 1718 году водоем первоначально имел прямоугольную конфигурацию и располагался в глубине острова под углом к реке Мье. За ним в те годы с северной стороны располагался домик Петра Великого.

В конце 60-х годов XVIII столетия размеры внутреннего водоема увеличили, он изменил свои контуры, став многоугольником с отходящими от него двумя прорытыми каналами в реку Мойку и Крюков канал. В конце XIX – начале XX столетий, по документам отечественных геологов, размеры пруда уменьшились на 4 м со стороны Адмиралтейского канала. Считается, что это произошло в период строительства на территории Новой Голландии так называемого Опытового бассейна.

После смерти Петра I по проекту главного архитектора Адмиралтейств-коллегий И. К. Коробова в Новой Голландии соорудили еще несколько новых вместительных деревянных складов для рационального хранения отборного корабельного дерева и пиломатериалов. Раньше весь корабельный лес обычно хранили в воде. Бревна, как правило, набухали и требовали довольно продолжительной просушки. Кроме того, Адмиралтейств-коллегия «пожарного страха ради» вынуждена была сконцентрировать основные складские помещения, в которых хранились запасы строительного леса, на изолированной водными протоками от городской застройки территории этого острова.

Савва Иванович Чевакинский

Впрочем, деревянные склады в Новой Голландии просуществовали сравнительно недолго. В 1765–1784 годах по проекту нового адмиралтейского архитектора С. И. Чевакинского вместо них возвели кирпичные склады («конусы») для хранения бревен вертикально, с небольшим уклоном. Гидротехническую часть нового проекта Чевакинского рассчитал тогда военный инженер генерал И. К. Герард. Опытнейший специалист, архитектор, инженер, гидротехник, занимавший должность архитектора «императорских водных строений», он увеличил размеры арочного портала Новой Голландии, что было крайне необходимо для безопасного прохода судов во внутренней бассейн острова. Генерала Герарда следует по праву считать одним из авторов обустройства своеобразного производственного городка – одновременно художественного и утилитарного шедевра на островке Новой Голландии. Чтобы избежать сырости в каменных «магазинах», генерал предложить «насыпать и убить землю, а стоящий в той Новой Голландии на корню лес вырубить, чтоб в сараи мог удобнее воздух проходить».

Проект каменных складов С. И. Чевакинского содержал оригинальное рациональное предложение «хранить лес не штабелями (горизонтально – навалом), а стоймя – вертикально, с небольшим наклоном к стене складского помещения». Это позволяло значительно повысить циркуляционный эффект воздуха между строевым лесом и ускорить процесс сушки бревен. По проекту нового главного архитектора адмиралтейских строений Чевакинского теперь также обязательно предусматривалось раздельное хранение стволов разного диаметра. Со стороны же городских каналов архитектор предложил перед сараями устроить пологие деревянные помосты, по которым бревна относительно легко втаскивались в складские помещения. Внутри Новой Голландии зодчий предусмотрел устройство обширного бассейна с двумя протоками шириной 8,6 м – в реку Мойку и Крюков канал, что превратило ее в два острова: Коломенский и Покровский.

Жан-Батист Валлен-Деламот

Теперь баржи с корабельным лесом по каналам свободно входили во внутренний бассейн Новой Голландии, бревна разгружались на берегу, обтесывались и устанавливались вертикально в каменных «магазинах». Кроме обеспечения производственных функций Чевакинский не забыл и об архитектурном оформлении складского комплекса, расположенного в одной из центральных частей новой столицы. Над каждым из протоков, соединяющих внутренний бассейн с Мойкой и Крюковым каналом, он задумал возвести огромные арки, которые должны были «гасить распор на торцевые стены складов от опирающихся на них тяжелых бревен». Крупногабаритный лес, доставляемый в Новую Голландию по городским водоемам – Мойке и Крюкову каналу, с их берегов втаскивался в склады через огромные арочные проемы. Бревна меньшего размера с барж, входящих во внутренний бассейн Новой Голландии, загружали в складские помещения через менее высокие арочные проемы. 23-метровая величественная арка над протоком в Мойку, спроектированная зодчим Ж.-Б. Валлен-Деламотом, – одно из самых впечатляющих сооружений Петербурга. Величественно смотрятся стоящие попарно по обеим сторонам арки массивные колонны тосканского ордера, составленные из тяжелых гранитных блоков. Из красного гранита вырублены базы и капители колонн, между которыми находятся ниши строгого рисунка, декорированные гирляндами из светло-серого пудостского камня. Полуциркульная арка с изящной гирляндой опирается на малые колонны, стоящие на берегу водного протока, ведущего во внутренний бассейн.

Арка Новой Голландии. 2012 г.

Глядя на арку Новой Голландии, каждый раз поражаешься, как это декоративное сооружение выдерживало на себе колоссальный вес гигантских корабельных бревен, наваливавшихся на нее из помещений старых складских «магазинов». Искусствовед академик И. Э. Грабарь, высоко оценивая это сооружение, писал: «Особенно блестяща композиция главных ворот Новой Голландии. Эта прекрасная арка – одна из самых вдохновенных архитектурных затей, сохранившихся от старого Петербурга». Строго классические по пропорции тосканские колонны портала сооружены из блоков массивного тесаного гранита. В композиции применены большой и малый ордера. Скругленные углы лесных складов обработаны парными колоннами тосканского ордера, стены – рустованными лопатками. Обработка рустами, характерная для архитектуры русского раннего классицизма, обогатила фасады этого величественного сооружения. Великие архитекторы С. И. Чевакинский и Ж.-Б. Валлен-Деламот с большим мастерством решили задачу объемной и фасадной композиции уникального исторического здания. В проектах обязательно учитывались и градостроительные требования. Возводя лесные корабельные склады, зодчие добились эстетического впечатления, сотворив прекрасный художественный ансамбль.

Новая Голландия. Открытка 1900-х гг.

Правда, печально осознавать, что время и бесхозяйственное отношение к всемирно известному памятнику зодчества свершили свое варварское дело. Ансамбль разрушается, он во многом утратил свой блеск, разделив печальную судьбу многих архитектурных памятников заповедной Коломны. Осыпающиеся кирпичи, обшарпанные, почерневшие от времени изуродованные стены. Заросшие деревьями и непроходимым кустарником берега окружающих Новую Голландию каналов. Куда девались прежнее величие и красота знаменитого ансамбля?.. И все же сегодня, отражаясь в тихих водах Мойки, величественная арка слабо колышется в ее водном зеркале, и ждешь, что в следующее мгновение вдруг послышится плеск весел о воду, и в старую протоку, в глубь Новой Голландии войдет петровская боевая галера с командой военных гребцов.

Краевед Н. А. Синдаловский в книге «По Петербургу» заметил: «Петербургская городская фразеология не раз предоставляла возможность внимательнее и глубже вглядеться в архитектурную историю города. В самом деле, кажется, какое отношение к Петербургу может иметь такое знакомое каждому предупреждение: „Не лезь в бутылку“, то есть веди себя спокойно, не заводись, не нарывайся на неприятность! Оказывается, самое прямое». По легенде, архитектор А. Е. Штауберт, построивший на территории острова здание Морской тюрьмы, назвал свое детище «Башней», а в народе его окрестили «Бутылкой». Со стороны эта постройка действительно очень уж походила на знакомый всем сосуд, продаваемый в казенных лавках с белой или красной сургучной головкой. Попасть в «Бутылку» для жителей старого Петербурга было далеко не самым лучшим событием в их жизни.

Вскоре после подавления в 1820 году восстания Семеновского полка и в 1825-м выступления декабристов в незастроенной западной части Новой Голландии специально отвели участок для строительства здания Военно-морской исправительной тюрьмы. Разработку проекта в 1828 году поручили архитектору Военного ведомства А. Е. Штауберту. Реализованный в 1829 году проект зодчего предусматривал сооружение трехэтажного кольцеобразного «казенного дома» с круглым внутренним двориком. Сам автор действительно называл свое сооружение «Башней», а позже – «Бутылкой». Первый этаж занимали тюремная охрана и помещения арестантской кухни, пекарни и продовольственных кладовых. Тюремные камеры разместили на втором и третьем этажах. Они были рассчитаны на размещение 500 заключенных. От складов Морскую тюрьму отделяла специальная высокая ограда. В 1863 году Военно-морскую тюрьму в Новой Голландии существенно реконструировали, после чего она официально стала называться Военно-исправительной тюрьмой Морского ведомства Балтийского флота. Проектом военного инженера, штаб-капитана Н. А. Лифантьева в первом этаже здания предусматривалось помещение канцелярии и тюремных камер для осужденных на длительные сроки. Второй и третий этажи отводились для военнослужащих, приговоренных на непродолжительные сроки тюремного заключения. В процессе реконструкции здания тюрьмы строение укрепили капитальными внутренними стенами, на втором и третьем этажах заделали стенные проемы, а также усилили фундамент здания.

Круглая тюрьма. 2009 г.

Тюремный режим военного исправительного заведения предусматривал использование камеры только для ночного времени и сна заключенных. Весь же световой период суток арестанты работали. В дневное время камеры превращались в своеобразные производственные мастерские. Проектом предусматривалось обустройство одиночных камер площадью 25 кв. аршин каждая при «весьма достаточной» высоте. Тюремные окна располагались настолько высоко, что арестант не мог обозревать площадь тюремного двора. В каждой камере располагались койки и наглухо прикрепленный к полу табурет. В дневное время койки поднимались к стене и закрывались на замок.

На втором этаже, разделенном на 6 отсеков, обустроили 80 камер-одиночек, а третий этаж с 7 тюремными отсеками насчитывал 95 камер одиночного содержания. В тюрьме велось регулярное наблюдение за каждым узником одиночной камеры через дверные смотровые проемы. По заключению ведомственной санитарной службы, все камеры достаточно эффективно проветривались и отапливались из котельной тюрьмы через трубы в стенах и над полом одиночек. В здании тюрьмы существовала церковь Святителя Николая, действовавшая в Военно-исправительной тюрьме Морского ведоства вплоть до 1918 года.

Заключенных также привлекали к работам в мастерских. Ассортимент вырабатываемой ими продукции бывал весьма разнообразным. Они выполняли столярные, токарные работы, ткали маты, изготовляли обувь и одежду. Считалось, что Военно-исправительная тюрьма Морского ведомства в Новой Голландии являлась, по оценке Морского министерства, «учреждением, организованным на началах рациональной системы, используемой в практике мест заключения европейских государств».

Любопытно отметить, что с началом Первой мировой войны тюрьму в Новой Голландии закрыли после оригинального приказа императора Николая II, посчитавшего, что все осужденные по суду матросы должны отбывать свой срок только после победоносного завершения войны. Морское министерство тогда отдало распоряжение об отправке осужденных матросов на фронт, в действующую армию, чтобы в героических сражениях они добывали себе прощение и досрочную амнистию. Тюремное здание на некоторое время опустело, чтобы в 1915 году вновь открыть камеры для военнопленных немецких моряков и морских летчиков. В 1917 году, после Октябрьского переворота, в тюрьме размещались конторы учреждений Военно-морского порта, а затем – Ленинградской военно-морской базы. В период Великой Отечественной войны и после ее победоносного завершения в здании бывшей Круглой тюрьмы Новой Голландии располагались службы управления тыла Краснознаменного Балтийского флота, руководство которого, вероятно для солидности, установило у входа в управление двух позолоченных львов. Оказалось, что их доставили в Новую Голландию и установили у входных дверей бывшей тюрьмы по личному распоряжению начальника тыла Краснознаменного Балтийского флота генерал-лейтенанта А. Н. Лебедева. В один прекрасный день на Выборгскую сторону к знаменитой даче графа Кушелева-Безбородко подкатила военная полуторка с нарядом матросов, которые лихо отделили от знаменитой львиной шеренги двух зверей, погрузили их в кузов грузовика и доставили в Новую Голландию. Львов покрасили «золотой» краской под бронзу и «поручили им охранять» главный вход в здание тыла Ленинградской военно-морской базы. Похищенные из оригинальной львиной ограды дачи графа Кушелева-Безбородко на правом берегу Невы два чугунных льва находились у главных дверей базы тыла флота вплоть до начала 1990-х годов.

В 1840-х годах вблизи тюрьмы на набережной реки Мойки построили сохранившийся до наших дней трехэтажный дом коменданта Новой Голландии, а при слиянии Адмиралтейского и Крюкова каналов возвели новый кирпичный корпус для дополнительного склада. В 1842 году набережная засыпанной части Крюкова канала, неподалеку от Невы, постепенно стала превращаться в новую площадь Северной столицы – Благовещенскую. В этот же период российской истории Новая Голландия продолжала оставаться структурной частью Нового Адмиралтейства, о чем свидетельствуют находящиеся в архивах чертежи генеральных планов.

Следует заметить, что в процессе работы над проектами монументальных арок Новой Голландии зодчие Чевакинский и Валлен-Деламот все же предусмотрели аналогичный величественный портал и со стороны Крюкова канала. К сожалению, ни в те годы, ни позднее вторая монументальная арка со стороны протоки, соединяющей Крюков канал с внутренним бассейном острова, так и не была возведена. Корпус новой Голландии, выходящий на Крюков канал и нынешнюю площадь Труда, возвел много позже, в 1847–1849 годах, талантливый военный инженер М. А. Пасыпкин. В соответствии с «высочайше утвержденным» в 1848 году вариантом застройки Новой Голландии, в проекте Пасыпкина сохранились старые каменные «магазины» Чевакинского. Весь же архитектурный ансамбль островка теперь приобрел вид равностороннего треугольника с небольшим изломом по стороне, выходящей на Мойку. Автором проекта также намечалось строительство второй гигантской арки, у Крюкова канала, однако и на этот раз она не была построена.

К концу XIX столетия Новая Голландия утрачивает значение базы Военно-морского флота и становится по целому ряду причин неудобной для хранения и перемещения специфических военных грузов Морского министерства. Комплекс ее сооружений и зданий приходит в запустение. Очевидцы упадка некогда неприступной, похожей на крепость Новой Голландии, вошедшей в историю петровского флота своей ролью в развитии отечественной кораблестроительной науки, с горечью писали: «Значительная часть складов Новой Голландии, как мы имели случай неоднократно убедиться на месте, наполнена старым хламом вроде, например, ломаных деревянных моделей, которые вследствие их полной непригодности отказался принять Адмиралтейский завод и которые годятся только на дрова; ломаным чугуном и железом (только не медью, так как последняя давно расчищена) и тому подобными предметами. Посреди обширного двора лежат и ржавеют старые вентиляционные раструбы, цистерны и тому подобные предметы, годные только на лом…».

Внутри Новой Голландии продолжалась еще бестолковая, хаотичная застройка. Кроме Морской тюрьмы и дополнительных складов здесь возвели здание маслобойной мастерской, мясосольного производства, бани и прачечной для заключенных «Бутылки». Затем здесь построили дом для коменданта и офицеров, утепленную будку для канцелярских чиновников мундирных складов и несколько небольших мастерских. В это смутное время в Морское министерство начинают поступать предложения и проекты о капитальной реконструкции Новой Голландии.

Зодчий Л. Ф. Фонтана, автор таких построек, как гостиница «Европейская», Малый, или Суворинский, театр (ныне – Большой драматический), здание художественной промышленной выставки в Соляном городке и других городских объектов, предложил в 1882 году проект превращения Новой Голландии в культурный и деловой городской центр. Автор проекта предполагал построить здесь торгово-промышленные павильоны, здания для деловых съездов, ярмарок, выставок и концертов. Эти грандиозные коммерческие планы зодчий рассчитывал реализовать на средства специального акционерного общества. При реализации своего проекта, или, точнее, «Генерального плана» переделки острова Новая Голландия, Л. Ф. Фонтана предлагал довольно решительные меры. Он считал целесообразным засыпать центральный пруд и на его месте разбить новую городскую площадь с отходящими от нее тремя новыми магистралями к набережным реки Мойки, Крюкова и Адмиралтейского каналов. Согласно проекту архитектора, оба канала подлежали засыпке и превращались в городские улицы. Автор проектов гостиницы «Европейская» и будущего Большого драматического театра даже потребовал уничтожения знаменитой арки исторического комплекса и последующего присоединения Новой Голландии к территории Адмиралтейского острова Северной столицы. К счастью, проект Л. Ф. Фонтана забуксовал на переговорной стадии и впоследствии не был осуществлен.

Позднее, в начале XX столетия, проект инженера А. А. Лешерна фон Герцвельда предусматривал снос всех построек и здания Новой Голландии, засыпку Крюкова канала в совокупности с внутренним водоемом, а на расчищенном до основания пространстве разбивался современный сквер, в центре которого возводилось огромных размеров концертное здание.

Позже, в 1905 году, комиссия Морского министерства под председательством генерал-лейтенанта С. К. Ратника предложила полностью снести все строения Новой Голландии, а вместе с ней и Нового адмиралтейства, и «пустить землю в распродажу частным лицам для жилищного строительства». Однако и этот «решительный» по своему намерению «прожект», так же как и предыдущие, был оставлен без внимания руководством Морского министерства.

В 1906 году столичный журнал «Зодчий» опубликовал разгромную статью в адрес Морского министерства. Корреспондент известного петербургского издательства довольно резко писал: «Морское министерство совершенно нерациональным образом использовало Новую Голландию с громадною, чудною по красоте своих пропорций аркою над протоком… В Новой Голландии помещены три учреждения Морского ведомства: бассейн для испытания судовых моделей, морская исправительная тюрьма, весьма большие здания пересылочных и так называемых сортовых складов. Бассейн действительно необходим, но почему он построен не при судостроительных заводах? Причины же расположения морской тюрьмы в центре Петербурга непонятны: ее надо было строить в Кронштадте, в Ревеле, Либаве, вообще где угодно, но только не в лучшей части города. Склады Новой Голландии на бумаге носят самые разнообразные названия, в действительности же они на 75 % пусты, а на 25 % наполнены железным ломом…» Статья завершалась гневным выпадом в адрес Морского министерства, якобы отнимающего у города и государства миллионы рублей путем заполнения столицы пустырями с историческими руинами, заполненными всяким хламом. Подобное явление, по мнению журнала «Зодчий», оказывается, еще и порождает целый ряд негативных последствий: «прирост населения, не могущего поместиться в центральной части города, вынуждал людей из-за переполнения хламом ныне устремляться в ближайшие окрестности и понемногу уничтожать украшение Петербурга – Крестовский остров, дающий хоть какую-нибудь иллюзию природы и зелени…». Подобное острое выступление авторитетного журнала имело тогда неожиданный резонанс. Городская управа организовала авторитетную комиссию по проверке указанных в статье фактов и разработке действенных рекомендаций по их ликвидации. Факты подтвердились, и в решении компетентной комиссии Морскому министерству рекомендовалось немедленно пустить в продажу участок Новой Голландии для его последующей гражданской застройки. Другие требования в адрес столь компетентного ведомства звучали не только дерзко, но вызывающе:

1. Ликвидировать Новую Голландию как большую кладовую Санкт-Петербургского порта.

2. Сосредоточить все учреждения, входящие в состав Петербургского порта, в одном месте – Гребном порту, чтобы не содержать большие штаты служащих в разных частях города.

3. Вывести из Новой Голландии Опытовый бассейн для испытания моделей судов и испытательную станцию, работающую на угле.

4. Разбить освободившееся Новое Адмиралтейство и Новую Голландию на отдельные участки и распродать их в частные руки под постройку домов и отелей.

Решение комиссии, опубликованное в журнале «Зодчий» в № 34 за 1911 год, составленное в необычном духе лихой кавалерийской атаки на элиту вооруженных сил России – Военно-морской флот и его министра адмирала Ивана Константиновича Григоровича, иных шокировало, но опытных и деловых людей не удивило. Во-первых, это было время поражения России в Русско-японской войне и трагической гибели второй Тихоокеанской эскадры в Цусимском сражении, а во-вторых, наступал период зарождения первой волны «новорусских» людей без особых принципов, пытавшихся находить любые варианты выгодных для них денежных подрядов, позволявших сколотить для себя немалые состояния.

Хотелось бы отметить, что, к сожалению, попытки ликвидировать исторический ансамбль Новой Голландии и варианты уничтожения Крюкова канала на этом не прекратились. В 1915 году все тот же пресловутый журнал «Зодчий» опубликовал еще одно новое любопытное сообщение, вероятно, заказанное ему неугомонными бизнесменами предреволюционного времени. Журнал сообщал горожанам, что столичные власти продолжат строить реальные планы превращения Новой Голландии в полуостров. «Городской управой, – отмечалось в публикации журнала „Зодчий“, – разработан проект засыпки Адмиралтейского канала и части Крюкова в районе Новой Голландии. Одновременно с засыпкой каналов предложено проведение канализации в прилегаемом районе. Все работы разделены на три очереди. В первую очередь решено засыпать Адмиралтейский канал ввиду невозможности поддерживать набережную канала дальнейшим ремонтом. Вторая очередь работ обнимает засыпку Крюкова канала до входа в Новую Голландию. Однако Крюков канал может быть засыпан только по согласованию с Морским ведомством, которое до сих пор не давало своего согласия, указывая на необходимость для ведомства иметь свободный вход в Новую Голландию. Эта работа отнесена на третью очередь». Тема Новой Голландии и Крюкова канала стала тогда основной в работе издательства журнала «Зодчий», печатавшего на своих страницах разные варианты уничтожения знаменитого ансамбля Петра I и исторического Крюкова канала вплоть до 1917 года. Статья в журнале «Зодчий» вызвала волну возмущения и искреннего негодования большей части населения Северной столицы. Столичные газеты разразились по этому поводу гневными выступлениями историков, искусствоведов и патриотов России, сводившимися к нелицеприятной отповеди иванам, родства не помнящим: «Если общество не желает хранить старину, то оно обязано хранить красоту. Почему необходимо разрушать Новую Голландию, старые каналы, уникальную арку, изображение которой, как символ Санкт-Петербурга, разошлось по всему цивилизованному миру? Почему банально не перестроить, реставрировать этот исторический российский комплекс и таким образом сохранить и передать его потомкам?».

Авторы публикации с горечью и недоумением возмущались выступлением журнала «Зодчий» и решением комиссии Городской управы, не понимающих, что Новая Голландия относится, по мнению международных экспертов, к числу несомненных сокровищ, которые необходимо не только беречь, но «заботиться о них, с любовью восстанавливать утраченное временем, так, как сделали это венецианцы с Колокольней Святого Марка или парижане с Нотр Дам де Пари и Сан-Шапиль».

Расположенная в центре столичного города складская база Военно-морского флота действительно для глаз не посвященных в ее дела горожан понемногу приходила в окончательное запустение. На самом же деле на ее территории продолжалась довольно активная и весьма полезная работа, необходимая для развития отечественной кораблестроительной науки. В конце XIX века Морское министерство организовало в Новой Голландии первую в России испытательную станцию для исследования различных углей, используемых на кораблях отечественного флота, и проверки на деревянных моделях мореходных качеств новых морских судов. В 1892–1894 годах вдоль Адмиралтейского канала на территории старой морской базы по инициативе известного русского ученого Д. И. Менделеева построили значительные по своей протяженности одноэтажные строения с крытым бассейном для гидродинамических испытаний моделей кораблей и судов. Габариты бассейна имели длину 120 м, ширину 6,5 м и глубину 3 м. Опытовый бассейн был задуман как современная научная лаборатория для определения сопротивления воды при движении моделей различных боевых кораблей.

Наряду с решением этих важнейших для отечественного флота практических задач лаборатория Новой Голландии в 1891 году попыталась разгадать секрет бездымного пороха. Управляющий Морским министерством адмирал Н. М. Чихачев, по совету главного инспектора морской артиллерии контрадмирала С. О. Макарова, предложил Д. И. Менделееву изыскать способ изготовления пушечного бездымного пороха, дающего эффект удивительной дальности и «настильности» траектории снарядов. Такой порох имелся на вооружении англичан, французов, немцев, итальянцев, не говоря уже об американцах. Он действительно был бездымен, не демаскировал стреляющих и, главное, обладал огромной разрушительной силой, способной пробивать борта плавучих крепостей того времени, основной силы флотов иностранных государств – броненосцев. Артиллерийский комитет Военного министерства России, его председатель Софиано и член Комитета генерал С. К. Кашинский получили указание срочно организовать разработку отечественного бездымного пороха для артиллерийских снарядов особой мощности. Артиллерийский комитет Морского министерства, наиболее заинтересованный в разгадке секрета бездымного пороха, по рекомендации Д. И. Менделеева организовал в бывшем здании «производства солонины» на территории Новой Голландии, давно уже за непригодностью пустовавшего, химическую научно-исследовательскую лабораторию. Ее заведующим назначили профессора Кронштадтских офицерских минных классов И. М. Чельцова, а непосредственным руководителем и консультантом по делам научно-исследовательской части определили академика Д. И. Менделеева.

2 сентября 1891 года новое научно-исследовательское подразделение Морского министерства приступило к изобретению первого отечественного бездымного пороха. Менделеев по несколько часов в день проводил в химической лаборатории Новой Голландии. Особое внимание ученый обратил на процесс нитрации. Многочисленные серии экспериментов были направлены на получение при горении порохового заряда наибольшего количества газообразных продуктов. Вместе с Чельцовым Менделеев побывал на производственных предприятиях по изготовлению взрывчатых веществ Франции и Англии. Русских ученых любезно принимали на заводах, но секреты производства своего бездымного пороха сохраняли в тайне. В Германии Дмитрию Ивановичу не показали ничего, на французских заводах любезно позволили издали обозреть внешний вид заряженного бездымным порохом боевого патрона. Однако Менделеев все же нашел довольно остроумный выход из труднейшего положения, став, по существу, основоположником метода научной разведки. Он разъезжал по Европе с лекциями, сотрудничал с зарубежными университетами, во Франции даже читал лекции виноделам о технологии приготовления русской водки, знакомился с постановкой дела на европейских железных дорогах. А поскольку он даже не пытался тайно проникнуть на пороховые заводы или подкупить кого-либо из ответственных служащих, владеющих государственным секретом, и вообще не совершал никаких действий, совместимых со шпионажем, немецкая и французская полиция потеряли к русскому профессору всякий интерес. Они и не подозревали, что Дмитрий Иванович Менделеев, посещая железнодорожные ведомства, сумел подробно ознакомиться с общедоступными тогда сведениями о перевозках на пороховые заводы химических веществ – основных компонентов бездымного пороха. Ежедневно наблюдая из окна своей квартиры, снятой в непосредственной близости от железнодорожной станции, за передвижением грузовых составов, русский химик смог установить все составляющие засекреченного пороха. В те годы никому и в голову не приходило использовать на железнодорожных вагонах закодированные обозначения специальных грузов. На вагонах и цистернах с немецкой педантичностью и аккуратностью указывалось наименование перевозимых химических веществ и даже точный адрес места их доставки. Узнав перечь компонентов и их примерное количество, Д. И. Менделеев, вернувшись на родину, в засекреченной лаборатории в Новой Голландии без особого труда составил уравнение реакции и разработал оригинальную технологию производства первого отечественного бездымного пороха, который ученый назвал пироколлодием. Уже первые испытания отечественных снарядов, начиненных этим порохом, дали отличные результаты. Пироколлодий Менделеева обладал исключительной разрушительной силой, легко пробивал мощную палубную броню и, что особенно важно, по своим качествам превосходил иностранные образцы. В отличие от западного, русский бездымный порох при его употреблении исключал так называемую самовзрываемость снарядов. Он был пригоден не только для морских орудий всех калибров, но и для отечественных систем пулеметов и винтовок. В июне 1893 года пироколлодий испытали при стрельбе из 12-дюймового оружия на морском полигоне. Эффект был ошеломляющий. Инспектор морской артиллерии контр-адмирал С. О. Макаров направил ученому правительственную телеграмму со словами восхищения и благодарности. Дмитрий Иванович позже скажет: «Интерес к производству бездымного пороха привлек меня своими химическими задачами, своею прямой связью с чисто химической промышленностью и своею потребностью для обороны страны». Правда, ученого поразили и крайне огорчили факты антигосударственного отношения чиновников и генералов к плодам его напряженной работы. Найденный знаменитым российским химиком способ получения бездымного пороха не только не сумели сохранить в тайне, но и не смогли организовать в стране его производство в нужных масштабах. Когда же он понадобился, его для обеспечения русской армии и флота стали покупать за рубежом.

Дмитрий Иванович Менделеев

Подобные противоречия, сопутствующие деятельности ученого, не позволили Д. И. Менделееву в дальнейшем участвовать в работе Артиллерийского комитета Военного министерства. Дмитрий Иванович в дружеской беседе с И. М. Чельцовым говорил: «…не лежит моя душа к этим Софиано, Каминским и тому подобным деятелям». Однако автору разработки состава отечественно бездымного пороха все же удалось убедить морского министра адмирала Чихачева в необходимости обустройства на территории Новой Голландии Опытового бассейна. Опытовый бассейн представлял собой гидродинамическую лабораторию, предназначенную для измерения сил, действующих на модель судна (или его отдельные элементы), буксируемую в жидкости по заданной траектории, или для изучения параметров движения модели под действием заданных сил. В практике судостроения в разных странах уже существовали, в зависимости от задачи эксперимента, буксировочные, ледовые, маневренные, циркуляционные мореходные бассейны.

Опытовый бассейн

Распоряжением управляющего Морским министерством в конце 1891 года в Англию специально командировали корабельного инженера А. А. Грехнева с предписанием ознакомиться с конструктивными особенностями и работой аналогичного исследовательского бассейна конструктора В. Фруда, действовавшего в английском городе Торбей, на побережье пролива Ла-Манш. А. А. Грехнев добросовестно справился с поручением адмирала Чихачева и даже приложил к отчету о командировке в Англию подробный план испытательного бассейна и детальный перечень необходимых механизмов и лабораторного оборудования для его оснащения и эксплуатации.

Первоначально предполагали разместить Опытовый бассейн в Новом Адмиралтействе, однако из-за отсутствия в нем свободного места решили построить его в Новой Голландии, позади строения мясосольной, вдоль Адмиралтейского канала. В качестве образца русскими строителями был выбран английский Опытовый бассейн, существовавший тогда в Хасларе. При проектировании и строительства российского объекта все же учитывали, что находящиеся в нем модели могли быть более крупных размеров, чем модели, испытывавшиеся в британском бассейне. Над первым Опытовым бассейном Новой Голландии соорудили одноэтажное кирпичное здание на прочном каменном фундаменте, с одинаковыми смотровыми окнами. Длина водного ковша бассейна составляла 120 м, при его ширине 6,7 м, глубина водоема во всех точках равнялась 3 м. В соответствии с архивными документами РГА ВМФ общая стоимость Опытового бассейна Новой Голландии на момент его торжественного открытия оценивалась довольно крупной денежной суммой. На его постройку израсходовали 210 000 рублей.

Первая буксировочная тележка Опытового бассейна

Лаборатория и Опытовый бассейн начали функционировать на территории Новой Голландии с 1894 года. Все механизмы и измерительные приборы изготовила и поставила в Россию английская фирма «Kelso», находившаяся в Глазго. Первым руководителем научной лаборатории назначили корабельного инженера А. А. Грехнева. Штат бассейна состоял из младшего судостроителя Пущина, зятя главного инспектора кораблестроения Е. Е. Кутейникова, который лишь формально числился в штате Опытового бассейна, а фактически постоянно находился на судовой верфи в Штеттине, наблюдая за постройкой малого крейсера для российского флота. В штате лаборатории также состояли: помощник судостроителя Гредякин, лаборант по физике из Петербургского университета Н. А. Смирнов (родственник Д. И. Менделеева), два модельщика и два кочегара.

Газета «Санкт-Петербургские ведомости» сообщала о торжественном открытии Опытового бассейна: «Вчера, 8 марта, Их Императорские Величества Государь Император и Государыня Императрица с их Императорскими Высочествами Великою Княжною Ксенией Александровной и Великим Князем Сергеем Михайловичем в 2 часа 15 минут дня прибыли на принадлежащий Морскому ведомству и омываемый речкой Мойкою, Крюковым и Адмиралтейским каналами островок Новая Голландия, где построен крытый бассейн для определения сопротивления воды при движении моделей судов. К приезду Их Императорских Величеств на островке уже находились их Императорские Высочества Августейший генерал-адмирал Великий Князь Алексей Александрович, Великий Князь Александр Михайлович, управляющий Морским министерством генерал-адъютант Н. М. Чихачев, начальник Главного Морского штаба генерал-адъютант О. К. Кремер, командир Петербургского порта, председатель Морского технического комитета, некоторые адмиралы и администрация Новой Голландии. Их Императорские Величества и Высочества после подробного осмотра бассейна в 3 часа 15 минут дня отплыли с островка в Аничковский дворец».

После ухода с должности (по болезни) первого заведующего Опытовым бассейном корабельного инженера А. А. Грехнева новым руководителем гидродинамической лаборатории 1 января 1900 года назначили талантливого ученого-кораблестроителя, выдающегося исследователя, механика и математика, будущего академика Академии наук и генерал-лейтенанта флота Алексея Николаевича Крылова.

Выпускник Петербургского Морского кадетского корпуса назначается в 1884 году в Главное гидрографическое управление Морского министерства, где под руководством профессора И. П. де Колонга провел оригинальные научные исследования по девиации компаса. В 1888 году Крылов в сотрудничестве с известными российскими кораблестроителями Н. Е. Кутейниковым и П. А. Титовым участвовал в проектировании и строительстве одного из лидеров Балтийского флота – броненосца «Император Николай II».

В 1890 году А. Н. Крылов успешно завершает обучение на кораблестроительном отделении Морской академии и назначается в ней на должность преподавателя. С блеском читает курс лекций слушателям по теории корабля и удостаивается профессорского звания за научные работы в этой области. К 1913 году заслуженный профессор, автор фундаментальных научных трудов, имеющих весомое практическое значение для отечественного судостроителя и подготовки профессиональных кораблестроителей, был признанным авторитетным специалистом не только у себя на родине, но и за рубежом. Его заслуги в работах по теории и практике корабля в конце XIX столетия отметило Золотой медалью Общество английский корабельных инженеров. Приняв в 1900 году пост руководителя Опытовым бассейном в Новой Голландии, мэтр судостроения во многом реорганизовал гидродинамическую лабораторию, оснастил ее дополнительными новейшими уникальными средствами измерения и объективного контроля за показателями экспериментов при воздействии различных сил, влияющих на модель корабля или его отдельные элементы. Заметим, что большинство регистрирующих приборов в Опытовом бассейне изготовили по изобретениям самого руководителя, лично принимавшего участие во всех испытаниях. Генерал-лейтенант по флоту и академик Академии наук сумел превратить руководимый им объект в отличное, признанное мировыми кораблестроительными центрами многопрофильное научное учреждение с прекрасной экспериментальной базой. В Опытовом бассейне проходили испытания моделей всех основных боевых кораблей, строившихся тогда в России. Работой бассейна заинтересовались зарубежные военно-морские специалисты и ученые. В конце XIX – начале XX века в бассейне проводились исследования по оптимизации обводов боевых кораблей, а несколько позже – ледоколов, в том числе и знаменитого «Ермака». Тогдашний авторитет Опытового бассейна в Новой Голландии был настолько высок, что известная английская фирма «Виккерс» в 1910 году заказала в нем испытания нового монитора, поскольку «русский бассейн, по мнению фирмы, являлся самым точным и аккуратным среди всех бассейнов континента». Постепенно Опытовый бассейн Новой Голландии из специализированного учреждения Морского ведомства стал превращаться в многопрофильную научно-исследовательскую организацию. Наряду с исследованием «ходкости» кораблей и судов и определением потребной мощности их энергетических установок, в бассейне всесторонне изучались судостроительные материалы, формировались основы строительной механики корабля, прочности судов и судовых конструкций, теория непотопляемости и живучести корабля.

Иван Григорьевич Бубнов

Все стало возможным благодаря таланту и энергии нового руководителя Опытового бассейна академика А. Н. Крылова и его помощника – выдающегося русского ученого и конструктора первых отечественных подводных лодок И. Г. Бубнова. С их приходом сотрудники бассейна стали систематически участвовать в проведении натурных ходовых испытаний кораблей военного флота, что в итоге позволило вплотную подойти к решению проблемы проектирования новых корабельных движителей, и в первую очередь оригинальных конструкций гребных винтов. По инициативе Алексея Николаевича, Опытовый бассейн также стал принимать непосредственное участие в создании морского оружия (торпед) и продолжил разработку новых взрывчатых веществ. С его приходом Новая Голландия превратилась в ведущую научную базу Главного управления российского кораблестроения. Позже, в 1910–1911 годах, в дополнение к Опытовому бассейну здесь соорудили механическую и химическую лаборатории вкупе с обслуживающими их производственными мастерскими. Впоследствии сотрудники научной лаборатории Новой Голландии вспоминали, что с приходом «адмирала корабельной науки», как уже тогда часто называли А. Н. Крылова, работа в лаборатории заметно оживилась. Перед вступлением в должность Алексей Николаевич в рапорте на имя главного инспектора кораблестроения четко определил задача испытательного бассейна. По его распоряжению унифицировали ведение исследовательских работ, порядок записей и расчетов научных наблюдений. Обнаружив поломку части технического оборудования и его несоответствие задачам научной лаборатории, А. Н. Крылов рапортом доложил об этом командиру порта и потребовал назначения комиссии для технической проверки станков и контрольно-измерительных приборов. Неисправное научное оборудование и измерительную аппаратуру заменили новым эффективным лабораторным оснащением. При проверке комиссией состояния самого Опытового бассейна оказалось, что его чаша, сделанная цельноналивной, а не из отдельных секций, за восемь лет эксплуатации от усадки покрылась многочисленными поперечными трещинами, протекала и требовала срочного ремонта. По распоряжению академика Крылова ее покрыли прочнейшим портландским цементом. Сослуживцы А. Н. Крылова вспоминали: «До принятия заведования Опытовым бассейном Алексеем Николаевичем деятельность этого учреждения приносила более чем скромные результаты. Придя на службу, Крылов увидел в бассейне небольшую подводную лодку. Старший помощник объявил, что эта лодка пензенского помещика Пукалова стоит в бассейне уже более трех лет по приказанию командира Санкт-Петербургского порта якобы для испытания. За эти годы никаких испытаний не проводилось, а „изобретатель“ приходит только 20-го числа каждого месяца и получает по 500 рублей жалованья. По требованию Алексея Николаевича договор с пензенским помещиком расторгли, а лодку из бассейна убрали».

Используя экспериментальные данные, полученные в Опытовом бассейне, ученый решил проблему непотопляемости судов, доказав, что для спасения боевых кораблей, получивших пробоины, необходимо не откачивать воду, а наоборот, затоплять другие отделения, кроме поврежденных, чтобы судно не опрокинулось. После исследований моделей боевых кораблей по программе испытательной лаборатории многие из них получили надежную «путевку в жизнь». В числе этих боевых судов – крейсер «Аврора» и многие другие прославленные линейные корабли, броненосцы, крейсера и миноносцы.

В 1900 году исследовательский бассейн посетил контрадмирал С. О. Макаров и предложил Крылову произвести измерение угла дифферента при ходе ледокола «Ермак» во льдах. Ученый выполнил эксперимент на модели судна в бассейне, а затем и непосредственно в обычном рейсе ледокола. 22 февраля 1900 года ученый лично произвел наблюдения над сопротивлением, оказываемым льдами движению ледокола. В итоге анализа лабораторных данных, полученных в Опытовом бассейне и при ходе ледокола во льдах, были получены коррективы при проектировании и строительстве судов ледокольного флота России.

В ночь на 27 мая 1900 года на складах Новой Голландии возник пожар, от которого частично пострадал и Опытовый бассейн. Были повреждены или приведены в полную негодность ценные лабораторные приборы и инструменты. К удивлению сотрудников научной лаборатории, Алексей Николаевич, проявив недюжинные организаторские способности, сумел оперативно добиться у начальника Главного управления кораблестроения и снабжений вице-адмирала В. П. Верховского необходимой финансовой помощи, сравнительно быстро восстановить работу Опытового бассейна и вновь приступить к модельным и натурным испытаниям.

После Октябрьской революции 1917 года Новая Голландия по-прежнему находилась в распоряжении Военно-морского ведомства. В 1924 году здесь продолжили свою работу научно-исследовательские учреждения флота. В старой лаборатории произвели капитальный ремонт здания, оборудования и чаши Опытового бассейна. В 1934 году бассейн удлинили на 27 м, полностью обновили его контрольно-измерительную аппаратуру и оборудование. Рядом с бассейном смонтировали кавитационную трубу для экспериментальных испытаний гребных винтов военных кораблей. Все научно-исследовательские коллективы и группы, базировавшиеся на территории Новой Голландии, подчинили Институту судостроения – будущему Центральному научно-исследовательскому институту им. академика А. Н. Крылова.

Перед революционными потрясениями, в 1915 году, по просьбе руководства Морского министерства фирма «Русское общество беспроволочных телеграфов и телефонов» построила на территории Новой Голландии мощную радиостанцию, способную поддерживать связь с кораблями не только на Балтике, но и в пределах акватории Черного моря. Для размещения этой совершенной для того времени радиостанции специально возвели трехэтажное кирпичное здание на набережной Крюкова канала, у протоки во внутренний бассейн. В тревожные дни Октябрьского переворота 1917 года радиостанция Новой Голландии бездействовала, 25 октября в 12 часов дня отряд революционных матросов второго флотского экипажа, базировавшегося в Крюковских казармах, захватил радиостанцию Морского генерального штаба в Новой Голландии. Правда, оказалось, что захват матросы произвели чисто символически, ибо личный состав этого закрытого военного объекта находился под полным влиянием своих собратьев по службе и сочувствовал большевикам. Радисты заверили комиссара Сладкова, что радиостанция теперь будет информировать Военно-революционный комитет о содержании всех принятых депеш, и ни одной радиограммы они не передадут без санкции комиссара.

С этого периода все решения и декреты Совета Народных Комиссаров передавались в эфир радистами Новой Голландии. Отсюда 8 ноября 1917 года в 5 часов утра по распоряжению В. И. Ленина передали радиограмму Совнаркома, обязывающую генерала Духонина начать переговоры с командованием австро-германских войск о прекращении военных действий и о перемирии. Духонин отказался выполнить решение II Всероссийского съезда Советов, и в войска тогда передали распоряжение В. И. Ленина о смещении непокорного генерала с поста главнокомандующего и о назначении главкомверхом прапорщика Н. В. Крыленко.

В ночь на 9 ноября на радиостанцию Новой Голландии прибыл Ленин вместе с Крыленко. Бывший председатель комитета большевиков радиостанции Новой Голландии С. Н. Сазонов писал в своих воспоминаниях: «9 ноября я находился на радиостанции до полуночи, а затем ушел отдыхать. Спустя два часа меня поднял с постели тревожный звонок. Дежурный радист сообщил мне о прибытии на станцию представителей Смольного, просивших меня срочно прибыть в аппаратный зал. В помещении радиостанции я увидел сидящего за столом дежурного, человека в пальто и шапке. В нем я узнал В. И. Ленина, по указанию которого радист включил передатчик, послал в эфир свои позывные и начал передавать обращение, написанное Владимиром Ильичом. Оно было адресовано всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и другим комитетам, всем солдатам революционной армии и матросам революционного флота. В обращении говорилось, что главнокомандующий Духонин отказался вести переговоры о перемирии, что новым главнокомандующим назначен прапорщик Н. В. Крыленко. Обращение заканчивалось словами: „Солдаты! Дело мира в ваших руках! Бдительность, выдержка энергия, и дело мира победит!“». Начиная с 20-х годов прошлого столетия Новая Голландия по-прежнему оставалась в распоряжении Военно-морского ведомства (теперь – СССР). Объект отнесли к разряду так называемых закрытых или секретных советских предприятий, и доступ на его территорию теперь осуществлялся лишь по специальным пропускам. До 1926 года в Новой Голландии находился Архив Морского министерства (ныне – Российский государственный архив Военно-морского флота). В эти годы по распоряжению руководства Морского порта на исторической территории Новой Голландии систематически разрушались некоторые исторические постройки и возводились новые технические строения. Подобное отношение администрации засекреченного объекта к заповедному комплексу времен Петра Великого ни в коей мере не только не украшало его, а наоборот, нанесло значительный ущерб первоначальному архитектурному виду. К этому также следует добавить и немалые разрушения Новой Голландии и окружающих каналов, причиненные регулярными массивными бомбардировками и систематическими артобстрелами фашистов в годы Великой Отечественной войны. Правда, к чести Морского министерства, оно после завершения Великой Отечественной войны неоднократно поддерживало предложения историков и архитекторов о восстановлении разрушенных исторических объектов Новой Голландии и реставрации поврежденных зданий на ее территории. Однако все это требовало немалых финансовых средств, а их хроническое отсутствие в послевоенное время всегда являлось объективным тормозом в деле реализации намеченных и даже уже согласованных с руководством города реставрационных мероприятий.

Споры об изменении статуса и реконструкции острова возобновились лишь в конце 1980-х – начале 1990-х годов. В эти годы вновь возникли предложения о ликвидации хаотичной мелкой застройки, не украшающей исторический облик Новой Голландии, и разрабатывали проекты превращения ее территории в благоустроенный озелененный деловой и культурный центр города. В конце 1980-х годов архитектор В. Б. Фабрицкий выдвинул на рассмотрение свой проект, главная идея которого заключалась в превращении Петровского острова в центр международного сотрудничества и размещении на нем культурно-деловых сооружений. Реализацией подобного проекта, по мнению автора, будет приостановлено дальнейшее разрушение исторически сложившегося облика Новой Голландии. Идею ленинградского архитектора поддержали А. Нарусбаев и А. Жумахов – представители ассоциации, членами которой в 1990 году стали семь организаций города, в том числе институты «Союзпроектверфь», «Гипротеатр», «Фундаменпроект», «Гипроторг» и другие учреждения, высказавшие твердое желание принять участие в реконструкции Новой Голландии. Поддерживая идею архитектора В. Б. Фабрицкого, члены творческой ассоциации несколько развили ее, полагая, что «на Петровском острове возможно создание комплекса из отдельных национальных центров, объединенных морской тематикой». При этом, по их мнению, в него обязательно должны были войти и отреставрированные (а не перестроенные) наиболее ценные старинные сооружения, сохранившиеся в Новой Голландии. Авторы этого проекта упомянули, что еще сто лет тому назад организации, расположенные на острове, «служили целям международного общения. Новую Голландию посещали мореходы из Скандинавии, Германии, Англии и других европейских государств». Проектом лауреата Государственной премии ленинградского архитектора Вениамина Борисовича Фабрицкого тогда даже заинтересовался директор французской компании «СВС» Жан Ноле, предложивший архитектору купить у него проект, демонстрировавшийся в те годы на многих выставках в городах европейских стран. Автор книги «Новая Голландия и ее окружение» Т. Соловьева, упоминая об этом факте, писала: «В Париже проект одобрил тогдашний мэр города Жак Ширак. Благодаря такой поддержке была достигнута договоренность о начале финансирования реставрационных работ в Новой Голландии французами. Главным условием этого инвестора было освобождение острова Новой Голландии до 1993 года от присутствия военных учреждений. Для реализации проекта было образовано совместное с французами предприятие „Петрофранс“. Проект реставрации Новой Голландии архитектора Фабрицкого поддержала общественность города и специалисты. Одобрил проект и первый мэр Санкт-Петербурга А. А. Собчак, обратившийся с просьбой о реализации проекта талантливого архитектора к президенту России и в Совет министров. 5 октября 1991 года Совет министров вынес постановление № 519 „О реконструкции и реставрации памятников архитектуры ансамбля «Новая Голландия» в Санкт-Петербурге“». В правительственном решении указывалось: «Принять предложение мэра Санкт-Петербурга, Комитета по строительству, архитектуре и жилищно-коммунальному хозяйству, Комитета по международным делам и внешнеэкономическим связям Верховного Совета РСФСР, Комиссии по культуре и Комиссии по бюджету, планам, налогам и ценам, Совета Республики Верховного Совета РСФСР о реализации акционерным объединением „Новая Голландия“ и Генеральной компанией сооружений и дальнейшего использования памятника архитектуры государственного значения – ансамбля „Новая Голландия“». Правительственный документ тогда завизировала подпись заместителя председателя Совета министров РСФСР О. Лобова. После выхода указанного Правительственного постановления последовало распоряжение мэра Петербурга А. А. Собчака «О реконструкции и реставрации памятника архитектуры „Новая Голландия“». Городскому градостроительному комитету и Комитету по культуре и искусству в содружестве с организацией Союза архитекторов предлагалось организовать конкурс для разработки проекта реставрации и реконструкции городского архитектурного памятника с использованием проекта зодчего В. Б. Фабрицкого. В состоявшемся в 1991 году конкурсе участвовало 8 авторских коллективов Петербурга. Жюри конкурса первую премию присудило проекту архитекторов мастерской зодчего Ю. К. Митюрина. Проект В. Б. Фабрицкого в конкурсе не участвовал, поэтому выигравшему в конкурсе архитектору Ю. К. Митюрину пришлось дополнительно сотрудничать с его мастерской, ибо его проект первоначально одобрили французские инвесторы, а совместное предприятие «Петрофранс» работало за счет французских денежных вложений. Однако политические осложнения во властных структурах российского государства и последовавший в 1993 году расстрел государственного парламента стали причинами настороженности и беспокойства зарубежного инвестора. Сразу же после этого печального инцидента французы внезапно вышли из совместной строительной компании и прекратили дальнейшее финансирование строительных и реставрационных работ в Новой Голландии. Финансовый кризис в стране и невозможность получить крупный банковский кредит не позволили тогда реализовать планы возрождения исторического памятника Санкт-Петербурга.

Споры о реконструкции Новой Голландии и изменении делового статуса острова не утихают и в начале нового столетия. В ноябре 2005 года появилась информация о решении городских властей выставить Новую Голландию на открытый конкурс. При этом основным условием для возможных инвесторов стало не только обязательное вложение в проект реконструкции архитектурного памятника не менее 300 млн долларов, но и превращение Новой Голландии в современный развлекательный и деловой центр города. В списке обязательных объектов нового комплекса значились Дворец фестивалей в 10 000 кв. м и охраняемая парковка автомашин на 1000 мест. В числе конкурсных требований петербургские архитекторы предусмотрели обязательное сохранение на острове всех старых зданий, особенно памятников архитектуры. Новые постройки в Новой Голландии не должны будут превышать по своей высоте уровень в 23 м. Считали, что в ближайшие годы территория Новой Голландии станет общедоступным местом города, поэтому для более удобного входа на остров потребуется не только реконструкция старых, но и возведение новых мостовых сооружений через реку Мойку, Крюков и Адмиралтейский каналы.

К сожалению, число поступивших тогда заявок от потенциальных инвесторов оказалось незначительным. Однако власти города все же полагали, что к окончанию приема заявок на конкурс (февраль 2006 г.) количество возможных спонсоров увеличится. 17 февраля 2006 года газеты Санкт-Петербурга опубликовали обнадеживающее сообщение: «работы по реконструкции будет осуществлять петербургская компания „СТ Новая Голландия“. Реконструировать Новую Голландию будут по проекту всемирно известного британского архитектора лорда Норманна Фостера. В проект собираются вложить более 300 млн долларов. В течение 4 лет на острове будет проведена щадящая реконструкция с приспособлением под современное использование исторических зданий. Главная стройка развернется по возведению Дворца фестивалей – комплекса высокого мирового класса с главным концертным залом на 2000 мест и открытым амфитеатром на 3000 мест, который будет использоваться круглогодично. В разработанном проекте предусмотрено также создание восьми новых мостов, которые свяжут остров с остальной частью города». Что ж, отрадно сознавать, что в наши дни находятся средства и энтузиасты, готовые спасти культурно-историческую реликвию Санкт-Петербурга, понимающие, что в ее разрушении виновато не время, а равнодушие и бесхозяйственность. Ведь давно известно: всякий дом хозяином держится.

Многофункциональный проект Норманна Фостера, потребовавший огромного объема средств, также, к счастью патриотов Новой Голландии, оказался несостоятельным. Зодчий из Великобритании предложил тогда весьма агрессивный вариант перестройки исторического памятника, ибо предусмотренный его проектом Дворец фестивалей своим крылом пересекал вид на уникальную арку Новой Голландии и становился доминантой Петровского острова.

27 ноября 2010 года петербургские газеты вновь упомянули о Новой Голландии. Оказывается, после очередного конкурса на реконструкцию императорского острова победителем стала компания, принадлежащая миллиардеру Р. Абрамовичу. Согласно плану этого инвестора, на территории памятника XVIII века появятся элитное жилье, офисы, выставочные помещения и даже паркинг. Однако несколько раньше (11 октября 2010 г.) губернатор Петербурга В. И. Матвиенко в своем интервью газете «Петербургский дневник» заявила жителям Северной столицы: «Комплекс „Новая Голландия“ уже передан городу, и наша задача – сохранить это историческое место, его ауру, памятники, не допустить их разрушения». Уместно напомнить, что ранее одна часть Новой Голландии считалась городской, а другая – федеральной собственностью.

Сегодня же на старом Петровском острове, у стен Новой Голландии, на набережных реки Мойки, Адмиралтейского и Крюкова каналов, водных границ уникального сооружения архитекторов С. И. Чевакинского и Ж.-Б. Валлен-Деламота, по-прежнему тихо, спокойно и малолюдно. Густые зеленые кроны старых тополей скрывают почерневшие от времени стены и арку каменных складов времен основания российского флота. Это романтическое место многие годы привлекает художников, поэтов, мечтателей и влюбленных. Правда, теперь, глядя на остатки былой красоты, вдруг ловишь себя на мысли: «Почему все здесь так грязно и заброшенно?» И к горожанам, бывающим здесь, внезапно на смену благодушию и покою приходит уже не поэтическая грусть по временам, канувшим в Лету, а горечь и недоумение в адрес людей, не умеющих беречь историческое наследие и не чтящих деяния великих русских мастеров, которые вложили в это архитектурное чудо свои труд, талант и мечты.

Горечь и недоумение патриотов нашего прекрасного города вполне объяснимы и понятны. Во всех попытках осуществить инвестиционный проект реконструкции Новой Голландии под эгидой Фонда имущества, отбирающего заморских инвесторов, в итоге всегда главенствовал замечательный принцип нашего остроумного председателя правительства РФ Виктора Степановича Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Всем побывавшим в России иностранным архитекторам предлагалось конкретное задание, согласованное с ответственными государственными деятелями Санкт-Петербурга и Российской Федерации: «при реконструкции важного Петровского объекта обязательно сохранить охраняемые ЮНЕСКО объекты XVIII–XIX столетий – три уникальных корпуса лесных складов зодчего Саввы Чевакинского, историческую арку Жана-Батиста Валлен-Деламота, здание морской тюрьмы архитектора Александра Штауберта, старинную кузницу, петровский бассейн, два исторических канала (Крюков и Адмиралтейский) с их замечательными вековыми каменными набережными и старые деревья, столь любимые царем Петром Великим».

Тогдашний председатель КГИОП Вера Дементьева в своих интервью средствам массовой информации клятвенно заверила горожан, что при реконструкции Новой Голландии сносить будут только постройки, «возникшие в советское время». На деле же все оказалось иначе. Превращение архитектурного ансамбля и памятника истории в объект коммерческой и развлекательной недвижимости принесло потери как архитектурные, так и исторические. В результате подготовки к реализации проекта Норманна Фостера, не осуществленного из-за сложностей в его финансировании, в августе – сентябре 2006 года были уничтожены все строения ансамбля Новой Голландии кроме тех, которые официально числились памятниками культуры. Иностранные инвесторы действовали весьма решительно и довольно энергично. Были вырублены и выкорчеваны все деревья внутри архитектурного ансамбля и исторического памятника. При этом менеджер иностранных инвесторов г-н Фабьян утверждал, что их поголовная вырубка была санкционирована руководством КГИОП, поскольку ценных пород деревьев и кустарников на строительном участке не оказалось. Среди утраченного оказались также знаменитый Опытовый бассейн, научная лаборатория академика Д. И. Менделеева и оборудованная в годы Первой мировой войны первая русская радиостанция Морского Генерального штаба, в которой тогда активно работал изобретатель радио Александр Попов, сыгравший важную роль в переговорах большевиков со ставкой генерала П. Н. Краснова. Попытки представителей общественности, членов Общества охраны памятников истории и культуры и жителей города предотвратить или остановить варварское разрушение Новой Голландии ни к чему не привели. Мало того, мощные бульдозеры и экскаваторы, расчищая будущую строительную площадку внутри Новой Голландии, также снесли и вывезли на свалку весь культурный слой почвы исторического петербургского ансамбля, формировавшийся с первых лет основания города.

Значительные потери были отмечены многими международными организациями. Всемирный фонд по охране памятников в своем заявлении отметил: «Вызывает большое сожаление, что недавно были разрушены радиостанция, откуда большевики объявили о своей победе в 1917 году, и лаборатория Дмитрия Менделеева. Мы поддерживаем инициативы по созданию новых зданий в Петербурге, но подчеркиваем, что этот город должен сохранить свою уникальность, если он хочет остаться тем городом, которым мы его знаем».

Значительные претензии по всем предлагаемым проектам реконструкции исторического острова Новая Голландия имеются у целого ряда российских архитекторов, градостроителей и рядовых горожан.

Член Федерального и городского советов по сохранению культурного наследия, заместитель директора института «Спецпроектреставрация» Михаил Мильчик, проведший историко-культурную экспертизу проектов реставрации Новой Голландии, довольно резко критиковал первые шаги и результаты бурной деятельности зарубежных инвесторов и архитекторов, приступивших к реставрационным работам на острове, игнорируя выводы и рекомендации историко-культурной экспертизы, проведенной петербургским научно-исследовательским институтом «Спецпроектреставрация». Кроме того, составители условий конкурса, вероятно, стремясь получить сиюминутную отдачу от реставрационных работ, создали ситуацию, при которой Градостроительный совет и Совет по сохранению культурного наследия приступили к рассмотрению возможных проектов с большим опозданием, когда работа над ним зашла уже весьма далеко.

Член Федерального и городского совета по сохранению культурного наследия М. Мильчик совершенно справедливо высказал главную претензию к реализуемому уже проекту реконструкции Петровского острова Новая Голландия, связанную с условием конкурса. В документе изначально фигурировали лишь здания, стоящие на госохране, которые якобы требовалось сохранить. При этом было напрочь «забыто», что данный уникальный комплекс является ансамблем, где само пространство играет не меньшую роль, нежели отдельные сооружения реставрируемого городского исторического объекта. Все строения и сооружения «не памятники» разрешалось сносить.

У отечественных экспертов вызывает тревогу и новое использование исторических построек Новой Голландии, и дальнейшая судьба их старинных интерьеров, которые могут быть либо перестроены, либо просто ликвидированы.

Архитектура при реставрационных работах зодчего Норманна Фостера оказалась не только весьма активной, но и достаточно агрессивной. Хотелось бы надеяться, что XXI век в итоге станет периодом завершения долгожданной реконструкции одного из самых уникальных уголков Санкт-Петербурга, а исторический ансамбль на острове Новая Голландия вновь займет свое почтенное место в историческом списке замечательных архитектурных раритетов бывшей российской столицы и, с учетом своей исторической значимости, превратится в уникальный комплекс, соответствующий статусу города, считающегося морской столицей России.

Первый деревянный многопролетный балочный Храповицкий мост с разводными пролетами. К. Ф. Кнаппе. 1798 г.

Завершая пятикилометровый путь, река Мойка своим правобережьем плавно огибает территорию Новой Голландии и ее знаменитую арку, спроектированную зодчим Ж.-Б. Валлен-Деламотом. Мощная кирпичная арка высотой 23 м и шириной пролета 8 м оформлена круглыми колоннами, сооруженными из массивных блоков красного гранита. Из такого же финского камня возвели стилобаты под колоннами и подпорные стенки, ограждающие канал, прорытый от Мойки во внутренний бассейн Новой Голландии. Декор арки высечен из известняка светлого желтовато-серого цвета. Работы по возведению арки со стороны правого берега Мойки продолжались с 1770 по 1779 год. Весьма трудоемкой оказалась работа по кладке колонн из огромных гранитных блоков весом до 10 000 фунтов. Гранитные блоки колонны исторического портала скреплялись цементным раствором, приготовленным на специальной мельнице, придуманной «машинных дел мастером» Кузьмой Петровым.

Историк П. Н. Столпянский по поводу возведения арки Новой Голландии писал: «Постройка этого портала затянулась на целые 7 лет, и только в 1777 году приглашались желающие закончить портал в Новой Голландии на Мойку». Однако дефекты при сооружении через 50 лет стали причиной к его перестройке, завершенной в 1784 году. В 1780–1783 годах также были вынуждены перебрать антаблемент портала на Мойку. Руководивший работами архитектор М. Н. Ветошников предусмотрел способы усиления всей конструкции.

Храповицкий мост. Современная фотография

После Новой Голландии Мойка проходит под своим последним мостовым сооружением – Храповицким мостом, переброшенным через нее в створе Алексеевской (ныне – Писаревой) улицы, названной по фамилии секретаря Екатерины II и автора известных памятных записок, содержащих любопытные материалы по истории России последней четверти XVIII столетия. Особняк А. В. Храповицкого в конце XVIII столетия располагался неподалеку от возведенного через Мойку моста.

Миновав место своего слияния с Адмиралтейским и Ново-Адмиралтейским каналами, Мойка, тихая и спокойная петербургская река, «взбадривается» и после почти пятикилометрового пробега ускоряет свое течение до 11,3 кубометров воды в секунду, стремясь наконец-то достичь своего исторического устья «у морских ворот Невы».

На своем последнем отрезке, за 400 м до устья, река протекает мимо одного из любопытных мест старой петербургской Коломны, в точке своего пересечения с рекой Пряжкой. Здесь Мойка в третий раз становится истоком старейшего городского водоема, в этот раз бывшей Чухонской речки, а с 1753 года – Пряжки, названной в честь замечательных мастеров прядильных производств, перемещенных на ее берега из района Адмиралтейства. Тут уже отчетливо ощущаются близость Финского залива и дыхание взморья. Последние метры пятикилометрового марафонского пробега, и Мойка наконец достигает своего устья, где впадает в Большую Неву, в непосредственной близости от места, в котором главенствующая водная артерия Санкт-Петербурга сливается с просторами Финского залива.

Литература

Абелева Т. П. По рекам и каналам Ленинграда. Л., 1986.

Авсеенко В. Н. История города С.-Петербурга в лицах и картинках. СПб., 1993.

Александр Михайлович, вел. кн. Мемуары. М., 1999.

Алянский Ю. Л. Веселящийся Петербург. СПб., 1994.

Алянский Ю. Л. Увеселительные заведения старого Петербурга. СПб., 2003.

Андроников И. Избранные произведения. Т. 1. М., 1975.

Антонов В. В. Петербург. Новое о старом. М.; СПб., 2010.

Антонов Б. И. Императорская гвардия в Санкт-Петербурге. СПб., 2001.

Антонов Б. И. Мосты Санкт-Петербурга. СПб., 2002.

Анциферов Н. П. Непостижимый город. Л., 1991.

Бантыш-Каменский Д. Н. Биографии российских генералиссимусов-фельдмаршалов. М., 1991.

Баренбаум И. В., Костылева Н. А. Книжный Петербург – Ленинград. Л., 1986.

Бенуа А. Н. Мои воспоминания. М., 1990.

Богданович А. Б. Три последних самодержца. М.; Пг., 1924.

Бройтман Л. И., Краснова Е. И.Большая Морская улица. М.; СПб., 2006.

Бунатян Г. Г., Чарная М. Г.Прогулки по рекам и каналам Санкт-Петербурга. СПб., 2004.

Вигель Ф. Ф. Записки. М., 2000.

Георги И. Г. Описание Российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга. СПб., 1996.

Голь Н. М. Первоначальствующие лица. История одного города. СПб., 2001.

Горбатенко С. Б. Новая Голландия: между прошлым и будущим. СПб., 2006.

Горбачевич К. С., Хабло Е. П. Почему так названы? Л., 1975.

Гордин А. М., Гордин М. А. Путешествие в Пушкинский Петербург. Л., 1983.

Греч Н. И. Весь Петербург в кармане. СПб., 1851.

Даринский А. В. Высшие учебные заведения старого Петербурга. СПб., 2002.

Даринский А. В. Прогулки по старому Санкт-Петербургу. СПб., 1995.

Длуголенский Я. Н. Военно-гражданская и полицейская власть Санкт-Петербурга. СПб., 2001.

Длужневская Г. В. Утраченные храмы Петербурга. СПб., 2003.

Дмитриева Е. В. Санкт-Петербург: культура и быт. СПб., 2002.

Дневник императора Николая II. М., 1991.

Жерихина Е. И. Усадьбы устья реки Мойки. СПб., 2011.

Зуев Г. И. Там, где Крюков канал… М.; СПб., 2007.

Иванов А. А. Дома и люди. М.; СПб., 2011.

Иванов А. Ю. У старого верстового столба. СПб., 1992.

Игнатьев А. А. 50 лет в строю. М., 1948.

Исаченко В. Г. По малым рекам и каналам Санкт-Петербурга. Л., 2004.

Калинин Б. Н., Юревич П. П. Памятники и мемориальные доски Ленинграда. Л., 1979.

Канн П. Я. Площадь Труда. Л., 1981.

Козырева М. Г. Немцы в России. СПб., 1992.

Корелин А. П. и др. Россия на рубеже веков: исторические портреты. М., 1991.

Краско А. В. Петербургское купечество. М.; СПб., 2010.

Крылов А. Н. Воспоминания и очерки. М., 1956.

Курбатов В. Петербург. СПб., 1913.

Кусков Н. Крюков канал // Блокнот агитатора. 1963. № 17.

Лавров Л. П. 1000 адресов в Санкт-Петербурге. СПб., 2008.

Лихоткин Г. А. Ломоносов в Петербурге. Л., 1981.

Мавродин В. В. Основание Петербурга. Л., 1983.

Микишатьев М. М. Прогулки по Центральному району Петербурга. М.; СПб., 2010.

Минченков Я. Д. Воспоминания о передвижниках. Л., 1963.

Павленко Н. И. Птенцы гнезда Петрова. М., 1985.

Памятники архитектуры Ленинграда. Л., 1969.

Петров А. Н. Савва Чевакинский. Л., 1983.

Половцев А. А. Дневник государственного секретаря. 1883–1886. М., 1986.

Принцев Г. А. Бастарева Л. И. Декабристы в Петербурге. Л., 1975.

Пукинский Б. К. 1000 вопросов и ответов о Ленинграде. Л., 1974.

Пунин А. Л. Архитектура отечественных мостов. Л., 1992.

Пунин А. Л. Архитектура Петербурга середины XIX века. Л., 1990.

Пунин А. Л. Архитектурные памятники Петербурга. Вторая половина XIX века. Л., 1981.

Пунин А. Л. Повесть о ленинградских мостах. Л., 1971.

Пыляев М. И. Старый Петербург. СПб., 1889.

Соловьева Т. А. Новая Голландия и ее окружение. СПб., 2010.

Чеснокова А. Н. Невский проспект. Л., 1985.

Чеснокова А. Н. Иностранцы и их потомки в Петербурге. СПб., 2003.

Шубин В. Ф. Поэты Пушкинского Петербурга. Л., 1985.

Яковченко Р. Н. Улица Дзержинского. Л., 1974.

Флибуста

Течет река Мойка. Правый берег. От Невского проспекта до Устья (fb2)

Георгий Зуев
Течет река Мойка. Правый берег. От Невского проспекта до Устья

От автора

На берегу столичного приграничья

Временный Зимний дворец Елизаветы Петровны

Дом генерал-полицмейстера Санкт-Петербурга Н. И. Чичерина

Особняк Руадзе (Мойка, 61)

От Морского рынка до Государственного университета технологии и дизайна

Последняя резиденция имперского Военного министерства на набережной Мойки

В излучине правого берега реки Мойки

Вдоль правобережья Мойки за Исаакиевской площадью

Исчезнувшая набережная реки Мойки

На этом месте находился дом-усадьба М. В. Ломоносова

Участок «пильных мельниц содержателя Бромберха»

Казармы лейб-гвардии Конного полка

Крюковские морские казармы

Новая Голландия

Литература

Оглавление

Флибуста

Течет река Мойка. Правый берег. От Невского проспекта до Устья (fb2)

Георгий Зуев Течет река Мойка. Правый берег. От Невского проспекта до Устья

От автора

На берегу столичного приграничья

Временный Зимний дворец Елизаветы Петровны

Дом генерал-полицмейстера Санкт-Петербурга Н. И. Чичерина

Особняк Руадзе (Мойка, 61)

От Морского рынка до Государственного университета технологии и дизайна

Последняя резиденция имперского Военного министерства на набережной Мойки

В излучине правого берега реки Мойки

Вдоль правобережья Мойки за Исаакиевской площадью

Исчезнувшая набережная реки Мойки

На этом месте находился дом-усадьба М. В. Ломоносова

Участок «пильных мельниц содержателя Бромберха»

Казармы лейб-гвардии Конного полка

Крюковские морские казармы

Новая Голландия

Литература

Оглавление

Георгий Зуев
Течет река Мойка. Правый берег. От Невского проспекта до Устья