Дела репрессированных московских адвокатов (fb2)

- Дела репрессированных московских адвокатов 3426K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Борисович Шабельников

Дела репрессированных московских адвокатов
Под общей редакцией президента адвокатской фирмы «Юстина» кандидата юридических наук В.Н. Буробина

Объявление о приеме в первый состав Московской коллегии защитников.

«Еженедельник Советской Юстиции», № 26–27, 17–24 июля 1922 г.

Под общей редакцией президента адвокатской фирмы «Юстина» кандидата юридических наук В.Н. Буробина

На обложке: Доставка папок с документами по Шахтинскому делу на процесс (1928).

Составитель: Д.Б. Шабельников

© Адвокатская фирма «Юстина», 2020

© ООО ТД «Белый город», 2020

От составителя

Эта книга посвящена судьбам московских адвокатов, ставших жертвами репрессий (то есть развязанного советским руководством террора) в 1930-е годы. В предисловии я попробую кратко описать историю московской адвокатуры в первой половине XX века, показать, как изменился ее состав после упразднения дореволюционной присяжной адвокатуры и появления в 1922 году советских коллегий защитников, а также остановиться на масштабах и причинах репрессий в адвокатской корпорации.

В последнем, изданном в 1917 году (по состоянию на 15 ноября 1916 года) «Списке присяжных поверенных округа Московской судебной палаты и их помощников», значатся около 1300 присяжных поверенных и около 1750 помощников присяжных поверенных, зарегистрированных и практикующих в Москве и нынешней Московской области^[1]. По численности с московской присяжной адвокатурой могла сравниться только петроградская. Следуя общепринятой традиции и здравому смыслу, я включаю в дореволюционную адвокатскую корпорацию помощников присяжных поверенных: содержание их профессиональной деятельности де-факто мало чем отличалось от деятельности присяжных поверенных, будучи де-юре практически не урегулированным. Статус присяжного поверенного могло получить лицо (мужского пола – несмотря на предпринимавшиеся усилия, доступ в присяжную адвокатуру так и остался закрыт для женщин до самого ее упразднения), достигшее 25-летнего возраста, получившее юридическое образование, сдавшее государственный экзамен и имеющее стаж работы по специальности – по судебному ведомству или в качестве помощника присяжного поверенного – в течение пяти лет.

Двое самых почтенных присяжных поверенных, В.А. Капеллер и Г.В. Бердгольдт, имели к 1916 году более 45 лет стажа, а в 1915–1916 годах в корпорацию вступило около 135 человек. Впрочем, далеко не все помощники присяжных поверенных, даже оставаясь в адвокатуре, решали приобрести статус присяжного поверенного по истечении пяти лет: в списке на 1917 год значатся десятки помощников, ставших таковыми еще в начале 1900-х годов. Причины этого обстоятельства были различны, но основная заключалась в квоте, существовавшей для принятия в корпорацию «иноверцев», то есть в первую очередь евреев.

Так или иначе, все эти три тысячи присяжных поверенных и их помощников оказались не у дел сразу после октябрьского переворота, когда 22 ноября 1917 года новая власть первым же указом упразднила вместе со старыми судами «доныне существовавшие институты судебных следователей, прокурорского надзора, а равно и институты присяжной и частной адвокатуры», а в роли и обвинителей, и защитников могли теперь выступать «все не опороченные граждане обоего пола, пользующиеся гражданскими правами» (их вскоре стали называть «правозаступниками»). Впрочем, в Декрете № 2, принятом 15 февраля 1918 года, круг «правозаступников» несколько сужается: «При Советах рабочих, солдатских и крестьянских депутатов создается коллегия лиц, посвящающих себя правозаступничеству как в форме общественного обвинения, так и общественной защиты… В эти коллегии вступают лица, избираемые и отзываемые Советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Только эти лица имеют право выступать в судах за плату».

Первые месяцы присяжная адвокатура пыталась протестовать. Вскоре после октябрьских событий Киевский совет присяжных поверенных направляет коллегам в Петрограде, Москве и Саратове телеграмму следующего содержания:

«Киевский Совет присяжных поверенных выражает братское сочувствие товарищам Петроградского, Московского Советов и подвергшимся грубому насилию председателю и членам Саратовского Совета. Никакие темные силы не могут уничтожить того сословия, которое всегда принимало участие в борьбе за свободу народов. Носители идей права необходимы всякому общежитию, ибо свобода всех основана на организации ее на началах права, без которого свобода превращается в произвол, нужный насильникам и погромщикам, но отнюдь не свободному народу…

Мы верим, что Россия, переживая тяжкие времена торжества черни, все же идет по пути прогресса и что первой потребностью ее на пути истинного прогресса будет именно тот правовой строй, при котором наше сословие – как объединенное, так и в лице отдельных его представителей – сможет беззаветно служить на пользу своей родине. Попытки уничтожения судов и нашего сословия могут быть лишь временным эпизодом, нисколько не умаляющим ни нашего значения, ни тем более нашего достоинства. Всякие нападения на части нашего сословия могут лишь укрепить наши товарищеские отношения и чувства…»^[2]

«Временный эпизод» растянулся на годы, а к тому времени, когда какое-то подобие правового строя стало появляться, сословие, жаждущее «беззаветно служить на пользу своей родине», прекратило свое существование. В «коллегиях правозаступников» смогли работать немногие, не только потому, что Советы с большим подозрением относились ко всем «бывшим людям», в том числе – а часто и тем более – и адвокатам, но и потому, что их профессиональные навыки и опыт в условиях революционной законности часто оставались невостребованными.

Судьбы остальных сложились по-разному. Многие ушли с белыми, опасаясь за свою жизнь и оказавшись в итоге в самых разных регионах страны – на юге, в Сибири или на Дальнем Востоке. Многие эмигрировали (в Германии с 1920 года действовал Союз русской присяжной адвокатуры, во Франции – Союз русских адвокатов). Кто-то погиб на фронтах Гражданской войны, от болезней или в застенках ЧК – здесь еще много белых пятен, поскольку в первые годы советской власти репрессии часто не документировались. Многие из оставшихся оказывались в тюрьмах – по надуманным, а иногда и реальным обвинениям в контрреволюционной деятельности и участии в борьбе антибольшевистского подполья. В подробностях известна, например, судьба Александра Абрамовича Виленкина, московского «политического защитника», героя Первой мировой войны (полного георгиевского кавалера), который один из первых вступил в подпольный «Союз защиты Родины и Свободы», созданный в марте 1918 года Борисом Савинковым. Виленкина арестовали в мае; по воспоминаниям сокамерников, о дальнейшем он рассказывал так:

«Часовой приводит к Дзержинскому. Там уже в сборе весь президиум. На меня никто не смотрит: Все уставились в стол. Мне дают слово: "Я был в царском суде защитником политических. Произнес 296 речей в защиту других. Теперь, в 297-й раз, говорю в свою". Называю их товарищей, которых я защищал. Тут же вызывают по телефону двух-трех. Те приезжают и подтверждают мои слова. Через час-два опять ведут к Дзержинскому. Теперь он один. И объявляет, что смертная казнь мне постановлением президиума отменена»^[3].

Однако Виленкина не освободили, дважды выводили на расстрел, а 5 сентября 1918 года, в день, когда было издано постановление СНК РСФСР «О красном терроре» (в ответ на покушение на Ленина эсерки Фанни Каплан), расстреляли вместе с большой группой заключенных в Петровском парке.

* * *

Здесь мне хотелось бы вернуться на четверть века назад, в 1890-е годы, когда образованная часть российского общества, в том числе и присяжная адвокатура, стала стремительно политизироваться. Именно тогда, в 1893 году, группа молодых помощников присяжных поверенных, стремясь к общественному служению, создала в Москве так называемый «бродячий клуб»:

«Клуб назывался бродячим, потому что он не имел постоянного помещения, и заседания его происходили раз в неделю, каждый раз в другой квартире. Клуб не имел определенной программы, но ставил своей задачей поднять профессиональный и общественный уровень адвокатуры. Ради этого члены клуба стремились проникать во все профессиональные организации и прежде всего обратили внимание на консультацию при съезде мировых судей, которая в это время влачила весьма жалкое существование. Члены клуба вошли в состав консультации… и консультация весьма быстро совершенно преобразилась. Она, говоря ее словами, наметила своей целью прийти на помощь коснеющему в безысходном невежестве и неграмотности рабочему и крестьянскому населению, которое отлично знает свои обязанности, но не имеет никакого представления и не умеет отстаивать свои права. <…> "Прежде чем давать в чужие руки острое оружие закона, консультация обязана тщательно взвесить дела, для которых будет употреблено это оружие и, в случае сомнения, отказывать в совете. Особенно призывает внимание товарищей консультация и рекомендует сердечное отношение к делам, отражающим болезненные явления общественной организации, как то: делам паспортным, семейным и спорам по договорам всякого найма. Наконец, дела, имеющие принципиальное значение, консультация принимает к своему ведению и ведет их на свои расходы". Деятельность консультации из года в год принимала все более широкие размеры, и ей приходилось отдавать весьма много времени. Но участники консультации на этом не успокоились. Они обратили внимание еще на отсутствие защиты на выездных сессиях окружного суда и образовали кружок для организации этих защит…»^[4]

«Московская пятерка» и Ф.Н. Плевако. Слева направо: М.Ф. Ходасевич, Н.В. Тесленко, П.Н. Малянтович, Ф.Н. Плевако, В.А. Маклаков, Н.К. Муравьев. 1900-е годы.

По прошествии некоторого времени молодых лидеров «бродячего клуба», теперь уже полноправных присяжных поверенных, стали называть «московской пятеркой» (П.Н. Малянтович, Н.В. Тесленко, В.А. Маклаков, Н.К. Муравьев и М.Ф. Ходасевич^[5]). Сами же они (и еще несколько десятков адвокатов в Москве, Петербурге и других городах) предпочитали называть себя «политическими защитниками». Они защищали бастующих и протестующих рабочих, крестьян, угнетаемые религиозные и национальные меньшинства и т. д., а также революционеров и других левых общественных деятелей.

После событий 1905 года, когда в России появился парламент и легальные политические партии, многие из политических защитников стали параллельно заниматься собственно политикой. Маклаков, Тесленко и М.Л. Мандельштам^[6]стояли, среди прочих общественных деятелей, у истоков Партии народной свободы (конституционно-демократической); Маклаков впоследствии стал одним из ее признанных лидеров в Думе. Другие вступали в РСДРП, партию революционеров-социалистов (эсеров), Трудовую партию народных социалистов. Многие не вступали ни в какие партии официально, но были близки тем или иным направлениям и так или иначе принимали участие в политической деятельности: можно привести пример того же П.Н. Малянтовича, дружившего со многими меньшевиками и предоставлявшего свою квартиру для конспиративных встреч большевиков, а также А.М. Винавера, который одно время был личным секретарем С.А. Муромцева, основателя и лидера партии кадетов и председателя I Государственной думы. Правые политики среди присяжных поверенных, конечно, встречались (наиболее известен А.С. Шмаков, один из основателей Русской монархической партии, антисемит, гражданский истец в деле Бейлиса), но в меньшинстве. Несколько больше было среди них большевиков, которые стали впоследствии чиновниками молодой советской республики.

Особенно же активно левая адвокатура пошла в политику после Февральской революции 1917 года, откликнувшись на призыв Временного правительства во главе с петроградским присяжным поверенным А.Ф. Керенским. Несколько адвокатов занимали посты министров, товарищей министров и других руководителей в самом Временном правительстве (как П.Н. Малянтович, А.М. Никитин, Н.К. Муравьев и другие); десятки, если не сотни, избирались в местные парламенты, становились уполномоченными милиции (одним из них был помощник присяжного поверенного в Москве, тогда меньшевик А.Я. Вышинский), членами многочисленных комитетов вроде Земгора^[7] или Центросоюза^[8] и так далее.

После захвата власти большевиками все эти люди – как и не занимавшиеся политикой адвокаты, которых, разумеется, тоже было немало, – быстро поняли опасность своего положения. Маклаков, например, не вернулся из Франции, куда прибыл в октябре 1917 года в качестве вновь назначенного посла России. Тесленко, видный кадетский деятель, депутат II и III Государственной думы, гласный Московской городской думы в 1917 году, в октябре 1918 года уехал на юг, участвовал в Особом совещании при Главнокомандующем Вооруженных сил Юга России (Деникина), в 1920 году был эвакуирован в Константинополь, а оттуда перебрался в Париж. Мандельштам тоже уехал на юг, после чего через Харьков, Тифлис и Рим в 1921 году также приехал в Париж. Малянтович вместе с сыном поселился в Екатеринодаре, причем оставался там и после прихода Красной Армии.

В Москве и Петрограде остались – или через некоторое время туда вернулись – в основном те, кто считал себя защищенным благодаря старым связям и приятельским отношениям с представителями новой власти, то есть те самые «политические защитники» левой ориентации, в частности Муравьев, Ходасевич, Жданов^[9], Оцеп^[10], Тагер^[11] и другие. В то же время советскому правительству были нужны квалифицированные кадры, в том числе юристы, поэтому многие из оставшихся оказались востребованными например, бывший бундовец И.С. Урысон^[12] несколько лет работал консультантом Наркомюста и писал для него проекты важных документов. Через какое-то время возобновилась научная и преподавательская работа в университетах и научных обществах. А в 1921 году была провозглашена Новая экономическая политика (НЭП), и в страну хлынули иностранные концессии, каждой из которых были нужны консультанты – проводники в загадочном мире советского законодательства и судебной практики, владеющие иностранными языками. Именно «старые юристы» и стали такими проводниками, что позволяло бывшим присяжным поверенным неплохо зарабатывать, сочетая частную адвокатскую практику с юрисконсультской работой.

Именно в это время, в 1921 году, советское правительство в лице председателя Исполкома Моссовета Каменева, наркома юстиции Курского и наркома просвещения Луначарского (брата известного присяжного поверенного) осознало, что «коллегии правозаступников» в условиях повышенного спроса на юридическую экспертизу окончательно утратили всякую эффективность, а расцветшей буйным цветом «подпольной адвокатуре» пора положить конец. К созданию новой, советской адвокатуры решили привлечь оставшихся в России «зубров» – Муравьева, Малянтовича (специально «вызванного» из Екатеринодара в Москву) и других. По словам Муравьева, именно он предложил сам термин «коллегия защитников»^[13].

В первый состав Московской губернской коллегии защитников (далее МКЗ), первое заседание которой состоялось 8 октября 1922 года в здании МГУ на Моховой улице, вошло 320 человек. Более половины из них были в прошлом московскими присяжными поверенными или помощниками присяжных поверенных (еще какое-то число входило в состав присяжной адвокатуры в других городах). Открывавший заседание председатель Московского советского народного суда И.А. Смирнов^[14] (он был председателем Комиссии по приему членов коллегии), в частности, сказал:

«Разнообразны были этапы, через которые прошли судебные учреждения, и столь же разнообразны были формы организации защиты. Вы знаете основную причину этого – гражданскую войну. Вы помните, что после Октябрьской революции рабочий класс встретил на своем пути огромные препятствия, казавшиеся неодолимыми. Многие ученые юристы, выступавшие ранее на кафедре буржуазных судов, не пожелали работать в советском суде, не пожелали помочь рабоче-крестьянской власти.

В этот самый трудный период для строительства суда к нам пришла работать группа юристов. Рабоче-крестьянская власть не может забыть их неоценимой услуги, когда они вместе с нами питались овсяной похлебкой и помогали строить и укреплять советский суд.

<…>

Нужно было, чтобы жестокие уроки гражданской войны, голод и самоотверженная защита советской власти самими трудящимися изменили к нам отношение интеллигенции и вместе с ней и прежней адвокатуры, нужно было многое продумать и пережить, многое изжить, со многим примириться, глубже понять и осознать революцию. Пришли, наконец, к нам и ученые юристы. Мы открыли им двери, мы им не ставим никаких препятствий, мы даем им полную возможность работать на пользу рабоче-крестьянского государства, наравне с нами и вместе с нами.

Мы ждем от адвокатуры не пышных слов, а простой, серенькой, будничной работы – внедрять в сознание масс наши законы.

В своей повседневной работе вы будете постоянно встречаться с коммунистами и вы убедитесь, как плодотворно окажется это общение. Вы вместе заглянете во все уголки, чтобы осветить их. И много предстоит вам работы – ответственной, тяжелой, но зато благодарной»^[15].

В первый состав президиума МКЗ были избраны 9 человек, «пять коммунистов и четыре из группы так называемой общественной адвокатуры»: Коренев, Постоловский, Малянтович и Ордынский (все четверо так или иначе фигурируют в материалах «дела общественников»).

В «Большой Богословской», как она еще называлась по старой памяти, аудитории МГУ отсутствовали несколько человек, которые должны были там быть, но уже успели поучаствовать в «освещении уголков» и поплатиться за это. Ровно за четыре месяца до заседания МКЗ, 8 июня 1922 года, в Колонном зале Дома Союзов начался процесс по делу «правых эсеров» – первый масштабный показательный процесс, проведенный советской властью (в силу того, что некоторые обвиняемые не признали своей вины, не раскаялись и выступали с трибуны с обличающими большевиков речами, этот опыт был признан неудачным, и самые известные из таких процессов прошли только во второй половине 1930-х, когда методы работы с обвиняемыми гарантировали их нужное поведение в суде). «Нераскаявшихся» защищала команда защитников под руководством Н.К. Муравьева, в которую также входили С.А. Гуревич, В.А. Жданов, Г.Л. Карякин, А.Ф. Липскеров, М.А. Оцеп, Г.Б. Патушинский, Б.Е. Ратнер и А.С. Тагер (почти все они упоминаются на страницах этой книги). Остальных обвиняемых – а по сути свидетелей обвинения – защищали советские деятели и защитники-коммунисты: Бухарин, Томский, РП. Катанян^[16], В.И. Вегер^[17], С.Б. Членов^[18] (трое последних состояли ранее в присяжной адвокатуре) и другие. В день начала процесса защитники из первой группы были названы в газете «Правда» «продажными профессионалами-адвокатами» и прожженными судейскими крючками»^[19].

В связи с беспрецедентным давлением на суд, оказанным при попустительстве, а скорее, по инициативе суда и властей (включая митинг в зале судебных заседаний с требованиями смертной казни для подсудимых и оскорблениями в адрес их защитников), Муравьев и его коллеги отказались от защиты. «Горе той стране, горе тому народу, которые с неуважением относятся к закону и смеются над людьми, этот закон защищающими!» – сказал перед этим Муравьев в своем выступлении, за что получил замечание «за оскорбление русского народа» от председательствующего Георгия Пятакова^[20]. Вскоре после завершения процесса Муравьев, Тагер и Жданов были арестованы и высланы ГПУ из Москвы в административном порядке (Муравьев и Тагер в Казань на 3 года, а Жданов в Рыбинск на 2 года), причем никаких конкретных обвинений им не предъявлялось – так, предполагаемое преступление Тагера состояло в том, что он «с момента Октябрьского переворота и до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-Крестьянской Властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних затруднений для РСФСР свою контрреволюционную деятельность усиливал»^[21]. Впрочем, дело было вскоре пересмотрено, и Муравьев с Тагером вернулись в Москву меньше чем через год; все трое были вскоре после возвращения приняты в МКЗ.

С годами число бывших представителей присяжной адвокатуры в МКЗ увеличивалось, но очень медленно, а их доля в общем составе постепенно снижалась. В 1927 году в МКЗ было почти 770 человек и 300 из них были «старыми» московскими адвокатами. Но в следующие два года общий состав вырос в полтора раза (1200 человек в 1928 году и более 1300 в 1929-м), в то время как количество «прожженных крючков» почти не изменилось (330 и 332 соответственно). Но и их периодически пытались «вычистить» (по вполне официально принятой тогда терминологии), особенно начиная с 1929 года – несмотря на то, что «буржуазные спецы» пользовались большим авторитетом у молодежи, а скорее, именно по этой причине. Вот как пишет об этом Н.К. Муравьев два года спустя:

«Летом 1929 года впервые обнаружилось желание группы лиц, случайно попавших в теперешнюю адвокатуру и имевших в партийном отношении некоторые грешки, нажить себе политический капитал, заняв непримиримую и, как эти лица хотели показать, весьма левую позицию по отношению к старой адвокатуре в составе советской Коллегии защитников и, в частности и в особенности, к группе старой политической защиты в теперешней Коллегии защитников. Это выразилось в объявлении какой-то самовольной комиссией, образовавшейся с нарушением всех правил о чистке персонала советских учреждений, вычищенными из адвокатуры около двухсот человек, в том числе и меня. Эта попытка была довольно скоро ликвидирована высшими властями. Тогда новый "глава" адвокатуры, политический проходимец Брук…^[22] решил спасать себя на наших спинах и вторично "очистил" от нас адвокатуру, причем привел это решение в исполнение ранее утверждения этого решения московским Советом, которому одному принадлежит по закону право отвода членов КЗ. Одновременно Брук. решил перевести адвокатуру на принудительную сплошную коллективизацию и провел через общее собрание адвокатов как запрещение частной практики, так и наш отзыв, на этот раз уже в составе не двухсот, а двадцати человек. Также и этот отзыв был отменен московским Советом весною 1930 года, а осенью этого же года постановлением НКЮ было разъяснено, что также и запрещение частной практики адвокатов-единоличников является незаконным. Проведя всю эту реформу и проделав все эти бесчинства. Брук формально ушел из адвокатуры. <…> Оказалось, что Брук только отошел в тень, продолжая за спиной нового председателя Буленкова^[23] проводить свою линию, переменив только способы действия и перейдя на доносы»^[24].

Вероятно, следствием таких доносов стало первое, насколько известно, коллективное уголовное дело, возбужденное в декабре 1930 года в отношении 11 членов МКЗ, – «дело общественников», материалы которого мы включили в эту книгу. Муравьев и П.Н. Малянтович не фигурируют среди обвиняемых, но по разным причинам: Муравьев смирился со своим отчислением из коллегии еще в январе того же года, а Малянтович был арестован одновременно с фигурантами «дела общественников», но обвинен в гораздо более серьезных преступлениях по большому делу «Союзного бюро меньшевиков» (в мае 1931 года его приговорили к 10 годам лишения свободы, но стараниями Муравьева приговор был отменен, а Малянтовича даже восстановили в МКЗ).

В это же время начались и «точечные» репрессии, обычно связанные не столько с адвокатской деятельностью обвиняемых, сколько с их далеким прошлым, как, например, по делу В.Ю. Короленко и первому делу И.С. Урысона. Таких дел было немного, и заканчивались они обычно ссылкой или несколькими годами лишения свободы.

К cередине 1930-х годов количественный состав МКЗ значительно снижается – в 1936 году в справочнике «Вся Москва» значилось 360 адвокатов, работающих в составе коллективов; по мнению американского исследователя советской адвокатуры Юджина Хаски, к этому числу нужно прибавить 140 человек, практиковавших частным образом (Хаски не объясняет, откуда взялась эта цифра)^[25]. Однако, несмотря на все чистки, в 1937 году в составе МКЗ оставалось около половины защитников, практиковавших до 1917 года – то есть большинство из покинуших ряды коллегии (напомним, что на пике, в 1929 году, в ней числились 1300 человек) были «новыми», по всей видимости, достаточно случайными кадрами^[26].

Все меняется летом 1937 года, когда начинаются массовые аресты среди членов МКЗ – сначала по разным, не связанным друг с другом поводам, а в ноябре – декабре, когда был арестован П.Н. Малянтович и его сын Владимир, в недрах ГПУ вызревает идея об «антисоветской контрреволюционной террористической организации в Московской коллегии защитников». Также возможно, что это было связано с арестом еще в апреле 1937 года Артура Плескова, который был членом ЦК РСДРП (меньшевиков) в 1919–1920 годы. Плескова расстреляли уже в октябре, но его имя (как и имя Муравьева, умершего своей смертью 31 декабря 1936 года) фигурирует практически во всех признательных показаниях остальных «заговорщиков».

Поскольку организация была виртуальной, ее конфигурация менялась у разных следователей и в показаниях разных обвиняемых. Неизменными оставались только цели – «свержение советской власти» и «установление в СССР буржуазно-демократического строя». Как именно организация намеревалась реализовать эти цели, так и осталось непонятным не только обвиняемым, но и следователям, прокурорам и судьям Военной коллегии Верховного Суда (последних, впрочем, этот вопрос интересовал меньше всех – написанные от руки приговоры с кратким содержанием обвинительного заключения занимают обычно две страницы). Вот, например, какой диалог состоялся у А.С. Тагера со следователем:

«Вопрос: Как же тогда мыслилось руководством Вашей организации претворить в жизнь свою программу?

Ответ: Это должно было вытекать, по мнению руководителей нашей организации, из внутрипартийной борьбы в ВКП(б).

Вопрос: Как это практически намечалось?

Ответ: Я, например, помню одну из бесед с Муравьевым. Он считал, что этот процесс должен произойти постепенно. Итоги внутрипартийной борьбы, итоги изменений политики ВКП(б) должны были неизбежно привести к позициям февральской революции. В общей своей форме это мыслилось как процесс постепенного перехода с одних рельс на другие.

<…>

Вопрос: Я требую от Вас совершенно ясного ответа, как предполагала Ваша организация изменение советского режима и установление режима буржуазно-демократической республики. Как Вы себе это дело мыслили?

Ответ: Я себе лично представлял, что это может произойти путем не очень быстрого, постепенного процесса.

Вопрос: Какого процесса, скажите это ясней?

Ответ: Я представляю себе, что Вам кажется это глупым. Но из глупого нельзя изобразить умного»^[27].

По своей политической ориентации организация могла быть меньшевистской, эсеровской, кадетской, кадетско-меньшевистской или меньшевистско-эсеровской – в зависимости от прошлой партийной принадлежности того или иного обвиняемого и «уличавших» его сообвиняемых. В некоторых делах это «объясняется» – словами обвиняемых – тем, что с какого-то момента в организацию решили вербовать всех, кто в прошлом принадлежал к какой-либо политической партии, не считая, разумеется, ВКП(б) (и это было сделано по совету «парижского руководящего центра»).

В качестве основных руководителей организации неизменно фигурировали только Муравьев и П.Н. Малянтович, но в разных показаниях к ним присоединялись и Мандельштам, и Тагер, и Долматовский^[28], и Никитин^[29], и Овчинников. Круг участников расширялся на протяжении всего 1938 года с помощью незамысловатой и хорошо отработанной технологии: каждый новый арестованный должен был не только подтвердить показания на остальных, но и назвать какое-то число новых имен. Именно таким образом кроме общеизвестного и состоящего из «старых» защитников ядра организации, в котором все действительно друг с другом общались, появились и адвокаты совершенно другого круга, более-менее случайно знакомые с основными фигурантами. Они в свою очередь называли своих знакомых, так что, если бы не заранее заданный формат «а/с к.-р. организации в коллегии защитников», этот круг мог бы расширяться бесконечно.

Основная линия истории организации выглядела, по мнению следствия, так.

В 1922 году, после создания МКЗ, в ней образовалась так называемая «общественная группа», объединявшая в основном «старых» адвокатов. Как мы знаем, такая группа действительно была создана, наряду с еще двумя – «революционной» (под руководством С.Б. Членова, ушедшего из адвокатуры на государственную службу, арестованного еще в 1936 году и расстрелянного в июне 1937-го, вне всякой связи с «заговором» в МКЗ) и «коммунистической». Свою задачу эта группа видела в организации оказания бесплатной юридической помощи трудящимся. Как и две остальные, группа была упразднена в 1926 году

Еще раньше, около 1920 года, было создано Московское юридическое общество, в основном занимавшееся организацией публичных докладов, скорее, академического свойства. Оно было закрыто властями в 1922 году, но в том же году начал выходить журнал «Право и жизнь», посвященный «вопросам права и экономического строительства». Журнал издавался до 1928 года одноименным издательством под редакцией проф. А.М. Винавера^[30], М.Н. Гернета^[31] и А.Н. Трайнина^[32]; с ним сотрудничали все заметные в то время правоведы, включая тех адвокатов, кто не пренебрегал научной деятельностью. В предисловии к первому выпуску в 1922 году редакция «Права и жизни» оптимистично писала:

«В момент искания точных объективных формул для новых общественных идей и отношений каждый из нас обязан сказать то, что диктует ему его опыт и знание, обязан внести в общее дело строительства новой России свою лепту, свое разумение и искреннее убежденное слово. Посвящая настоящий журнал теоретической разработке права, основанной на лучшем юридическим наследии прошлого и на учете новых политико-правовых идей, купленных ценой революционного опыта, освещая и изучая вопросы текущего законодательства и судебной практики, оценивая и критикуя беспристрастно и объективно новые, еще только зарождающиеся формы нашего правового уклада, по мере возможности учитывая все крупные факторы, направляющие путь правотворчества данного момента, мы надеемся посильно содействовать укреплению начал законности, и тем самым мы исполним долг, лежащий на русской юридической мысли».

Упомянутые три объединения – «общественную группу» в МКЗ, Московское юридическое общество и редакцию журнала «Право и жизнь» вместе с его постоянными авторами – следствие сочло легальными формами будущей нелегальной антисоветской организации. Когда к концу 1920-х годов все они прекратили свое существование, организация в лице ее лидеров, прежде всего Малянтовича и Муравьева, задумалась о дальнейшей тактике. В стране разворачивались первая пятилетка, «великий перелом», коллективизация и индустриализация (по концепции следствия, «старые» адвокаты, как и прочие интеллигенты, не верили в успех этого рывка и ждали его провала, чтобы перейти наконец к активным действиям при поддержке буржуазных стран). С назначением в 1931 году на пост наркома юстиции Н.В. Крыленко и даже несколько раньше, примерно с 1928 года, начались гонения на адвокатуру – не только на «старую», а вообще на адвокатуру как институт. Вот как описывал происходившее тогда в своих показаниях Тагер (хотя эти строки – часть его собственноручных показаний, в которых он объяснял причины антисоветских настроений в среде адвокатуры, полагаю, что его оценки в данном случае вполне искренни):

«Известно, какое большое значение партия придает надлежащей политике по отношению к интеллигенции вообще и отдельным ее частям, в частности врачам, инженерам, учительству и т. д. С адвокатами в этом отношении благодаря вредительской политике Крыленко – у Пашуканиса^[33] обстояло явно неблагополучно.

Адвокатура и защита были провозглашены ими лишь необходимым злом, которое лишь терпится в советском суде, но которое, вообще говоря, советскому суду вовсе не нужно. Участие защитника в состязательном процессе изображалось издевательски как участие в какой-то "меновой сделке". Совершенно несомненно, что под этой "революционной" терминологией проводилось по существу отрицание демократических элементов советского процесса, каким, в частности, является принцип процессуальной состязательности. Эта точка зрения не только провозглашалась теоретически со ссылкой на Пашуканиса, но с 1928 г. Крыленко начал насаждать эти теории и на практике. Достаточно указать на проекты УПК 1927 и 1928 гг., выработанные Наркомюстом и в значительных частях проведенные в жизнь в ряде вопросов, несмотря на отсутствие их законодательного утверждения. В особенности полно были осуществлены эти вредительские теории по отношению к защите. Защита и практически стала третироваться как ненужный и вредный придаток. Постепенно росло число процессов, в которых защитники перестали допускаться к участию в деле – вопреки прямому тексту закона – в народных судах с одной стороны и даже в Верховном Суде – при рассмотрении кассационных дел с другой стороны. Защитники добросовестно готовились к защитам, тратили на это время и труд, а затем им объявляли, что они суду не нужны. Из отдельных единичных фактов – это стало в тот период времени типовым явлением.

Совершенно несомненно, что эта политика Крыленко – ставившая и, по-видимому, имевшая целью поставить адвокатов в весьма унизительное положение и притом противопоставить их другим советским судебным работникам – питала в адвокатской среде чувство большого недовольства этой политикой, которую Крыленко и его сторонники изображали как особенность именно якобы советского отношения к вопросам защиты и адвокатуры. Именно поэтому эта политика и являлась вредительской политикой»^[34].

И тут у «заговорщиков» появился удобный случай. В 1931 году Тагер получил разрешение на временный выезд в Париж для лечения жены, которая потеряла зрение на оба глаза – в Советской России ей помочь не могли. В Париже жил и практиковал как адвокат брат Тагера, у которого они с женой и прожили восемь месяцев. По версии следствия, руководство антисоветской организации решило воспользоваться этой поездкой Тагера «для налаживания организационных связей с эмигрантскими кадетскими кругами». С этой целью то ли Муравьев, то ли Малянтович поручили ему встретиться с их бывшим коллегой по «политической защите» Маклаковым, а также, по некоторым версиям, с Н.В. Тесленко и А.Ф. Керенским.

«Муравьев мне дал указание по приезде в Париж установить связь с Маклаковым и передать ему, что наша нелегальная организация продолжает благополучно существовать и что во главе ее остались: Муравьев, Малянтович и Мандельштам. И, как я уже показал ранее, выяснить отношение различных французских политических группировок к процессам, происходящим внутри СССР, а также на какие из них (группировок) можно рассчитывать в смысле получения помощи в борьбе с большевистской диктатурой»^[35].

Тагер подробно описывал эту встречу, состоявшуюся якобы в ноябре 1931 года, и содержание беседы с Маклаковым (довольно абстрактного характера). С Керенским он, по его словам, только перекинулся парой слов. Впрочем, в суде Тагер отказался от этих показаний и заявил, что все его рассказы о встречах в Париже выдуманы от начала до конца. Установить, имела ли место эта встреча, мне не удалось (если она и состоялась, в этом не было ничего удивительного – хотя Тагер принадлежал к следующему поколению и не был близко знаком с Маклаковым, последний был легендарной личностью в адвокатских кругах).

По возвращении в Москву в 1932 году Тагер, по версии следствия, доложил руководству о результатах своей поездки. С Маклаковым они якобы договорились, что связь между организацией и «парижским центром» будет дальше осуществляться через М.Л. Мандельштама, который, бежав после революции за границу, прожил несколько лет в Париже, а в 1928 г. вернулся в Москву (при этом следствие ни разу не поинтересовалось у Мандельштама вопросом о поддержании им этой связи, зато сам он рассказал на допросе, что в Париже Маклаков его «бойкотировал, и я с ним не виделся. Он меня на лекции толкнул намеренно, крикнув, что я ему мешаю»^[36].

Чем после этого занималась организация – неясно, но в октябре 1936 года Малянтович якобы собрал руководство на квартире у Долматовского и «сообщил о полученной им из меньшевистских центров директиве о необходимости перехода к террору против руководителей партии и правительства. Директива была одобрена, но решено было передать ее на обсуждение ячеек организации» (эта формулировка повторяется практически дословно в нескольких протоколах допросов и очных ставок). Большинству никаких конкретных действий по подготовке террористических актов не вменяли; как и от кого Малянтович получил соответствующие указания, следствие выяснить не пыталось ни у него самого, ни у других.

Зато следствие предпринимало попытки связать организацию с «правыми» в руководстве страны: в показаниях нескольких обвиняемых есть сообщения о том, что у Малянтовича были доверительные личные отношения с М.П. Томским^[37], который был когда-то его подзащитным и поэтому передавал Малянтовичу некие закрытые сведения о положении в стране, которые тот неизвестным образом использовал для планирования антисоветской работы своей организации.

Кроме того, почти всех пытались обвинить, а некоторых и официально обвинили в шпионаже – как видно из дела А.Э. Вормса, это было несложно, так как практически все «старые» адвокаты, получившие дореволюционное образование (а кое-кто, как Долматовский, поучился и за границей), в тот или иной момент общались с иностранцами – именно к ним обращались различные посольства и концессионные предприятия за юридическими консультациями или при необходимости представления интересов иностранных граждан и компаний в советских судах. Например, А.М. Винавер сообщил на допросе:

«О всех более или менее значительных событиях и фактах из области права, экономики и политики секретного характера члены нашей организации сообщали Вавину^[38] для пересылки за границу. В 1936 году Трайнин передал Вавину подробные сведения о работе и взаимоотношениях между Прокуратурой СССР, а Тагер передал о работе Н.К.Ю. Вопрос этот имел большое значение последние два года и привлекал внимание зарубежных кругов, расценивавших положение и политику Наркомюста как известный барометр политической жизни в СССР: проводится ли в жизнь Конституция СССР и, если проводится, то как именно. Информацией по этим вопросам, в антисоветском, конечно, освещении, мы и снабжали Вавина, который передавал Шретеру^[39] для пересылки парижскому центру. Передавали мы сведения о работе правительственной комиссии по подготовке указанных в Конституции СССР пяти общественных кодексов. Передал я не подлежащую оглашению директиву высших советских органов об увольнении из всех государственных издательств СССР бывших членов антисоветских партий (кадеты, меньшевики, эсеры). Трайнин передал сведения о работе Всесоюзной Правовой Академии, о работе Верховного Суда РСФСР, о состоянии и деятельности советских судов. В частности, им были переданы полученные в Прокуратуре СССР секретные данные о количестве политических дел, рассмотренных в судах СССР, о подготовляющихся политических процессах»^[40].

По большому счету не играло никакой роли, вменялись ли обвиняемым такие пугающие преступления, как подготовка террористических актов и шпионаж, или нет. В подавляющем большинстве случаев самого их «участия» в деятельности организации и вербовке новых членов было достаточно для смертного приговора. Всех судила Военная коллегия Верховного Суда «с применением закона от 1.XII-34», принятого в день убийства Кирова постановления ВЦИК, согласно которому судебное разбирательство по «антисоветским» делам проходило в закрытом режиме и без участия сторон, а приговор не подлежал обжалованию и приводился в исполнение немедленно (обычно в тот же день). Большинство ключевых обвиняемых были расстреляны с апреля 1938-го по апрель 1939 года. 73-летний Мандельштам умер в тюрьме в феврале 1939 года, когда уже было готово, но еще не было подписано обвинительное заключение. Винавер получил 8 лет лагерей (и прожил два с половиной года после досрочного освобождения), а Владимир Николаевич Малянтович (брат Павла Николаевича) – 15. Как мне удалось выяснить, он умер в Воркутлаге только в 1947 году, 76-летним. Вероятно, последним по делу был расстрелян арестованный одним из первых Павел Николаевич Малянтович, проведя в московских тюрьмах больше двух лет.

Всего по делу о «контрреволюционной антисоветской организации в МКЗ» были осуждены по меньшей мере 70 человек^[41], почти все – к высшей мере наказания. Сведения, приводимые в работе Ю. Хаски, о том, что в 1938 году будто бы «только за одну ночь в Москве было арестовано 165 адвокатов»^[42], пока не находят своего подтверждения.

Если же говорить об общих цифрах, то на сегодняшний день мне известны имена более 220 человек, которые когда-либо практиковали^[43] в Москве и нынешней Московской области и были расстреляны в период с 1917 по 1953 год. Еще около 200 человек были приговорены в тот же период к другим видам наказания (лишению свободы, ссылке или высылке) или содержались под стражей, но были освобождены без предъявления обвинения (таких было немного, и практически все такие случаи имели место до 1936 года).

Если же говорить о тех, кто был членом МКЗ на момент ареста или незадолго до него, то их было не менее 130 среди приговоренных к ВМН и не менее 100 среди остальных.

За децимацией, произведенной в рядах московской адвокатуры в 1938–1939 годах, последовали реформы, призванные окончательно превратить ее в полностью подконтрольное исполнительной власти и партии бюрократическое учреждение. Новое Положение об адвокатуре, принятое в августе 1939 года (в нем впервые в российской истории появился юридически закрепленный термин «адвокат»), окончательно запретило остатки частной практики и упразднило коллективы, введя вместо них юридические консультации, напрямую управляемые президиумом коллегии и подотчетные ему. Численность МКЗ в период с 1937 по 1939 год увеличилась незначительно. На место репрессированных «старых» адвокатов пришли новые кадры, и количество членов партии за тот же период выросло с 58 до 160 человек. К 1950-м годам коммунистов в советской адвокатуре по всей стране было уже около 70 %^[44].

420 жертв, из них 220 убитых – много это или мало для относительно элитарной профессиональной группы в пределах одного, пусть и столичного, города? Я не знаю. Наверное, в масштабах всей истории большого террора, не говоря уже обо всей трагической истории России между двумя мировыми войнами, не так уж много. Но мне кажется, что сами по себе статистические данные мало о чем говорят – куда важнее понять, в том числе и в первую очередь на уровне судеб конкретных людей, что, как и почему с ними происходило. Именно это мы и постарались сделать в этой книге, не только публикуя материалы шести уголовных дел почти целиком, но и рассказывая о судьбах многих других в обширных примечаниях.

* * *

В заключение хотелось бы сказать несколько слов о том, как устроена эта книга.

Отбирая следственные дела для публикации (они расположены в хронологическом порядке по датам арестов), мы прежде всего постарались дать читателю представление о разнообразии поводов для репрессий, не ограничиваясь самыми известными именами. Кроме «дела общественников», важного для всей истории преследований в отношении адвокатской корпорации, сюда вошли дела, в которых жертвы были обвинены в давних порочащих связях с подозрительными элементами (Короленко), шпионаже (Вормс), антисоветской пропаганде (Бать), и, наконец, в контрреволюционном заговоре и подготовке террористических актов (Малянтович и Овчинников).

Дела приводятся с незначительными сокращениями. За исключением опущенных мелких делопроизводственных деталей, пропуски обозначаются так: <…>. Опечатки и мелкие грамматические и пунктуационные ошибки в основном исправлены без указания; синтаксические ошибки и некоторые характерные написания сохранены.

Я постарался подготовить краткую биографическую справку (в постраничных сносках) по каждой встречающейся в тексте персоналии, кроме общеизвестных. Это относится и к фигурирующим в материалах дел сотрудникам НКВД^[45]. Отсутствие биографической сноски означает, что о соответствующей персоналии не обнаружено какой-либо значимой информации.

Я хотел бы выразить огромную признательность организациям и людям, без помощи которых издание этой книги оказалось бы невозможным: это Центральный архив ФСБ России, Государственный архив Российской Федерации, Международный Мемориал, «Открытый список», Инна Башкирова, Роман Войтехович, Иван Егоров, Сергей Лукашевский, Ирина Малянтович, Екатерина Мишина, Геннадий Рыженко и Наталья Шленская.

Дмитрий Шабельников

Независимый исследователь,

автор проекта «Защитники, которых никто не защитил»^[46]

Защитники на Шахтинском процессе (1928).

Сидят за длинным столом, слева направо по часовой стрелке:

В.Н. Малянтович (умер в лагере), С.П. Ордынский, Э.А. Левенберг (осужден к 10 годам ИТЛ), А.М. Рязанский (расстрелян), И.Н. Плятт, Л.Ф. Добрынин, неизвестный, А.Э. Вормс (стоит; умер в тюрьме), Л.Г. Пятецкий-Шапиро (расстрелян), А.М. Долматовский (расстрелян), М.А. Оцеп, А.А. Смирнов, Л.А. Меранвиль-Десентклер (расстрелян), Л.И. Розенблюм (репрессирована), Н.В. Коммодов, В.Ю. Короленко (расстрелян)

«Дело общественников» (1930)

Первое дело, которое мы решили включить в этот сборник, отличается от остальных по многим параметрам: оно самое раннее хронологически (1930 год), возбуждено в отношении сразу 11 человек, а главное – окончилось для них всех благополучно. Несмотря на грозную формулу обвинения, в отношении семи человек дело было прекращено, а в отношении четверых, приговоренных к трехлетней высылке (лишенных права проживания в крупных городах), приговор был вскоре пересмотрен, а наказание – отменено. Однако мы сочли необходимым включить его в это издание как минимум по двум причинам.

Во-первых, это уникальный источник сведений о жизни московской адвокатуры в 1920-е годы, причем в 1930 году, когда происходили допросы обвиняемых, они еще имели возможность говорить то, что считали нужным, – и даже выражать несогласие с «отдельными мероприятиями» советской власти (разумеется, все равно необходимо делать поправку на то, что этим людям угрожают серьезные сроки), – а следователи, в отличие от времен Большого террора, обычно еще записывали их слова в протокол, вместо того чтобы подгонять формулировки под пункты обвинительных заключений. Во-вторых, это дело – своего рода репетиция дела о «контрреволюционной антисоветской кадетско-меньшевистской организации в Московской коллегии защитников» (иногда она называлась также эсеровско-меньшевистской или просто меньшевистской; хотя официально коллективного дела с таким названием не существовало, все его фигуранты обвинялись в членстве в одной и той же никогда не существовавшей организации), которое началось в 1938 году и закончилось гибелью десятков московских адвокатов.

Оба дела были направлены на одну и ту же группу людей – бывших присяжных поверенных, которые, в отличие от большинства своих коллег, решили в начале 1920-х годов влиться в новую, советскую адвокатуру (а некоторые и стояли у ее истоков). Большинство из них были «общественниками», или «политическими защитниками», и до революции, имея либеральные и (или) левые убеждения, от кадетов до эсеров, защищали бастующих рабочих, бунтующих крестьян, представителей национальных и религиозных меньшинств и, наконец, революционеров, включая многих большевиков. Придя в 1922 году в коллегию защитников, они пытались по сути заниматься тем же самым, участвуя в работе Московского комитета Политического красного креста и берясь за защиту политических обвиняемых – «правых эсеров», меньшевиков, «вредителей» и так далее. Однако прославившие их в начале века адвокатские навыки в условиях революционной, а затем социалистической законности оказывались все менее эффективными. Как видно из материалов дела, в самом начале этот круг «ЧКЗ» сразу после создания коллегии оформился в виде «общественной группы» (или фракции), пытавшейся отстаивать свои интересы в борьбе – в основном аппаратной – с так называемыми «революционной» и «коммунистической» группами, влияние которых постепенно росло. В 1926 году все группы были упразднены, но «общественники», естественно, продолжали состоять друг с другом в дружеских и коллегиальных отношениях. В 1928–1929 годах численный состав коллегии значительно вырос за счет новых кадров, и если при создании МКЗ в 1922 году доля бывших присяжных поверенных составляла в ней около половины, то к этому времени – 20–25 %.

Интересно, что состав группы обвиняемых по «делу общественников» 1930 года представляется довольно случайным – только один из них, А.М. Никитин, станет активным членом мифической антисоветской организации в конце 1930-х. Однако в их показаниях звучат имена многих людей, которых будут преследовать через восемь лет, в первую очередь это братья П.Н. и В.Н. Малянтовичи, А.М. Долматовский, А.С. Тагер, а также Н.К. Муравьев, которого «спасла» только смерть в конце 1936 года. Впрочем, П.Н. Малянтовича арестовали в день вынесения приговора по «делу защитников», 13 декабря 1930 года, обвинили в принадлежности к «Союзному бюро меньшевиков» и 10 мая 1931 года приговорили к 10 годам лишения свободы^[47]; однако благодаря вмешательству Н.К. Муравьева и высокопоставленных чиновников, пока еще почтительно относившихся к его заслугам «политического защитника», уже 20 мая приговор был отменен, а в ноябре того же года Малянтовича восстановили в коллегии защитников^[48]. В.Ю. Короленко, который сам дает показания в конце дела, арестовали по другому коллективному делу еще в апреле – мае 1930 года, а 13 августа того же года осудили к расстрелу с заменой на 10 лет концлагеря. Наконец, И.С. Урысон на момент появления «дела общественников» находился в ссылке в Нижнем Новгороде по приговору, вынесенному 9 января 1929 года, – в связи с фантасмагорическими обвинениями в подстрекательстве к покушению на Сталина, выдвинутыми агентом ОГПУ Гринберг. В «деле общественников» он не фигурирует в качестве обвиняемого, однако из материалов его собственного дела ^[49] известно, что в августе 1930 года его арестовали в Нижнем Новгороде и этапировали в Москву; в отношении него было составлено обвинительное заключение, аналогичное заключению по «делу общественников» (на две недели раньше), но приговора в отношении него нет ни в одном из дел. Срок ссылки Урысона был впоследствии сокращен, и в апреле 1932 года он вернулся в Москву – до следующего ареста в январе 1938 года.

Дело № Р-35440^[50]

по обвинению Умнова^[51] Павла Георгиевича и др.

Список лиц, привлеченных по архивно-следственному делу:

1. Богданов М.И.

2. Гринберг И.Н.

3. Никитин А.М.

4. Динесман И.Ю.

5. Коренев П.П.

6. Пинес И.Г.

7. Полетик М.П.

8. Патушинский Г.Б.

9. Розенблюм А.Б.

10. Ум<н>ов П.Г.

11. Филатьев Г.В.

л. д. 8—10

Протокол допроса

Филатьева Георгия Викторовича^[52]

от 14 августа 1930 года

<…>

из дворян г. Рыбинска Нижне-Волжского края, русский

<…>

Состоял в партии народных социалистов^[53] с 1917 по 1918 год. В других партиях не был. До войны 1914 года и до Февральской революции – присяжный поверенный.

Г.В. Филатьев. 1930

<…>

С Февральской революции до Октябрьской революции: товарищ Московского городского головы с августа м-ца до октября 1917 г. В Октябрьскую революцию: юрисконсульт в Земгоре^[54]. С Октябрьской революции по настоящий день: то же до начала 1919 г. В 1919 г. работал в кооперации; в конце 19 в Электротресте зав. юридической частью. В марте 20 г. был арестован за участие в «Союзе Возрождения»^[55]. До 1 января 1921 г. находился в концлагере. С янв. 21 по авг. 21 консультант Наркомзема, затем зав. юротделом Мозо^[56] до средины 22 г. С марта-апреля 22 г. юриск. «Волголеса» до 15.01.28 г. В 25 г. вступил в коллегию защитников. С 10.02.30 г. в «Северолесе» юрисконсультом.

<…>

В марте 20 г. был арестован за участие в «Союзе Возрождения» и в августе 20 г. был осужден к заключению в конц. лагерь на все время гражд. войны, с последующим определением срока в 2 года. С февральской революции я принимал деятельное участие и вошел в состав Комитета общественных организаций, где был и заместителем председателя. Я состоял гласным Моск. Городск. Думы и в августе был избран Товар. Городск. Головы. В 1924 г., а может быть, и в 1925 г. я вступил в Московский Комитет Защитников^[57] и состоял членом так назыв. общественной группы до роспуска группы. Группа имела целью перенести в коллегию лучшие традиции дореволюционной общественной адвокатуры. Она с самого начала приняла твердое решение заниматься исключительно адвокатскими вопросами и ни в коем случае не общеполитическими и быть строго лояльной. Это решение всегда проводилось, и я считаю, что ни разу не было нарушено. Я не припоминаю ни одного случая нарушения. Думаю, что если бы такой случай имел место, он вызвал бы протест.

После роспуска «общ. группы», т. е. после 1926 г., некоторые быв. члены «общ. группы» собирались для обсуждения чисто профессиональных вопросов. Насколько я помню, такие собрания происходили на квартире у Ордынского^[58], Коренева, Долматовского; у последнего собрания бывали очень редко. Собирались мы по вопросам о перевыборах в президиум по поводу кандидатур. На этих собраниях обсуждались и поддерживались кандидатуры лиц, не входящих в «общественную группу». На таких собраниях обсуждались и вопросы коллективизации^[59], чистки, а также некоторые дисциплинарные дела, по которым президиумом были вынесены приговоры.

Для обсуждения каких-либо политических вопросов такого рода собрания быв. «общественников» никогда не созывались. Вообще, я не помню ни одного случая, когда на таких собраниях затрагивались бы политические вопросы.

Записано с моих слов, мною прочитано —

Филатьев [подпись]

Допросил Белостоцкий [подпись]

л. д. 11-13

Протокол допроса

Филатьева Георгия Викторовича

от 19 августа 1930 года <…>

<…>

Сначала большинство из нас было против создания коллективов и стремились к сохранению частных кабинетов^[60]. Это было в самом начале. Позже мы согласились с необходимостью создания коллективов, но выдвигали проект организации коллективов высококвалифицированных специалистов, имея в виду получить санкцию НКЮ^[61] на организацию такого коллектива. Вопрос этот был затронут на одном из наших совещаний, но персональных списков мы на такого рода совещаниях не обсуждали.

Из числа лиц, присутствовавших на таких совещаниях в упомянутых выше квартирах, я помню следующих: Корнеева, Ордынского, Динесмана, Когана, Долматовского, Малянтовича, Постоловского^[62], Икова^[63], Богданова; бывали и другие, но я сейчас не помню остальных, кто еще бывал на таких совещаниях.

Об упомянутых выше совещаниях мы предварительно никогда не ставили в известность президиум Коллегии. Думаю, что Президиум знал о наших совещаниях. Даже не сомневаюсь в этом, так как мы никогда не скрывали, что собираемся для обсуждения разных вопросов.

Лично я никогда не считал такие собрания на частных квартирах нелегальными. Если бы это было так, то я никогда в таких собраниях участия не принимал бы.

Насколько я помню, на такого рода совещаниях никогда политические вопросы не затрагивались. Я не припоминаю ни одного случая, когда кто-либо из присутствовавших на такого рода совещаниях высказывал бы свое недовольство существующим строем и говорил бы о каких-либо политических стремлениях.

Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись]

Допросил Белостоцкий [подпись]

л. д. 21—23

Протокол допроса

Филатьева Георгия Викторовича

от 26 августа 1930 года

Я не нахожу, чтобы мы, собиравшиеся на упомянутых выше совещаниях, оказывали бы какое-либо противодействие мероприятиям партийной части президиума. Только по некоторым вопросам мы с ними не соглашались и когда собирались, то после обсуждения таких вопросов выносили свое особое мнение. По каким именно вопросам мы с ними не соглашались, я сейчас затрудняюсь сказать.

<…>

Записано с моих слов, мною прочитано —

Филатьев [подпись]

Допросил Белостоцкий [подпись]

л. д. 24—25

Протокол допроса

Филатьва Георгия Викторовича

от 26 августа 1930 года

Узнав о том, что меня хотят арестовать, от своих дочерей, я некоторое время скрывался или, вернее, провел весь день на квартире одного знакомого, фамилию которого указать отказываюсь, т. к. не хочу его выдавать или подводить.

Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись]

Во время производства у меня на квартире обыска меня на квартире не было, т. к. я был на даче. По окончании обыска мои дочери спросили у агента, производившего обыск, о том, могут ли они предупредить меня относительно моего ареста, на что последовал положительный ответ со стороны агента. Вернее, на вопрос дочерей агент не дал им никакого ответа. Утром я приехал с дачи на службу, причем предварительно хотел зайти на свою квартиру У дома, в котором я проживаю, меня встретили дочери и предупредили о том, что меня приходили арестовать агенты ОГПУ

Последнее обстоятельство указано мною неверно и я его поправляю. Дочери меня встретили не у дома, в котором мы живем, а на Б.-Бал. вокзале, куда они специально приехали с тем, чтобы предупредить об аресте.

Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись]

Свои показания изменяю, я скрывался в течение дня или провел этот день, когда узнал, что меня хотят арестовать, у Владимира Николаевича Малянтовича^[64].

В этот день на квартире у Владимира Малянтовича его брата Павла Малянтовича не было. Владимир Малянтович пробыл со мною всего около получаса, оговариваюсь, вернее, около часа, а затем уехал в суд (Хамовнический). Куда он еще хотел заехать, мне об этом неизвестно, исключая лишь то, что он должен был из Хамовнического суда поехать на службу.

Когда я находился у Малянтовича Владимира, то ни я лично, ни Малянтович, ни мои дочери никому по телефону не звонили.

Записано с моих слов верно и мною прочитано.

Оговариваюсь, что мне со слов Малянтовича известно, что он в этот день должен был поехать в Хам. суд, затем на службу и оттуда на дачу. Куда же он ездил и к кому, кроме указанного, я не знаю.

л. д. 28—29

Протокол допроса Филатьева Георгия Викторовича

от 1 сентября 1930 года

<…>

Не помню точно с кем: Малянтовичем В. или кем-либо из членов моей семьи я говорил о возможных причинах моего ареста, причем высказав предположение, что меня хотят привлечь за прошлую к-р деятельность, за которую я был судим. При этом мы говорили о произведенных за последнее время арестах Громана, Чаянова, Кондратьева^[65] и возможно других лиц. Других разговоров у меня с Малянтовичем В. не было. Когда он утром ушел от меня, то я его потом больше не видел. Никаких поручений Малянтовичу В. я не давал и с какими-либо просьбами не обращался. Единственное, о чем я мог его просить, это позаботиться о моей семье.

О том, что в ночь, когда я должен был быть арестован, арестованы еще какие-либо лица, я во время пребывания на квартире Малянтовича В. не знал.

На квартире Малянтовича я пробыл до вечера, затем пошел к себе домой, откуда отправился на Лубянку 2 и явился в ОГПУ. На улице я в тот день никого из своих знакомых не встретил.

<…>

Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись] Допросил Белостоцкий [подпись]

л. д. 38

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

<…>

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Филатьев Георгий Викторович изобличается в достаточной степени в участии в к/р группировке, деятельность которой была направлена на свержение советской власти и восстановление народно-демократической республики.

<…>

л. д. 39-43

Дополнительные показания арестов. Филатьева

от 17.11.30 г.

<…>

Происходившие на квартирах собрания б. общественников были закрытые в том смысле, что состав их участников определялся предыдущим собранием. Вопросы для обсуждения намечались кем-либо из членов Президиума, затем могли ставиться каждым участником собрания.

Принцип отбора участников собраний: приглашались члены президиума данного состава и быв. члены президиума Коллегии из бывших общественников. Бывало не свыше 10 человек, из них: Коренев, Ордынский, Долматовский, я, Динесман, Коган, Богданов, последний раз был Духовской^[66], который намечался в члены президиума Коллегии, Постоловский, Малянтович, – больше не припоминаю. Члены собрания оповещались при встречах и, думаю, точно не знаю, по телефону. Формы оповещения не помню.

Обычно оповещал Павел Павлович Коренев. Сроки созыва собраний намечались на каждом последнем собрании или членом президиума Коллегии – это реже.

Вопрос: Почему ваша группа считала, что на ваших собраниях, закрытых, не могли участвовать не состоявшие в группе общественников?

Ответ: Считалось правильным, что обсуждение текущих вопросов адвокатуры должно происходить между лиц, одинаково смотрящих на эти вопросы.

Вопрос. Почему не было в вашей группе ни одного партийца?

Ответ: Потому что партийцы обсуждали эти вопросы на фракционных собраниях и часто проектировали решения вопросов неправильно, не в соответствии с директивами партии и правительства. Молодая, советская адвокатура не приглашалась на собрание группы общественников потому, что этот вопрос вообще не ставился.

Вопрос: Каким образом вашей группой осуществлялось давление на выборы в Президиум?

Ответ: Давления, с моей точки зрения, не было, но группа бывших общественников выдвигала на выборах свой список кандидатов, намеченных на наших собраниях.

Вопрос: Кто проводил подготовку к выборам?

Ответ: Все участники наших собраний путем беседы при встречах с членами коллегии. Велись эти беседы по усмотрению каждого.

Вопрос: Кто из членов вашей группы особенно возмущался советским правом, называя его полицейским?

Ответ: Огульного суждения о советском праве со стороны какого-либо члена нашей группы я не помню. Говоря в протоколе от 23.08.30 г. о чрезмерной прямолинейности и непризнании значения человеческой личности советской системой, я имею в виду доминирование интересов государства над человеческой личностью, которую сов. государство иногда ставит ниже интересов государства, ибо я считаю, что личность является самоцелью, государство же является средством для достижения наилучшего существования человеческой личности.

Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись] Допросил Новицкий [подпись] 18.11.30 г.

л. д. 44—47

Дополнительные показания арестов. Филатьева

от 16.11.30 г.

<…>

Вопрос: Были ли на этих собраниях когда-либо члены ВКП(б)?

Ответ: Нет.

Вопрос: Почему?

Ответ: Потому что собирались члены Коллегии защитников, мнение которых по адвокатским делам были приблизительно тождественны.

Вопрос: Значит, существовала идеологическая спайка? Ответ: Да. По определенным вопросам – адвокатским. Вопрос: А по прошлому?

Ответ: Все были присяжными поверенными.

Вопрос: Какие мероприятия Сов. власти и события критиковались на ваших собраниях особенно резко?

Ответ: В этих собраниях – я не помню. Вообще в других местах я критику вел, но не резкую, а благожелательную.

Записано с моих слов, мною прочитано – Филатьев [подпись]

Допросил Новицкий [подпись]

л. д. 48—51

Дополнительные показания арестов. Филатьева

от 20.11.30 г.

В Московскую Городскую Думу я был избран в декабре 1916 года по доверенности Консерватории. В течение месяца выборы были кассированы. После свержения самодержавия кассация выборов была аннулирована и состав гласных приступил к работе в марте или апреле 1917 года. Я состоял гласным до избрания нового состава гласных на основ. закона о всеобщ. избир. праве Правительства Керенского^[67]. В состав гласных последней Думы я был избран по списку народных социалистов и в августе м-це 1917 года был избран в состав Городской Управы в качестве тов. Городского Головы. Пробыл до роспуска.

Октябрьскую революцию я встретил отрицательно. Я полагал, что эта власть сохранится очень короткий срок, мне казалось, что она не соответствует желаниям народным. Я был сторонником учредительного собрания.

Если бы мне в первые дни Октябрьской Революции предложили подписку о согласии работать с большевиками, я бы отказался, т. к. в то время я был врагом Советской власти. Постепенно видя, что Сов. власть удовлетворяет желания народа и поэтому упрачивается, я постепенно пришел к выводу, что Советская власть имеет все основания для прочного существования, и свое отрицательное отношение к власти изменил на положительное.

<…>

Мои недовольства касались главным образом вопросов адвокатских, в частности, предполагаемого решения [лишения] Президиума К.З. прав дисциплинарного суда, принудительное введение коллективов сразу во все адвокатуры, а не постепенно и не добровольно, против нового проекта уголовного кодекса – проект т. Крыленко^[68]. О других случаях не помню, хотя возможно и, вернее, были.

Кругом близких мне людей я называю, главным образом, членов б. обществ. группы, бывших на наших закрытых собраниях. Кроме указанного мною в предыдущих показаниях недовольства мною в отношении прав человеческой личности, во мне поражает [порождают] недовольство тяжелые жизненные условия, в частности предоставление служащим худших условий жизни по сравнению с рабочими.

В качестве одного из сомнений, пребывающих во мне в связи с последним положением в строительстве, могу указать на сомнение в возможности выполнения пятилетки. Твердого убеждения в этом у меня не было за отсутствием надлежащей подготовки.

Отношение Советской власти к интеллигенции считаю неправильным, т. к. трудовая интеллигенция является частью рабочего класса такой же, как и раб. физического труда.

Вопрос: Исключаете ли Вы возможность контрреволюционной критики Сов. власти со стороны отдельных членов вашей группы на происходивших закрытых собраниях?

Ответ: Насколько я их, т. е. членов нашего кружка, знаю, то этой возможности не допускаю, но если они окажутся иными, чем я их знаю, такая возможность не исключается.

Вопрос: Как ваша группа б. общ. относилась к молодежи?

Ответ: Положительно.

Вопрос: Почему из ее среды никогда никто не был приглашен на ваше собрание?

Ответ: Ответить точно на этот вопрос не могу, т. к. этот вопрос не ставился. Возможно, что по причине рутины в группе по вопросу о составе ее. Случая рассматривания на собрании группы вопроса о классовом суде и его злой критики – я не помню.

Писано с моих слов верно, мною прочитано,

в чем и расписываюсь. Филатьев [подпись]

Допросил: Новицкий [подпись]

л. д. 60—68

Протокол допроса Никитина Алексея Максимовича^[69]

от 16 августа 1930 г.

<…>

Партийность и политические убеждения: в РСДРП с 1897 г. по 1917 г.

В февральскую революцию: Председ. Рев. Комитета и Моск. совета.

С февральской до Октябрьской революции: до июля месяца 1917 г. в Президиуме Моск. совета; с июля по октябрь состоял во Врем. правительстве министром почт и телеграфа^[70], а впоследствии по внутр. дел. Был арестован, но освобожден^[71].

А.М. Никитин. 1930

С Октябрьской революции: по январь 1918 г. числился юрисконсультом Центросоюза^[72]; в январе 1918 г. уехал в Ростов^[73], где состоял юрисконсультом Краевого союза потребительских обществ до декабря 1919 г… В декабре 1919 был избран председателем Кооперативного союза до 20 мая 1920 г. С 15 июля 1921 г. в Московском губернском союзе потребительских обществ.

В мае 1920 г. был арестован в Ростове н/Д^[74] и направлен в Москву в ВЧК по делу старого правления Центросоюза^[75]. Верховным трибуналом осужден 3 октября 20 г. к 15 г. концлагеря. 4 апреля 21 г. амнистирован.

В коллегию защитников я вступил в 1922 г. по образовании Коллегии, так как тогда признавалась общественная полезность работы в Коллегии и мной было получено указание на желательность вступления в коллегию защитников со стороны председателя Моск. Губ. Союза Потреб. О-в, где я занимал должность заведующего Юридическим отделом, т. к. это было необходимо для проведения дел в высших судебных органах и, кроме того, желательно было участвовать в оказании юридической помощи населению, каковая была возложена на новую адвокатуру В организационном периоде Коллегии Защитников я не участвовал, а вступил в состав ее уже после избрания президиума Коллегии защитников. При организации была открыто организована «общественная группа», единственной целью которой была помощь членам президиума от общественной группы при их работе в президиуме. Эта группа имела общие собрания в помещении президиума и имела нечто вроде бюро, заседания которого происходили на частных квартирах. Я помню, что эти собрания проходили чаще всего на квартире Ордынского и Коренева, раза два-три были у меня на квартире.

<…>

Во время председательствования в Коллегии защитников т. Вегера намечалось расширение работы Коллегии защитников на губернии, а также на фабриках и заводах. Возник вопрос о привлечении меня в члены президиума в Баум. консультации, где я работал, причем на этом настаивал заведующий тогда Баум. консультацией товарищ, фамилию которого я не помню. Об этом предложении я сообщил общественной группе, которая не возражала против моего вступления в Президиум Коллегии, так как тогда намечался уход из него т.т. Постоловского и П. Малянтовича. По вопросу о моем вхождении (или правильнее о моем привлечении в Президиум Коллегии) со мной беседовал т. Вегер, полагавший тоже полезным мое участие в работе Президиума, которому я и дал свое согласие. На совещании общественной группы, которая окончательно установила список кандидатов в Президиум, я не был, и на общем собрании коллегии защитников я был очень удивлен, когда оказалось, что я выдвигаюсь лишь в кандидаты к членам президиума, в каковые я и был избран. Т. к. в кандидаты был еще избран т. Ордынский, вопреки протестам коммунистической части коллегии, то к нам, кандидатам, создалось такое отношение, что нас не приглашали в заседания президиума и не включали в рабочие комиссии при нем.

<…>

Я хотел выйти из состава президиума, но потом решил остаться до конца избирательного срока. В это время я отошел от работы группы и мало посещал ее заседания, тем более что у меня началась работа по организации юридической секции при Центр. Кооп. Совете.

<…>

Так как я частной практикой не занимался и работа моя была исключительно юрисконсультская с экономическим уклоном, то я решил выйти из состава коллегии защитников, и с мая (приблизительно) 1928 г. я перестал уплачивать членские взносы и с 1 января 1929 г. автоматически выбыл из состава коллегии.

<…>

Следует также принять к сведению, что согласно постановления Верхсуда юрисконсультам запрещалось заниматься судебной практикой вне поручений своего учреждения или поручений общественных организаций. Поэтому и по этой причине у меня не оставалось поводов к дальнейшему участию в работах Коллегии или какой-либо ее части.

л. д. 70-75

Протокол допроса Никитина Алексея Максимовича

от 15 сентября 1930 года

<…>

Общественная группа, в частности, ее инициаторы комплектовали таковую из элемента старой адвокатуры, которые им были известны как лица, занимавшиеся в прежнее время не только частной практикой в своих интересах, но дорожившие общественной полезной деятельностью, следовательно, не принимали тех лиц, коих они считали не безупречными в отношении адвокатской этики. Если узнавали, что юрист был привлечен в старое царское время к ответственности, то его не принимали. Классовой установки в разрезе советской системы – не было. Инициаторами или, вернее, более активными работниками по организации общественной группы в начале и до последних дней были:

1. Малянтович Павел Николаевич

2. Постоловский Дмитрий Семенович

3. Соколов Николай Дмитриевич (умер)^[76]

4. Коренев Павел Павлович

5. Ордынский Сергей Павлович (умер)

6. Филатьев Георгий Викторович

7. Долматовский Аарон Моисеевич (в последующие годы)

8. Иков

9. Динесман (менее активен)

10. Никитин Алексей Максимович.

В прошлом этот актив общественной группы, они же члены президиума Коллегии защитников (кроме Динесмана, Икова и меня, я в одном из выборов был кандидатом примерно в 24–25 году), являлись по своему политическому убеждению и состояли в партиях.

1. Малянтович Павел, примыкал к партии социал-демократов, при советской власти остался беспартийным.

2. Постоловский, социал-демократ, член ЦК этой партии, избран был в 1903 г., принадлежал к большевистской в то время фракции, сейчас не член ВКП(б).

3. Соколов член социал-демократической партии и кандидат от партии в 4 госуд. думу. В октябре как большевик не участвовал.

4. Коренев – беспартийный, но не сочувствует Соввласти и системе, он по своему политическому убеждению не определенен, но можно сказать, что «народник».

5. Ордынский – кадет, член конст. демокр. партии, был одним из редакторов газеты «Русские ведомости»^[77].

6. Филатьев – народный социалист.

7. Долматовский – социал-демократ-меньшевик.

8. Иков – не знаю его политической платформы как в прошлом, так и сейчас.

9. Динесман – не знаю.

10. Я в 1893—4 году вошел в революционное движение к социал-демократии, в 1896 г. был арестован, просидев в одиночке 1 г. 5 мес., затем ссылка 4 года, в Нолинске^[78]. После этого уехал в Германию, где продолжал работать в Лиге содействия «Искре»^[79]. После съезда партии в 1903 г. был представителем от ЦК большевиков в Берлине вместе с т. Лядовым^[80]. В 1905 г. вернулся в Россию нелегально, примкнув к меньшевистской фракции. Был членом комитета с/д в Астрахани, в с/д работали совместно фракции меньшевиков и большевиков.

В 1906 г. в Москве был выбран в меньшевистскую фракцию – членом. В 1907 г. выехал на С. Кавказ для проведения съезда, по поручению ЦК. До 17 года я продолжал связь с меньшевиками. Во время Ленских событий^[81] я выезжал на место расстрела, где принимал горячее участие в деле рабочих, как революционер и как юрист. В 1917 г. в феврале м-це я был пред. ревкома, который захватил городскую думу, создав совет рабочих депутатов. Затем был первым председателем Московского Совета рабочих депутатов, впоследствии членом его президиума. Одновременно с этим был комиссаром Московского градоначальства. Во время выборов в Московскую Городскую думу на новом положении был выбран в думу из состава меньшевистской с.д. фракции. Затем был привлечен на работу товар. министра труда (министерство Скобелева^[82]), а затем вошел в состав Вр. Правительства в качестве представителя с/д 25 июля 1917 года.

25 октября (7 ноября) 1917 года был арестован в Зимнем Дворце, а затем был освобожден как социалист.

После этого я отошел от политической работы, вышел из партии и поступил на службу в качестве юрисконсульта – Ростовское на Дону Союз П.О., где и работал до прихода Красной Армии. Был арестован и доставлен в Москву. Арестован был по делу старого правления Центросоюза. Осужден на 15 лет, затем амнистирован по ходатайству группы рабочих.

<…>

Допросил Зусков [подпись]

л. д. 78

Постановление

о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Никитин Алексей Максимович изобличается в достаточной степени в участии в к/р группировке, деятельность которой была направлена на свержение советской власти и восстановление народно-демократической республики.

л. д. 79-82

Дополнительные показания арестованного Никитина А.М.

от 20.11.30 г.

После ареста и освобождения меня из Зимнего дворца и Петропавловской крепости через несколько дней из Петрограда я уехал в Москву, работал некоторое время при Центросоюзе юрисконсультом, каковым я состоял в Центросоюзе с 1909 г. В январе м-це 1918 года я уехал в Ростов-на-Дону и поступил на должность юрисконсульта в Доно-Кубано-Терском Т-ве Кооперативов, которые впоследствии были превращены в Ростовский-на-Дону Краевой Союз Потреб. О-в. Мой выезд в Ростов был вызван еще тем, что в Москве я был слишком популярен, и я остерегался возможных репрессий со стороны неорганизованной толпы как б. член Временного Правительства.

В Ростове-на-Дону я оставался вплоть до прихода Сов. властей – 20.05.1920 г. я был арестован и препровожден в Москву, где за сношение с добровольческой армией по вопросам кооператива был присужден Верховным Трибуналом к ВМН, но ввиду раскаяния с заменой к 15 годам. По амнистии 1920 года срок наказания был сокращен до 5 лет. После сильной болезни было возбуждено ходатайство, и я был освобожден совершенно по постановлению Президиума ВЦИКа от 4.04.21 г. С РСДРП^[83]я порвал с момента выезда моего из Петрограда после освобождения в 1917 г. Связь была порвана фактически без всякой фиксации. В Ростове в организацию я не вступал.

Мои расхождения с принципами Сов. власти продолжались вплоть до прихода сов. власти в Ростов н/Д, когда нужно было вполне определенно выяснить свое отношение к Советской власти.

Меня убедило широко развившееся движение под руководством Сов. власти в том, что это национальное движение и что впредь государственность может существовать только такой, какой она создалась за годы революционных боев.

Расхождений с политикой и мероприятиями Сов. власти у меня нет. Имеются субъективные теоретические суждения, вернее сомнения, в том, что в изолированной стране без революционного движения в других странах возможно полное осуществление поставленных в настоящее время Сов. властью и ВКП(б) колоссальных целей. Во всяком случае я себя считаю по эту сторону баррикад и осуществление этих целей явилось бы осуществлением еще в молодости моей поставленных жизненных целей.

В группе б. общественников я состоял до момента окончания срока выбора меня в кандидаты члена президиума Ч.К.З.^[84] Собрания б. общественников происходили на моей квартире, а также я бывал на этих собраниях в других местах в 21, 22, 23, 24 и 25 годах.

Позже, т. е. после роспуска группы общественников и моего ухода из Президиума, я в этих совещаниях не участвовал, т. к. с осени 1925 года я начал участвовать в организациях юрисконсультов, сначала при Центр. Кооп. Совете, а затем, с 1927 г., с организацией Бюро Юрисконсультов при Моск. Прокуроре участвовал в этих совещаниях. Был членом Президиума Бюро и Председ. Кооп. Секции.

С этих пор порвалась у меня фактическая связь с Коллегией Защитников и ее членами. Ничего общего у меня с Филатьевым, Малянтовичем и др. нет.

Писано с моих слов,

мною прочитано. Никитин [подпись]

Допросил: Новицкий [подпись]

л. д. 89-93

Протокол допроса Коренева Павла Павловича^[85]

от 15 августа 1930 г.

<…>

В 1905–1906 гг. в партии кадетов.

До Октябрьской революции – присяжный поверенный.

После Окт. р.: до сентября 1918 года в третейских судах; с сентября 1918 г. управделами и юрисконсульт Московской губернской кооперативной коллегии до января 20 г. До середины 20 г. юрисконсульт Московского кредитного союза кооперативов. Затем работал в Союзе кустарных артелей пом. инструктора и юрисконсультом до сент. 22 г. С этого времени на службе в коллегии защитников.

Осенью 1922 года я вступил в Коллегию защитников в Москве. Инициативная группа товарищей из прежней московской присяжной адвокатуры, которая была привлечена к обсуждению проекта об адвокатуре, пригласила и меня, предложив включить меня в список членов президиума образуемой коллегии. Этот список и считался списком общественной группы, т. е. тех прежних адвокатов, которые зарекомендовали себя в прошлом как общественные работники. Так продолжалось года два или три. Общественная группа входила в состав Президиума и вместе с большинством партийным вела всю организационную работу.

Кажется, в 1925 году часть членов коллегии защитников пожелала ввести в состав президиума других членов и образовать новую группу, получившую название «новой» или «революционной». Никакой разницы сколько-нибудь существенной в программе работы этой группы не было.

П.П. Коренев. 1930

На ближайшем общем собрании были выставлены и приняты общим собранием кандидаты обеих групп, и работа президиума продолжалась в прежнем направлении. Тогда возник вопрос о том, нужны ли вообще группировки внутри коллегии и, кажется, в 1925 г. состоялось постановление Президиума о прекращении группировок. После этого общественная группа прекратила свое существование. Само собой разумеется, что оставались в составе президиума я и мои товарищи, продолжали работу в том же направлении, как и раньше, т. е. выдвигая в работе Президиума общественную сторону работы коллегии защитников: развитие консультационной работы, оказание бесплатной юридической помощи, работа по пропаганде права и т. д. По поводу текущей деятельности Президиума, когда выдвигались новые вопросы, я и мои товарищи по Президиуму совещались предварительно. Совещания эти проходили у меня или у Ордынского большею частью.

<…>

л. д. 95-101

Протокол допроса Коренева Павла Павловича

от 18 августа 1930 г.

Я лично считаю, что наша страна переживает много несчастий в силу того, как мне кажется, что отдельные мероприятия сов. власти и коммунистической партии являются неправильными. Много несчастий можно было бы избежать, если бы сов. власть не проводила бы столь крутой и жесткой политики. В частности, в области крестьянства я считаю, что можно было бы избежать при правильной и своевременной политике сов. власти и коммунистической партии тех перегибов по отношению к крестьянам, которые были допущены и повлекли за собою много страданий.

Объективно политику советского правительства в целом считаю вполне правильной. Эта политика меня удовлетворяет, но мне кажется, что в данный период желательно было бы усиление революционной законности.

<…>

На таких совещаниях, происходивших у меня на квартире в 1930 г., на которых принимали участие Малянтович П. Н., Долматовский, Филатьев, Динесман, Коган, мы обсуждали или, вернее, обменивались по таким политическим вопросам, как коллективизация крестьянства, внешняя политика сов. власти, китайско-советские события, продовольственные и др. затруднения, переживаемые сов. властью, и т. д. В связи с вопросом о коллективизации крестьянских хозяйств говорили о возникающих волнениях, но их касались поверхностно, не вникая в детали.

Вопрос: Считаете ли вы законными совещания быв. общественной группы, после того, когда она была распущена (не будучи до своего роспуска вообще оформленной), которые в течение ряда лет проходили на частных квартирах?

Ответ: Подходя к этому вопросу с юридической точки зрения, т. е. с точки зрения закона, я считаю, что мы были не правы и делали противозаконное дело, устраивая свои совещания быв. общественной группы. Подходя же к этому вопросу с точки зрения целесообразности, я считаю, что мы должны были устраивать эти собрания для того, чтобы приходить на заседания Президиума коллегии защитников вполне подготовленными к разрешению своих профессиональных вопросов.

Вопрос: Все ли лица, участники совещаний, происходящих на частных квартирах, входили в состав президиума коллегии защитников?

Ответ: В состав президиума не входили Малянтович Павел Николаевич, Филатьев и Долматовский. Филатьев был членом ревизионной комиссии до апреля месяца 1930 г.

Вопрос: Известны ли вам политические убеждения Малянтовича П.Н.?

Ответ: Политических убеждений Малянтовича я не знаю и сказать об этом что-либо затрудняюсь.

Вопрос: Происходили ли совещания общественной группы у Малянтовича?

Ответ: Такие совещания на квартире у Малянтовича не происходили.

<…>

У Малянтовича на квартире я вообще бывал довольно редко. Весной 1929 г. у него на квартире по случаю приезда из Харькова Александрова Александра Михайловича, старого адвоката и члена коллегии защитников, быв. моего однокурсника, собрались: я, Малентович Павел и Владимир Николаевичи, Филатьев и еще кто-то из старых товарищей. В этот раз мы делились своими воспоминаниями о старом, Александров же рассказывал о том, как проходит коллективизация коллегии защитников на Украине. О коллективизации крестьянства в этот раз мы не затрагивали совершенно.

л. д. 102-110

Протокол допроса Коренева Павла Павловича

от 20 августа 1930 г.

<…>

В дополнение к моему показанию добавляю, что я и другие беспартийные члены Президиума считали необходимым обсуждать вопросы, возникавшие в коллегии, когда вопросы касались наиболее важных сторон деятельности коллегии. Я считаю необходимым вкратце перечислить эти вопросы, не ручаясь за точность хронологии. В 1927 году возбужден был вопрос об открытии по районам профсоюзных консультаций, причем вопрос был поставлен так, что консультации коллегии защитников должны быть выведены из помещений нарсудов, где они функционировали, и на их месте организовать профсоюзные консультации. Ввиду того что по положению о судоустройстве обязанность оказания юрид. помощи населению возложена на коллегию защитников^[86], такого рода прекращение или умаление работы общественного характера не соответствовало положению о судоустройстве и умаляло значение коллегии защитников, тем более что в постановлении, кажется, Губсуда было даже указание, что вообще оказание помощи членам профсоюзов выпадает из функции консультации коллегии защитников. Конечно, по такому серьезному вопросу, меняющему общественное лицо коллегии защитников, необходимо было выработать себе определенное отношение и, очевидно, было целесообразно продумать этот вопрос совместно.

В этот период времени председателем коллегии был т. Зорин^[87]. По его инициативе были вводимы некоторые реформы, но не все были удачны. Так, как будто неважная, но на самом деле существенная реформа заключалась в том, что по его предложению Президиум признал излишним заполнение в консультациях регистрационных карточек. Раньше (как это и в настоящее время в коллективах) консультант обязан был писать на карточке сущность вопроса и излагать более или менее обстоятельно данный клиенту ответ. Этим достигалась возможность контроля над работой консультантов и возможность достижения высокой квалификации ответов. Уничтожение этой обязанности консультанта вносило своего рода разложение в работу консультации. Вот другой пример, когда необходимо было выработать то или иное отношение.

Т. Зорин превышал свои полномочия, например, тем, что устранил зав. консультации собственной властью, без постановления президиума, и вообще был целый ряд такого рода вопросов, которые были возбуждаемы неправильной деятельностью председателя.

В Губернском Суде возник вопрос об упразднении дисциплинарной власти президиума и передачи таковой в Президиум Губсуда. Ввиду того что изъятие дисц. власти из ведения Президиума коллегии коренным образом нарушало основной закон коллегии, беспартийная часть президиума подала особое мнение, которое и было выработано на совещании. Впоследствии этот вопрос был признан неправильно возбужденным и дисц. власть президиума сохранена.

Таков же был вопрос о введении комплекта^[88] вопреки положению о судоустройстве. Раз этот вопрос был поставлен, приходилось обсудить его и определить свое отношение. Между тем, кажется, по инициативе Губсуда было предложено Председателю (а не Президиуму) представить к отчислению значительное число (кажется, больше половины) членов коллегии. Узнав об этом, беспартийные члены Президиума просили председателя, чтобы члены Презид. были допущены к этой работе. Однако списки были составлены без участия Президиума и препровождены в Моссовет, на предмет отозвания. Считая такого рода действия неправильными, беспартийные члены Президиума опротестовали их перед Моссоветом, лично явясь к члену Моссовета тов. Козлову Моссовет не дал движения этим спискам.

Равным образом неправильно была проведена чистка комиссии Губсуда самостоятельно членов коллегии, без вызова их, причем предназначалось к чистке более 200 членов ЧКЗ. Эта чистка была признана также неправильной, произведенной не в порядке, указанном в работе, и в заседании коллегии Наркомюста т. Лист назвал ее «Шемякинским судом»^[89].

В то же время поставлен был на очередь вопрос о коллективизации Коллегии. В постановлении общего собрания в январе 1929 года была принята резолюция, затем проработанная особой комиссией, где признавался необходимым переход на коллективные формы работы, причем в основу положена была добровольность перехода в коллективы. Было выработано президиумом положение о коллективах, где проводился этот принцип добровольности. Однако президиум стал отказывать группам товарищей, подавшим заявление о желании образовать коллектив, и стал организовывать коллективы, назначая туда ЧКЗ по своему выбору. Так как идея коллективизации уже была усвоена всей коллегией, то была подана масса заявлений о вступлении в коллектив и, очевидно, без всякого давления громадное большинство войдет в коллективы, а остальная часть будет работать в качестве юрисконсультов. Так совершенно мирно и безболезненно должен был совершиться переход на коллективную работу.

Вновь вошедший в Президиум т. Брук дал иное направление этому вопросу Президиум, а затем и общее собрание приняло решение запретить практику после 15 января с. г. и в то же время пополнять коллективы. Этим постановлением создалось тяжелое материальное положение для значительного числа членов коллегии защитников, еще не вошедших в коллектив (хотя и подавших об этом заявления). Они остались без работы. Между тем то предложение, которое делали беспартийные товарищи по опыту, кажется, Ленинграда и Харькова, заключавшееся в том, чтобы принять всех желающих в состав коллективов, устранило бы это ненормальное явление. На практике к этому же и пришли, так как в коллективы были приняты все члены коллегии защ., заявившие желание, кроме группы инвалидов и явно неспособных к работе товарищей (человек 30–50).

<…>

Вот почему, считая, что с формальной стороны такого рода совещания и были известным нарушением закона, но они вызывались необходимостью и осознанием своей ответственности за принимаемые решения.

Еще раз подтверждаю, что цели совещаний были исключительно деловые по вопросам профессиональным. Эти вопросы были так важны и порой так сложны, что отнимали все время, и никаких других разговоров и не бывало. Но, конечно, бывали случаи, когда мы обменивались впечатлениями о текущих событиях, но кроме обыкновенного, я бы сказал, обывательского обмена мнений здесь ничего не было. Допускаю, что при этом обмене мнений высказывалось критическое отношение к тому или другому событию или мероприятию, но конкретные, отдельные случаи на память мне не приходят.

Я не помню также, чтобы кто-нибудь из присутствующих на совещании выражал недовольство Соввластью.

Записано собственноручно – Павел Коренев [подпись]

Допросил – Белостоцкий [подпись]

л. д. 122

Заявление [б/д] в ОГПУ Коренева Павла Павловича

1930 года августа 31 дня после предупреждения следователем о том, что он располагает показаниями целого ряда лиц о принадлежности моей к контрреволюционной организации, я настоящим заявляю и категорически утверждаю, что ни к какой контрреволюционной организации не принадлежал и контрреволюционной деятельностью не занимался.

Если мое заявление окажется ложным, то я считаю себя достойным самой серьезной меры наказания.

Павел Коренев

л. д. 127

Выписка из протокола заседания Коллегии ОГПУ (Распорядительное)

от 9 октября 1930 г.

Слушали:

Дело № 102760 по обвин. гр. Коренева Павла Павловича по 58/4 ст. УК. Ар. сод. в Бут. т-ме.

Постановили:

Коренева Павла Павловича из-под стражи освободить под подписку о невыезде из гор. Москвы. Дело следствием продолжать.

л. д. 128

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

<…>

Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Коренев Павел Павлович в достаточной степени изобличается как активный член контр. революционной группировки, деятельность которой была направлена на свержение советской власти и создание демократической республики.

л. д. 138-140

Протокол допроса Патушинского Григория Борисовича^[90]

<…>

С 1904 по 1917 г. был членом партии народных социалистов.

До войны 1914 г.: в Иркутске, занимался адвокатурой.

С 1914 г. до Февральской революции: на фронте в качестве прапорщика до начала революции

В Февральскую революцию: в Ленинграде членом особой комиссии по расследованию злоупотреблений в военном ведомстве^[91].

С Февральской революции до Октябрьской: прокурором Красноярского окр. суда со 2 августа 1917 г. до конца сент. 1917 г.

С Октябрьской революции по настоящий день: с 18 по нач. 1920 г. прис. пов. в Иркутске. В 1920 г. членом Политического центра^[92]. Работал при Иркутском университете.

В Москве с 1921 г. (конца) раб. [нрзб] ст. юрисконсультом синдиката «Уралмет»^[93]. С 28 г. до 30 г. занимался адвокатурой. До 11 апр. 30 г. был безработ. С 11 апреля 1930 г. работал юрисконсультом в «Новостали» по наст. время.

В феврале 1918 г. при Соввласти в Томске был арестован и содержался под стражей до июля 1918 г., т. е. до прихода белых, [нрзб] чехословаками Томск^[94]. В 1920 г. был вторично арестован в Иркутске ЧК и после недельного содержания под стражей направлен в Омск и освобожден.

<…>

В коллегию защитников Московской губ. я вступил в 1924 г., насколько могу припомнить, в ноябре месяце, но заниматься адвокатской практикой как основной профессией стал только в феврале 1928 года, когда, за ликвидацией синдиката «Уралмет», потерял службу.

Г.Б. Патушинский. 1930

Я причислял себя к общественной группе, которая существовала несколько лет совершенно официально наряду с коммунистической фракцией. Но собраний общественной группы я не посещал. Объясняется это тем, что к тому времени, когда я снова стал адвокатом, так сказать, в чистом виде, эта группа, равно как и образовавшаяся перед самым роспуском группировок в коллегии защитников так называемая группа революционной адвокатуры, уже прекратила свое существование. Из московских адвокатов я бывал, и то очень редко (не более 3–4 раз за 8? лет моей жизни в Москве), только у Н.К. Муравьева^[95] и П.Н. Малянтовича. Посещения мои названных товарищей никогда не были связаны с делами б. общественной группы или с положением дел в Президиуме Коллегии защитников, а носили исключительно профессиональный характер. К Н.К. Муравьеву я иногда обращался за консультацией по судебным делам и однажды обратился к нему с просьбой выступить в Моск. Губ. Суде по одному делу, по которому Народным Судом было вынесено определение, неправильно освещавшее мои действия как защитника. П.Н. Малянтович несколько раз передавал мне защиту своих клиентов. Для совещаний по поводу таких защит и переговоров по делу я всегда сам заходил к П.Н., не допуская, чтобы он, как старший по возрасту, приходил ко мне. Решительно заявляю, что эти посещения никакого другого, кроме профессионального и делового, характера не носили. Из членов Президиума последнего состава я был один раз у П.П. Коренева и один раз у И.Ю. Динесмана. У П.П. Коренева я был после процесса ЧКЗ Гурского^[96], которого я защищал. Товарищи, интересовавшиеся этим процессом, пожелали выслушать от меня доклад. Кроме меня у П.П. Коренева были тогда Коган Г.М. и Динесман. Быть может, еще кто-нибудь из адвокатов был тогда у тов. Коренева, но я теперь этого с точностью сказать не могу В то время я не придавал этому никакого значения, а потому и не запомнил. П.Н. Малянтович пришел тогда к П.П. Кореневу очень поздно, к концу моего доклада. Его этот процесс особенно интересовал потому, что в приговоре суда по делу Гурского и других была упомянута и его фамилия (это обстоятельство, как мне известно, он опротестовал, и суд, вернее председательствовавший, наложил резолюцию, устранявшую всякие обидные для П.Н. предположения). Положительно заявляю, что в этот вечер в квартире П.П. Коренева разговоров на политические темы не велось. К И.Ю. Динесману я был приглашен также в связи с одним процессом, в котором я выступил в качестве защитника. Это процесс бандитов шайки Пашки-Цыгана (Кузн… [нрзб]). Личностью главного подсудимого заинтересовались многие московские писатели, в том числе и один наш товарищ, написавший на эту тему небольшой психологический очерк, который и прочитал на вечере у И.Ю. Динесмана. Кроме меня и автора очерка, никого из адвокатов, если не ошибаюсь, тогда у И.Ю. Динесмана не было.

С уверенностью могу сказать, что члены Президиума Г.М. Коган и П.П. Коренев там не были. Присутствовали люди, мне совершенно неизвестные и не принадлежащие к адвокатской среде. Разговор в течение всего вечера вращался исключительно около процесса Пашки-Цыгана и его личности.

Н.К. Муравьев вышел из общественной группы еще до ее роспуска. Знакомством и близостью с ним, а также с П.Н. Малянтовичем я могу только гордиться, как знакомством с лучшими представителями старой политической защиты, но, к сожалению, это знакомство не было особенно близким, так как я сам не москвич и до своего приезда сюда с ними никогда не встречался.

Общественная группа существовала всегда вполне легально, была признана Московским Советом, с ней считались представители Советской власти и партии (согласовывались кандидатуры членов Президиума от этой группы). Поэтому я бы не стал ни скрывать, ни умалять своей близости к общественной группе. Но если я с ней не соприкасался и не принимал участия в ее работе, то это объясняется тем, что до 1928 г. вел большую работу в синдикате «Уралмет» и от коллегии защитников стоял сравнительно далеко, а в 1928 году, когда я стал заниматься исключительно адвокатурой, общественная группа уже не существовала.

Показание записано собственноручно. Патушинский

л. д. 141-144

Протокол допроса Патушинского Григория Борисовича

от 24 августа 1930 г.

В первые дни Февральской революции 1917 г. (в первых числах марта) я приехал с фронта в г. Ленинград. В конце марта или начале апреля того же года я был назначен в Особую Комиссию по расследованию злоупотреблений в военном ведомстве, где оставался до начала августа, когда получил назначение в г. Красноярск на должность Прокурора Красноярского Окружного Суда. В декабре 1918 г. Чрезвычайным Всесибирским съездом, происходившим в г. Томске, я был избран членом Сибирского Областного Совета, возглавлявшегося покойным Г.Н. Потаниным^[97]. В ночь на 27 января 1918 г. я был арестован Советской Властью и отправлен в Красноярскую Тюрьму вместе с некоторыми членами Областной Думы, одним членом Областного Совета Шатиловым и Председателем Областной Думы Якушевым^[98]. Члены Областной Думы и Шатилов были освобождены из Красноярской Тюрьмы на 2-й или 3-й месяц, а я и [Якушев] оставались под стражей до июня или июля 18 г. Мы были освобождены по телеграмме Томского Совдепа за несколько дней до прихода чехословацких войск. В прошлый раз я ошибочно сказал Вам, гр. Следователь, что я был освобожден после прихода чехословацких войск. Когда я сидел в Красноярской тюрьме, в Томске состоялось нелегальное заседание Областной Думы (единственное, на котором было избрано Вр. Сиб. Правительство на основе принятой Чрезвычайным Всесиб. Съездом формуле: «от НС^[99] до большевиков включительно»). В числе других б. членов Сиб. Областного Совета был избран и я на должность Министра Юстиции. По требованию Правительства я выехал в г. Омск, где в течение 2 или 2? месяцев занимал этот пост, борясь против обнаружившегося и все время крепчавшегося правого крена. Я не допустил введения закона о смертной казни. Такой закон был введен через несколько дней после моего ухода из Правительства. Ушел я из Правительства, если не ошибаюсь, 7 сент. 18 г., подав об этом заявление в Сибирскую Обл. Думу, заседавшую в г. Томск, и немедленно уехал в свой родной город Иркутск. Там я получил телеграмму от Комитета Областной Думы, извещавшую меня, что моя отставка не принята, что в Омске назревают большие события и что Дума требует моего немедленного возвращения в Омск. Но я не успел исполнить требования Обл. Думы, так как через день или два телеграф принес известие о происшедшем в Омске перевороте^[100]. Переворот произвели казачьи атаманы во главе с Волковым и Красильниковым. Во время переворота были арестованы обманом завезенные на квартиру одного из атаманов Якушев, Крутовский, Шатилов и только что перед тем приехавший с Дальнего Востока Новоселов. Первых троих заставили под угрозой расстрела подписать прошения об отставке, Новоселов также подписал прошение об отставке, но его не освободили, а повели под каким-то предлогом в загородную рощу, где какой-то офицер застрелил его из револьвера^[101]. Власть на время перешла к Административному Совету, во главе которого стоял вдохновитель переворота министр финансов Иван Михайлов^[102]. После этого, как известно, существовала некоторое время избранная Уфимским Совещанием Директория, во главе с Авксентьевым^[103], которая была свергнута теми же элементами, которые свергли и Сибирское Правительство (казацкие атаманы, реакционно настроенный торгово-промышленный класс и административный совет во главе с Иваном Михайловым). Ни в Правительстве Директории, ни в Правительстве Колчака тем более я не состоял и никаких постов не занимал. С осени 1918 года по март – апрель 1920 года я жил в г. Иркутске, занимаясь адвокатурой. Организовал в это время бюро бесплатной защиты в политических и военно-полевых судах и сам выступал почти ежедневно в качестве защитника коммунистов и лиц, обвинявшихся в принадлежности к большевистской партии. В это же время я входил в нелегальную противоколчаковскую организацию Земское Политическое Бюро^[104]. В декабре (в конце) эта организация, поддержанная рабочими и революционно настроенными воинскими частями, выступила и после семи- или восьмидневных боев на окраинах города свергла Колчаковскую власть. Образовался так называемый Политический Центр, членом которого и министром юстиции (точнее: уполномоченным по Мин. Юст.) я также состоял. В это время нами были арестованы некоторые члены Колчаковского правительства, а затем и сам Колчак^[105]. Вскоре Политический Центр передал власть местному (иркутскому) Ревкому Не желая эмигрировать, я остался в Иркутске и стал готовиться к магистрантскому экзамену при Иркутском государственном университете. Но в конце февраля или начале марта 1920 г. я был арестован по телеграмме Предс. ВЧК по Сибири и Дальнему Востоку Павлуновского и, согласно его требованию, отправлен в г. Омск в том же поезде, которым следовали арестованные нами члены Правительства Колчака.

По прибытии поезда в г. Омск я был освобожден из-под стражи под подписку о невыезде и через месяц был вызван в Чрезвычайный Трибунал, где под председательством И.П. Павлуновского происходил суд над Колчаковским Правительством^[106]. Вызван я был на этот суд в качестве свидетеля, но мне предлагались вопросы, также касающиеся моей работы при Сиб. Правительстве. После окончания процесса мне вручена была официальная бумага о том, что дело обо мне прекращено. В это время я уже служил в Комитете Северного Морского Пути ^[107] (с мая 1920 г.) в качестве юрисконсульта. Впоследствии я работал также (по совместительству) в Сибнаробразе^[108]. Принял меня на службу в Комитет Северного Морского Пути Ф.И. Локацков^[109], как старый революционер, знавший меня по моим политическим защитам еще в довоенное время.

Вместе с Сибревкомом я переехал летом 1921 г. в Н-Си-бирск, где продолжал работать в тех же двух учреждениях. Осенью 1921 г. я был командирован Сибнаробразом в г. Москву на съезд работников искусства. Здесь мой старый знакомый Николай Николаевич Баранский^[110], занимавший тогда должность члена Коллегии НКРКИ^[111], предложил мне работу в Продовольственной и Сельскохозяйств. Инспекции НКРКИ (в качестве консультанта по правовым вопросам). Я согласился по двум соображениям: 1) Хотя я не был никогда беженцем и встретил в 20 г. Советскую власть в Сибири, где и протекала моя прежняя политическая работа, тем не менее я считал свое дальнейшее пребывание в Сибири, где я пользовался известной популярностью, вообще вредным, а лично для себя и небезопасным. Мне нечего было бояться каких-либо разоблачений, так как я своего прошлого не скрывал и оно было предметом всестороннего обследования сначала в Иркутске (следствие производил следователь Губчека Бухов), а затем в Омске под наблюдением Павлуновского. Я боялся другого: боялся, чтобы моим именем без моего ведома и участия не воспользовались какие-либо авантюристы. По этой причине, а также во избежание ложных объяснений целей моей поездки на родину я в течение почти 10 лет не видел свою старуху-мать, постоянно проживающую в Иркутске. 2) Вторая причина, заставившая меня принять предложение Баранского и приехать в Москву, была та, что в Новосибирске у меня не было жилой площади, а здесь мне предоставили комнату, в которой я и жил до дня своего ареста. Конечно, вторая причина имела и второстепенное значение при решении вопроса о переезде в Москву. Вернувшись в Новосибирск, я в конце 1921 г. окончательно переселился в Москву Осенью 1922 г. я был снят с работы в НКРКИ в связи с моим участием в процессе С-Ров в качестве одного из защитников правой группы^[112]. В феврале 1923 года я поступил на службу в Правление Уральского Горнозаводского Синдиката «Уралмет» (в г. Москве) в качестве старшего юрисконсульта и заведующего юридическим отделом и прослужил там без перерыва до пять лет, т. е. до расформирования Синдиката в связи с образованием Всесоюзного Металлургического Синдиката ВМС. С февраля 1928 г. я работал в коллегии защитников до 15 янв. 1930 г., а с 11 апреля 1930 г. и по день ареста во Всесоюзном Государственном Объединении «Новосталь».

Григорий Патушинский [подпись]

Допросил Белостоцкий [подпись]

л. д. 151

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Патушинский Григорий Борисович изобличается в достаточной степени в участии контрреволюционной группировке, деятельность которой направлена на свержение советской власти и восстановление народной-демократической республики.

л. д. 152-154

Дополнительные показания арестованного Патушинского Григория Борисовича

от 21 ноября 1930 г.

Я состоял в партии народных социалистов с 1903 по 1917 или начало 1918 года. Все это время был рядовым членом. Моя деятельность до Февральской революции сосредоточилась, главным образом, на политических защитах.

Репрессии, которым я подвергался при самодержавии, тюрьма и ссылка не были результатом партийной деятельности, а моих выступлений в политических процессах. Защищал я без различия партий. Моей резиденцией был город Иркутск. Радиус моей профессиональной деятельности распространялся на восток до Владивостока и на запад до Урала.

Мое отношение к Октябрьской революции, произошедшей в центре, в то время было отрицательным.

В момент вспышки революционных событий в Сибири моя позиция определялась резолюцией всесиб. чрезв. съезда о созыве Областной думы и образовании Сиб. обл. Совета во главе с Потаниным от народно-социалистич. состава до большевиков включительно и отказа от вооруженной борьбы с Советской властью.

Членом правительства Колчака и до него, т. е. при директории, я не был. Все это время я жил в г. Иркутске, вернувшись в адвокатуру, где я организовал бюро бесплатной защиты политических и военно-полевых судов.

Мои воззрения на Советскую власть в данное время – это полное признание ее и невозможность представить себе другие формы политич. социального устройства. Из фамилий, которые мне назывались в связи с настоящим делом, мне известны: Малянтович, Филатьев, Урысон, Динесман, Никитин и Коренев.

<…>

Хотя я и причислял себя субъективно к группе общественников, но никогда ни в чем не проявлял участия в работе этой группы, не посещал ее заседаний, не был осведомлен о ее составе, не знал о существовании бюро. Объясняю это тем, что в то время, когда существовала общественная группа, я хотя и был членом Коллегии защитников, но, служа в Уралмете, адвокатурой занимался и выступал лишь по ордерам консультации.

О каком-либо существовании группы бывших общественников после ее роспуска мне абсолютно не было известно. Помню, что в момент исключения меня, Малянтовича, Муравьева и др. из членов коллегии защитников за то, что я был, якобы, Колчаковским министром, путем возбуждения о том ходатайства перед Моск. Советом, как мне передавали впоследствии, беспартийная часть Президиума ЧКЗ осталась при особом мнении.

<…>

Слышал об Урысоне, что он являлся до революции издателем журнала «Вестник права и нотариата», о чем я не предполагал, знал его в настоящее время за адвоката преимущественно практического. Слышал также, что он работал в Кол. юрист. консульт., в каких-то концессиях.

С адвокатессой Гринберг я знаком как с товарищем по коллегии, несколько раз присутствовавшей в публике на процессах, в которых я выступал. Ближе ее не знаю и о ней ничего не слышал.

Писано с моих слов, прочитано. Патушинский [подпись]

Допросил: Новицкий [подпись]

л. д. 160-166

Протокол допроса Динесмана Иосифа Юлиановича^[113]

от 13 августа 1930 г.

В 1916 г. окончил (Московский университет) и был оставлен при университете для подготовки к профессуре.

В Февральскую революцию: жил в Тифлисе, где служил в «Земгоре» – пом. зав. отделом Рабочей партии…

С Февральской революции до Окт. (и во время): в Земгоре – инженерная [нрзб]

И.Ю. Динесман. 1930

1 мая 1918 г. приехал из Тифлиса в Москву. Около 2-х лет служил в Кр. Армии с мая 19 г. до марта 21 г. в арт. бригаде и КК [?] культработника в Москве. Работал в Наркомпроде^[114] до сентября 1922 г. С упомянутого времени в Коллегии защитников.

В октябре 1922 г. я был зачислен в состав Моск. Коллегии Защитников. Поступил я в Коллегию после рассмотрения моего заявления в Комиссии по приему, председателем которой, кажется, был быв. Председ. Моск. Губсуда И.А. Смирнов. В момент организ. Коллегии – была в ее составе официально образована общественная группа (фракция) адвокатуры. Группа эта составилась, главным образом, из бывших политических защитников времен царизма, которых знали подчас лично многие ответственные члены партии (Н.Д. Соколов, Д.С. Постоловский). Группа именовала себя общественной в том смысле, что работа адвоката рассматривалась не под углом зрения личных интересов (хороший заработок и т. п.), а под углом зрения содействия суду в его творческой работе. В группу вошло очень много т.т.^[115], вступил и я.

Иногда происходили собрания обществен. фракции, всегда официально, в помещении Суда с ведома Президиума обсуждались исключительно профессиональные вопросы. Через некоторое время организовалась еще одна группировка: группа революц. адвокатуры. По существу, серьезных идеологических рассуждений [расхождений] по профессиональным вопросам у этих 2-х фракций не было. Разница может быть усмотрена, пожалуй, в том, что руководители группы револ. адвокатуры были несколько моложе возрастом и наименованием группы выбрали слова, подчеркивающие соответствие группы требованиям революции.

Обе группы работали открыто, официально. Именно из среды групп, по согласованию с фракцией ВКП(б), составлялся Президиум в его беспартийной части. Лично я был некоторое время в Бюро общ. группы, но потом вышел. Приблизительно в 1925 г. обе группировки были Президиумом Коллегии распущены. С тех пор обществен. группа не существовала, я по крайней мере ничего не знаю о ее существовании после роспуска.

В январе 1929 г. я был Общим собранием избран кандидатом в члены Президиума и работал до 25.04.1930 г. в составе Президиума, по существу работы у меня возникали разногласия с членами Президиума, руководившими жизнью Коллегии. Основные разногласия были по вопросам: 1) о порядке проведения работы по коллективизации ЧКЗ; 2) о порядке проведения чистки.

По первому вопросу: я никогда не был противником коллективизации, но считал и считаю, что запрещение частной практики должно было быть произведено одновременным охватом коллективами всех ЧКЗ, без лишения достойных товарищей заработка. До полного охвата полагал, что некоторое время может существовать частный кабинет, под строгим общественным надзором. Другая точка зрения сводилась к необходимости коллективизировать немедленно, хотя бы [и] оставив не вошедших без куска хлеба. В конце концов (после ухода б. Председ. Брука) все т.т. были приняты в коллективы (за исключением исключенных и т. п.), так что в общем моя точка зрения практически осуществилась.

По второму вопросу: я утверждал, что чистка необходима, но что чистку нужно проводить законно, т. е. органами Р.Н. [РКИ?] и с участием общественности. У нас же (в Президиуме) дважды пытались провести чистку келейно, руководствуясь не проверенными данными. Однако, ввиду вмешательства Моск. Совета, РКИ и редакций некоторых газет (Комсом. Правда) ныне чистка проводится РКИ, так что и тут моя точка зрения признана неправильной [правильной].

Интересуясь только профессиональными вопросами адвокатуры, я никогда не участвовал в каких-либо политических группировках, а то, что думал об адвокатуре, всегда открыто говорил и писал (на VI съезде деятелей Советской юстиции, особые мнения и пр.). С 11 января 1930 г. занимаюсь только службой. С апреля 1930 г. в Президиуме не состою и отошел от круга адвокатских интересов. Должен отметить, что в Президиуме до выхода из состава вел большую общественную работу. Я являлся издателем офиц. Информ. Бюллетеня – органа Президиума, много работал по Агитпропу, в Комиссии по укомплектованию коллективов и принимал участие почти во всех серьезных комиссиях Президиума.

Виновным себя в чем-либо не признаю.

<…>

Общие собрания общественной группы бывали очень редко, приблизительно один-два раза в году. Заседания бюро происходили раз в 1?—2 месяца. На заседаниях бюро затрагивались исключительно профессиональные вопросы. Политические вопросы никогда не затрагивались.

После роспуска группа прекратила свое существование; я не допускаю мысли, чтобы группа существовала после роспуска. Разумеется, ЧКЗ встречались между собой, но это не были фракционные собрания. В частности мы, беспартийные члены Президиума, иногда встречались, чтобы обсудить тот или иной вопрос нашей текущей жизни, поделиться мнением и т. п.

Лично я встречался, гл. обр., с Коганом, Кореневым, иногда с Дивногорским, Долматовским. Я иногда заходил к Кореневу, Когану, где мы совещались по упомянутым выше вопросам. Иногда они заходили ко мне. Вот основные вопросы, которые мы обсуждали: а) чистка, порядок ее проведения; необходимость настоять на том, чтобы была осуществлена инстр[укторами] РКИ. Составили особое мнение – направили его в Президиум и, кажется, в Моссовет; б) метод организации и комплектования коллективов – чтобы т.т. не остались неосновательно [нрзб] за бортом коллективов, чтобы прием в коллективы производился не произвольно – тоже особое мнение; в) наконец, отдельные дисциплин. дела, как они решены.

Из вопросов этих тайны не делали, наши мнения открыто передавали товарищам, если они спрашивали. Обсуждали вопросы в вышеуказанном составе членов Президиума или, если случайно кто-нибудь заходил, то, повторяю, не делали тайны.

Собираясь, таким образом, на частных квартирах у меня, Коренева или Когана, мы никогда политических вопросов не затрагивали. Никогда решительно никаких разговоров о министрах бывших, будущих и т. п. не слышал и не мог слышать, т. к. вращался среди людей, совершенно советски настроенных. Вспоминаю анекдот: когда летом 1929 г. в списке «вычищенных» появились фамилии П. Малянтовича и ЧКЗ Амаспюра^[116], то досужие остряки говорили: вычищен «Совет министров», имея в виду, что по слухам Амаспюр был где-то на Кавказе до советской власти министром (говорили, опереточным). Это была плохая шутка, тем более что эти люди совершенно разные.

Недавно я слышал [от], кажется, Г.М. Коган, который у меня обедал, что Брук, выступая на собрании по чистке, сказал, что в Коллегии чуть ли не 70 министров или что-то в этом роде. Мы восприняли эту фразу как нелепую выходку, особенно недопустимую для Брука, вынужденного досрочно уйти от работы в Коллегии.

Записано с моих слов, собственноручно, прочитано мною, в чем и расписываюсь.

Динесман [подпись]

Ст. уполном. 9 ОТД. КРО: [без подписи]

л. д. 167-171

Протокол допроса Динесмана Иосифа Юлиановича

от 20 августа 1930 г.

Были ли совещания Бюро быв. общественной группы на квартире у Коренева, Павла Павловича, в 1926—28 гг., я не знаю. У меня на квартире таких совещаний не было. В 1929 г. я был у Коренева Павла Павловича на совещаниях три раза. На этих совещаниях бывали: я, Коренев, Коган, Филатьев, Малянтович Павел Николаевич (был раза два).

Вопрос: Могли ли вы собираться для совещаний или, вернее, бесед в служебной обстановке?

Ответ: Мы считали, что гораздо удобнее и приятнее собираться в домашней обстановке.

Вопрос: Для какой цели вы устраивали свои совещания на частной квартире Коренева?

Ответ: Мы собирались для того, чтобы обменяться мнениями по нашим профессиональным делам, выяснить взаимные точки зрения, стараясь найти общую точку зрения по тому или иному вопросу.

Вопрос: Но ведь вы могли прийти к этому на официальных заседаниях Президиума Коллегии защитников.

Ответ: Мы считали более удобным после рабочего дня, в свободный час без официальных формальных условностей – поговорить. Раз или два мы (я, Коган и Коренев) собирались в начале 1930 г. на квартире у Коренева для того, чтобы написать наше особое мнение по вопросу о чистке и о порядке комплектования коллективов коллегии защитников, заявленное нами официально в президиум.

Вопрос: Сколько всего совещаний у вас было в 1930 г. и когда они происходили?

Ответ: Точно сказать не могу, но полагаю, что было совещаний не больше двух. Одно совещание проходило в феврале м-це, другое же в марте или, вернее, в апреле м-це с. г.

Вопрос: Являлся ли Малянтович П.Н., участвовавший на ваших совещаниях, происходивших на квартире у Коренева, членом президиума Москов. коллегии защитников?

Ответ: Он членом президиума не был; будучи близок Кореневу, Малянтович к нему часто заходил, и таким путем он попадал на наши совещания. Он, Малянтович, пользовался у нас, адвокатов, большим авторитетом, и поэтому мы старались прислушиваться к его мнению.

Вопрос: Обсуждали ли вы или же обменивались ли мнениями на этих совещаниях у Коренева на политические темы?

Ответ: Нет, этого никогда не было.

Ответы на вопросы записаны с моих слов верно и протокол мною прочитан.

Отмечаю: Малянтович никакой руководящей роли не играл в наших проф. беседах.

Динесман [подпись]

Допросил: Кононович [подпись]

л. д. 179

Постановление

о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Динесман Иосиф Юлианович изобличается в участии контрреволюционной группировке, деятельность которой была направлена на свержение советской власти и создание демократической республики.

л. д. 180-182

Дополнительные показания арестованного Динесман Иосифа Юлиановича

от 20.11.1930 г.

Члены Ком. партии на наших собраниях, происходивших на частных квартирах, никогда нами не приглашались, потому, я полагаю, что члены партии связаны определенной дисциплиной и рассматривают вопросы исходя из постановлений Ком. фракции.

На собраниях участвовали обычно члены Коллегии защитников, бывш. в группе общественников.

Инициаторами созыва этих собраний бывали каждый из нас, в зависимости от каждого данного случая. Чаще всего собирались на квартире Коренева, реже один или два раза я был вместе с Кореневым, Филатьевым и, возможно, Долматовским. Собирались на квартире у Когана, Григория Моисеевича.

Перед выборами 25 апреля с. г. собрались на квартире у Коренева я, Филатьев, сколько помню, Долматовский, кажется, не был. Был также Коган. Созвал это собрание я, чтобы потолковать о том, соглашаться нам баллотироваться в Президиум К. З. или нет. Против баллотировки нас в Президиум были те соображения, что работа эта отнимала массу времени и имела массу неприятных сторон в связи с постоянными спорами по организационному вопросу с большинством ком. фракции.

В этих разногласиях основными были: о порядке проведения чистки, относительно порядка проведения коллективизации и метода комплектования коллективов и спор по отдельным крупным дисциплинарным делам.

О наших собраниях мы никому не сообщали и не докладывали, считая, что это должно быть ясно и так.

На указанных здесь собраниях молодая адвокатура не участвовала и не приглашалась. Собирались лишь лица, связанные организационной работой по президиуму.

<…>

Считаю, что каждый гражданин не только может, но и должен интересоваться политикой СССР и делиться своими суждениями в кругу советских работников. На наших же собраниях мы никогда не занимались [обсуждением политических вопросов.

Записано с моих слов верно, прочитано.

Динесман [подпись] Допросил: Новицкий [подпись]

л. д. 189

Протокол допроса

Розенблюм Александра Борисовича^[117]

от 18 августа 1930 г.

А.Б. Розенблюм. 1930

Окончил курс юрид. фак. Моск. Унив. в 1887 г. б/п; сочувствую вполне основным задачам Коммунистической партии (см. продолжение ниже)

[Все время до Окт. революции] был присяжным поверенным. [После – консультантом различных учреждений; названия нрзб]

В 1919 г. без предъявления обвинения содержался около 4 нед. в Бутырской тюрьме.

Как сказано выше, сочувствую вполне основным задачам Коммунистической партии. Не будучи детально знаком с экономическим положением страны и в особенности с вражескими элементами [?] по отношению к власти как вне, так и внутри страны, я воздерживаюсь от решения вопроса, правильны ли все мероприятия, принимаемые в области экономики и политики.

На вопрос, что мне известно о деятельности общественной группы, отвечаю: в Московской Адвокатуре в 1922 году образовалась общественная группа. После ее образования мне было предложено вступить в члены (насколько помнится, предложение мне было сделано через ЧКЗ Н.Г. Шеметова). Вступив в группу, я несколько раз был на общих собраниях ее, имевших место в здании Московского Губсуда (сначала на Лубянке, а потом на Берсеневской набережной). Группа имела свое бюро, в которое я не входил и на заседаниях которого я не был ни разу, не был туда приглашаем. Членами ее из тех, кого я помню, были: умерший Н.Д. Соколов, Д.С. Постоловский, А.И. Перес^[118], С.П. Ордынский, И.Ю. Динесман, П.П. Коренев. О деятельности этой группы мне было известно, поскольку я 1) присутствовал на общих собраниях и 2) поскольку деятельность бюро докладывалась на собраниях членов группы в консультации при Моск. Губсуде, к которой я был прикреплен. Ни на одном из собраний этой группы (если таковые собрания были, о чем мне неизвестно, впрочем) вне здания Губсуда я не был. Где проходили заседания бюро группы, я не знаю. Общественная группа прекратила свою работу в 25 или 26 г., точно не помню, впрочем. После прекращения деятельности группы, я о какой-либо работе этой группы никаких сведений не имею, никто решительно мне не говорил о том, чтобы группа эта в том или ином виде где-нибудь собиралась и решала какие-нибудь вопросы. Не говорил мне также никто, чтобы бюро этой группы продолжало свою деятельность. Знаю один случай, когда товарищи, в связи с обострением отношений между быв. председателем Кол. Защ. М.Я. Зориным и некоторыми членами Президиума (как б/партийными, так и партийными), совещались с бывшим до Зорина Председателем Коллегии

Защитников В.Н. Вегером; ездили к Вегеру, как я полагаю, некоторые из членов бывшей общественной группы, но это было, по-видимому, частное совещание, не связанное с каким-либо постановлением.

<…>

Все, что касается вышесказанного об общественной группе, прошу рассматривать как мое свидетельское показание, со всеми последствиями для меня, в случае ложности [нрзб]. Только что сказанное (рассматривание моего показания как свидетельского) относится к следующему: деятельность группы, насколько я знал ее по общим собраниям (а вне этого я никаких сведений не имел), имела характер чисто профессиональный; намечались из членов группы кандидаты в Президиум Кол. защитников; предварительно обсуждались принципиальные вопросы, подлежавшие решению в Президиуме Кол. защитников и пр.; во всяком случае группа по характеру своей деятельности была чисто профессиональной.

О деятельности бюро мне известно постольку, поскольку она (деятельность) обсуждалась на общих собраниях группы или на собраниях в консультациях. На заседаниях самого бюро я, повторяю, ни разу не был.

На вопрос, известно ли мне о существовании каких-либо скрытых политических целей, которые преследовала общественная группа, отвечаю категорически, что ничего о группе, кроме изложенного выше, мне неизвестно.

18 августа 1930 г.

Розенблюм [подпись]

л. д. 192-194

Протокол допроса Розенблюм Александра Борисовича

от 15.09.1930 года

Членом бюро «общественной группы» членов коллегии защитников не состоял. На заседания бюро меня не приглашали и я ни разу не был.

<…>

Встречаясь позднее с Кореневым, мы беседовали иногда по вопросу коллективизации в деревне, что коллективизация идет слишком круто, вследствие чего судебная работа в консультациях проходит очень напряженно, куда иногда приходило до 200 чел. в день крестьян с жалобами по вопросу неправильного раскулачивания, это продолжалось до марта 1930 г. Этих раскулаченных крестьян, по части составления жалоб, ходатайств, собирания документов и пр. – коллективы обслуживали, обслуживал также Коренев и я, но мы с ним работали в разных коллективах.

После марта выяснилось, что многие раскулаченные крестьяне были раскулачены неправильно. В это же время власти на местах стали более осторожно относиться к раскулачиванию, и работа у нас проходила в менее напряженной обстановке. Волна недовольства со стороны крестьянства значительно уменьшилась.

Были ли какие-либо совещания по квартирам у членов общественной группы после ее роспуска, я не знаю и не слышал ни от кого.

Записано с моих слов верно.

Розенблюм [подпись]

Допросил: Зусков-Васильев [подпись]

л. д. 200

Постановление

о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Розенблюм Александр Борисович изобличается в участии контрреволюционной группировке, деятельность которой была направлена на свержение советской власти и создание демократической республики.

<…>

Виновным себя ни в малейшей степени не признаю.

Розенблюм [подпись]

л. д. 201-206

Дополнительные показания арестованного Розенблюм А.Б.

от 22.11.30 года

До революции я был присяжным поверенным по гражданским и уголовным делам. Между прочим, вел дела старообрядцев по защите их от преследований. Состояние мое определялось до революции в деньгах около 45.000 рублей и двумя дачами, дававшими доход – 400 руб. в год. Никогда ни в каких партиях я не состоял. Членом Коллегии Защитников я являюсь с 1922 года. С начала 1918 года поступил консультантом Нач. Глав. Упр. Кораблестроения. В конце 1919 г. поступил в РКИ (гос. контроль). С 1921 года я по совместительству состоял и инспектором Тех. Пром. отдела и консультантом отдела Юстиции Моск. Совета.

Было несколько случаев, когда я выступал с докладами перед рабочими на заводах, слышал резкие выпады против Сов. власти со стороны рабочих в связи с тем, что я доказывал правильность и целесообразность Советского законодательства. На меня эти случаи производили впечатление, что в случае обострения таких настроений могут возникнуть тяжелые осложнения.

Эти мои настроения я иногда высказывал среди моих товарищей, фамилии которых не помню. У Филатьева я был всего два раза на квартире в связи с тем, что я вел его дело в Моск. Губ. суде о выселении домработницы. Это было, кажется, в 27 или 28 году. Вообще с Филатьевым я встречался только в президиуме, когда я туда заходил, где он был членом президиума.

Говорил ли я с Филатьевым о моих настроениях в связи с поведением рабочих – я не помню. В последних выборах Президиума К. З. я не участвовал, не помню, по какой причине, кто выдвигал кандидатуру Динесмана, я не знаю, считаю, что могли его выдвинуть лица, принадлежавшие прежде к общественной группе. Кто из них – не знаю.

Входила ли молодая адвокатура в группу б. общественников – сказать не могу, так как плохо знаю состав. В бюро этой группы, насколько я помню, молодежь не входила. Членами бюро были: Постоловский, Н.Д. Соколов, Долматовский, Коренев, Богданов М.И., Перес, Динесман и, кажется, Филатьев.

Поскольку в группу общественников входили лишь старые адвокаты, дореволюционные, их интересы в существовании и деятельности были направлены к тому, чтобы в Президиум Коллегии Защитников входили люди, знающие личный состав Коллегии. Что они замышляли – мне неизвестно, так как я в бюро избран не был и ни разу на его заседание не был приглашен. Не приглашенные на эти бюро, полагаю, не являлись.

Лично мое мнение: для правильности действий Президиума было бы целесообразно выбирать в него из непартийной части – людей, у которых нет трений с коммунистическим составом Президиума ЧКЗ.

Мне известно, что трения между ком. фракцией и беспартийной частью, не всей, возникли в связи с вопросом введения адвокатск. коллективов. По этому поводу на собрании, на кот. я не присутствовал, было выступление Когана и Динесмана, критически высказывавшихся против плана, предлагаемого ком. фракцией.

Вопрос: Каким образом члены б. общ. группы проводили намеченных ими кандидатов в Президиум?

Ответ: Если предположить, что эта группа в виде бюро продолжала собираться после ее закрытия, то кандидатуры ими намечались, и принимались меры к склонению к этим кандидатурам членов Коллегии Защитников. Лично ко мне никто по поводу кандидатур не обращался.

<…>

Урысона Исаака знаю как б. присяжного поверенного. С ним не встречался в домах. Был у него два раза, кажется, в 25 г., чтобы взять франц. книгу для чтения. Он у меня никогда не был. Второй раз я был у него по поводу консультации по делу Акц. о-ва Меркурий. Встречался с ним иногда в Президиуме. Знаю, что он работал в каком-то еврейском банке, кажется, в 25 году^[119]. Я к этому банку никакого отношения не имел.

Мне известно, что в связи с работой Урысона в этом банке ему приходилось иметь сношения с иностранными евреями, вероятно, САСШ, которые имели отношение к этому банку. Состоит ли он в партии сионистов, я не знаю.

Патушинского знаю как товарища по профессии. Считаю его человеком замкнутым, корректным. В течение последних трех лет он был у меня раза 3, не более 4-х. Разговоры наши касались его деятельности в Сибири. Беседовали на текущие политические темы, о частном капитале, о строительстве и т. п. В своих суждениях Патушинский был в высшей степени сдержан. Я лично критиковал перегибы и недочеты и преимущественно хулиганские действия некоторых провинциальных властей.

Вопрос: Почему вами в беседе с Патушинским высказывалась такая резкая критика мероприятий Сов. власти и партии?

Ответ: Высказывалась критика таких действий местной сов. власти, котор. могли вызвать озлобление. Может быть, я высказывался против отдельных мероприятий сов. власти, поскольку, по моему мнению, они могли вызвать недовольства населения. Вспомнить, что именно критиковалось мною, я не могу.

<…>

Писано с моих слов, прочитано.

Розенблюм [подпись] Допросил: Новицкий [подпись]

л. д. 213-214

Протокол допроса

Богданова Михаила Ивановича^[120]

от 15 августа 1930 г.

<…>

До Окт. рев.: в Москве пом. и прис. пов.

В феврале 18 г. поступил на службу на Сев. дорогу в пенс. кассу ст. счетоводом, где работал до июня 18 г. Затем перешел в коопер. отдел Сев. дороги инструкт. Этот отдел все время менял названия, и я продолжал там работать.

В коллегии защитников я состою с 1922 года. Приблизительно с того же времени я примыкал к общественной группе, которая была распущена в 1926 году. О том, что «обществ.» группа или кружок этой группы продолжал свое существование после роспуска, мне не известно. Лично я никогда, после роспуска группы, никакого участия в каких-либо совещаниях этой группы или отдельных ее членов не принимал.

М.И. Богданов. 1930

О том, что «общ. группа» преследовала какие-либо политические цели, мне известно не было. Лично я никогда с представителями «общ. группы» политических бесед не имел. С членами «общ. группы» для обсуждения каких-либо политических или профессиональных вопросов никогда не собирался.

Вообще за последние четыре года, когда я занялся исключительно юрисконсультской работой, к коллегии не имел почти никакого отношения.

Долматовского знаю давно. Встречались мы с ним исключительно по адвокатским делам в обществ. местах. На квартире друг у друга никогда не бывали.

Написано с моих слов, прочитано мною, в чем и расписываюсь,

Богданов [подпись]

л. д. 215—216

Протокол допроса Богданова Михаила Ивановича

от 24 августа 1930 г.

Павла Павловича Коренева знаю давно, еще со времени, когда я состоял помощником присяжного поверенного, а он был членом совета присяжных поверенных. Бывал я у Коренева очень редко. Последний раз был у него на квартире года два-три тому назад. Это относится к 1927—28 году, когда я у него был всего раза два-три в разное время. Мои посещения Коренева были связаны исключительно с дружбой и хорошими отношениями. Никаких деловых взаимоотношений с П.П. Кореневым у меня не было, кроме адвокатских по нашей работе в Президиуме. Никогда никакого участия в каких-либо совещаниях, происходивших на квартире у П.П. Коренева, я не принимал. О том, что у П.П. Коренева на квартире происходили какие-либо совещания, мне до настоящего дня известно не было. Меня никогда на такие совещания не приглашали.

Помню, что при посещении квартиры П.П. Коренева я встречал там Ордынского Сергея и других, фамилий коих я сейчас не помню.

После роспуска «общественной группы» у меня никаких деловых взаимоотношений с быв. представителями «обществ. группы» не было, и существовала ли группа в дальнейшем, мне неизвестно.

Записано с моих слов, прочитано мною, в чем и расписываюсь.

Богданов [подпись]

л. д. 219

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Богданов Михаил Иванович в достаточной степени изобличается в участии контрреволюционной группировке, деятельность которой была направлена на свержение советской власти и создание народно-демократической республики.

<…>

Виновным себя не признаю.

Богданов [подпись]

л. д. 220-221

Дополнительные показания арестов. Богданова, Михаила Ивановича

от 21.11.30 г.

Происхожу из семьи мещан. Отец был сапожником. Окончил начальное училище в г. Верее Моск. губ. В 1905 г. экстерном сдал экзамен на аттестат зрелости и в 1909 году окончил университет. Средства для образования получал от службы на жел. дор. в кач. конторщика и делопроизводителя на Моск. Яросл. ж.д. в пенсионной кассе служащих. Службу на жел. дороге начал в 1895 г. и окончил в конце 1905 г.

По окончании университета был пом. присяжного поверенного у прис. повер. Переса. Я и мой патрон принадлежали к категории занимавших [ся] преимущественно гражданскими делами.

Никогда ни в какой полит. партии я не состоял и не состою. Симпатии мои, поскольку я не состоял в партии, были на стороне боровшихся с царской властью. Ближе всего мои симпатии подходили к трудовикам^[121]. Октябрьскую революцию я встретил сочувственно, считая, что этим событием революция углубляется. Диктатуру пролетариата я считаю естественной в условиях пролетарской революции. Никаких расхождений с мероприятиями Сов. власти и Партии большевиков у меня не было и нет, и таковых я не высказывал нигде и никому.

С момента роспуска б. общественной группы членов Коллегии защитников ни на каких собраниях б. членов этой группы я не участвовал. О таковых я ничего не слышал.

<…>

Связи с Филатьевым никакой не имею, кроме простого знакомства.

У Коренева я был раза два на квартире за все время нашего знакомства, т. е. за 20 лет. В последние годы, 2–3 года тому назад, я был у него последний раз. С Динесманом у меня чисто шапочное знакомство. У него никогда не бывал, также и он у меня.

Малянтовича знаю, но никогда у него не бывал. У Когана тоже. То же и у Филатьева и др. Я был исключительно занят своей службой.

Писано с моих слов, прочитано.

М. Богданов [подпись] Допросил: Новицкий [подпись]

л. д. 228-229

Протокол допроса

Умова Павла Георгиевича^[122]

от 13 августа 1930 г.

П.Г. Умов. 1930

С 1903 по 1911 в Москве членом Окр. суда; с 1911 до 1912 в Омске тов. предс. Окр. суда; до конца 1916 г. тов. председ. Рязанского суда по гражд. отделению.

С февр. 17 г. членом судебной палаты в Москве по гражд. департаменту.

С декабря 17 г. работал по выдаче прод. карточек в Краснопресн. р-не. С янв. по май 18 г. в правлении КВЖД^[123]. С мая 18 г. до 20 г. юрисконсультом НКПС^[124] и в [нрзб] пом. нач. адм. отдела. В 1920 г. работал в Химдревуправлении инструктором. С 21 по 23 в отделе юстиции консультантом и в тамож. упр. юрисконсультом. <…> С 22 г. в Коллегии защитников.

Членом коллегии защитников я состою с 1922 года. Приблизительно с того же времени я состоял в «общественной группе». Деятельность моя в «общ. группе» заключалась исключительно в участии в общих собраниях группы, которые в большинстве являлись предвыборными. В бюро «обществ. группы» я не входил. Из числа лиц, входивших в бюро «обществ. группы», я помню следующих: Постоловского, больше не помню. Из лидеров «общ. группы» знаю: Малянтовича, Долматовского, Постоловского, Соколова Николая. Насколько мне известно, «общ. группа» была создана исключительно для разрешения профессиональных вопросов, не ставя перед собой никаких политических задач. Лично я принимал участие в этой группе только на общих собраниях. О каких-либо собраниях «общ. группы», которые происходили бы на частных квартирах, мне не известно.

После роспуска «общ. группы» я ни на каких собраниях этой группы где-либо на частных квартирах не бывал. О существовании какого-либо кружка «общ. группы» после ее роспуска мне известно не было. Из числа членов «общ. группы» у меня на квартире никто никогда не бывал. Лично я у них на квартире также не бывал. В Москве у меня вообще нет знакомых, которых я посещал и которые бы бывали у меня.

Урысона я знаю по работе юрисконсультом в Теплых рядах^[125]. Это относится к 1925—27 г. Он занимался частной практикой. Никаких деловых и личных отношений у меня с ним не было. Знаю его очень мало, никогда у него не бывал. Общих знакомых домами с Урысоном у меня не было. Из числа юристов у меня с Урысоном было много общих знакомых, но ни у кого из них я с ним не встречался.

Записано с моих слов верно, протокол допроса мною прочитан, в чем и расписываюсь

Умов [подпись]

л. д. 230

Постановление

о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. УМОВ Павел Георгиевич являлся участником контрреволюционной группировки, деятельность которой направлена на свержение советской власти и создание народно-демократической республики.

л. д. 231-235

Дополнительные показания арестов. Умова Павла Георгиевича

от 23.11.30 г.

Об Урысоне Исааке Савельевиче (брюнете) знаю, что он за время начала нэпа и последующие годы занимался делами различных частных коммерческих фирм и, может быть, иностранных, но точно я не знаю. Думаю, что он занимался делами коммерческих кругов, среди которых могли быть иностранцы.

С ним я не знаком, но в лицо его знаю. Знаю его брата – рыжеволосого, имени не знаю^[126]. Он заходил в контору арендаторов Теплых рядов на Ильинке, по своим делам, и с ним мы иногда беседовали. Я был юрисконсультом этой конторы.

Разговоры касались текущих юридических вопросов. Встречал его также в судах.

Кому и когда я заявил о том, что надо быть в данное время очень осторожным, так как расстреляны двое и один малолетний – я не только не помню, но и не говорил. Если бы мне указали обстановку, время и место, а также с кем, я, может быть, припомнил бы.

Контрреволюционные выпады в разговорах среди адвокатуры такие, которые знаменовали бы возможность выступлений против сов. правительства – никогда не велись.

Но разговоры о разных непорядках в отношении ведения судебных дел, непорядках в различных областях велись, но касались распоряжений и действий отдельных лиц и учреждений.

Разговоры и толки среди ЧКЗ, направленные против линии партии, касались текущих судебных вопросов, как напр. – ограничение права защиты на выступлениях по судебным уголовным делам, положение ЧКЗ, вошедших в коллективы, но не приравненных к раб. или к служащ. в то время, когда они существовали на тарифном содержании. Больше не помню.

Филатьева знаю как б. председателя совета присяжных поверенных до революции. Состоял он в партии с-деков или народн. социалистич. до революции. Встречался с ним в консультации при губ. суде с 1923 по 1928 г. в дни дежурства. Политическая его физиономия такова, что считать его врагом Соввласти у меня нет оснований. Содержание разговоров на антисоветские темы между мною и Филатьевым я не помню. Не помню, чтобы такие разговоры между нами происходили. Таких разговоров вообще я не помню. С Динесманом, Патушинским, Никитиным, Пинесом, Гринберг и другими привлекаемыми по наст. делу – у меня ничего общего не было, хотя всех я их знал как ЧКЗ. С Никитиным я встречался чаще, чем с другими, во Всекобанке^[127] по делам этого банка. С остальными я встречался в консультации.

Коренева я уважал как б. присяжного поверенного, который бессменно лет 20 был членом совета присяжных поверенных. Вместе с ним я проводил процесс Теплых рядов, начавшийся в 24 и окончившийся в 27 г. Встречался с ним позже в Президиуме и судах. Он был членом Президиума от общ. группы. О его деятельности мне ничего не известно. Знакомы домами с ним мы не были. Один раз я был у него на дому по делу Теплых рядов.

Кроме хорошего в отношениях старой адвокатуры к молодой – ничего больше сказать не могу.

До революции я занимал должности по судебному ведомству, секретарем суда, суд. следователя в Москве (в 1903—4 г.). Членом Моск. окружного суда с 1905–1911 г., товарищем председателя Рязанск. окр. суда по гражданскому отделению и в 1917 году членом Московск. Суд. палаты по гражданскому департаменту.

Писано с моих слов, прочитано – Умов [подпись] Допросил: Новицкий

л. д. 240—241

Протокол допроса Полетика Митрофана Петровича^[128]

от 17 августа 1930 г.

До февральской революции: занимался адвокатурой – помощ. и прис. повер.

В Февр. революцию до Окт. революции: в консультации защитников при рев. трибунале.

М.П. Полетика. 1930

С Окт. революции: до 21 г. состоял в консультации. Затем состоял правозаступником^[129] при Хамовническом райсовете до основания коллегии защитников. В 22–23 г. служил в Упродмосгубе^[130] инструктором по прод. Остальные годы занимался консультацией для молодых защитников.

Со времени окончания курса в Демидовском Юридическом Лицее в 1894 г. я зачислился пом. прис. поверенного и по окончании стажа сделался Прис. Пов. и состоял в Московской адвокатуре до Октябрьской Революции. После революции я вместе с другими товарищами консультировал в консультации при Москов. Рев. Трибунале, затем с конца 20 или начала 21 года состоял сверхштатным консультантом при Хамовн. Райсовете. Служил в Упродмосгубе инструктором по продовольствию войск Москов. гарнизона, вел занятия с младшими инструкторами по статистике и учету. Вышел в отставку, кажется, по расформированию учреждения, точно не помню. Со введением положения об адвокатуре я в число правозаступников не зачислился, так как болезненное состояние и возраст не позволяли заниматься регулярно. Я страдаю склерозом, туберкулезом и миокардитом. Не состоя в числе защитников, я стал консультировать адвокатов по их делам, главным образом по составлению кассационных жалоб и разрешению принципиальных вопросов права в надзорных инстанциях.

Так, я занимался с советскими членами коллегии защитников до введения положения о коллективах защитников, после чего все их дела перешли к коллективам, и заниматься юридическими консультациями оказалось невозможным за неимением дел, которые бы вели защитники по поручению своих клиентов.

<…>

В коллегии защитников я не состоял и никакого отношения к ее деятельности не имел. О существовании в коллегии двух групп, революционной и обществ., мне известно, но лично я никакого участия в работе этих групп не принимал и ни с кем из членов этих двух групп деловой связи не имел. Сущность этих двух групп мне даже неизвестна.

Частной клиентуры у меня никогда не было.

Показания записаны с моих слов, протокол мною прочитан, в чем и расписываюсь.

Полетика [подпись]

л. д. 242

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. ПОЛЕТИКА Михаил Петрович в достаточной степени изобличается в участии в контрреволюционной группировке, деятельность которой была направлена на свержение советской власти и создание народно-демократической республики.

л. д. 243—244

Дополнительные показания арестов. Полетика М.П.

от 22.11.30 г.

По нездоровью своему, в члены Коллегии Защитников в момент ее организации я не вошел. Следовательно, все это время нахожусь вне интересов бытия и работы этой Коллегии.

Названную мне группу лиц – присяжных поверенных – я знаю по прошлой практике, но по причине, изложенной мной в начале этого протокола, общего у меня с ними ничего не было.

Проживал я на средства, которые зарабатывал консультациями членам Коллегии защитников, по порученным им делам. Постоянно я работал с ЧКЗ – Михайловым, но обращались и другие в течение этих десяти лет: Левашев, Кропоткин^[131], Липскеров^[132], Симсон^[133], Ходасевич^[134] и др.

Состав Президиума мне совершенно неизвестен, так же как и его деятельность. Быв. общественная группа, по моему мнению, слилась с группой политической, или, как она называлась – революционной. Первыми туда вошли мои товарищи Ходасевич и Пинес. Впоследствии никакой идеологической разницы между этими двумя группами по моим наблюдениям не замечалось, так как общественная группа и раньше, до образования Рев. группы, несла те же обязанности и функции, как и прежде.

Слышал, что на общих собраниях ЧКЗ проводились в Президиум кандидаты рев. группы, и прежние члены Филатьев и Коренев были забаллотированы. Было ли это согласно с их желанием, сказать не могу, так как с ними не встречался.

Мои критические высказывания относились к умалению прав защиты на суде, недопущению защитников, удалению защитников, плохо проводимому предварительному судебному следствию.

Писано с моих слов, прочитано

Полетика [подпись]

л. д. 248-251

Протокол допроса

Пинеса Исаака Григорьевича^[135]

от 14 августа 1930 г.

И.Г. Пинес. 1930

В коллегии ЧКЗ я состою с момента ее возникновения, т. е. с 1922 г. С самого начала тесно и дружно спаялась группа старых адвокатов, под названием «общественная». В нее входили видные адвокаты, которые составляли бюро, а именно: Ордынский, Постоловский, Соколов, Коренев, Долматовский, Филатьев, затем примкнули Динесман, Коган, Тагер, Оцеп и др. Ближайшими их друзьями были: Корякин, Зорохович^[136], Розенблюм А.Б. Секретарем Бюро был Иков. Собирались преимущественно у Ордынского, иногда у П. Малянтовича. Какая цель группы. Ее прекрасно осветил пред. револ. группы С.Б. Членов в том смысле, что общ. группа чужда и м. б. даже враждебна к Советскому суду; в дальнейшем группа стремилась объединить большинство, чтобы на собраниях выбирать в Президиум своих членов, что им и удавалось. В Президиуме они старались проводить традиции старой адвокатуры в смысле понимания роли защитника в суде. Группа офиц. была ликвидирована в 1925 г., но и после этого бюро безусловно собиралось тайно, о чем приходилось слышать не раз от Икова; они продолжали иметь «своих» в президиуме. Наиболее видную и активную роль играли: Долматовский, Ордынский, П. Малянтович, Коренев, а в последние годы Коган ГМ. и Динесман; это проявилось с их стороны, когда зашла речь о коллективизации; они были формально за нее, но их проекты «добровольно» были таковы, что осуществление их было равносильно провалу идеи. Сами они разбежались на службу.

На общем собрании членов Коллективов в Суде примерно во второй половине июля делал доклад т. Платонов о работе Президиума. Тут выступал т. Розен^[137] с восхвалением общ. группы. Особенное привлекло внимание выступление т. Брука, который говорил о том, что в коллегии много министров и на случай переворота у них – готовое министерство. Это произвело сильное впечатление на аудиторию. Министрами и их товарищами были в 1917 г.: П. Малянтович, его брат В. Малянтович, Патушинский, Никитин, Филатьев, Амаспюр. Надо думать, что эти ЧКЗ если бы и не вошли в Мин-во, то не прочь были бы занять почетную службу в другом правительстве, так как считаю совершенно убежденно чуждыми Соввласти. Сюда же отношу Долматовского, Динесмана, Когана, Духовского, Розенблюма, Зороховича, Рязанского^[138] и др. из Коллегии; все они входили в общ. группу Один из них – Рязанский еще недавно сказал: «Когда же кончится в Коллегии – бардак».

Записано собственноручно.

Пинес [подпись]

л. д. 252-256

Протокол допроса Пинеса Исаака Григорьевича

от 20 августа 1930 г.

В дополнение к своему показанию могу сообщить следующее: самый факт существования революц. группы во главе с т. Членовым указывал в свое время на то, что среди ЧКЗ были такие в коллегии, которые считали необходимым противопоставить себя группе «общественной», как подлинные советские суд. работники, ибо очень многие не только из бюро общественной группы, но и из самой группы после Октябрьского переворота саботировали и в органах юстиции не работали, что указывает на то, что советская юстиция их не привлекала и не удовлетворяла. Между тем, как только объявлен был декрет об образовании Коллегии защитников, в нее вошли все те, кто вскоре вошел в бюро общ. группы. Бюро было безусловно настроено антисоветски. Всякий раз, как на общ. собрании выдвигалась кандидатура в Президиум из других группировок, – представители общественной группы выступали с возражениями, указывая на неопытность и неподготовленность товарища к организац. работе в Президиуме, и так как общественная группа объединяла огромное большинство (тогда в Коллегии было от 300–500 человек), то она и проводила своих кандидатов. Бюро собиралось на частных квартирах у Ордынского, Коренева, Филатьева и др., причем они всегда держали в тайне содержание и программу своих совещаний. Перед выборами Президиума их секретарь, Иков, иногда пускал фразу в консультации, обращаясь ко мне и другим своим противникам: «Мы вам покажем. У нас силы, которые уважает фракция (и мы с ней заодно), у вас мелочь…» Когда бюро официально было ликвидировано, оно продолжало собираться на квартире у тех же членов бюро. Уверен, что и в это время в бюро, судя по лицам, в него входившим, настроение было антисоветское; это явствовало из того, что члены президиума беспартийные (из общ. группы) были всегда в антагонизме с партийной частью президиума по всем почти вопросам права, работы в консультациях и пр. В 1929 г члены Бюро ездили по консультациям и агитировали за своих кандидатов, доказывая, что кандидаты не из ихней группы – «дураки, бездарные» и т. п. Кроме того, небольшими группами они собирались на квартире у Ордынского, Мутушева^[139], Коренева и др., где вели агитацию за своих кандидатов в Президиуме и благодаря этому являлись на собрания всегда организованно, спаянно.

Бюро особенно зашевелилось, когда т. Брук решительно поставил вопрос о ликвидации частного кабинета и проведении консультации [введении консультаций], причем ряд ЧКЗ был отозван из Коллегии: сюда вошли т. Малянтович, Либсон^[140], Рязанский, Филатьев, Патушинский, В. Малянтович и др. Они были против коллективов, мотивируя тем, что они д. б. добровольны наряду с частным кабинетом. Никто из них не вошел в коллективы в марте – апреле 1929 г., кроме одного В. Малянтовича; теперь некоторые работают, так как кабинет закрыт и пришлось войти.

Пинес [подпись] Допросил: Кононович [подпись]

л. д. 257-258

Протокол допроса Пинеса Исаака Григорьевича

от 20 августа 1930 г.

Когда я был на Лубянке в д. № 14 в камере № 2, то там же был в качестве заключенного Пестрак из Госплана, который, между прочим, в разговоре передавал, что жена одного из арестованных сотрудников Госплана ему говорила, что будто при аресте кого-то «найден был список министров». Подробностей не передавал.

Пинес [подпись]

л. д. 263-271

Протокол допроса Пинеса Исаака Григорьевича

от 09.09.1930

В «общественную группу», в частности в бюро, входили: С.П. Ордынский (умер), Малянтович Владимир, Малянтович Павел, Филатьев, Тагер, Оцеп, Коренев, Долматовский, Духовской, Иков, Динесман, Коган. Кроме бюро, в члены общественной группы входило около 200 чел. членов коллегии защитников, большинство из них старые присяжные поверенные.

Эта группа своей организованностью на всем протяжении своего существования противопоставляла себя революционной группе, срывая все полезные советские начинания последней.

Перед выборами, актив общ. группы, как то: Динесман, Коренев, Коган, Ордынский и др., разъезжали по консультациям с критикой против революционной группы и других отдельных кандидатов не из их группы. Для достижения своей цели они их старались всячески скомпрометировать, называя некоторых дураками, негодными работниками и т. п.

Когда был поставлен впервые вопрос т. Бруком о ликвидации частного кабинета, то общественная группа резко выступала против коллективов, особенно члены Президиума упомянутой группы.

Считаю необходимым заострить внимание на вопросе создания этой общественной группы в более 200 чел. В первый состав Президиума в 1921 г. вошли: Малянтович П., Коренев, Ордынский, все они входили в совет присяжн. поверенных до Октябрьской революции. В 17 г. все они разбежались, поустроившись на разных службах, в общем, эта публика к советской системе не пришла.

Упомянутый первый состав Президиума повел линию на создание вокруг себя групп из старых адвокатов для того, чтобы было на кого опереться, дабы иметь всегда свое большинство и проводить на собраниях своих кандидатов в Президиум и этим самым задавать тон старой адвокатуры в смысле традиций, выражающихся, в частности, в защите обвиняемого, не считаясь с его виновностью. Эта защита не стояла на классовых установках советского государства, и поэтому эта публика по своей идеологии шла на защиту лиц явно несоветских мировоззрений.

Общественную группу и новую революц. группу я сопоставлял так: если бы произошел переворот, то общественная группа немедленно ушла [бы] в буржуазное правление, а революц. группа осталась бы, естественно, с большевиками.

<…>

Из других групп, им чуждых, они никогда на свои совещания по квартирам никого не допускали, чувствовалась в их поведении какая-то конспирация, отсюда, естественно, на их совещаниях, поскольку не допускали других, стояли вопросы не большевистско-революционные.

На свои иногда совещания они допускали Членова Семена Борисовича постольку, поскольку они его побаивались. Членов сейчас находится в Париже и работает в Полпредстве. Членов по образованию юрист, беспартийный.

<…>

Все члены Бюро (почти) работали в разных юридических консультациях в разных районах Москвы, коих насчитывалось 6–7 и получалось то, что каждый из членов в своем районе являлся как бы авторитетом среди рядовых членов общественной группы, последних информируя о всем, что делается в Президиуме, коллегии и что нужно делать на собраниях в связи с решениями их нелегального Бюро.

Для иллюстрации не советской работы членов общественной группы приведу следующее.

В 1928 году председателем Коллегии был т. Зорин, старый член ВКП(б), который взял крупную линию по части проведения советских реформ, и тогда беспартийная часть президиума – Коренев, Ордынский, Долматовский, стали Зорина и его мероприятия бойкотировать; не посещали заседания и в частных беседах стали его дискредитировать. Ходили на него жаловаться к председ. Губсуда Стельмаховичу.

Я вспомнил, что в бюро обществ. группы входили и активно работали Долматовский и Богданов.

К бюро близко примыкали: Рязанский, Зорохович, Либсон (он примыкал до 28 года, а затем с ними порвал по каким-то соображениям, мне неизвестным), Липскеров, Мажбиц и Шапиро-Пятецкий^[141]. Ходили ли они на «домашние» совещания – сказать не могу – не знаю, но знаю, что были лично близки с отдельными членами бюро общественной группы.

Записано с моих слов верно, Пинес [подпись] Допросил: Зусков-Васильев [подпись]

л. д. 272

Постановление

о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр. Пинес Исак Григорьевич изобличается в участии в контрреволюционной группировке, деятельность которой была направлена на свержение советской власти и создание демократической республики.

л. д. 274-281

Дополнительные показания

И.Г. Пинеса

от 20 ноября 1930 г.

В дополнение показываю следующее:

1) «Общественная» группа ЧКЗ образовалась, главным образом, из б. прис. поверенных на 75 % вскоре после учреждения Коллегии защитников по декрету.

Я не имел ничего общего с ней никогда, т. к. лидеры группы принимали тех, кто смотрел глазами старой адв[окату]ры на Коллегию и отчасти саботировал после Октября 1917 г.; я же не только начал работать в органах Сов. юстиции с первых дней переворота, но с октября 1920 г. по осень 1922 г. был на службе в Коллегии общ. обвинителей, а затем до 1927 г. выступал часто в судах обвинителем по ордерам Моск. Губ. Прокуратуры. На это косилась «общественная» группа, считая недопустимым, что б. прис. повер. мог так слиться с Советской Юстицией. «Общественная группа» поставила своей целью создать адвокатуру как организацию, в которой можно было бы работать, перенеся в нее старые традиции. С этой целью группа стала проводить в Президиум кандидатуры из своей группы, что им и удавалось, имея за собой большинство.

<…>

Советской части адвокатуры, т. е. тем, которые вступили в ряды работников Юстиции с самого начала, не нравилась тенденция «общественной группы», видно было, что группа желает сделать Президиум ЧКЗ – старым Советом прис[яжных] поверенных]: это выражалось в том, что члены Президиума «общественной группы», зная хорошо дело адвокатуры, стремились поставить и работу в консультациях на старых началах, принимать «своих» в Коллегию и пр. Часть молодежи пошла за «общественной группой» на собраниях при выборах, т. к. некоторые из «общ. гр.» импонировали как видные в прошлом защитники.

Образовалась «револ. группа» по инициативе С.Б. Членова, в которой с самого начала и я активно работал, в группе было сперва около 100 чел., затем свыше 200. «Рев. группа» вступила в борьбу с «общ. группой» и сумела провести 2–3 кандидатов в Президиум в 1924—25 г. при поддержке Комфракции. Устав «Рев. группы» был одобрен Комфракцией (Предс. Коллегии был тогда Вегер В.И.).

«Револ. группа» в противоположность «общ. группе» поставила задачей выработать тип советского адвоката, который помогал бы суду в процессах, а в целом «рев. группа» проводила все директивы Правительства, Партии и Президиума в области судебной работы.

Группы были официально ликвидированы.

Однако Коллегия знала, что ядро «общественной группы» продолжает иногда собираться с целью той же – проводить «своих» в Президиум, что им и удавалось до последнего времени, когда особенно активно работали Динесман и Коган.

Какова их политич. физиономия? Она ясная, если учесть, что в общ. группу и бюро входили бывшие министры Керенского, как бр. Малянтовичи, Филатьев. Я категорически считаю бюро «общ. группы» антисоветски настроенным элементом; они часто критиковали суд, его невежества, не стесняясь критиковали отдельных членов Комфракции, которая-де ничего не понимает в адвокатском деле. Это особенно ярко выражалось в нежелании принимать участие в учреждениях сов. общественности, как, напр., в «Клубе работ-юстиции» (Стол[овый] пер., д. 3, Губ. Пр[окурату]ра), где читались доклады! были кружки по разработке правовых вопросов и т. п. Они никогда не ходили на вечера, которые устраивал Суд в связи с какими-либо событиями или праздниками. Они только увлекались «гонорарами» и, загребая «куши», в конце концов покупали богатые квартиры^[142], как, напр., Тагер, Коммодов^[143], Урысон.

Когда предс. Коллегии т. Брук повел кампанию против частного кабинета за проведение общей коллективизации, то «общественники» активно высказывались против, не стесняясь ругать Брука, говоря, что он хочет сделать карьеру на «адвокатах», бывших величинах, изгнав их из Коллегии. В Коллектив из них почти никто вначале не пошел (весною 1929 г.), и только в начале с. г. некоторые вошли, ибо частный кабинет был закрыт навсегда. От отдельных ЧКЗ приходилось слышать, что вообще страна переживает экономический кризис, что неизбежно возвращение к НЭПу, о чем я своевременно давал точные сведения с указанием отдельных моментов и фактов, и лиц.

Очень многие, как, напр., ЧКЗ Зорохович, Рязанский, Глазков^[144], не раз говорили, что коллективы должны провалиться, ибо им не верит население и п. ч. туда вошло много «мальчишек». (Работаю в коллективе с самого начала, с марта 1929 г.)

Эти ЧКЗ (Зорохович, Глазков, Рязанский, Тэриан^[145](б. меньшевик) и др. не раз говорили и доказывали, что будет вновь открыт частный кабинет, и неизбежно разрешена будет широко частная торговля, и адвокатура расцветет.

Это точка зрения, по-моему, всего бюро «общественной группы». Отмечу, что секретарь группы Иков считается по убеждениям антисемитом и «черносотенцем». Не странно ли, что он секретарь группы?!.. С бр. Урысон знаком официально, т. к. никогда с ними ничего общего не имел, они принадлежали к «коммерческой части адвокатуры», занимались «комбинациями» и наживали деньги, имели квартиры.

По коллегии шел упорный слух о том, что И. Урысон имел деньги, давал их в рост иностранцам и вел какие-то дела по концессиям, но точных фактов не знаю. Считаю эти толки правдивыми и похожими на истину. В судах я его никогда не видал и был знаком лишь на поклонах. По-моему, бр. Урысон также примыкали к «общественной группе». Был слух, что И. Гринберг давала показание в ОГПУ против И. Урысона и осветила его как антисоветскую личность. Так ли это – не знаю. Если это так, что считаю, что И. Гр. сделала правильно и достоверно.

Добавляю: заседания бюро группы имели место всегда на частных квартирах (у С.П. Ордынского, Икова, Коренева и др. членов); приглашались только свои члены бюро и близкие к ним, как то: Тагер, Оцеп, Коммодов, Духовской; заседания были строго конспиративны.

За своих кандидатов они агитировали по консультациям, раздавая своим членам списки кандидатов и резко ругая вплоть до «дураков» кандидатов револ. группы; т. к. консультаций всего было около 10-ти, то агитация вполне удавалась.

Записано собственноручно,

И.Г. Пинес [подпись]

Допросил: Новицкий [подпись]

л. д. 285-287

Протокол допроса Гринберг Ирины Николаевны^[146]

от 12 августа 1930 г. <…>

Образ.: высшее юридическое в 1 МГУ в 19 г.

До войны 14 г.: в Москве училась в гимназии.

И.Н. Гринберг. 1930

С 1914 до 1917: то же в Университете.

В Февр. революцию и до Окт. революции: в Москве училась в Университете.

С Окт. революции: в 19 г. кончила университет. Работала в Наркомюсте до 1922 г. Затем в отделе [нрзб] юрисконсультом. С 1924 г. состоит в коллегии защитников. В 1925 г. была в Берлине 3 месяца у двоюродной сестры Гольдштейн Марии Михайловны.

Не судилась.

Старая дореволюционная адвокатура с самого начала возникновения Коллегии защитников в 1922 объединилась в так называемую «общественную группу» в противовес «революционной группы» советски настроенных адвокатов. Во главе общественной группы стояли б. министр юстиции при Временном Правительстве Павел Николаевич Малянтович, Сергей Павлович Ордынский (ныне умерший), Филатьев Георгий Викторович, Владимир Николаевич Малянтович, Умов, Богданов Михаил Иванович, Коренев Павел Павлович, Коммодов Николай Васильевич, Динесман Иосиф Юлианович (секретарь обществ. группы) и др. Сильверсван^[147], Урысон и Шеметов Ник. Гурьевич^[148], Карякин^[149], Долматовский.

Идеологически общественная группа представляется в следующем виде: резко антисоветская, т. е. считает, что советская власть есть власть бандитов и проходимцев. Такое мнение приходилось очень часто слышать мне, работая в одной юридической консультации сначала в Центральной гражданской совместно с Филатьевым Г. В., от Богданова М. И. в Баумановской юридической консультации и с Динесманом. Все мероприятия советской власти осуждались, декреты, займы и т. п.

Коммодов Николай Васильевич, внешне очень советский везде, в своих судебных речах говорил неоднократно при встречах с сыном Павла Малянтовича с Владимиром Павловичем Малянтовичем «долго ли мы будем терпеть этот гнет?».

Бывшая Губсудовская Уголовная Консультация была местом сборищ всех этих лиц, причем у Павла Малянтовича был ч.к.з. Цуринов Валерий Иванович^[150], который ему все передавал. В Губсудовской Консультации все эти лица собирались вместе и хулили советскую власть, рассказывали друг другу антисоветские анекдоты и издевались, как они говорили, над «безграмотностью» декретов и распоряжений правительства. Из молодежи адвокатской члены общественной группы признавали только своих.

Среди «общественников» выделялся очень Иков, антисемит и крайне правый, таковым его считаю не только я, но, напр., и советский адвокат Левин Александр Яковлевич^[151]. Кажется, в конце 1925 или начале 1926 г. общественная группа формально была распущена, но идеология все еще существовала, т. е. они собирались вместе, известно мне со слов Владимира Павловича Малянтовича, тоже ч.к.з.

Центром этой группы является Павел Малянтович, про него однажды остроумно сказал Короленко Владимир Юлианович: «Малянтович погубил Ордынского, он его науськивал, сам молчал, а Ордынский по простоте душевной все выбалтывал».

Павел Малянтович очень дружил с Пешковой^[152], председательницей Красного Креста. Вообще, когда кто-нибудь арестован, все эти лица обращаются к Малянтовичу.

После формального расформирования «общественной группы» эти же лица продолжали собираться вместе, на частных квартирах, о чем мне известно со слов Урысона, об этом мне говорил Урысон в период, когда предлагал совершить террористический акт.

Короленко Владимир Юлианович хорошо знает всех лиц общественной группы, многие бывали у него.

С Урысоном я была в очень хороших отношениях, он меня знал еще подростком, очень доверял мне, в марте 1927 г. во время дружеской беседы он сказал мне: «Вы интересная женщина, сделайтесь любовницей Сталина и убейте его». На это я сказала, что меня расстреляют, он ответил: «Что значит ваша личная земная жизнь, вы прославитесь на весь мир, вы будете русской Шарлоттой Корде^[153]». Тогда я как будто согласилась и не помню, в этой ли беседе или в следующий раз сказала ему, что я знаю любовницу Сталина, одну блондинку, что попрошу ее позвать меня, когда у нее будет Сталин, и убью его. Урысон меня слушал, и мы обсуждали, чем убить.

С Умовым у меня был разговор насчет современной молодежи, он сказал, что она ничего не стоит, но что такая молодежь, как я, нужна, и звал меня вступить в общественную группу, это было почти в одно время с предложением Урысона.

После освобождения Урысона Владимир Павлович Малянтович сказал мне, что он и отец считают непростительным, что я на допросе призналась в том, что мне сказал Уры-сон, что я, как юристка, должна была быть более стойкой.

В 1927 году слышала неоднократно от М.И. Богданова, что они собираются вместе, бывшая общественная группа, т. е. Богданов дружен был с Белоусовым, Филатьевым, Кореневым. Предлагал ли мне Богданов М.И. вступить в кружок общественной группы, я не помню.

Последний год я почти ни с кем из упомянутых выше лиц, за исключением Сильверсвана Николая Адриановича, не встречалась. С последним у меня никаких разговоров относительно «обществ. группы» не было.

Связь с упомянутыми лицами, принадлежавшими в свое время к «общест. группе», прервана вследствие того, что все они разбросаны по разным консультациям.

Записано собственноручно, в чем и расписываюсь,

И. Гринберг [подпись]

л. д. 288—296

Протокол допроса Гринберг Ирины Николаевны

от 18 августа 1930 г.

Урысона я знаю давно. Впервые я встретилась и познакомилась с Урысоном в квартире моего отца еще до революции. Спустя много лет, приблизительно в 1921 г., я снова встретилась с Урысоном в Наркомюсте, где я в то время служила в библиотеке. Урысон приходил тогда несколько раз, но никаких серьезных разговоров у меня тогда с ним не было.

Затем снова прошло несколько лет, и я с Урысоном не встречалась. Приблизительно в 1923/24 году я снова встретилась с Урысоном в Коллегии защитников, причем с этого времени мы с ним начали часто встречаться. Я в то время материально нуждалась и Урысон мне помогал, отпуская небольшие суммы денег. Жена Урысона в то время была на даче, он пригласил меня к себе, и я у него часто бывала. В декабре 25 г я уехала в Германию к родным. Перед отъездом я получила у Урысона 150 р. Вернулась из Германии в марте 1926 г и снова начала встречаться с Урысоном, бывая у него на квартире. Со слов Урысона мне было известно, что он встречается с какими-то иностранцами, настроен антисоветски и часто высказывал свои антисоветские взгляды. Т. о. мы встречались с Урысоном до начала 1927 г Приблизительно в феврале 1927 г, когда я была на квартире Урысона, у меня с ним был следующий разговор. Как и раньше, у меня с Урысоном был разговор о каком-то политическом событии, о каком именно – сейчас не помню. В процессе разговора Урысон сделал мне предложение стать любовницей т. Сталина и убить его. Я спросила Урысона, каким образом это можно сделать, причем предупредила, что не умею стрелять. Мы вместе обсуждали, каким образом это можно сделать, причем решили, что т. Сталина можно убить ножом. Помню, что я тогда в беседе с Урысоном выразила удивление, что он мне предлагает свершить такой акт и в то же время любит меня. Урысон мне на это ответил, что я в результате прославлюсь на весь мир и стану русской Шарлоттой Корде. Об этом разговоре я сообщила немедленно в ОГПУ

После этого случая я с Урысоном, кроме очной ставки в ОГПУ в 1927 году, больше не встречалась.

В коллегии защитников я ни к одной из существовавших в то время групп, как обществ., так и революц., не принадлежала.

Лично была знакома и встречалась со многими представителями обществен. группы: Богдановым, Умовым, Филатьевым, Динесманом, Шеметовым, Кореневым, Павлом Малянтовичем, Долматовским.

О том, что общественная группа после ее роспуска продолжает свое существование, мне точно не было известно. Никто из членов общественной группы, с которыми я встречалась, не говорил мне о существовании какого-либо кружка этой группы после ее роспуска. Не помню также ни одного случая, когда бы кто-нибудь из членов общественной группы вербовал меня в какой-либо нелегальный кружок общ. группы или приглашал бы меня на собрание этой группы, происходившее на частной квартире. Никто из членов общественной группы мне не говорил, что они после роспуска продолжают собираться на частных квартирах.

На основании данных личного наблюдения за отдельными членами «обществ. группы» у меня сложилось впечатление, что группа и после роспуска продолжает свое существование. Часто мне Владимир Малянтович говорил, что его отца посещают некоторые лица, принадлежащие к общественной группе. На перевыборах президиума Коллегии я видела стремление «общественников» проводить в президиум своих кандидатов. Помимо того, сталкиваясь в своей повседневной работе с отдельными «общественниками», мне приходилось слышать их вечное брюзжание и недовольство Советской властью. Вот на основании этих данных личного наблюдения у меня существовало убеждение, что общественная группа продолжает свое существование.

Ставила ли себе общественная группа какие-либо политические задачи, мне в точности неизвестно. Если я и говорила о каких-либо политических задачах общественной группы, выражающихся главным образом в непризнании классового суда и стремлении к всеобщему избирательному праву и созыву учредительного собрания, то это тоже являлось личным впечатлением, возникшим в результате моих неоднократных бесед с отдельными представителями общественной группы. Так, напр., в беседе с Урысоном мне приходилось слышать, что он очень недоволен существующим строем, что он мечтает об учредительном собрании и установлении власти буржуазной республики. Такие же настроения были у Динесмана. Т. к. они являлись представителями «общественной группы», то подобные разговоры и явились основанием к тому что у меня сложилось такое впечатление о них. Конкретно мне ни от кого из представителей общественной группы не приходилось слышать, что группа в целом ставит себе изложенные выше политические задачи.

Помимо Урысона и Динесмана, у меня такие же разговоры были с Филатьевым, Богдановым, Шеметовым, Розенблюмом Александром Борисовичем. Все эти лица при встречах со мной высказывали свое недовольство существующим строем, занимались критикой разных мероприятий Советской власти и сравнивали новое советское право с буржуазным, говорили о бесправье и зажиме.

О существовании к[онтр]р[революционного] нелегального кружка, руководимого Филатьевым, Богдановым или Умовым и собирающегося у них на кв-ре, я ни от кого из представителей «общ. группы» никогда не слышала и ничего по этому поводу не знаю.

Протокол записан с моих слов верно.

Гринберг [подпись]

Допросил: Белостоцкий [подпись]

л. д. 297

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого

13 ноября 1930 г.

…Опер. уп. 2 отд. 0 отд. ГПУ Зусков… нашел, что гр-ка Гринберг Ирина Николаевна в достаточной степени изобличается в участии в к/революционной группировке, деятельность которой направлена к свержению советской власти.

Кроме того в провокации.

<…>

…привлечь в качестве обвиняемой по 58-м статьям Уголовного Кодекса, мера пресеч. – содерж. под стражей.

Не согласна с обвинением.

И. Гринберг [подпись]

л. д. 298-307

Продолжение показаний гр. Гринберг И.Н.

от 16 ноября 1930 г.

Еще до моего отъезда за границу я работала консультантом в Центральной Юридической Консультации при Губсуде (Берсеневская набережная).

Там я встречалась с Филатьевым, Розенблюмом Алекс. Борисовичем, с Шеметовым Ник. Гурьев., Никитиным (быв. тов. министра при Керенском), Умовым.

При приезде из-за границы я вновь возобновила посещение этой консультации, где продолжала встречаться по работе с этими лицами.

Работа наша сводилась к следующему: мы, консультанты, давали юридические советы приходящим клиентам, защищали их интересы в судах, составляли юридические бумаги во все судебные и административные органы. Каждый вопрос клиента, каждое его дело, а также каждая деловая бумага (кассжалоба, заявление, жалоба в порядке надзора) коллективно нами обсуждались, все время мы имели дело с распоряжениями и законами правительства.

Обсуждения эти происходили в особой комнате, среди нас юристов-консультантов, и вот эти обсуждения и рассуждения присутствующих вышеназванных лиц выявили мне всю политическую идеологию общественности этих лиц. Издаваемые правительством законы, советское право рассматривались Филатьевым, Умовым, Розенблюмом, Шеметовым как олицетворение насилия, не признавали классового ограничения выборов, постоянно утверждали, что должно быть общее избирательное право, что все люди равные, всякое решение суда вызывало в них или озлобление, или жалостливую усмешку, «в чьих руках мы находимся, от кого мы зависим – какая безграмотность» – вот типичные для них выражения.

Я также стала бывать в Уголовной Губсудовской Консультации (Тверской бульвар), где я встречалась с Коммодовым, Карякиным, Динесманом, Левонтиным^[154], Малянтовичем Павлом Ник. Там царило то же настроение, беспрерывный поток антисоветских анекдотов и резкой неприязни к Советской власти.

В Центральной Гражданской Консультации заведующим был беспартийный ч.к.з. Мкртчиан Матвей Никитич, в Уголовной Губсудовской был коммунист (ныне исключенный) Меранвиль Леонид Александрович^[155], он находился в самых дружеских отношениях с этими Ч.К.З., но не только коммунист Меранвиль, но и другие коммунисты, стоявшие во главе Коллегии, не замечали создавшейся обстановки, наоборот, коммунисты-руководители явно подпадали под влияние Ч.К.З. (б. присяжных поверенных), а именно Ч.К.З., входящих в общественную группу, так что в Президиуме Коллегии беспартийная группа была представлена 4 представителями общ. группы и, кажется, одним представителем от революционной группы. Надо сказать, что командируемые к нам партийцы состояли большей частью из партийцев, не подошедших к другой работе, например отстраненный с должности судьи Зорин, ныне исключенный из партии Шмелев.

Все упомянутые лица, Филатьев (в прошлом товарищ председателя Совета присяжных поверенных в Москве), Малянтович и т. д., состояли в так наз. общественной группе. Объединяющим их лицом был Павел Ник. Малянтович, который официально почти лишь в редких случаях выступал от их имени, он выдвигал Сергея Павловича Ордынского вместо себя. Малянтовича очень оберегали и оберегают. Все эти лица очень любят Павла Малянтовича и уважают, советовали ему часто не выступать в политических процессах, чтобы он не мог себя скомпрометировать и не пострадал бы; при малейшем подозрении, а также при арестах все эти лица обращаются за помощью к Малянтовичу (арест Урысона).

Ближе я узнала Малянтовича П.Н. при моем сближении с его сыном Владимиром Павловичем, человеком, находящимся всецело под влиянием отца, который мне много передавал о том, что делалось в доме отца, его взгляды и т. п. Когда Владимир Павлович Малянтович сделал мне предложение стать его женой, он меня пригласил на дачу к отцу, когда шел шахтинский процесс и как раз в печати появилось признание Скорутто^[156], которому признанию Павел Малянтович не верил, [считая,] что оно (признание) дано под давлением ОГПУ.

С Динесманом я познакомилась ближе, работая в одно время с ним в Баум. Юридической Консультации. Динесман ярко антисоветская фигура.

Неоднократно Динесман говорил, что и он, и вся интеллигенция при Советской власти в загоне, что ей не дают ходу, что все яркое подавляется.

Его ближайший товарищ Левонтин Эзра Ефимович, Ч.К.З. и поэт, бывал в литературном кружке у жены Ч.К.З. Никитина^[157], куда и я хотела проникнуть, но мне не удалось, т. к. Левонтин боялся ревности жены. С величайшим уважением относился Левонтин к Павлу Малянтовичу Помню, на одном собрании при виде Павла Малянтовича я сказала с усмешкой: «Вот бывший ЭКС министр пришел», на что Левонтин укоризненно покачал мне головой, сказав «не говорите так», дав мне понять, что я недостаточно почтительно отнеслась к П. Малянтовичу.

С Богдановым Михаилом Ивановичем я работала там же в Юридической Консультации при Баумановском Суде, он как-то говорил, что у него собираются близкие ему по духу защитники.

С Умовым я виделась ежедневно в работе Центр. Гражд. Консульт., и выражения его в отношении непринятия советских законов были резче других. Умов однажды в здании Губсуда мне сказал, что «такая молодежь, как Вы, нам нужна».

В 1928 году от моей приятельницы Клеевой Елизаветы Ал-дровны я много слышала о Левашеве Евгении Сергеевиче. Левашев имел крупную практику среди зажиточных крестьян, политические новости Клеева узнавала от Левашева. Мне лично Левашов сообщил о крестьянских восстаниях в каких-то губерниях.

Карякин Гавриил [Львович] в обществе других защитников на выраженное кем-то недовольствие по поводу коллективизации Коллегии ответил: «Надо раз и навсегда усвоить, что мы заключенные в тюрьме и потому своей воли не имеем». Владимир Павлович Малянтович мне говорил, что Коммодов Ник. Вас. ему сказал: «И долго мы будем еще терпеть». (Если слова не те, то в обоих случаях отвечаю за верность выраженной мысли.)

Е.А. Клеева привела ко мне в гости сына С.П. Ордынского, Юрия Сергеевича Ордынского, с которым она была в близких отношениях, и мы, Влад. Малянтович и я, часто вместе с Юр. Ордынским проводили время.

Среди ближайших друзей Ордынского находится Иков – б. офицер, Ч.К.З., б. пом. прис. повер., его патрон по адвокатуре находится за границей, про него Бобровская Раиса Наумовна ЧКЗ сказала: «До чего противно смотреть на Икова, ярый контр, а как узнал о чистке, так погрузился по горло общественной работой».

С Шеметовым Н.Г. была знакома по Москве еще до революции, познакомилась ближе и стала бывать у него в доме и на даче с 1926 по 1927 г. Два года подряд встречала у него Новый Год.

Однажды у меня с Пинесом был разговор о его дочери, причем Пинес сказал, что он не желает, чтобы его дочь стала юристкой. На что я сказала, что у Шеметова, наоборот, его дочь хочет на сцену, а он хочет, чтобы она стала Ч.К.З. Пинес резко сказал: «Не говорите мне о Шеметове – это контрреволюционная сволочь».

Кстати о Пинесе, узнав об аресте Короленко, он сказал в присутствии Ч.К.З. Каравина Леонида Ивановича^[158]: «Поскольку арестован Короленко, надо ожидать большую гадость для адвокатуры, я, в частности у него часто бывал». На вопрос, почему он не прервал с Короленко знакомства, Пинес ответил: «Я учел это слишком поздно, порвать – значит было повредить себе».

Будучи еще подростком лет 15, я в кабинете у отца увидела Исаака Савельевича Урысона. На мое замечание отцу: «какой урод», сказала я, отец ответил: «Этот маленький лысый еврей – большая умница». Потом я потеряла Урысона из вида.

Работая в Наркомюсте, одно время в библиотеке, я встретила там вновь Урысона (1921 г.), в библиотеку Урысон часто заходил, т. к. сам работал в НКЮ.

В 1925 г. или в конце 1924 г. я вновь встретилась с Урысоном, он стал за мной ухаживать, приглашал к себе, сказав, что летом, когда жена уедет, он просил меня чаще заходить. Я была в разводе, в мае 1924 года вступила в адвокатуру, жила с матерью вдвоем, практики у меня не было, в делах слабо разбиралась, зная, что Урысон блестящий юрист, я согласилась у него бывать. Причем когда я приходила к нему, то это было всегда по поводу какого-то юридического казуса, в котором я сама разобраться не могла.

Урысон держался очень корректно, восхищался мною, а именно, что я так образованна, разбираюсь в вопросах искусства и т. д. Потом он стал объясняться мне в любви. Меня Урысон интересовал как опытный юрист, и в любовную связь вступать с ним мне отнюдь не хотелось. В конце концов у нас установились полулюбовные, полудружеские отношения, т. е. половой близости в чистом виде не было. Я в это время увлекалась австрийцем Кронеггером^[159].

В декабре 1925 года я решила поехать заграницу, и Урысон дал мне 150 р. на дорогу. В марте 1926 г. я приехала обратно. Я продолжала встречаться с Урысоном периодами, иногда реже, иногда чаще. За это время у меня были другие связи. Урысоном я никогда не увлекалась, но просто по привычке постольку, поскольку он жил недалеко от меня, вечерами иногда нечего было делать, он всегда меня угощал, я у него брала книги для чтения и также мы говорили с ним о политике, – я иногда бывала у него. Он делился буквально со мной всеми своими политическими убеждениями, мнениями, ни одно мало-мальски политическое событие не обходилось. Я продолжала у него бывать. Сейчас мне трудно восстановить всего, но помню беседу после разрыва англо-советских отношений^[160], о том, что он говорил, что знаком был с консулом английского посольства, помню о его разговоре о троцкистской оппозиции. На мой вопрос, почему буржуазная интеллигенция сочувствует Троцкому, что Троцкий зовет обратно к военному коммунизму, он ответил, что буржуазная интеллигенция всегда блокируется с теми, кто находится в оппозиции к Сов. правительству.

Урысон совершенно не стеснялся выражать своих политических взглядов мне.

Все, что он говорил, все сообщено мною уже в сводках.

Я смутно помню, был или не был разговор о Сталине до последнего моего разговора. В гостях у жены Урысона я вообще не бывала, однажды она зашла, когда я сидела у него, была летняя обстановка, извинилась, что мебель в чехлах и что плохое угощение к чаю.

Однажды я зашла к Урысону вечером, он меня принял. Я ему показывала книгу старинную, которую я принесла. Я была хорошо одета. Он мне сказал: «Вы интересная женщина, сделайтесь любовницей Сталина и убейте его». Я ответила, что не умею стрелять и что раз он мне предлагает такую вещь, значит, он меня недостаточно любит, т. к. я буду расстреляна, и сказала: «Почему Вы этого не предлагаете Вашей дочери?» Он ответил: «Моя дочь еще маленькая» и «что значит личная жизнь в сравнении с мировой славой, станете Шарлоттой Корде и Вы прославитесь на весь мир». Я сказала, что я не умею стрелять, тогда мы заговорили о способе убить Сталина холодным оружием, потом я для того, чтобы выявить его активность в этом его преступном замысле, сказала ему, что у меня есть знакомая любовница Сталина, блондинка, каковой в действительности у меня нет. Я утверждаю, что до этого разговора с Урысоном у меня отношения были с ним такие, т. е. дружеские, что тот факт, что он дал мне 50 р. за портсигар^[161], который он мне подарил ранее, отнюдь, как он говорит, не означали разрыва между нами. Урысон относился ко мне с большим доверием, то, что он говорит на очной ставке, – неправда. Неоднократно он говорил, что, не будь он так стар, он бы на мне женился, но боится, что я его брошу. Сейчас же по приходе домой я позвонила по телефону Сергею Ивановичу^[162] и сообщила ему этот разговор. О дальнейшем Вам известно. Очная ставка с Урысоном – мы оба настаивали на своем.

После того как Урысон был освобожден, он тут же до отъезда (свободная высылка) созвал всех своих друзей: Малянтовича, Долматовского, еще не знаю кого, и сказал, что было в ОГПУ и что я выступила свидетелем против него.

Владимир Павлович Малянтович передал мне слова отца своего, Павла Ник. Малянтовича, что: «Какой же она юрист, если она созналась на первом допросе, что она мокрая тряпка». Кроме того, Владимир Павлович сказал, что я солгала, что Урысон предлагал мне стать только любовницей Сталина, о террористическом акте ничего не говорил. На очной ставке Урысон отрицал вообще и то, что он имел какой-либо разговор о Сталине. Говорил, что имя Сталина вообще не упоминалось между мною и им. Или в тот самый вечер или до этого, во всяком случае неоднократно мне Урысон говорил о моем происхождении со стороны матери из старинного еврейского рода, что предки моей матери ученые и даже показал мне книгу на еврейском языке, составленную предком моей матери, «Игирой Салантер»^[163]. Я, между прочим, совершенно не знала о своем происхождении, т. к. не интересовалась. А Урысон говорил неоднократно, что на таких евреев, как мы, т. е. он и я, падает ненависть всего культурного мира, т. к. думают, что мы тоже участвуем в советском управлении, а между тем, по словам Урысона, у власти стоят не евреи, а жиды, подонки и т. п.

Я считаю всех упомянутых лиц, в силу вышеуказанных мною фактов, антисоветскими, ненавидящими советскую систему управления, в частности, Урысон – сторонник буржуазной республики Франции или Англии, как он неоднократно высказывался.

Делая сообщения, я ничего не преувеличивала и не скрывала, я излагала голые факты, т. к. мне указано было в начале моей работы, что я не должна излагать своего мнения или делать выводов.

Добиться признания у такого человека, как Урысон, чрезвычайно трудно, т. к. он старый судебный работник, блестящий криминалист и очень умный человек. (Добавляю, что ближайшая помощница Коммодова ЧКЗ Розенблюм, Лидия Израйловна^[164], была в начале своей работы в адвокатуре секретарем у Урысона и в близких отношениях, о чем Урысон мне рассказывал интимные подробности, в 1925 году ездила за границу, получила там деньги, кажется, задолженность ее отцу. Недавно купила застройку совместно с Коммодовым. Дружна с сестрой Сырцова (чл. партии). Со мной во враждебных отношениях, т. к. до моего прихода в адвокатуру пользовалась успехом, который отошел ко мне.

Если я иногда, может быть, и не все запоминала, то это, возможно, от чрезвычайной нагрузки: личная жизнь, адвокатская профработа, отнимающая массу сил и времени, разработки других заданий, я говорю может быть так, как я считаю, что я все отмечала.

Гринберг [подпись]

л. д. 319-320

Протокол допроса Короленко Владимира Юлиановича

от 12 августа 1930 г.

По вопросу о так наз. «общественной группе» в среде членов коллегии защитников могу сообщить следующее. «Общественной группой» в Коллегии защитников считалась группа членов коллегии, состоявшая преимущественно из группы прежних, дореволюционных присяжных поверенных, как то: Павел Николаевич Малянтович, Сергей Павлович Ордынский, Филатьев, Павел Павлович Коренев, Николай Васильевич Коммодов, Оцеп. Это была группа прежних уголовных защитников по политическим делам. Близких отношений к этой группе у меня не было, т. к. мне казалось, что эта группа меня чуждалась, и поэтому у меня с самого начала моего вхождения в Коллегию создались с ней отчужденные отношения. Считаю, что эта группа людей представляла из себя людей в деловом отношении безусловно чистых, но у меня лично было к этой группе несколько отрицательное отношение, сложившееся отчасти из чисто личных мотивов, отчасти из того, что я считал, что прохождение членов этой общественной группы (Ордынский) в Президиум для массы адвокатуры несомненно вредно, т. к. и методы и приемы (технические и общественные), перенесенные из прежней адвокатуры в новую, советскую, совершенно неприемлемы. Считаю, что в основной своей массе группа эта была не советской. Больше ничего показать по этому поводу не могу.

Короленко [подпись] 12.08.1930

С отдельными лицами этой группы я не вел политических бесед.

Короленко [подпись]

Полит. цели и задачи этой обществ. группы мне неизвестны.

Короленко [подпись]

л. д. 325-337

Заключение

Опер. уполномоченный 2-го отдела ОО ОГПУ Новицкий, рассмотрев след. дело за № 102749/102760 по обв. гр. гр.: Филатьева, Георгия Викторовича, Никитина, Алексея Максимовича, Патушинского Григория Борисовича, Коренева, Павла Павловича, Динесман Иосифа Юлиановича, Розенблюм Александра Борисовича, Богданова Михаила Ивановича, Умова Павла Георгиевича, Полетика Михаила Петровича, Пинес Исаака Георгиевича, Гринберг Ирины Николаевны, – арестованных 11-го августа 1930 года и содержащихся в Бутырск. тюрьме – по 58/4 ст. УК.^[165]

Нашел:

Арестованные по настоящему делу члены Коллегии Защитников являются в большинстве своем идеологически спаянной к-р группой, деятельность которой заключалась в следующем:

Коллегия Защитников была организована в 1922 году.

Ее организация была поручена инициативной группе, выделенной из состава защитников, существовавших до этого при отделе юстиции Московского Совета.

В состав инициативной группы вошли исключительно видные адвокаты старого времени, внесшие в молодую организацию Коллегии Защитников свою старую дореволюционную дисциплину, традиции и антисоветские взгляды.

С самого начала образования Коллегии Защитников, видная старая адвокатура стала объединяться в группу так назыв. быв. общественников, во главе которой стали лица, большинство из коих принимали активное участие в борьбе против Октябрьской Революции – бывшие видные деятели кадетской и меньшевистской партии, вошедшие после Февральской революции в состав Временного правительства.

Спаянная одинаковыми антисоветскими и контрреволюционными убеждениями и тенденциями, группа бывших общественников вела почти открытую борьбу и контрреволюционную агитацию, направленную против классового подхода советских законодательных органов и суда, против запрещения частной практики членам Коллегии Защитников, против ограничения прав личности, против советских настроений среди «молодой» советской части адвокатуры, против партийного руководства в КЗ и т. д.

В противовес этой группе советская часть адвокатуры организовалась в так наз. революционную группу, поведшую открытую борьбу с общественной группой, за влияние в Президиуме Коллегии Защитников и за проведение намеченных партией и Советской властью мероприятий.

Борьба данных групп продолжалась до 1925 года. Постановлением Президиума Коллегии всякие официальные группировки среди защитников были запрещены. Революционная группа распалась. Группа общественников продолжала существовать нелегально.

Бюро этой группы, представлявшее собою группу самых непримиримых врагов Советской власти, – перешла на нелегальное положение. Деятельность этой группы заключалась в созыве периодических нелегальных собраний своих членов, на которых совместно намечались планы дальнейшей борьбы бывшей группы общественников за захват руководства в Президиуме КЗ, вырабатывались методы борьбы против партийного руководства и влияния советской части ЧКЗ и организовывались противодействия проводимым в Коллегии Защитников советским реформам.

Каждому члену данной группы поручалась обработка соответствующего количества бывших членов общественной группы ЧКЗ для проведения на общем собрании принятых ими решений. Обработка отдельных членов бывшей группы общественников со стороны подпольной группы неизменно сопровождалась контрреволюционной агитацией в виде отбора гнуснейших инсинуаций, слухов и толков, направленных против руководства партии и советского правительства. В последнее время особенно распространялись слухи о грядущей интервенции как единственной спасительнице погибающего русского народа и т. п. Делались призывы к тесному объединению всех старых адвокатов, места для которых «в новом правительстве» – обеспечены.

Подобная к-р организация этими же лицами велась среди массы подзащитных им арестованных граждан.

Активнейшими членами нелегальной группы быв. общественников являлись:

1. Филатьев, Георгий Викторович, —

из дворян; родился в 1869 году, образование высшее – юридическое. Бывш. товарищ председателя Совета присяжных поверенных в Москве. Бывш. член партии народных социалистов. Бывший член Московской Городской Думы, от партии социалистов в 1916 г. и при Временном правительстве. Бывший товарищ Московского Городского головы – вплоть до Октября 1917 г. В 1918–1919 г; – активный член к-р организации «Союз Возрождения». В начале 1920 г. по делу этой организации был арестован, судим и приговорен к заключению в концлагерь до окончания гражданской войны. Верховным Судом срок заключения ограничен 2-мя годами. До 1929 г. поддерживал связь с проф. Кондратьевым как соучастником «Союза Возрождения». О своих политических убеждениях Филатьев говорит:

«Многое из того, что я исповедывал, как народный социалист, я отвергаю, но значение человеческой личности как большой ценности я признаю и сейчас. Советскую систему я принимаю, но считаю, что отрицательным явлением в ней является чрезмерная прямолинейность и непризнание значения человеческой личности».

В Московскую Коллегию Защитников Филатьев вступил в 1925 году, был избран в Бюро общественной группы, оставшись в нем и после роспуска и перехода данного Бюро на нелегальное положение. Участвуя на всех нелегальных собраниях группы, Филатьев принимал деятельное участие в обсуждении и проведении всех намеченных данной группой вредительских и контрреволюционных действий. По этому поводу Филатьев заявляет:

«Происходившие на квартирах собрания бывших общественников были закрытые в том смысле, что состав их участников определялся предыдущим собранием. Приглашались члены президиума данного состава и бывш. члены президиума Коллегии – из бывших общественников. Члены собрания оповещались при встречах и, думаю, точно не знаю, по телефону. Формы оповещения – не помню. Обычно оповещал Коренев П.П.»

По поводу отсутствия на данных собраниях членов партии и лиц, не состоявших в группе общественников, Ф. говорит:

«Считалось правильным, что обсуждение текущих вопросов адвокатурой должно происходить между лиц, одинаково смотрящих на эти вопросы. Члены партии не состояли в нашей партии потому, что партийцы обсуждали эти вопросы на фракционных собраниях и часто проектировали решения вопросов неправильно, не в соответствии с директивами партии и правительства».

«Молодая советская адвокатура не приглашалась на собрания группы общественников потому, что этот вопрос вообще не ставился, возможно, по причине рутины».

Согласно дальнейшим показаниям Ф., кандидаты для проведения в Президиум Коллегии намечались на закрытых собраниях нелегальной группы. Подготовку к выборам проводили все участники закрытых собраний путем беседы при встречах с членами Коллегии. Велись эти беседы по усмотрению каждого из них.

Говоря о цели существования нелегальной группы общественников, Ф. заявил, что группа имела целью перенести в Коллегию лучшие традиции дореволюционной общественной адвокатуры.

2. Никитин, Алексей Максимович, —

сын купца, родился в Нижнем Новгороде в 1876 г., русский, юрист. Окончил Московский университет. Видный адвокат старого времени. Бывш. член РСДРП с 1899 по 1917 г. Бывш. председатель Революционного комитета и Московского Совета в период Февральской революции. С июня по октябрь 1917 г. состоял во Временном правительстве министром почт и телеграфа, впоследствии министром по внутренним делам. В октябрьские дни был арестован в Зимнем Дворце. Через несколько дней был освобожден и уехал в Москву. В январе 1918 г. Никитин уехал из Москвы в Ростов н/Д., где работал на должности юрисконсульта в Доно-Кубано-Терском Т-ве кооперативов. 20.05.20 г. Никитин был арестован Соввластью и препровожден в Москву, где за сношение с добровольческой армией по вопросам кооператива был присужден к расстрелу, замененному ввиду раскаяния 15-тью годами заключения. По амнистии 1920 г. срок заключения был сокращен до 5-ти лет, а в 1921 г., согласно постановлению ВЦИКа, Никитин от наказания был освобожден.

Никитин – активный участник нелегальной группы общественников. Участник и инициатор закрытых собраний членов бюро бывшей общественной группы, происходивших неоднократно на его квартире. Никитин был избран и входил в состав Президиума от группы бывших общественников.

О своих политических убеждениях говорит, что расхождений с политикой и мероприятиями Советской власти у него нет, но имеются субъективные теоретические сомнения в том, что в изолированной стране без революционного движения в других странах возможно полное осуществление поставленных партией и Сов. властью целей.

3) Патушинский, Григорий Борисович —

Родился в г. Иркутске в 1873 году; сын купца. Еврей. Высшего юридического образования. Бывший член партии народных социалистов с 1904 по 1917 г. Бывший член Особой Комиссии в Ленинграде, по расследованию злоупотреблений в военном ведомстве – в 1917 году. Бывший прокурор Красноярского Окрсуда и член Сибоблсовета, в составе которого был арестован Сов. властью в январе 1918 года, был затем освобожден и избран Сибоблдумой во временное сибирское правительство – министром юстиции. В начале марта 1920 года Патушинский был арестован ВЧК по Сибири и через несколько недель освобожден без последствий. В конце 1921 г. П. переехал в Москву, где осенью 1922 г. за участие в качестве защитника в процессе эсеров был снят с работы НК РКИ и с 1923 г. служил в различных советских учреждениях в качестве юрисконсульта.

Патушинский состоял в группе общественников, был тесно связан с главными руководителями нелегальной группы – Филатьевым, Динесманом, Кореневым и Розенблюмом. Совместно с последними занимался контрреволюционной агитацией и пропагандой тенденций нелегальной группы общественников.

4) Коренев, Павел Павлович, —

ур. г. Москвы, 1867 г. р., русский, сын портного. Образование высшее – юридическое. В 1905–1906 гг. состоял в партии кадетов. Постоянно проживал в Москве, состоял присяжным поверенным. С 1922 г. член Московской Коллегии Защитников.

Коренев – фактический вдохновитель, лидер группы общественников, принимавший активнейшее участие в организации всех закрытых собраний группы, происходивших главным образом на его квартире. Ближайший друг Филатьева, автор всевозможных антисоветских толков, слухов и инсинуаций, которые он распространял среди бывших членов бывш. общественников. Являлся бессменным представителем общественной группы в Президиуме Коллегии.

Касаясь своей деятельности в нелегальной группе общественников, Коренев показывает:

«Само собой разумеется, что, оставаясь в составе Президиума, я и мои товарищи продолжали работу в том же направлении, как и раньше, т. е. выдвигая в работе Президиума общественную сторону работы коллегии защитников».

По поводу нелегальных собраний группы говорит:

«Совещания эти происходили у меня или у Ордынского – большею частью».

В дальнейших показаниях Коренев отрицает обсуждение на этих собраниях каких-либо политических вопросов, кроме «обычного» обмена впечатлениями по текущему моменту.

По существу двух последних нелегальных собраний группы Коренев заявляет, что одно из них являлось предвыборным, на котором решили выдвинуть кандидатуру Динесмана, при участии Филатьева, Динесмана, Когана и Малянтовича.

Вторично собрались в связи с провалом кандидатуры Динесмана.

В последних показаниях Коренев заявил:

«Допускаю, что при обмене мнений высказывалось критическое отношение к тому или другому событию или мероприятию, но конкретные, отдельные случаи на память мне не приходят».

Незаконность происходивших собраний бывшей общественной группы Коренев признает, но объясняет это профессиональной необходимостью.

5) Динесман, Иосиф Юлианович, —

1892 г., г. Москвы. Сын представителя торговых фирм. Еврей. Беспартийный. Высшего юридического образования.

В период февральской – октябрьской революций служил в Земгоре, в г. Тифлисе. С 1919 по 1921 г. – служил в Красной Армии, культработником. Работал в Наркомпроде и с 1922 г. состоит членом МКЗ.

Динесман состоял в группе бывших общественников и являлся секретарем Бюро данной группы. Постоянный участник нелегальных собраний группы бывших общественников, выдвигавшей Динесмана в качестве своего представителя в Президиум.

Д. занимался усиленной пропагандой идей группы бывших общественников. На одном из общих собраний ЧКЗ один из членов выступил с отводом кандидатуры Динесмана, заявив о нем как об антисоветском элементе.

6) Розенблюм, Александр Борисович, —

1866 г.р. Из мещан города Брест-Литовска. Еврей. Высшего юридического образования. Беспартийный. Находится безвыездно в Москве. До и после революции занимается защитой.

Был арестован ВЧК в 1919 г. и после 4-недельного заключения освобожден.

В группу бывших общественников не входил, но постоянно вращался среди головки группы, часто встречался с Кореневым П.П. и Патушинским, разделяя в разговорах с ними их взгляды.

Занимался распространением контрреволюционных слухов и утверждал, что без иностранного вмешательства никакой перемены в СССР ожидать нельзя. Особенно близкие отношения на почве общих воззрений завязались у Розенблюма с Патушинским, который часто посещал Розенблюма. Разговоры велись на контррев. темы. По поводу этих разговоров Розенблюм заявляет:

«Может быть, я высказывался против отдельных мероприятий Соввласти, поскольку, по моему мнению, они могли вызвать недовольства населения».

7) Богданов, Михаил Иванович, —

из мещан г. Москвы. 1876 г.р., русский. Беспартийный. Образование высшее – юрист.

С 1895 по 1905 г. был служащим пенсионной кассы служащих Моск. Яросл. ж.д. Одновременно учился. До революции был присяжным поверенным. С начала 1918 г. по 1922 г. работал в различных советских учреждениях.

С начала организации МКЗ примкнул к общественной группе. Поддерживал связь с Кореневым. Проводил скрытую к-р агитацию главным образом против советского права, в виде: «У нас полицейский режим, мы лишены возможности высказываться, нас душат». При всяком удобном моменте Богданов высказывался в духе ярого противника Советской власти.

Согласно показаниям Коренева, Богданов являлся участником нелегальных собраний быв. группы общественников.

8) Умов, Павел Георгиевич, —

из мещан г. Симбирска. 1866 г.р. Русский. Беспартийный. Высшего юридического образования.

Бывш. член Моск. Окр. Суда, товарищ председателя Рязанского Окр. суда и в 1917 г. член Моск. Судебной Палаты по гражданскому департаменту.

В 1922 году вступил в МКЗ, примкнув к группе общественников. По поручению нелегальной группы бывших общественников проводил вербовку в состав этой группы среди ЧКЗ – молодежи.

Распространял к-р слухи о терроре и т. п. Поддерживал связь с Филатьевым и Кореневым.

9) Полетика, Михаил Петрович, —

1868 г. р., из дворян г. Балашова, Саратовской губ. Сын офицера и частного поверенного. Юрист. Беспартийный.

По 1922 г. занимался адвокатурой и состоял юрисконсультом в различных учреждениях. Последнее время занимался консультацией для молодых защитников. В ЧКЗ не вступил.

Оставаясь, видимо, в стороне от группы быв. общественников, но связанный с ними идеологически, Полетика проводил среди молодой части адвокатуры агитацию, направленную главным образом против революционной законности и положения ЧКЗ.

По этому поводу Полетика говорит:

«Мои критические высказывания относились к умалению прав защиты на суде, недопущению защитников, удалению защитников, плохо проводимому предварительному судебному следствию».

По прошлому – Полетика связан со всеми участниками нелегальных собраний общественной группы.

10) Пинес, Исаак Георгиевич, —

1875 г. р. Ур. г. Твери. Из мещан. Беспартийный. Еврей. Образование высшее – юридическое.

Следствием по делу установлена принадлежность Пинеса не к группе быв. общественников, а к революционной группе ЧКЗ.

Излагая в своих показаниях историю возникновения борьбы между двух противоположных групп в МКЗ, Пинес указывает главным образом на бюро быв. общественников и заявляет, что эту группу он считал антисоветской, державшей в строгой тайне содержание и программу своих совещаний, бывших всегда в антагонизме с партчастью Президиума по всем вопросам права, работы в консультации и проч. Члены этой группы ездили по консультациям для агитации за своих кандидатов в Президиум и т. д.

Пинес указывает, что являлся неоднократным свидетелем всевозможных толков со стороны бывшей группы общественников о затруднениях в стране, о необходимости возвращения к нэпу, что в связи с наличием в МКЗ «мальчишек» население им не верит, что необходимо вновь открыть частные кабинеты и т. п. Участие Пинеса в общественной группе следствием не установлено.

11) Гринберг, Ирина Николаевна, —

из мещан г. Москвы. 1898 г.р. Еврейка. Беспартийная. Юрист. Окончила 1 МГУ в 1919 г.

Гринберг постоянно вращалась в кругу арестованных быв. членов нелегальной группы общественников и согласно имевшимся данным намечалась этой группой к использованию для особых поручений, связанных с риском для жизни.

В своих показаниях Гринберг заявляет, что общалась с членами группы общественников исключительно с целью заполучения нужной ей консультации по различным вопросам защиты, что примыкала к революционной группе ЧКЗ. Часто общаясь с членами бюро быв. общественной группы, Гринберг сталкивалась главным образом с Филатьевым, Никитиным, Розенблюмом, Умовым, Динесманом и другими.

На основе ряда фактов Гринберг представляет эту группу в качестве непримиримых врагов Советского законодательства и классового подхода законодательных органов и суда. Дальнейшие показания Гринберг совпадают с показаниями арестованного Пинес и вскрывают целый ряд [подробностей, касающихся стремления данной группы обвиняемых к объединению бывших юристов к-р толка, с целью захвата руководящих мест в Президиуме КЗ и различных консультациях в противовес партийному руководству и советской ориентации «молодой» части ЧКЗ.

Причастность Гринберг к нелегальной группе общественников следствием не установлена.

В результате следствия по настоящему делу установлено, что арестованные по делу: Филатьев ГВ., Никитин А.М., Патушинский ГБ., Коренев П.П., Динесман И.Ю., Розенблюм А.Б., Богданов М.И., Умов П.Г и Полетика М.П., – представляли собою вредительскую контрреволюционную группу, деятельность которой была направлена к срыву проводимых в Мос. Коллегии Защитников намеченных партией и Сов. властью мероприятий и реформ.

Противопоставив себя партийному руководству и молодой советской части ЧКЗ, группа эта путем контрреволюц. агитации и пропаганды старых дореволюционных традиций и антисоветских взглядов на советское законодательство стремилась к полному разложению организации МКЗ.

На основании вышеизложенного, —

Полагал бы:

Настоящее дело передать на рассмотрение Особого Совещания при Коллегии ОГПУ, с перечислением за ним арестованных.

Опер. уполном. 2 отдела ОО ОГПУ:

Новицкий [подпись]

Согласен:

Пом. нач. 2 отдела ОО: Евгеньев [подпись]

Утверждаю:

Пом. нач. ОО ГПУ: Николаев [подпись] 29 ноября 1930 года

л. д. 338

Выписка из протокола

Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 13 декабря 1930 г.

Слушали:

Дело № 102749/102760 по обв. гр. Филатьева, Георгия Викторовича, Никитина, Алексея Максимовича, и других в числе 11-ти человек по 58/4 ст. У.К.

Постановили:

1. Динесман Иосифа Юлиановича, 2. Богданова Михаила Ивановича из-под стражи освободить, лишив права проживания в Московской, Ленинградской обл., Харьковском, Киевском, Одесском округах, СКК, Дагестане и погранокругах, сроком на три года, считая срок с 11.08–30 г. 3. Умова Павла Георгиевича, 4. Полетика Михаила Петровича из-под стражи освободить, лишив права проживания в Московской области, сроком на три года, считая срок с 11.08–30 г. 5. Филатьева Георгия Викторовича, 6. Никитина Алексея Максимовича, 7. Патушинского Григория Борисовича, 8. Розенблюм Александра Борисовича, 9. Пинес Исаака Георгиевича, 10. Гринберг Ирину Николаевну из-под стражи освободить, дело прекратить. Дело в отношении: 11. Коренева Павла Павловича прекратить. Подписку – аннулировать.

Дело сдать в архив.

л. д. 391

Выписка из протокола

Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 18 марта 1931 г.

Слушали:

Пересмотр дела № 102749/102760 гр. Богданова Михаила Ивановича, приг. пост. Ос. Сов. от 13/12-30 г. к лиш. права прож. в 6 п. СКК, Дагестане погранокр. сроком на три года, считая срок с 11/8-30 г. Умова Павла Георгиевича и Полетика Михаила Петровича, приг. тем же пост. к лиш. права прож. в Московской обл., сроком на три года, считая срок с 11/8-30 г. (обв. все по 58/4 ст. У.К.).

Постановили:

Во изменение прежнего постановления Богданову Михаилу Ивановичу, Умову Павлу Георгиевичу, Полетика Михаилу Петровичу – разрешить свободное проживание по СССР.

л. д. 392

Выписка из протокола

Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 25 апреля 1931 г.

Слушали:

26. Пересмотр дела № 102749/102760 гр. Динесман Иосифа Юлиановича, приг. пост. Ос. Сов. от 13/12-30 г. к лиш. права прож. в 6 п., СКК, Дагестане и погран. окр. сроком на три года, считая срок с 11/8-30 г.

Постановили:

Во изменение прежнего постановления Динесман Иосифа Юлиановича лишить права проживания в Московской и Ленинградской обл. на оставшийся срок.

л. д. 440

Выписка из протокола

Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 23 августа 1931 г.

Слушали:

Пересмотр дела № 102749/102760 гр. Динесман Иосифа Юлиановича, приг. пост. Ос. Сов. от 13/12-30 г. к лиш. права прож. в 6 п., СКК, Дагестане и погран. окр. сроком на три года. Постан. Ос. Сов. от 24/4-31 г. во изм. прежн. пост. лиш. права прож. в Московской и Ленинградск. област. на оставшийся срок.

Постановили:

Прежнее постановление отменить. Динесман Иосифу Юлиановичу – разрешить свободное проживание по СССР.

Дело Владимира Юлиановича Короленко (1881–1937)

В.Ю. Короленко – выпускник Императорского Московского университета. 1904

Владимир Юлианович Короленко принадлежал к большой семье, самым известным представителем которой был его дядя, писатель В.Г. Короленко, но детство и юность Владимира Юлиановича были одинокими – он потерял мать четырехлетним ребенком, а братья и сестры отца были сосланы за революционную деятельность и жили в городе Глазове (нынешняя Удмуртия). В 1887 году отец и сын Короленко перебрались из Петербурга в Москву; в 1895 году Юлиан Галактионович перенес инсульт, оставивший его частично парализованным, а в 1904 году, когда его сын окончил Московский университет и стал помощником присяжного поверенного, скончался.

Особенной известностью присяжный поверенный (с 1909 года) Короленко не пользовался; с 1913 года он начал преподавать в коммерческом университете Зыбина, а после октября 1917 года целиком посвятил себя преподаванию. Этот период его жизни подробно освещен в приводимых ниже показаниях. В 1924 году Короленко вступил в МКЗ, совмещая адвокатуру с работой экономистом в государственном акционерном обществе «Комитет Северного пути». В 1928 году он был один из 16 защитников в «шахтинском» процессе. Короленко защищал четверых из более чем 50 обвиняемых; двое из них получили в итоге 8 лет, а двое – 5 лет лишения свободы. В апреле или начале мая 1930 года его самого арестовали по так называемому делу контрреволюционной монархической организации «Русский национальный союз» (РНС).

По версии ОГПУ, в конце 1920-х годов группа представителей технической интеллигенции «на почве общего недовольства политикой советской власти, в итоге неоднократных встреч для совместного обсуждения злободневных политических вопросов, пришла к мысли о необходимости создания подпольной организации для активной борьбы с советской властью»^[166]. В деле (по нему проходили более 50 человек) имеются, например, такие показания:

«Обсуждая функции боевой части организации, Захаров, Чачин и я говорили о необходимости взрыва Большого театра в тот момент, когда в нем будет происходить какой-нибудь съезд или же заседание, на котором присутствует правительство. Поднимался вопрос о том, чтобы совершить теракт путем бросания бомбы. Захаров развивал перед нами план совершения тер-выступления при помощи сильнодействующих бактерийных бацилл».

«Изыскивая и продумывая меры и возможности совершения терактов, я высказывал мысль о том, что можно было бы в водопровод Кремля пустить какие-либо ядовитые вещества, бактерийные разводки, например, чумы и таким образом уничтожить почти всех представителей советской власти и партии, проживающих в Кремле»^[167].

РНС якобы устанавливал связи с другими монархическими организациями, рассматривая их как свои «филиалы». Одним из них была группа «крупнейшей московской буржуазной профессуры»: востоковеды А.Н. Петров^[168], М.Г. Попов^[169]и А.Е. Снесарев^[170], инженер, в прошлом профессор-химик Ф.И. Кругликов^[171] и экономист И.Х. Озеров. Отдельную, хотя и пересекавшуюся частично с остальными, группу в деле РНС составляли члены нелегальной масонской ложи «Гармония».

Вероятно, именно показания Озерова (его арестовали еще в январе) стали причиной ареста Короленко. Конкретные обвинения в его адрес на сегодняшний день неизвестны, но общее представление о них можно составить по показаниям Короленко – несколько его встреч и «вечеринок» с участием Озерова, а также высланных в 1922 году из России И.А. Ильина и Н.А. Бердяева, были расценены следствием как участие «в контрреволюционной организации, преследовавшей свержение советской власти и установление монархического строя». За день до вынесения приговора Короленко допросили и по «делу общественников» (его упоминает в своих показаниях агент ОГПУ И.Н. Гринберг).

13 августа 1930 года 15 обвиняемых по «делу РНС» (включая Озерова, Попова, Снесарева и Кругликова) были приговорены к расстрелу, но Озерову, Попову и Снесареву впоследствии заменили расстрел на 10 лет концлагеря. Еще пятеро, включая Короленко, – к расстрелу с одновременной заменой на 10 лет концлагеря, двенадцать – просто к 10 годам лишения свободы, остальные – к меньшим срокам. Короленко осудили по частям 4 (оказание помощи международной буржуазии), 8 (терроризм) и 11 (организационная контрреволюционная деятельность) ст. 58 Уголовного кодекса РСФСР.

Для отбывания наказания Короленко был этапирован в Соловецкий лагерь особого назначения. В это время там уже около двух лет находился 24-летний Дмитрий Сергеевич Лихачев, впоследствии знаменитый филолог и искусствовед, осужденный на пять лет концлагерей за контрреволюционную деятельность. Короленко и Лихачев подружились, и через много лет Лихачев вспоминал о Короленко:

«Передо мной стоит лицо – чуть ироническое, готовое к общению, но далеко не полному. Характерный рот, который напоминал мне нос лодочки или горлышко сосуда, готового пролиться каким-нибудь интересным рассказом, – рассказом, но не беседой, не задушевными размышлениями. Была в нем какая-то невидимая стена, за которую он не пускал к себе собеседника… На левой руке у него не хватало безымянного пальца, и вся кисть левой руки от этого была очень выразительной: клешня? Когда он что-нибудь рассказывал из своего адвокатского опыта и, жестикулируя, опускал левую руку, – это означало, что он ставил окончательную точку в своем рассказе. А рассказы его всегда имели заключение: вероятно, подводить заключение – адвокатская привычка.

Камень Лихачева и Короленко на Соловках. Фото О. Бочкаревой

Мы решили увековечить свое пребывание на Соловках. Короленко достал молоток и зубило, и мы отправились в лес по Муксаломской дороге искать подходящий камень, чтобы выбить наши фамилии. Камень нашли направо от дороги. Местность была холмистой. Холмы были длинные, и между длинными холмами тянулось длинное узкое озеро. На самой высокой точке одного из холмов лежал валун. Помнится, в длину метра три-четыре (это очень приблизительно), а в высоту достигавший наших плеч (это уже более точно). Мы стали выбивать наши фамилии. Работа была тяжелой. Были мы там дважды. Успели выбить: "Корол" – сверху и "Лихач" снизу – величина букв примерно с ладонь…

Очень я жалел, что не удалось нам добить наших фамилий, и просил закончить работу Владимира Юльяновича. Впоследствии он сообщил мне через кого-то на Медвежью Гору, что надпись закончил.

А на Медвежьей Горе мне рассказали, почему у Владимира Юльяновича нет пальца. Он сам отрубил его, раскаиваясь в том, что на следствии кого-то оговорил, или что-то подписал, или как-то иначе вел себя недостойно. Вот почему он был замкнут и часто повторял, что по освобождении будет добиваться службы смотрителем на маяке вдали от людей…»^[172]

Руководствуясь лаконичными (и, как выяснилось, не совсем верными) указаниями Лихачева, сотрудницы Соловецкого музея-заповедника М.А. Луговая и О.В. Бочкарева сумели в 2004 году найти тот самый камень, который остается одним из немногих «индивидуальных» материальных памятников советской лагерной жизни 1930-х.

19 августа 1937 года нарком государственной безопасности Ежов распорядился начать «операцию по репрессированию наиболее активных контрреволюционных элементов из числа содержащихся в тюрьмах ГУГБ, осужденных за шпионскую, диверсионную, террористическую, повстанческую и бандитскую деятельность, а также осужденных членов антисоветских партий… и прочих контрреволюционеров, ведущих в тюрьмах ГУГБ активную антисоветскую работу»^[173]. Тем же распоряжением были установлены «лимиты» на каждое учреждение – для Соловецкого лагеря он составил 1200 человек. На каждого из таких «репрессируемых» начальники тюрем должны были составить справки, после формального рассмотрения которых «тройками при Ленинградском УНКВД» они подлежали расстрелу. 1111 заключенных были в октябре 1937 года перевезены на материк, в Медгору (нынешний Медвежьегорск), откуда их вывозили на грузовиках в лес и расстреливали из револьверов – примерно по 200 человек за ночь. Короленко был убит 3 ноября 1937 года. Место расстрелов и захоронений жертв этого «первого соловецкого этапа», урочище Сандармох, было обнаружено в 1990-е годы сотрудниками петербургского и петрозаводского отделений «Мемориала» под руководством Ю.А. Дмитриева.

В.Ю. Короленко был реабилитирован в 1991 году.

Следственное дело
Арх. № Р-40164^[174], т. 18

[Надпись на обложке:]

К.-р. монархическая организация «Русский национальный союз» – 1930 г. (Следственные материалы)

л. д. 50—51

Протокол допроса

Короленко Владимира Юлиановича

О.Г.П.У.

ОТДЕЛ: К-Р-О

1930 г. мая мес. 10 дня я, пом. нач. 7 отд. Контрразведыва-тельн. отдела ГПУ Гирин А.М.^[175] допрашивал… Короленко В.Ю.

<…>

4. Происхождение (откуда родом, кто родители, национальность, гражданство или подданство):

г. Ленинград, отец был литератором^[176], русский, гр. СССР.

5. Местожительство: Сивцев Вражек д. № 9, кв. № 4

6. Род занятий: Гос. Акц. Об-во «Ком[итет] Северн[ого] пути»^[177], экономист

7. Семейное положение:

В браке не состоит. Сестры: София Влад.^[178] 40 лет – занимается изд. соч. Вл. Гал. Короленко (дяди), Наталия Влад. 37 л. – хранитель музея им. Короленко – обе живут в Полтаве.

8. Имущественное положение: недвижимости не имел.

9. Образовательный ценз (первонач. образование, средняя школа, специальн., где, когда и т. д.):

Среднее – 5 моск. гимназия, высш. – Моск. Университет по юридическому факул. – 1904, Институт Сов. права – 1923—5 г.

10. Беспартийный

11. Где жил, служил и чем занимался:

а) до войны 1914 г.: в Москве, адвокатурой и преподаванием в средн. школе.

б) с 1914 г. до Февральской революции 17 года: то же

в) где был, что делал в Февральскую революцию 17 г., принимал ли активное участие и в чем оно выразилось: то же, участия не принимал.

г) с Февральской революции 17 г. до Октябрьской революции 17 г.: то же

д) где был, что делал в Октябрьскую революцию 17 г.: то же

е) с Октябрьской революции 17 г. по настоящий день: то же до 1924 года, член кол. защитников до 1930 г. С 10.04.30 – «Комсеверпуть»

12. Сведения о прежней судимости (до Октябр. революции и после нее): был арестован в 1919 году в Москве 1 месяц, в связи с делом Журинского.

Записано с моих слов верно, записанное мне прочитано

В.Короленко [подпись]

Показания по существу дела

С Ив. Христ. Озеровым^[179] я знаком еще со времени моего пребывания студентом Моск. Университета. После окончания Университета, предполагая заниматься науками финансовыми и экономическими, я бывал несколько раз у Озерова, так же как и у других профессоров политико-экономистов. Затем, занявшись адвокатской деятельностью, связь с ним прекратилась. Во время импер. войны, когда я стал преподавателем ком. училища Зыбина, я стал иногда заходить за справками и советами к Озерову и другим профессорам. В 1918 и 1919 годах Озеров несколько раз бывал у меня, а я бывал несколько раз у него. Особенно близким знакомым я с Озеровым не был, и посещения наши друг друга носили случайный характер. Никаких встреч у меня на квартире, у пр. Озерова с другими профессорами не было, за исключением одной вечеринки, на которой было много народа, человек 15, и среди которых присутствовали: Ильин Иван Александрович^[180] (кажется, как участник тактического центра выслан за границу, за что именно, твердо не знаю), Хвостов Вениамин Михайлович (покончил самоубийством в 24 году)^[181], Силин Ник. Дмитриевич (экономист Госплана)^[182], Краснокутский^[183], имени отчества не знаю (где находится в данное время, мне неизвестно). На этой у меня вечеринке разговоров политического характера я не слыхал, никаких мероприятий политического характера не вырабатывалось и не предлагалось, т. к. вечеринка носила характер не деловой, а семейный. У меня на квартире Озеров с пр. Бердяевым Николаем Александровичем^[184] (место пребывания его не известно, он уехал за границу, по-видимому, одновременно с высылкой ряда профессоров) не встречались.

В 1919 или в 1920 году ко мне обратился граф Борис Сергеевич Шереметьев^[185] с просьбой разъяснить ему, может ли он подписать вексель на сумму денег, которая ему дается взаймы, имеют ли векселя хождение и законны ли выдача и прием векселей, я дал ему справку о законности подобной сделки, и на этом мое участие в деле было кончено.

С подобной справкой ко мне обращался Ив. Мих. Коровин^[186], получив то же разъяснение. Кто им предлагал деньги под вексель, не помню, деньги они получали от б. маленького фабрикантика Журинского (позднее расстрелянного за какие-то преступления).

Векселя Шереметьевым и Коровиным выдавались в советской валюте.

Кому давал я подобные разъяснения о законности вексельных обязательств, не помню.

Подобную справку давал я также Ивану Мих. Любимову (б. крупный купец)^[187], причем о Журинском он узнал от Коровина.

От Шереметьева, Коровина и Любимова я за юридический совет получил тогда гонорар, суммы которого не помню. Эти векселя я видал, не помню, писались ли они при мне или показывались позже, но, как я помню, они были написаны в советской валюте.

Записано с моих слов верно, прочитано.

Вл. Короленко [подпись] 10 апреля 1930 г.

л. д. 52

Протокол допроса Короленко Владимира Юлиановича

от 10.5.1930 г.

Будучи дополнительно допрошен, показываю:

После октябрьской Революции у меня на квартире бывали уже названные мною: Озеров, Бердяев, Ильин, Силин, Шереметьевский и Краснокутский, причем встречались они между собой у меня раза два и максимум три. Их политические настроения того времени, как и большинства интеллигентов, были неопределенные. В частности, Озеров, Ильин и Бердяев были настроены антисоветски. Характер разговоров, который тогда происходил у меня на квартире, я не помню. Никаких постановлений или решений не было.

Одновременно в тот период времени у меня на квартире бывали и другие лица, не имеющие отношения к профессуре, как, например, присяжн. поверен. Сон (имени отчества не помню)^[188] и другие, коих назвать сейчас не могу.

Никаких политических разговоров бывавших у меня профессоров я не слыхал. Был простой обмен мнений о текущих фактах, обычный разговор собравшихся гостей. Когда я созывал к себе кого-либо, я предупреждал, что собираемся мы не для политических разговоров.

Так как я занимался в то время преподавательской деятельностью и все означенные лица были профессора и занимались научной деятельностью, то естественно, что мне хотелось иметь их своими знакомыми, так как я хотел войти в профессорский круг. Услыхав от кого-то, что Каменев хочет через Бердяева организовать Дом Ученых^[189], заинтересовавшись этим, я пошел к Бердяеву, говорил с ним на эту тему. Потом пригласил его к себе на вечер. На вечере он, может быть, и был. Но отчетливо помню, что когда я сговаривался с ним, чтобы он пришел ко мне перетолковать об этом деле, он был через несколько дней, но никого не было еще. После этого никаких отношений с Бердяевым у меня не было.

10 апреля 30 г.

В.Короленко [подпись]

л. д. 53—58

Заявление

Уполномоченному ОГПУ тов. Ключареву содержащегося под стражей в Бутырской тюрьме

О.Г.П.У. в МОК [?] кам. 22 Владимира Юлиановича Короленко

В дополнение и разъяснение данных мною показаний сообщаю.

Родился я в семье литературного работника Юлиана Галактионовича Короленко, в 1881 г., в г. Ленинграде. Отец мой был литературный работник, мать из мелкой чиновной семьи. Прочие родственники тоже занимались литературным и газетным трудом. Брат отца, Владимир Галактионович Короленко, был известный литератор и общественный деятель. В разной мере, но все родственники, среди которых я вырос, во времена царского режима подвергались административным репрессиям (тюрьма, ссылка). Отец подвергался тюремному заключению по политическим делам в бытность его в Ленинграде (Петроград); дядя мой В.Г. Короленко, другой И.Г. Короленко^[190], подвергались высылке в Сибирь; тетка М.Г. Короленко была сослана в Сибирь; муж ее – Ник. Александр. Лошкарев был полит. ссыльным за участие в убийстве Александра II (1881^[191] г.); и т. д. Таково было семейное родственное окружение, та среда, среди которой я вырос и воспитался. Все знакомые были такого же образа мыслей и круга. Поэтому, хотя я никогда активно не проявлял себя в общественной и политической жизни, однако помню, что в бытность мою в Моск. 5-ой гимназии я принимал участие в гимназическом московском революционном кружке. Совместно со мной в нем принимал участие Василий Иванович Орлов, политкаторжанин, ныне работающий в издательск. отделе Высшей арбитражной комиссии при СТО^[192] (Варварка, Москва). Это приводится мною здесь для того, чтобы показать, что ни имущественное положение моих родителей и родных, ни их социальное положение, ни окружавшая меня родственная и товарищеская среда не могли привить мне каких-либо монархических мыслей, чувств и т. д. К этому надо добавить, что ни отец мой, ни родственники, ни сам я не обладали недвижимостью. В 1904/5 г. я окончил Университет, поступил в адвокатуру и занимался ею до революции^[193]. Одновременно в 1913/14 г. я стал заниматься преподавательской деятельностью, причем с 1917 г. по 1924 г. включительно занимался преподавательской деятельностью. С 1924 г. по 1930 г. – член коллегии защитников. До 1917 г. (и, конечно, впоследствии) никаких административных должностей в банках или торгово-промышленных предприятиях не занимал, даже не был постоянным юрисконсультом каких-либо крупных торгово-промышленных предприятий.

Озерова знал как профессора финансового права в Моск. Университете. Слушал его лекции. Вместе с другими студентами ходил к нему тогда на дом несколько раз за советами, разъяснениями и пр. Во время студенчества на дому у Озерова был раза два-три. По окончании Университета всякую связь с Озеровым потерял, и лишь в 1919 г. (в конце) я зашел к нему, как его бывший ученик, ввиду того, что мне были нужны разного рода справки (библиографического, научного и пр. [характера]), так [как] я в это время был преподавателем политэкономии, а у Озерова в то время (да и раньше, я помнил) была одна из лучших экономических библиотек. Затем я не только пользовался его библиотекой, но даже и купил у него ряд книг («Промышленные конфликты», книги о забастовках и другие). Разговоры наши носили обывательский характер, мои посещения были кратковременны. У меня такое впечатление, что Озеров как собеседник с глазу на глаз неинтересен. Вопросы и ответы его всегда в таких случаях были обрывисты, и видно было, что человек был занят более своими мыслями, чем собеседником. Для Озерова как интересного собеседника нужна аудитория, слушатели. В то время, т. е. 19 г. и ближайшие последующие года, Озеров был где-то консультантом. Я лично никогда не слыхал от Озерова предположений, что советская власть кратковременна или непрочна. Наоборот, он всегда жаловался, что советская власть его как финансиста не признает, что его не зовут на настоящую работу, не дают читать лекций, отвергают все его «проекты», и что он поэтому «конченный человек», и ему остается только умереть и т. д. Поэтому-то все личные мои разговоры с Оз. через очень короткое время становились тягостными, и я старался сделать их кратковременными.

Что касается моего знакомства с И.А. Ильиным, то могу сообщить следующее. Вместе со мной в Моск. 5 гимназии учились и братья Ильины, их было несколько. И.А. Ильин был моложе меня классами, потому я его знал, но, конечно, не как своего одноклассника. В 19 году И.А. Ильин был профессором. После окончания гимназии и до 19 года (конца 19-го или начала 20-го) я Ильина не встречал. А в это время я встретился с ним несколько раз на его докладе в аудитории Моск. Университета, а потом на его же докладе в Юридическом о-ве^[194]. Здесь наше знакомство возобновилось. Как всегда бывает в таких случаях, люди, обменявшись приветствиями, общими воспоминаниями (5-ая гимназия), стали просить друг друга зайти к себе. Встреча с Ильиным произошла после встречи с Озеровым. Тут у меня впервые возникла мысль: «очень интересно и хорошо было бы устроить у себя как-нибудь "профессорский вечер"».

Теперь, кстати, о времени, когда произошли все инкриминируемые мне вечера. На первом своем допросе я указал приблизительную дату – 19-ый год. На это товар. уполномоченный заметил мне, что это было позже. Конечно, за давностью времени очень трудно установить точную дату событий, но во всяком случае по некоторым хронологическим данным полагаю, что моя первая встреча (после 1905 г.) с Озеровым и Ильиным (после гимназии), а также и те вечера, где вместе были Озеров и Ильин и друг., могли быть в период времени от конца 1919 г. – сентября и никак не позднее мая 20 г.

В тот период времени (19 и 20 г.) у меня вообще нередко бывали гости, причем не имеющие ничего общего с профессорским или преподавательским кругом. После моей женитьбы (20 год) какие бы то ни было гости и вечеринки у меня прекратились (почти), с тех пор происходили вообще крайне редко. Несколько раз были товарищи – члены коллегии защитников, сослуживцы, вот и все. После женитьбы и потом смерти жены^[195] жизнь замкнулась. Я почти не поддерживал ни с кем знакомства и очень редко у кого бывал.

Возвращаясь к прежнему, скажу. После того как у меня явилась мысль позвать к себе и устроить «профессорский чай», вечер, я его устроил. Я позвал Ильина, Озерова, Краснокутского, Коровина и других лиц. Было от 10 до 12 человек. В то время я был холост. По хозяйству должен был хлопотать главным образом сам; поэтому в разговорах, естественно, не мог принимать активного участия. Как уже сообщал, разговоры носили обывательский характер. После блинов решили даже заняться столоверчением, но эта попытка тотчас же и была оставлена. Бердяева в первый вечер не было. Некоторым понравилось, просили меня еще как-нибудь позвать. Кто-то предложил, высказал пожелание устраивать такие вечеринки чаще, еженедельно, друг у друга. Дело было после ужина, блинов. Польщенный как хозяин тем, что у меня гостям понравилось, я тут же сказал, что приглашаю всех на какой-то определенный день (недели через две). Устраивать вторую вечеринку мне уже не так хотелось, все-таки это было довольно хлопотливо, но выполнить свое обещание нужно было. Таким образом, состоялся второй и последний «профессорский вечер». На этот второй вечер мною был приглашен Бердяев. Народу было уже меньше. Да и я приглашал на этот вечер уже с меньшей охотой, чем в первый раз. Припомнить точно не могу, но состав гостей был несколько другой. Краснокутский или не пришел, или я его не позвал. Некоторые, которых я приглашал, не пришли.

Почему и как я пригласил Бердяева Н.А. Его я знал лишь поверхностно, хотя встречался в Университете, на докладах в Юрид. о-ве, но близких отношений не было. На вечере Ильин, я слыхал, говорил между прочим, что ему и Бердяеву кем-то (кажется, тов. Каменевым) предложено организовать в Москве Дом Ученых (ныне Цекубу). Расспрашивать его подробно у меня не было времени. Но в то время я искал какой-нибудь службы или занятия по научной части помимо преподавания. Я запомнил это, заинтересовался и через несколько дней пошел к Ильину поговорить по этому поводу Он сказал, что детально этим делом занят Бердяев, что [мне] по этому вопросу необходимо обратиться к нему. Я зашел по этому вопросу к Бердяеву (он жил рядом со мной во Власьевском пер.). Раза два мы у него говорили по поводу Дома Ученых. Затем я пригласил его на второй вечер.

Професс. Силин и проф. Краснокутский были по одному разу в этот период времени, причем помню, что проф. Краснокутский еще спросил, не носит ли эта вечеринка какой-нибудь политический характер, на что я и ответил отрицательно.

Последняя вечеринка или вечер совсем уже не вышла. Я тогда, помню, позвал Бердяева и еще кого-то (но без Озерова) для того, чтобы составить окончательный план по Дому Ученых. Пришел только один Бердяев. После этого ни Бердяева, ни Ильина я никогда не видел, а в моем знакомстве с Озеровым произошел тоже очень значительный перерыв. Последнее время с Озеровым не встречался, его не видал.

Конечно, связь с крупной буржуазией, отношения знакомства с ней и деловые отношения не говорят в мою пользу. Я жалею, что у меня не хватило силы еще в то далекое время порвать всякую связь, но я буду [?] думать, что Коллегия ОГПУ примет во внимание, что все это было с лишком десять лет тому назад. В то время грани не так четко вырисовались, как они обозначились за последнее время. В то время все эти люди, бывавшие у меня, занимали общественное положение, некоторые даже видное, как, напр., Озеров, Ильин и Бердяев; почти все являлись советскими служащими. Моя связь с этой крупной буржуазией не была идеологической или родственной. Она явилась результатом деловых отношений, сложившихся незадолго до революции. Почти все время у меня была очень скромная юридическая практика как у адвоката. Моими клиентами были по преимуществу люди среднего достатка, и только в военный период 15–16 г. моя практика стала крупнее, так как в это время вообще появилось много дел и явилась нужда в адвокатах. Но ведь за это знакомство, за эту деловую связь с буржуазией, и именно той, которая была на инкриминируемых мне вечерах, я ведь уже поплатился, и поплатился очень серьезно. Я был в 20 г. под арестом, я был судим, я был приговорен к 5 годам условного наказания. Суть дела я уже объяснял. Некто Журинский, фабрикант, имевший фабрику в 17 и 18 годах, которого потом судили в 20 г. за целый ряд дел в связи с этой фабрикой, всюду размещал свои деньги. Между прочим, он давал свои деньги под векселя; дал их Коровину, Шереметьеву и Любимову; эти обратились ко мне за советом – будет ли законной сделка по векселю; ввиду того, что запрещения обмениваться векселями в то время не было, и вообще никогда не было запрещено, я ответил утвердительно. Помимо указанных лиц у него взяли по векселям очень многие лица (к которым я отношения не имел). Тогда вся эта буржуазия нуждалась в прямом смысле. Хотя в векселях значились и крупные суммы (десятки и сотни тысяч рублей), но в действительности реально это были незначительные суммы. Журинский объяснял, что векселя эти нужны ему и для учета под товары. Следствие вел уполномоч. ЧК О.М. Брик^[196].

После приговора (20 г.) и по 28 г. моя судимость покрыта четырьмя амнистиями (4), разъяснением ВЦИКа и прямым указанием Угол. Кодекса, что лица, отбывшие условное наказание, считаются несудившимися. Закон нигде не говорит, что в последнем случае обвиняемый обязан для снятия судимости обращаться в суд или в какой-либо другой орган. Вскоре после приговора, месяца через три – пять, вышла первая амнистия (20 г.), по которой лица, приговоренные к условному осуждению, освобождаются от наказания. Затем кроме этой до 24 г. вышло еще две амнистии и закон о несудимости (Уг. Код.), в котором наше советское законодательство в противность законодательству западно-европейских держав порывает всякую связь с практиковавшейся в дореволюционное время и практикующейся сейчас на Западе системой т. н. «черных списков» и «волчьих паспортов». Вскоре после первой амнистии я обратился во ВЦИК за разъяснением и с просьбою о снятии судимости. Я получил разъяснение в том смысле, что я не лишен прав, могу всюду поступить на службу. (Это разъяснение, постановление должно быть у меня в моих бумагах.) Тем не менее, когда в 24 г. я хотел поступить в Коллегию защитников, я хотел еще что[-то] получить, иметь еще какое-то удостоверение об амнистии и несудимости. В Трибунал я не мог обратиться, т. к. его уже не было^[197]. В архиве Губ. суда дела моего не было. Изложив обстоятельства дела, приложив справку об амнистии из ВЦИК, я обратился в МУУР^[198] с просьбой выдать мне справку о моей судимости. Когда я пришел недели через две получить эту справку, то в справке значилось, что я несудим. Явилось ли это результатом моего заявления или вообще там не было сведений о судимости, но справка такая была выдана. Знаю, что когда Борис Дмитриевич Востряков, тоже судившийся по этому делу, пошел в МУУР взять справку о своей судимости, то он тоже получил такую же, как и я, справку. Востряков получил такую справку уже в 1927 или 28 году Такую же справку получил и Коровин Ив. Мих.

Несмотря на все это, я при поступлении в коллегию все-таки не скрыл о своей судимости. Полагая, что я имею право (формальное) писать, что я несудим, я написал это в анкете, с отдельным заявлением в президиум коллегии (это заявление находится в моем деле в Президиуме Коллегии, и еще недавно я его видел), подробно описал свое дело и меру наказания, наложенную тогда на меня судом. Мало того, я приложил к заявлению и копию справки бывш. след. О.М. Брика по моему делу. Почему я обратился к Брику и почему он мне дал ее? Насколько помнится, к нему обратилось по этому вопросу какое-то учреждение, где я служил и где я тоже не скрывал этого обстоятельства. Кажется, это был Совет Народных Судей (Совнарсуд), где в течение полугода я был консультантом. Ответ (он в копии находится в Президиуме, а в подлиннике или дома, или в каком-нибудь учреждении) приблизительно был тот, что я там не сделал никакого аморального или уголовного в общепринятом смысле поступка, что я дал советы, которые с формальной стороны были правильны, но что привлечь меня к ответственности он был вынужден ввиду моей прикосновенности к основной группе обвиняемых. Таким образом я имею основание думать, что приговор 20 г. был вызван именно моей прикосновенностью, моей деловой связью с представителями крупной буржуазии, которые были у меня на инкриминируемых двух вечерах. Еще тогда в Трибунале поднимался этот вопрос, мое знакомство с ними и деловые сношения были рассмотрены судом, и мне был вынесен приговор. То, что мое участие в этом деле было несерьезное, доказывает и самый приговор (условный), вынесенный в самое острое революционное время не судом, а Трибуналом.

Сейчас мне предъявлено обвинение по 58-й ст. У. К. Я лично позвал знакомых совсем не для организации какого-либо политического о-ва. Вмешиваться активно или организационно в политику я всегда избегал. О существовании какой-либо организации в настоящее время я не слыхал. Круг моих знакомых начиная с 20 г., все сокращаясь, свелся почти на нет. Последние годы я почти никуда не ходил в гости и никаких знакомств не заводил, лишь изредка приглашал своих сослуживцев по коллегии и пр. Никого никогда я не приглашал в целях организовать к/р сообщество. Все последние годы я хотел, искренне старался быть вполне советским работником, и мне думается, что я был таковым и надеюсь им остаться.

Сведения о моей работе могли бы дать [текст обрывается]

Владимир Короленко [подпись] 7/7-30 г.

л. д. 59

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого

1930 года июня 14 дня Уп. 9 отд. К.Р. Отд. ОГПУ Ключарев, рассмотрев следственный материал по делу № 85569, нашел, что Короленко Владимир Юлианович состоял в контрреволюционной организации, преследовавшей свержение советской власти и установление монархического строя. Кроме того, предоставлял свою квартиру для контрреволюционных собраний.

Из вышеизложенного устанавливается, что гр. Короленко Владимир Юлианович достаточно изобличается в контрреволюционной деятельности, а потому на основании 128 ст. Уголовно-Процессуального Кодекса постановил:

арестованного Короленко Владимира Юлиановича привлечь в качестве обвиняемого по 58–11^[199] статье Уголовного Кодекса…

Согласен: Нач. 9 отд КРО ОГПУ [подпись нрзб] Утверждаю: Нач. КРО ОГПУ [подпись нрзб]

Настоящее постановление мне объявлено:

В. Короленко [подпись]

л. д. 60—61

Протокол допроса Короленко Владимира Юлиановича

23 июня 1930 года

В 1919 году я устраивал у себя товарищеские вечера (раза три, не более), на которые мною приглашались профессора Озеров, Ильин, Бердяев (последние два высланы за границу в 1923 году [нрзб]), Силин и Краснокутский, б. крупный домовладелец Коровин, б. прис. поверенный Шереметьевский (тесть б. в. к. Кирилла Александровича^[200]), Иван Иванович Троицкий (преподаватель [нрзб] шк. II ступ. и проживавший вместе со мной в одной квартире), некто Найденов (с. быв. торговца) и другие лица, фамилии которых я в настоящее время вспомнить не могу

Организация мною приведенных встреч не носила политического характера. В этом я преследовал цель завязать и поддерживать знакомство среди профессорского круга лиц, т. к. я сам был в то время тоже преподавателем – то считал это знакомство для меня необходимым.

Присутствие вышеуказанных лиц у меня на квартире во время встреч или вечеринок я не старался использовать в политическом смысле. Что же касается остальных – то я не обнаруживал с чьей бы то ни было стороны даже попыток к использованию созданной обстановки в организационном отношении (подразумевая политическую организацию в контрреволюционном смысле), это находит свое подтверждение в том, что никакие разговоры в то время – за исключением чисто обывательского характера – не имели места.

Проф. Озеров принимал в этих разговорах энергичное участие, на что было обращено внимание всех присутствовавших – в особенности в части рассказов о спиритических явлениях. Последнее явилось в один из вечеров основанием к тому, чтобы практически заняться спиритизмом, но это было мною прекращено.

Озерова я знаю начиная с 1900 г., т. е. со времени моего поступления в Университет. Будучи еще студентом, я бывал у Озерова несколько раз на квартире. Посещения эти были связаны с ведением не только мной, но и прочими студентами семинарской работы. С 1905 г. и по 1919 г. я с Озеровым нигде не встречался. Состоя преподавателем вечерних курсов по финансовому праву и политэкономии (с [нрзб] по 1921 г.), в 1919 г. я встретил надобность в указании необходимой мне для работы литературы, с каковой целью обратился к Озерову. С этого момента, можно считать, мое знакомство с Озеровым восстанавливается и продолжалось до 1925–1926 г., к тому же с большими перерывами.

Касательно знакомства с Бердяевым и Ильиным могу сказать следующее.

С проф. Ильиным я учился в одной гимназии, откуда и знали друг друга, через посредство которого я познакомился с проф. Бердяевым. Последнее совпало с предложением, данным им, как мне помнится, т. Каменевым – организовать «Дом Ученых». Меня лично Ильин направил по этому вопросу для переговоров к проф. Бердяеву, с которым до того времени, т. е. до организации «Дома Ученых», не имел близкого знакомства. О личных финансовых вопросах, связанных с прошлым Озерова (он, как мне известно, был участником многих акционерных обществ), мне с ним разговаривать не приходилось. После революции, примерно в 1925–1926 г., Озеров состоял вкладчиком в Москов. О-ве Взаимного Кредита, но с ликвидацией последнего Озеров ничего не получил, потеряв от 10 до 20 тысяч рублей. Это мне известно из дела названного Общества, в каковое я был приглашен 7-й группой вкладчиков – для ведения их дела в судебном порядке. В названную же группу и был отнесен Озеров. Назначенная мне денежная компенсация Р. 100 (сто рублей) до сих пор не получена. В судебном процессе я никакого участия не принимал.

Имел ли Озеров акции на хранении в каких-либо иностранных банках, я точно не знаю, но в то же время можно предположить, что поскольку Озеров являлся в мирное время акционером в ряде торгово-промышленных предприятий, владельцы которых после Октябрьского переворота бежали за границу, то если акции оставались в распоряжении владельцев, то, следовательно, они могли быть ими захвачены.

В 1919 году я привлекался к судебной ответственности Московским Трибуналом за содействие, оказанное Коровину, Любимову и Шереметьевскому^[201], в получении ими денег по векселям от фабриканта Журинского. Последний Трибуналом приговорен к высшей мере наказания (расстрелян), я же получил условно пять лет.

Ни с кем из чиновников иностранных посольств, находящихся в СССР, – связи никакой не имел. Денег я из-за границы ни от кого не получал. Частной переписки ни с кем не вел, за исключением деловой переписки, связанной с делом английской фирмы «Норзерн Азиатик Компани» [?], что было поручено мне Президиумом Московской Коллегии Защитников.

Среди моего круга знакомых фамилии Никитина нет.

Виновным себя в принадлежности к какой-либо контрреволюционной организации, а также в предоставлении своей квартиры для собраний с контрреволюционными целями не признаю.

Больше добавить ничего не могу. Показания мне прочитаны (записано с моих слов верно) —

В. Короленко [подпись]

Считаю необходимым добавить, что с Бердяевым и Ильиным после вышеуказанных вечеров я не встречался.

В. Короленко [подпись]

Арх. № Р-40164, т. 2
л. д. 118

Выписка из протокола заседания Коллегии ОГПУ (судебное)

от 13 августа 1930 года

Слушали:

Дело № 85569 по обвин. гр. гр.^[202]

<…>

Короленко Владимира Юлиановича по ст. 58/11, 58/4, 58/8.

<…>

Постановили:

<…>

20. Короленко Владимира Юлиановича, – приговорить к расстрелу, с заменой заключением в концлагерь, сроком на десять лет.

<…>

Имущество всех вышеупомянутых осужденных конфисковать.

<…>

Секретарь Коллегии ОГПУ: [подпись нрзб]

Дело Альфонса Эрнестовича Вормса (1868–1939)

Альфонс Эрнестович Вормс происходил из старого рода балтийских немцев; его отец получил в конце 1860-х годов место управляющего большой усадьбой в Тульской губернии, где и родились Альфонс Эрнестович и его младшие сестры, Берта и Альма. Альфонс закончил немецкую гимназию в Риге и в 1886 году поступил на юридический факультет Императорского Московского университета – где, впрочем, интересовался «главным образом вопросами истории и филологии»^[203]. Проработав после окончания около года кандидатом на судебные должности в Риге, Вормс, оставленный при Московском университете «для приготовления к профессорскому званию по кафедре римского права сроком на два года», оказался вынужден «позаботиться о дополнительном заработке и записаться в адвокатуру», став помощником присяжного поверенного – в течение трех лет его патроном был С.А. Муромцев^[204]; Вормс принимал участие в работе «консультации помощников присяжных поверенных при съезде мировых судей» – одного из проектов «бродячего клуба», возникшего в начале 1890-х годов по инициативе В.А. Маклакова^[205] (друга Вормса еще по университету), Н.К. Муравьева, П.Н. Малянтовича и других.

А.Э. Вормс. 1930

В начале 1900-х Вормс продолжил свое юридическое образование в университетах Парижа, Рима и Берлина, а вскоре начал преподавать сам – сначала в Санкт-Петербургском политехническом институте, с 1906 по 1911 год – в ИМУ, затем в Университете Шанявского и других частных учебных заведениях. В 1909 или 1910 году он получил статус присяжного поверенного – к 1916 году под его началом работали уже 11 помощников. В это время Вормс много писал (в том числе для либеральной газеты «Русские ведомости» – с 1912 года он вошел в состав ее редакции). Научная библиография Вормса весьма обширна; пожалуй, наиболее авторитетным его трудом был комментарий к гражданскому законодательству 1913–1914 годов. (Вормс был одним из двух соредакторов), а также статья «Реформа крестьянского землевладения и гражданское право» (1910). Вормс считается основоположником и теоретиком целой правовой дисциплины, или отрасли, которую он назвал «крестьянским правом».

После октября 1917 года Вормс совмещал преподавание множества курсов в МГУ (система римского права, гражданское, международное частное, земельное и банковское право) с консультированием целого ряда ведомств, включая Наркомат торговли и Госбанк СССР. Он много публиковался в специализированных правовых изданиях и входил в редколлегии некоторых из них. Наконец, в 1925 году Вормс вступил в Московскую коллегию защитников.

Вормс, высококвалифицированный юрист, владеющий несколькими языками (с родным немецким), пользовался большим спросом во времена НЭПа и расцвета иностранных концессий. Он консультировал предприятия «друга Советской России» Арманда Хаммера, шведскую компанию АСЕА, ас 1932 года – «Лабораторию Лео» (она же «Лео Дрезден» и «Хлородонт»), концессию немецкой компании, в то время крупнейшего производителя зубной пасты в Европе. В мае 1928 года Вормс был одним из 16 защитников по «Шахтинскому делу». Среди 53 обвиняемых в этом показательном процессе было четверо германских подданных. Посольство Германии требовало допустить к делу немецких адвокатов; когда посольству в этом было отказано, Московская коллегия защитников выделила, по согласованию с властями, знающих немецкий советских защитников. Вормс защищал, по официальным сведениям, одного, а согласно его показаниям – двоих монтеров, командированных в «Донуголь» для установки и наладки оборудования фирмы AEG (один был оправдан, а второй получил год лишения свободы! условно). Еще до процесса Вормс написал заявление об увольнении из МГУ, ссылаясь на свой преклонный возраст (ему исполнилось 60 лет). Вскоре его уволили и с большей части постов в государственных учреждениях.

После Шахтинского процесса Вормса пригласил на должность постоянного (хотя и внештатного) консультанта консульский отдел германского посольства, который он и раньше время от времени консультировал по разным правовым вопросам. Остался он на этой работе и после прихода к власти в Германии Гитлера в 1933 году, когда отношения между СССР и Германией быстро испортились. В 1936 году он стал подумывать об уходе и замечать за собой слежку, но найти другую работу не успел – 4 ноября 1936 года Вормса арестовали.

А.Э. Вормс с сыном Георгием на даче в Ухтомской. Сер. 1920-х гг.

Все обвинения были, судя по всему, основаны на агентурных сведениях: ни одного свидетеля следствие не допросило, а обвинительное заключение и приговор основаны исключительно на показаниях самого Вормса, который, однако, виновным себя не признал, последовательно отстаивая позицию, согласно которой он консультировал германское посольство как юрист, пользуясь открытыми источниками, а закрытыми не мог бы воспользоваться даже при желании, так как не имел к ним доступа. 4 мая 1937 года Военный трибунал Московского военного округа признал его виновным, но не по первой, как просило обвинение, а по второй части статьи 58-6 УК РСФСР – за передачу сведений, «не составляющих по своему содержанию специально охраняемой государственной тайны, но не подлежащих оглашению», назначив минимально возможное наказание – три года лишения свободы, причем, «учитывая его преклонный возраст», с отбыванием наказания «в общих местах заключения». Кассационная жалоба Вормса была оставлена Военной Коллегией Верховного Суда без удовлетворения.

«Общие места заключения» из приговора оказались абстракцией – для отбывания наказания Вормс был этапирован в Сиблаг. Мы знаем об этом из его писем, сохранившихся в семейном архиве. Первое из них датировано 12 августа 1937 года, то есть еще до рассмотрения кассационной жалобы, – Альфонс Эрнестович в нем выражает надежду на «ликвидацию» своего дела. В качестве обратного адреса указан Ново-Ивановский лагпункт недалеко от города Мариинска (тогда Западно-Сибирского края, а сейчас Кемеровской области). В начале сентября состояние здоровья Вормса ухудшается, и его помещают в лагерный стационар, а еще через неделю – в больницу в Мариинске. После этого семья в течение года по неизвестным причинам не получала от него писем. А 2 октября 1938 года Вормс отправил жене письмо, написанное на больничном бланке, в котором сообщал: «Дорогая Аня, я попал в сложное положение… меня в этапном порядке отправили из Мариинска в Москву в Бутырки. Но в Новосибирске нашли, что я слишком слаб для дальнейшего следования, и меня поместили в больницу».

Ровно в этот день особая тройка при Управлении НКВД по Новосибирской области приговорила Вормса к расстрелу. В чем состояло обвинение – неизвестно, кроме того, что он обвинялся по ст. 58-6-11, то есть за «всякого рода организационную деятельность, направленную к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе контрреволюционных преступлений». Но именно в это время по всему ГУЛАГу были развернуты так называемые «национальные кампании» – то есть планомерное уничтожение заключенных (осужденных и подследственных) определенного этнического происхождения. 15 сентября 1938 года было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о создании с этой целью «особых троек». В подлежащие репрессированию «национальные контингенты» входили и немцы. Только в этот день, 2 октября 1938 года, тройка при УНКВД по Новосибирской области вынесла приговоры в отношении почти сотни человек (многие из них – немцы по национальности); большинство приговорили к высшей мере наказания, часто по той же статье, что и Вормса.

Плохо работающие репрессивно-бюрократические каналы и «сложное положение», благодаря которому он оказался в новосибирской тюремной больнице, спасли Вормса от расстрела: несмотря на то что «особая тройка» заседала, скорее всего, в нескольких километрах от тюрьмы № 1, в больнице которой (то есть в ведении того же НКВД) Альфонс Эрнестович находился как минимум до начала ноября, о его местонахождении почему-то никому не было известно. Между тем из последующей переписки по делу (хранится в УФСБ России по Кемеровской области) известно, что Вормса этапировали в Москву из Мариинска еще 23 сентября 1938 года.

По какой причине это произошло – точно не известно, но можно предположить, что «вызов» в Москву был связан с так называемым «делом о контрреволюционной (кадетской) фашистской группе в среде научно-юридических работников города Москвы», разработкой которого НКВД занимался с начала 1938 года. Одним из фигурантов дела был Сергей Андреевич Котляревский, один из основателей кадетской партии и профессор юридического факультета ИМУ с 1910 года. Котляревский дал показания против нескольких десятков человек, а 2 сентября (за три недели до распоряжения об этапировании Альфонса Эрнестовича в Москву) – против Вормса^[206], прямо назвав его «резидентом немецкой разведки».

Каких-либо протоколов допросов или очных ставок с участием Вормса в 1938 году на сегодняшний день обнаружить не удалось. Видимо, это связано с тем, что после этапа из Новосибирска состояние здоровья Вормса не позволяло его допрашивать. Когда именно происходило это этапирование, мы не знаем. Последнее сохранившееся письмо Вормса из Новосибирска датировано 4 ноября 1938 года. А согласно выданной его жене Анне Дмитриевне справке, Альфонс Эрнестович скончался в больнице Бутырской тюрьмы 23 марта 1939 года; в качестве причины смерти указан «артериосклероз».

Анна Дмитриевна вместе с двумя старшими дочерями и сестрой мужа Бертой Эрнестовной были в конце 1942 года высланы в Среднюю Азию как лица немецкой национальности и вернулись в Москву только в 1956 году. Единственным членом семьи, не подвергшимся репрессиям, была младшая дочь Анна – в момент высылки матери и сестер она находилась на студенческой практике в Московской области.

В 1943 году Научная библиотека МГУ приобрела у Анны Альфонсовны огромную библиотеку А.Э. Вормса (около 11 тысяч томов). Под названием «Личная библиотека Вормса» это собрание хранится в Отделе редких книг и рукописей.

Дело № Р-39320^[207]по обвинению Вормса Альфонса Эрнестовича
л. д. 5

Анкета арестованного

<…>

6. Профессия и специальность: юрист и экономист

7. Место службы и должность или род занятий: Германская концессия «Лаборатория Лео»^[208], Москва, Ольховская 16

<…>

9. Социальное происхождение, род занятий родителей и их имущественное положение: служащий страхового общества

10. Социальное положение: служащий

а) до революции: преподаватель высших учебных заведений

б) после революции: с 1917–1929 – профессор 1 Моск.

Госуд. Университета, затем с 1929 – служащий в концессии <…>

16. Каким репрессиям подвергался при Соввласти: судимость, арест и др. (когда, каким органом и за что): не было

17. Состав семьи:

жена – Анна Дмитриевна, дом. хоз.

сын Георгий – студент;

дочь Ирина – студентка;

дочь Елена – студентка;

дочь Анна – ученица 9 класса десятилетки – все прожив. в моей квартире

Подпись арестованного А. Вормс [подпись] [подпись нрзб] 5.XI.1936

л. д. 8

Постановление

об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения

<…>

Город Москва, 1936 г. ноября 21 дня. Я, Самсонов, пом. нач. 12 отделения Особого отдела Главного Управления Государственной безопасности НКВД,

рассмотрев следственный материал по делу № 10923 и приняв во внимание, что гражданин Вормс Альфонс Эрнестович, 1868 год. рожд., русский гражданин СССР, достаточно изобличается в том, что

с 1926 по 1936 год передавал представителю одного из иностранных государств разведывательные сведения по различным вопросам советского хозяйства,

Постановил:

гр. Вормс Альфонс Эрнестовича привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58.6 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей.

Пом. нач. 12 отделения ОО ГУГБ

лейтенант Государств. безопасности Самсонов [подпись]

Настоящее постановление мне объявлено «21» ноября 1936 г.

Подпись обвиняемого

А. Вормс [подпись]

л. д. 9

[Заявление]

Народному комиссару Вн. Дел

По предъявленному мне обвинению я признаю, что, будучи вовлеченным сов. герм. Посольства Хильгером^[209], на базе моей работы в германских концессиях, в работе по сообщению ему сведений и представлению докладов по различным вопросам советского хозяйства, я на протяжении времени с 1926 по 1936 г. совершал действия, с точки зрения советского права являющиеся экономическим шпионажем.

Признавая свою вину перед Советскою властью и страною, я глубоко и честно раскаиваюсь в своих действиях и искренно прошу Советское правительство дать мне возможность загладить свою вину и тем заслужить снисхождение с его стороны.

О своих преступлениях я дал подробные показания.

21.11.1936.

А. Вормс

л. д. 10—12

[Заявление]

Народному Комиссару Внутренних Дел

В дополнение к моему заявлению от 21 ноября с. г. я сообщаю:

Сведения, которые были представлены мною в течение 1926 по 1936 г. представителям Германского Посольства в Москве, через Консульский его Отдел, сводились к следующим заключениям общего характера, не считая отдельных заключений по конкретным, частным случаям, подлежавшим заключению Консульского Отдела по вопросам о праве гражданства отдельных лиц, об обложении налогами германских граждан, о наследовании, о вывозе за границу приобретенного в СССР имущества, об опеке над малолетними и т. п.

1. В 1927 г. – заключение по вопросу об оплате покупок внешнеторговыми организациями иностранного оборудования в советской (червонной) валюте, причем мне был поставлен вопрос о возможных, в связи с такой оплатой, правовых осложнениях. Мое заключение сводилось к тому, что при отсутствии котировки червонца за границею, вероятно, будет поставлен вопрос о так наз. «золотой оговорке»^[210], а также об исчислении цены имп. оборудования с повышением ее по особому соглашению. То и другое должно будет вызвать такие серьезные требования между договаривающимися сторонами, которые большею частью отпадают при исчислении цены в иностранных валютах, тогда еще не подвергавшихся девальвации. Поэтому я считал предпочтительной оплату продаваемого советским организациям оборудования в инвалюте. – Признаю, что в то время это заключение противоречило точке зрения и, б[ыть] м[ожет], интересам внешнеторговых организаций, но прошу учесть, что через 2–3 года сделанные мною выводы стал разделять сам НКВТ^[211] и стал воспрещать покупку иностранного оборудования за советские червонцы.

2. Тогда же или, в 1928 г., мною, по поводу частного случая, но в общей форме, было дано заключение по вопросу о положении концессионных (германских) предприятий в СССР Оно сводилось к тому, что на основании фактов, известных и по моей работе в таких предприятиях, положение концессий в СССР неблагоприятно. Основанием к этому послужило то наблюдение, что Советское правительство уже стало отходить все более от политики т. наз. «НЭП», что лишало концессии, неизбежно сохранявшие уклад частных предприятий, источников дополнительного снабжения сырьем и т. п., тогда как импорт его все более суживался по валютным соображениям. Мой вывод отнюдь не был в общей форме неблагоприятен для советского хозяйства, а только для перспектив хозяйства концессионеров. Мне казалось, что в новом, строго плановом, в основе уже социалистическом хозяйстве организовывать концессии не представляется целесообразным. Отмечаю, что и в этом случае я, до некоторой степени, предвосхищал дальнейшую официальную точку зрения, хотя, во время его составления, заключение мое не соответствовало, б[ыть] м[ожет], установке Главного концессионного Комитета. Фактический материал я черпал только из своего делового опыта.

3. В связи с вопросом о толковании постановления Советско-германского договора от 12.10.1925 г.^[212] об обязательстве СССР признать действие для него некоторых международных договоров (в начале текста договора), я в 1929 и 1931 г. дал обзор всех вообще международных соглашений, к которым примкнул СССР, с пояснением юридической природы признания международного договора в порядке внутреннего законодательства, в связи с конституцией СССР. Материалом мне служили издания НКИД, сборники, изданные Сабаниным и др. Думаю, что тут я и в своих выводах не расходился с официальной точкой зрения.

4. В 1932 г., в связи с повышением, в мае месяце, таможенной пошлины с вывозимых предметов старины и искусства до 100 % их оценки, я дал, по конкретному поводу, но в общей форме, заключение о всей системе постановлений договора 12.10.1925 г. и дополнительного к нему соглашения от декабря 1928 г. о пошлинах на вывозимое германскими гражданами имущество. Насколько мне известно, Германское Посольство, после некоторых колебаний, вызванных текстом дополнительного соглашения 1928 г., в котором был указан размер вывозной пошлины с предметов старины и искусства в 35 %, согласилось с повышением ее до 100 %.

5. После издания в 1931 г. нового положения об изобретениях я дал заключение о значении для германских граждан новых патентов на изобретения в связи с преимуществами, предоставленными им договором 12.10.1925 г.

6. В 1933 г. (или 1934 г.), по поводу ряда отдельных случаев взыскания высоких налогов (подоходного и культсбора) с единоличников – германских граждан я составил обширную сводку соответствующего законодательства не только СССР, но и отдельных союзных республик (в частности, Украины) об обложении и взыскании налогов с единоличников-земледельцев. Это заключение было затем дополнено мною по издании новых постановлений 1934 г. Оно содержало указание на всю доступную мне практику по этому вопросу органов НКФ^[213]. Это было необходимо ввиду того, что по договору 12.10.1925 г. критерием для определения допустимого по отношению к германским гражданам обложения является обложение граждан СССР. Материалы я брал из изданий всех отдельных союзных республик, имеющихся в Ленинской библиотеке.

7. В мае 1936 г. мною было составлено и представлено в Консульский отдел, а затем передано сов[етнику] посольства] Гильгеру заключение о значении постановления 28.2.1936 г. и баланса эмиссионного отдела Госбанка на 1.4.1936 г. (опубл. в номере 14 апреля 1936 г. «Экономич. Жизни») об изменении интервалютарного курса рубля – признания рубля равным 3 франц. франкам того времени. Я изложил юридическую сущность этого постановления по официальным источникам. Затем, уже от себя и на основании общих соображений, я указал, что эта мера хотя и не представляется девальвацией в техническом смысле термина, практически приводит к девальвации, т. к. со[хранить] на будущее время двойственную золотую основу валюты – для интервалютарных отношений и для внутреннего обращения – невозможно. Поэтому я полагал, что со временем, когда правительство сочтет момент наиболее к тому удобным, оно само декларирует соответственную общую девальвацию рубля. Мое отступление от официальной точки зрения на этот вопрос я считаю теперь неправильным и во всяком случае не подлежащим сообщению Германскому Консульству, потому что случайно услышал, что советской прессе было дано указание не касаться временно этого вопроса.

Других общего характера докладов я Консульскому отделу Германского посольства не представлял.

Число заключений по делам отдельных германских граждан, данных мною Консульскому отделу с 1.1.1935 г., возросло после того, как мне было сообщено сов. пос. Гильгером, что со стороны НКВД нет возражений против обслуживания мною Консульского отдела. Этим сообщением, наряду с давним личным знакомством с Гильгером, которого я знал как не фашиста, а даже соц. – демократа (с его же слов), объясняется, что я совершил непростительную ошибку, продолжая работу для Консульского отдела и после 1934 г., начатую в эпоху нормальных отношений между СССР и Германией. В этом смысле я признаю себя виновным.

2.12.1936.

А. Вормс

л. д. 13—16

Протокол допроса Вормс А.Э.

от 16 декабря 1936 г.

Вопрос: В своем заявлении от 21 ноября с. г. Вы подтвердили, что с 1926 г. по день ареста Вы передавали Германскому посольству разведывательные сведения по различным вопросам советского хозяйства. Перечислите эти сведения?

Ответ: Мне трудно вспомнить и перечислить всю сумму сведений, переданных мною германскому посольству на протяжении десяти лет, но я припоминаю наиболее крупные и серьезные следующие сведения:

1) В 1927 году мною был передан доклад об оплате иностранного оборудования в червонной валюте, о нецелесообразности такой оплаты для иностранных фирм ввиду неизбежных осложнений, которые возникнут при этом.

2) В 1927 или 1928 году был мною передан доклад о неблагоприятной перспективе в деле развития Германских концессионных предприятий.

3) В 1933 г. или 34 г. я передал доклад, в виде обширной сводки, об обложении налогами единоличного хозяйства в СССР.

4) В мае 1936 г. я составил и передал германскому посольству доклад об эмиссионном балансе Госбанка, об изменении курса рубля и о влиянии этого изменения на советскую валюту.

Вопрос: Назовите тех лиц, которые снабдили Вас для Вашей разведывательной работы сведениями, документами?

Ответ: Все сведения, которые мною передавались германскому посольству, были мною составлены на основании: а) анализа цифровых данных, опубликованных в различных советских журналах, книгах, бюллетенях, б) на основании моих специальных знаний советской экономики, и я других лиц для сбора необходимой мне информации не привлекал.

Вопрос: Это неправда. Германское посольство могло и имело все возможности к этому и без Вашей помощи получать все те сведения, которые опубликовываются в советской печати. В передаваемых Вами докладных записках о советском хозяйстве Вы использовали и секретные сведения, которые собирались Вами через посредство других лиц. Следствие требует от Вас искренних показаний?

Ответ: Я признаю, что при докладах о советском хозяйстве, которые я передавал германскому посольству, содержали[сь] комментарии и пояснения к опубликованным в советской печати цифровым данным, причем в этих комментариях и пояснениях приводились сведения, которые не подлежали оригин. оглашению в советской прессе. Эти прост. сведения я получал от различных лиц, работающих в государственных хозяйственных и финансовых учреждениях в связи с моей работой в концессиях. Мне трудно вспомнить и перечислить этих лиц, т. к. эти сведения собирались мне разными лицами во время моих случайных посещений того или иного учреждения, во время обмена мнениями по тому или иному вопросу, меня интересующему. Специальных знакомств и расспросов для сбора необходимых мне сведений я никогда не производил.

Вопрос: Кроме сведений о советском хозяйстве, какую политическую информацию Вы передавали Германскому посольству?

Ответ: Никакой политической информации я германскому посольству не передавал.

Вопрос: Может быть, Вы припомните характер Вашей информации германского посольства во время Шахтинского процесса?

Ответ: Я признаю, что во время Шахтинского процесса, на котором я выступал в качестве защитника обвиняемых во вредительстве германских подданных^[214], я передавал представителю Германского посольства Шлипп информацию, которая выходила за рамки моей деятельности как защитника, но я считал тогда, что имел право так поступать, поскольку Шлиппу было поручено Германским посольством наблюдение за защитой этих германских подданных, причем эти сведения не носили секретного характера.

Вопрос: Это неверно. Следствию известно, что Вы во время Шахтинского процесса передавали представителю германского посольства Шлипп секретные сведения политического характера, которые Вы собирали, пользуясь своим правом защитника.

Ответ: Мне трудно вспомнить, т. к. это происходило в 1928 г., содержание моей информации по Шахтинскому процессу, которую я передавал представителю Германского посольства Шлипп.

Вопрос: Какие конкретные задания получали Вы от представителей Германского посольства в области политической информации?

Ответ: В одной из моих бесед летом 1936 г. с сотрудником германского посольства Вельк, последний предложил мне сообщить ему следующие сведения: являются ли троцкисты в СССР действительно серьезной базой, имеющей широкое распространение в СССР, и представляют ли они реальную силу, способную] бороться против существующего в СССР правительства.

Вопрос: Что Вами было сделано во исполнение этого задания?

Ответ: Несмотря на то что этот вопрос был предложен мне в настойчивой форме и дважды повторен, и что из характера его постановки я понял особый, точнее сказать, повышенный, интерес германского посольства к этим сведениям – я категорически отклонил обсуждение этого вопроса и отказался от дальнейшего разговора на эту тему.

Вопрос: Следовательно, Вы никакой информации о троцкистах в СССР не передавали? Так ли это?

Ответ: В сентябре месяце 1936 г. я рассказал сотруднику германского посольства Вельк о том, что я слышал об аресте Радека К.^[215] и, может быть, Пятакова^[216].

Вопрос: Назовите тех лиц, которые Вам сообщили об аресте Радека и Пятакова?

Ответ: Я услыхал об аресте Радека и Пятакова в одном из коллективов членов коллегии защитников, но не могу вспомнить, кто именно рассказал мне об этих арестах.

Вопрос: Какие еще сведения о троцкистах и о их деятельности Вы передавали германскому посольству?

Ответ: Категорически утверждаю, что сведений о троцкистах или о их деятельности я германскому посольству не передавал. Сообщение об аресте Радека и Пятакова я сделал Вельк не в порядке выполнения его просьбы об информации о троцкистах, а в порядке ответа на его вопрос, не знаю ли я, какова участь или судьба Радека и Пятакова, имена которых упоминались на процессе троцкистов Зиновьева, Каменева и др.

Вопрос: Какое вознаграждение Вы получили от германского посольства за передаваемую посольству информацию?

Ответ: Я никакого вознаграждения от германского посольства за передаваемую посольству информацию не получал.

Вопрос: Какие же причины заставили Вас сообщать германскому посольству разведывательные сведения, которые Вы давали в течение почти десяти лет?

Ответ: Эти причины следующие:

1. Моя продолжительная работа в качестве юристкон-сульта в различных германских концессионных предприятиях. В связи с этой работой у меня установился контакт с германским посольством в лице его советника Хильгера.

2. Мое знакомство с Хильгером, которого я встречал еще до империалистической войны 1914 года, поскольку отец его, т. е. Хильгера, имел в то время какую-то торговую контору в Москве.

3. В связи с тем, что я получил высшее образование в Германии, у меня установились германофильские взгляды.

Вопрос: Это неправда. С 1 января 1935 года Вы были зачислены на должность официального сотрудника германского посольства. В это время первые две причины отпали. Следовательно, основной причиной Вашего сотрудничества с германским посольством и Вашей разведывательной деятельности в пользу последнего являются Ваши германофильские взгляды, которые с 1935 года превратились в фашистские. Подтверждаете ли Вы это?

Ответ: Я категорически утверждаю, что я никогда не имел фашистских убеждений и им даже не симпатизировал, и я правдиво и искренне перечислил те причины, которые толкнули меня на мое сотрудничество с германским посольством.

Вормс [подпись] Допросил пом. нач. 12 отделения ОО ГУГБ Лейтенант Государств. безопасности Самсонов [подпись]

л. д. 17

Протокол дополнительного допроса обв. Вормса А.Э.

от 30.12.36 г.

Вопрос: Кому Вы передали персонально в феврале 1936 года доклад о денежной реформе?

Ответ: Этот доклад я составил по предложению Консульского отдела Германского посольства, а именно Гензеля, но этот доклад я передал не Гензелю, а Хильгеру, который пришел в Консульский отдел, когда я принес этот доклад, и, заинтересовавшись им, забрал его. Это был тот самый доклад, в котором я писал, что денежная реформа, проведенная в 1936 г., должна привести к девальвации.

Вопрос: Вам известно политическое лицо Гензеля?

Ответ: Мне известно, что Гензель является членом национал-социалистской (фашистской) партии на основании того, что я видел у Гензеля значок фашистской партии. Я где-то слышал или читал, что только члены партии имеют право носить такого рода значки.

Вопрос: Вы утверждаете, что в этом и в аналогичных докладах, передаваемых Вами в посольство, только выводы и анализ относился к числу данных, не подлежащих оглашению, а фактические материалы Вы брали из официальных источников?

Ответ: Фактические данные я брал только из материалов, которые печатались в советской периодической прессе, книгах, сборниках и т. подобное.

Вопрос: Но Вы располагали и неофициальными фактическими данными, которые не печатаются для всеобщего сведения?

Ответ: Как я уже показывал, лица, работающие в системе советских финансовых органов и сталкивающиеся со мной, рассказывали мне – конфиденциальным образом – о моментах конфиденциального порядка только в тех случаях, когда эти моменты касались производимых мной работ. Но эти материалы не были связаны с темами докладов, которые я передавал в германское посольство.

Вопрос: Вы передали в посольство доклад о денежной реформе в 1936 г. Вам было известно, что материалы по этому поводу не публикуются?

Ответ: Да, я знал об этом. Сотрудник «Экономической жизни», фамилии которого я не помню, сказал мне, что у них имеется указание временно не писать по этому вопросу статей.

Протокол записан с моих слов верно, мною прочтен.

А. Вормс [подпись] Допросил: Зам. нач. I отд. III отд. (Гепштейн^[217]) [подпись]

л. д. 18

Протокол дополнительного допроса обв. Вормса А.Э.

от 31.12.36 г.

Вопрос: С какого времени Вы получаете от Германского посольства постоянное жалование?

Ответ: Постоянное жалование я получаю с первого января 1935 г., т. е. с момента ухода юрисконсульта посольства Зоммерфельда. В штат я зачислен не был, но считался внештат. консультантом Консульского отдела Германского посольства.

Вопрос: Какое именно вознаграждение Вы получали?

Ответ: Я получал в месяц 85 марок, причем деньги на руки я не получал, а мне было предоставлено право выписывать из Германии на эту сумму книги. Следуемые мне деньги т. о. оставались в Германии, а у представителя посольства счета на получаемую литературу, и посольство составляло т. о. расчеты.

Вопрос: Сколько денег у вас сейчас находится в Германии?

Ответ: Точной суммы назвать не могу, приблизительно у меня есть в Германии около 2000 (двух тысяч) марок. Эта сумма складывается из остатка гонорара от банка «Берлинер Хандельсгезельшафт» за дело, которое я вел, и некоторые суммы от жалования из посольства.

Вопрос: Нам известно, что за границей Вы имеете значительно большую сумму?

Ответ: Представитель фирмы «Юлиус-бергер» и «Сэмьюэль-Сэмьюэль» – адв. Гессен – должен был в 1931–1932 г. положить на мое имя 600 долларов и пр. 200 фунтов (шестьсот долларов и двести фунтов) за консультацию при заключении ряда договоров этих фирм с советскими организациями. Однако мне неизвестно, были ли эти деньги фактически положены на мое имя; после ареста Гессена я спрашивал его жену, но она ответила мне, что ничего об этом не знает.

Вопрос: Через Германское посольство вы пытались навести справки?

Ответ: Нет, я никогда этого вопроса не затрагивал и никаких справок ни через посольство, ни другим путем не наводил.

Записано с моих слов верно, мною прочтено:

А. Вормс [подпись]

Допросил: Гепштейн (зам. нач. I отд. III отдел) [подпись] 31.12.36

л. д. 19

Постановление

10/III—1937 г. в г. Москве, рассмотрев след. дело № 10923 по обвинению Вормса А.Э. по ст. 586 УК РСФСР,

нашел,

что следствие по делу произведено с достаточной полнотой, ввиду чего

Постановил:

Следствие по делу (предварительное) считать законченным, материалы следствия предъявить для ознакомления арестованному Вормсу А.Э.

Зам. нач. I отделения III отдела Гепштейн [подпись] Утверждаю:

Пом. нач. III отдела ГУГБ (Волынский^[218]) [подпись]

л. д. 20

Протокол предъявления постановления об окончании следствия

1937 г. марта 25 дня. Я, о/уполномоченный 3 Отдела ГУГБ НКВД СССР, мл. лейтенант Гос. безопасности Голубев, объявил обвиняемому Вормс Альфонсу Эрнестовичу постановление об окончании следствия и предъявил материалы следствия для ознакомления.

На поставленный вопрос: какие добавления обвиняемый желает внести по ознакомлении с материалами следствия, обвин. Вормс А.Э. заявил:

В своем заявлении на имя Наркома Внутренних Дел от 21.11.36 г. употребленное мною выражение «экономический шпионаж с точки зрения Советского права» – считаю неправильным, поскольку допускавшейся тогда мною в моих действиях аналогии с понятием шпионаж по ст. 58-6 в действительности не усматриваю. Фактов, не подлежащих оглашению, в своих докладах Германскому Посольству – я не сообщал.

Замечание (добавление) записано с моих слов, записанное верно, мне прочитано, в чем и расписываюсь

А. Вормс [подпись] Допросил: Опер. Уполномоч. 1 отделения 3 Отдела ГУГБ НКВД СССР Мл. Лейтенант Гос. Безопасности (Голубев^[219]) [подпись]

л. д. 21—23

Обвинительное заключение

Утвердить обвинительное заключение

Предать суду Воен. Трибунала МВО гр-на Вормса А.Э. по выводам обвинительного заключения по обвинению в преступлении предусмотренном ст. 58-6 ч. I^[220]

Пом. Гл. [военного прокурора] [подпись нрзб] 17/IV-37 г. Утверждаю: [подпись нрзб] 16/III 1937 г.

По делу № 10923, по обвинению

Вормса, Альфонса Эрнестовича,

по ст. 58-6 УК РСФСР

Обвиняемый по настоящему делу Вормс Альфонс Эрнестович был арестован на основании имеющихся в распоряжении 3-го Отдела ГУГБ НКВД сведений о том, что длительное время, работая в германских концессионных предприятиях, Вормс выполнял шпионские задания представительства одного иностранного государства в Москве.

Произведенным следствием и личными признаниями обвиняемого Вормса установлено, что на протяжении 10-ти лет, с 1926 г. по день ареста, обвиняемый Вормс А.Э. систематически передавал сотруднику представительства иностранного государства Гильгеру шпионскую информацию по экономическим вопросам. Значительная часть этой информации была посвящена вопросам финансовой политики и состояния финансов СССР. Из отдельных, наиболее важных шпионских информаций, переданных Вормсом в иностранное представительство, следует отметить доклады о состоянии спичечной промышленности, о неблагоприятных перспективах в деле развития концессионных предприятий, об обложении налогами в СССР, об эмиссионном балансе Госбанка, изменении курса рубля и т. д.

По показаниям обвиняемого Вормса, все эти информации, помимо фактического материала, содержали ряд комментарий, составленных в контрреволюционном духе и направленных на дискредитацию советского хозяйства. Следствием установлено, что в 1936 г. обвиняемым Вормс был передан в иностранное представительство специальный доклад, доказывающий, что в области финансовой политики СССР проводит якобы девальвацию.

Помимо шпионской информации по экономическим вопросам обвиняемый Вормс оказывал иностранному представительству ряд конфиденциальных политических услуг, передавая сведения об арестах, настроениях интеллигенции и т. п. в контрреволюционном клеветническом духе.

Выступая в качестве защитника на Шахтинском процессе, обвиняемый Вормс установил самый тесный контакт с представительством одного иностранного государства и, как это установлено имеющимися в распоряжении следствия точными данными и признаниями самого обвиняемого, передавал сотруднику вышеуказанного представительства Шлиппе совершенно секретную информацию по всем вопросам, интересующим иностранное представительство в связи с происходившим процессом.

Из последних заданий, полученных обвиняемым Вормсом от сотрудника иностранного представительства, следует отметить задание о сборе сведений о деятельности в СССР контрреволюционного террористического подполья, причем характер вопросов, поставленных перед Вормсом, свидетельствует о том, что сотрудник вышеуказанного иностранного представительства имел в виду при помощи обвиняемого установить контакт с контрреволюционными троцкистскими кругами в интересах борьбы против Советского Союза.

По материалам следствия и по показаниям обвиняемого Вормса, передаваемую им в иностранное представительство информацию он, будучи специалистом-экономистом, черпал, не прибегая к вербовке третьих лиц, из самых разнообразных источников, использовывая свое служебное положение, в силу которого он имел возможность получать материалы секретного порядка.

На основании изложенного, Вормс Альфонс Эрнестович, гр-н СССР, русский, б/п, 1868 г. р., по профессии юрист-экономист, профессор права, в момент ареста юрисконсульт германской концессии «Лео-Дрезден», обвиняется в том, что он:

1. Систематически, на протяжении 10 лет, с 1926 г. по 1936 г., передавал сотруднику представительства иностранного государства шпионскую информацию по экономическим вопросам;

2. Оказывал сотрудникам того же представительства ряд конфиденциальных политических услуг, информируя их в контрреволюционном клеветническом духе о положении в СССР, т. е. в совершении преступлений, предусмотренных статьей 58-6 УК РСФСР.

Настоящее дело подлежит направлению в Военный Трибунал Московского Военного Округа.

Зам. нач. 1 отд. III отдела ГУГБ НКВД Лейтенант Государственной безопасности: [подпись] (Гепштейн) «Согласен»: Нач. 1 отд. III отдела ГУГБ НКВД Капитан Госуд. безопасности: [подпись] (Ярцев^[221]) «Согласен»: Нач. 3 отдела ГУГБ НКВД СССР Комиссар Государственной безопасности 2 ранга: [подпись] (Миронов^[222]) Вещ. доказ. по делу нет.

Зам. нач. I отд-ния [подпись] Гепштейн

л. д. 24

Выписка из протокола Особого Совещания при народном Комиссариате Внутренних Дел СССР

от «14» февраля 1937 г. Слушали:

67. Дело № 10923 о Вормс Альфонсе Эрнестовиче, 1868 г.р. Постановили:

Дело через прокурора направить в Военный Трибунал с перечислением арестованного

[подпись нрзб]

Отв. Секретарь Особого Совещания

л. д. 25

Выписка из протокола подготовительного Заседания Военного Трибунала Московского Военного Округа

от «27» апреля 1937 г. гор. Москва

Председательствующий – корвоенюрист Плавнек^[223]Члены – бригвоенюрист Стельмахович^[224] и военный юрист I ранга Сюльдин^[225]

Выписка из протокола заседания тройки при УНКВД Новосибирской области от 2 октября 1938 г.

Секретарь – военный юрист Дудниченко ГВПрокурор – военный юрист I ранга Калугин Член-содокладчик Стельмахович

Слушали:

Поступившее из ГВП, с обвинительным заключением, дело по обвинению Вормса Альфонса Эрнестовича по ст.58-6 ч.1 УК РСФСР

Определили:

Вормса Альфонса Эрнестовича предать суду Военного Трибунала МВО по ст. 58-6 ч. 1 УК РСФСР и дело о нем заслушать в закрытом судебном заседании без участия сторон обвинения и защиты и без вызова свидетелей. Меру пресечения Вормсу – содержание под стражей – оставить без изменения.

Выписка верна: Судебный секретарь ВТ МВО военный юрист [подпись] (Дудниченко)

л. д. 27-32

Сов. секретно

Протокол судебного заседания

1937 г. мая «4» дня Военный Трибунал Московского Военного Округа в закрытом судебном заседании в гор. Москве в составе:

Председательствующего корвоенюриста Плавнека и членов – бригвоенюриста Стельмаховича и воен. юриста I р. Сюльдина при секретаре военном юристе Дудниченко

рассматривал дело по обвинению Вормса Альфонса Эрнестовича – по ст. 58—6 ч.1 Угол. Код. РСФСР.

В 11 час. 30 мин. председательствующий, открыв судебное заседание, объявил, какое дело подлежит рассмотрению трибунала. Секретарь доложил, что подсудимый Вормс доставлен и находится на скамье подсудимых. Свидетели по данному делу не вызывались. Председательствующий удостоверяется в личности подсудимого, который о себе показал:

Вормс Альфонс Эрнестович – 1868 г. рождения, уроженец с. Чернь, Московской области, из служащих, профессор права, юрист-экономист, до 1926 года работал в университете профессором, а после этого сначала в американской концессии, затем – в немецких концессиях. В концессии «Лео-Дрезден» («Лаборатория Лео») служил с 1932 года по день ареста. Беспартийный, несудим.

Председательствующий опрашивал подсудимого, получил ли он выписку из обвинительного заключения, ознакомлен ли с обвинительным заключением, а также имеются ли у него какие-либо ходатайства. Подсудимый ответил, что с обвинительным заключением он ознакомился, выписку из него получил и ходатайств не имеет.

Объявлен состав суда, и председательствующий разъяснил подсудимому его права на суде.

Оглашено обвинительное заключение, и председательствующий, разъяснив сущность обвинения, опрашивал подсудимого, признает ли он себя виновным.

Подсудимый Вормс: виновным себя не признаю.

Подсудимый Вормс показал: Я не признаю себя виновным в том, чтобы я когда-нибудь сообщал германскому посольству секретные или не подлежащие оглашению сведения, но мои выводы, заключение по балансу Госбанка на 1 апреля 1936 г., опубликованному в «Экономической жизни», можно считать не подлежащим оглашению: Главлит^[226] не разрешил бы их к опубликованию. Давая заключение по этому балансу, я не говорил о девальвации, но, повторяю, Главлит и другие органы не разрешили бы опубликовать мое заключение хотя бы в той же «Экономической жизни». Дачу мной этого заключения шпионажем считать нельзя, так как мои выводы совпадали с выводами, которые дал бы и любой другой юрист. В связи с изданием закона от 28 февраля 1936 г. о приравнении нашего рубля к трем франкам я говорил, что это является интервалютной формой, о девальвации же я и по этому вопросу ничего не говорил. Секретные и совершенно секретные сведения я никому не передавал, а и сам получать их не мог, так как с 1927 по 1936-й год я в советских учреждениях не работаю. О сведениях, касающихся концессии, в которой я работал, например, о кредитах, я, может быть, и говорил, но они являлись секретом для третьих лиц, концессии же и посольству они были известны.

В обвинительном заключении говорится, что сотрудник посольства намеревался при моей помощи установить контакт с троцкистами в интересах борьбы против Советского Союза. Я не знаю, имело ли посольство в виду использовать меня для связи с троцкистами, но на самом деле я этого не замечал и фактов такой попытки не знаю, кроме следующего случая: однажды сотрудник (секретарь) консульского отдела посольства спросил меня, как сильно в СССР распространен троцкизм и насколько серьезно это движение. Я категорически ответил, что ничего не знаю и не хочу на эту тему продолжать разговор. На этом наш разговор и закончился. И на самом деле я не знаю ни одного троцкиста. Работая в консульском отделе посольства, я давал свои чисто юридические заключения без всяких комментарий.

Я хочу дать объяснения по ряду предъявляемых мне обвинений.

1) Передача мной сведений о спичечной промышленности. Следователь говорил, что этот факт им известен по агентурным данным. Я категорически утверждаю, что эти данные – не верны. О спичечной промышленности я сам ничего не знал и ни с кем о ней не говорил.

2) О перспективах развития концессионных предприятий в СССР. В 1929 или 1930 году мне сказали в посольстве, что германские промышленники интересуются, можно ли обратиться к Советскому правительству за разрешением на получение концессий в СССР, и попросили меня дать заключение по этому вопросу. Я дал такое заключение: что сейчас для германских фирм нецелесообразно брать в СССР концессии, что нельзя рассчитывать на получение концессий, мало шансов, так как советское правительство накануне отказа от нэповской политики и что такое предложение со стороны германских промышленников едва ли сочувственно будет встречено советским правительством. Этим я предупреждал германских предпринимателей, что их идея нецелесообразна, невыгодна для них.

3) Об обложении налогами в СССР. Для германского консульства интересно было бы знать, не превышает ли обложение единоличников – германских граждан по сравнению с обложением единоличников – советских граждан. По этому вопросу я предоставил совершенно конкретный доклад, в который Наркомфин едва ли внес бы какие-нибудь поправки. В нем я указал, что обложение германских единоличников не выше обложения советских единоличников. Единственное, что я мог указать в этом докладе, что обложение единоличников в СССР вообще тяжелое.

Подсудимый Вормс (отв. на вопр.): В заключениях о балансе Госбанка и о кредитной реформе я сообщил только о существующих на сей счет законах.

Придя однажды в консульство, меня там спросили, как обычно при встречах спрашивают, что нового. Я до этого еще услышал об аресте Пятакова и поэтому на вопрос о том, что нового, ответил, что арестован Пятаков.

О Шахтинском процессе. На этом процессе я защищал двух подсудимых, которые потом были оправданы. Во время перерыва судебного заседания я подошел к прокурору Крыленко, разговаривавшему с группой защитников, и обратился к нему с вопросом, не откажется ли он в своей обвинительной речи от обвинения моего подзащитного инженера Мейера, так как во время судебного следствия выявилась полная невиновность его. Крыленко на это мне ответил, что ему лучше отказаться от обвинения подсудимого Ба[д]шт[и]бера, чем от обвинения Мейера. Когда я встретился с сотрудником посольства Шлиппе, то только об этом разговоре с прокурором Крыленко сообщил ему – конфиденциально, т. е. чтобы он молчал об этом до конца процесса. Слово же «конфиденциально» истолковано так, что будто бы я передавал Шлиппе конфиденциальные сведения.

Я служил одновременно юрисконсультом концессии и консультантом Консульского отдела посольства. В Консульском отделе я имел дело преимущественно с секретарем Вельке и зав. Консульским отделом Гензелем. До Гензеля зав. Консульским отделом был Шлиппе, а потом Фейфер. Хильгер – это советник посольства по экономическим вопросам. Иногда он заходил ко мне, когда я бывал в Консульском отделе. В частности, доклад об обложении единоличников по советскому законодательству был мной написан по инициативе Хильгера. Представил я этот доклад Консульскому отделу. Постоянным консультантом Консульского отдела я был приглашен после Шахтинского процесса, причем этот вопрос был согласован с Наркоминделом.

Концессия «Лео Дрезден» хотела в Полтавской губ. завести свое хозяйство по посеву мяты и привлечь для работы в нем единоличников. Меня попросили дать заключение по этому вопросу, а потом, в связи с этим, возник и вопрос об обложении единоличников вообще.

По этому последнему вопросу я представил обстоятельный, сводный доклад о советском законодательстве не только СССР, но и ряда союзных республик (в том числе Средней Азии, где немцы не проживают) о налоговых обложениях единоличников и кооперации. При составлении этого своего доклада я пользовался исключительно официальными материалами, которые брал в Ленинской библиотеке, и ничего предосудительного в нем не указал.

Так как я не работал в госучреждениях, то не подлежащие оглашению или секретные сведения мне не были известны, кроме касающихся концессии «Лео Дрезден», но эти последние были известны также консульскому отделу посольства и концессии.

После опубликования баланса Госбанка, зайдя в редакцию газеты «Экономическая жизнь», я выразил там свое удивление, почему в газете нет статьи по поводу баланса. Сотрудник редакции, по-видимому, секретарь, ответил мне, что получено указание пока об этом в газете статьи не помещать.

Шлиппе и Фейфер были либералами, а Вельк и Гензель, я предполагаю, были национал-социалистами. Гензель, например, носил значок-свастику.

Как консультант Консульского отдела я получал в месяц 80 или 85 марок, но эти деньги я буквально полностью затратил на приобретение новинок западной юридической литературы. Эти деньги по моему распоряжению переводились посольством за границу. Окончательных расчетов с иностранным издательством я не произвел, но предполагаю, что неизрасходованными у меня могло быть марок 200–300, во всяком случае меньше 500 марок.

В 1936 году, летом, у меня возникла мысль оставить службу в германской концессии и в Консульском отделе посольства в связи с тем, что германское правительство все более резко выступает против СССР и что мне в конце концов могут быть неприятности, что меня могут заподозрить в том, чего нет на самом деле. И жена моя советовала оставить эту службу. Кроме того, я стал замечать у своего подъезда более-менее постоянные фигуры и решил, что за мной следят, так как я в старое время находился под надзором полиции и глаз у меня в этом отношении уже наметан.

Когда в Консульство поступило 15 или 20 писем разных граждан – германских подданных, в которых они жаловались на неправильное обложение, мне дали эти письма и поручили проверить, правильно ли обложены эти граждане и не нарушен ли закон. Поскольку эти заявления (письма) были разнообразны, я решил сначала сделать, и сделал, общую сводку-доклад по советскому налоговому законодательству, а потом уже дал ответ на имевшиеся заявления. Этот доклад-сводка был на 10–12 печатных на машинке страницах.

Бывая в Консульском отделе посольства, я немецкие газеты просматривал, но ни одной статьи, посвященной советскому налоговому законодательству, я не видел.

По балансу Госбанка на 1936-й год я дал Консульскому отделу такую разработку-вывод из баланса, который объяснял февральский закон как закон интервалютный, не внутренний закон. Этот свой вывод я не считаю секретным. С советскими органами или отдельными советскими гражданами о том, можно ли с точки зрения интересов СССР делать такой вывод по балансу Госбанка, я не советовался.

Допускаю, что мое заключение по вопросу возможности получения германскими предпринимателями новых концессий расходилось с советским законодательством на этот счет.

Главным источником моего существования был заработок в германской концессии «Лео Дрезден» («Лаборатория Лео») – 2 тыс. рублей в месяц и, кроме того, получал еще премиальные, что давало всего в месяц 2500 руб.

Председательствующий, опросив подсудимого, имеет ли он чем-либо дополнить судебное следствие, и, получив отрицательный ответ, объявляет судебное следствие законченным. После этого он предоставляет последнее слово подсудимому, в котором он заявил:

Подсудимый Вормс: Все мои показания абсолютно исчерпывающие и полны. В своем письме к Наркому внутренних дел Ежову я неуклюже выразил свою мысль, указав, что мои выводы, заключение можно признать шпионажем. Потом я все тщательно продумал и пришел к заключению, что это нельзя рассматривать как шпионаж.

О том, что Вельк задавал мне вопрос о троцкизме, я сам рассказал следователю. Еще раз повторяю, что я резко ответил Вельку и что ни одного даже близко к троцкистам стоящего лица я не знал.

Я был первым профессором-юристом, поступившим на советскую работу. Красиным я был командирован в Швецию и за проведенную мной там работу получил благодарность. Покойный Дзержинский доверял мне и вызывал к себе для консультаций. Мне два раза предоставлялась возможность принять иностранное подданство, но я отказался сделать это.

А.Э. Вормс. Не раньше 1937 г.

Я признаю, как писал об этом и Наркому внутренних дел, наличие у меня политической ошибки, но категорически отрицаю юридическую вину

В 13 час. 07 мин. Трибунал удалился на совещание.

В 13 час. 52 мин. председательствующий объявил приговор и разъяснил осужденному порядок обжалования его.

Меру пресечения осужденному Вормсу Трибунал определил оставить содержание под стражей.

Судебное заседание объявлено закрытым.

Председательствующий (Плавнек) Секретарь [подпись] (Дудниченко)

л. д. 33

Сов. секретно

Приговор копия

Именем Союза Советских Социалистических республик, 1937 года, мая 4 дня, Военный Трибунал Московского Военного Округа в закрытом судебном заседании, в гор. Москве, в составе:

председательствующего – корвоенюриста Плавнека и членов Коллегии – бригвоенюриста Стельмаховича и военного юриста 1 ранга Сюльдина, при секретаре – военном юристе Дудниченко, рассмотрев дело

Вормс Альфонса Эрнестовича, 1868 г. рождения, происходящего из семьи служащих, уроженца с. Чернь, Московской области, по соц. положению – служащего-юриста-экономиста, профессора права, работавшего юрисконсультом иностранной концессии «Лео-Дрезден» и одновременно консультантом консульского отдела посольства иностранного государства, беспартийного, несудившегося, —

по обвинению в преступлениях, предусмотренных ст. 58-6 ч.1 Уг. Код. РСФСР, —

установил на основании данных судебного следствия виновность его доказанной в том, что он, Вормс, состоя в должности юрисконсульта в вышеуказанных иностранных учреждениях, на протяжении периода времени с 1928–1936 г. в своих докладных записках, составляемых по поручению руководителей названных учреждений по вопросам законодательного и экономического порядка Советского Союза – сообщал сведения экономического характера, не подлежащие оглашению, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 58-6 ч. 2 Уг. Код.^[227]

Предъявленное обвинение Вормсу по ст. 58-6 ч. 1 – считать недоказанным, так как в его действиях отсутствуют признаки преступления, предусмотренного этой частью названной статьи Уг. Код.

В силу изложенного Военный Трибунал

Приговорил:

Вормс Альфонса Эрнестовича по ст. 58-6 ч. 2 УК к трем годам лишения свободы с отбыванием, учитывая его преклонный возраст, в общих местах заключения и с поражением его в политических правах сроком на два года.

Зачесть ему предварительное до суда заключение и начало срока наказания исчислять с 5 ноября 1936 года.

Приговор может быть обжалован в кассационном порядке в Военную Коллегию Верховного суда Союза в течение 72-х часов с момента вручения осужденному копии приговора. Кассжалоба подается через ВТ МВО.

П.П. Председатель – Плавнек Члены – Стельмахович и Сюльдин Копия верна: Судебный секретарь ВТ МВО военный юрист [подпись] (Дудниченко)

л. д. 34

Сов. секретно

Определение № 00662 Копия

Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР в составе: председательствующего: армвоенюриста т. Ульрих^[228] и членов – диввоенюриста т. Камерона^[229] и бригвоенюриста т. Преображенцева, рассмотрев в заседании от 29 августа 1937 г. кассационную жалобу Вормс Альфонса Эрнестовича на приговор ВТ МВО от 4 мая 1937 г. по делу осужденного за преступл., предусмотр. ст. 58-6 ч. 2 УК РСФСР к лишению свободы на три года, с поражением в политических правах на два года, и заслушав доклад тов. Камерона, заключение Военного прокурора ГВП т. Реутского об утверждении приговора,

Определила:

В виду, что осужденный Вормс изобличен в передаче экономических сведений секретного характера, и не усматривая оснований к смягчению приговора, оставить таковой в силе.

Подлинное за надлежащими подписями

Судебный секретарь ВТ МВО военный юрист [подпись] (Дудниченко)

Дело Александра Григорьевича Батя (1886–1937)

О жизни Александра Григорьевича Батя известно очень мало. Он родился в Киеве, но вырос в Одессе, в семье Григория Гедеоновича (Гирша Гдальевича) Батя (1862–1918), кандидата прав, инспектора Торговой еврейской общественной школы. Окончив юридический факультет Одесского университета, Александр Григорьевич некоторое врех практиковал в Одессе в качестве помощника присяжного поверенного. По воспоминаниям младшей сестры Батя, Лидии Григорьевны, известно, что он с юных лет увлекался поэзией и вращался в артистических кругах, был женат на сестре художника Бориса Израилевича Анисфельда (1878–1973), мирискусника и сотрудника С.П. Дягилева. По-видимому, в 1900-е годы какое-то время жил или часто бывал в Петербурге (где дружил с поэтом С.М. Городецким и бывал в «башне» Вячеслава Иванова). По неизвестным причинам в 1917 году Бать оказывается в Казани (где жил его дядя, известный присяжный поверенный Александр Гдальевич Бать) и занимает там, в частности, должность председателя комитета общественной безопасности Казанского уезда, а к 1922 году вместе с семьей переезжает в Москву и вступает в МКЗ.

А.Г. Бать с дочерями. Конец 1920-х – начало 1930-х гг.

В коллегии он был на хорошем счету – не только «принимал участие в стенгазете», но и «часто выступал в судах по делам разных лиц, которые обвинялись по 58 ст. УК», как сообщает в характеристике И.Г. Пинес (фигурант – а точнее, свидетель обвинения – в «деле общественников» 1930 года). Что стало причиной его ареста в сентябре 1937 года – неясно; скорее всего, это был донос или упоминание в каких-то показаниях. Следователь Либерман, допрошенный в связи с пересмотром дела в 1939 году, говорит, что Бать был арестован «на основании имеющихся компрометирующих материалов об его а/с^[230] высказываниях и переписки с заключенным эсеровским меньшевиком (фамилии не помню), указанный материал о связи его с эсером был получен… из лагеря или тюрьмы». Во всяком случае автором доноса не была И.П. Писманник, которую назвал сам Бать как свою знакомую по игре в покер и которую угрозами вынудили подписать «обличающий» Батя протокол после трехчасового допроса. Кроме ее показаний, в деле есть только признание Батя в том, что в 1932 году (!) он написал стихотворение, «восхваляющее врага народа Троцкого», которое он прочел в кругу семьи и сразу же уничтожил. Очевидно, что история со стихотворением возникла через три недели после ареста в ответ на настойчивые требования следователя признаться хоть в чем-нибудь.

Этого оказалось достаточно для расстрела. Случай, разумеется, дикий по своей нелепости и тяжести последствий, но в то время, увы, далеко не единичный. Однако интерес представляет последующее движение дела Батя, которое уже не имело никакого значения для него самого, но, очевидно, было важно его жене, которая в начале 1939 года обжаловала приговор сначала в Президиум Верховного Совета СССР, затем прокурору Москвы, а после отказа последнего – прокурору СССР, который возбуждает производство, и то же управление НКВД по Московской области, которое по сути приговорило Батя к смерти (посредством «тройки»), расследует дело заново: передопрашивает свидетеля Писманник, проводит графологическую экспертизу, допрашивает бывшего начальника Батя Шлифера^[231] и следователя Либермана, запрашивает характеристику из МКЗ – и в конце концов, как пишет в своем протесте уже в 1956 году военный прокурор, «20 ноября 1939 г. УНКВД г. Москвы вынесено заключение об отмене постановления тройки, однако дело по существу решено не было». Почти через 20 лет после гибели Александра Григорьевича точку в деле поставил Военный трибунал Московского военного округа, отменивший постановление тройки за отсутствием состава преступления. Жену и детей Александра Григорьевича, насколько известно, репрессии не коснулись. Сестра Батя Лидия Григорьевна, переехавшая в Москву из Одессы в 1932 году, прожила долгую и плодотворную жизнь – она была журналисткой, критиком, писательницей и на протяжении 35 лет переписывалась с Ариадной Эфрон, дочерью Марины Цветаевой^[232].

Дело № П-26036^[233]

по обвинению Батя Александра Григорьевича

л. д. 1

Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения

Утверждаю Нач. Упр. НКВД МО, Комиссар Гос. Безопасности 1 ранга (Реденс ^[234]4)

Арестовать 28/IX [подпись нрзб]

28 сентября 1937 г.

Город Москва, 1937 г. сентября __ дня. я, Либерман^[235],

П/Уполн. 5-го отд-ния четвертого отдела УГБ Управления НКВД, рассмотрев следственный материал по делу №__и приняв во

внимание, что гр. Бать Александр Григорьевич 1886 г.р., проживает: Б. Дмитровка, д. 9, кв. 42, достаточно изобличается в том, что он ведет злостную контрреволюционную агитацию, —

Постановил:

гр. Бать А. Г. привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58 п. 10 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей.

П/Оперуполномоченный 5-го Сержант Гос. Безопасности [подпись] (Либерман) Согласен Нач. 5 Отд-ния Лейтенант Гос. Безопас. [подпись] (Шупейко ²³6)

Настоящее постановление мне объявлено 13.X.1937 г. Подпись обвиняемого [подпись]

л. д. 3

Анкета арестованного

<…>

5. Место службы и должность или род занятий: Член Свердловского коллектива защитников

<…>

14. Социальное происхождение: Из служащих

15. Политическое прошлое: В партиях не состоял.

В 1917 г. с июля по октябрь член гор[одского] продовольственного] управления] и председатель комитета общественной] безопасности Казанск. у[езда]

16. Национальность и гражданство: Еврей, СССР <…>

18. Образование.: высшее. Окончил Петербургский университет в 1912 г. Гос. экзамен в Казани в 1913 г.

<…>

21. Состояние здоровья: слабое

22. Состав семьи.:

жена Любовь Григорьевна Бать, 38, библиограф Треста Техн. без.

дочь Нина А-на Бать, 21, учащаяся ВУЗа. ^[236]

сын А-р Ал-ич Бать, 15, учащийся…

дочь Наталия А-на Бать, 29, экономист-конс…

сестра Лидия Григорьевна Бать-Мотолянская^[237], 40, журналист.

Подпись арестованного: [подпись]

29 сентября 1937 г.

л. д. 11-12

Протокол допроса Батя А.Г.

от 29 сентября 1937 г.

<…>

Вопрос: Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Предлагаем Вам рассказать по существу проводившейся Вами контрреволюционной работы?

Ответ: Никакой контрреволюционной работы я не вел.

Вопрос: Вы говорите неправду. Следствие располагает достаточным материалом, уличающим Вас в контрреволюционной деятельности. Прекратите запирательство и расскажите искренно о своей контрреволюционной деятельности?

Ответ: Вторично утверждаю, что никакой контрреволюционной деятельностью я не занимался.

Вопрос: предупреждаем вас, что Вы будете уличены свидетельскими показаниями. Ваше запирательство бессмысленно. Еще раз настаиваем на даче правильных показаний о проводившейся Вами контрреволюционной работе?

Ответ: Категорически отрицаю свою причастность к какой-либо контрреволюционной деятельности.

Вопрос: Следствием установлено, что Вы, вращаясь в кругу антисоветски настроенных лиц, совместно с ними вели злобную антисоветскую агитацию. Что Вы можете показать по данному вопросу?

Ответ: С антисоветски настроенными людьми я не общался и никакой антисоветской агитации не вел.

Протокол допроса мною прочитан, с моих слов записан правильно.

А. Бать [подпись] Допросил: Либерман

л. д. 13—14

Протокол допроса Батя А.Г.

от 29 сентября 1937 г.

<…>

Вопрос: Назовите Ваших знакомых, близких друзей, бывавших у Вас на квартире и у которых Вы бывали?

Ответ: Среди близких друзей я могу назвать только Шлифера Бориса Григорьевича – члена коллегии защитников, сестру мою – Лидию Григорьевну Бать и ее мужа Мотолянского Самуила Ефимовича^[238]. Хорошими знакомыми своими считаю Дейча Александра Иосифовича^[239] (литературный критик), Фридман Надежду Зиновьевну^[240] (библиотека иностранной литературы) и Спивака Якова Давидовича. К знакомым, бывавшим у меня и у которых я бывал, отношу: доктора Шпирта^[241] (М. Дмитровка, д. 25), доктора Красного Якова Израилевича (Кировская ул., д. 21) и жену его Красная Рахиль Александровна (машинистка). Более или менее случайными знакомыми считаю: гр-ку Соловьеву Нину Валерьяновну (М. Кочки), Елизавету Осиповну, фамилию которой забыл. Бывает изредка у нас Мария Моисеевна Равич, бывшая сослуживица жены моей. Кроме этого знаю Котляр Михаила Семеновича и его жену Котляр Люсию [?] Абрамовну и также Писманник Иду Павловну. Знаком с ними по совместной игре в «покер».

Вопрос: Вы не назвали еще ряд близких своих друзей и знакомых. Почему Вы их не называете?

Ответ: Возможно, что я кого-нибудь и упустил, но сейчас вспомнить не могу. Постараюсь на следующем допросе вспомнить тех лиц, о которых я забыл теперь.

Протокол допроса мною прочитан, с моих слов записан правильно.

А. Бать [подпись] Допросил: Либерман

л. д. 15-16

Протокол допроса Батя А.Г.

от 1 октября 1937 г.

Вопрос: Вы до сих пор запираетесь и не говорите следствию о проводившейся Вами контрреволюционной работе. Предлагаем Вам прекратить запирательство и начать говорить правду?

Ответ: Я снова утверждаю, что никакой контрреволюционной работы я не вел и говорю только правду.

Вопрос: Следствием установлено, что Вы в окружающей Вас среде критиковали мероприятия коммунистической партии и Советского правительства с контрреволюционных позиций. Признаете Вы это?

Ответ: Нет, не признаю.

Вопрос: Напоминаем Вам вторично, что Вы будете полностью изобличены свидетельскими показаниями. Прекратите запирательство и расскажите по существу проводившейся Вами контрреволюционной деятельности.

Ответ: Настаиваю на прежних ответах. Контрреволюционной деятельностью я не занимался.

Протокол допроса мною прочитан, с моих слов записан правильно.

А. Бать [подпись] Допросил: Либерман

л. д. 17

Собственноручные показания Бать Александр Григорьевич

10 октября [1937 г.]

До 1932 г. я, как это ни странно, мало интересовался политикой и позорно мало в ней разбирался. Троцкистом я никогда не был, но мне по-обывательски казалось, что у него в прошлом были заслуги. Я, конечно, знал, что за различные преступления по партийным вопросам Троцкий выслан за границу.

Когда в феврале 1932 года в газетах было сообщено, что Троцкий лишается союзного гражданства^[242], мне показалось, что это слишком суровая кара. Повторяю, я считал (как знаю теперь, совершенно ошибочно), что у него были в прошлом заслуги.

Я немного поэт и иногда пишу стихи. Тогда же, в феврале 1932 года, я написал под влиянием газетного сообщения стихотворение, в котором выражались похвалы Троцкому; вместе с тем в этом стихотворении была клевета на Сталина, хотя имя его не было упомянуто; это стихотворение я прочитал в кругу семьи и кое-кому из близких знакомых. Стихи не нашли сочувствия по содержанию, но были неплохи по форме. Я разорвал стихотворение и постарался о случившемся забыть. В ближайшее же время я убедился в том, каким круглым взрослым идиотом я был. Я ясно понял, убедился, что Троцкий – величайший предатель интересов рабочего класса и стал вождем международной контрреволюции. Еще яснее я понял и убедился в том, что Сталин гениальный вождь трудящихся всего мира, под руководством которого СССР подошел к социализму.

Я клянусь, что говорю со всей искренностью и хотел бы найти нужные слова, чтобы заставить поверить в нее.

Кроме сказанного я не совершал никаких преступлений. Я глубоко раскаиваюсь в легкомысленном преступлении, совершенном в 1932 г., и прошу по возможности простить мне его.

А. Бать [подпись] Допросил: Либерман

л. д. 18-19

Протокол допроса Батя А.Г.

от 13 октября 1937 г.

Вопрос: Вам предъявлено обвинение в том, что Вы вели злостную контрреволюционную агитацию. Признаете ли Вы себя виновным в предъявленном Вам обвинении?

Ответ: Виновным себя в ведении контрреволюционной агитации не признаю, но признаю, что в 1932 году, в феврале месяце, мною было написано стихотворение, вслед затем в скором времени уничтоженное, которое является антисоветским и содержало в себе восхваление контрреволюционера Троцкого и клевету по адресу Сталина. Больше никакой вины в ведении контрреволюционной деятельности за мной нет.

Протокол допроса мною прочитан, с моих слов записан правильно. 13.X.1937 г.

А. Бать [подпись] Допросил: Либерман

л. д. 20-21

Протокол допроса Батя А.Г.

от 19 ноября 1937 г.

Вопрос. Вам объявляется постановление об окончании следствия по Вашему делу. Что Вы можете добавить к показаниям своим?

А.Г. Бать. 1937

Ответ: К данным мною ранее показаниям добавить ничего не имею. Постановление об окончании следствия мне объявлено.

Протокол допроса мною прочитан, с моих слов записан правильно. 19.XI.1937 г.

А. Бать [подпись]

Допросил: Либерман

л. д. 22-23

Протокол допроса

1937 г. ноября мес. 19 дня я, О/Упол. 4 отдела Упр. НКВД МО Либерман, допросил в качестве свидетельницы:

1. Фамилия: Писманник

2. Имя и отчество: Ида Павловна

3. Дата рождения: 1900

4. Место рождения: г. Москва

5. Местожительство: Б. Дмитровка, д. 7, кв. 50…

6. Нац. и гражд. (подданство): еврейка, гр. СССР

<…>

8. Род занятий: член артели «Красный галантерейщик» – краевщица^[243]

9. Социальное происхождение: из служащих

<…>

11. Состав семьи: муж – Писманник Давид Константинович, Наркомсовхоз. Сын – Константин Давидович Писманник, учащийся.

<…>

За ложные показания я предупреждена об ответственности по ст. 95 УК РСФСР, [подпись]

Вопрос: Вы знакомы с Бать Александром Григорьевичем?

Ответ: Да, я знакома с Бать Александром Григорьевичем приблизительно с 1927 года.

Вопрос: Какие у Вас были взаимоотношения с Бать А.Г.? Не было ли между вами личных счетов и вражды?

Ответ: Взаимоотношения между нами были хорошие. Никаких личных счетов и вражды между нами никогда не было.

Вопрос: Что Вам известно о политических настроениях и убеждениях Бать Александра Григорьевича?

Ответ: Бать Александр Григорьевич по своим настроениям и убеждениям является человеком антисоветским. Об этом я сужу по ряду его враждебных высказываний к существующему Советскому строю. Он, Бать, всячески клеветал на условия Советской жизни, восхвалял буржуазные порядки и политическую систему капиталистических государств. Все это он выражал в очень завуалированной форме.

Протокол допроса мною прочитан, с моих слов записано правильно.

Писманник [подпись]

л. д. 24—25

Обвинительное заключение По след. делу № 3102 по обвинению – Бать Александра Григорьевича по ст. 58 п. 10 УК РСФСР

Утверждаю Нач. упр. НКВД МО – майор государствен. Безопасности (Якубович^[244]) 28/XI 1937 г.

Бать Александр Григорьевич арестован 4-м Отделом УГБ УНКВД МО за контрреволюционную агитацию. Произведенным по делу расследованием установлено:

Бать А.Г. систематически вел антисоветскую агитацию, восхвалял врага народа Троцкого, одновременно высказывал по адресу руководителей ВКПб клевету.

Допрошенный по существу дела обв. Бать А.Г. виновным себя признал частично, показав:

«…Тогда, в феврале 1932 г., я написал под влиянием газетного сообщения стихотворение, в котором выражались похвалы Троцкому. Это стихотворение я прочитал в кругу семьи и кое-кому из близких знакомых». (Из показ. обв. Бать А.Г, л. д. 17)

Допрошенная по данному делу Писманник И.П. показала следующее:

«Бать Александр Григорьевич по своим настроениям и убеждениям является человеком антисоветским, об этом я сужу по ряду его враждебных высказываний к существующему строю. Он, Бать, всячески клеветал на условия советской жизни, восхвалял буржуазные порядки и политическую систему капиталистических государств». (Из показ. свид. Писманник, л. д. 23).

На основании изложенного – обвиняется:

Бать Александр Григорьевич, 1886 г. рождения, ур. г. Киева, из служащих, беспартийный, в 1917 г. с июля по октябрь месяцы был членом продов. гор. управл. г. Казани и председателем «Комитета общественной безопасности» Казанского уезда; образование высшее, женат, имеет 3 детей. До ареста работал в качестве члена коллегии защитников Свердловского коллектива г. Москвы, проживал: Б. Дмитровка д. 9, кв. 42.

– в том, что систематически вел антисоветскую агитацию, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 58 п. 10 УК РСФСР^[245], —

Постановил:

Следственное дело № 3102 по обвинению Бать Александра Григорьевича ст. 58 п. 10 УК РСФСР – передать на рассмотрение Тройки УНКВД МО, перечислив за ним обвиняемого.

Справка: Бать А.Г. арестован 29.IX-37 г. и содержится в Бутырской тюрьме. —

Опер. Уполн. Сержант Гос. безоп. (Либерман)

Согласны

Пом. нач. 1 отделения Сержант Гос. безопасности: [подпись] (Рогов) Пом. нач. 4 Отдела УГБ МО Лейтенант Гос. безопасности: [подпись] (Никольский)

л. д. 26

Выписка из протокола Заседания тройки при Управлении НКВД СССР по МО от 20.XII.1937 г.

Слушали:

21. дело № 3102 по обв. Бать Александра Григорьевича, 1886 г. р. ур. г. Киева, был член продовольств. управы г. Казани. Обвин. в сист. а/с агитации.

Постановили:

Бать Александра Григорьевича, – расстрелять. —

Секретарь тройки: [подпись нрзб]

л. д. 27

Выписка из акта

Постановление тройки УНКВД по МО от 20/XII о расстреле Бать Александра Григорьевича приведено в исполнение 22.XII.1937 г.

Подписи: [подпись нрзб]

л. д. 29-31

Протокол допроса свидетеля

1939 г августа м-ца 10 следователь Прокуратуры Алексеева допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, который, будучи предупрежден об ответственности по ст. 95 У К., показал:

1. Фамилия, имя и отчество: Писманник Ида Павловна <…>

Гр. Бать я знаю лет 16–17. Знала как его, так и его семью, бывала у них в доме, нередко они у меня тоже бывали. Я бывала у них редко, потому что Бать значительно культурней меня, и я в его компании чувствовала себя не равной. На протяжении всего нашего знакомства я никогда не слыхала от Бать антисоветских разговоров или недовольства политикой советской власти. Советский он человек или нет, я сказать не могу, т. к. при мне он никогда не говорил на политические темы, в моем доме он держался как советский человек, что он делал за стенами моего дома, я не знаю. Об антисоветской деятельности Бать я никогда ничего не слыхала и ничего не знаю. В моих глазах он выглядел советским человеком, потому что никогда при мне не высказывался в антисоветском духе.

По делу Бать меня года 2 тому назад вызвал следователь НКВД (фамилию его не знаю) в 10 ч. утра. Я явилась, поговорили о гр. Бать, я рассказала, что знаю его давно, что он человек советский и что я ничего о его антисоветских разговорах и деятельности не знаю. Следователь, допрашивавший меня в течение 3 часов, добивался, чтобы я сказала, что Бать антисоветский тип. Я отказывалась, протестовала [три слова зачеркнуты; ниже той же рукой: «зачеркнуто на двух строчках, в них не читать»], тогда следователь вынул из шкафа какое-то дело и начал читать якобы показания Бать, в которых будто бы Бать говорил о том, что читал в моей квартире антисоветские стихи и вел антисоветские разговоры. Тогда я удивленно спросила следователя, не сошел ли Бать с ума, и просила его вызвать на очную ставку.

Когда следователь добивался от меня показаний, порочащих Бать, а я отказывалась говорить про него неправду, тогда он задал мне вопрос: «Что же, по-вашему, он советский человек, если он попал в НКВД?». Я возразила и сказала, может, это ошибка. Следователь ответил: «НКВД не ошибается». Добиваясь от меня показания об антисоветской деятельности Батя, следователь говорил со мной в повышенном тоне, кричал на меня, оскорблял, говоря «вы одного поля ягоды», «что вам, жалко Александра Григорьевича» (имя Бать), и, рассердившись, выгнал меня из своего кабинета, сказав «пойдите в коридор, подумайте».

После этого он позвал меня снова, записал протокол, и когда прочел его, записав, что Бать не советский человек, я расплакалась, а затем, убедившись, что следователь добьется-таки от меня подписи записанного им и без этого не отпустит, я подписала. Подписывая протокол, я была подавлена морально, изумлена поведением следователя и все думала, зачем ему нужны мои ложные показания.

Разговаривая со следователем о гр. Бать, я рассказала ему о том, что у меня с ним бывали конфликты на почве воспитания моего сына. Я рассказала, что Бать осуждал меня за то, что я вывешивала у себя в комнате грамоты моего сына, которые он получает за отличную учебу, Бать говорил, что этого делать не следует, т. к. это не развивает скромности в ребенке. Выслушав это, следователь обрадовался и даже стукнул ладонью по столу, сказав: «Вот вам, а вы говорите, что он советский человек, он против того, чтобы вы советскую грамоту вывешивали на стену». Такая постановка вопроса меня обескуражила, и когда следователь записал, что Бать высказывал свои антисоветские взгляды в завуалированном виде, я с этим согласилась, подумав – может, и верно, что это завуалированное выступление. Хотя разговор шел только о скромности, а не о политике.

От данных мной следователю НКВД показаний 19/XI-37 г. я категорически отказываюсь, потому что меня следователь запугал, накричал на меня, давил на меня морально в течение трех часов, он заставлял меня сказать о Бате, что он антисоветский тип, и я, будучи надавлена и доведена им до истерики, подписала протокол. Сейчас я с полной ответственностью утверждаю, что я ничего антисоветского за гр. Бать не замечала, не знала, считала и считаю его советским человеком, очень культурным и очень умным.

Никаких антисоветских стихов он у меня дома не читал. И я даже не знала, что он пишет стихи.

Писманник [подпись] П. следов. [подпись]

Продолжение.

Никаких других документов кроме протокола допроса я у следователя в НКВД не подписывала и никакой другой фамилии кроме своей не писала.

Писманник [подпись]

П. следов. [подпись]

л. д. 32

Заявление

[штамп: получено] 15 мая 1939 гр. Любови Григорьевны Бать (Москва, Пушкинская д. 9, кв. 44)^[246]

23 февраля 1939 года я обратилась в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой о пересмотре дела мужа моего Александра Григорьевича Бать, арестованного органами УГБ НКВД по Московской области 23 сентября 1937 года.

В первых числах марта с. г. Президиум Верховного Совета СССР направил мое заявление на рассмотрение прокурору г. Москвы.

3 мая с. г. Прокурор г. Москвы за № Д-4567 сообщил мне, что жалоба моя по указанному выше делу оставлена без последствий. Я прошу Вас, гражданин Прокурор Союза ССР, затребовать дело моего мужа и пересмотреть его.

При этом считаю необходимым сообщить следующее:

Муж мой принадлежит к советской трудовой интеллигенции, безусловно и до конца преданный советской власти. Мой муж никогда не принадлежал ни к каким антисоветским партиям и группировкам. Он происходит из трудовой семьи (отец его был учителем, а мать – учительницей) и сам всю жизнь был трудящимся.

С начала октябрьской революции и до дня ареста он работал по линии советской юстиции в качестве юрисконсульта, консультанта и члена коллегии защитников. Работа моего мужа в качестве члена коллегии защитников с 1922 года была безупречной с профессиональной и общественной точки зрения и не давала никаких поводов к каким бы то ни было взысканиям. Работу его, как члена коллегии защитников, знают много судебных работников г. Москвы.

л. д. 35

Протест

[штамп: ] Прокуратура гор. Москвы Спецсектор^[247]19/8 1939 г. № Д4567

Начальнику УНКВД по МО. по делу Бать Александра Григорьевича от Прокурора гор. Москвы:

Постановлением Тройки при УНКВД СССР по МО от 20.ХИ-37 г. (дело № 3102) [осужден] Бать А.Г 1886 г. рождения, юрист. В прошлом член продовольственной управы г. Казани и председатель «Комитета общественной безопасности» Казанской губ. С 1922 года по сентябрь месяц 1937 г. работал в г. Москве Юрисконсультом и членом коллегии защитников, за систематическую антисоветскую агитацию приговорен к расстрелу. 22.ХИ-37 г. постановление приведено в исполнение.

Имея в виду, что в деле нет никаких документов, указывающих на систематическое ведение к/р. агитации, не указано, когда и где он вел таковую, по делу допрошен лишь один свидетель гр. Писманник, которая на допросе 10.VIII-39 г заявила, что данные ей 19.ХБ37 г показания она категорически отрицает как вынужденные следователем, мотивируя тем, что она этого следователю не говорила, а он сам написал это и потребовал их подписать, а когда она отказалась, кричал на нее, оскорблял и выгонял из кабинета, а потому прошу постановление Тройки отменить, дело дальнейшим производством прекратить за недоказанностью.

Приложение – дело и жалобы.

П/прокурора г. Москвы по Спецделам: [подпись] (Алексеева) «Согласен» Прокурор г. Москвы [подпись] (Муругов^[248])

л. д. 36-38

Протокол допроса

1939 г. сентябрь 23 дня. я, м. следователь след. части УНКВД г. Москвы Тарханов допросил в качестве свидетеля

1. Фамилия: Шлифер

2. Имя и отчество: Бер Гиршевич

3. Дата рождения: 1892 г.

4. Место рождения: Николаевская обл., Новая Прага^[249]

5. Местожительство: Пушечная ул. д. 7, кв. 51

6. Нац. и гражд. (подданство): еврей, гр. СССР

<…>

8. Род занятий: Зав. юрид. консультации № 31 Коминтерн. р-на^[250]

Об ответственности за дачу ложных показаний по статье 95 У. К. предупрежден. [подпись]

Вопрос: Как и давно ли Вы знаете Бать Александра Григорьевича?

Ответ: Александра Григорьевича Бать я знаю с 1922 года с момента организации Московской коллегии защитников. Я с ним познакомился в б. К[расно]пресненской юридической консультации коллегии защитников, где мы вместе работали до 1925 года. После 1925 года я с Бать А.Г. продолжал знакомство, с 1930 года по 1931 год мы вместе работали в Баумановском коллективе защитников. После 1931 года мы вместе не работали, но поддерживали близкое знакомство.

Вопрос: Какие у Вас с Бать А.Г. были взаимоотношения, не было ли между Вами и Бать А.Г. личных счетов?

Ответ: Взаимоотношения между мною и Бать А.Г. были хорошие, товарищеские. Личных счетов между нами никогда не было.

Вопрос: Что Вам известно о социальном происхождении Бать А.Г.?

Ответ: Со слов АГ Бать я знаю, что его отец был преподавателем в средней школе в г. Одессе до революции, преподавал математику. Отец АГ Бать умер на грани Социалистической революции.

Вопрос: Что Вам известно о деятельности Бать А.Г. до революции?

Ответ: Со слов А.Г. Бать я знаю, что он по окончании университета был помощником присяжного поверенного в г. Казани и, кроме того, репетировал студентов, сдающих гос. экзамен по юридическому факультету. Больше ничего я, со слов А.Г. Бать, о его деятельности до революции не знаю.

Вопрос: Вам приходилось слушать стихи Бать?

Ответ: Я не [при]поминаю случаи, чтобы А.Г. Бать зачитывал мне свои личные стихи. Я знаю, что А.Г. Бать очень любил литературу, поэзию и что он мне говорил о том, что он очень высоко ценит Маяковского как настоящего неповторного поэта Советского народа. Мне известно, что А.Г. Бать сам любил писать стихи в юные годы студенчества.

Вопрос: Охарактеризуйте следствию с производственной стороны Бать А.Г.

Ответ: А.Г. Бать был высоко способным адвокатом, быстро и легко ориентирующимся в вопросах и делах. Он вел преимущественно уголовные. Изредка выступал и по гражданским делам. А.Г. Бать брал подчас дела больше чувством, чем детальным скрупулезным знанием детали дела. А.Г. Бать отличался исключительной памятью, что значительно облегчало ему адвокатскую работу За все время его работы я не припомню, чтобы он подвергался замечаниям и выговорам по содержанию своей работы.

Вопрос: Охарактеризуйте А.Г. Бать с политической стороны.

Ответ: По свойствам своего характера, подвижности своего ума, по культурному состоянию своему А.Г. Бать не мог относиться даже отдаленно отрицательно к той новой жизни, которая создавалась и создается в Советском Союзе. Он с глубокой симпатией отзывался всегда о нашей молодой советской интеллигенции. Ничего напоминающего контрреволюционные суждения я от А.Г. Бать не слыхал. Я его знал как Советского человека. Повторяю, что никаких а/советских разговоров в моем присутствии А.Г. Бать никогда не вел. Я помню, что однажды я пришел к А.Г. Бать и застал его, когда он читал «Вопросы ленинизма» т. Сталина. Он тут же обратился ко мне с такими примерно словами: «какая точность, ясность и отшлифованность языка, в нем сквозит большая сила». Я думаю, что А.Г. Бать, любивший литературу и поэзию, очень глубоко чувствовал красоту сталинского языка.

Вопрос: Что Вы можете еще добавить к своим показаниям о Александре Григорьевиче Бать?

Ответ: Я могу добавить, что я считал А.Г. Бать человеком советским. И больше ничего показать не могу, [подпись]

Допросил Тарханов, мл. след. след. части УНКВД г. Москвы [подпись]

л. д. 40—41

Второй Спецотдел НКВД СССР

Акт № 839

Составлен 26/Х-39 г.

26 октября с. г. из 7 Отдела УГБ НКВД по Московской обл. при отношении № 8/2655 от 20/Х-39 г. поступил следующий материал для производства графической экспертизы.

1. Собственноручные показания обвиняемого Бать А.Г. от 10/Х (л. д. 17).

2. Два протокола допроса обвиняемого Бать А. Г. от 29/IX-1937 г. (л. л. д. 11, 12) и от 13/Х-1937 г. (л. л. д. 18, 19) с собственноручными подписями «протокол допроса мною прочитан с моих слов записан правильно» и несомненными подписями обв. Бать А.Г. на них.

На разрешение экспертизы поставлены вопросы:

1. Написаны ли собственноручные показания обв. Бать А.Г. от 10/Х- (л. д. 17) самим обвиняемым Бать А.Г. или же они исполнены следователем Либерман.

2. Являются ли подписи «А. Бать» на собственноручных показаниях обвиняемого Бать А.Г. от 10/Х- (л. д. 17) действительно его несомненными подписями или же они поддельны.

Исследование.

При сравнительном исследовании почерка собственноручных показаний обвиняемого Бать А.Г. от 10/Х (л. д. 17) с почерком следователя Либермана на протоколе обв. Бать А. Г от29/1Х-1937 г. (л. л. д.11–12) и 13/Х-37 г. (л. л. д. 18–19) характерных общих графических признаков не обнаружено. Почерк собственноручных показаний обвиняемого Бать А.Г. от 10/Х- (л. д. 17) выработан лучше почерка следователя Либермана, чем исключается возможность, чтобы они могли быть исполнены следователем Либерманом.

При сравнительном исследовании почерка собственноручных показаний обвиняемого Бать А.Г. от 10/Х- (л. д. 17) с несомненным почерком обв. Бать А.Г. на вставках в его протоколах допроса от 29/1Х-37 г. и от 13/Х-37 г. обнаружен ряд общих графических признаков:

1. Почерк сравниваемых документов – правонаклонный.

2. Направление линии письма – слегка волнистое над строкой.

3. Способ соединения букв между собою и тонких штрихов с основными – дугообразный.

4. Буквы «а, р, т, м, п, х, в» и др. в сравниваемых документах исполнены одинаковым движением руки.

5. В исследуемых документах встречается буква «д», исполненная левоокружным движением руки.

6. Почерк сравниваемых документов выработанный; степень выработанности почти одинакова.

Подписи «А. Бать» на собственноручных показаниях обв. Бать А.Г. от 10/Х (л. д. 17) исполнены свободным движением руки и существенных графических различий с несомненной подписью обв. Бать А.Г на протоколе допроса от 13/Х-37 г. (л. л. д. 18–19) – первая верхняя подпись – не имеют.

Заключение.

На основании вышеизложенного следует:

1. Почерк собственноручных показаний обвиняемого Бать А.Г. от 10/Х- (л. д. 17) соответствует почерку обвиняемого Бать А. Г. на вставках в его протоколах допроса от 29/IX-1937 (л. л. д. 11–12) и от 13/Х-1937 г. (л. л. д. 18–19).

2. Подписи «А. Бать» на собственноручных показаниях обвиняемого Бать А.Г. от 10/Х- (л. д. 17) соответствуют несомненной подписи обвиняемого Бать А.Г. на протоколе допроса 13/Х-1937 г. (л. л. д. 18–19) – первая верхняя подпись.

Эксперты:

[подпись] (Федоров)

[подпись] (Краснов)

л. д. 41—42

Протокол допроса Либерман Давида Абрамовича

от 12 сентября 1939 года

1905 г. р., проживающ. Сретенка д. № 24 кв. № 28, Нач. отделения 2 Отдела УГБ УНКВД МО, чл. ВКП-б 1930 года.

Об ответственности по ст. 95 УК предупрежден.

Вопрос: Вы вели следствие по делу Бать Александра Григорьевича?

Ответ: Да, следствие по делу Бать Александра Григорьевича вел я.

Вопрос: На основании каких документов был арестован Бать А.Г.?

Ответ: Бать был арестован 29 сентября 1937 года на основании имеющихся компрометирующих материалов об его а/с высказываний и переписки с заключенным эсеровским меньшевиком (фамилии не помню), указанный материал о связи его с эсером был получен 5 отделением 4 отдела УГБ и[з] лагеря или тюрьмы (но точно не помню).

Вопрос: В чем обв. Бать признал себя виновным?

Ответ: Насколько я [вспо]минаю, при допросе обв. Бать собственноручно показал, что он в день высылки Троцкого из Москвы написал стихотворение, восхваляя последнего, и в этом стихотворении клеветал на Сталина и читал это стихотворение в семье и среди близких знакомых. Другую а/с деятельность обв. Бать отрицал.

Вопрос: Вы допрашивали Писманник Иду Павловну в качестве свидетеля по делу Бать?

Ответ: Да, свидетеля Писманник я допрашивал.

Вопрос: Какие она давала показания по делу Бать?

Ответ: При допросе свидетель Бать показала, что Бать является а/с настроенным человеком.

Вопрос: Перед допросом свидетеля Писманник Вы предупреждали об ответственности по ст. 95 УК?

Ответ: Да, предупреждал.

Вопрос: Показания свидетеля записывались Вами с ее слов?

Ответ: Да, показания записывались со слов свидетеля.

Вопрос: Показания свид. Писманник при допросе читала?

Ответ: Да, показания она свои читала.

Вопрос: При передопросе свидетель Писманник от своих показаний от 19 ноября 1937 года отказалась и заявила, что Вы от нее добивались показаний а/с характера [на] Бать, причем показания были записаны не с ее слов. Дайте по этому поводу ответ.

Ответ: Показания записывались с ее слов, никаких натяжек в ее показании не было, после чего охотно подписала протокол допроса. Результат отказа мог явиться – по моему предположению – внушением ей со стороны знакомых Бать – юристов, ранее с ним работающих и которые бывали у него на квартире.

Записано с моих слов верно.

Либерман

Допросил: Оперуполномоченный ОСУ^[251] УНКВД МО сержант государств. безопасности – Славягин.

Верно: пом ОСУ УНКВД МО

Сержант ГБ [подпись нрзб]

л. д. 43—44

Протокол допроса свидетельницы Писманник Иды Павловны

от 11 сентября 1939 года

1900 г.р., проживающ. Пушкинская д. № 7, кв. 50, краевщица артели «Красный галантерейщик».

Об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 95 УК РСФСР предупреждена.

Вопрос: Вас допрашивали в качестве свидетеля по делу Бать Александра Григорьевича?

Ответ: Да, по делу Бать Александра Григорьевича меня допрашивали два раза, первый раз 19 ноября 1937 года (фамилии следователя не помню) и второй раз 10.УП! – З9 г. в Горпрокуратуре – пом. прокурора Алексеева.

Вопрос: Какие Вы давали показания по делу Бать 19-го ноября 1937 года?

Ответ: При допросе 19 ноября 1937 года я показала, что знаю Бать А.Г 16–17 лет назад, фактов антисоветской агитации я от него никогда не слышала.

Вопрос: На допросе от 19 ноября 1937 года Вы показали: «Бать А.Г. по своим настроениям и убеждениям является человеком антисоветским, об этом я сужу по ряду его враждебных высказываний к существующему Советскому строю. Он, Бать, всячески клеветал на условия Советской жизни, восхвалял буржуазные порядки и политическую систему капиталистических государств. Все это он выражал в очень завуалированной форме». Вы эти показания подтверждаете?

Ответ: Мои показания от 19 ноября 1937 года я категорически отрицаю, так как таких фактов от Бать я не слышала и следователю об этом не говорила.

Вопрос: Почему же Вы подписали показания, поскольку Вы сейчас их категорически отрицаете?

Ответ: При допросе 19 ноября 1937 года следователь в течение 3-х часов требовал, чтобы я сказала о том, что Бать, якобы, агитировал против Советской власти – при отказе мною дать такие показания следователь повышенным тоном попросил выйти в коридор, где я пробыла около 10 минут, после чего опять меня вызвал в кабинет и стал спрашивать мое мнение. Я опять ему высказала так, как оно есть. После чего следователь мне сказал: «Вы одного поля ягодка», и продолжал доказывать, чтобы я показала, что Бать является антисоветским человеком, агитируя в моем обществе против Советской власти. В это время я была в нервном состоянии, а следователь продолжал доказывать, что Бать является человеком а/с настроенным. После чего я подписала протокол допроса, не читая. Думая о том, что моя подпись относится к слову завуалированной, связано с грамотой.

Вопрос: Были ли какие-либо еще к Вам принуждения со стороны следователя?

Ответ: Кроме настойчивости следователя о даче ему показаний в отношении антисоветской агитации Бать других угроз и принуждений не было.

Вопрос: В каких взаимоотношениях Вы были с Бать А.Г.?

Ответ: Взаимоотношении у меня с Бать Александром Григорьевичем были хорошие, часто ходил ко мне на квартиру, а за год до его ареста я с ним и с его женой в ссоре.

Записано с моих слов правильно и мною прочитано.

Писманник

Допросил Оперуполномоченный ОСУ УНКВД МО сержант государств. безопасности – Славягин.

Верно: пом ОСУ УНКВД МО

Сержант ГБ [подпись нрзб]

л. д. 45

[Отношение]

Совершенно секретно в. срочно 21/IX-39

Начальнику управления НКВД по Татарской АССР гор. Казань

В связи с пересмотром архивно-следственного дела, на осужденного специальной Тройкой УНКВД по Московской области Бать Александра Григорьевича, 1886 г. рожд., ур. гор. Киева, просим срочно сообщить имеющиеся у Вас на него компрометирующие материалы.

По имеющимся у нас материалам Бать Александр Григорьевич в 1917 году с июля м-ца по октябрь месяц был членом продовольствия городской Управы г. Казани и председателем Комитета общественной безопасности Казанского уезда.

Ввиду срочности дела с ответом просьба не задержать.

Начальник Следчасти УНКВД гор. Москвы Ст. лейтенант Государст. Безопасности: (Флягин^[252])

Ст. следоват. следчасти УНКВД гор. Москвы Мл. лейтенант Государст. Безопасности: (Терентьев)

л. д. 46

[Отношение]

Сов. Секретно…Народный комиссариат внутренних дел ТАССР УГБ 2-й Отдел 21 октября 1939 г.

<…>

Начальнику следственной части УНКВД гор. Москва

В ответ на Ваш № 77/2190 сообщаем. Бать Александр Гдалевич^[253] действительно проживал в гор. Казани по улице Красная, дом Токаровых, и до революции работал присяжным поверенным.

В 1920 году, работая в качестве Заведующего Татсоюзом^[254] в гор. Казани, привлекался к уголовной ответственности за к[онтр]р[еволюционную] деятельность и был заключен в концлагерь до особого распоряжения.

<…>

Другими материалами на Бать А.Г. не располагаем.

л. д. 48

Характеристика

Р. С. Ф. С. Р.

НКЮ

Московская Городская Коллегия Защитников Свердловский коллектив защитников 21 сентября 1939 г.

Александр Григорьевич Бать работал в Свердловском Коллективе защитников (Пушкинская ул. д. 9) в качестве консультанта примерно до сентября 1937 года, т. е. до момента его ареста.

Гр-н Бать считался опытным, квалифицированным защитником и выступал в судах исключительно по уголовным делам.

Когда члены Коллегии Защитников выступали в судах по контрреволюционным делам по особому списку, который составлялся Президиумом Коллегии Защитников (Лубянский пассаж), то А.Г. Бать значился в этом списке и часто выступал в судах по делам разных лиц, которые обвинялись по 58 ст. УК.

А.Г. Бать пользовался общественным и политическим доверием и за все время работы в Коллективе не проявлял себя ни прямо, ни косвенно как антисоветский гражданин; никаких жалоб на гр-на Бать не поступало.

А.Г. Бать принимал участие в стенгазете.

На общих собраниях членов Коллектива и на производственных совещаниях гр-н Бать почти всегда присутствовал, но выступал очень редко.

Гр-н Бать был несловоохотлив и крайне осторожен; как культурный человек и с очень добрым характером и в силу отзывчивости пользовался симпатиями большинства товарищей.

Заведующий Консультацией [подпись] (Пинес)

л. д. 50—52

Постановление

(по арх. след. делу № 3102).

Утверждаю:

Нач. Управления НКВД г. Москвы Капитан Гос. Безопасности (Михайлов^[255]) [подпись] 23 ноября 1939 г.

Гор. Москва, 1939 г. ноября 20 дня. Я, Следователь след. части УНКВД г. Москвы, Сержант Гос. Безопасности Андреев, рассмотрев арх. следственное дело № 3102 по обв. Бать Александра Григорьевича по ст. 58–10 УК РСФСР, протест Прокурора г. Москвы и заявление жены осужденного, —

Нашел:

что Бать Александр Григорьевич 29/IX-37 г. 4 Отд. УГБ НКВД МО арестован за контрреволюционную агитацию, —

Допрошенный в качестве обвиняемого Бать признался в том, что в 1932 г. в феврале месяце написал стихотворение антисоветского содержания, которое прочитал в кругу своей семьи и другим близким знакомым, после чего это стихотворение он уничтожил.

Допрошенный свидетель Писманнник на допросе 19/XI-37 г. показала, что Бать А.Г является антисоветски настроенным, недовольным советской жизнью; восхвалял буржуазные порядки и политическую систему капиталистических государств.

На основании этого решением Тройки УНКВД МО от 20/XII-37 г. Бать А.Г. осужден к ВМН.

В порядке пересмотра дела в связи с поданным заявлением женой осужденного и протеста Прокурора г. Москвы произведены дополнительные следственные мероприятия.

Передопрошенный по делу свидетель Писманник на допросе 10/VIII-1939 года заявила, что данные ей 19/XI-37 г. показания в отношении Бать она категорически отрицает, как вынужденные под влиянием следователя. Дополнительно допрошенный свидетель Шлифер характеризует Бать с производственной и политической стороны как преданного честного человека.

Характеристикой, данной Свердловским Коллективом Защитников г. Москвы, Бать также характеризуется как советский и хорошо работающий человек.

На основании изложенного и считая, что протест Прокурора г. Москвы по настоящему делу является правильным, руководствуясь директивой НКВД СССР и Прокурора СССР от 26/XII-38 г. за № 2709^[256], -

Постановил:

Решение Тройки УНКВД МО от 20/XII-1937 года в отношении Бать Александра Григорьевича – отменить, дело производством прекратить и сдать в архив.

Следователь Следчасти УНКВД г. Москвы Сержант гос. безопасности [подпись] (Андреев) Согласны: Пом. Нач. Следчасти УНКВД г. Москвы Мл. Лейтенант гос. безопасности [подпись] (Харитонов)

Справка: Бать А.Г осужден к ВМН 20/XII-37 г., приведен в исполнение.

Следователь Следчасти УНКВД г. Москвы

Сержант гос. безопасности [подпись] (Андреев)

л. д. 53—54

Протест (в порядке надзора) по делу Бать А.Г.

Военная Прокуратура Московского военного округа 31 мая 1956 г.

В Военный Трибунал Московского военного окгруга

20 декабря 1937 г. постановлением тройки при УНКВД по Московской области за систематическую антисоветскую агитацию – расстрелян —

Бать Александр Григорьевич, 1886 г. рождения, уроженец г. Киева, из служащих, беспартийный, с высшим образованием, бывший член коллегии защитников.

По обвинительному заключению Бать вменялось в вину то, что он систематически вел антисоветскую агитацию, восхвалял врага народа Троцкого и высказывал по адресу руководителей ВКП(б) клевету (л. д. 24).

В связи с поступившими жалобами от родственников и осужденных по другим делам, военной прокуратурой МВО в порядке надзора произведена проверка и по делу Бать. Проверкой установлено, что постановление тройки в отношении Бать подлежит отмене, а дело прекращению по следующим основаниям:

Из материалов дела видно, что органы следствия на день ареста Бать (сентябрь 1937 г.) никакими данными о его антисоветской деятельности не располагали.

Бать А.Г. виновным себя в предъявленном ему обвинении по ст. 58–10 УК РСФСР не признал, но на 13 сутки после ареста показал, что в 1932 г. он написал стихотворение, в котором выражалась похвала Троцкому. Это стихотворение он якобы прочитал в кругу своей семьи и некоторым из числа знакомых, а затем порвал. После 1932 г., заявил Бать, он никаких антисоветских проявлений не допускал (л. д.11–19).

По делу допрошена одна свидетельница Писманник И.П., которая показала, что Бать клеветал на условия советской жизни, восхвалял буржуазные порядки и политическую систему капиталистических государств (л. д. 22, 23). Никакими другими объективными данными антисоветская агитация Бать не подтверждена.

Произведенной еще в 1939 г. дополнительной проверкой установлено, что Бать расстрелян неосновательно. Свидетель Письманник И.П. показала, что никогда антисоветских высказываний от Бать А.Г она не слышала, что следователь путем угроз заставил ее подписать ложные показания на Бать (л. д. 29–31). В жалобе от 13 мая 1939 г. жена Бать гр-ка Бать Л.Г писала, что знала своего мужа как преданного Советской власти человека (л. д. 32). Допрошенный свидетель Шлифер Б.Г охарактеризовал Бать исключительно положительно (л. д. 37, 38). В деле имеется характеристика на Бать А.Г., данная Свердловским коллективом защитников, где он характеризуется так же исключительно положительно (л. д. 50–51).

20 ноября 1939 г УНКВД г Москвы вынесено заключение об отмене постановления тройки, однако дело по существу решено не было.

Исходя из вышеизложенного нужно считать установленным, что Бать А.Г. расстрелян неосновательно, а поэтому, руководствуясь Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 августа 1955 года^[257], —

Прошу:

Постановление тройки при УНКВД по Московской области от 20 декабря 1937 г. в отношении Бать Александра Григорьевича отменить, а дело за отсутствием состава преступления прекратить.

Приложение: Дело в 1 томе.

За военного прокурора МВО Полковник Юстиции [подпись] Мартынов. 31 мая 1956 г.

Справка: протест поддерживает подполковник юстиции

Лубенец

л. д. 55—56

Определение № 2986/0С

Военный Трибунал Московского военного округа

В составе: председательствующего полковника юстиции Абрамского и членов полковника юстиции Русанова, подполковника юстиции Захватова

Рассмотрел в заседании от 30 июля 1956 г. надзорный протест Военного прокурора МВО

На Постановление тройки УНКВД по Московской области от 20 декабря 1937 г., на основании которого за систематическую антисоветскую агитацию расстрелян —

Бать Александр Григорьевич, 1886 года рождения, уроженец гор. Киева, до ареста в сентябре 1937 года адвокат.

Заслушав доклад тов. Захватова и заключение пом. военного прокурора МВО подполковника Ицкова, поддержавшего протест, Военный трибунал МВО

Установил:

По обвинительному заключению Бать обвинялся в том, что систематически проводил антисоветскую агитацию, восхвалял врага народа Троцкого и высказывал клевету по адресу руководителей ВКП(б). В протесте ставится вопрос об отмене данного постановления тройки по следующим основаниям:

Допрошенный на следствии Бать виновным себя в проведении антисоветской агитации не признал, но на 13 сутки после ареста показал, что в 1932 году он написал стихотворение, в котором выражалась похвала Троцкому Это стихотворение он якобы прочитал в кругу своей семьи и некоторым из числа знакомых.

Кроме того, по делу допрошена свидетельница Письменник, которая показала, что Бать клеветал на условия советской жизни, восхвалял буржуазные порядки и политическую систему капиталистических государств.

Других доказательств виновности Бать в деле нет.

Будучи передопрошенной еще в 1939 году, свидетельница Письменник от ранее данных ею показаний в отношении Батя отказалась и заявила, что она не слышала от него антисоветских высказываний, а свои ложные показания в 1937 году подписала в результате угроз со стороны следователя. Опрошенный тогда же свидетель Шлифер охарактеризовал Батя исключительно положительно.

Учитывая изложенное, прокурор находит арест Батя неосновательным и поэтому просит постановление тройки отменить, а дело по п. 5 ст. 4 УПК РСФСР^[258] прекратить.

Проверив материалы дела и соглашаясь с протестом, Военный трибунал округа

Определил:

Постановление тройки УНКВД Московской области от 20 декабря 1937 года в отношении Бать Александра Григорьевича отменить, а дело за отсутствием состава преступления прекратить.

Председательствующий [подпись]

Члены: [подписи]

Дело Павла Николаевича Малянтовича (1869–1940)

Павел Малянтович родился в Витебске в семье мелкого служащего. Закончив гимназию в Смоленске, он поступил на юридический факультет Императорского Московского университета, но в 1891 году был арестован за участие в революционной деятельности, провел три месяца в тюрьме и был отчислен в связи с запретом на проживание в Москве и губернии. Как и многие оказавшиеся тогда в такой ситуации студенты, он продолжил образование в имевшем особый статус Дерптском университете (в нынешнем эстонском городе Тарту), где к нему присоединился и младший брат Владимир.

П.Н. Малянтович Не позже 1909 г.

В Дерпте братья Малянтовичи продолжили свое знакомство с марксизмом, а в 1893 году Павла Николаевича все же допустили к сдаче итогового экзамена в ИМУ, после чего он немедленно стал помощником присяжного поверенного и вместе с единомышленниками организовал своего рода движение, которое называли по-разному – в том числе «молодая адвокатура» и «бродячий клуб». Созданная клубом юридическая консультация «наметила своей целью прийти на помощь коснеющему в безысходном невежестве и неграмотности рабочему и крестьянскому населению, которое отлично знает свои обязанности, но не имеет никакого представления и не умеет отстаивать свои права. <…> Но участники консультации на этом не успокоились. Они обратили внимание еще на отсутствие защиты на выездных сессиях окружного суда и образовали кружок для организации этих защит. Первым председателем этого кружка был прис. поверенный Федотов^[259], секретарем П.Н. Малянтович. <…> Кружок сразу же проявил весьма энергичную деятельность. В отчете, напр., за 1899 г. указано, что из 36 сессий московского окр. суда кружок пропустил только две, на остальных присутствовали члены кружка и провели 199 дел, по которым было 232 подсудимых»^[260].

По прошествии некоторого времени молодых лидеров «бродячего клуба», теперь уже полноправных присяжных поверенных, стали называть «московской пятеркой». Помимо Малянтовича в нее входили Николай Тесленко, Василий Маклаков, Николай Муравьев и Михаил Ходасевич. В начале 1900-х члены пятерки сблизились с высшим авторитетом тогдашней адвокатуры Федором Плевако («завоевали» его, как пишет в своей автобиографии Муравьев^[261]), а также начали называть себя «политическими» защитниками. Малянтович, например, защищал Баумана, Стасову, Троцкого, моряков «Памяти Азова». Довольно скандальным было дело 1905 года, когда Малянтовичу удалось отсудить у наследников Саввы Морозова 100 тысяч рублей в пользу РСДРП(б). Кроме адвокатской деятельности (в том числе и общественной, в московском Совете присяжных поверенных) Малянтович много писал и выступал с докладами (например, в 1910 году совместно с Муравьевым и при участии И.С. Урысона опубликовал книгу «Законы о политических и общественных преступлениях. Практический комментарий», а в 1915 году выступил в Москве, Петрограде и Одессе с докладом «Русский еврейский вопрос»).

Владимир Николаевич в 1912 году тоже получил статус присяжного поверенного, а у Павла Николаевича, одного из самых уважаемых московских «политических защитников», в 1916 году было восемь помощников^[262], одним из которых годом раньше стал 32-летний провинциал, меньшевик Андрей Януарьевич Вышинский, только недавно получивший диплом юриста из-за отчислений и года, проведенного в бакинской тюрьме (вместе с Иосифом Джугашвили).

П.Н. Малянтович – выпускник Императорского Московского университета. 1893

Малянтович не состоял в какой-либо партии до сентября 1917 года, когда был назначен министром Временного правительства и формально вступил в РСДРП (меньшевиков). Тем не менее он тесно общался со многими революционерами, в том числе с большевиками, которым даже несколько раз предоставлял собственную квартиру для конспиративных встреч (Малянтович с семьей жил в роскошном, недавно построенном доходном доме Рекка на Пречистенке – с лифтами, водопроводом и канализацией, – где до октября 1917 года две квартиры занимал А.П. Фаберже).

После Февральской революции «во власть» выдвинулись очень многие присяжные поверенные, откликнувшись на призыв своего коллеги, присяжного поверенного А.Ф. Керенского. Малянтович был назначен министром юстиции и верховным прокурором только в сентябре 1917 года и, разумеется, успел сделать немного. Больше всего известна его телеграмма подчиненным с распоряжением об аресте Ульянова (Ленина), датированная 18 октября, а всего через неделю его самого арестовали в Зимнем дворце вместе с остальными министрами. Через год после этих событий Малянтович рассказал о них в коротких воспоминаниях^[263]. Интересно, что вооруженным отрядом, пришедшим за министрами, командовал молодой секретарь Петроградского ревкома, с недавних пор большевик (еще в июне он был однопартийцем Малянтовича) Владимир Антонов-Овсеенко^[264], которого за десять лет до этого эпизода укрывал у себя на квартире Малянтович.

Малянтовича выпустили из Петропавловской крепости через несколько дней – как и других министров-социалистов. О дальнейших событиях подробно рассказывают сам Малянтович и его сын Владимир Павлович в своих показаниях – Павел Николаевич и оба его сына бежали к белым на юг, в Екатеринодар (нынешний Краснодар), задержавшись там и после прихода красных, а в 1921-м вернулись в Москву по вызову наркома юстиции и прокурора РСФСР Дмитрия Курского и наркома просвещения Анатолия Луначарского. Вместе с другими оставшимися в Москве или вернувшимися в нее бывшими «политическими защитниками» Малянтовичу предстояло создать новую, советскую адвокатуру. Московская коллегия защитников была учреждена осенью 1922 года. Накануне состоялся первый большой публичный процесс по делу «правых эсеров» – Малянтович не принимал в нем участия, а вот его коллеги Н.К. Муравьев, А.С. Тагер и В.А. Жданов, отказавшиеся продолжать защиту в условиях грубых нарушений принципа независимости суда, были обвинены в антисоветской деятельности и высланы из Москвы (правда, ненадолго). В прессе их называли «продажными профессионалами-адвокатами» и «прожженными судейскими крючками».

Со временем Малянтович снова стал заниматься по сути правозащитной деятельностью, участвуя в том числе в работе Московского комитета Политического Красного Креста (ПКК) – организации помощи людям, преследуемым по политическим мотивам, которую «воссоздал» в январе 1918 года в новых условиях Муравьев при активном участии жены Горького Екатерины Пешковой, вернувшейся из-за границы революционерки Веры Фигнер и, как мы сказали бы сегодня, активиста-правозащитника Михаила Винавера. Привычные адвокатам правовые способы защиты работали плохо, поэтому юридическая комиссия ПКК много занималась написанием различных жалоб, ходатайств, прошений и так далее, ее члены организовывали личные встречи с ответственными за принятие решений (часто о жизни и смерти или как минимум свободе) и т. д.

Сразу после образования коллегии защитников «старые» адвокаты (а их тогда было в коллегии больше половины) создали так называемую «общественную группу», подробно описанную в материалах о «деле общественников» в настоящем издании. Официально она, как и две другие группы, «революционная» и «коммунистическая», была распущена в середине 1920-х, но входившие в нее адвокаты продолжали вызывать все большие подозрения, что и вылилось в дело 1930 года, закончившееся, впрочем, благополучно для обвиняемых.

Малянтовича же, не фигурировавшего в «деле общественников», еще осенью 1929 года обвинили в передаче взятки (в размере 10 рублей) и исключили из коллегии, но через несколько месяцев восстановили. Через год его обвинили уже в получении денег «мимо кассы», снова исключили из коллегии, арестовали и заодно обвинили в принадлежности к центральному бюро нелегальной меньшевистской организации. Припомнили, разумеется, и «ордер на арест» Ленина. В мае 1931-го Малянтовича приговорили к 10 годам концентрационных лагерей, но через несколько дней благодаря усилиям Н.К. Муравьева отменили приговор, а к осени восстановили в коллегии.

Муравьев умер в ночь на 1 января 1937 года, и когда Малянтовича 14 сентября исключили из состава коллегии, а 2 ноября арестовали, вступиться за него было уже некому, да и былые заслуги «политических защитников» утратили к тому времени всякое значение.

Как видно из материалов дела, в ходе первых двух допросов Малянтович признал свою вину во всем, включая участие в контрреволюционной организации. Кроме того, почему-то в деле его сына Владимира Павловича, а не в его собственном находится собственноручное «показание»^[265] Павла Николаевича от 23 апреля 1938 года, в котором он подтвердил, что завербовал в организацию брата, сыновей и «других».

Третий из имеющихся в деле протоколов допроса датирован 14 января 1939 года – после первых двух допросов прошло больше года. Что происходило все это время с Малянтовичем, мы не знаем (кроме того, что в разное время он содержался в Бутырской и Лефортовской тюрьмах). Но к этому времени тон и содержание показаний Малянтовича резко изменились – с тех пор и до самого конца он отрицает, что когда-либо состоял в какой-либо антисоветской организации, несмотря на давление следователей и многочисленные очные ставки с «соучастниками», дающими против него показания (в том числе их дал сын Владимир Павлович).

Малянтович подписал протокол об окончании следствия 22 февраля 1939 года – почти через 16 месяцев после ареста. После этого, если судить по материалам дела, ничего не происходило еще почти год, не считая нескольких удовлетворенных ходатайств о продлении сроков следствия. В последнем из них, приведенном в настоящем издании, имеется необычное дополнение: «Дело следствием закончено 22 февраля 1939 года. Но передача в суд по распоряжению руководства НКВД СССР задержана».

Чем была вызвана эта задержка, на сегодняшний день неизвестно. Можно лишь предположить, что НКВД заинтересовали показания Малянтовича о каком-то полученном им (как верховным прокурором) в 1917 году документе, в котором утверждалось, будто Троцкий был агентом царской охранки. Описанный Малянтовичем документ, если бы его удалось найти, оказался бы очень полезен руководству СССР для дискредитации Троцкого в глазах международного левого движения (может быть, это даже позволило бы отказаться от проведения известной спецоперации^[266]). А тогда показания живого Малянтовича об обстоятельствах его получения пришлись бы тоже очень кстати.

Интересно, что протокол судебного заседания, в ходе которого был осужден Малянтович, остается на сегодняшний день засекреченным.

Павла Николаевича, арестованного по делу о «контрреволюционной кадетско-меньшевистской организации в МКЗ» одним из первых (он провел в тюрьмах НКВД около двух лет и трех месяцев), расстреляли 22 января 1940 года. Владимир Павлович погиб еще в июне 1938-го, а Георгий Павлович – в сентябре того же года; мертвы были к этому времени и почти все остальные фигуранты. Владимир Николаевич в мае 1939 года был приговорен к 15 годам лишения свободы. До недавнего времени судьба его оставалась неизвестной, но совершенно случайно, по материалам другого следственного дела, удалось установить, что он отбывал наказание в Воркутлаге, где и умер 3 июня 1948 года в возрасте 77 лет.

Слелственное дело

Арх. № Р-41009^[267]

л. д. 1—2

Справка [на арест]

Малянтович, Павел Николаевич – 1870 г. рождения, член коллектива защитников, в настоящее время исключен из ЧКЗ, бывший министр юстиции Временного правительства, беспартийный, бывший меньшевик.

Проживает: Москва, ул. Кропоткина^[268], д. 13, кв. 16.

Малянтович П.Н. в прошлом активный меньшевик, гласный московской городской думы от фракции меньшевиков, затем министр юстиции, издавший приказ об аресте В.И. Ленина.

Сын Малянтовича – В.П. Малянтович^[269], в кругу своих знакомых говорил по этому поводу: «Министры Временного правительства допустили большую ошибку Среди них нашелся только один смелый министр, действовавший решительно, но с опозданием. Это был мой отец – П.Н. Малянтович, быв. министр юстиции временного правительства, который предлагал арестовать Ленина. Если бы он успел – этих ужасов не было бы».

В период гражданской войны П.Н. Малянтович находился на территории белых, в Краснодаре.

Будучи настроен контрреволюционно, Малянтович П.Н. неоднократно в кругу своих знакомых высказывал свою враждебность к советской власти и руководителям ВКП(б) и правительства.

«Кричат, что фашисты устраивают концлагеря, а между тем их лагеря являются только подобием наших».

По поводу награждения советских спортсменов орденами Малянтович заявил:

«Такое дикое награждение, как награждение орденами спортсменов, наркомов или прокурора, может быть только при этом варварском правительстве».

В разговоре о процессе троцкистско-зиновьевского объединенного центра в 1936 г. Малянтович П.Н. заявил:

«Поведение обвиняемых на процессе нельзя совместить с чувством собственного достоинства. Странностей в этом много, но объяснять их вам не буду. Я сам просидел 6 месяцев и скажу, что мне их поведение понятно».

В разговоре о политических процессах в СССР П.Н. Малянтович заявил, что он уклоняется от участия в них потому, что ему пришлось бы защищать не только своих подзащитных, но и свою идеологию, а в этом случае он не смог бы удержаться в рамках дозволенного.

Выступив в сентябре 1937 г. в спец. коллегии в качестве защитника по делу обвиняемого в к-р. преступлениях, Малянтович допустил в своей речи к-р. выпад, за что решением президиума Коллегии защитников исключен из ЧКЗ.

Малянтович был до последнего времени связан с активными меньшевиками, часть которых арестована.

П.Н. Малянтович является фактическим вдохновителем контрреволюционной деятельности своего сына Владимира Павловича Малянтовича, высказывающего террористические настроения.

Считаю необходимым Малянтович П.Н. арестовать.

Пом. нач. 13 отд. 4 отдела ГУГБ Ст. лейтенант Госуд. безопасности Иванов 11 октября 1937 года Арестовать Согласен 31/Х [подписи нрзб]

л. д. 3

Постановление об избрании меры пресечения и предъявления обвинения

26 ноября 1937 г.

Я, сотрудник [нрзб], рассмотрев следственный материал по делу., и приняв во внимание, что гр. Малянтович Павел Николаевич достаточно изобличается в том, что, будучи членом партии меньшевиков и непримиримым врагом пролетарской революции, в 1917 году вошел в состав Временного правительства, заняв пост министра юстиции и главного прокурора.

В качестве главного прокурора и министра юстиции подвергал преследованиям и репрессиям большевиков, издал приказ об аресте В.И. Ленина. Будучи освобожден сов. властью вместе с другими министрами Временного правительства из тюрьмы, продолжал активную борьбу против советской власти. После революции вместе с другими б. министрами Временного правительства составил к.р. воззвание против взятия власти пролетариатом. Перейдя на нелегальное положение, бежал на территорию белых, где принимал активное участие в работе белогвардейских учреждений. Написал к.р. мемуары против диктатуры пролетариата, которые после неудачи их напечатания в 1918 г. давал для прочтения в рукописных списках ряду лиц, хранил эти мемуары до дня ареста. Вел активную борьбу против советской власти до дня ареста как член партии меньшевиков.

Постановил:

гр. Малянтовича П.Н. привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 19.58-8, 10, 11 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей в тюрьме.

<…>

Настоящее постановление мне объявлено 26 ноября 1937 г.

П.Н. Малянтович [подпись]

л. д. 14

Анкета арестованного

<…>

Каким репрессиям подвергался при Соввласти:

Был арестован ОГПУ 13 декабря 1930 г. и освобожден 26 мая 1931 г. Дело было прекращено, и я был восстановлен полностью во всех правах Советского гражданина^[270].

2/XI-37

П.Н. Малянтович [подпись]

л. д. 15-23

Протокол допроса Малянтовича П.Н.

от 10.11.1937

<…>

Социальное происхождение: сын служащего, отец работал ревизором городских сборов при Петербургской городской управе

<…>

Состав семьи:

Жена Анжелика Павловна 66 лет, не работает

Дочь Гали Павловна 29 лет, работает юристконсультом Главспирта

Сыновья:

1) Николай Павлович Малянтович, 44 года, проживает в Берлине

2) Владимир Павлович, 42 года

3) Георгий Павлович, 40 лет, работает членом коллегии защитников в Москве.

<…>

Партийность (в прошлом и в настоящем): член партии меньшевиков

<…>

Вопрос: Когда вы вступили в члены партии меньшевиков?

Ответ: В партию меньшевиков я вступил в 1917 году в сентябре месяце, когда меня пригласили войти в состав временного правительства, в котором состоял в течение последнего месяца его существования в должности министра юстиции и главного прокурора.

Вопрос: Вы говорите неправду Вы значительно раньше вступили в партию меньшевиков. Вы были участником нескольких совещаний меньшевиков, в конце августа 1914 года выработавших платформу меньшевиков, их взгляда на империалистическую войну и на желательную роль в ней рабочего класса. Тогда же вы вместе с меньшевиком М.Л. Гуревичем^[271] выработали проект платформы меньшевиков об их отношении к войне, и лично вы эту платформу вручили думской фракции меньшевиков.

Ответ: Да, я действительно принимал активное участие в означенных меньшевистских совещаниях, которые происходили у меня на квартире (четыре раза), в которых принимали участие меньшевики: М.Л. Гуревич, П.П. Маслов^[272], Н.К. Муравьев и А.Ю. Рапопорт. На одном из совещаний, которое происходило на квартире Н.К. Муравьева, присутствовал известный меньшевик, член Государственной думы Ной Жордания^[273]. На совещаниях также участвовал чл. РСДРП большевиков И.И. Скворцов-Степанов^[274], который в последующем отступил от всех самых существенных положений этого меньшевистского обращения. Правильно и то, что я и Гуревич составляли проект этого обращения меньшевиков к Государственной думе и что я лично вручил [его], тем не менее я тогда формально не состоял членом партии меньшевиков.

Вопрос: Требуем правдивого ответа. Ведь вы, будучи меньшевиком, вошли в состав Временного правительства и заняли пост министра Юстиции и главного прокурора и, будучи на этом посту, вели активную борьбу против пролетариата большевистской партии и его вождей. Вы издали приказ об аресте В.И. Ленина и его ближайших соратников.

Ответ: Да, я как меньшевик вошел в состав Временного правительства, занял пост министра Юстиции и главного прокурора, будучи непримиримым врагом большевистской партии и пролетарской революции. Я, Малянтович, издал приказ, сделал распоряжение, предписал телеграмму всем прокурорам палаты об аресте Ленина, и чтобы давно существующее распоряжение об аресте Ленина было приведено в исполнение^[275], этим я хотел обезглавить вооруженное восстание рабочих и солдат, направленное на захват власти пролетариатом. До вступления в состав Временного правительства я возглавлял Военный совет Исполнительного Комитета гор. Москвы, во главе которого стоял комиссар Временного правительства кадет Кишкин^[276].

Вопрос: Вы меньшевик, явно антисоветско-контрреволюционно настроенный, с первых же дней после вашего освобождения из Петропавловской крепости вели активную борьбу против советской власти. Вместе с другими министрами вы подписали протест против захвата власти пролетариатом, лично вы составили явно антисоветскую контрреволюционную книгу и сдали ее в печать с целью массового распространения.

Ответ: Да, я, будучи убежденным меньшевиком, после моего освобождения из Петропавловской крепости не признавал советскую власть. На второй же день моего освобождения я участвовал на одном совещании, на котором принимали участие все освобожденные министры Временного правительства, большинство товарищей министров и др. видные деятели, где обсудили вопрос о создавшемся положении. На этом же совещании мне было предложено вместе с Масловым выехать в Москву для развертывания работы. С 9 по 16 ноября включительно я принимал участие в конспиративной работе Временного правительства, там же вместе с другими членами Временного правительства я подписал протест против захвата власти пролетариатом.

В январе – июне 1918 года я написал свои воспоминания о революции, где я изложил свое враждебное отношение к партии большевиков и своей борьбе с ними, попытался ее напечатать в виде книги в издательстве «Задруга» в целях массового ее распространения. Естественно, распространение этой книги в тот момент, когда уже функционировала советская власть, могло бы иметь антисоветское контрреволюционное значение. Но советская власть не дала возможности ее печатать, сданный мною экземпляр в издательство был конфискован^[277].

Вопрос: Вы эти факты своей активной антисоветской контрреволюционной деятельности в период советской власти вы скрывали?

Ответ: Да, скрывал.

Вопрос: В своих воспоминаниях вы пишете, что члены Временного правительства, подписавшие протест против взятия власти пролетариатом, были арестованы, а как вы избегли арест?

Ответ: Я скрывался в квартире одного знакомого доктора – Василия Николаевича Дмитриева, нелегально прожил у него до октября 1918 года. В октябре 1918 года нелегальным путем я поехал на юг (Краснодар) в тыл белых.

Вопрос: Где и кем вы работали в Краснодаре в период, когда он был занят белыми?

Ответ: До восстановления там советской власти (до 4 марта 1920 г.), т. е. при белых, я работал в Краснодаре юрисконсультом в Петербургском учетно-ссудном банке и состоял тов. юрисконсульта общегородской больничной кассы.

Вопрос: Когда вы вступили в члены коллегии защитников Москвы?

Ответ: В члены коллегии защитников я вступил в августе 1922 года.

Вопрос: Будучи членом Коллегии защитников, вы подвергались дисциплинарным взысканиям?

Ответ: Не подвергался.

Вопрос: Вы говорите неправду, еще в 1930 г. нарсуд Курского участка Бауманского района вынес частное определение с просьбой президиуму Коллегии защитников на предмет наложения на вас дисциплинарного взыскания в связи с разбором дела неких гр-н Капарулина и Рудакова, где вы выступили в их защиту.

Ответ: Да, действительно, такое частное определение нарсуда Курского участка Бауманского района обо мне как защитнике было, данный вопрос обсуждался в президиуме Коллегии защитников, но никакого дисциплинарного взыскания на меня наложено не было.

Малянтович [подпись]

Допросил: Сотрудник резерва назначения прикомандиров. к 4 отделу ГУГБ: (Девлетов) [подпись]

л. д. 24—32

Протокол допроса

Малянтовича П.Н.

от 10 ноября 1938 года

<…>

Вопрос: Вам предъявлено обвинение в том, что вы являлись одним из руководителей контрреволюционной меньшевистско-кадетской организации. Вы признаете это?

Ответ: Да, я признаю, что являлся участником нелегальной меньшевистско-кадетской организации, в которой я принимал участие до дня ареста.

Вопрос: Кто являлся организатором и руководителем нелегальной меньшевистско-кадетской организации, участником которой вы являлись?

Ответ: Руководителями и организаторами нелегальной меньшевистско-кадетской организации являлись: я, Малянтович Павел Николаевич, Муравьев Николай Константинович и Тагер Александр Семенович.

Вопрос: Когда и при каких обстоятельствах вами была создана меньшевистско-кадетская организация?

Ответ: Прежде чем ответить на этот вопрос, я прошу следствие дать мне возможность рассказать подробно о всей моей деятельности против большевиков и позднее против советской власти.

Вопрос: Следствие такую возможность вам предоставляет. Рассказывайте.

Ответ: В октябре 1917 года я был приглашен войти в состав Временного правительства. Я был вызван в Петроград министром финансов Временного правительства Терещенко^[278]. Он передал мне это приглашение и сказал, что делает его по прямому указанию Керенского. Последнего я знал до революции 1917 года как присяжного поверенного, с которым часто встречались на политических процессах царского времени как защитники. Передав мне приглашение вступить в состав Временного правительства и занять должность министра юстиции, Терещенко спросил меня, к какой партии я принадлежу. Я ответил, что не состою ни в какой партии, но по взглядам своим меньшевик. Тогда мне Терещенко предложил необходимо оформить мое вступление в меньшевистскую организацию официально, что мной и было сделано при содействии министра внутренних дел Временного правительства меньшевика Никитина.

В октябре Временное правительство усиленно готовилось к созыву учредительного собрания. В это же время было известно Временному правительству (от Троцкого, Зиновьева и Каменева), что большевики готовят вооруженное восстание для свержения Временного правительства и захвата власти в свои руки.

По этому поводу Керенский сделал доклад во Временном правительстве и внес предложение предотвратить вооруженное восстание путем ареста Ленина, а также и других видных руководителей партии большевиков. По словам Керенского, к такому решению пришли меньшевики, эсеры и трудовики на своих совещаниях. Из участников совещания меньшевиков он назвал Никитина, Либера, Дана, Церетели, Чхеидзе, из эсеров Гоца, Чернова и Авксентьева^[279].

Кроме того, Керенский сообщил, что такое решение встретило одобрение и в среде некоторых других лиц и назвал Троцкого, Каменева, Зиновьева^[280]. Для выполнения этого решения Керенский предложил мне подписать приказ об аресте Ленина.

Вопрос: Вы выполнили поручение Керенского?

Ответ: Да, выполнил. В октябре месяце 1917 г. я подписал приказ о немедленном аресте Ленина.

Вопрос: Вы показали, что Троцкий, Зиновьев и Каменев одобрили план Керенского о срыве вооруженного восстания путем ареста В.И. Ленина и других руководителей партии большевиков. Расскажите подробно о всей заговорщической, предательской деятельности в этот период Троцкого, Зиновьева, Каменева?

Ответ: О предательской деятельности Зиновьева и Каменева мне больше ничего не известно. Что касается Троцкого, то мне известно, что он являлся агентом царской охранки.

Вопрос: Откуда вам это известно?

Ответ: В октябре 1917 года, будучи министром юстиции Временного правительства, я получал сообщения по ряду вопросов в отношении ряда лиц из других министерств и их органов по делам, имеющим касательство к функциям министерства юстиции.

Вспоминаю, но не могу приурочить к сколько-нибудь определенной дате (во всяком случае это было в двадцатых числах октября 1917 года), что однажды в числе полученных мною документов мне был представлен какой-то документ или сообщение, в котором значилось, что в числе агентов охранки состоят Троцкий и Носарь-Хрусталев^[281].

Этот документ мне был переслан из министерства внутренних дел или из Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию действий царских чиновников всех ведомств^[282].

Вопрос: Что же вами было сделано с этим документом?

Ответ: Документ я передал Керенскому, который сказал, что он отдаст распоряжение о расследовании и проверке этого документа. Это было перед самым арестом членов Временного правительства. Что было дальше с этим документом – мне не известно.

Вопрос: Продолжайте свои показания.

Ответ: Как я выше уже показал, что в соответствии с распоряжением Керенского об аресте Ленина мной был подписан ордер, но арест не состоялся, вооруженное восстание было осуществлено большевиками, а Временное правительство было арестовано на заседании в Зимнем дворце. Керенского на заседании не было, и он ареста избежал. Члены Временного правительства были заключены в Петропавловской крепости. В заключении я пробыл не то четыре, не то пять дней. Когда я был освобожден, Временного правительства уже, само собой разумеется, не существовало и, в частности, Керенского в Петрограде не было.

Я считал своей обязанностью употребить все усилия, чтобы большевикам было оказано сопротивление в Москве.

По освобождении из Петропавловской крепости я вскоре выехал в Москву и, конечно, преследуя задачу оказать сопротивление большевикам в Москве, связался прежде всего с Верховским^[283] для организации военного сопротивления, как с военным министром Временного правительства, а затем с Никитиным – для оказания возможной помощи мерами полицейскими – как с министром внутренних дел Временного правительства.

Кроме этих лиц я связался с председателем Чрезвычайной следственной комиссии при Временном правительстве Муравьевым Н.К. и членом ЦК меньшевиков Плесковым Артуром Абрамовичем^[284], который был в близких отношениях с Мартовым^[285].

Мы все – я, Малянтович, Верховский, Никитин, Плесков, Муравьев – приняли все меры к сопротивлению большевикам в Москве. Мною в числе других лиц был подписан протест против захвата власти большевиками. Кроме этого в январе – июне 1918 года я написал свое воспоминание о революции, где я изложил свое враждебное отношение к партии большевиков и свою борьбу с ними. Эти воспоминания я пытался напечатать в виде книги в издательстве «Задруга» в целях массового ее распространения.

Опасаясь ареста, я вынужден был выехать в 1918 году в гор. Екатеринодар, где проживала в тот период моя семья. В Екатеринодаре я проживал до 1921 года.

Вопрос: Куда вы выехали из Екатеринодара?

Ответ: В 1921 году я выехал в гор. Москву. По приезде в Москву я возобновил свои связи с Верховским, Никитиным, Муравьевым и Плесковым. В частых беседах мы пришли к согласному выводу, что новый большевистский государственный строй установил режим всевластной диктатуры партии и что эта диктатура исключает всякую демократическую свободу – нет ни свободы слова, ни свободы печати, ни свободы собраний. Мы считали, что в условиях такого режима исключена совершенно легальная пропаганда, направленная к свержению существующего строя. Возможна только нелегальная деятельность в этом направлении. Но и она по условиям того же режима может выразиться только в определенной форме.

л. д. 33—35

Протокол допроса

Малянтовича П.Н.

от 14 января 1939 года

<…>

Вопрос: Намерены вы сегодня давать следствию показания о своей контрреволюционной деятельности?

Ответ: Я намерен сегодня рассказать следствию то, что скажу завтра и послезавтра – что никогда контрреволюционной деятельностью не занимался. Ни в какой контрреволюционной организации не состоял и никакими контрреволюционными организациями не руководил.

Вопрос: В таком случае мы Вас будем изобличать показаниями Ваших соучастников по к/р деятельности. Вам Малянтович Владимир Павлович^[286] известен?

Ответ: Если речь идет о моем сыне Владимире Павловиче Малянтовиче, то, конечно, известен. Мой сын.

Вопрос: Какие у Вас были взаимоотношения по к/р деятельности с Вашим сыном?

Ответ: С моим сыном по к/р деятельности у меня [взаимоотношений] не было, уже по одному тому, как я и сказал, что я к/р деятельностью не занимался и не имел представления, что он ею занимается, и слышу об этом впервые на следствии.

Вопрос: Вы врете. Нам известно, что, будучи еще в г. Краснодаре, Вы давали своему сыну установки к/р характера в борьбе с советской властью. Предлагаем Вам прекратить запирательство и давать откровенные показания.

Ответ: Утверждаю категорически, что никаких к/р указаний своему сыну ни в Краснодаре, ни где бы то ни было в другом месте я не давал. И если он это говорит, то он говорит неправду.

Вопрос: Неправду говорить Ваш сын не мог, т. к. он связан с Вами по к/р работе. Зачитываем Вам выдержку из его показаний: «По этому поводу у меня с отцом был следующий разговор: отец мне заявил, что в открытом бою с Сов. Властью мы оказались битыми и что теперь нужно изменить тактику и методы борьбы с Сов. Властью, а именно: "Надо для видимости примириться с создавшейся обстановкой и идти работать в сов. учреждения с тем, чтобы, выждав определенный срок, достаточный для объединения разбитых к/р сил, в удобный момент выступить против большевиков во имя буржуазного демократического строя"». Намерены ли Вы сейчас давать показания?

Ответ: Утверждаю, что подобных слов сыну моему я не говорил ни в Краснодаре, ни где бы то ни было в другом месте.

Вопрос: Ваши увертки, Малянтович, Вам не помогут. Зачитываем Вам другую выдержку из этих же показаний, уличающую Вас как организатора а/с организации: «Когда же мы почувствовали, что наше положение стало мало-мальски устойчивым, мой отец Малянтович П.Н. в беседе со мной в 1929–1930 году (точно не помню) заявил: "Ну теперь пора действовать, Советским шпикам, наверное, уже надоело смотреть за нами", и тут же предложил мне развернуть работу по группированию вокруг себя "надежных", проверенных людей, которым дороги интересы буржуазно-демократического строя и ненавистна Сов. Власть. При этом Малянтович сказал, что он лично займется "укреплениями связей со своими прежними друзьями"». Сейчас Вы намерены рассказывать правду?

Ответ: Я говорю Вам все время только правду, а потому и теперь могу сказать только то, что я уже сказал, т. е. никакой к/р организации я не создавал, ни в какой не принимал участие, и этих слов, которые Вы только что привели в Вашем вопросе, я сыну не говорил.

Вопрос: Настаиваем на даче откровенных показаний о Вашей к/р деятельности. Следствие располагает данными, что к к/р действиям Вы лично привлекали своего сына. Отвечайте.

Ответ: Отвечаю – и потому, что я отвечаю только откровенно, – вновь заявляю, что я никаких таких указаний сыну моему не делал, которые приведены в Ваших вопросах.

Вопрос: Зачитываем Вам выдержку из показаний Вашего сына, который утверждает, что в к/р организацию он был вовлечен лично Вами. «В конце 1932 года в квартире моего отца Малянтовича П.Н. (Зубовский бульвар 16/30 кв. 85) собрались: я, Малянтович В.П., мой брат Малянтович Георгий Павлович ^[287] – бывший офицер царской армии – и мой дядя Малянтович Владимир Николаевич – бывший тов. министра почты и телеграфа при Временном правительстве. В беседе на политические темы мой отец информировал присутствовавших о том, что в Москве существует нелегальная к/р организация, возглавляемая так называемым "Народно-демократическим центром", в состав которого вошел и он сам – Малянтович П.Н… В заключение Малянтович П.Н. заявил: "Задача всех вас принять деятельное участие в работе нашей организации и помочь России освободиться от большевистского "гнета". Для этого мы должны применить какие угодно средства и, соблюдая сугубую осторожность, привлекать на свою сторону единомышленников. Все мы, присутствовавшие при этом, полностью одобрили предложение Малянтовича П.Н. и дали обещание "с честью" выполнить поставленные перед нами задачи».

Еще раз требуем прекратить запирательство. Предлагаем приступить к изложению своей контрреволюционной деятельности, рассказав о проводимой вражеской деятельности своих соучастников.

Ответ: Все изложенное в этом вопросе чистейшая неправда. Никогда такого собрания у меня с братом и сыновьями, о котором рассказывает сын мой Владимир в этом вопросе, у меня не было. В к/р организации, которая называлась демократическим центром и о которой говорит мой сын, я не состоял, и никого из остальных, которых он называет, не приглашал войти в ее состав.

Вопрос: Малянтович, не дожидайте[сь] даль[ше] нашего изобличения Вас, напоминаем, что у следствия имеется достаточно документальных данных, определяющих Ваше отношение к контрреволюционной организации как одного из ее руководителей.

Допрос прерывается.

Записано с моих слов верно и мне прочитано.

Малянтович [подпись]

Допросил… Миронович^[288] [подпись]

л. д. 36-39

Протокол допроса Малянтовича П.Н.

от 10 февраля 1939 года

<…>

Вопрос: Нами получено ваше собственноручное показание о провокаторской деятельности Троцкого, его связях с царской охранкой. Изложите более подробно, что вам известно по этому вопросу.

Ответ: В октябре 1917 года в течение около 25 дней я входил в состав Временного правительства в качестве министра юстиции. По этой должности я получал сообщения по ряду вопросов в отношении ряда лиц из других министерств и их органов по делам, имевшим касательство к функциям министерства юстиции. Вспоминаю, но не могу приурочить к сколько-нибудь определенной дате (во всяком случае это было в октябре месяце 1917 года), что однажды в числе полученных мною документов мне был представлен какой-то документ или сообщение, в котором значилось, что в числе агентов охранки состоят Троцкий и Носарь-Хрусталев.

Вопрос: Не можете ли вы припомнить, к какому точно времени относится получение вами этого сообщения о Троцком и Носарь-Хрусталеве?

Ответ: Самое большее, что я могу вспомнить по этому вопросу, это то, что сообщение это я получил в самом конце пребывания моего в составе Временного правительства, т. е. в 20-х числах октября 1917 года по старому стилю.

Вопрос: От кого или из какого учреждения вами было получено это сообщение?

Ответ: Предполагаю, что этот документ мне был переслан из министерства внутренних дел или из чрезвычайной следственной комиссии по расследованию действий царских чиновников всех ведомств.

Вопрос: Опишите внешний вид этого сообщения.

Ответ: Мне трудно сейчас точно описать вид этого документа, поскольку помню, это было сообщение, напечатанное машинкой на бланке какого-то учреждения.

Вопрос: На чем основаны ваши предположения, что документ о связи Троцкого и Носарь-Хрусталева с царской охранкой исходил из министерства внутренних дел или чрезвычайной следственной комиссии по расследованию действий царских чиновников?

Ответ: Это мое предположение основано на том, что предварительным расследованием такого рода сообщений занимались исключительно органы министерства внутренних дел и чрезвычайной следственной комиссии. Знать это может быв. министр внутренних дел в то время Никитин.

Если же этот документ исходил из чрезвычайной следственной комиссии, то не исключена возможность найти его в архиве быв. председателя этой комиссии Муравьева Н.К. (его архив и библиотека хранятся, после его смерти, у его дочери Татьяны Николаевны Волковой, муж ее Волков Гаврил Андреевич) или у быв. наркомюста Н.В. Крыленко^[289].

Это последнее предположение – относительно Н.В. Крыленко – я делаю на основании того, что, как мне помнится, не то сам Муравьев, не то дочь его мне говорили, что Муравьев архив чрезвычайной следственной комиссии передал Н.В. Крыленко.

Вопрос: Информировали ли вы кого-либо из быв. членов Временного правительства об этом полученном вами сообщении о Троцком и Носарь-Хрусталеве?

Ответ: Об этом я сообщил Керенскому.

Вопрос: Что вам на это ответил Керенский?

Ответ: Керенский мне сказал, что он отдаст немедленно распоряжение о расследовании и проверке этого документа.

Вопрос: Это все, что вы можете сообщить по этому вопросу?

Ответ: Да, это все, что я помню.

Записано с моих слов правильно и мною лично прочитано.

Малянтович [подпись]

Допросил… Миронович

л. д. 40—55

Протокол допроса Малянтовича Владимира Павловича Копия

от 13 января 1938 года <…>

Вопрос: Вы арестованы как участник контрреволюционной организации, ведшей активную борьбу против существующего советского строя. Признаете ли себя в этом виновным?

Ответ: Да, признаю. Действительно, я до самого последнего времени вел активную борьбу с советской властью, являясь участником контрреволюционной организации.

Вопрос: Что из себя представляет контрреволюционная организация, участником которой вы являлись, и какие цели она перед собой ставила?

Ответ: Контрреволюционная организация, участником которой я являлся до самого последнего времени, состояла из лиц, враждебно настроенных к существующему в СССР политическому строю, из числа старой дореволюционной интеллигенции. Эта наша организация ставила перед собой задачу свержения советской власти и установления в СССР буржуазно-демократического строя.

Вопрос: Дайте подробные показания о вашем участии в этой организации, ее составе и практической контрреволюционной деятельности.

Ответ: Прежде чем ответить на этот вопрос, прошу разрешить мне рассказать следствию о том, какую контрреволюционную деятельность я вел с самого начала установления в России советской власти.

Вопрос: Хорошо, рассказывайте.

Ответ: Желая быть искренним перед следствием, я заявляю, что на всем протяжении существования советской власти я был и остался убежденным противником политики партии большевиков и советской власти.

Моя активная политическая деятельность начинается с 1917 г. В это время я проживал в Москве и принимал активное участие в свержении самодержавия и укреплении буржуазно-демократического строя в России. Еще в то время я враждебно относился к идеям партии большевиков, хотя считал себя социалистом. С первых же дней Февральской буржуазно-демократической революции в России я начал принимать активное участие в работе по организации «народной» милиции, охранял оружейные склады Временного правительства, затем поступал работать в Мясницкий комиссариат (г. Москва) в качестве начальника следственной части.

В этот момент мой отец Малянтович Павел Николаевич – активный меньшевик, занял видный пост во Временном правительстве, будучи назначен министром юстиции и главным прокурором.

Мой дядя Малянтович Владимир Николаевич также играл видную роль во Временном правительстве, являясь товарищем министра почт и телеграфа.

Роль моего отца в политической жизни России в 1917 году характеризуется его активнейшей деятельностью по укреплению буржуазно-демократического строя, основанной на непримиримой ненависти к партии большевиков и советам, что нашло свое отражение в известном акте подписания моим отцом ордера на арест В.И. Ленина.

Свершившаяся Октябрьская революция, вызвавшая разгон Временного правительства и захват власти рабочим классом, по вполне понятным причинам вызвала во мне еще большее озлобление против коммунистической партии и установившейся советской власти.

Помню, что когда отец, будучи освобожден из Петропавловской крепости, после ареста его как б. министра Временного правительства скрывался в Москве, между нами произошел разговор о сложившейся обстановке в стране, и вот в этой-то беседе как я, так и мой отец полностью определили свое дальнейшее отношение к партии большевиков и к советской власти единодушным заявлением, что – «этого мы большевикам никогда не простим».

Вопрос: Что же было дальше?

Ответ: После освобождения всех арестованных членов Временного правительства из Петропавловской крепости бывшие министры Временного правительства созывали в Петрограде нелегальное совещание, на котором обсуждали создавшееся положение и решили разъехаться в разные концы России для организации активной борьбы против советской власти.

По указанию этого нелегального совещания б. министров Временного правительства мой отец П.Н. Малянтович вместе с Масловым приехали в Москву для выполнения решений этого совещания, т. е. для развертывания антисоветской деятельности. Продолжая поддерживать связь со всеми б. членами Временного правительства и членами ЦК партии меньшевиков, Малянтович П.Н. вместе с ними составил и подписал протест против захвата власти пролетариатом.

В том же 1918 году мой отец написал книгу «Несменяемость судей», где достаточно ярко в гнусном клеветническом изложении по адресу большевиков выразил свое враждебное отношение к советской власти и свою энергичную деятельность по укреплению буржуазно-демократического строя в России в бытность министром юстиции. Эту книгу (в рукописи) мой отец сдал издательству «Задруга» с целью ее отпечатать и распространить среди населения советской России, но все сорвалось, так как сотрудник издательства, которому была сдана рукопись, был арестован, а рукопись конфискована^[290].

После этой неудачи мой отец осенью 1918 года сбежал из Москвы к белым.

Вопрос: А вы остались в Москве?

Ответ: Нет, я тоже вскоре после бегства моего отца из Москвы перебрался в Харьков, который находился в руках белых. В Харькове я встретился с активным меньшевиком, б. членом Временного правительства – Переверзевым^[291], который мне сообщил, что мой отец находится в Екатеринодаре, куда я выехал. В Екатеринодаре я встретился с отцом и вместе с ним работал в белогвардейских учреждениях вплоть до установления в Екатеринодаре советской власти.

Вопрос: А после установления советской власти в Краснодаре что стали делать вы и ваш отец?

Ответ: Продолжали жить в Краснодаре.

Вопрос: Почему же вы остались в Екатеринодаре, а не отступили с белыми?

Ответ: По этому поводу у меня с отцом был следующий разговор: отец мне заявил, что в открытом бою с советской властью мы оказались битыми и что теперь нужно изменить тактику и методы борьбы с советской властью, а именно: «Надо для видимости "примириться" с создавшейся обстановкой и идти работать в советские учреждения с тем, чтобы, выждав определенный срок, достаточный для объединения разбитых контрреволюционных сил, в удобный момент выступить против большевиков во имя буржуазно-демократического строя». С этим доводом отца я был целиком согласен, мы остались в Екатеринодаре, и вся дальнейшая антисоветская деятельность, как моя, так и моего отца, шла именно по этому намеченному пути.

Вопрос: В чем заключалась ваша дальнейшая антисоветская деятельность?

Ответ: Проработав некоторое время в советских учреждениях г. Екатеринодара, мы, т. е. я и мой отец, в 1921 году вернулись в гор. Москву, где благодаря большим связям отца мы быстро устроились на советскую работу.

Учитывая, что в силу прошлого моего отца как он, так и я будем под постоянным наблюдением соответствующих органов советской власти, мы, т. е. мой отец – Малянтович П.Н. и я – Малянтович В.П. решили временно «законсервировать» свои намерения о продолжении контрреволюционной деятельности.

Вот при таком положении сначала отец, а потом и я поступили на работу в Московскую Коллегию защитников.

В течение нескольких лет работы в Коллегии защитников мы старались сдерживать себя от каких-либо активных контрреволюционных проявлений с тем, чтобы не вызывать к себе подозрений. Когда же мы почувствовали, что наше положение стало мало-мальски устойчивым, мой отец Малянтович П.Н. в беседе со мной в 1929—30 году (точно не помню) заявил: «Ну теперь пора начинать действовать, советским шпикам, наверное, уже надоело смотреть за нами», и тут же предложил мне развернуть работу по группированию вокруг себя «надежных, проверенных людей, которым дороги интересы буржуазно-демократического строя и ненавистна советская власть». При этом Малянтович П.Н. сказал, что он лично займется «укреплением связей со своими прежними друзьями».

Вопрос: Как же практически развернулась ваша нелегальная контрреволюционная деятельность в этом направлении?

Ответ: На помощь нам в этом направлении пришла та обстановка, которая существовала и продолжает в значительной мере существовать до последнего времени в Московской Коллегии защитников. Должен сказать, что в Коллегии защитников работало и работает много консервативно и реакционно настроенных элементов, которым, как и нам, чужда советская власть. Из разговоров со значительным числом членов коллегии защитников и из наблюдений за их работой я убедился, что основным стержнем интересов этой среды являлись глубоко эгоистические личные интересы, интересы максимального заработка. Я убедился, что большинство членов коллегии защитников подходило к оценке тех или иных хозяйственно-политических кампаний, проводимых партией и правительством, с точки зрения выгодности их для личного благополучия каждого из этих лиц.

К этому необходимо добавить полное отсутствие в Коллегии защитников какого-либо политического руководства со стороны президиума, как руководящего органа. Все это вело к тому, что молодые кадры юристов, окончивших юридические ВУЗ'ы, за редким исключением не шли в Коллегию защитников, и там продолжали оставаться люди, коим далека советская действительность. Вот в этой-то благоприятной для нас обстановке мы и развернули свою антисоветскую деятельность.

Как я, так и мой отец быстро нашли «общий язык» с рядом лиц из числа членов Коллегии защитников, которых и наметили для привлечения к антисоветской деятельности. Что касается отца, то он, кроме того, установил связь с существовавшим в Москве нелегальным контрреволюционным «народно-демократическим центром» и, войдя в его состав, дальнейшую свою антисоветскую деятельность вел в разрезе выполнения заданий этого «центра». К этой работе Малянтович П.Н. был привлечен и я.

Вопрос: Дайте подробные показания о том, что вам известно о названном вами «народно-демократическом центре»?

Ответ: В конце 1932 года в квартире моего отца Малянтович П.Н. (Зубовский бул. 16/20, кв. 85) собрались: я – Малянтович В.П., мой брат Малянтович Георгий Павлович – б. офицер царской армии и мой дядя Малянтович Владимир Николаевич – б. товарищ министра почт и телеграфа при Временном правительстве. В беседе на политические темы мой отец информировал присутствовавших о том, что в Москве существует нелегальная контрреволюционная организация, возглавляемая так называемым «Народно-демократическим центром», в состав которого вошел и он сам – Малянтович П.Н. Продолжая, мой отец сообщил нам, что в состав руководства этой организации вошли «крупные люди из числа занимавших видное положение при царском строе и при Временном правительстве» и что цели и задачи организации сводятся к развертыванию активной нелегальной деятельности, направленной к подготовке государственного переворота, свержению советской власти и установлению взамен советского строя новой государственной власти во главе с правительством «народно-демократического центра».

В заключение Малянтович П.Н. заявил: «Задача всех вас принять деятельное участие в работе нашей организации и помочь России освободиться от большевистского гнета. Для этого мы должны применить какие угодно средства и, соблюдая сугубую осторожность, привлекать на свою сторону единомышленников».

Все мы, присутствовавшие при этом, полностью одобрили предложение Малянтович П.Н. и дали обещание «с честью» выполнить поставленные перед нами задачи.

Вопрос: Кто помимо вашего отца входил в «народно-демократический центр»?

Ответ: Об этом я не знаю, так как по этому вопросу отец мне ничего не говорил.

Вопрос: Что же вам еще сообщал Малянтович П.Н. о деятельности «народно-демократического центра»?

Ответ: В неоднократных беседах со мной по вопросам нелегальной деятельности контрреволюционной организации «народно-демократический центр» Малянтович П.Н. говорил, что руководящий состав этой организации развернул активную работу по вербовке в организацию новых участников.

Конкретизируя вопрос о методах и средствах борьбы с советской властью, Малянтович П.Н. рассказывал, что «народно-демократический центр» для осуществления конечной цели – свержения советской власти ставит перед собой задачу создания широко разветвленной контрреволюционной организации, охвата своим влиянием широких слоев интеллигенции, армии и населения города и деревни с тем, чтобы подготовить достаточно мощную силу, способную в момент интервенции поднять восстание против советской власти внутри страны и этим самым обеспечить поражение советского строя.

При этом Малянтович П.Н. указал, что организация «народно-демократический центр» считает необходимым применить в борьбе с советской властью и такие меры, как организация террористических покушений над руководителями партии и совправительства и совершение диверсионных актов, установив своей нелегальной деятельностью блок с другими контрреволюционными формированиями в СССР (троцкисты, эсеры, меньшевики).

Вопрос: Как вы реагировали на все сказанное вам Малянтовичем П.Н.?

Ответ: Я, как идейный сторонник буржуазно-демократического строя и активный враг ВКП(б) и советской власти, целиком и полностью разделял все установки «народно-демократического центра», о которых информировал меня мой отец – Малянтович П.Н. Точно так же я был сторонником и таких средств борьбы с существующим строем, как террор против руководителей ВКП(б) и совправительства.

Вопрос: Что вам известно о практической деятельности вашей организации в части использования террористических методов борьбы?

Ответ: О практической деятельности нашей организации в части осуществления террористических методов борьбы я показать ничего не могу, так как о деталях этого вопроса Малянтович П.Н. мне не рассказывал.

Вопрос: Что же практически вами лично было проделано как участником контрреволюционной организации?

Ответ: Мною лично как участником организации, во исполнение указаний Малянтовича П.Н., велась работа по вербовке в организацию новых участников.

Вопрос: Кто персонально вами лично был завербован в организацию?

Ответ: Мною лично в организацию были вовлечены следующие лица: Душкин Владимир Викторович, Туркин Григорий Кузьмич^[292] и Трескин Г.К.

Вопрос: Что из себя представляют все эти лица, а также когда и при каких обстоятельствах вы вовлекли их в организацию?

Ответ: Душкин Владимир Викторович, юрисконсульт кооперативных артелей, мой сосед по квартире. Я его знаю с 1930 года. Посещая его квартиру, я систематически высказывал ему свои антисоветские взгляды и враждебное отношение к руководителям партии и правительства. Душкин меня охотно поддерживал и в свою очередь высказывал недовольство существующим режимом. Видя его действительное политическое настроение, я в конце 1933 года прямо предложил ему стать на путь активной борьбы с советской властью, заявив, что в Москве существует нелегальная организация, которая ставит своей целью свержение советской власти и установление «демократического строя». В ответ на мое предложение Душкин без колебаний дал согласие на свое участие в этой организации и обещал начать работу по вербовке новых лиц в организацию. Спустя некоторый промежуток времени Душкин мне заявил, что он, в результате выполнения своего обязательства, вовлек в организацию Штосса Михаила Гуговича, бухгалтера кустарной артели в г. Москве, которого я также знал как человека антисоветски настроенного.

Туркин работал со мной в Коллегии защитников, с ним я находился в близких отношениях. Бывал у него на квартире. Из неоднократных бесед с ним на политические темы я убедился в его враждебности к советской власти. Это дало мне основание в 1934 году во время одной из бесед у него на квартире поставить перед Туркиным вопрос о привлечении его к работе в нашей контрреволюционной организации. В завязавшейся беседе я стал высказывать Туркину свою точку зрения об идеалах государственного строя в нашей стране. С целью еще раз проверить политические взгляды Туркина, я стал говорить о том, что советский строй видоизменяется, так как последовательно все больше и больше расширяются права беспартийных и положение улучшается.

В ответ на это Туркин мне заявил: «Вы большой фантазер и мечтатель». Такого ответа я только и ждал. Я тут же прямо поставил Туркину вопрос о том, согласен ли он включиться в работу нашей организации, заявив, что «она ведет нелегальную работу во имя идеалов буржуазно-демократического строя» и что видную роль в этой организации играет мой отец, П.Н. Малянтович.

Выслушав меня и поинтересовавшись о том, какую работу в этой организации веду я, Туркин охотно дал свое согласие активно помогать нашей организации.

Трескин – член Коллегии защитников, был судим за спекуляцию валютой, с ним постоянно я встречался в судах. Трескин всегда производил на меня впечатление человека антисоветского, так как неоднократно высказывал недовольства условиями жизни при советской власти. Трескин в свою очередь смотрел на меня как на своего политического единомышленника.

В одну из встреч с Трескиным в Нарсуде, в начале 1936 года, я в беседе с Трескиным спросил, как он смотрит, если бы ему предложили вступить в какую-либо подпольную организацию, ведущую борьбу с существующим строем.

В ответ на это Трескин заявил: «Вообще-то мне все равно, какая бы власть ни была, только бы жилось бы неплохо, но, конечно, советскую власть я променял бы на любую, так как сейчас не жизнь, а каторга». Видя такое реагирование Трескина на поставленный мною вопрос, я заявил ему, что знаю такую организацию, которая борется за освобождение трудящихся России от советской власти, и тут же предложил Трескину стать на путь активной помощи этой организации.

Трескин мне ответил согласием, заявив: «Все, что от меня будет зависеть, я выполню». В заключение беседы я поручил Трескину заняться подбором лиц, которых можно втянуть в нашу организацию из числа его окружения. Выполнить же это задание Трескину не удалось, так как он был арестован и осужден органами НКВД^[293].

Вопрос: Кто помимо лиц, завербованных вами лично, входил в контрреволюционную организацию?

Ответ: Со слов моего отца – Малянтович П.Н., мне известно, что им в разное время вовлечены в организацию следующие лица.

1) Лидов Петр Петрович^[294] – бывший эсер или меньшевик (точно не знаю), знаком с Малянтовичем П.Н. с детства. По окончании стажировки проходил практику у Малянтовича. Работает в Ленинском Коллективе защитников.

2) Динесман Иосиф Юлианович – из семьи представителя торговых фирм, член Московской Коллегии защитников.

3) Филатьев Георгий Викторович, бывший товарищ председателя Совета присяжных поверенных в Москве, бывший член партии народных социалистов, бывший член московской городской думы, в 1920 году арестовывался за контрреволюционную деятельность, работает юрисконсультом в одном из учреждений в г Москве.

4) Гуревич Эммануил Львович – литератор, бывший член партии меньшевиков. Знаком с отцом с 1913—14 г.

5) Долматовский Арон Моисеевич – член Московской коллегии защитников.

6) Барский Семен Исаакович – работает юрисконсультом в Наркомлесе.

Вопрос: Когда, при каких обстоятельствах эти лица были вовлечены Малянтовичем П.Н. в организацию и какую работу они там вели?

Ответ: Это мне неизвестно, так как они были связаны лично с Малянтовичем П.Н., а последний о них мне ничего не говорил.

Вопрос: Кто еще входил в вашу организацию?

Ответ: Помимо перечисленных лиц, в нашу контрреволюционную организацию входили:

1. Малянтович Владимир Николаевич (мой дядя), бывший товарищ министра Почт и Телеграфа при Временном правительстве, работает в Коллегии Защитников.

2. Малянтович Георгий Павлович (мой брат) – бывший офицер царской армии и

3. Харосанова Нина Яковлевна – жена крупного торговца табаком, расстрелянного органами соввласти за шпионаж.

Все эти лица по своей контрреволюционной работе также были связаны с моим отцом и от него лично получали необходимые задания, как участники организации.

Записано с моих слов правильно, мною лично прочитано.

В.П. Малянтович [подпись] Допросил:

Пом. Нач. 13 отделения 4 отдела ГУГБ Лейтенант Государств. Безопасности: Козунов

л. д. 56—64

Протокол допроса

Александрова Александра Константиновича^[295](Копия)

от 9 мая 1937 года <…>

Александров, 1885 г. рождения, урож. г. Москвы, из дворян, образование высшее юридическое, быв. член ВКП(б) с 1904 по 1928 г., демонстративно вышел из ВКП(б) в связи с исключением из партии Серебрякова^[296], Сокольникова^[297]и Раковского^[298]; в прошлом занимал ответственные командные посты в Красной армии: пом. командарма и командующего частями особого назначения республики. До ареста работал нач-м планово-финансовой части строительства Плесецкой и Мехренской лесовозных железных дорог «Союзлес-трансстроя» НКЛеса.

<…>

После привлечения мною в состав контрреволюционной троцкистской организации Ольшанского^[299] Серебряков после того, как я доложил ему об этом, подробно информировал о проведенной троцкистским центром работе по подготовке военного переворота. Серебряков сообщил, что в Москве существует фашистский центр, именующий себя «Народно-демократическим республиканским центром». В состав этого центра входят крупные военные специалисты, занимавшие видное положение в царской армии, и представители реакционных кругов интеллигенции.

Вопрос: Назвал ли вам Серебряков членов этого фашистского центра?

Ответ: Да, Серебряков сообщил мне, что членами «Народно-демократического центра» являются Верховский, Александр Иванович, Свечин^[300] и Малянтович Павел.

Вопрос: Известны ли вам лично эти лица?

Ответ: Мне лично известны только Верховский и Свечин.

Вопрос: Откуда вам известен Малянтович?

Ответ: С Малянтовичем я лично не знаком. О том, что он является членом «Народно-демократического центра», мне стало известно после того, как меня проинформировал об этом Серебряков. Однако о Малянтовиче я слышал много и раньше. В 1917 г. Малянтович в правительстве Керенского занимал пост министра юстиции и им был подписан приказ об аресте Владимира Ильича Ленина. Должен добавить, что Верховский в правительстве Керенского занимал пост военного министра.

Вопрос: Когда возник «Народно-демократический союз» и кем он был создан?

Ответ: Серебряков информировал меня о том, что «Народно-демократический республиканский центр» возник в 1932 г. и был создан по его – Серебрякова – инициативе.

Вопрос: Какие задачи были поставлены перед этим «Народно-демократическим центром»?

Ответ: Со слов Серебрякова мне известно, что «Народно-демократический центр» ставил перед собой следующие задачи:

1) Создание законспирированных групп и привлечение в состав этих групп всех недовольных существующим режимом из числа быв. и настоящих военных работников, людей из реакционно настроенных кругов интеллигенции, занимавших до октября 1917 г. ответственное положение в дореволюционной политической системе.

2) Подготовка, через посредство этих широко разветвленных групп, государственного переворота, с тем, чтобы к власти пришло правительство «Народно-демократического центра».

Мыслилось, что в это правительство войдут представители всех политических партий, существовавших в период февраль – октябрь 1917 года, именовавших себя социалистическими. Мыслилось также, что троцкисты, представлявшие к моменту возникновения «Народно-демократического центра» вполне оформившуюся самостоятельную политическую партию, войдут в правительство «Народно-демократического центра» и будут представлять в этом правительстве основное ядро. Это обосновывалось тем, что троцкистские кадры в организации государственного переворота должны были сыграть первостепенное значение.

3) Создание широко разветвленных законспирированных групп «Народно-демократического центра» в Красной армии. Отчетливо представлялось, что без привлечения на сторону «Народно-демократического центра» определенных сил армии организация государственного переворота будет невозможной.

Я перечисляю задачи «Народно-демократического центра» довольно схематично, то, что наиболее резко сохранилось в моей памяти.

Отчетливо Серебряков сформулировал задачи, стоявшие перед «Народно-демократическим центром», следующей фразой: «Для того чтобы свалить сталинский режим, нужно не разбираться в средствах и силах. Главное, надо охватить влиянием армию, без привлечения на свою сторону вооруженных сил не арестуешь правительство и не поставишь нового».

Вопрос: Что вам известно о практической работе этого «Народно-демократического центра»?

Ответ: Серебряков информировал меня о том, что «Народно-демократическому центру» удалось создать довольно широкую законспирированную сеть групп. Такие группы были созданы Верховским и Свечиным. В состав этих групп были привлечены ряд лиц из числа военных специалистов, недовольных существующим руководством ВКП(б) или, как выразился Серебряков, «диктатурой Сталина». Такие же группы были созданы Малянтовичем, в состав которых были привлечены люди примыкавшие и ведшие активную работу в партии эсеров и меньшевиков.

Малянтович работал тогда в Московской коллегии защитников, где работало тогда много активных меньшевиков и эсеров. По этому поводу Серебряков сострил, бросив следующую фразу: «У Малянтовича в коллегии людей хватит по крайней мере на два правительства».

<…>

Допросил: Сорокин

л. д. 95—98

Выписка из протокола допроса Никитина Алексея Максимовича

от 20 марта 1938 года

Вопрос: Когда, кто вовлек Вас в меньшевистскую организацию?

Ответ: В нелегальную меньшевистскую организацию я вошел в марте месяце 1936 года по договоренности с б. министром юстиции Временного правительства меньшевиком Малянтовичем Павлом Николаевичем.

Вопрос: Дайте более подробные показания по существу вашей договоренности с Малянтовичем.

Ответ: Малянтовича Павла Николаевича я знаю много лет. В марте месяце 1936 года при одной встрече с Малянтовичем он попросил меня зайти к нему. Через несколько дней, выбрав свободное время, я зашел к нему на квартиру. Здесь в беседе с Малянтовичем я вновь подтвердил ему свои меньшевистские взгляды и изложил свою точку зрения на то, что на фоне обострения борьбы троцкистского правого блока с ВКП(б) и советской властью мы можем собрать в одно целое старые меньшевистские кадры и вместе с троцкистами и правыми повести борьбу против ВКП(б). Выслушав меня, Малянтович сообщил мне, что меньшевистская организация существует, жаль только не все старые меньшевики принимают в ее деятельности активное участие, и предложил мне принять участие в деятельности одной из меньшевистских групп, руководимой им лично. Так как это предложение не расходилось с моими убеждениями, я дал Малянтовичу свое согласие на вступление в нелегальную организацию. Тогда мы довольно подробно и обстоятельно говорили с ним о нашей организации, основной целью которой являлось: свержение советской власти, восстановление капитализма в СССР, создание правительства из представителей всех «демократических» сил страны. Для достижения этого мы считали необходимым организационно объединить меньшевистские кадры. Привлекать в организацию новых участников из лиц, враждебно относящихся к ВКП(б) и советской власти. Сводить их в малочисленные, строго законспирированные группы, насчитывающие в своем составе по 3–5 человек. Всемерно помогать фашистской Германии в деле борьбы с советской властью, для чего собирать для германской разведки сведения о Красной армии, воздушном флоте, оборонной промышленности. Организовывать боевые террористические группы для совершения террористических актов над руководителями ВКП(б) и советского правительства.

Организовать диверсионную и вредительскую работу в промышленных предприятиях, на транспорте и сельском хозяйстве.

После того как были определены основные задачи нашей организации, Малянтович рекомендовал в разрезе этих установок строить свою контрреволюционную деятельность.

Вопрос: На каких еще нелегальных совещаниях Вы присутствовали?

Ответ: В октябре месяце 1936 года я по просьбе Малянтовича присутствовал на нелегальном совещании меньшевистской группы, руководимой Малянтовичем. На этом совещании присутствовали: Малянтович, Долматовский Арон Моисеевич, член коллегии защитников, и я – Никитин. Совещание было на квартире Долматовского по Гоголевскому бульвару (б. Пречистенский), д. 21.

Вопрос: Какие вопросы обсуждались на этом нелегальном совещании? Какие решения были приняты на нем?

Ответ: На этом нелегальном совещании Малянтович информировал нас о том, что он получил директиву (от кого, он не говорил) об активизации террористической деятельности. Информируя об этом, Малянтович поставил перед нами вопрос о необходимости подготовки террористических актов над руководителями ВКП(б) и советского правительства. Малянтович требовал от нас, чтобы выдвигаемые нами люди для террористической деятельности отвечали всем требованиям, поставленным перед нами, чтобы они были решительны, конспиративны и имели соответствующий опыт в работе. Предложение Малянтовича мы приняли к исполнению.

Вопрос: Где намерены Вы были достать оружие для совершения террористических актов?

Ответ: Оружие для совершения террористических актов должен был достать Климов и Малянтович.

Допросил: Губочкин^[301]

Верно: Миронович

л. д. 99—106

Протокол допроса Никитина Алексея Максимовича (Копия)

от 13-го февраля 1939 года <…>

Вопрос: Кто вам известен как участники Вашей антисоветской кадетско-меньшевистской организации?

Ответ: Участники нашей антисоветской организации мне известны следующие лица: Павел Николаевич Малянтович как один из руководителей этой организации, Муравьев Н.К. руководитель организации, Долматовский А.М., Постоловский Дмитрий Симонович – чл. президиума коллегии защитников, в прошлом был большевиком, а затем после Октябрьской революции к большевикам не присоединился и считался беспартийным, Владимир Николаевич Малянтович, бывш. меньшевик, член коллегии защитников, Плесков Артур Абрамович, и остальных участников я сейчас затрудняюсь вспомнить, но они названы в моих показаниях от 20-го марта 1938 года, кроме этих лиц, которых я назвал, вспомнил еще участника нашей а/с организации Филатьева Георгия (отч. не помню), и я Никитин.

Вопрос: Откуда Вам известно, что названные Вами лица являлись участниками Вашей антисоветской организации?

Ответ: Мне это известно потому, что, во-первых, я сам был участником организации, а во-вторых, я с ними был организационно связан.

Вопрос: Расскажите следствию о практической деятельности Вашей организации при Вашем участии.

Ответ: Пользуясь тем, что мы участвовали в консультациях коллегии защитников при нарсудах, через которую проходило московское население, преимущественно рабочие – до ста тысяч человек в год и больше, мы использовали эти консультации для широкой антисоветской агитации, а практически это делалось так: встречаясь с лицами, которые обращались к нам за юридическими советами, мы объясняли это таким образом им, что все эти неполадки происходят от не-усовершенствования советского законодательства и несоответствующего отношения со стороны советских органов.

Большею частью заседания участников нашей антисоветской организации о к-р деятельности происходили в президиуме коллегии защитников и на частных квартирах участников организации, как то: одно совещание происходило у меня на квартире, участвовали там следующие лица: я, Никитин, Долматовский А.М., Постоловский Д.С., Малянтович П.Н., Малянтович Владимир Николаевич, кроме этого раза два участники нашей организации собирались на квартире у Муравьева, затем у П.Н. Малянтовича, у Долматовского А.М. и у В.Н. Малянтовича.

Вопрос: До какого года проводились эти нелегальные совещания?

Ответ: Нелегальные совещания, о которых я только что рассказал, при моем в них участии происходили до начала 1928 года. В 1928 г. из чл. коллегии защитников я ушел и поэтому не знаю, созывались ли подобные совещания или нет. Я же пришел на работу в Главдортранс при СНК РСФСР.

Вопрос: Что же было дальше?

Ответ: С 1928 года по 1936 год я утерял связь с организацией и вновь ее восстановил следующим путем. В начале 1936 г. я встретился с П.Н. Малянтовичем, который просил меня зайти к нему на квартиру.

Придя на квартиру к Малянтовичу, мы с ним беседовали о том, что сейчас характер деятельности организации [sic] и что он, Малянтович, предлагает мне принять участие в этой организации вновь. Когда я указал, что с коллегией защитников сейчас не связан, он мне сказал, что это значения никакого не имеет, что я могу работать в этом отношении в той среде, в которой я вращаюсь. Малянтович мне сказал, что сейчас образуется общемосковская антисоветская организация и что в центре ее стоит Хинчук Лев Михайлович^[302], бывш. посол в Германии и затем был председатель гл. арбитражной комиссии при СНК РСФСР. Я согласился с предложением Малянтовича П.Н. и обещал принять соответствующие меры по вербовке новых участников организации.

Участие в этой организации Л.М. Хинчука – бывш. чл. ЦК меньшевиков, как до революции, так и после революции, было для меня вполне авторитетным. После этого я начал принимать меры к вербовке новых членов в нашу антисоветскую организацию, но т. к. я в 1936 г. нигде не служил, а занимался переработкой своей книги «Правда о ленских событиях»^[303] по договору с Госиздатом, то я не мог заняться вербовкой членов организации среди служащих того учреждения, в котором бы я служил.

<…>

Вопрос: Когда Ваша а/с организация перешла к террористической работе?

Ответ: В октябре м-це 1936 г. П.Н. Малянтович просил меня зайти на квартиру к Долматовскому – там я встретил кроме самого Долматовского двух братьев Плесковых и П.Н. Малянтовича, последний доложил нам, что из центра Московского получена директива, что кроме антисоветской агитации и призыва к вредительству следует заняться организацией террора по отношению к членам правительства: эта директива была принята к исполнению.

Вопрос: Что практически было сделано участниками Вашей организации?

Ответ: Что сделали по этому вопросу другие уч-ки этой организации, мне не известно. Мною же проделано следующее: считаю, что из числа названных мною лиц Кошкина, Климова и Шапочкина наиболее подходящим по террору является Климов. Я повидался с ним и рассказал ему о новой директиве центра московской организации и предложил ему организовать особо законспирированную террористическую группу по выполнению террористических актов против Молотова. Климов мне сказал, что он подумает и через некоторое время мне сообщит.

<…>

Примерно в октябре м-це 1937 года я встретился опять с Климовым и он мне сказал, что такая группа окончательно сорганизована.

Вопрос: Кого назвал Климов из участников им сформированной террористической группы?

Ответ: Климов мне не назвал участников этой террористической группы, я же в свою очередь об этом не стал спрашивать Климова в целях конспирации, положившись целиком на Климова, но тут же осведомился, заслуживают ли эти люди доверия, на что Климов дал положительный ответ.

Вопрос: Из какого количества лиц состояла эта террористическая группа и какие указания Вы дали Климову?

Ответ: Эта группа, по словам Климова, состояла из трех человек, причем я ему указал, что эта группа должна быть тщательно законспирирована и не принимать никаких мер по террору впредь до особого распоряжения Московского центра организации.

Вопрос: Кого Вы информировали из участников Вашей организации об организации Вами террористической группы Климова?

Ответ: Я сообщил об организации этой террористической группы Климова примерно в сентябре-октябре 1937 г. П.Н. Малянтовичу, который сказал мне, что я поступил правильно, предупредив Климова, что надо ждать указания моск. центра по непосредственному исполнению.

На этом допрос прерывается 16 часов 10 мин.

Допрос произвели: Миронович

Графский

л. д. 107-110

Протокол очной ставки между арестованными Малянтовичем Владимиром Николаевичем и Денике Всеволодом Петровичем^[304]

от 31 января 1939 г.

Вопрос Денике В.П.: Знаете ли вы напротив вас сидящего человека и какие у вас с ним были взаимоотношения?

Ответ: Знаю, это Вл. Ник. Малянтович, которого я знаю как товарища по Московской коллегии защитников примерно с 1923—24 года. Близкого, семейного знакомства у нас с ним не было, профессиональные отношения у нас с ним были хорошие.

Вопрос Малянтовичу В.Н.: Знаете ли вы напротив вас сидящего гр-на и каковы ваши взаимоотношения с ним?

Ответ: Да, я знаю Всеволода Петровича Денике, и наши взаимоотношения с ним им охарактеризованы правильно.

Вопрос Денике: Кто вас вовлек и когда в антисоветскую кадетско-меньшевистскую организацию?

Ответ: В антисоветскую организацию, состоящую преимущественно из бывших меньшевиков и блокировавшуюся с кадетской группой, я был вовлечен П.Н. Малянтовичем в начале 1935 года.

Вопрос Денике: При каких обстоятельствах вас вовлек в антисоветскую организацию П.Н. Малянтович?

Ответ: П.Н. Малянтович вовлек меня в организацию в начале 1935 года, после ряда бесед о политическом положении в стране и внутри ВКП(б), в связи с убийством С.М. Кирова.

В результате этих бесед выяснилось совпадение наших с П.Н. Малянтовичем точек зрения на том, что в ближайшее время может иметь место со стороны правых внутрипартийный политический переворот, в котором группа, состоящая из бывших меньшевиков, может оказаться им полезной при формировании будущего правительства. При этом П.Н. Малянтович информировал меня о имеющихся у него связях с правыми. На базе этих переговоров я дал свое согласие о вступлении в эту антисоветскую организацию.

Вопрос Денике: Назовите руководящий состав вашей антисоветской организации.

Ответ: В период изложенных мною выше переговоров П.Н. Малянтович сообщил мне, что в состав руководящей группы организации входят: он – П.Н. Малянтович, А.С. Тагер, А.М. Долматовский, В.Н. Малянтович и сказал, что с общего согласия всех вышеупомянутых лиц в руководящую группу буду включен и я – Денике В.Н.

Вопрос Малянтовичу В.Н.: Подтверждаете ли вы показания Денике о вашем участии в контрреволюционной кадетско-меньшевистской организации и руководящей роли в ней?

Ответ: О переговорах, которые вел, по словам В.П. Денике, с ним – Денике П.Н. Малянтович, о вступлении в контрреволюционную организацию, я слышу впервые. В названной организации я не состоял, а поэтому не мог дать своего согласия о вступлении в руководящий ее центр Всеволода Петровича Денике.

Вопрос Денике. Настаиваете ли вы на своих показаниях о том, что в руководящий центр вашей кадетско-меньшевистской организации входил Владимир Николаевич Малянтович?

Ответ: Только что данные мною показания подтверждаю полностью.

Вопрос Денике: С какими контрреволюционными формированиями, кроме организации правых, блокировалась ваша организация и кто входил в руководящий блок, кроме перечисленных вами выше лиц?

Ответ: Наша организация блокировалась с гр. бывших кадетов, контакт с которыми поддерживался П.Н. Малянтовичем (по его словам) через представителей кадетов М.Л. Мандельштама и Овчинникова Б.М.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли вы эту часть показаний Денике?

Ответ: И эту часть показаний В.П. Денике подтвердить не могу, ибо о существовании названной организации, а следовательно, и о ее деятельности мне ничего неизвестно.

Вопрос Денике: Какие цели и задачи преследовала ваша организация?

Ответ: В период моего состояния в организации основной ее задачей было содействие правым при осуществлении ими контрреволюционного переворота в целях изменения руководства партии и страны и частичной реставрации в пределах СССР капиталистических отношений.

Вопрос Малянтовичу: Что вы можете сказать по этому вопросу?

Ответ: Участие в организации, которая поставила себе целью восстановление капиталистических отношений, а значит, и свержение Советской власти, для меня немыслимо, ибо противоречит моим убеждениям.

Записано с наших слов верно и нами прочитано:

Малянтович [подпись] Денике [подпись] Очную ставку проводили: Миронович [подпись], Графский [подпись]

л. д. 111

Выписка из протокола допроса обвиняемого Малянтовича Владимира Николаевича

от 3 февраля 1939 года

Вопрос: Расскажите следствию, кто из участников вашей антисоветской организации вам известен?

Ответ: Мне известны как участники названной организации следующие лица: П.Н. Малянтович, Н.К. Муравьев, Б.М. Овчинников, М.Л. Мандельштам, В.П. Денике, А.М. Долматовский, А.С. Тагер, А.М. Винавер, М.А. Рязанский, Сапгир (имя и отчество не помню)^[305], Пятецкий-Шапиро Лев Григорьевич, чл. коллегии защитников и др. лиц постараюсь припомнить в дальнейшем в процессе хода следствия.

На этом допрос прерывается 2 часа 10 мин.

Записано с моих слов верно и мною прочитано

Малянтович Допрос производил Графский

л. д. 112–120

Выписка из протокола допроса Денике В.П.

от 28 октября 1938 года

Вопрос: Какое участие вы принимали в борьбе правых против советской власти?

Ответ: Фактически моя антисоветская деятельность началась в 1935 году. Работая в Московской коллегии защитников, где работало также много меньшевиков (о чем я уже показывал выше), все мы были тесно связаны как по служебным делам, а также нас объединяла общность наших антисоветских взглядов. Вскоре после убийства С.М. Кирова в помещении коллегии защитников Малянтович П.Н. завел со мною разговор о политическом значении этого террористического акта и его возможных последствиях.

Вопрос: Кто такой Малянтович и откуда вы его знаете?

Ответ: Малянтович П.Н., член коллегии защитников, быв. министр юстиции Временного правительства, известный своим враждебным отношением к советской власти с первых дней революции и издавший приказ о немедленном аресте В.И. Ленина в 1917 году.

С Малянтовичем я познакомился после моего приезда в Москву в 1922 году в коллегии защитников, это знакомство продолжалось до дня ареста, сначала на базе служебных взаимоотношений, а впоследствии и на базе нашей совместной антисоветской деятельности в контрреволюционной организации.

Вопрос: Продолжайте дальше.

Ответ: Я сказал, что убийство Кирова повлечет усиление репрессий против «инакомыслящих», т. е. против противников партии и советской власти. Но в то же время это событие крайне интересно как симптом возобновления внутрипартийной борьбы и при том в крайне острых формах, хотя я заметил, что троцкистов и зиновьевцев я не считаю той силой, которым принадлежит будущее.

На это Малянтович заявил, что я не прав в том отношении, что отделяю троцкистов и зиновьевцев от правых, т. е. в настоящее время все эти антисоветские течения объединялись на платформе правых, о чем его, Малянтовича, информировал Томский, с которым он был связан. Беседы подобного рода у меня с Малянтовичем были неоднократно в течение января – февраля 1935 года.

Вопрос: Чем вы объясняете, что Малянтович стал беседовать с вами на эти темы?

Ответ: Он прощупывал мои политические взгляды и мое отношение к этой борьбе, которую вели антисоветские формирования против партии и советской власти.

Вопрос: А разве Малянтович не знал о вашем участии в меньшевистской организации и вашей борьбе против советской власти?

Ответ: Малянтович не мог не знать о моей меньшевистской деятельности, поэтому не случайно, что на протяжении всей моей работы в коллегии защитников он относился ко мне доверчиво и в конце февраля 1935 года поставил передо мною вопрос о необходимости вернуться к активной политической деятельности.

На это я Малянтовичу ответил, что об этом не думаю, т. к. считаю, что серьезная борьба против партии и правительства может вестись лишь в недрах самой партии. Объединение беспартийных для этой цели я считаю несерьезным.

Малянтович мне возразил, заявив, что его друзья – коммунисты из правых – Томский и др. смотрят на это иначе, что они ищут союзников среди беспартийных, особенно среди членов быв. политических партий (меньшевиков и эсеров). Они считают, что это важно не только для самой борьбы, но им необходимо показать за границей, что за ними, правыми, стоит не только группа членов ВКП(б), но и более широкие общественные круги. Это послужит реальным доказательством, что их борьба не является беспринципной борьбой за власть, а есть борьба за коренную смену власти и ее политики.

Такая постановка вопроса показалась мне политически правильной, о чем я сказал Малянтовичу. Тогда Малянтович рассказал мне, что уже несколько лет существует организация единомышленников, стоящих на позициях правых и связанных через него – Малянтовича с Томским, и что эта организация является союзником правых в их борьбе за свержение советской власти. По вопросу программы этой контрреволюционной организации Малянтович информировал, что они сторонники буржуазно-демократической республики.

После этого я заявил о своем согласии принять участие в этой организации и [что я] готов целиком проводить программу правых, как более сильного союзника в составе организующегося блока, а это политически было для меня вполне приемлемо.

<…>

Действительно, о существовании организации я узнал в 1933 году от Н.К. Муравьева. Муравьев пригласил меня к себе на квартиру якобы для совета по личному делу. После беседы о возвращении его, Муравьева, к активной работе в адвокатуре он заговорил о политике и сообщил мне о существовании антисоветской организации, возглавляемой П.Н. Малянтовичем, предложив мне принять участие в работе организации. Я отклонил это предложение, считая борьбу с советской властью в то время делом безнадежным. Вот почему я отношу свое вхождение в антисоветскую организацию с 1935 года.

Вопрос: Кому об этом разговоре вы говорили?

Ответ: Разговор с Муравьевым относительно моего вступления в антисоветскую организацию я сохранил в тайне. Когда я дал согласие Малянтовичу П.Н. вступить в организацию, он объяснил мне, что эта организация выросла из остатков «общественной группы» и до 1925–1926 гг. преследовала лишь чисто профессионально-адвокатские задачи.

Однако в последующие годы и особенно после поездки Тагера за границу в 1931 году и его информации о настроении заграничных общественных кругов у Малянтовича П.Н. и его ближайших соучастников по организации было принято решение сохранить организацию как ядро будущих политических группировок, которому еще придется сыграть роль в случае изменения режима в СССР.

Кроме нашей организации в среде адвокатуры, как информировал меня Малянтович, есть одна еще организация из бывших кадетов, возглавляемая Мандельштамом и Овчинниковым.

Вопрос: Из кого состояла антисоветская организация, членом которой вы были?

Ответ: Наша организация преимущественно состояла из бывших меньшевиков.

Вопрос: Между антисоветскими организациями, возглавляемыми Малянтовичем и Мандельштамом, была связь?

Ответ: По словам Малянтовича, организация, возглавляемая Мандельштамом и Овчинниковым, по своим программным установкам была близка к нашей организации, и он, Малянтович, доказывал необходимость не только связи, но и слияния с кадетской организацией, как приемлющей нашу программу. Тем более, говорил Малянтович, что его правые друзья считают блок допустимым. Ввиду того что в организации по вопросу слияния с кадетами были разногласия, сошлись на компромиссе: вопрос о полном слиянии оставить открытым до поездки Тагера, участника нашей организации, за границу и выяснения позиции кадетского эмигрантского центра, а также и взаимоотношений, которые существуют у зарубежных меньшевиков с кадетами. До этого же решили работать с кадетской организацией в контакте, для чего в центр новой организации вошли руководители кадетской организации Мандельштам и Овчинников.

Таким образом руководство нашей организацией составили: П.Н. Малянтович, В. Малянтович, Долматовский, Тагер и я – Денике.

<…>

Вопрос: Каково конкретно ваше участие в этой организации?

Ответ: После того как я дал согласие Малянтовичу П.Н. на вступление в организацию, я был сразу включен в руководящий состав организации. Объясняю я это тем, что Малянтович доверял мне и ценил меня, как он выражался, «человека с хорошей головой и ясными политическими мыслями»… Как я уже показал выше, наша организация связана через Малянтовича с правыми, Томским и некоторыми другими лицами из лагеря правых, фамилии которых Малянтович П.Н. не называл, да я ими особенно и не интересовался, т. к. имя Томского было для меня достаточно авторитетным.

П.Н. Малянтович систематически информировал членов нашей руководящей группы о намерениях правых. Смысл его информации сводился к тому, что правые, находясь во главе всех оппозиционных течений в партии, имеют обширную организацию, связанную с влиятельными военными кругами и крупными работниками НКВД (имен Малянтович не называл). С помощью этих сил они намерены совершить государственный переворот насильственными методами, не исключая вооруженной борьбы и террора, и создать свое правительство с привлечением в его состав на началах коалиции представителей правых партий, что для них важно по соображением внешнеполитического порядка. Таким образом с методами насильственного изменения существующего строя и с террором как с методом борьбы наша организация была целиком согласна.

Вопрос: Что вам известно о закордонных связях антисоветской организации?

Ответ: Как я уже показал выше, кроме связи с правыми и кадетами наша организация ставила себе целью связаться с нашими политическими единомышленниками за рубежом. Для этого мы считали крайне важным устроить поездку за границу кого-либо из руководителей нашей организации. Таким человеком, который мог надеяться попасть за границу, был А.С. Тагер – один из активных членов нашей антисоветской организации, т. к. у него был для этого предлог – собирание материалов для его работы о деле Дрейфуса. Он надеялся с помощью Н.В. Крыленко, который ему очень благоволил, получить разрешение на поездку в Париж.

Этой поездке Тагера за границу мы придавали большое значение. Основной задачей этой поездки было установление связи с заграничными меньшевиками и эсерами. В частности, Малянтович ставил задачу организации связи с А.Ф. Керенским, я же к этому относился отрицательно, считая, что подлинные вожди эсеров не Керенский, а Чернов В.Н.^[306] и его единомышленники. Малянтович же возражал, заявляя, что зарубежные эсеры также объединились и, по его сведениям, прежняя фракционная борьба между ними изжита. Нами ставилась также задача организации связи с кадетскими кругами через В.А. Маклакова и информация всех этих эмигрантских кругов о программе нашей организации и ее дальнейшей деятельности.

<…>

Процесс над Зиновьевым, Каменевым и над троцкистским параллельным центром вызвал у меня опасения относительно возможного провала и нашей организации.

Я настоятельно требовал от Малянтовича выяснить у правых, что все это значит, т. е. трусливое поведение героев этих процессов. В связи с самоубийством Томского Малянтович некоторое время не мог получить никакой информации. Лишь спустя некоторое время он сообщил мне, что ему удалось установить связь с одним из видных участников правых, который заверил Малянтовича в том, что разгром зиновьевцев и троцкистов и их провалы не затронули правых.

После второго процесса над «Параллельным центром» и выяснившихся на процессе связей нашей организации с правыми, как и после первого процесса, Малянтович снова давал такую же успокоительную информацию. По информации Малянтовича связь нашей организации с правыми порвалась в 1937 году помимо нашей воли и желания, т. к. его, Малянтовича, информатор от правых выехал куда-то из Москвы, я же подозревал, что он арестован.

Все же свою организацию решили мы не распускать, а добиваться установления связи с заграницей, и лишь после выяснения точки зрения зарубежных кругов решать – что делать с организацией, распускать ли ее или же вырабатывать новые формы борьбы с советской властью.

Допросил: Иванов

Верно: Графский

13/II-39.

л. д. 121-134

Выписка из протокола допроса

Тагера А.С.

от 15/VII-38 г.

<…>

Вопрос: Какой же характер носила Ваша беседа?

Ответ:.Вопрос, непосредственно интересовавший Муравьева, сводился к следующему: он сообщил мне, что в Москве существует нелегальная антисоветская организация, во главе которой стоят: он – Муравьев, затем П.Н. Малянтович и М.Л. Мандельштам, что организация эта исходит из вероятности неудачи осуществления планов индустриализации и коллективизации и ориентируется на внутрипартийную борьбу и возможную в связи с этим коренную перемену в политике.

Со слов Муравьева и впоследствии Малянтовича у меня получилось отчетливое представление, что в эту организацию преимущественно привлечены работники адвокатуры. По своему политическому характеру организация объединяла лиц меньшевистско-кадетского толка.

Вопрос: Теперь расскажите подробней, о чем Вы должны были информировать Маклакова.

Ответ: Муравьев мне дал указание по приезде в Париж установить связь с Маклаковым и передать ему, что наша нелегальная организация продолжает благополучно существовать и что во главе ее остались: Муравьев, Малянтович и Мандельштам. И, как я уже показал ранее, выяснить отношение различных французских политических группировок к процессам, происходящим внутри СССР, а также на какие из них (группировок) можно рассчитывать в смысле получения помощи в борьбе с большевистской диктатурой.

Вопрос: Какие политические предпосылки вызывали создание Вашей антисоветской организации?

Ответ: Муравьев и Малянтович, как инициаторы создания этой антисоветской организации, говоря о политических предпосылках, вызвавших ее создание, сводили их к следующему: с 1928 года начато было осуществление первого пятилетнего плана индустриализации страны, требовавшее очень большого напряжения и связанные с этим весьма значительные трудности. К этому присоединилось в конце 1929 года проведение плана коллективизации сельского хозяйства, что потребовало еще большего напряжения и было связано с самостоятельными трудностями, независимо от трудностей процесса индустриализации. В вопросе о коллективизации сельского хозяйства и Муравьев и Малянтович подчеркивали, что еще большее значение, чем трудности чисто экономические, имеют трудности политические, связанные с поставленной задачей быстрой ликвидации кулачества и с тем сопротивлением, которое кулачество оказывает. Поэтому Муравьев и Малянтович делали ставку на неудачу осуществления как одного, так и другого планов, что должно было, по их мнению, привести к коренному изменению политики партии. В связи с этим приобретал особое значение факт внутрипартийной борьбы, дальнейший ход которой находился, по мнению Муравьева и Малянтовича, в тесной связи с перспективами и возможностями осуществления или неосуществления указанных народно-хозяйственных планов. Такая политическая оценка Муравьевым и Малянтовичем привела к активной деятельности по консолидации антисоветских элементов и к созданию контрреволюционной организации, поставившей своей задачей борьбу с Советской властью за реставрацию капиталистических отношений в стране.

<…>

Я осведомил Маклакова о том, что антисоветская организация, о которой ему известно, продолжает существовать и во главе ее находятся Муравьев, Малянтович и Мандельштам.

Вопрос: Сообщите, в связи с чем у Вас произошла встреча с профессором Ланжевеном^[307]?

Ответ: Я должен признать, что, помимо поручения, которое было дано мне Муравьевым, перед отъездом в Париж я имел еще поручение от П.Н. Малянтовича.

Вопрос: Какое именно поручение Вам дал Малянтович?

Ответ: Вскоре после моей беседы с Муравьевым со мной имел беседу Малянтович, который поручил мне найти возможность для беседы с профессором Ланжевеном, являющимся председателем Общества друзей СССР. Задачей этой встречи с Ланжевеном должна была явиться попытка подорвать у Ланжевена доверие к СССР, вселив в него скепсис в вопросе экономических и научных успехов СССР.

Вопрос: Расскажите подробней об этом поручении Малянтовича.

Ответ: Излагая свое поручение, Малянтович поручил мне, добившись беседы с Ланжевеном, начать с того, чтобы прежде всего поставить Ланжевена в известность о том, что предполагаемый приезд в Париж академика Иоффе^[308] несколько задержится. Это поручение было до известной степени лишь поводом для беседы. Действительная же сторона была иной. Малянтович просил меня осведомить Ланжевена о том, что ряд крупных ученых в СССР не верит в прочные и крупные успехи советской науки, что такое неверие заставляет людей в практической области переходить даже на путь вредительства, что такие ученые со своих научных позиций не верят в темпы и достижения в области индустриализации, что имеются серьезные предположения о предстоящей неудаче плана индустриализации и коллективизации и что в связи с этим в СССР образовалась антисоветская организация, которая ставит своей задачей создание в России буржуазно-демократического государства. В качестве крупного ученого, не верящего ни в успехи советской науки, ни в успешность прикладного применения ее к нуждам промышленности, Малянтович просил назвать Ланжевену имя академика Иоффе. В беседе со мной Малянтович не назвал мне прямо Иоффе участником организации, но весь разговор с сопоставлением предложения Малянтовича осведомить Ланжевена о существовании антисоветской организации в СССР и ее предпосылках, предложение назвать Иоффе в качестве ученого, не верящего в советское строительство, с одновременным предложением предупредить Ланжевена о запоздании приезда Иоффе в Париж заставили меня сделать вывод о том, что и академик Иоффе является членом антисоветской организации, может быть, нашей, а скорей всего, другой, аналогичной и связанной с нашей организацией. И другой вывод я сделал из той же беседы. Моя беседа с Ланжевеном должна была иметь предварительный характер. Основную же беседу с материалами в руках должен был осуществить именно Иоффе.

Вопрос: Таким образом, цель Вашей беседы по поручению Малянтовича с Ланжевеном заключалась в том, чтобы подорвать его доверие к Советскому Союзу, как председателя Французского Общества Друзей Советского Союза?

Ответ: Да, характер поручения Малянтовича был именно таков, и в этом духе я вел беседу с Ланжевеном.

Из дальнейшей беседы с Маклаковым мне стало ясно, что мне прямо не сказал перед моим отъездом из Москвы Муравьев. Если Муравьев и Малянтович создали и возглавили антисоветскую организацию в Москве, то Маклаков, как он мне сообщил, был их заграничным представителем и держал связь с французскими политическими кругами.

<…>

Вопрос: Кого из руководителей Вашей организации Вы информировали о Ваших переговорах в Париже?

Ответ: По возвращении в Москву о моих встречах с Маклаковым, Ланжевеном и Жаком Кайзером^[309] я сообщил руководителям нашей организации Муравьеву, Малянтовичу и Мандельштаму.

Вопрос: Вы их об этом информировали совместно или каким другим путем?

Ответ: По возвращении из [Парижа] я заехал на квартиру к Муравьеву и обо всем его подробно информировал. Вскоре, к концу беседы, пришли Малянтович и Мандельштам, которые были посвящены Муравьевым в ту информацию, которую я ему сделал. Здесь же я сообщил о том, что по заявлению Маклакова все затронутые и Мандельштаму мною вопросы превосходно известны Мандельштаму, который, по словам Маклакова, имел личные связи с французскими политиками, которые его хорошо знают, и что Маклаков в дальнейшем будет сноситься с Мандельштамом. Мандельштам этого не оспаривал и против этого не возражал. Было решено, что Мандельштам представит по вопросам дальнейшей связи с Маклаковым свои соображения.

Руководители организации, как мне высказали это одинаково и Муравьев и Малянтович, исходили в своем политическом анализе из предстоящей неудачи как плана индустриализации, так и плана коллективизации страны. При этом как Муравьев, так и Малянтович в своем анализе ссылались нередко на различные касающиеся народного хозяйства данные, которые либо вообще не были опубликованы в печати, либо публиковались, но значительно позже того момента, когда они были уже в распоряжении Муравьева и Малянтовича. Можно догадываться о том, что эти данные они получали от кого-либо из крупных работников советского и партийного аппарата, ибо и у того и у другого среди этих работников было значительное количество близких им людей, которых они в дореволюционное время защищали по политическим процессам.

Предстоящая, по мнению Муравьева и Малянтовича, народно-хозяйственная неудача, как в области промышленности, так и в области сельского хозяйства, должна была вызвать коренное изменение политики партии. Именно в этой связи ими обоими оценивалась внутрипартийная борьба.

Итак, на почве серьезной народно-хозяйственной неудачи и связанной с этим внутрипартийной борьбы, изменение политики партии, которое, с точки зрения Муравьева и Малянтовича, и могло быть изменением только в сторону принципов Февральской революции, т. е. по пути организации буржуазно-демократического государства.

Рассказывая об этой программе, логичный и методический Малянтович констатировал, что такой переход на буржуазно-демократические рельсы вряд ли возможно осуществить «одним махом». Поясняя свою мысль, он иллюстрировал ее таким сравнением. «Есть, – говорил он, – такая точка зрения, что можно от капитализма постепенно перейти к социализму. А мы должны стать на аналогичную, но противоположную по своему содержанию точку зрения, постепенный и последовательный переход с рельс советского государства на рельсы государства буржуазно-демократического. Какова будет конкретно эта последовательность и насколько может быть осуществлена постепенность перехода – будет определяться комбинацией политических фактов и факторов, конкретной политической ситуацией в тот или иной момент».

Ставя перед собой задачу организации буржуазно-демократического государства, Муравьев и Малянтович должны были, конечно, хотя бы в общих чертах иметь в своей программе те или иные программные предположения по основным вопросам – промышленности, сельскому хозяйству, труду и т. д.

Вопрос: Из кого состояла Ваша антисоветская организация, какие круги она объединяла?

Ответ: Организация, созданная Муравьевым и Малянтовичем, объединяла преимущественно московских адвокатов.

С точки зрения политических категорий Муравьева и Малянтовича ставили своей задачей объединить вокруг себя тех адвокатов, которые примыкали в прошлом к меньшевистским и кадетским кругам. А так как ни Муравьев, ни Малянтович сами никогда к кадетам не принадлежали, то рассчитывать на привлечение кадетских кадров можно было не иначе, как расширив состав руководства организации. В этих целях к руководству организации ими были привлечены сначала Мандельштам Михаил Львович, а затем Овчинников Борис Михайлович (оба в свое время были членами Центрального Комитета кадетов). Так образовалась руководящая в организации четверка – Муравьев, Малянтович, Мандельштам и Овчинников. Из этих четырех лиц я имел организационные связи только с Муравьевым и Малянтовичем. Оба были очень властными людьми и весьма мало склонны были передоверять другим то, что могли сделать сами. О лицах, привлеченных ими в организацию, я узнавал разновременно от них же.

Вопрос: Кто Вам известен из участников Вашей антисоветской организации?

Ответ: Наиболее политически близким к П.Н. Малянтовичу был его брат Владимир Николаевич Малянтович – в прошлом активный меньшевик, в Февральский период был одно время товарищем министра почт и телеграфов.

И П.Н. Малянтович, и Н.К. Муравьев весьма ценили В.Н. Малянтовича и как организатора, и как политика. Поэтому, если В.Н. Малянтович и не был формально членом руководящей четверки, то наиболее близким к ней человеком был несомненно он. Далее идут два человека, связанные как с обоими Малянтовичами, так и с Муравьевым долголетней адвокатской работой вообще и еще по кружку политических защитников в частности, и адвокатский стаж эти два лица начинали, вероятно, одновременно с Малянтовичем и Муравьевым – это Лидов Петр Петрович и Вознесенский Александр Николаевич^[310]. В них, в частности, Малянтович ценил их организационные способности и административный опыт, поскольку во время Февральской революции они были в Москве комиссарами Московского градоначальства и организовывали милицию вместо дореволюционной полиции. Затем как участники организации мне известны: Корякин Гавриил Львович, Корженевский Петр Иванович ^[311] и Александр Александрович Иогансен^[312] – люди, близкие, главным образом, к Муравьеву не только по деловой судебной работе, но лично – дружески близкие.

Помимо перечисленных выше, Муравьевым и Малянтовичем мне назвались в разное время как участники организации: Либсон Яков Николаевич, Зорохович Юрий Исаакович, Рязанский Абрам Моисеевич, Гольдман Михаил Юрьевич, Меерович Максим Исидорович, Пинес Исаак Георгиевич, Вавин Николай Григорьевич, Сапгир Иосиф Яковлевич, Денике Всеволод Петрович, Долматовский Арон Моисеевич, Коммодов Николай Васильевич^[313].

Вопрос: Кого Вы лично вовлекли в Вашу нелегальную антисоветскую организацию?

Ответ: Благодаря тому, во-первых, что и Муравьев, и Малянтович великолепно знали московских адвокатов, во-вторых же, именно они пользовались среди них особым авторитетом, они особенно дорожили тем, чтобы переговоры о привлечении в организацию велись лично ими. При этих условиях участие других лиц в привлечении членов организации могло состоять в том, чтобы ту или иную кандидатуру им подсказывать. Я лично никого не вовлекал, но предложил привлечь Коммодова и Денике. На упоминание мною фамилии Коммодова Малянтович ответил, что этого «хитрого поповича» хорошо было бы получить, к тому же он сейчас адвокат с наибольшей практикой и наибольшими связями. Через некоторое время Малянтович мне сообщил, что с Коммодовым он имел беседу и что получил от него согласие войти в организацию.

Денике человек скрытный и молчаливый. С ним легко было говорить Муравьеву, у которого установились с Денике отношения через покойного адвоката Патушинского (и Денике и Патушинский из Сибири). Денике, как говорил мне Муравьев, на предложение его войти в организацию согласился. Обе эти беседы – и с Коммодовым и с Денике – у Малянтовича и Муравьева были примерно в 1933 году.

Вопрос: Какова же была в таком случае Ваша роль в организации?

Ответ: Правильно формулировать мое положение в организации можно так, что я состоял в ее активе. Это значит прежде всего, что я выполнял те или иные поручения, которые давались мне руководителями организации, главным образом Муравьевым, иногда Малянтовичем, так, ими была использована моя поездка в Париж, о чем я уже дал подробные показания; далее я представил в 1933 году руководству организации в лице Муравьева и Малянтовича свои соображения о внешнеполитической ориентации в связи с гитлеризацией Германии.

<…>

При работе над своей монографией о царской России и деле Бейлиса я получил разрешение ознакомиться с книгой Гитлера «Моя борьба» («Мейн Кампф»). Муравьев и Малянтович попросили меня изложить свои соображения по вопросу о внешнеполитической ориентации, поскольку в Европе произошли серьезные изменения. Я этот вопрос продумал и свои соображения изложил Муравьеву и Малянтовичу. Должен был при этом присутствовать еще Мандельштам, но он почему-то не пришел.

<…>

Наконец, несомненные связи были у Малянтовича и Муравьева с некоторыми руководителями правых, ведущих внутрипартийную борьбу. Эту связь осуществлял Муравьев при помощи Томского, с которым он был связан с дореволюционных лет (Муравьев защищал Томского в царском суде) и сохранил с ним связи и после революции. Эта связь нужна была, во-первых, для получения интересовавших руководителей организации сведений о состоянии различных участков народного хозяйства. Для этого Томский был очень подходящим человеком в связи с тем, что много лет стоял во главе ВЦСПС. И действительно, у Муравьева и Малянтовича нередко были сведения, которых ни в общей, ни в специальной печати не было. В письменном виде, т. е. в виде докладов, записок, отчетов, этих данных не видел, но в словесных беседах эти сведения использовались. Получая эти сведения в сыром, так сказать, виде, Муравьев и Малянтович, насколько можно было их понять, давали свои политические заключения и соображения. Эту работу они целиком производили лично.

Что касается места, где Малянтович и Муравьев встречались с членами организации, то чаще всего это была квартира Муравьева, реже квартира Малянтовича.

Наконец, Малянтович все более и более делал местом антисоветских встреч тот коллектив защитников, в котором он работал – коллектив Свердловского района (ранее Октябрьский район), заведующий там был И.Т. Пинес, туда же перешел Денике. После ареста Малянтовича туда перешел Коммодов.

<…>

Допросили:

Нач. 3-го отд. 3-го управления НКВД СССР ст. майор госуд. безопасности Радзивиловский^[314]Нач. отделения 3 отдела 3 управления НКВД СССР ст. лейтенант госуд. безопасности Сюганов^[315]

Верно: Графский

л. д. 139-154

Протокол очной ставки между арестованными Денике В.П. и Малянтовичем П.Н.

15 января 1939 г.

Вопрос Денике: Денике, знаете ли Вы рядом сидящего гр-на?

Ответ: Знаю. Это Павел Николаевич Малянтович.

Вопрос Денике: Каковы Ваши отношения с Малянтовичем?

Ответ: С П.Н. Малянтовичем у меня отношения были хорошие, не близкие, но хорошие профессион. – деловые.

Вопрос Малянтовичу: Знаете ли Вы сидящего напротив Вас гр-на?

Ответ: Знаю. Это Всеволод Петрович Денике. Мой товарищ по коллегии защитников и по коллективу.

Вопрос Малянтовичу: Каковы Ваши взаимоотношения с Денике?

Ответ: Мои отношения с Денике были всегда хорошие, как по коллективу защитников, так и в судах. Отношений близких между нами не было. Друг у друга мы на дому не бывали.

Вопрос Денике: Расскажите подробно, к какой политической партии Вы принадлежали?

Ответ: С 1917 по 1920 г. я был членом партии РСДРП меньшевиков. В дальнейшем я к политическим партиям не принадлежал.

Вопрос Денике: А к какой партии принадлежал Малянтович Павел Николаевич?

Ответ: Наверное не знаю, но слышал, что П.Н. Малянтович в дореволюционное время был близок к соц. демократии, хотя официально членом партии не был. К какому течению он примыкал, я не знаю.

Вопрос Денике: К какой политической партии Малянтович примыкал в 1917 году?

Ответ: Поскольку Малянтович был министром юстиции Временного правительства, очевидно, он был близок к меньшевикам.

Вопрос Денике: Каковы Ваши отношения с Малянтовичем по совместной Вашей к/р деятельности?

Ответ: В начале 1935 г. я был завербован Малянтовичем Павлом Николаевичем в состав к/р организации и, по его словам, включен в руководящую группу этой организации.

Вопрос Денике: Расскажите подробнее, при каких обстоятельствах Вас Малянтович вовлек в эту меньшевистскую организацию.

Ответ: В начале 1935 г. в помещении Свердловского коллектива защитников я имел с П.Н. Малянтовичем несколько разговоров на политические темы. Причем Малянтович спросил у меня, как я расцениваю факт убийства С.М. Кирова. Я отвечал, что к факту убийства я отношусь отрицательно, но считаю его симптомом глубокого разложения в среде коммунистической партии, последствия которого трудно предвидеть. При этом я отметил однако же, что зиновьевцы – вероятные виновники этого теракта – представляются мне группировкой беспринципной, не имеющей политического будущего.

Малянтович высказывался в том смысле, что по имеющейся у него информации из совершенно достоверных источников в правящих кругах ВКП(б), назревает глубокий кризис, который неминуемо приведет к внутрипартийному перевороту. Причем в настоящее время все оппозиционные течения в партии фактически приняли платформу правых и идеологически возглавляются последними. В одной из бесед Малянтович П.Н. мне сообщил, что в среде коллегии защитников существует антисоветская группировка, состоящая главным образом из бывших меньшевиков, и предложил мне примкнуть к этой организации. Я ответил, что я считаю всякую борьбу с сов. властью абсолютно безнадежной и единственную возможность в изменении существующего положения вижу лишь в случае внутрипартийного переворота, к каковому мы, как не связанные с партией, не можем иметь никакого отношения. Малянтович, не оспаривая моей оценки положения, возразил мне, что правые сами ищут союзников и за пределами ВКП(б), т. к. для них политически крайне важно, чтобы при осуществлении замышляемого ими переворота они могли привлечь к участию в будущем правительстве представителей других политических течений, чтобы в глазах мирового общественного мнения замышляемый ими переворот не был истолкован как акт беспринципной борьбы за власть в рядах ВКП(б), что представляется им крайне важным, т. к. новому прав-ству придется действовать в исключительно сложной международной обстановке.

Поэтому Малянтович пояснил, что группировка, о которой идет речь, через него лично связана с одним из лидеров правых, которые считают существование нашей группировки политически необходимым. Я поинтересовался, насколько серьезны и политически ответственны те лица, от которых Малянтович имеет сведения об установке правых по данному вопросу Во время одного из разговоров Малянтович мне сообщил, что лицо, с которым он связан, – это Томский, при этом он предупредил меня, что это должно быть сохранено в абсолютной тайне.

Соображения Малянтовича показались мне убедительными, и я дал согласие на вступление в организацию и участие в руководящей работе.

Вопрос к арест. Малянтовичу П.Н.: Подтверждаете ли Вы показания Денике?

Ответ: Нет, не подтверждаю. Ни в какую контрреволюционную организацию я Денике не вербовал, и всегда он на меня производил впечатление, что если бы кто-либо сделал такую попытку – завербовать его в к/р организацию, – то успеха не имел бы, потому что я всегда считал его честным советским гражданином. И сам я, как я это утверждаю все время и по сей день, – ни в какой к/р организации не состоял не только в качестве руководителя ее, но и просто члена.

Разговор свой с Денике по поводу убийства С.М. Кирова в 1935 г. я, как и с другими, в точности не помню, но одно только помню хорошо, – не говорил, что будто бы у меня имеются сведения из достоверного источника (партийного), что внутри партии создается раскол и правые недовольны существующим режимом, причем я никогда не называл Денике фамилии Томского, с которым никогда не был знаком и не виделся. С правыми членами партии я не только не был знаком, но и не знал их личного состава.

Вопрос Денике. Настаиваете ли Вы на своих показаниях? Ответ: Данные мною показания подтверждаю.

Вопрос Денике: С какого времени существовала к/р меньшевистская организация и кто ею руководил?

Ответ: Точно время возникновения этой организации мне неизвестно, по рассказам Малянтовича, организация сформировалась за несколько лет до моего вступления путем постепенного перерождения в политическую группу так называемой «общественной группы», возникшей в рядах московской адвокатуры в 1922 г. и существовавшей первоначально совершенно открыто – легально – и преследовавшей лишь профессионально-общественные цели. Как и когда совершилось это перерождение, мне Малянтович не рассказывал, и я его об этом не расспрашивал.

За время моего пребывания в организации, т. е. с начала 1935 г., по информации Малянтовича в руководящую группу входили: он, П.Н. Малянтович, его брат Владимир Николаевич Малянтович, Тагер Александр Семенович и Долматовский Арон Моисеевич. Я, по заявлению Малянтовича, также был включен в состав руководящей группы. Лично я имел связь в основном с П.Н. Малянтовичем и отдельные случайные разговоры с Тагером, с остальными названными лицами я по делам организации связи не имел.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли Вы показания Денике?

Ответ: Нет, не подтверждаю. Общественная группа в коллегии защитников, о которой Денике говорит, умерла естественной смертью – за ненадобностью, потому что организация коллегии защитников и коллективы сполна удовлетворяли все профессионально-общественные потребности сов. адвокатуры. Так как никакой к/р организации не было, то, естественно, не существовало и руководящего центра, и я в нем, как и в самой организации, не мог состоять и не состоял.

Вопрос Денике: Настаиваете ли Вы, что руководителем Вашей меньшевистской организации являлся П.Н. Малянтович?

Ответ: Только что данные мною показания я подтверждаю.

Вопрос Денике: Кого из участников Вашей меньшевистской организации называл Вам Малянтович, кроме указанных Вами как руководителей Малянтовича В.Н., Тагера и Долматовского?

Ответ: При разговоре с Малянтовичем о вербовке в организацию из числа бывших меньшевиков или близких к ним идеологически людей я перечислил известных мне, состоявших в коллегии защитников, бывших меньшевиков: Александра Борисовича Заходера^[316], Юрия Исааковича Зороховича, Михаила Юрьевича Гольдмана^[317], Мееровича Максима Исидоровича, Хинтибидзе Парфена Николаевича, Ахтямова Ибрагима Абусугутовича^[318].

Малянтович мне сказал, что названные мне лица уже входят в состав организации и вербовать их надобности нет. Кроме того, по разным поводам Малянтович называл мне как членов организации отдельных близких ему по адвокатуре людей. Припоминаю имена: Лидова Петра Петровича, Смирнова Александра Александровича, Вознесенского Александра Николаевича, Райхлина Льва Александровича^[319], Белорусова Алексея Александровича^[320].

Вопрос Малянтовичу: Называли ли Вы Денике перечисленных им участников Вашей меньшевистской организации?

Ответ: Нет, не называл, потому что и организации не существовало, следовательно, и ее соучастников. Показание Денике – неправда.

Вопрос Денике. Правильно ли говорит на допросе Малянтович? И подтверждаете ли Вы свои показания об участниках организации?

Ответ: Данные показания я подтверждаю. Следовательно, показания Малянтовича считаю неправильными и ложными.

Вопрос Денике: С какими к/р формированиями, кроме правых, Ваша меньшевистская организация блокировала свою антисоветскую работу?

Ответ: Через несколько месяцев после моего вступления в организацию П.Н. Малянтович мне сообщил, что в коллегии защитников существует антисоветская группа, состоящая из бывших кадетов и идеологически близких им людей, возглавляемая Михаилом Львовичем Мандельштамом и Борисом Михайловичем Овчинниковым, что политические установки этой группы близки с нашими, что он и др. члены руководства, с которыми он уже беседовал по этому вопросу, считают целесообразным слияние обеих организаций. Я высказался по этому вопросу отрицательно, аргументируя тем, что кадеты своей ролью в период гражданской войны и при белых правительствах Колчака и Деникина заслужили себе величайшую ненависть трудящихся масс и всякая близость к ним может безнадежно скомпрометировать нашу организацию, к тому же, по моим представлениям, кадеты до сих пор мечтают о возвращении земель и фабрик бывш. собственникам, что представляется мне политическим безумием.

На это Малянтович мне возразил, что политически кадеты сильно эволюционировали и в основном принимают нашу платформу и что правые считают привлечение кадетов крайне желательным. В конечном счете мы договорились на том, что с кадетской группой устанавливается блок на базе принятия ими нашей платформы с тем, что вопрос о слиянии будет окончательно разрешен тогда, когда мы сможем установить непосредственную связь с заграничными центрами меньшевиков и кадетов.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли Вы показания Денике о блокировании Вашей меньшевистской организации с кадетской организацией? Когда был установлен этот блок и с кем персонально велись разговоры об этом блоке?

Ответ: Нет, не подтверждаю, – отрицаю его категорически. Никакого блока с кадетской организацией не было уже по одному тому, как я уже сказал, что ни в какой организации я не состоял и менее всего мог блокироваться с кадетами, с которыми ничего общего не имел, в частности с Овчинниковым и Мандельштамом.

Вопрос Денике: Настаиваете ли Вы на своих показаниях о блоке Вашей меньшевистской организации с кадетами?

Ответ: Данные мною по этому вопросу показания подтверждаю.

Вопрос Денике: Была ли установлена организационная связь Вашей меньшевистской организации с заграничным центром меньшевиков и кадетов?

Ответ: Я считаю, что связи с заграничными центрами меньшевиков и кадетов нам установить не удалось, т. к. намечавшаяся для этой цели поездка Тагера за границу не состоялась.

Вопрос Денике: А какие были предприняты шаги к установлению организационной связи с заграницей?

Ответ: Тагер неоднократно информировал нас в течение 1935, 1936 гг. и начале 1937 г., что он твердо рассчитывает получить заграничную командировку в Париж для собирания материалов к начатой им научной работе о деле Дрейфуса, на эту командировку Тагера мы рассчитывали, и никаких других организационных мероприятий в этой области мне неизвестно.

Вопрос Денике: А разве разговоров у Вас с Малянтовичем об установлении организационной связи с заграничным центром меньшевиков и эсеров не было?

Ответ: За исключением разговоров, связанных с предполагаемой поездкой Тагера за границу, – не было.

Вопрос Денике: А при поездке за границу Тагера с кем Ваша организация предполагала установить организационную связь с заграничным центром меньшевиков и эсеров?

Ответ: Мы предполагали, что Тагер должен прежде всего связаться с заграничной делегацией РСДРП меньшевиков и от них получить уже указания, с какими политическими деятелями других направлений ему надлежит вступить в переговоры. Кроме того, Малянтович считал полезным, чтобы Тагер увиделся и переговорил с лично ему известными политическими деятелями, в том числе с Керенским и Маклаковым.

Вопрос Денике: Уточните, Денике, в присутствии кого неоднократно, как Вы говорите, информировал Тагер Вас о предполагаемой его командировке за границу и через кого эта командировка должна была быть оформлена?

Ответ: О командировке Тагера за границу мне говорил Малянтович. Кроме того, два или три раза, при встречах, я сам спрашивал об этом Тагера и всегда получал от него заверения, что командировка в принципе разрешена и лишь задерживается по различным случайным причинам. Командировка должна была быть оформлена через Николая Васильевича Крыленко – наркома юстиции, как лица, возглавлявшего научно-исследовательскую работу в области права.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли Вы показания Денике о попытках установления организационной связи с заграничным центром меньшевиков и эсеров и о предполагаемой посылке с этими заданиями за границу участника Вашей организации Тагера?

Ответ: Нет, не подтверждаю, ибо, как я уже сказал, никакой такой организации, о которой показывает Денике, не существовало, и я в ней не состоял и потому не мог, естественно, устанавливать связь ее с заграничными центрами эсеров и меньшевиков. Я знал, это было широко известно, что Тагер хлопочет о заграничной командировке для научного обследования материалов по делу Дрейфуса, слышал я это и от него, но никаких поручений ему, о которых показывает Денике, я не давал.

Вопрос Денике: Правильно ли говорит Малянтович?

Ответ: Данные мною показания подтверждаю, следовательно, считаю показания Малянтовича неправильными и ложными.

<…>

Вопрос Денике: С кем Малянтович контактировал работу Вашей меньшевистской организации после самоубийства Томского?

Ответ: Лицо, с которым был связан после самоубийства Томского Малянтович, – мне неизвестно.

Вопрос Денике: Были ли у вас с Малянтовичем разговоры о дальнейшей связи с правыми после самоубийства Томского?

Ответ: Приблизительно через месяц после самоубийства Томского Малянтович мне сообщил, что связь с правыми восстановлена, но лица, с которым он связан, не называл, и я его об этом не спрашивал. Основываясь на своей информации, Малянтович сказал, что арестами, имевшими место в связи с процессами зиновьевцев, организация правых серьезно не задета, что наши отношения с правыми остаются неизменными.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли Вы показания Денике в отношении установления организационной связи с правыми после самоубийства Томского, с которыми Вы были связаны? С кем именно с правыми после Томского Вы восстановили связь?

Ответ: Показания Денике отрицаю. Никакой связи с правыми у меня не было ни до смерти Томского, ни после его смерти. С самим Томским я даже знаком не был.

Вопрос Денике: Правильно ли говорит Малянтович и подтверждаете ли Вы свои показания?

Ответ: Показания свои я целиком подтверждаю, следовательно, показания Малянтовича считаю неправильными.

Вопрос Денике: Имеете ли Вы вопросы к Малянтовичу? Ответ: Вопросов к Малянтовичу не имею.

Вопрос Малянтовичу: Имеете ли Вы вопросы к Денике?

Ответ: Имею. Я прошу назвать Денике, чем конкретно занималась эта к/р меньшевистская организация.

Ответ Денике: Вербовкой новых членов в к/р организацию, антисоветской агитацией и установлением организационной связи с правыми, о которых я говорил в своих показаниях. Конечная цель этой организации в период моего в ней участия – содействие правым в осуществлении государственного переворота в тех формах, о которых я говорил в моих показаниях.

Записано с наших слов верно и нами прочитано.

Малянтович [подпись]

Денике [подпись]

Очную ставку провели: Миронович [подпись] Графский [подпись]

л. д. 155-167

Протокол очной ставки между арестованными Тагер Александром Семеновичем и Малянтовичем Павлом Николаевичем

от 16 января 1939 года

Вопрос Тагеру: Знаете ли вы напротив вас сидящего человека и каковы у вас с ним взаимоотношения?

Ответ: Да, знаю. Это Павел Николаевич Малянтович, с которым у нас никаких враждебных отношений не было.

Вопрос Малянтовичу: Знаете ли вы напротив вас сидящего человека и каковы у вас с ним отношения?

Ответ: Да. Хорошо знаю. Это Александр Семенович Тагер. Взаимоотношения у нас с ним были товарищескими, хорошими, а не только не были враждебными.

Вопрос Тагеру: Когда и кем вы были вовлечены в контрреволюционную организацию?

Ответ: Я был вовлечен в к.-р. организацию Муравьевым Николаем Константиновичем в 1931 году.

Вопрос Тагеру: Расскажите подробно: при каких обстоятельствах вы были вовлечены Муравьевым в контрреволюционную организацию?

Ответ: Осенью 1931 г. мне предстояла поездка за границу в связи с тяжелой болезнью жены, она потеряла зрение, московские окулисты отказались что-либо сделать, считая болезнь неизлечимой, сообщив при этом, что за несколько месяцев до этого один из профессоров в Вене начал в виде опытов производить оперативное лечение соответствующего заболевания, также рекомендована была консультация с парижскими окулистами. Жене дано было разрешение на поездку, и после четырех мучительных операций к осени 1931 г. было восстановлено зрение на один глаз, т. к. оперирование второго глаза заключало в себе риск для достигнутых результатов по первому глазу, то проф. Линдер потребовал моего приезда, не решаясь вопрос решать единолично. Этим была вызвана моя поездка за границу.

Узнав о предстоящей мне поездке, Муравьев выразил желание повидаться со мной. В беседе со мной он начал с того, что среди других интеллигентских групп адвокатура поставлена у нас политикой тогдашнего руководства Наркомюста в совершенно нелепое и унизительное положение, не схожее с положением других групп интеллигенции, как: врачи, инженеры.

После этого он перешел к вопросу о том, что он, Муравьев, решил объединить вокруг себя группу московских адвокатов и что эта его инициатива поддержана Павлом Николаевичем Малянтовичем, что они оба стоят на точке зрения правильности позиций февральской революции и считают, что дальнейшее развитие должно будет доказать правильность этой точки зрения. В связи с предстоящей моей поездкой за границу он просил меня повидаться от его имени с Маклаковым, сообщить ему об указанном выше объединении и поинтересоваться у него, каково отношение различных французских политических кругов к событиям, происходящим в Сов. Союзе.

Вопрос Тагеру: В этот же раз перед поездкой за границу вы поручение от Малянтовича П.Н. разве не получали?

Ответ: При встрече со мной, которая была случайной, Малянтович высказал пожелание о том, чтобы я поинтересовался по затронутым выше вопросам не только мнением Маклакова, но и мнением Керенского.

Вопрос Тагеру: А когда вам давал поручения Малянтович в отношении встречи с проф. Ланжевеном?

Ответ: Беседа о проф. Ланжевен была при той же встрече, которая указана выше. Эту часть беседы с Малянтовичем П.Н. я сохранил меньше всего, было сказано приблизительно следующее, насколько я помню: прямого поручения встретиться с Ланжевеном, которого я знал лично, мне не давалось, но было сказано, что если бы мне пришлось с ним встретиться, то чтобы я ему сообщил о том, что предполагаемая поездка в Париж академика Иоффе несколько откладывается, это сказано было мимоходом и на всякий случай.

Вопрос Тагеру: В своих показаниях от 15-го июля 1938 года вы показываете, что предполагаемая встреча с Ланжевеном должна была вестись не только об откладывании поездки Иоффе, но должна была носить и политический характер. О чем именно Малянтович П.Н. давал вам задания вести переговоры с проф. Ланжевеном?

Ответ: Этой части своих показаний я с достаточной ясностью сейчас не помню и прошу не отказать их прочесть.

Вопрос Тагеру: Зачитываются вам ваши показания от 15.VII.1938 г. по вопросу заданий Малянтовича о встрече с проф. Ланжевеном:

Ответ: Подтверждаю общий смысл данного мною показания, которое только что вы мне зачитали.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли вы показания Тагера?

Ответ: О беседе Тагера с Муравьевым осенью 1931 года, о которой он показывает, мне ничего не известно, и какое объединение московской, советской адвокатуры собирался организовать около себя Муравьев, мне тоже неизвестно. Предполагаю, что речь могла идти об улучшении в среде адвокатуры ее профессионально-общественной работы и создании для этого соответствующих организаций. О том, что Муравьев завербовал А.С. Тагер в какую-то контрреволюционную организацию и какая это была организация, я ничего не знаю и, если бы услышал об этом от кого-нибудь, отнесся бы к этому с недоверием, потому что знал Тагера как безупречного советского гражданина.

Никакого и никому поручения за границу я Тагеру не давал, в частности, не давал никакого поручения Керенскому и проф. Ланжевен. Последнего – Ланжевен – я не знал, знаком с ним не был и никакого поручения давать ему не мог, менее всего политического. Я, кроме того, уверен был до сей минуты, что, если бы я и попытался дать Тагеру какое-нибудь антисоветское, политическое поручение, то он бы мне в этом категорически отказал, по той же причине, которую я уже указал.

Вопрос Тагеру: Правду ли говорит Малянтович и подтверждаете ли вы свои показания?

Ответ: Своих показаний я не изменяю.

Вопрос Тагеру: Поручения Муравьева и Малянтовича П.Н. вы выполнили?

Ответ: Поручение Муравьева о беседе с Маклаковым исполнено. С Маклаковым до того я виделся лишь один раз в 1915 или в 1916 году – во время совместной с ним и с Муравьевым защиты в Архангельске. При встрече с Маклаковым в Париже я напомнил ему об этой встрече. Он мне вежливо ответил, что ее помнит, но достаточной уверенности в этом у меня не было.

Этим я объясняю большую сдержанность Маклакова в беседах со мной. Я передал ему пожелания Муравьева быть осведомленным о настроениях различных французских политических кругов к СССР. Я прибавил к этому, что хотел бы знать как его мнение по этому вопросу, так и мнение Керенского. Он мне ответил, что свое мнение он может мне высказать. Что же касается Керенского, то последний в длительном отъезде из Парижа, и что он, Маклаков, постарается дать возможность мне с ним увидеться, если тот вернется во Францию еще во время моего пребывания в Париже.

Характеризуя позиции различных французских политических кругов в отношении к СССР, он прежде всего отметил, что нет ни одной политической группировки, которая бы к моменту нашей беседы ставила бы перед собой в какой-либо форме интервенционистские задачи по отношению к СССР – ни среди правых французских политических партий, ни среди левых. К этому Маклаков прибавил, что, насколько он может дать свою политическую оценку положения в Европе, нужно, по его мнению, раз навсегда считать похороненным для французских политических группировок вопрос об интервенции по отношению к СССР.

Самый вопрос об отношении французских политических партий к интервенции Маклаков затронул, указывая на то, что, например, Керенский до сих пор не выбросил этих мыслей, о которых он, Маклаков, отозвался с большой резкостью как о политической химере. Перейдя к более подробному изложению своих мыслей о французских политических группировках, Маклаков свел их, коротко говоря, к следующему: на одном фланге он поставил группы правых типа Тардье^[321], позицию которых он охарактеризовал как глупую, ибо они хотят сделать вид, что СССР вовсе не существует и что можно не считаться с ним в международной политике. На противоположном фланге он ставил левые группы, руководимые Эррио^[322], который стоит на точке зрения необходимости политического сближения с СССР.

Конечно, это сближение, по трезвой оценке Маклакова, исходит не из особых принципиальных симпатий к политической программе, проводимой в Сов. Союзе, а из правильно понятых интересов Франции. Что касается его, Маклакова, личного мнения, то он является и являлся раньше сторонником франкорусского сближения, и поэтому считает правильным, в интересах обеих стран, в частности, и франко-советское сближение.

Эта беседа происходила до парламентских выборов во Франции, имевших место в мае 1932 г., когда у власти еще было правительство Тардье. Маклаков предвидел победу левых на предстоящих выборах и считал, что вслед за ней должен наступить процесс быстрого франко-советского сближения. Имея в виду политическую ситуацию, складывавшуюся в Европе, и обозначившуюся уже совершенно реально опасность прихода к власти Гитлера в Германии, Маклаков говорил, что перед этой опасностью, одинаково грозящей и Франции, и Сов. Союзу, франко-советское сближение следует приветствовать.

Что же касается беседы с Керенским, то она произошла при следующих обстоятельствах: за несколько дней до отъезда своего из Парижа я зашел попрощаться к Маклакову. Он мне сказал, что ждет к себе Керенского. Через несколько времени последний действительно приехал. Маклаков и Керенский удалились в соседнюю комнату и долго оставались там вдвоем, когда они вышли, Маклаков меня познакомил с Керенским, с которым я до того знаком не был. Керенский быстро спросил меня, состоял ли я в какой-либо из русских политических партий, и, выслушав мой отрицательный ответ, пожал плечами и сказал, что ему от Маклакова известно о моей беседе с ним и что Маклаков в курсе его, Керенского, воззрений, после этого он сказал, что он чрезвычайно спешит, и уехал. Эту странную беседу Маклаков истолковал в том смысле, что Керенский не пожелал входить в разговоры с человеком, не принимавшим участия в деятельности какой-либо из политических партий и к тому же лично ему не известным.

С Ланжевеном я встретился, осматривая научный институт, которым он руководит. Я коротко ему передал содержание беседы, которая была поручена, и из этой беседы Ланжевен заинтересовало только одно – что скоро в Париж приедет академик Иоффе, которого он считал очень крупным физиком, с которым ему, Ланжевену, весьма интересно встретиться. После этого Ланжевен вызвал одного из сотрудников и поручил ему ознакомить меня с институтом. Был ли Иоффе в Париже и виделся ли с Ланжевеном, мне неизвестно.

Вопрос Тагеру: Кого из руководителей вашей организации вы информировали о ваших разговорах в Париже?

Ответ: По возвращении моем из Парижа я рассказал о приведенных выше разговорах Муравьеву и Малянтовичу П.Н. на квартире у Муравьева. В самом конце беседы подъехал Мандельштам М.Л., которому Муравьев коротко повторил содержание разговора. Никаких решений во время этой беседы в моем присутствии не принималось. При очень кратком обмене впечатлениями для меня было ясно, что все трое присутствовавшие лица занимают определенно-выраженную франкофильскую позицию – в смысле желательности сближения с Францией. При этом надо иметь в виду, что этот разговор в Москве происходил уже тогда, когда правое правительство Тардье ушло в отставку и образовано было левое правительство Эррио, который на парламентских выборах энергично выступил за франко-советское сближение.

По тому вопросу, по которому я сообщил о различных, со слов Маклакова, точках зрения его, Маклакова, с одной стороны и Керенского с другой стороны, и Муравьев, и Мандельштам, и Малянтович считали правильной оценку, данную Маклаковым, а не Керенским.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли вы показания Тагера?

Ответ: Тагер, действительно, рассказывал о своей поездке за границу и о своих беседах там с Маклаковым, Ланжевеном и о встрече с Керенским, но в какой обстановке, я уже в точности не помню, но не имею никакого основания не доверять в этом отношении Тагеру, да оно и вероятнее всего, что – у Муравьева.

Вопрос Малянтовичу: Признаете ли вы, что эта информация со стороны Тагера – о результатах переговоров его в Париже с Маклаковым и Керенским и Ланжевеном – являлась выполнением ваших поручений?

Ответ: Нет, не признаю. Прежде всего обращаю внимание, что сам Тагер сказал, что поручение переговорить с Маклаковым дано ему было не мною, а Муравьевым. А относительно Керенского и Ланжевена я уже сказал, что поручений к ним не давал и, кроме того, с Ланжевеном я знаком не был и не мог никого к нему направлять, да и Тагер в этом своем показании не говорит, что он обращался к Ланжевену от моего имени. А с Керенским, как показывает Тагер, он и совсем не говорил.

Вопрос Тагеру: Подтверждаете ли вы вышеизложенные свои показания?

Ответ: Подтверждаю.

Вопрос Тагеру: Кто вам известен из участников вашей антисоветской организации?

Ответ: Мне известны, со слов руководителей организации, Муравьева и Малянтовича П.Н., следующие члены нашей антисоветской организации:

Малянтович П.Н., один из руководителей нашей к.-р. организации Муравьев Н.К., Мандельштам и Овичнников Б.М.

Перечисленные выше лица являлись руководящим центром нашей организации и другие: Малянтович В.Н. – родной брат Малянтовича П.Н., Лидов П.П., Вознесенский А.Н., Зорохович Юлий Исакович и другие лица, перечисленные мной на допросе 15-го января 1939 года.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли вы показания Тагера о лицах, которых он вам назвал выше и, кроме этих лиц, зачитанных еще вам из протокола допроса от 15 января 1938 года?

Ответ: Нет, не подтверждаю и утверждаю, что в этом своем показании, а равно и в других, где он говорит о своем участии в контрреволюционной организации, он ложно оговорил и самого себя.

Вопрос Тагеру: Вы настаиваете на своих показаниях?

Ответ: Данные мною показания не изменяю.

Вопрос Тагеру: Что вам известно о связях вашей а/с организации с антисоветской организацией правых?

Ответ: От Муравьева знал, что он имеет связь с Томским, более ни о каких связях не знаю.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли вы эти показания Тагера?

Ответ: Нет, не подтверждаю, Муравьев никогда ничего не говорил мне о связи своей с Томским и даже о знакомстве с ним.

Записано с наших слов верно и нам прочитано.

Малянтович [подпись] А.С. Тагер [подпись]

Очную ставку произвели: Миронович [подпись]. Графский [подпись]

л. д. 182-188

Протокол очной ставки между арестованными Долматовским Ароном Моисеевичем и Малянтовичем Павлом Николаевичем

3 февраля 1939 г.

Вопрос Долматовскому: Знаете ли напротив Вас сидящего гр-на и какие у Вас с ним были взаимоотношения?

Ответ: Да, знаю, это Павел Николаевич Малянтович. Взаимоотношения у нас были хорошие, личных счетов не было.

Вопрос Малянтовичу: Знаете ли Вы напротив Вас сидящего гр-на и какие у Вас с ним были взаимоотношения?

Ответ: Да, знаю, это Долматовский Арон Моисеевич. Взаимоотношения у нас с ним были хорошие.

Вопрос Долматовскому: В какой контрреволюционной организации и с какого времени Вы состояли?

Ответ: Я состоял в контрреволюционной организации, объединяющей меньшевиков и кадетов, с 1922 года.

Вопрос Долматовскому: Кто являлся руководителем Вашей контрреволюционной кадетско-меньшевистской организации?

Ответ: В руководящей группе контрреволюционной организации, в которой я состоял, – являлись: я, Долматовский, Постоловский Д.С., Малянтович В.Н., Малянтович П.Н., Тагер А.С., Никитин А.М., и других лиц сейчас не помню.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли Вы показания Долматовского о том, что Вы являлись руководителем антисоветской кадетской меньшевистской организации?

Ответ: Долматовский показал, что будто бы я вместе с ним и др. указанными им лицами состоял руководителем к.р. организации, которая называлась кадетско-меньшевистской. Это показание я отвергаю категорически. Ни в какой к/р организации я не состоял, не говоря уже о том, что не состоял ее руководителем ни с Долматовским, ни с кем бы то ни было другими.

Вопрос Долматовскому: Подтверждаете ли показания о том, что Малянтович П.Н. являлся одним из руководителей Вашей кадетско-меньшевистской организации?

Ответ: Подтверждаю.

Вопрос Долматовскому: Расскажите следствию, по какому вопросу в 1931 г. на квартире Тагера А.С. состоялось совещание участников Вашей а/с организации?

Ответ: В 1931 году в связи с поездкой Тагера за границу у него на квартире состоялось совещание, на котором присутствовали: Тагер А.С., Долматовский, П.Н. Малянтович, В.Н. Малянтович, Денике В.П., Вавин Н.Г, Никитин А.М., Винавер А.М. На этом совещании Тагеру дано было поручение нашей а/с организацией связаться с Маклаковым, Керенским и Тесленко – для установления организационной связи и получения соответствующих директив по развертыванию в СССР контрреволюционной деятельности.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли Вы эту часть показаний Долматовского?

Ответ: Нет, не подтверждаю. Я допускаю, что я мог быть у Тагера перед его отъездом за границу в 1931 году или в 1932 г. Но в памяти у меня, что не я у него, а он у меня был перед своим отъездом за границу с единственной целью – чтобы попрощаться. Никакого совещания, о котором показал Долматовский, к/р организации не было, ибо, как я уже показал, и самой организации не существовало, и никакого поручения Тагеру связаться с Керенским, Тесленко и Маклаковым с к/р задачами Тагеру не было дано.

Вопрос Долматовскому: Подтверждаете ли и настаиваете ли Вы на своих показаниях по поездке Тагера за границу с заданием организации, а также дополнительно к этому расскажите следствию, кому принадлежала из числа присутствующих руководящая роль по ведению этого совещания?

Ответ: Свои показания я целиком подтверждаю. Руководящая роль по части формулировки обсуждаемых вопросов и ведению самого совещания принадлежала П.Н. Малянтовичу.

Вопрос Долматовскому: Расскажите, по какому вопросу и кем было созвано совещание участников Вашей организации в 1936 году на Вашей квартире.

Ответ: В октябре 1936 года, по инициативе П.Н. Малянтовича, у меня на квартире состоялось совещание в составе: меня, Долматовского, П.Н. Малянтовича, А.М. Никитина, А.А. Плескова и В.А. Плескова^[323]. На совещании была обсуждена по сообщению П.Н. Малянтовича полученная им директива из меньшевистских центров о необходимости перехода к организации террора по отношению к руководителям партии и правительства СССР. Директива была одобрена, но решено было подвергнуть ее обсуждению ячеек организации.

Вопрос Малянтовичу: Подтверждаете ли показания Долматовского о получении Вами директивы от меньшевистского центра о террористической организации, а также о том, что по этому вопросу вы специально собирали совещание участников организации?

Ответ: Показания Долматовского не подтверждаю – никакого совещания к/р организации в квартире Долматовского я не созывал уже по одному тому, что организации таковой не существовало, в которой я состоял бы членом. Ни с каким меньшевистским центром я связан не был и о существовании его не имел понятия. Поэтому, конечно, никаких директив от него я не получал и получать не мог.

Вопрос Долматовскому: Настаиваете ли Вы на своих показаниях о том, что совещание участников организации на вашей квартире – о переходе организации к террористической деятельности – проводилось по инициативе и под руководством П.Н. Малянтовича?

Ответ: Да, настаиваю, он, Малянтович, говорит неправду.

Записано с наших слов верно и нами прочитано:

Долматовский, Малянтович [подписи] Очную ставку проводили: Миронович, Графский [подписи]

л. д. 203

[Заявление]

Следователю ГУГБ НКВД СССР т. Милицыну от арестованного Ахматова И.И.[?]^[324]содержащегося в Лефорт. тюрьме кам. № 2.

С 11 сентября по 21 октября т. г. [вероятно, 1938] я сидел в одной камере с гр. Малянтович (Павел Николаевич). За этот отрезок времени он показал себя как человек вполне антисоветский, глубоко ненавидящий все советское.

1. Касаясь произведенных арестов среди бывших членов ЦК ВКП(б), секретарей крайкомов и обкомов, работников советского аппарата и хозяйственных организаций, он, конечно, избегая договорить свою мысль до конца, все же направлял мысль своих слушателей к выводу, будто в этом проявляется что-то вроде фашизации или бонапартизации нашей страны. В этом отношении чрезвычайно характерны его как бы вскользь брошенные замечания по поводу 21 года, прошедшего с начала французской революции до первой империи: «у нас ведь тоже идет 21-й год»!

2. В своей ненависти к советскому строю он заходит вплоть до идеализации царского строя, который в своих судах будто бы обеспечивал вполне достаточно «независимость судей» и будто бы достаточно обеспечивал права обвиняемых.

3. Однажды он рассказал мне, что в его бытность министром юстиции в кабинете Керенского к нему поступило заявление о причастности Троцкого к царской охранке, что об этом заявлении он передал Керенскому («доложил»), так как сам он будто бы ничего не мог предпринимать по таким политическим делам. От кого это заявление и какие конкретно материалы, характеризующие Троцкого как сотрудника царской охранки, в нем содержались, – он будто бы не помнит, что явно непохоже на правду По этим вопросам он будто бы давал показания следствию и что его будто очень просили об этих показаниях никому не говорить.

4. По моим наблюдениям гр. Малянтович П.Н. – несомненно верующий человек. 1) Однажды, рассказывая о своих встречах с людьми в прошлом, он отметил, что они уже давно умерли (Скворцов-Степанов, Красин^[325], Ногин^[326], «Марат»^[327]), в таких характерных выражениях: «все мои друзья уже давно в другом мире».

2) Он никогда не поддерживал антирелигиозных высказываний и явно нервничал, присутствуя при них. 3) Раза три я видел его лежащим на койке с молитвенно-сложенными руками, сосредоточенным в характерном религиозном состоянии. 4) Раза два или три он как бы мимоходом, вскользь отмечал, что такой-то ученый человек (напр., Павлов) был верующим, и делал это с видимым удовлетворением. 5) Однажды! касаясь моих высказываний о происхождении человека от обезьяноподобных предков, он не утерпел и заявил, что «этого пока ни один ученый в мире еще не доказал».

5. Как-то раз, говоря о колоссальных темпах социалистического строительства, мы сравнивали Волховстрой и Днепрострой, отмечали, что будущие стройки на Волге будут еще более грандиозными. У Малянтовича при этом сорвалось такое замечание: «что они будут во много раз мощнее Днепростроя – это бесспорно, но будет ли от этого человечеству лучше или хуже – это большой вопрос».

Ив. Ахматов

л. д. 204—216

Выписка из протокола допроса арестованного Вавина Николая Григорьевича

от 16-го июля 1938 года <…>

Вопрос: Общаясь с работниками Адвокатуры, с кем из них Вы сталкивались как с людьми антисоветскими?

Ответ: На этот вопрос мне очень трудно ответить, большинство стремится себя показать советски настроенным человеком, и что он из себя в настоящем представляет – для этого конкретных данных нет. Но отдельные такие лица были. Так, я встречался с Малянтовичем Павлом Николаевичем – быв. министром Юстиции правительства Керенского…

<…>

Вопрос: Вы принимали участие на нелегальных совещаниях участников организации?

Ответ: Да, я был на нескольких нелегальных совещаниях.

Вопрос: Где происходили те совещания, на которых Вы присутствовали?

Ответ: Совещания проходили в помещении издательства [ «Право и жизнь»^[328]], затем на квартирах Трайнина и Винавера.

Вопрос: Малянтович бывал на этих совещаниях?

Ответ: Да, бывал почти на всех совещаниях.

Вопрос: К какой партии принадлежал Винавер?

Ответ: К партии народных социалистов.

Вопрос: А кто являлся представителем от кадетов в Вашей организации?

Ответ: Гернет и Котляревский ^[329].

Вопрос: А кто являлся представителем меньшевиков?

Ответ: Малянтович.

Вопрос: Откуда Вы знаете, что он являлся представителем меньшевиков?

Ответ: Мне это известно от того, что он говорил на совещании.

Вопрос: Значит, это Вам известно из того, что Вы непосредственно сталкивались с Малянтовичем по Вашей нелегальной работе в антисоветской организации?

Ответ: Да, на этих совещаниях.

Вопрос: Объясните присутствие Малянтовича на совещаниях, где собирались кадеты и народные социалисты. Чем это было вызвано?

Ответ: Желанием организовать блок.

Вопрос: Откуда Вы это знаете?

Ответ: На эту тему говорил Малянтович. Ясно, что этот вопрос должен был быть поставлен самими заинтересованными в этом отношении лицами, которые поставили этот вопрос в повестку собрания, – это Винавером и Малянтовичем. Малянтович пришел, чтобы договориться о блоке с нашей организацией. Малянтович подтвердил это желание и мотивировал это.

Вопрос: Чем он мотивировал это?

Ответ: Он выразил идею единого фронта.

Вопрос: Какого единого фронта?

Ответ: Антисоветского.

Вопрос: И с этой целью Малянтович ставил вопрос об объединении кадетов, меньшевиков и народных социалистов?

Ответ: Да.

Вопрос: В результате к чему пришло это совещание?

Ответ: Оно пришло к признанию необходимости объединения и к самому факту объединения.

Вопрос: После этого совещания следует считать, что произошло объединение кадетов, народных социалистов и меньшевиков из среды адвокатов и научных работников?

Ответ: Да.

Вопрос: Какую роль играл впоследствии Малянтович в Вашей организации?

Ответ: Он всегда играл самую выдающуюся роль, к его словам прислушивались.

Вопрос: Кто же возглавлял эту объединенную антисоветскую организацию персонально?

Ответ: Малянтович, Винавер.

Вопрос: Независимо от того, с кем Вы встречались, что Вам известно о том, кто руководил всей организацией персонально?

Ответ: Малянтович, Винавер, Трайнин и Гернет.

Вопрос: А Тагер? Какое положение он занимал?

Ответ: Он был членом организации.

Вопрос: Какие задачи перед собой ставила Ваша антисоветская организация?

Ответ: Наша антисоветская организация ставила такие задачи: ждали войны, ориентировались на предстоящую войну против Советского Союза, рассчитывали на интервенцию, больше смотрели на Германию. Нападение было возможно с ее стороны.

Вопрос: На что Вы рассчитывали?

Ответ: Рассчитывали на войну, может, кончится и поражением Советского Союза.

Вопрос: Каким путем и при каких условиях?

Ответ: При условиях антивоенного движения внутри Советского Союза, направленного против Советской власти.

Вопрос: На кого же Ваша организация рассчитывала?

Ответ: Сначала рассчитывала на крестьянство, т. е. в тот момент, когда было раскулачивание.

Вопрос: А когда раскулачивание кончилось и колхозы укрепились, на кого тогда рассчитывали?

Ответ: У нас тогда из-под ног все выпало. На одном из наших нелегальных совещаний Малянтович таким образом говорил о перспективах возникновения антисоветского движения внутри страны. Он заявил: «Под лежачий камень вода не течет. Нужно не ждать, когда это движение возникнет само по себе, но и проявлять активность к его возбуждению». Сейчас, заявил Малянтович, из деревни большой наплыв раскулаченных в Коллегию Защитников за юридическими советами по их делам. Настроение у этих людей взвинченное, они крайне недовольны проводимыми властью мероприятиями и представляют собой материал, который весьма легко агитировать в пользу того, чтобы толкнуть их на повстанческую деятельность.

<…>

На все эти возражения Малянтович ответил следующее: «Риск есть во всем нашем деле, и если вести эту агитацию с должной осторожностью, то этот риск можно свести до минимального размера и в условиях работы Коллегии Защитников, когда беседа с клиентом часто возможна с глазу на глаз. Что же касается указания Гернета, то оно справедливо только отчасти. Дело в том, что среди крестьян, посещающих Коллегию Защитников, не только крестьяне Московской области по делам, рассматривающимся в республиканских и советских учреждениях, к защитникам являются и крестьяне других областей. То же касается разворота агитации к участию в ней и адвокатуры других областей».

В результате обмена мнениями точка зрения Малянтовича была принята. Таким образом, это решение сводилось к тому, чтобы участники нашей организации, состоявшие в адвокатуре, вели среди раскулаченных и их родственников, обращающихся за юридической помощью, работу по возрождению повстанческих настроений и выбирали из среды раскулаченных лиц, способных на активные боевые действия.

В начале 1932 года, после того как выяснилось, что надежды нашей организации на возможность антисоветского крестьянского движения потерпели крах, был поставлен вопрос об изменении этой организации.

Вопрос: Кем и в какой плоскости этот вопрос был поставлен?

Ответ: На одном из нелегальных совещаний, происходивших, если мне не изменяет память, на квартире у Трайнина, где присутствовали: Малянтович, Винавер, Трайнин, возможно были: Муравьев, Тагер, Плетнев^[330], Загрязнов и Полянский ^[331], выступил Малянтович с изложением своих взглядов: «Фашистское движение в Германии, – заявил Малянтович, – становится мощным и политически сильным. С их властью традиционной дружбе СССР с Германией наступит конец. Гитлер несомненно непримиримый враг коммунистов и при первом удобном случае начнет войну с Советским Союзом. Поскольку наши расчеты на крестьянское движение не оправдались, нам необходимо взять другую ориентацию. Этой ориентацией может быть – только ориентация на поражение Советского Союза в предстоящей войне. Но для нас совершенно неприемлемо, чтобы в случае поражения Советского Союза он оказался с глазу на глаз с Германией. Для того чтобы этого не произошло, мы должны установить связь с эмигрантами, главным образом с кадетами и социал-демократами, а через них с политическими кругами Франции. Необходимо установить на точку зрения по этому вопросу и сообразно с этим определить наши позиции».

Вопрос: Вы говорите, что это было в 1932 году, а Тагер уехал в Париж в 1931 году. Значит, это было перед отъездом Тагера?

Ответ: Да, перед отъездом Тагера.

Вопрос: С положением, изложенным Малянтовичем, все присутствовавшие согласились?

Ответ: Никто не выступал против его точки зрения. Тогда же возник вопрос о том, как связаться с заграничными политическими кругами, при обсуждении этого вопроса было решено, что такую связь можно установить при посредстве живого человека.

В связи с этим возник вопрос – кто может поехать за границу. Тогда Тагер заявил, что он предполагает поехать во Францию и уже предпринял по этому вопросу соответствующие хлопоты и надеется получить заграничный паспорт. Если удастся этого добиться, он готов исполнить поручение организации. Поскольку выяснилось, что предстоящая поездка Тагера уже налаживалась и сам он был человеком для такого поручения вполне подходящим, было решено поручить Тагеру установить связь с французскими политическими кругами и выяснить интересовавшие нас там вопросы.

Вопрос: Что Вам известно о результатах поездки Тагера в связи с теми поручениями, которые были ему даны руководителями Вашей организации?

Ответ: Мне известно, что Тагер ездил во Францию, виделся с рядом политических деятелей, которые нам обещали оказать свою поддержку.

Вопрос: С кем виделся Тагер?

Ответ: Это мне неизвестно.

Вопрос: Разве Тагер об этом Вам не рассказал?

Ответ: Тагер мне рассказал примерно следующее: «Я осуществил данное мне поручение. Будучи во Франции, я виделся с рядом политических деятелей, главным образом из числа адвокатуры, и осветил им внутреннее положение СССР. Вместе с тем сообщил им о том, что наша организация приняла решение об [ориентации] на вероятное поражение Советского Союза в вероятной войне с Германией. Большинство лиц, с которыми я говорил по этому вопросу, одобрили наши позиции и обещали мне оказать свое содействие».

Вопрос: Участники Вашей организации встали на позиции поражения Советского Союза. В чем же выразилась практическая деятельность, вытекающая из этой ориентации?

Ответ: После принятия этой новой ориентации участникам нашей организации было дано указание вести среди всей клиентуры пораженческую агитацию. Наиболее подходящим материалом для этого считали [сь] родственники репрессированных, как особо недовольные и раздраженные проводимыми Правительством репрессиями. В этих целях участники нашей организации должны были использовать перегибы, допущенные судами, и на примере этих фактов показать, что якобы в стране царит полнейший произвол и что советский закон не находит практического применения, что влечет за собой фактически бесправное положение граждан.

Вопрос: С какими антисоветскими организациями имела контакт или была связана Ваша организация?

Ответ: Из бесед с Малянтовичем мне известно, что наша организация находилась в связи с заграничной организацией меньшевиков. Эта связь установилась через бывшего присяжного поверенного Мандельштама, который примерно в 1930 году возвратился в Советский Союз из Франции, куда он эмигрировал еще в начале революции. Рассказывая об этом, Малянтович мне сообщил, что Мандельштам направлен сюда заграничной организацией российских Меньшевиков с целью держать их в курсе того, что происходило в Советском Союзе.

<…>

Вавин.

Допросили: Радзивиловский, Сюганов Верно: Миронович

л. д. 217-222

Протокол допроса Малянтовича П.Н.

от 21 февраля 1939 года

Вопрос: Намерены ли вы сегодня на следствии рассказать о своей вражеской деятельности, проводимой против советской власти?

Ответ: Я против советской власти вражеской деятельности не проводил, а поэтому мне на следствии рассказывать нечего.

Вопрос: Вас как участника антисоветской организации и как руководителя этой организации изобличают ваши же соучастники. Требуем прекратить запирательство и давать правдивые показания.

Ответ: Я даю правдивые показания, а кто меня оговаривает, оговор их ложный.

Вопрос: Вам гражданин Александров Александр Константинович знаком?

Ответ: Я знаю одного Александрова, который был членом Московского городского суда, но как его зовут, я не знаю. Но личных у меня с ним взаимоотношений не было.

Вопрос: А гражданин Винавер Александр Маркович вам известен?

Ответ: Да, известен. Винавер А.М. – профессор гражданского права и член коллегии защитников. С Винавером я был лично знаком и хотя редко, но бывали друг у друга, и отношения у нас были хорошие.

Вопрос: Какие ваши взаимоотношения были с Винавером на антисоветской почве?

Ответ: Никаких, потому что ни Винавер, ни я на антисоветской почве не стояли.

Вопрос: Вы говорите неправду, нам известно, что Винавер А.М. входил в антисоветскую организацию, которой руководили вы. Еще раз требуем правдивых показаний.

Ответ: И еще раз, еще тысячу раз повторю, что это неправда.

Вопрос: Зачитываем вам выдержку из показаний Винавера А.М. от 1/XII 1938 года о вашей причастности к к.-р. организации (зачитывается выдержка). Теперь вы будете рассказывать на следствии правду?

Ответ: Я говорил и говорю только правду.

Вопрос: Голословное отрицание вам не поможет. Требуем еще раз прекратить запирательство и давать следствию правдивые показания как о своем участии, так и своих соучастниках в контрреволюционной организации.

Ответ: На это предложение могу ответить только тем, что я вам неоднократно говорил: ни в какой контрреволюционной организации я не состоял и никакой к.-р. организации не возглавлял.

Вопрос: Вам гражданин Никитин Алексей Максимович знаком?

Ответ: Я знал Никитина, быв. члена Временного правительства, он, кажется, состоял в должности министра внутренних дел. Вероятно, имя и отчество его в свое время я знал, но теперь не помню.

Вопрос. Следствие располагает данными, что Никитин А. М. состоял в одной и той же организации, именующей себя кадетско-меньшевистская, которой вы руководили. Требуем признательных показаний.

Ответ: Ни в этой, ни в какой другой антисоветской организации я не состоял.

Вопрос: Зачитываем вам выдержку из показаний Никитина А.М. от 20 марта 1938 года (ст. 1, 2, 3 и 4 зачитаны). Требуем прекратить запирательство и давать показания о своей контрреволюционной деятельности.

Ответ: Категорически утверждаю, что зачитанное мне показание Никитина ложное и, кроме того, оно дано в самых общих выражениях без всякой фактической конкретизации.

Вопрос: Малянтович, требуем прекратить голословное запирательство, вас как руководителя антисоветской организации изобличают многие ваши соучастники, и все ваши увертки на следствии вам не помогут.

Ответ: Я не могу прекратить своего поведения, потому что я говорю правду.

Вопрос: Вам гражданин Вавин Николай Григорьевич знаком?

Ответ: Да, Вавина я знаю.

Вопрос: Он вас также изобличает как руководителя кадетско-меньшевистской организации, подтверждаете вы это?

Ответ: Он так же, как и другие, говорит неправду.

Вопрос: Зачитываем вам выдержку из показаний Вавина Н.Г. о вашей роли в к.-р. организации (зачитывается выдержка ст. 10). Намерены вы давать следствию сейчас правдивые показания?

Ответ: Оглашенная мне выдержка из показаний Вавина Н. Г. – сплошная ложь.

Вопрос: Получается, по-вашему, что против вас выступают все ваши прежние друзья и вас оговаривают. Чем же объяснить, что вас как руководителя кадетско-меньшевистской организации называют не только ваши соучастники в лице Вавина, Винавера, Никитина, Тагера, Денике, Долматовского и др., но ваш родной брат Владимир Николаевич Малянтович и сын Владимир Павлович Малянтович? Ваша виновность вполне доказана, и голословная ваша ссылка на оговор вас – это только нежелание перед следствием, а следовательно, и перед советской властью разоружаться.

Ответ: Ваше право из моих показаний делать те или другие выводы. А моя обязанность говорить правду и называть ложью то, что искажает правду [Дописано рукой П.Н. Малянтовича: ] Названные Вами друзьями моими не были, – они были только моими знакомыми, кроме брата моего и сына.

Записано с моих слов верно и мною прочитано.

Малянтович [подпись]

л. д. 223

Протокол об окончании следствия

1939 года февраля 22 дня. Я, следователь Следственной части НКВД СССР Лейтенант Госуд. Безопасности Миронович, рассмотрел следственное дело за № 14625 по обвинению Малянтовича Павла Николаевича в преступлениях, предусмотренных ст. 58 п. 10 и 11, ст. 19–58 п. 8 УК РСФСР.

Признав предварительное следствие по делу законченным, а добытые данные достаточными для предания суду, руководствуясь ст. 206 УПК, объявил об этом обвиняемому, предъявил для ознакомления все производство по делу и спросил – желает ли обвиняемый чем-либо дополнить следствие.

Обвиняемый Малянтович Павел Николаевич, ознакомившись с материалами следственного дела, заявил, что: к моим ранее данным показаниям добавить ничего не могу.

Подпись обвиняемого [подпись] Ст. Следователь следственной части НКВД СССР Миронович [подпись]

л. д. 230-231

Утверждаю:

Зам. Наркома Внутренних Дел СССР Комиссар госуд. безопасности 3 ранга (Меркулов) 7 января 1940 года

Продлить до 20 января 1940 г.

М. Панкратьев [?]

Постановление

Гор. Москва, 1940 года, января м-ца «4» дня.

Я, Ст. Следователь Следчасти ГУГБ НКВД СССР Ст. лейтенант государственной безопасности Миронович, рассмотрев материалы следственного дела № 14625 по обвинению Малянтовича Павла Николаевича в преступлениях, предусмотренных ст. 58 п.п. 8 и 11 УК РСФСР —

Нашел:

Малянтович П.Н., 1869 г.р., ур. г. Витебска, гр-н СССР, быв. министр Юстиции и Главный Прокурор Временного Правительства России, в 1917 году подписал ордер на арест В.И. Ленина. Арестован 1-го ноября 1937 года, содержится в Бутырской тюрьме.

Являлся одним из руководителей антисоветской кадетско-меньшевистской организации в Москве, ставившей своей целью свержение советской власти.

В предъявленном обвинении виновным себя не признал, но достаточно изобличен показаниями своих сообщников и очными ставками с ними.

Дело следствием закончено 22 февраля 1939 года. Но передача в суд по распоряжению руководства НКВД СССР задержана.

Постановил:

Возбудить ходатайство перед Прокурором Союза ССР о продлении срока ведения следствия по делу Малянтовича П.Н. на один месяц, т. е. до 10 февраля 1940 года.

Ст. Следователь Следчасти ГУГБ НКВД СССР Ст. лейтенант государственной безопасности Миронович [подпись] Согласен: Начальник Следчасти ГУГБ НКВД СССР Майор государственной безопасности Сергиенко^[332] [подпись]

Оснований к продлению следствия в порядке ст. 116 УПК не имеется. Белкин^[333] [подпись] 8 I 40 г.

л. д. 232—236

Утверждаю: Начальник Следчасти ГУГБ НКВД СССР Майор государственной безопасности Сергиенко 9 января 1940 года

Обвинит. заключение по делу утверждено. Малянтовича П.Н. предать Суду Военной коллегии со слушанием дела в порядке закона от 1/XII-34.

И. д. Главн. Воен. прокурора Афанасьев^[334] 19.I.40

Обвинительное заключение

По след. делу № 14625, по обвинению Малянтовича П.Н., в преступлениях, предусмотренных ст. 58 п. 1 1^[335], ст. 19–58 п. 8^[336] УК РСФСР.

Следствием по делу вскрытой в Москве антисоветской террористической кадетско-меньшевистской организации, ставившей целью свержение советской власти и реставрацию капитализма в СССР при помощи интервенции со стороны фашистских стран, а также подготовляющей против руководителей ВКП(б) и советского правительства террористические акты, установлено, что один из руководителей этой организации являлся Малянтович Павел Николаевич, член Коллегии Защитников в Москве.

На предварительном следствии установлено, что Малянтович в 1917 году, будучи министром юстиции и главным прокурором Временного правительства, издал приказ и написал всем прокурорам отношение об аресте В.И. Ленина.

С 9 по 16-е ноября 1917 года принимал активное участие в нелегальных совещаниях быв. министров Временного правительства и подписал протест против захвата власти пролетариатом.

С 1921–1922 гг. возглавлял антисоветскую террористическую кадетско-меньшевистскую организацию, ставившую своей целью свержение советской власти и реставрацию капитализма в СССР.

В 1931 году по его инициативе было собрано на квартире Тагера совещание участников организации, где обсуждался вопрос посылки Тагера в заграничную командировку в целях установления организационной связи с закордонными кадетско-меньшевистскими кругами.

По его инициативе в 1936 году в октябре месяце на квартире Долматовского было созвано совещание руководящих участников организации, на котором обсуждался вопрос перехода организации к террористическим методам борьбы с советской властью.

Проводил широкую вербовочную работу. Вовлек в организацию Малянтовича В.Н., Малянтовича В.П., Малянтовича Г.П., Денике В.П.

На основании изложенного Малянтович Павел Николаевич, 1869 года рождения, урож. г. Витебска, русский, гр-н СССР, бывший меньшевик, до ареста член Коллегии Защитников в Москве, обвиняется в том, что:

1) Будучи министром юстиции и главным прокурором Временного правительства в 1917 г. издал приказ об аресте В.И. Ленина в целях физического его уничтожения и предотвращения социалистической революции. (л. д…)

2) С 9 по 16-е ноября 1917 года принимал активное участие в нелегальных совещаниях быв. министров Временного правительства в Москве и подписал протест против захвата власти пролетариатом. (л. д…)

3) С 1921–1922 г. возглавлял антисоветскую террористическую кадетско-меньшевистскую организацию, ставившую своей целью свержение советской власти и восстановление капитализма в СССР при помощи фашистских стран.^[337] (л. д…)

4) В 1931 году на квартире участника организации Тагера А.С. собирал нелегальное совещание участников организации, на котором обсуждался вопрос о командировании в заграничную командировку Тагера для установления оргсвязи с кадетско-меньшевистскими эмигрантскими кругами. (л. д…)

5) Осенью 1936 года по его инициативе на квартире Долматовского было созвано совещание, на котором обсуждался вопрос перехода организации к террористическим методам борьбы с советской властью. (л. д…)

6) Проводил широкую вербовочную работу, завербовал в организацию Малянтовича В.Н., Малянтовича В.П., Малянтовича Г.П., Денике В.П. (л. д…), —

т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 58 п. 11 [и] 19–58 п. 8 УК РСФСР.

Виновным себя признал только в подписании приказа на арест В.И. Ленина и в работе нелегальных совещаний министров Временного правительства с 9 по 16-е ноября 1917 года в Москве и подписи протеста против захвата власти пролетариатом.

Изобличается показаниями соучастников Малянтовича В.П. (сын), Александрова А.К., Винавера А.М., Шебунина А.М., Долматовского А.М., Сапгира И.Я., Никитина А.М., Малянтовича В.Н. (брат), Денике В.П., Тагера А.С., Фельдштейна М.С.^[338], Вавина Н.Г., и очными ставками с Денике, Тагером и Долматовским.

На основании изложенного и руководствуясь ст. 207 УПК РСФСР – настоящее дело передать Прокурору СССР для направления по подсудности.

Ст. Следователь Следчасти ГУГБ НКВД СССР Ст. лейтенант государственной безопасности Миронович [подпись] Согласен: Зам. Нач. Следчасти ГУГБ НКВД ССР Ст. Лейтенант госуд. безопасности (Эсаулов^[339]) [подпись]

Справка

Арестованный Малянтович П.Н. содержится в Бутырской тюрьме с I.XI.1937 года.

Вещественных доказательств по делу нет.

Ст. Следователь Следчасти ГУГБ НКВД СССР Ст. лейтенант государственной безопасности Миронович [подпись] [на обороте:]

Согласен с направлением дела Малянтовича П.Н. с обвин. по ст. ст. 58 пп. 8 и 11 УК на рассмотрение Воен. коллегии Верхсуда СССР.

ВП ГВП Белкин

16. I-40 г.

л. д. 250

Протокол № 144 подготовительного заседания Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР

20 января 1940 г., гор. Москва

Председатель Диввоенюрист Орлов

Члены:

Диввоенюрист Романычев и Бригвоенюрист Детистов^[340]Секретарь: мл. военный юрист Мазур

Участвует И. д. Гл. Воен. прокурора Бригвоенюрист Афанасьев

Слушали:

Дело с обвинительным заключением НКВД СССР, утвержденным И.д. Гл. Воен. прокурора Бригвоенюристом Афанасьевым – о предании суду Военной Коллегии Верховного Суда С.С.С.Р. Малянтович Павла Николаевича по ст. ст. 19-58-8 и 58–11 УК РСФСР, с применением закона от 1.XII-34 г.

Определили:

1. С обвинительным заключением согласиться и дело принять к своему производству.

2. Предать суду Малянтович П.Н. по ст. ст. 19-58-8 и 58–11 УК РСФСР.

3. Дело заслушать в закрытом судебном заседании, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, в порядке закона 1.XII-34 г.

4. Мерой пресечения обвиняемому оставить содержание под стражей.

Председательствующий [подпись] Секретарь [подпись]

л. д. 251

Расписка

20 января 1940 г.

Мною, нижеподписавшимся Малянтович Павлом Николаевичем, получена копия обвинительного заключения по моему делу о предании меня суду Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР.

Подсудимый [подпись]

Вручена (Мазур)

л. д. 255, 257

Приговор

именем Союза Советских Социалистических Республик Военная Коллегия Верховного Суда Союза ССР в составе:

Председательствующего Диввоенюриста Орлова

Членов: Диввоенюриста Романычева, Бригвоенюриста Детистова

При секретаре мл. военном юристе Мазуре

в закрытом судебном заседании, в гор. Москве

21 января 1940 года рассмотрела дело по обвинению:

Малянтович Павла Николаевича, 1869 г.р., быв. члена коллегии защитников – в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 19-58-8 и 58–11 УК РСФСР.

Предварительным и судебным следствием установлено, что Малянтович, являясь меньшевиком и будучи в 1917 г. министром юстиции и главным прокурором Временного правительства, издал приказ об аресте В.И. Ленина в целях физического его уничтожения и^[341] предотвращения социалистической революции.

В том же 1917 г. с 9 по 16 ноября принимал активное участие в нелегальном совещании быв. министров Временного правительства в г. Москве и подписал протест против захвата власти пролетариатом.

С 1921 по 1922 г. возглавлял а/с террористическую кадетско-меньшевистскую организацию, ставившую своей целью свержение советской власти и восстановление капитализма в СССР, а в 1931 г. организовал нелегальное совещание участников а/с организации на квартире Тагера, где обсуждался вопрос посылки Тагера в заграничную командировку для установления организационной связи с закордонными кадетско-меньшевистскими кругами. Также организовал в октябре мес. 1936 года на квартире Долматовского совещание руководящих участников а/с организации, на котором обсуждался вопрос перехода к террористическим методам борьбы с советской властью.

Кроме того, Малянтович проводил вербовку новых участников в а/с организацию.

Признавая Малянтовича виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 19-58-8 и 58–11 УК РСФСР и руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР, Военная Коллегия Верховного Суда СССР

приговорила:

Малянтовича Павла Николаевича подвергнуть высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего принадлежащего ему имущества. Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1/XII-34 г. подлежит немедленному приведению в исполнение.

Зачеркнутому «физического его уничтожения и» – верить. Зачеркнутому «на квартире Долматовского» – верить.

Председательствующий [подпись] Члены [подпись]

л. д. 256

Секретно

Справка

Приговор о расстреле Малянтович Павла Николаевича приведен в исполнение в гор. Москве 22 I 1940 г. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в особом архиве 1-го Спецотдела НКВД СССР том № 19 лист № 33.

Нач. 12 отд-ния Спецотдела НКВД СССР Лейтенант госбезопасности Кривицкий [Подпись] И. Стекольщ…

л. д. б/н

Справка

[б/д]

Определением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 29 августа 1959 г. приговор Военной коллегии Верховного Суда от 21 января 1940 г. в отношении Малянтовича П.Н. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен и дело прекращено в части обвинения его в принадлежности к антисоветской террористической организации за отсутствием в его действиях состава преступления, а в части обвинения в активной деятельности в составе Временного правительства – по амнистии.

Заключением Генеральной Прокуратуры Российской Федерации от 13 мая 1992 г. реабилитирован.

Дело Бориса Михайловича Овчинникова (1885–1938)

Сведений о Борисе Михайловиче Овчинникове за пределами его уголовного дела удалось обнаружить немного.

Его отец, Михаил Михайлович Овчинников, был наставником математики и физики Вольской учительской семинарии в Саратовской губернии и умер через год после рождения сына от тяжелой болезни в возрасте 34 лет^[342].

Б.М. Овчинников – выпускник гимназии. 1903

Борис Михайлович родился в уездном городе Сарапуле (тогда Вятской губернии; сейчас это Удмуртия), но гимназию окончил в Астрахани в 1903 году, поступив в том же году на юридический факультет Императорского Московского университета (к этому времени его мать тоже скончалась). Уже в 1906-м он входит в студенческую фракцию недавно созданной Партии народной свободы. В 1909 году Овчинников, окончив университет, становится помощником присяжного поверенного – нам это известно благодаря сохранившимся в архиве Московского охранного отделения документам, согласно которым в августе 1909 года у Овчинникова был произведен обыск, а сам он несколько месяцев провел под стражей (без дальнейших последствий).

Новоиспеченный адвокат Овчинников сразу же окунается в «политическую защиту». Самым известным его дореволюционным процессом стал суд (начавшийся в том же 1909 году) по обвинению Михаила Фрунзе, энергичного большевистского организатора и ровесника Овчинникова, в революционной деятельности и покушении на убийство полицейского. Десятилетие спустя результатом этого знакомства стала охранная грамота (в буквальном смысле, хотя назывался этот документ «аттестацией»), на время оградившая бывшего кадета Овчинникова от потенциальных репрессий со стороны советской власти.

В 1912 году Овчинников становится присяжным поверенным. К 1916 году под его началом работает трое помощников. О каких-то еще известных процессах с его участием информации обнаружить не удалось. Политику Овчинников тоже не забывает: в показаниях он упоминает о своих выступлениях в «предвыборной кампании в государственную думу второго и третьего созывов». После Февральской революции, в мае 1917 года, Борис Михайлович был избран одним из 65 членов ЦК Партии народной свободы^[343], а в июне стал гласным Московской городской думы от той же партии.

О дальнейших событиях не известно ничего – кроме того, что в какой-то момент семья Овчинниковых (две дочери, Ирина и Инна, родились в 1911 и 1914 годах) оказывается в Крыму^[344]. Логично предположить, что они уехали из Москвы на юг сразу после октября 1917 года или позже – до некоторого времени это было вполне возможно. Большевики под командованием все того же Фрунзе заняли Крым в ноябре 1920 года, а в мае 1921-го, когда ужасающий красный террор там почти закончился, Фрунзе выдает Овчинникову свою «аттестацию» (где именно и при каких обстоятельствах произошла их встреча – неизвестно^[345]). Это, вероятно, помогло Овчинникову найти в Крыму работу – как пишет в своем письме Маленкову вдова Бориса Михайловича, семья оставалась в Ялте и Симферополе до 1930 года в связи с плохим состоянием ее здоровья, а Овчинников сначала работал нотариусом, а затем вступил в коллегию защитников Крымской АССР (учреждена не позднее 1925 года).

Осенью 1929 года Овчинниковы переезжают в Москву, и, по-видимому, с 1930 или 1931 года Борис Михайлович числится членом МКЗ (списки личного состава МКЗ за 1931–1935 гг. на сегодняшний день не обнаружены). О каких-то крупных процессах с его участием опять же неизвестно. Как видно из материалов дела, одно время Овчинников работал в Народном комиссариате внутренней торговли, а приблизительно с 1933 года – юристом в Государственном академическом малом театре.

Есть основания предполагать, что Овчинников тесно общался с кругом «старой» адвокатуры (бывшими «общественниками», многих из которых он знал еще до 1917 года). 4 января 1937 года дочь Н.К. Муравьева Татьяна Волкова пишет матери в Париж:

«…Сегодня мы хоронили папу^[346]. Из дому мы тронулись в 3 часа и в 4 были уже на Новодевичьем. Было очень много народу, все очень трогательно выражали свое сочувствие. На могиле сказали две речи Николай Николаевич Гусев^[347] и Борис Михайлович Овчинников»^[348].

Вряд ли возможно с точностью установить, чем был вызван арест конкретно Овчинникова, учитывая, что в феврале-марте 1938 года Управлением НКВД по Московской области были арестованы более 50 членов МКЗ. Арест Овчинникова был санкционирован 17 марта; до него, в конце февраля, были арестованы и допрошены Сапгир и Меранвиль (интересно, что в протоколе допроса последнего от 9—10 марта Овчинников назван «ныне арестованным», хотя на самом деле его арестовали 21 марта); оба они упоминают Овчинникова в числе участников «эсеровско-меньшевистской контрреволюционной организации». Немного позднее, когда уже следственное управление НКВД СССР занялось разработкой самых известных «старых» адвокатов (арестованного еще в ноябре 1937 года Малянтовича, Мандельштама, Долматовского, Тагера и других), организация превращается в «кадетско-меньшевистскую», где руководителями «кадетского» направления были назначены Мандельштам и Овчинников – других известных бывших кадетов в МКЗ просто не нашлось.

О ходе следствия и суда читатель может составить представление самостоятельно. Отметим лишь, что, если судить по протоколам допросов и очных ставок, Борис Михайлович «признался» во всем, чего хотело от него следствие, на первом же допросе 25 марта, через 4 дня после ареста, отказавшись от всех своих показаний только в суде, 17 сентября. На Военную коллегию Верховного Суда СССР это не произвело никакого впечатления (в подавляющем большинстве случаев это вообще не играло никакой роли), и Овчинников был расстрелян в тот же день. В письме на имя Маленкова, написанном в 1954 году, вдова Бориса Михайловича (которая не знает точно, но явно догадывается о его гибели) пишет, что «следователи НКВД – садисты избивали этого пожилого, почтенного и уважаемого человека, вынуждая у него признание, и он, совершенно замученный пытками и видя всю безвыходность своего положения, подписал показания, давая их умышленно как можно неправдоподобнее и, как он объяснял своим товарищам по камере, надеясь, что в конце концов, проверяя его дело, легко можно будет убедиться в полной их фантастичности и выдуманности, как и большинство дел того времени».

Невозможно проверить подлинность этих сведений (сообщенных О.А. Овчинниковой, судя по всему, одним из выживших сокамерников мужа), но, судя по верности информации относительно обвинения Овчинникова в подготовке покушения на Микояна, они, скорее всего, соответствуют действительности.

Следует отметить добросовестную работу Главной военной прокуратуры, которая за пять месяцев после получения обращения Овчинниковой провела расследование по делу, запросила архивную информацию, опросила коллег Бориса Михайловича и пришла к заключению о его невиновности (материалы этой проверки содержатся во втором томе архивного дела в отношении Овчинникова, который мы не приводим в настоящем издании). Это подтвердила и все та же Военная коллегия Верховного Суда, отменив в феврале 1956 года приговор и прекратив дело за отсутствием в действиях Овчинникова состава преступления.

Дело № П-68313^[349]

по обвинению Овчинникова Бориса Михайловича Том 1

л. д. 1

Справка (на арест)

Утверждаю:

Зам. Наркома Внутренних дел СССР

Комиссар Госуд. Безопасн. 1 ранга (Заковский^[350]) [подпись]

Арест санкционирую 17/III [1938 г.; подпись нрзб]

4 Отделом УГБ УНКВД МО вскрыта и ликвидируется контрреволюционная террористическая эсеровско-меньшевистская организация, существовавшая при Моск. гор. коллегии защитников.

В процессе следствия установлено, что одним из ее участников является Овчинников Борис Михайлович.

На основании изложенного подлежит аресту Овчинников Борис Михайлович, 1885 г. р., ур. г. Сарапуля, до 1917 г. активный член партии кадетов, б/парт., работающий в малом театре юристом, прожив. по М. Каретному пер. д. 10, кв. 1.

Нач. XI отд-ния 4 Отдела УГБ МО Лейтенант Государств. Безопасности (Федоров) [подпись] Согласен:

Зам. нач. 4 отдела УГБ НКВД МО Капитан Государствен. Безопасности (Папивин ^[351]) [подпись] «…»…….. 1938 г.

л. д. 2

Постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения

Утверждаю

Зам. Наркома Внутренних дел СССР Комиссар Госуд. Безопасн. 1 ранга (Заковский) [подпись]

Арест санкционирую 17/III [1938 г.; подпись нрзб]

Город Москва, 1938 г. __дня. Я, Федоров, нач. XI-го

отд-ния 4 отдела Главного Управления НКВД, рассмотрев следственный материал по делу № 555 и приняв во внимание, что гр. Овчинников Борис Михайлович, 1885 г. р., ур. г. Сарапуля, проживает по М. Каретному пер. д. 10, кв. 1, —

достаточно изобличается в том, что являлся участником контрреволюционной эсеровско-меньшевистской террористической организации

Постановил:

гр. Овчинникова Б.М. привлечь в качестве обвиняемого по ст. ст. 58 п. 8 и 11 УК, мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей.

Уполномоченный

Нач. XI-го отд-ния 4 отдела УГБ МО [подпись] (Федоров) Согласен: Зам. нач. 4 отдела УГБ НКВД МО [подпись] (Папивин)

Настоящее постановление мне объявлено 24 апреля 1938 г.

Подпись обвиняемого [подпись]

л. д. 5

Анкета арестованного

1. Фамилия: Овчинников

2. Имя и отчество: Борис Михайлович

3. Год и место рождения: 1895, Сарапул Кировской области

4. Постоянное место жительства (адрес): Москва М. Каретный пер. д. 10 кв. 1

5. Место службы и должность или род занятий: юрист-консульт Малого академического театра и одновр. чл. коллегии защитн.

<…>

7. Имущественное положение в момент ареста: служащий

То же до 1929 года: служащий

То же до 1917 года: юрист-защитник

<…>

11. Служба в царской армии и чин: нет

12. Служба в белой армии и чин: нет

<…>

14. Социальное происхождение: сын учителя

15. Политическое прошлое: с 1906 по 1917 состоял в партии кадетов

16. Национальность и гражданство: русский, СССР

17. Партийная принадлежность, с какого времени и № билета: б/партийный

18. Образование (подчеркнуть и указать точно что закончил): высшее юридическое

<…>

20. Состоял ли под судом и следствием, а также приговор, постановление или определение: не состоял

21. Состояние здоровья: здоров

22. Состав семьи: перечислить отца, мать, сестер, братьев, сыновей и дочерей (их фамилия, имя и отчество, место службы и должность или род занятий и адрес):

Жена: Ольга Андреевна Овчинникова, 38, член коллегии защитников

Дочь: Ирина Борисовна Овчинникова, 27, работает вОКС. <…>

Дочь: Инна Борисовна Гвоздецкая, 24, д/хозяйка <…> Кем и когда арестован: XI отделом 4 отд. УГБ УНКВД МО 21 марта 1938 г.

Подпись сотрудника, заполнившего анкету: [подпись нрзб]

л. д. 10-27

Протокол допроса

1938 март мес. 25 дня. Я, оп. уп. XI отд-я 4 отд. УГБ УНКВД МО Нутенко, допросил в качестве обвиняемого:

1. Фамилия: Овчинников

2. Имя и отчество: Борис Михайлович

3. Дата рождения: 1885

<…>

8. Род занятий: индивидуально практикующий юрист, Ч. К. З.

9. Социальное происхождение: Отец – городской учитель в г. Сарапуле. Дом. обстановка. В 1917 г. был избран из партии кадетов в Государственную городскую думу (г. Москва)

10. Социальное положение (род занятий и имущественное положение):

а) до революции: адвокат, дом. обстановка

б) после революции: адвокат – служащий

<…>

[подпись Овчинникова]

Показания обвиняемого:

Вопрос: В анкетной части протокола Вы указали, что являлись членом к-р партии кадетов с 1906 по 1917 г. В чем выражалась Ваша к-р деятельность за этот период времени?

Ответ: Вместе с партией кадетов я боролся против партии большевиков начиная с 1906 по 1917 г. включительно. За этот период времени мне, как человеку враждебно настроенному [к] политике партии и большевиков, приходилось неоднократно на митингах в открытую выступать с речами против программы и политики партии большевиков. Так, например, эти выступления имели место в предвыборной кампании в государственную думу второго и третьего созывов, а после Февральской революции в московской городской думе, куда я был избран от партии кадетов.

Вопрос: К чему сводилась Ваша к-р деятельность, будучи членом Московской городской думы?

Ответ: Моя к-р деятельность, будучи членом московской городской думы в 1917 г., выражалась в защите буржуазного строя и борьбе против превращения буржуазной революции в революцию социалистическую. Как ставленник партии кадетов, а следовательно, защитник интересов буржуазии, я повел борьбу с большевиками даже после октябрьского переворота. Как яркое доказательство этого может служить мое участие в предвыборной кампании по выборам в учредительное собрание, где я отстаивал кандидатуру кадетов.

Вопрос: В чем выражалась Ваша последующая к-р деятельность?

Ответ: Начиная с 1918 г. моя к-р деятельность временно прекращается, но, оставаясь в душе противником советской власти, [я] искал опору для возобновления борьбы с ней, что и нашел в 1935 г. [в] Московской городской коллегии защитников.

Вопрос: Кем и когда Вы были привлечены к участию в контрреволюционной организации?

Ответ: К участию в к-р организации я был вовлечен в августе 1935 г. членом московской городской коллегии защитников Меранвилем.

Вопрос: При каких обстоятельствах Меранвиль вовлек Вас к участию в к-р организации?

Ответ: Меранвиля я знаю на протяжении нескольких лет, познакомившись с ним в 1934 г. С ним мне приходилось часто выступать совместно в судебных процессах по уголовным делам в качестве защитника.

По окончании процессов или во время ожидания вынесения судебного приговора нам часто приходилось беседовать на политические темы. Я остановлюсь на одной беседе, во время которой Меранов [sic] вовлек меня в к-р организацию при Моск. Гор. Коллегии Защитников. Это было примерно в начале августа 1935 г., когда мы вместе выступили по делу Днестровского^[352] в Московском Городском суде. По окончании дела, во время ожидания вынесения судебного приговора, Меранвиль заговорил со мной на политические темы. Последний, зная из предварительных бесед о моем прошлом и о моих контрреволюционных настроениях, резко критиковал политику ВКП-б и советской власти. Не встречая возражений с моей стороны, Меранвиль стал говорить более открыто, возбуждая во мне больше ненависти к советской власти, которая была во мне скрыта долгий период времени. Меранвиль, окончательно убедившись в моих к-р настроениях и готовности возобновить борьбу с советской властью, рассказал мне о наличии нелегальной эсеровской меньшевистской организации среди Московской городской коллегии защитников и предложил мне вступить в нее. На предложение Меранвиля я дал принципиальное согласие и таким образом, будучи членом указанной организации, развернул свою к-р деятельность.

Вопрос: О чем еще беседовали с Меранвилем?

Ответ: В этой беседе Меранвиль мне рассказал о целях организации и о ее методах борьбы против советской власти, причем назвал мне некоторых участников организации: Мамиканянц^[353], Алтабаев^[354], Рязанский, и назвал фамилию руководителя организации – Ильинского^[355].

Вопрос: Что конкретно Вам стало известно из беседы с Меранвилем?

Ответ: Из беседы с Меранвилем мне стало известно о том, что основной целью эсеровско-меньшевистской организации является свержение советской власти. Методами осуществления намеченной цели должны являться – антисоветская агитация и пропаганда, направленная на подрыв проводимых мероприятий партии и советского правительства, вооруженное восстание вплоть до террора против отдельных руководителей партии и правительства. Причем Меранвиль подчеркнул, что последний метод борьбы, т. е. террор, является более эффективным для достижения намеченных целей.

Вопрос: Какие поручения Вы получали от Меранвиля?

Ответ: Меранвиль мне поручил занятия антисоветской агитацией и пропагандой, используя судебные процессы.

Вопрос: Как понять – антисоветская деятельность, используя судебные процессы?

Ответ: В публичных процессах, имеющих актуальное общественное значение, я должен был воспользоваться судебной трибуной для возбуждения недовольства населения советским строем на материале того или иного судебного процесса.

Вопрос: Что Вами сделано в этом направлении?

Ответ: Для выполнения поручения Меранвиля мною сделано следующее: в некоторых уголовных делах о хищении социалистической собственности я искусственно затушевывал общественное значение этого вопроса и проводил мысль о чрезмерной якобы негуманной жестокости советского закона, встречая своим противником на суде слабее меня вооруженного прокурора, я подрывал его авторитет словесными полемическими приемами.

Вопрос: Укажите факты такой публичной антисоветской агитации в судебных процессах.

Ответ: Поскольку такая антисоветская агитация и пропаганда имела место во всех моих выступлениях в судах, мне обо всем вспомнить трудно. Укажу лишь на отдельный пример моей к-р речи, имевшей место в заседании линейного суда Киевской ж.д. по делу Свистельникова. В защиту мастера, не сумевшего возглавить стахановского движения по ремонту вагонов, я ссылался на невыполнимость нормы, вместо правильного общественного политического анализа данного дела.

Вопрос: Стало быть, Ваша защита была направлена на подрыв стахановского движения?

Ответ: Да, правильно.

Вопрос: Дайте подробные показания о последующей Вашей к-р деятельности.

Ответ: Моя дальнейшая антисоветская контрреволюционная деятельность выразилась в подготовке террористического акта над одним из руководителей партии и советского правительства, такое задание я получил от одного из руководителей нашей эсеровско-меньшевистской террористической организации Меранвиля.

Вопрос: Над кем Вы должны были подготовить террористический акт?

Ответ: Поскольку я раньше работал в Наркомвнуторге^[356], где хорошо знал расположение этого Наркомата, мы, т. е. я и Меранвиль, остановились на Микояне^[357].

Вопрос: Когда и при каких обстоятельствах Вы с Меранвилем вели разговор о необходимости совершить задуманное Вами покушение?

Ответ: Разговор на эту тему я имел с Меранвилем в феврале 1937 г. в Горсуде, где мы встретились. Выходя из Горсуда, Меранвиль спросил меня о результатах моей к-р деятельности, после моего ответа на поставленный мне вопрос Меранвиль опять стал говорить о террористических намерениях, объясняя мне, что одной к-р пропагандой достичь намеченной цели почти невозможно. Необходимо приняться за более эффективные методы борьбы – террор. Я одобрил высказывание Меранвиля. Последний, видя во мне возможность реальной помощи в подготовке акта, предложил мне заняться решением этого вопроса.

Вопрос: Какие предприняты шаги к реализации задуманного Вами покушения?

Ответ: Для реализации подготовки террористического акта я занялся слежкой за часами приезда и отъезда машины Микояна от Наркомата.

Вопрос: И что Вами было установлено?

Ответ: Мною были установлены точные часы приезда Микояна в наркомат от 11до 12 часов дня и отъезда почти в 12—1 ч. ночи ежедневно. Сведения эти были переданы мною в марте месяце 1937 г. Меранвилю. Последний должен был подыскать непосредственного совершителя акта. Дальнейший результат этого дела мне неизвестен, т. к. я заболел, после чего уехал в отпуск.

Вопрос: Стало быть, подготовляя террористический акт против руководителя партии, Вы являетесь террористом, разница только в том, что Вы не взяли на себя быть техническим исполнителем?

Ответ: Да, правильно.

Вопрос: Какие еще методы борьбы намечались Вашей к-р организацией?

Ответ: Со слов Меранвиля мне известно, что наша к-р эсеровская террористическая организация намечала вооруженное восстание.

Вопрос: Когда намечалось вооруженное восстание?

Ответ: Вооруженное восстание, как сказал Меранвиль, намечалось на момент интервенции, используя возможности затруднения внутри страны и на фронте.

Вопрос: Что Вами было сделано в этом направлении?

Ответ: Мною лично в этом направлении ничего не сделано.

Вопрос: Кого Вы знаете из участников организации кроме вышеперечисленных Вами лиц?

Ответ: Как участников к-р эсеровско-меньшевистской эсеровской террористической организации мне известен Сапгир.

Вопрос: Откуда Вам известно о принадлежности Сапгира к указанной' организации?

Ответ: Об этом мне известно со слов Меранвиля.

Протокол записан из моих слов верно, мною прочитан и соответствует действительности. [подпись]

Допросил:

Опер Упол. XI От-ния – Нутенко [подпись]

л. д. 28-29

Протокол допроса Овчинникова Б.М.

от 24 апреля 1938 года <…>

Вопрос: Сего числа вам предъявлено обвинение по ст. 58-8-11 УК РСФСР. По существу предъявленного обвинения виновным себя признаете?

Ответ: Виновным себя признаю полностью. Действительно, я – Овчинников Борис Михайлович – являлся участником контрреволюционной террористической организации, существовавшей среди членов московской городской коллегии защитников. Подробные показания о моем участии в контрреволюционной организации мною даны на следствии от 25 марта 1938 г., которые подтверждаю полностью.

Вопрос: К данным вами показаниям имеете дополнения?

Ответ: Нет, не имею.

Протокол записан из моих слов верно, мною прочитан и соответствует действительности.

[подпись] Допросил: опер уполном. XI Отд-я 4 отд. УГБ – Нутенко [подпись]

л. д. 30-31

Выписка из протокола допроса Евзерихина^[358]

от 16/IV-38 г.

Вопрос: Может быть, вы припомните какие-либо свои личные беседы с кем-либо из других участников нелегальной организации?

Ответ: Других бесед, кроме как с Сапгиром и Вознесенским, у меня не было. Могу только сказать следующее, что в наших беседах как с Сапгиром, так и с Вознесенским большое место уделялось Овчинникову – члену коллегии защитников, какого коллектива, я не знаю.

Вопрос: Какой характер носили эти разговоры?

Ответ: В одном из разговоров с Вознесенским, это было после того, как мы вместе были на нелегальном совещании, у нас как-то зашел разговор об Овчинникове. Не помню, с чего это началось, но Вознесенский сказал мне, что Овчинников в прошлом член ЦК кадетской партии. Я в свою очередь спросил Вознесенского, не является ли Овчинников членом нашей организации. На это Вознесенский ответил, что здесь трудно сказать наверняка, но что Овчинников человек не советский, это безусловно, лучше всего вы поговорите о нем с Сапгиром.

Вопрос: Вы беседовали об Овчинникове с Сапгиром?

Ответ: Да, беседовал, вскоре после разговора с Вознесенским. Сапгир сказал, что он сам почти уверен в принадлежности Овчинникова к руководящей верхушке организации, но Овчинников очень осторожен, и его участие строго засекречено. Вместе с тем Сапгир также удивился, что я – Евзерихин – не знаю о том, что Овчинников в прошлом один из виднейших членов ЦК кадетской партии. Сапгир охарактеризовал Овчинникова в еще более резких тонах в смысле его антисоветских настроений, чем это сделал Вознесенский – назвав Овчинникова «настоящим кадетским зубром».

Выписку сделал опер. уполном. XI отд-я (Нутенко) [подпись]

28/IV-38 г.

л. д. 32

Выписка из протокола допроса обв. Лидова П.П.

от 27 марта 1938 г.

Вопрос: Что вы можете еще добавить о контрреволюционной деятельности членов руководящей пятерки или рядовых членов организации?

Ответ: Могу еще добавить следующее, что из разговоров с Меранвилем мне известны как участники нелегальной организации:

……..Овчинников Б.М.

Выписка верна: опер. уполном. XI отд-я (Нутенко) [подпись]

3/IV-38 г.

л. д. 33

Выписка из протокола допроса обв. Сапгира М.И. [sic]

от 13/III 1938

Вопрос: Назовите всех известных вам участников вашей нелегальной организации.

Ответ: Кроме уже названных мною вам как участники нашей нелегальной эсеровско-меньшевистской организации мне известны: Самарин А.К., Левитин М.Ф.^[359], Меранвиль Л.А., Лидов П.П., Зорохович, Каравкин А.Б.^[360], Овчинников Б.М.

Вопрос: Откуда вам известно о принадлежности указанных вами выше лиц к вашей нелегальной контрреволюционной организации?

Ответ: О принадлежности к нашей нелегальной контрреволюционной террористической организации Самарина, Левитина, Меранвиля, Лидова, Зороховича, Каравкина мне известно со слов Вознесенского, а о принадлежности Овчинникова со слов Вознесенского [sic].

Выписку сделал опер. уполном. XI отд-я (Нутенко) [подпись] 28/IV-38 г

л. д. 34-38

Протокол очной ставки между обвиняемыми Овчинниковым Борисом Михайловичем и Сапгиром Иосифом Яковлевичем

от 5 апреля 1938 года

После опознания обвиняемыми друг друга и заявлении об отсутствии личных счетов между ними задаются следующие вопросы:

Вопрос Сапгиру: Вы подтверждаете свои показания, данные Вами на допросе от 13/III-38 г. о Вашей принадлежности к нелегальной террористической организации?

Ответ: Да, свои показания, данные мною на допросе от 13/III-38 г. о моей принадлежности к нелегальной террористической организации, существовавшей среди членов Московской коллегии защитников, я полностью подтверждаю.

Вопрос Сапгиру: Что Вам известно о принадлежности к Вашей нелегальной террористической организации сидящего напротив Вас Овчинникова Б.М.?

Ответ: Овчинников Б.М. так же, как и я, являлся одним из участников нашей нелегальной террористической организации.

Вопрос Овчинникову: Вы подтверждаете показания Сапгир?

Ответ: Показания Сапгира я полностью подтверждаю. Действительно, я, Овчинников, по день своего ареста являлся участником нелегальной террористической организации, существовавшей среди членов Московской коллегии защитников.

Вопрос Сапгиру: Откуда Вам известно о принадлежности к вашей нелегальной организации Овчинникова?

Ответ: О принадлежности к нашей нелегальной организации Овчинникова мне было первоначально известно примерно в конце 1936 года от Меранвиля Л.А., а несколько позднее, в январе – феврале 1937 г. мне об этом стало известно из разговоров с самим Овчинниковым, имевших место в коллективе защитников Фрунзенского района. Начав со мной разговор как с участником нелегальной организации, о чем ему было известно, как он сказал мне, со слов Меранвиля, Овчинников заявил, что он так же, как и я, является участником нелегальной организации, вполне одобряя цели и задачи нашей организации и ее методы борьбы с ВКП-б и соввластью; но вместе с тем он не удовлетворен недостаточной активностью некоторых участников организации, фамилий их он мне не назвал.

Вопрос Овчинникову: Вы подтверждаете показания Сапгира?

Ответ: Да, показания Сапгира я подтверждаю. Действительно, между мной и Сапгиром примерно в январе – феврале 1937 г. имел место разговор, в котором я сообщил ему о своем участии в нелегальной террористической организации, существовавшей среди членов Московской коллегии защитников, и выразил одобрение целям и задачам, которые ставила перед собой наша организация, и выставляемым ею методам борьбы с ВКП-б и соввластью. В то же время я выразил неудовлетворение недостаточной активностью некоторых участников нашей организации.

Вопрос Сапгиру: Вы имеете какие-либо вопросы к обв. Овчинникову?

Ответ: Нет, не имею.

Вопрос Овчинникову: А Вы имеете какие-либо вопросы к обвин. Сапгиру?

Ответ: Вопросов к обвиняемому Сапгиру никаких не

Ответы записаны с наших слов верно, нами прочитаны и соответствуют действительности.

Сапгир. Овчинников. [подписи] Очную ставку проводили: Оперуполн. XI отд. Сержант Г.Б. Алексеев [подпись] Оперуполн. XI отделения Сержант Государствен. Безопасности Федосеев^[361] [подпись]

л. д. 39-42

Протокол очной ставки между обвиняемыми Овчинниковым Борисом Михайловичем и Меранвилем Леонидом Александровичем

от 5 апреля 1938 года

После опознания обв. друг друга и заявлении об отсутствии между ними личных счетов задаются следующие вопросы:

Вопрос обв. Меранвилю: Вы подтверждаете свои показания от 10 марта 1938 г. о вашем участии в контрреволюционной террористической организации, существовавшей среди членов московской городской коллегии защитников?

Ответ: Свои показания от 10 марта 1938 о своем участии в к-р эсеровско-меньшевистской террористической организации среди членов московской городской коллегии защитников подтверждаю целиком и полностью.

Вопрос обв. Меранвилю: Что вам известно о принадлежности к контрреволюционной террористической организации сидящего напротив вас гражданина Овчинникова Б.М.?

Ответ: Мне известно, что Овчинников, как и я, являлся участником нашей террористической организации, в которую он был вовлечен примерно в августе м-це 1935 г. лично мною, во время беседы с ним в Московском городском суде в момент длительного перерыва.

Вопрос обв. Овчинникову: Вы подтверждаете показания Меранвиля?

Ответ: Да, подтверждаю. Действительно, я, Овчинников, примерно в августе 1935 г. был привлечен Меранвилем к участию в нелегальной террористической организации, существовавшей среди членов московской городской коллегии защитников.

Вопрос обв. Меранвилю: Что вам известно о конкретной контрреволюционной деятельности Овчинникова?

Ответ: Овчинников в первое время после своего вовлечения в указанную организацию занимался контрреволюционной агитацией среди членов коллегии защитников, направленной на дискредитацию ВКП(б) и советской власти и всех мероприятий, проводимых ими. После того как наша организация стала на путь борьбы с ВКП(б) и советской властью путем террора, я в одном из своих разговоров с Овчинниковым, имевшем место примерно в феврале 1937 г. в помещении Горсуда, передал ему эту установку нашей организации и, получив с его стороны поддержку и одобрение намеченного нами метода борьбы с ВКП(б) и советской властью путем террора, как наиболее ощутимого и эффективного способа борьбы, я предложил ему принять практическое участие в подготовке террористического акта над кем-либо из руководителей ВКП(б) и советского правительства. На мое предложение Овчинников ответил своим согласием. И так как Овчинников в прошлом работал в аппарате Наркомата пищевой промышленности, он высказал предложение о подготовке террористического акта против Наркома пищевой промышленности Микояна^[362]. В заключение нашего разговора мы условились, что Овчинников организует наблюдение за временем приезда и отъезда Микояна из Наркомата, и по уточнении этих данных мы должны были перейти к практическому осуществлению терр. акта. Спустя с месяц, примерно в марте 1937 г., в одну из встреч с Овчинниковым в Мосгорсуде последний информировал меня, что путем наблюдения ему удалось установить часы приезда и отъезда в Наркомат пищевой промышленности Микояна. Осуществление указанного террористического акта не состоялось в связи с тем, что вскоре после этого Овчинников заболел и ушел в отпуск.

Вопрос обв. Овчинникову: Вы подтверждаете показания обвиняемого Меранвиля?

Ответ: Да, показания обв. Меранвиля я полностью подтверждаю. Действительно, я, Овчинников, в начале 1937 г. принял предложение Меранвиля об организации террористического акта над Микояном и в осуществление этого вел наблюдение за временем отъезда в Наркомат и приезда в Наркомат пищевой промышленности Микояна. Примерно в марте месяце, после того как мне удалось путем наблюдения установить часы приезда и отъезда Микояна, я указанные сведения передал Меранвилю. Практическое осуществление терр. акта не состоялось в связи с тем, что вскоре после этого я заболел и ушел в отпуск.

Вопрос обв. Меранвилю: Вы имеете какие-либо вопросы к обв. Овчинникову?

Ответ: Нет, никаких вопросов к обв. Овчинникову я не имею.

Вопрос обв. Овчинникову: Вы имеете какие-либо вопросы к обв. Меранвилю?

Ответ: Вопросов к обв. Меранвилю никаких я не имею.

Протокол очной ставки записан из наших слов верно, нами прочитан и соответствует действительности

Овчинников. Меранвиль [подписи] Допросили: Оп. уп. XI отделения 4 отд. сержант Гос. Без. Федосеев [подпись] Оп. уполномоченный 11 отд. IV отд. Нутенко [подпись]

л. д. 43

Постановление об окончании следствия

Москва 1938 г. май 4 дня, я – оперуполномоченный XI отд-я 4 отд. УНКВД МО Нутенко, рассмотрев следственные материалы по делу № 555 по обвинению Овчинникова Бориса Михайловича, 1885 г. рождения, ур. г. Сарапуля, по ст. 58-8-11 УК РСФСР, нашел:

Материалами следствия полностью установлено, что Овчинников Б.М. являлся одним из участников контрреволюционной эсеровско-меньшевистской террористической организации.

Постановил:

Следствие по обвинению Овчинникова Бориса Михайловича по ст. 58 п. 8—11 УК РСФСР окончить, о чем объявить обвиняемому.

4/V-38 г.

Овчинников [подпись]

Опер. уполном. XI отд-я 4 отд. (Нутенко) [подпись] Нач. XI отд-я Лейтенант Гос. Без. (Федоров) [подпись]

Зам. нач. 4 отд. УНКВД МО Капитан Гос. Без. (Папивин)

[подпись]

л. д. 44-45

Обвинительное заключение

Утверждаю: Зам. нач. управленич НКВД МО Майор государств. безопасн. (Якубович) 19 IX [?] 1938 г. [подпись] Утверждаю: Прокурор Союза ССР (Вышинский) [подпись зам. Пр-ра СССР Рогинского] 13/IX 1938 г.

По след. делу № 555 по обвинению Овчинникова Бориса Михайловича по ст. 58 п. п. 8^[363] и 1 1^[364] УК РСФСР.

Следствием по делу контрреволюционной эсеровско-меньшевистской террористической организации, существовавшей среди членов Московской городской коллегии защитников, установлено, что Овчинников Борис Михайлович являлся одним из активных участников этой организации.

В названную организацию был вовлечен в августе 1935 г. одним из ее руководителей Меранвилем.

Как участник террористической организации принимал активное участие в террористической группе организации по подготовке террористического акта над одним из руководителей ВКП(б) и советского правительства.

Допрошенный в качестве обвиняемого Овчинников Б.М. виновным себя признал полностью и уличается показаниями обвиняемых Лидова, Евзерихина и очными ставками с Сапгир и Меранвилем.

На основании изложенного —

Овчинников Борис Михайлович, 1885 г. р., ур. г. Сарапуль Кировской обл., русский, гр. СССР, бесп., с 1906 по 1917 г. активный член партии кадетов, в 1917 г. от кадетов был избран в Московскую городскую думу. До ареста – юрист, индивидуальный практик, —

Обвиняется в том, что являлся одним из участников контрреволюционной эсеровско-меньшевистской террористической организации, существовавшей среди членов Московской гор. коллегии защитников; лично принимал участие в подготовке террористического акта над одним из руководителей ВКП-б и сов. правительства; вел подрывную контрреволюционную деятельность, направленную на дискредитацию судебной политики ВКП-б и сов. правительства, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 58 п. п. 8 и 11 УК РСФСР.

Следственное дело № 555 по обвинению Овчинникова Б.М. передать на рассмотрение Военной Коллегии Верхового Суда Союза ССР с применением закона от 1 декабря 1934 года^[365].

Справка: Овчинников арестован 21 марта 1938 г. и содержится в Таганской тюрьме. —

Начальник XI отделения Лейтенант Госуд. безопасности [подпись] (Федоров) Согласен: Нач. 4 отдела УГБ УНКВД МО Капитан Госуд. безопасности [подпись] (Персиц^[366])

л. д. 46

Протокол № 3 Подготовительного заседания Военной коллегии Верховного суда Союза ССР

16 сентября 1938 г., гор. Москва

Председатель Диввоенюрист Орлов

Члены:

Бригвоенюрист Детистов^[367]

Военный юрист 1 ранга Климин

Секретарь: Военный юрист 1 ранга Батнер

Участвует зам. прокурора СССР Рогинский

Слушали:

дело с обвинительным заключением, утвержденным зам. Прокурора СССР Рогинским, о предании суду Военной Коллегии Верхсуда СССР Овчинникова Б.М. по ст. ст. 58-8 и 58–11 УК РСФСР, с применением закона от 1.12.34 г.

Определили:

1. С обвинительным заключением согласиться и дело принять к производству Военной Коллегии Верхсуда СССР.

2. Предать суду Овчинникова Бориса Михайловича по ст. ст. 58-8 и 58–11 УК РСФСР.

3. Дело заслушать в закрытом судебном заседании без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей в порядке постановления ЦИК СССР от 1.12.34 г.

4. Мерой пресечения подсудимому оставить содержание под стражей.

Председательствующий: [подпись] Секретарь: [подпись]

л. д. 48

Протокол закрытого судебного заседания выездной сессии Военной коллегии Верховного суда Союза ССР

17 сентября 1938 года

Председательствующий диввоенюрист Орлов

Члены: Бригвоенюрист Детистов и Военный юрист 1 ранга Климин

Секретарь: Военный юрист 1 ранга Батнер

<…>

Подсудимый ходатайств и отвода составу суда не заявил.

Председательствующий разъяснил подсудимому сущность предъявленных ему обвинений и спросил его, признает ли он себя виновным, на что подсудимый ответил, что он виновным себя не признает и свои показания на предварительном следствии не подтверждает.

Оглашаются выдержки из показаний Сапгира, Меранвиля, Лидова и Евзерихина.

Подсудимый – Ему трудно доказать, что эти лица на него клевещут, но он просит поверить ему, что он ни в чем не виновен. Не отрицает, что на очной ставке с Сапгиром он признавал себя виновным.

Судебное следствие закончено.

В последнем слове подсудимый просит вернуть его дело для дополнительного расследования.

Суд удалился на совещание, по возвращении с которого председательствующий огласил приговор.

Председательствующий: [подпись] Секретарь: [подпись]

л. д. 49

Приговор

17 сентября 1938 года

<…>

Предварительным и судебным следствием установлено, что подсудимый Овчинников являлся активным участником антисоветской эсеровско-меньшевистской террористической организации, в которую он был завербован в 1935 г. одним из активных участников этой организации Меранвилем. Как участник террористической организации Овчинников принимал активное участие в подготовке террористического акта против руководителей ВКП(б) и Советского правительства. Таким образом доказана виновность Овчинникова в совершении им преступлений, предусм. ст. ст. 58-8 и 58–11 У.К. Р.С.Ф.С.Р. На основании изложенного и руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК Р.С.Ф.С.Р., Военная Коллегия Верховного Суда Союза С. С. Р. приговорила:

Овчинникова Бориса Михайловича к высшей мере уголовного наказания – расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и на основании постановления президиума Ц. И. К. СССР от 1-го декабря 1934-го года подлежит немедленному исполнению.

Председательствующий: [подпись]

Члены: [подписи]

л. д. 50

Справка

Секретно.

Приговор о расстреле Овчинникова Бориса Михайловича приведен в исполнение в гор. Москве 17/IX 1938 г. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в Особом архиве 1-го спецотдела НКВД СССР том № 3 лист № 320.

Нач. 12 отделения 1 спецотдела

НКВД СССР Лейтенант госбезопасности:

Шевелев [подпись]

л. д. 51-55

Особый контроль Секретно экз. № 1 «Утверждаю» Зас. Главного Военного прокурора полковник юстиции И. Максимов [подпись] 21 декабря 1955 г.

В Военную коллегию Верховного Суда СССР

Заключение

(в порядке ст. 373 УПК РСФСР^[368])

29 ноября 1955 г. гор. Москва

Военный прокурор 9 отдела Главной Военной Прокуратуры ст. лейтенант юстиции Кобцов, рассмотрев в порядке надзора дело по обвинению Овчинникова Б.М. и материалы дополнительного расследования, – Установил:

Овчинников Борис Михайлович, 1885 года рождения, уроженец г. Сарапуль, Кировской области, русский, состоявший членом партии кадетов с 1906 по 1917 год, до ареста – адвокат, арестованный 21 марта 1938 года, осужден Военной Коллегией Верховного Суда СССР 17 сентября 1938 г. по ст. ст. 58-8 и 58–11 УК РСФСР к ВМН – расстрелу, с конфискацией имущества.

Судом Овчинников признан виновным в том, что с 1935 года он являлся активным участником антисоветской эсеровско-меньшевистской террористической организации, в которую был завербован Меранвилем.

Кроме того, говорится в приговоре, Овчинников принимал участие «в подготовке террористического акта против руководителей ВКП(б) и советского правительства».

В обвинительном заключении указано, что контрреволюционная эсеровско-меньшевистская террористическая организация существовала «среди членов Московской городской коллегии защитников…».

Объективных доказательств о том, чтобы в московской городской коллегии защитников существовала упомянутая выше контрреволюционная организация, в деле не имеется.

Как видно из материалов дела, приговор в отношении Овчинникова основан на голословных показаниях арестованных по другим делам Лидова, Евзерихина, Сапгира и Меранвиля, а также на показаниях самого Овчинникова, данных им на предварительном следствии, от которых в суде он отказался.

Будучи допрошен 25 марта 1938 года, Овчинников на предварительном следствии показал, что в августе 1935 года он завербован членом Московской городской коллегии адвокатов Меранвилем в контрреволюционную организацию и что по словам Меранвиля руководителем этой организации являлся Ильинский.

Далее Овчинников показал, что по указанию Меранвиля в 1937 году в целях совершения террористического акта он выяснил время приезда на службу одного из руководителей партии и советского правительства, а непосредственного исполнителя террористического акта «должен был подыскать» сам Меранвиль.

На очной ставке с Овчинниковым, произведенной 5 апреля 1938 года, арестованный Меранвиль приведенные выше показания Овчинникова подтвердил.

Евзерихин, согласно выписке из протокола его допроса от 16 апреля 1938 года, объяснил: «Сапгир сказал, что он сам почти уверен в принадлежности Овчинникова к руководящей верхушке организации, но Овчинников очень осторожен и его участие строго засекречено».

Сапгир в показаниях от 13 марта 1938 года объяснил, что о принадлежности Овчинникова к контрреволюционной организации ему известно со слов Вознесенского.

На очной ставке с Овчинниковым Сапгир свои показания изменил, заявив, что о причастности Овчинникова к контрреволюционной организации ему стало известно в конце 1936 года от Меранвиля, а в январе 1937 года Овчинников и сам подтвердил это.

Что касается Лидова, то он в отношении Овчинникова дал показания также со слов Меранвиля.

В суде, как указано выше, Овчинников виновным себя не признал и от своих показаний, данных им на предварительном следствии, отказался.

Оглашенные ему в судебном заседании показания Сапгира, Меранвиля, Лидова и Евзерихина Овчинников не подтвердил и объяснил, что ему «трудно доказать», «что эти лица на него клевещут». Вместе с тем просил поверить, что он «ни в чем не виновен».

В последнем слове Овчинников просил вернуть его дело для дополнительного расследования.

Жена осужденного Овчинникова – гр. Овчинникова О.А. в своей жалобе просила проверить дело ее мужа и реабилитировать его, утверждая, что осужден он необоснованно.

В связи с этим по делу Овчинникова в порядке ст. ст. 373–377 УПК РСФСР^[369] произведено дополнительное расследование, которым установлены новые обстоятельства, в силу которых приговор в отношении его не может быть оставлен в силе.

Из материалов архивно-следственных дел, изученных в ходе дополнительного расследования, усматривается следующее:

Перечисленные выше Меранвиль (Десентклер), Сапгир, Лидов и Евзерихин, показания которых приобщены к делу Овчинникова, осуждены в 1938 году Военной Коллегией Верховного Суда СССР по ст. ст. 58-8 и 58–11 УК РСФСР к ВМН – расстрелу.

При этом Меранвиль и Сапгир в суде по их делам виновными себя признали и заявили, что показания, данные ими на предварительном следствии, они подтверждают.

Между тем Меранвиль на предварительном следствии в отношении Овчинникова дал противоречивые показания. Так, на допросе 9—10 марта 1938 года в числе лиц, завербованных им в контрреволюционную организацию, Меранвиль Овчинникова не упоминал, но объяснил, что со слов самого Овчинникова ему было известно о том, что он являлся участником контрреволюционной организации.

Будучи допрошен 5 апреля 1938 года на очной ставке с Овчинниковым, Меранвиль свои показания изменил, заявив, что Овчинников был завербован в контрреволюционную организацию лично им. Причины противоречий в показаниях Меранвиля органами следствия выяснены не были.

Что касается Сапгира, то он, как указано выше, также давал путаные показания, назвав Овчинникова участником контрреволюционной организации на одном допросе со слов Вознесенского, а на другом – со слов Меранвиля и самого Овчинникова.

По показаниям осужденного Вознесенского, на которого ссылался Сапгир, Овчинников не проходит.

Лидов и Евзерихин (Брук^[370]) в суде виновными себя не признали и от своих показаний отказались. Однако из числа этих осужденных Евзерихин в последнем слове заявил, что он полностью признает предъявленное ему обвинение и подтверждает показания, данные им на следствии, на следствии же Евзерихин при допросе его 7 мая 1938 года свои первоначальные показания о существовании в Московской коллегии адвокатов контрреволюционной организации не подтвердил, а после 7 мая 1938 года органами следствия он больше не допрашивался.

По показаниям Овчинникова, данным им на предварительном следствии, руководителем контрреволюционной организации, со слов Меранвиля, являлся Ильинский.

Меранвиль, как видно из материалов его дела, в частности, признан виновным в том, что по заданию Ильинского подбирал и подготовлял кадры для террористической деятельности против руководителей Партии и Советского правительства.

Между тем, осужденный Ильинский (Брук) в судебном заседании виновным себя не признал. Кроме того, на предварительном следствии, когда Ильинский виновным себя признавал, в отношении Овчинникова он ничего не показывал.

Показания лиц, изобличавших Овчинникова в предъявленном ему обвинении, вызывают сомнение и потому, что бывшее руководство УНКВД Московской области (Якубович, Персиц), принимавшее участие в следствии по их делам, в том числе и по делу Овчинникова, осуждено.

Якубович и Персиц, в частности, признаны виновными в необоснованных арестах советских граждан и в фальсификации следственных материалов.

Допрошенные в качестве свидетелей адвокаты Каплан и Оцеп показали, что Овчинникова они знали по совместной работе как выдающегося советского юриста, отдававшего свой большой талант делу служения советскому правосудию.

Народная артистка Союза ССР, Лауреат Сталинской премии Рыжова^[371] в отношении Овчинникова, работавшего в 30-х годах юрисконсультом Московского Государственного Академического Малого театра, указывает:

«Борис Михайлович был другом Малого театра и его работников, пользовался среди них глубоким уважением и любовью, и я, как старейшая актриса этого театра… могу охарактеризовать Бориса Михайловича Овчинникова только с положительной стороны…»

В личном деле Овчинникова имеются сведения о том, что до революции он с успехом защищал обвиняемых в политических процессах, которые организовывались царским правительством.

Так, Овчинников защищал тов. М. Фрунзе, от которого имел положительную аттестацию. Копия этой аттестации приобщена к материалам дополнительного расследования, в которой М. Фрунзе в 1921 году указывал:

«Дана сия тов. Овчинникову в том, что зная его почти в продолжение 12 лет на поприще юриста-адвоката, с успехом защищавшего в политических процессах обвиняемых царским правительством, в том числе и меня, – считаю, что наибольшую пользу тов. Овчинников может принести Республике лишь при использовании его труда по специальности.»

Согласно справке Центрального государственного исторического Архива СССР Овчинников в 1909 году царскими властями подвергался аресту за хранение с целью распространения нелегальных изданий.

Из материалов дополнительного расследования, кроме того, следует, что отец Овчинникова в 1877 году был осужден Особым присутствием правительственного сената за участие в «противозаконном сообществе, имевшем целью… ниспровержение и изменение порядка государственного устройства» и «в распространении печатных сочинений, имевших целью возбудить к бунту или явному неповиновению Власти Верховной»^[372].

Таким образом, изложенные обстоятельства дела и установленные по нему новые обстоятельства позволяют признать, что Овчинников был осужден необоснованно.

Учитывая, что при вынесении приговора вновь установленные обстоятельства суду не были известны, дело Овчинникова подлежит рассмотрению в порядке ст. 373 УПК РСФСР, а поэтому, руководствуясь ст. 378 УПК РСФСР, —

Полагал бы:

Архивно-следственное дело по обвинению Овчинникова Бориса Михайловича вместе с материалами дополнительного расследования представить в Военную Коллегию Верховного Суда СССР на предмет отмены приговора от 17 сентября 1938 года и прекращения дела за отсутствием состава преступления.

<…>

Военный прокурор отдела ГВП ст. лейтенант юстиции [подпись] (Кобцов) Согласен: Ст. пом. главного военного прокурора полковник юстиции [подпись] (Барановский) 30 ноября 1955 года

л. д. 56—62

Секретно Верховный суд Союза ССР Военная коллегия Верховного Суда СССР

Определение № 4н-015056/65

В составе Председательствующего – полковника юстиции Лихачева

и членов: полковников юстиции Полякова и Яровенко, рассмотрев в заседании от 11 февраля 1956 г. в порядке ст. 373 УПК РСФСР заключение главной Военной Прокуратуры по делу Овчинникова Бориса Михайловича, 1885 года рождения, уроженца гор. Сарапуль, Кировской области, осужденного 17 сентября 1938 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР по ст. ст. 58-8 и 58–11 УК РСФСР к высшей мере наказания – расстрелу, с конфискацией имущества —

заслушав доклад тов. Лихачева

и заключение пом. Главного Военного прокурора – майора юстиции Голобродько – об отмене приговора и прекращении дела —

Установила:

По приговору суда Овчинников признан виновным в том, что он с 1935 года являлся активным участником антисоветской эсеровско-меньшевистской террористической организации, в которую был завербован Меранвилем; что он принимал участие в подготовке террористического акта против руководителей ВКП(б) и Советского правительства.

В судебном заседании Овчинников виновным себя ни в чем не признал и данные им на предварительном следствии показания, в которых признавал себя виновным, не подтвердил.

В заключении Прокуратуры ставится вопрос об отмене приговора и прекращении дела в отношении Овчинникова в связи с тем, что дополнительным расследованием, произведенным Прокуратурой в порядке ст. ст. 373–377 УПК РСФСР, установлены новые обстоятельства, свидетельствующие о необоснованности осуждения Овчинникова.

В обвинительном заключении по делу Овчинникова указано, что контрреволюционная эсеровско-меньшевистская террористическая организация существовала якобы среди членов Московской городской коллегии защитников.

Однако в деле нет никаких объективных данных того, чтобы такая организация в Московской адвокатуре действительно существовала.

Из материалов дела усматривается, что в основу обвинительного приговора в отношении Овчинникова были положены показания самого Овчинникова, данные им на предварительном следствии, от которых он отказался в суде, и показания арестованных по другим делам Лидова, Евзерихина, Сапгира и Меранвиля, данные ими также на предварительном следствии и не проверенные в суде.

Но все эти показания не могут служить доказательством вины Овчинникова ввиду их голословности, неконкретности и крайней противоречивости.

Так, на предварительном следствии в показаниях Овчинникова записано, что он якобы в августе 1935 года был завербован Меранвилем в контрреволюционную организацию и что, по словам Меранвиля, руководителем этой организации являлся Ильинский (Брук).

Далее Овчинников показал, что по указанию Меранвиля в 1937 году в целях совершения террористического акта он выяснял якобы время приезда на службу одного из руководителей партии и Советского правительства, а непосредственного исполнителя террористического акта должен был подыскать сам Меранвиль.

Из материалов же архивно-следственных дел по обвинению Меранвиля и Ильинского (Брука) видно, что Ильинский в судебном заседании виновным себя не признал, а на предварительном следствии, когда он виновным себя признавал, в отношении Овчинникова никаких показаний не дал.

Меранвиль же на предварительном следствии в отношении Овчинникова дал крайне путаные и противоречивые показания: на допросе в марте 1938 года в числе лиц, завербованных им в контрреволюционную организацию, Меранвиль Овчинникова не назвал, а лишь показал о том, что со слов самого Овчинникова ему стала известна принадлежность Овчинникова к указанной организации. В апреле же месяце Меранвиль изменил свои показания, заявив, что Овчинникова завербовал в организацию лично он, Меранвиль.

Причины таких противоречий в показаниях Меранвиля следствием не выяснялись.

Сапгир также на предварительном следствии в отношении Овчинникова давал путаные показания: сначала он показал, что о принадлежности Овчинникова к контрреволюционной организации ему стало известно якобы со слов Вознесенского, а на следующем допросе – со слов Меранвиля и самого Овчинникова.

Вознесенский же, как это установлено по архивноследственному делу, никаких показаний в отношении Овчинникова не давал.

Лидов и Евзерихин на предварительном следствии назвали Овчинникова участником контрреволюционной организации со слов других лиц, но в суде от этих показаний отказались как от вымышленных, при этом в показаниях Евзери-хина имеется ряд нелепостей.

Так, в суде Евзерихин сначала заявил, что он виновным себя не признает и от показаний, данных им на предварительном следствии, отказывается. В последнем же слове сказал, что полностью признает себя виновным в предъявленном ему обвинении и подтверждает свои показания, данные им на предварительном следствии.

На следствии же при допросе его 7-го мая 1938 года Евзерихин свои первоначальные показания о существовании в Московской коллегии адвокатов контрреволюционной организации не подтвердил, а после этого органами следствия он больше не допрашивался.

Таким образом, следствием исследовался по существу один вопрос: входило ли то или иное лицо в состав контрреволюционной организации, и в этом вопросе допущена такая путаница, что показания всех указанных лиц не внушают доверия.

Неконкретность и крайняя противоречивость показаний как самого Овчинникова, так и других лиц находит свое объяснение в том факте, что бывшие работники УНКВД Московской области: Якубович, Персиц и другие, проводившие расследование по делу Овчинникова, осуждены за антисоветскую деятельность, выразившуюся в фальсификации следственных дел на честных советских людей.

Допрошенные в процессе дополнительного расследования в качестве свидетелей адвокаты Каплан и Оцеп показали, что Овчинникова они знали как выдающегося советского юриста, отдававшего свой талант делу советского правосудия.

Положительно характеризует Овчинникова и народная артистка СССР Рыжова, знавшая его в период работы юрисконсультом Московского Государственного Академического Малого театра.

В личном деле Овчинникова имеются сведения о том, что до революции он с успехом защищал обвиняемых в политических процессах, которые организовывались царским правительством. В том числе Овчинников защищал и тов. Фрунзе, от которого имел положительную аттестацию об использовании Овчинникова на работе в Советской республике по специальности юриста.

Из справки Центрального Государственного Исторического Архива СССР видно, что Овчинников в 1909 году царскими властями подвергался аресту за хранение с целью распространения нелегальных изданий.

Как установлено дополнительным расследованием, отец Овчинникова в 1877 году был осужден Особым присутствием правительственного сената за участие в «противозаконном сообществе, имеющем целью ниспровержение и изменение порядка государственного устройства» и «распространении печатных сочинений, имевших целью возбудить к бунту или явному неповиновению власти Верховной».

Военная Коллегия Верховного Суда СССР, проверив материалы дела и учитывая, что дополнительным расследованием добыто достаточно объективных доказательств того, что Овчинников осужден необоснованно, по материалам, сфальсифицированным на предварительном следствии, —

Определила:

приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 17 сентября 1938 года в отношении Овчинникова Бориса Михайловича отменить по вновь открывшимся обстоятельствам и дело о нем, за отсутствием в его действиях состава преступления, дальнейшим производством прекратить. —

Подлинное за надлежащими подписями

С подлинным верно:

Судебный секретарь Военной Коллегии капитан (Кривов)

[подпись]

Примечания

1

В список входило большее число адвокатов, поскольку округ Московской судебной палаты включал в себя также территорию нынешних Владимирской, Вологодской, Калужской, Костромской, Липецкой, Нижегородской, Рязанской, Смоленской, Тверской, Тульской и Ярославской областей.

(обратно)

2

Цит. по: Барановский А. Упразднение традиционной российской адвокатуры Декретом о суде 1917 г. https://www.advgazeta.ru/mneniya/uprazdnenie-traditsionnoy-rossiyskoy-advokatury-dekretom-o-sude-1917-g/

(обратно)

3

Стюарт Дж. М. Александр Виленкин: поэт, гусар и подпольщик, которого не сломал Дзержинский // Русская служба Би-би-си. https://www.bbc.com/russian/fea-tures-45787642

(обратно)

4

История русской адвокатуры. Том первый. И.В. Гессен. Адвокатура, общество и государство. 1864 20/XI 1914. Издание Советов присяжных поверенных. М., 1914. С. 382–384.

(обратно)

5

Ходасевич, Михаил Фелицианович (1865–1925) – присяжный поверенный в Москве с 1897 г, брат поэта В. Ф. Ходасевича. Член МКЗ с 1922 г. Умер от брюшного тифа.

(обратно)

6

Мандельштам, Михаил Львович (1866–1939) – помощник присяжного поверенного (с 1893 г.) и присяжный поверенный (с 1899 г) в Казани; с 1903 г. присяжный поверенный в Москве. Член Партии народной свободы (кадетов) с момента образования, однако занимал крайне левые для нее позиции. Один из самых известных «политических защитников» – защищал Н.Э. Баумана, эсера-террориста И.П. Каляева (убившего великого князя Сергея Александровича) и многих других. В 1918 г уехал из Москвы и после долгих скитаний осел в 1921 г в Париже. К середине 1920-х сблизился с советским посольством, получил советское гражданство и в 1927 г. вернулся в Москву, став членом МКЗ. К моменту ареста 09.06.1938 был персональным пенсионером. Скончался в Бутырской тюрьме 05.02.1939, по официальной версии от порока сердца. Реабилитирован.

(обратно)

7

Земгор (Главный по снабжению армии комитет Всероссийских земского и городского союзов) – созданная в Российской империи в 1915 г на базе земств и городских дум общественная посредническая структура по распределению государственных оборонных заказов. Просуществовал до начала 1919 г

(обратно)

8

Всероссийский центральный союз потребительских обществ (существует до сих пор под названием Центросоюз Российской Федерации).

(обратно)

9

Жданов, Владимир Анатольевич (1869–1932) – в революционном движении со студенческих лет (1890-е), в 1895 в сослан в Вологду, где работал помощником присяжного поверенного, затем присяжным поверенным до 1905 г., в 1905–1907 гг – присяжным поверенным в Москве. Защищал Каляева, Савинкова, других эсеров, участников вооруженного восстания 1905 г. в Москве и др. После 1905 г примкнул к большевикам. В 1907 г сам осужден к 4 годам каторги; по отбытии срока жил на поселении в Чите. После Февральской революции член Чрезвычайной следственной комиссии (Муравьева), военный комиссар при главнокомандующем армиями Западного фронта. После октябрьского переворота выступил против большевиков. В 1918 г. был защитником А.М. Щастного (см.: Дело командующего Балтийским флотом Щастного. Под ред. В.Н. Буробина. М.: Белый город, 2013), в 1922 г. – одним из защитников на процессе «правых эсеров» (за «антисоветские выходки» выслан на 2 года в Рыбинск). В 1924–1930 гв член МКЗ (отчислен вместе с Н.К. Муравьевым). Умер своей смертью. Реабилитирован.

(обратно)

10

Оцеп, Матвей Александрович (Мордух Хононович, 1884–1958) – помощник присяжного поверенного в Москве с 1910 в, принадлежал к кругу «политических адвокатов» и участвовал в ряде важных процессов. Член МКЗ с 1925 в, участвовал в Шахтинском процессе (1928), процессе Промпартии (1928) и др. Был одним из самых востребованных (и избежавших репрессий) адвокатов в 1930-е гг.; пользовался огромным авторитетом в адвокатской среде после войны.

(обратно)

11

Тагер, Александр Семенович (1888–1939) – помощник присяжного поверенного (Н.К. Муравьева) с 1911 в, присяжный поверенный в Москве с 1917 в Член МКЗ с 1922 в Принадлежал к кругу «политических защитников» и участвовал в ряде громких дел в 1910-е гв. В 1917 в был юрисконсультом Чрезвычайной следственной комиссии Муравьева и членом комиссии по реформе законов о суде и адвокатуре при Министерстве юстиции Временного правительства. В 1922 г. участвовал в разработке УПК РСФСР. В том же году был одним из защитников на процессе «правых эсеров» и, как и Муравьев и Жданов, был ненадолго выслан из Москвы за «антисоветские выпады». Был ведущим специалистом по юридической психологии; много занимался архивными изысканиями (в том числе написал монографию о деле Бейлиса, вышедшую в 1933 г.). Арестован 09.06.1938. Приговорен кВМН 14.04.1939; расстрелян 15.04.1938. Реабилитирован.

(обратно)

12

Урысон, Исаак Савельевич (1877–1938) – помощник присяжного поверенного (П.П. Коренева) в Москве с 1906 в; студентом был сослан в Якутию, бежал из ссылки в Германию и закончил юридический факультет Гейдельбергского университета. В 1910-е гг. был близок кругу политических защитников. С 1913 г. редактор и соиздатель журнала «Вестник права». Параллельно занимался политической деятельностью как член партии «Бунд» и общественной работой в еврейских организациях. Член МКЗ с 1922 г; с того же времени вновь активно участвовал в жизни московской еврейской общины. Арестован 04.04.1928; 09.01.1929 приговорен к высылке на 3 года; вернулся в Москву в апреле 1932 г., а 04.01.1938 снова арестован и обвинен в членстве в еврейском «антисоветском клерикальном центре» (вместе с раввином Москвы Ш.-Л.Я. Медалье). Приговорен к ВМН и расстрелян 16.06.1938. Реабилитирован.

(обратно)

13

Угримова ТА., Волков А.Г. «Стой в завете своем…». М.: АМА-Пресс, 2004. С. 109.

(обратно)

14

Смирнов, Иван Александрович (1891–1938) – в революционном движении с 1905 г.; член ВКП(б) с 1917 г. С 1920 г. председатель Московского и губернского объединенного трибунала, затем Московского губернского суда. В 1926–1932 гг. на различных руководящих должностях, в 1932–1938 п. снова председатель Московского городского суда. Арестован 10.03.1938; осужден к ВМН и расстрелян 09.05.1938. Реабилитирован.

(обратно)

15

Еженедельник советской юстиции. № 37–38, 1922. С. 38–39.

(обратно)

16

Катанян, Рубен Павлович (1880–1966) – советский государственный деятель, профессор МГУ. Член РСДРП с 1903 в Помощник присяжного поверенного (с 1910 г.) и присяжный поверенный (с 1915 г) в Москве. В 1921 г. начальник Иностранного отдела ВЧК. В 1922 г. генеральный консул СССР в Берлине. С 1923 г. помощник прокурора РСФСР, затем на руководящих должностях в Прокуратуре РСФСР и СССР. В 1933–1938 гг старший помощник прокурора Верховного Суда СССР по специальным делам (надзор за ОГПУ), государственный обвинитель на политических процессах. Арестован в 1938 г.; 29.05.1939 осужден к 7 годам лишения свободы. 04.02.1943 арестован повторно и снова осужден к 7 годам лишения свободы. Реабилитирован 06.09.1947, но вновь осужден к лишению свободы: отбывал наказание с 1950 по 1955 г Реабилитирован в 1955 г.

(обратно)

17

Вегер, Владимир Ильич (1888–1945) – советский государственный и партийный деятель. В РСДРП с 1904 г. В 1912 г. закончил Императорский Московский университет (далее ИМУ), работал помощником присяжного поверенного в Казани. Занимал ряд руководящих должностей в Казани сразу после октября 1917 г. С 1920 г. профессор МГУ, МВТУ и Тимирязевской сельскохозяйственной академии, входил в комиссию содействия ученым при СНК СССР. В 1925–1929 гг. был ректором Московского промышленно-экономического института (ныне Государственный университет управления). Член МКЗ с 1922 г. Председатель президиума в 1926–1927 гг

(обратно)

18

Членов, Семен Борисович (Соломон Бенционович; 1890–1937) – помощник присяжного поверенного в Москве с 1911 г. Член МКЗ с 1922 г. С 1921 по 1923 г. профессор факультета общественных наук МГУ В 1930-е гг. главный консультант по правовым вопросам при наркоме внешней торговли. В 1936 г. был обвинен в участии в контрреволюционной террористической организации (в связи с работой в НКВТ). Арестован 03.06.1936. Приговорен к ВМН 02.06.1937; расстрелян 03.06.1937. Реабилитирован.

(обратно)

19

Цит. по: Янсен М. Суд без суда. 1922 год. Показательный процесс социалистов-революционеров. М.: Возвращение, 1993. С. 79.

(обратно)

20

Там же. С. 94.

(обратно)

21

ЦА ФСБ. Следственное дело по обвинению А.С. Тагера. 1922. Л. д. 54.

(обратно)

22

Брук, Вениамин Семенович (не путать с И.Д. Ильинским-Бруком; 1892–1938) – член МКЗ в 1929–1930 гт: в это же время возглавлял Президиум МКЗ. В 1920-е гг работал старшим помощником прокурора Ленинградской губернии. Уйдя из МКЗ, работал зам. зав. орготделом Президиума ВЦИК, помощником главного транспортного прокурора, прокурором в Управлении Северных железных дорог, с 1936 г. председателем совета московского Дома кино. Арестован 26.04.1938, приговорен к ВМН и расстрелян 15.09.1938. Реабилитирован.

(обратно)

23

Буленков, Алексей Алексеевич (годы жизни неизвестны) – впоследствии член Верховного суда СССР (был назначен в 1938 г. и в 1951 е).

(обратно)

24

Угримова ТА., Волков А.Г. «Стой в завете своем…». М.: АМА-Пресс, 2004. С. 118–119.

(обратно)

25

Хаски Ю. Российские адвокаты и советское государство. Происхождение и развитие советской адвокатуры. 1917–1939. М.: Институт государства и права РАН, 1993.С. 152.

(обратно)

26

Там же. С. 152.

(обратно)

27

ЦА ФСБ. Стенограмма допроса А.С. Тагера от 15 июля 1938 г Дело № Р-4661. Том 1. Л. д. 11–77.

(обратно)

28

Долматовский, Арон Моисеевич (1880–1939) – помощник присяжного поверенного в Москве с 1908 г.; член МКЗ с 1922 г.; в 1928 г. был одним из защитников на Шахтинском процессе. Арестован 28.03.1938: осужден к ВМН и расстрелян 20.02.1939. Реабилитирован.

(обратно)

29

Никитин, Алексей Максимович (1876–1939) – присяжный поверенный в Москве с 1912 г.; еще раньше в качестве помощника присяжного поверенного входил в круг «политических защитников». Член РСДРП с 1897 г.; с 1903 г. меньшевик. Член МКЗ с 1922 по 1928 г. Арестован 14.03.1938. 13.04.1939 приговорен к ВМН. 14.04.1939 расстрелян. Реабилитирован.

(обратно)

30

Винавер, Александр Маркович (1883–1947) – российский и советский правовед, специалист по римскому праву и цивилистике, профессор МГУ. С 1907 г помощник присяжного поверенного в Москве. До и после 1917 г преподавал в Московском университете и ряде других вузов. С 1922 по 1929 гг. – ответственный редактор журнала «Право и жизнь». Член МКЗ в 1925–1929 гг. В 1932–1938 гг. заведующий центральным юридическим бюро Объединенного государственного издательства (ОГИЗ). Арестован 13.01.1938; 11.01.1940 осужден к 8 годам лишения свободы. Освобожден досрочно в 1944 г. и до смерти преподавал в Свердловском юридическом институте. Реабилитирован.

(обратно)

31

Гернет, Михаил Николаевич (1874–1953) – российский и советский правовед, криминолог и специалист по уголовно-исполнительному праву, доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки РСФСР. Преподавал в ИМУ (до 1911 г.), Петербургском психоневрологическом институте, МГУ (1918–1931) и Московском юридическом институте (1931–1942).

(обратно)

32

Трайнин, Арон Наумович (1883–1957) – советский правовед, криминолог и специалист по уголовному праву, доктор юридических наук, профессор, член-корреспондент АН СССР (1946), заслуженный деятель науки РСФСР. С 1909 г. помощник присяжного поверенного в Москве. С 1912 г. преподавал в Университете Шанявского, после 1917 г. работал и преподавал в ряде советских вузов. Член МКЗ с 1923 г.

(обратно)

33

Пашуканис, Евгений Брониславович (1891–1937) – влиятельный в конце 1920-х – начале 1930-х гг марксистский теоретик права. В 1922 г. организовал секцию права Коммунистической академии – один из центров научной марксистской юридической мысли в СССР. С 1927 г. действительный член Коммунистической академии, затем член ее президиума и вице-президент. С 1931 г. директор института советского строительства и права Коммунистической академии; с 1936 г заместитель наркома юстиции СССР. Считал право вообще пережитком буржуазного общества и полагал, что социализм в своем развитии должен изжить как государство, так и право. Арестован 20.01.1937. Приговорен к ВМН и расстрелян 04.09.1937. Реабилитирован.

(обратно)

34

ЦА ФСБ. [Собственноручные] показания А.С. Тагера от 21 июня 1938 г. Дело № Р-4661. Том 2. Л. д. 74–92. Крыленко был арестован полугодом раньше, а расстрелян через месяц после этих показаний Тагера, как считается, лично В.В. Ульрихом, председателем Военной Коллегии Верховного Суда. Его обвинили среди прочего в создании антисоветской вредительской организации в органах юстиции.

(обратно)

35

ЦА ФСБ. Стенограмма допроса А.С. Тагера от 15 июля 1938 г Дело № Р-4661. Том 1. Л. д. 11–77.

(обратно)

36

ЦА ФСБ. Протокол допроса М. Л. Мандельштама от 10 ноября 1938 г. Дело № Р-39885. Л. д. 25–28.

(обратно)

37

Томский, Михаил Павлович (наст. фам. Ефремов; 1880–1936) – советский партийный и профсоюзный деятель. В 1922–1929 гг. председатель ВЦСПС. В 1929 г. вместе с Бухариным и Рыковым выступил против свертывания НЭПа и форсирования индустриализации и коллективизации; Сталин объявил эту позицию «правым уклоном». Пленум ЦК ВКП(б) принял решение снять Томского с поста председателя ВЦСПС. С апреля 1932 г. работал заведующим ОГИЗ. Когда на Первом московском процессе в августе 1936 г Зиновьев и Каменев стали давать показания о причастности Томского, Рыкова и Бухарина к контрреволюционной деятельности, Томский застрелился.

(обратно)

38

Вавин, Николай Григорьевич (1878–1938) – присяжный поверенный в Москве с 1908 г. В 1900-е гг. преподавал в Коммерческом институте, профессор, автор научных трудов по гражданскому праву (как до, так и после 1917 г). Был близок кадетам, хотя в партии не состоял. Член МКЗ с 1925 г Арестован 27.04.1938. Приговорен к ВМН и расстрелян 15.04.1939. Реабилитирован.

(обратно)

39

Шретер, Виктор Николаевич (1885–1938) – помощник присяжного поверенного в Москве с 1909 г.; с 1913 г преподавал в Московском коммерческом институте. С 1918 г преподавал в МГУ и Институте народного хозяйства им. Г.В. Плеханова (бывший Московский коммерческий институт). Теоретик советского хозяйственного и промышленного права. На момент ареста также старший консультант иностранного сектора Народного комиссариата тяжелой промышленности СССР. Арестован 16.01.1938. Приговорен к ВМН и расстрелян 27.04.1938.

(обратно)

40

ЦА ФСБ. Протокол допроса А.М. Винавера от 1 декабря 1938 г Дело № Р-17487. Л. д. 24–49.

(обратно)

41

Поскольку формально дело не было коллективным, а также в связи с неполнотой обнаруженной на сегодняшний день информации, указать точное количество осужденных не представляется возможным.

(обратно)

42

Хаски Ю. Российские адвокаты и советское государство. Происхождение и развитие советской адвокатуры. 1917–1939. М.: Институт государства и права РАН, 1993.С. 154.

(обратно)

43

В качестве присяжного поверенного, помощника присяжного поверенного (до 1917 года) или члена МКЗ (с 1922 е).

(обратно)

44

Хаски Ю. Российские адвокаты и советское государство. Происхождение и развитие советской адвокатуры. 1917–1939. М.: Институт государства и права РАН, 1993. С. 167–168.

(обратно)

45

Биографические справки по сотрудникам НКВД подготовлены на основе справочника «Кадровый состав органов государственной безопасности СССР. 1935–1939» Международного Мемориала: nkvd.memo.ru.

(обратно)

46

Совместный проект с «Адвокатской газетой». См.: https://www.advgazeta.ru/ repressed-lawyers/

(обратно)

47

См.: Меньшевистский процесс 1931 года. Сборник документов. В 2-х кн. Кн. 2 / Ассоц. «Рос. полит. энциклопедия», Центр. архив ФСБ России, сост. А.Л. Литвин. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1999. С. 413–415.

(обратно)

48

Угримова ТА., Волков А.Г. «Стой в завете своем…». М.: АМА-Пресс, 2004. С. 148–151.

(обратно)

49

ЦА ФСБ России. Следственное дело № Р-43640 в отношении Урысона И.С.

(обратно)

50

ЦА ФСБ России.

(обратно)

51

Ошибка; правильно УМОВА.

(обратно)

52

Филатьев, Георгий Викторович (1869 – не ранее 1938) – присяжный поверенный в Москве с 1909 г.; член МКЗ с 1925 г. Участвовал в создании партии кадетов в 1905 г Соучредитель и активный участник Московского комитета Политического красного креста.

(обратно)

53

Трудовая народно-социалистическая партия (народные социалисты, или энесы, НС) – неонародническая партия городской интеллигенции, созданная в 1905 году. Исключала террор как средство политической борьбы. После Февральской революции поддерживала Временное правительство; прекратила существование в 1918 г

(обратно)

54

Земгор (Главный по снабжению армии комитет Всероссийских земского и городского союзов) – созданная в Российской империи в 1915 г. на базе земств и городских дум общественная посредническая структура по распределению государственных оборонных заказов. Просуществовал до начала 1919 г.

(обратно)

55

«Союз возрождения России» был основан членами партий кадетов, народных социалистов и эсеров весной 1918 г в Москве как широкая коалиция политических партий, противостоявших большевикам. В апреле 1919 г вошел в состав т. н. Тактического центра. В августе 1920 г. в Москве прошел «процесс Тактического центра»: четверо из 28 обвиняемых были приговорены к расстрелу с заменой 10 годами лишения свободы; трое – к трем годам концлагеря; шестеро, включая Филатьева, – к заключению в концлагере «до окончания Гражданской войны»; остальные – к условным срокам или высылке из России.

(обратно)

56

Московский земельный отдел.

(обратно)

57

Имеется в виду Московская коллегия защитников.

(обратно)

58

Ордынский, Сергей Павлович (1870–1929) – помощник присяжного поверенного в Москве с 1904 г, один из «политических защитников», много писал в «Русских ведомостях» по правовым вопросам и входил в товарищество по изданию газеты. Арестован 30.08.1919; освобожден 19.11.1919. Член МКЗ с 1922 г.

(обратно)

59

Имеется в виду «коллективизация» адвокатуры, то есть запрещение частной практики и объединение всех защитников в коллективы.

(обратно)

60

Дискуссии о «коллективизации» адвокатуры и запрете частной практики велись на протяжении нескольких лет; некоторое время «коллективы» (где все адвокаты получали равную оплату) сосуществовали с частными кабинетами, пока в 1930 г. частная практика не была окончательно запрещена.

(обратно)

61

Народный комиссариат юстиции РСФСР.

(обратно)

62

Постоловский, Дмитрий Симонович (1876–1948) – член МКЗ с 1922 г; в прошлом революционер, член ЦК РСДРП в 1905 г После 1917 г работал в Государственной комиссии законодательных предположений при СНК СССР и юрисконсультом в Гознаке. С 1932 г. был персональным пенсионером.

(обратно)

63

Иков, Николай Александрович (даты жизни неизв.) – присяжный поверенный в Москве с 1906 г.; член МКЗ с 1922 г.

(обратно)

64

Малянтович, Владимир Николаевич (1871–1948) – брат П.Н. Малянтовича; присяжный поверенный в Москве с 1912 г., также входил в группу «политических защитников»; после Февральской революции был товарищем министра почт и телеграфа – адвоката А.М. Никитина. Член МКЗ с 1922 г. Арестован в 17.01.1939 по делу о «контрреволюционной кадетско-меньшевистской организации в МКЗ»; 19.05.1939 приговорен к 15 годам лишения свободы. Отбывал наказание в Нориль-лаге, где скончался при неизвестных обстоятельствах. Реабилитирован.

(обратно)

65

Громан, Владимир Густавович (1874–1940) – экономист, статистик, в 1920-е годы работал в Госплане; был арестован в 1930 г. по делу «союзного бюро меньшевиков», приговорен к 10 годам лишения свободы, умер в лагере, реабилитирован; Чаянов, Александр Васильевич (1888–1937) – экономист, социолог, социальный антрополог, основатель «крестьяноведения»; Кондратьев, Николай Дмитриевич (1892–1938) – советский экономист. Теоретически обосновал «новую экономическую политику» в СССР. Чаянов и Кондратьев были арестованы в 1930 г по делу «Трудовой крестьянской партии». Чаянов был приговорен к пяти, а Кондратьев – к восьми годам лишения свободы; в 1938 г. Кондратьев был судим повторно и приговорен к ВМН. Чаянов умер в ссылке в Алма-Ате.

(обратно)

66

Духовской (Духовский), Михаил Михайлович (?—1931?) – присяжный поверенный в Москве с 1905 г Член МКЗ с 1922 г. Сын известного правоведа, криминолога, присяжного поверенного (1875–1891) М.В. Духовского (1849–1903).

(обратно)

67

В июне 1917 г.

(обратно)

68

Крыленко, Николай Васильевич (1885–1938) – с мая 1918 г – председатель Революционного (Верховного) трибунала. С декабря 1922-го по 1929 г. – заместитель наркома юстиции РСФСР и старший помощник прокурора РСФСР. В 1929–1931 гг – прокурор РСФСР. В 1931–1936 гг – народный комиссар юстиции РСФСР, затем СССР. В январе 1938 г. арестован, обвинен в создании «вредительской организации»; приговорен к ВМН и расстрелян в июле того же года (якобы лично председателем Военной коллегии Верховного Суда СССР В.В. Ульрихом).

(обратно)

69

Никитин, Алексей Максимович (1876–1939) – присяжный поверенный в Москве с 1912 г.; еще раньше в качестве помощника присяжного поверенного входил в круг «политических защитников». Член РСДРП с 1897 г.; с 1903 г. меньшевик. Член МКЗ с 1922 по 1928 г. Единственный из фигурантов «дела общественников» стал жертвой «дела о контрреволюционной кадетско-меньшевистской организации в МКЗ» 1938–1939 гг. Арестован 14.03.1938. 13.04.1939 приговорен к ВМН. 14.04.1939 расстрелян. Реабилитирован.

(обратно)

70

А.М. Никитин был министром почт и телеграфа с июля 1917 г, а в сентябре был одновременно назначен министром внутренних дел.

(обратно)

71

Был арестован вместе с остальными министрами, включая П.Н. Малянтовича, в Зимнем дворце и препровожден в Петропавловскую крепость, где он и Малянтович провели лишь несколько дней.

(обратно)

72

Всероссийский центральный союз потребительских обществ (существует до сих пор под названием Центросоюз Российской Федерации).

(обратно)

73

В это время Ростов-на-Дону был столицей Донского правительства генерала Каледина; на Дону шло формирование Добровольческой армии.

(обратно)

74

В феврале 1920 года на Дону установилась советская власть.

(обратно)

75

В 1920 г были арестованы и осуждены ряд членов правления Центросоюза, избранные еще до 1917 г.: Д.С. Коробов, В.А. Кузнецов и А.Н. Лаврухин. А.М. Никитин обвинялся в том, что вместе с бывшим министром Временного правительства КА. Гвоздевым и членом правления Центросоюза Н.М. Михайловым (эмигрировавшими за границу) «направлял деятельность кооперативных организаций Юга России в антисоветское русло».

(обратно)

76

Соколов, Николай Дмитриевич (1870–1928) – известный в 1900-е и 1910-е гг санкт-петербургский присяжный поверенный, «политический защитник». В 1909–1910 гг был юрисконсультом социал-демократической фракции в Государственной думе III созыва. Активный участник Февральской революции, весной 1917 г был секретарем исполкома Петросовета и членом Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств (ее возглавлял присяжный поверенный Н.К. Муравьев). Член МКЗ с 1923 г.

(обратно)

77

Общественно-политическая либеральная газета, выходившая в Москве с 1863 по март 1918 г. С 1905 г – фактически орган партии кадетов.

(обратно)

78

Город на территории современной Кировской области; с конца XIX века одно из традиционных мест политической ссылки.

(обратно)

79

Вероятно, имеется в виду созданная в 1901 г Заграничная лига русской революционной социал-демократии, которая была «заграничным отделом организации «Искры» (печатного органа РСДРП). Она вербовала сторонников «Искры» из числа русских социал-демократов за границей, материально поддерживала ее, организовывала доставку газеты в Россию и издавала популярную марксистскую литературу.

(обратно)

80

Лядов, Мартын Николаевич (настоящая фамилия Мандельштам, 1872–1947) – революционер, впоследствии партийный деятель и историк КПСС.

(обратно)

81

События 4 апреля 1912 г. на приисках Ленского золотопромышленного товарищества рядом с совр. городом Бодайбо. Во время подавления (расстрела) мирной манифестации погибло от 150 до 270 человек. Для расследования параллельно с правительственной Государственной Думой была создана общественная – во главе с присяжным поверенным и «политическим защитником» А.Ф. Керенским.

(обратно)

82

Скобелев, Матвей Иванович (1885–1938) – участник социал-демократического движения в России, меньшевик. Один из активных участников Февральской революции, министр труда во Временном правительстве с 5 мая по 5 сентября 1917 г. Был членом советских торговых делегаций во Франции и Англии, вступил в ВКП(б), после возвращения в Россию в 1925 г занимал различные должности среднего звена в советских структурах. В 1938 г расстрелян по обвинению в участии в террористической организации.

(обратно)

83

Члены РСДРП, которых после раскола в 1903 г большевики стали называть «меньшевиками», продолжали называть свою партию просто РСДРП – в отличие от РСДРП(б).

(обратно)

84

Также ЧКЗ и чеказе – «членами коллегии защитников» – советские адвокаты назывались до 1939 г., когда было принято Положение об адвокатуре СССР.

(обратно)

85

Коренев, Павел Павлович (1867–1941) – присяжный поверенный в Москве с 1896 г.; член МКЗ с 1922 г

(обратно)

86

П. 11: «В целях оказания юридической помощи населению, в частности, путем выполнения задач судебной защиты по уголовным и гражданским делам, действуют под непосредственным надзором и руководством областных, губернских и окружных судов коллегии защитников». Положение о судоустройстве Р.С.Ф.С.Р. утверждено Постановлением ВЦИК от 19.11.1926.

(обратно)

87

Зорин, Михаил Яковлевич – член МКЗ с 1928 г Председатель Президиума в 1928 г. Иных сведений не обнаружено.

(обратно)

88

То есть максимальной численности членов коллегии защитников.

(обратно)

89

Правильно «Шемякин суд», то есть несправедливый – по названию русской анонимной сатирической повести предположительно XV века.

(обратно)

90

Патушинский, Григорий Борисович (1873–1931) – после окончания Московского университета в начале 1900-х гг. был судебным следователем и мировым судьей в Иркутске, затем практиковал там же в качестве присяжного поверенного, был одним из самых известных адвокатов в регионе. Член МКЗ с 1926 г. (остальные подробности его биографии после 1917 г. изложены в показаниях). Исключен из МКЗ в том же 1930 г. и умер в Москве 11 августа 1931 г. в возрасте 58 лет.

(обратно)

91

По-видимому, Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств под руководством Н.К. Муравьева.

(обратно)

92

Политический центр – правительство, действовавшее в Иркутске с ноября 1919-го по январь 1920 г.; было избрано 12 ноября 1919 г. Всесибирским совещанием земских собраний и городских дум и состояло из представителей левых партий – в основном эсеров и меньшевиков. Имел целью свержение правительства Колчака, недопущение к власти большевиков и установление в Сибири и на Дальнем Востоке демократической республики. В конце 1919 г. организовал вместе с местными большевиками антиколчаковское восстание, а 21.01.1920 передал власть Иркутскому военно-революционному комитету большевиков.

(обратно)

93

Государственная корпорация, объединившая в 1921 г все уральские горно-металлургические предприятия.

(обратно)

94

В результате мятежа Чехословацкого корпуса 31 мая 1918 г. Томск на год с небольшим перешел под власть белых.

(обратно)

95

Муравьев, Николай Константинович (1870–1936) – присяжный поверенный в Москве с 1900 г.; один из самых известных «политических защитников», входивший наряду с П.Н. Малянтовичем, В.А. Маклаковым, Н.В. Тесленко и М.Ф. Ходасевичем в т. н. «московскую пятерку». Защищал многочисленных социалистов и впоследствии видных большевиков (не входя ни в одну из партий). Был председателем Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства (см. выше). Был одним из основных создателей советской адвокатуры в 1922 г (по его словам, именно он предложил термины «защитник» и «коллегия защитников»). Сооснователь и, с 1918 по 1922 г, председатель Московского комитета Политического красного креста помощи политическим заключенным. Возглавлял защиту на процессе «правых эсеров» в 1922 г. и был в числе защитников на Шахтинском процессе в 1928 г. В 1930 г был отчислен из МКЗ (фактически по собственному желанию). Умер в ночь на 1 января 1937 г.

(обратно)

96

Гурский, Владимир Николаевич (1888—?) – помощник присяжного поверенного в Москве с 1913 г Член МКЗ с 1927 г. О процессе, упоминаемом Патушинским, сведений нет. Арестован 14.05.1935, осужден к 5 годам лишения свободы 28.06.1935. Наказание отбывал в Ухтижемлаге; освобожден 14.05.1940. О дальнейшей судьбе неизвестно. Реабилитирован.

(обратно)

97

Потанин, Григорий Николаевич (1835–1920) – географ, этнограф, фольклорист, ботаник, публицист; общественный деятель; один из идеологов и основателей общественно-политического течения «сибирское областничество». Сибирский областной совет был избран в декабре 1917 г. как правительство края (антибольшевистское). Уже в январе 1918 г. Совет и избранная по его инициативе Областная Дума были де-факто распущены большевиками, захватившими власть в Томске. Однако избежавшие ареста члены Областной Думы 28 января сформировали Временное Сибирское правительство (под председательством П.Я. Дербера), в которое вошел Патушинский, находившийся в это время под арестом.

(обратно)

98

Иван Александрович Якушев был избран председателем Областной Думы на том же заседании 28 января 1918 г

(обратно)

99

Народных социалистов.

(обратно)

100

6 июня 1918 г Омск заняли войска Белой армии и Чехословацкого корпуса, которые отказались признавать власть эсеровского правительства и создали свое собственное Временное Сибирское правительство под председательством П.В. Вологодского. Оба правительства объявили себя единственной законной властью, но в конечном счете правительство Дербера, по большей части находившееся во Владивостоке и переименовавшееся во Временное правительство автономной Сибири, самораспустилось.

(обратно)

101

Новоселов, Александр Ефремович (1884–1918) – писатель, этнограф, министр внутренних дел Временного Сибирского правительства, эсер. Был убит якобы при попытке к бегству, но обстоятельства убийства остались невыясненными.

(обратно)

102

Михайлов, Иван Адрианович (1891–1946) – экономист, работал во Временном правительстве, в 1918 г уехал в Омск. Был избран министром финансов в составе Временного Сибирского правительства; сохранил этот пост в правительстве Вологодского, а затем – в правительстве Колчака. Эмигрировал в Харбин, работал на Китайско-Восточной железной дороге. В 1930-е – начале 1940-х гг редактировал прояпонскую газету «Харбинское время» и был близок к лидеру «русских фашистов» Родзаевскому. В 1945 г. арестован СМЕРШем и приговорен к ВМН в Москве в 1946 г. (процесс «семеновцев»). В реабилитации отказано.

(обратно)

103

«Уфимская Директория» – первое правительство антибольшевистских сил, компромисс, достигнутый на совещании в Уфе между Комитетом членов Учредительного собрания («Комуча») и Временным Сибирским правительством (Володарского). Была создана в июне 1918 г., а в ноябре того же года прекратила существование, когда председатель правительства, член ЦК партии эсеров Николай Дмитриевич Авксентьев и еще несколько человек были арестованы военными властями в Омске. После этого был создан институт Верховного правителя России, которым стал Колчак.

(обратно)

104

Орган, избранный совещанием земских собраний в Иркутске, прошедшим 11–24 октября 1919 г. Вошел в состав созданного месяцем позже Политического центра.

(обратно)

105

А.В. Колчак вместе с председателем своего Совета министров В.Н. Пепеляевым был арестован Политическим центром в Иркутске 15 января 1920 г. 21 января начались их допросы Чрезвычайной следственной комиссией, созданной Политическим центром. Одним из ее членов был В.П. Денике, ставший впоследствии членом МКЗ, а в 1938 г. – фигурантом дела о «контрреволюционной кадетско-меньшевистской организации в МКЗ»; он был приговорен к ВМН и расстрелян в апреле 1939 г. Уже через два дня комиссию возглавил представитель захвативших Иркутск большевиков С.Г. Чудновский, руководивший затем расстрелом Колчака и Пепеляева. Чудновский впоследствии был председателем нескольких областных судов, а в августе 1937 г приговорен к ВМН и расстрелян по обвинению в контрреволюционной деятельности.

(обратно)

106

Павлуновский, Иван Петрович (1888–1937) – революционер, с начала 1920 г – полномочный представитель ВЧК по Сибири и Дальнему Востоку. «Процесс над колчаковскими министрами», по которому обвинялись доставленные из Иркутска 24 человека, состоялся в Омске в мае 1920 г Четверо обвиняемых были приговорены к ВМН и расстреляны 23 июня 1920 г

(обратно)

107

Комитет Северного морского пути «для изучения возможностей морских перевозок в Арктике и их дальнейшего практического использования» был создан в 1919 г. постановлением Совета министров Колчака. В 1920 г. постановлением Сибирского Ревкома был преобразован в советский «Комсеверпуть».

(обратно)

108

Сибирский отдел народного образования, создан постановлением Сибревкома от 10 января 1920 г.

(обратно)

109

Локацков, Филипп Иванович (1881–1937) – революционер, член РСДРП с 1904 г., советский партийный и государственный деятель. В 1921 г. работал в Сиббюро ЦК РКП(б) в Омске. С лета 1922 г. – председатель синдиката «Уралмет» (в котором позже также работал Патушинский). В 1937 г. обвинен в участии в контрреволюционной организации, осужден к ВМН и расстрелян.

(обратно)

110

Баранский, Николай Николаевич (1881–1963) – советский экономико-географ. В молодости занимался революционной работой в Сибири, член РСДРП с 1898 г. В 1920–1921 п. преподавал в Сибирской высшей партийной школе, в 1921 г. переехал в Москву, где преподавал в ряде учебных заведений. Впоследствии стал видным советским ученым и лауреатом многочисленных орденов и премий.

(обратно)

111

Народный комиссариат Рабоче-крестьянской инспекции (существовал с 1920 по 1934 г)

(обратно)

112

Речь идет о процессе «правых эсеров», первом показательном судебном процессе советской власти. Защиту «нераскаявшихся» эсеров возглавлял Н.К. Муравьев; после митингов в зале судебных заседаний Муравьев и остальные защитники отказались продолжать защиту в таких условиях, за что Муравьев, А.С. Тагер и В.А. Жданов были обвинены в антисоветской деятельности и высланы из Москвы.

(обратно)

113

Динесман, Иосиф Юлианович (1892-?) – член МКЗ с 1922 г Был соучредителем и активным членом Московского комитета Политического красного креста. Дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

114

Народный комиссариат продовольствия РСФСР (существовал с 1917 по 1924 г).

(обратно)

115

Товарищей.

(обратно)

116

Амаспюр, Хорен Михайлович (годы жизни неизвестны) – член МКЗ с 1926 г Был на протяжении 10 месяцев 1919 г. министром без портфеля в правительстве Азербайджанской Демократической Республики от партии Дашнакцутюн (в апреле 1920 г. это правительство было свергнуто Красной Армией).

(обратно)

117

Розенблюм, Александр Борисович (1866–1934) – присяжный поверенный в Москве с 1892 г Член МКЗ с 1922 г.

(обратно)

118

Перес, Антон Иванович (1869–1949) – присяжный поверенный в Москве с 1906 г Член МКЗ с 1922 г Участник народнического движения, уполномоченный Всероссийского крестьянского союза в бюро трудовой группы Государственной думы 1-го и 2-го созывов (1906–1907).

(обратно)

119

Речь идет о Кооперативно-кредитном товариществе «Трудкредит».

(обратно)

120

Богданов, Михаил Иванович (1876—?) – присяжный поверенный в Москве с 1914 г; член МКЗ с 1922 г Дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

121

Группа труда – политическая партия (первоначально фракция Государственной Думы) левой, народническо-крестьянской ориентации, существовавшая с 1906 по 1917 г

(обратно)

122

Умов, Павел Георгиевич (1866—?) – член МКЗ с 1922 г. Дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

123

Китайско-Восточная железная дорога.

(обратно)

124

Народный комиссариат путей сообщения РСФСР.

(обратно)

125

Комплекс торговых зданий в районе Китай-город в Москве. После 1917 г в зданиях размещались различные конторы. Снесен в 2008 г.

(обратно)

126

Урысон, Осип Савельевич (1876–1964) – присяжный поверенный в Москве с 1905 г.; с 1913 по 1917 г соредактор журнала «Вестник права: орган адвокатуры, нотариата, суда»; член МКЗ с 1927 в

(обратно)

127

Государственный Кооперативный Банк (в 1920-е гг. кредитовал кооперативы и вел их расчетные операции).

(обратно)

128

Полетика, Митрофан Петрович (1868—?) – присяжный поверенный в Москве с 1903 г. Дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

129

Институт «правозаступников» был создан Декретом о суде № 2 от 15 февраля 1918 г. Ими могли стать любые «неопороченные» лица, не обязательно юристы, которые имели право поддерживать как защиту, так и обвинение.

(обратно)

130

Московское губернское управление военно-продовольственного обеспечения частей Красной армии.

(обратно)

131

Кропоткин, Николай Александрович (1878–1949) – присяжный поверенный в Твери с 1913 г.; член МКЗ с 1924 г. Был арестован в 1927 г. и выслан в Минусинск; вернувшись в 1929 в, неоднократно подвергался арестам. Племянник теоретика анархизма и географа князя П.А. Кропоткина.

(обратно)

132

Липскеров, Александр Федорович (1883–1960) – присяжный поверенный в Москве с 1912 г; член МКЗ с 1925 г Был одним из защитников на процессе «правых эсеров» и других громких процессах. С 1939 г был членом комиссии по разработке проекта УПК РСФСР.

(обратно)

133

Защитника с такой или похожей фамилией в МКЗ не числилось.

(обратно)

134

Ходасевич, Михаил Фелицианович (1865–1925) – присяжный поверенный в Москве с 1897 г; входил в «московскую пятерку» самых известных «политических адвокатов», участвовал во многих громких процессах. Член МКЗ с 1922 г Умер от брюшного тифа. Брат поэта В.Ф. Ходасевича.

(обратно)

135

Пинес, Исаак Григорьевич (Георгиевич; 1875—?) – присяжный поверенный в Москве с 1902 г; член МКЗ с 1922 г В 1939 г был заведующим консультацией Свердловского коллектива защитников в Москве. Дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

136

Зорохович, Юрий Исаакович (1888–1938) – помощник присяжного поверенного в Москве с 1907 г, член МКЗ с 1923 г. Арестован 11.03.1938; приговорен к ВМН и расстрелян в 09.05.1938. Реабилитирован.

(обратно)

137

Розен, Яков Соломонович (годы жизни неизвестны) – в 1913 г. присяжный поверенный в Санкт-Петербурге. Член МКЗ с 1927 г.

(обратно)

138

Рязанский, Абрам Моисеевич (1888–1938) – помощник присяжного поверенного в Москве с 1911 г., член МКЗ с 1922 в Был обвинен по делу «контрреволюционной кадетско-меньшевистской организации в МКЗ», приговорен к ВМН и расстрелян в октябре 1938 г. Реабилитирован.

(обратно)

139

Мутушев, Ахмет Магомедович (1879–1943) – чеченский общественный деятель, публицист. Помощник присяжного поверенного в Санкт-Петербурге с 1911 г После Февральской революции руководитель отделения Союза горцев в Чечне, Чеченского комитета и Грозненского районного исполнительного комитета; в 1918 г – Чеченского национального совета (меджлиса). Затем примкнул к большевикам, находился на разных должностях в Дагестане и Азербайджане. Недолгое время председатель исполкома Чеченского национального округа в 1922 г, после чего был исключен из партии, уехал в Москву, отошел от политики и в 1925 г стал членом МКЗ. В 1930 г. по ложному обвинению в попытке перехода государственной границы приговорен к пяти годам лишения свободы. Освобожден в 1932 г Снова арестован и осужден к 10 годам лишения свободы в Узбекистане в 1936 г.; по непроверенным данным, скончался в лагере под Ташкентом. Реабилитирован.

(обратно)

140

Либсон, Яков Николаевич (Нахимович; 1882–1938) – член МКЗ с 1922 г. Арестован 11.03.1938, приговорен к ВМН и расстрелян 17.09.1938 г. Реабилитирован.

(обратно)

141

Шапиро-Пятецкий (Пятецкий-Шапиро), Лев Григорьевич (1889–1938) – член МКЗ с 1922 г. Арестован 28.02.1938; приговорен к ВМН и расстрелян 17.09.1938. Реабилитирован.

(обратно)

142

В 1927 г братья Урысоны приобрели себе квартиры в новом кооперативном доме в Подсосенском переулке. Вскоре они были обвинены в «лжекооператорстве» и приговорены к высылке с конфискацией имущества (в том числе этих квартир).

(обратно)

143

Коммодов, Николай Васильевич (1884–1947) – помощник присяжного поверенного в Москве с 1915 г Член МКЗ с 1922 г Участвовал во многих крупных делах и пользовался большим авторитетом. Вместе с Брауде, Оцепом и Казначеевым был допущен к защите по «московским процессам» конца 1930-х годов.

(обратно)

144

Глазков, Иван Николаевич (1894–1938) – член МКЗ с 1924 г. Арестован 18.03.1938. Приговорен к ВМН 28.05.1938; расстрелян 04.06.1938. Реабилитирован.

(обратно)

145

Тэриан, Христофор Мартынович (? – сер. 1960-х гг.) – присяжный поверенный в Москве с 1908 г Член МКЗ с 1922 г

(обратно)

146

Гринберг, Ирина Николаевна (1892 – начало 1970-х гг) – член МКЗ с 1924 г Дочь известного московского присяжного поверенного Николая Абрамовича Гринберга. В сентябре 1919 г вся семья (родители, Ирина и ее брат Роман) были арестованы по неясным обвинениям; отец умер от тифа в том же году. Брат вскоре бежал из России и впоследствии стал известным деятелем эмиграции и издателем. В большой квартире Гринбергов в 1920-е гг жили вместе с ними «подселенные» туда Осип и Лиля Брик. Вскоре после описываемых событий ушла из адвокатуры.

(обратно)

147

Сильверсван, Николай Адрианович (1889–1953?) – присяжный поверенный в Москве с 1910 г.; член МКЗ с 1922 г., был после войны известным адвокатом. По неподтвержденным сведениям, был осужден к лишению свободы в 1950 г и умер в заключении.

(обратно)

148

Шеметов, Николай Гурьевич (1877–1940) – присяжный поверенный в Москве с 1906 г. Член МКЗ с 1922 г Арестован в 1937 г; осужден к лишению свободы, по непроверенным данным скончался в Воркутлаге.

(обратно)

149

Карякин (Корякин), Гавриил Львович (1875—?) – присяжный поверенный или помощник присяжного поверенного предположительно в Воронеже. В июне 1917 г. в Новочеркасске был избран председателем Донского совета рабочих и крестьянских депутатов. В том же году по вызову МВД переехал в Петроград, работал консультантом отдела юстиции и юрисконсультом Всероссийского производственного союза (ВПСО). В 1922 г консультант ЦК ВПСО в Москве, был защитником на процессе правых эсеров. Член МКЗ с 1928 г.

(обратно)

150

Цуринов, Валериан Иванович (годы жизни неизвестны) – присяжный поверенный в Москве с 1914 г. Член МКЗ с 1924 г.

(обратно)

151

Левин, Александр Яковлевич (1889–1941) – помощник присяжного поверенного (с 1913 г.) и присяжный поверенный (с 1917 г.) в Москве. Член МКЗ только с 1937 г, до этого юрист-экономист, советский служащий в различных учреждениях внешней торговли и Госбанке. Неясно, почему Гринберг называет его «советским адвокатом» – возможно, в связи с тем, что в 1920 г он «в порядке общественной нагрузки выступал в качестве защитника» и «давал юридические консультации при месткоме Госбанка» (это известно из его автобиографии, составленной для поступления в МКЗ). Арестован в 28.10.1939, приговорен к ВМН 08.07.1941, расстрелян в 28.07.1941 (обстоятельства дела на сегодняшний день неизвестны).

(обратно)

152

Пешкова, Екатерина Павловна (1876–1965) – общественный деятель и правозащитница, эсерка, первая жена Максима Горького. В 1907–1914 гг. работала в Кружке помощи каторге и ссылке в Париже. С 1913–1914 гг работала в Красном Кресте и других организациях помощи раненым. В 1917 г стала соосновательницей и главой Московского комитета бюро Политического Красного Креста; после ухода из организации Н.К. Муравьева возглавила организацию под новым названием «Помполит» («Помощь политическим заключенным»), которая просуществовала до 1937 г

(обратно)

153

Шарлотта Корде (1768–1793) – французская дворянка, убийца Жана Поля Марата; казнена якобинцами.

(обратно)

154

Левонтин, Эзра Ефимович (1892–1968) – член МКЗ с 1922 г. Уделял значительно больше внимания поэтическим занятиям и переводам поэзии, чем адвокатуре; в дальнейшем приобрел некоторую известность как переводчик.

(обратно)

155

Меранвиль, Леонид Александрович (наст. фамилия Меранвиль-Десентклер, 1885–1938) – член МКЗ с 1922 г В декабре 1918 г. вступил в РСДРП(б) (до этого был меньшевиком) и принял активное участие в революционных событиях и красном терроре в Белгороде, возглавив впоследствии местный военно-революционный комитет и позднее уездный исполнительный комитет. В 1921 г уехал в Москву Арестован 28.02.1938, приговорен к ВМН и расстрелян 09.051938. Реабилитирован.

(обратно)

156

Скорутто, Николай Иосифович (также Скоруто; 1877—?) – горный инженер, экономист, на момент ареста в 1928 г зам. директора Главгортопа (Главного горно-топливного управления) ВСНХ СССР. На предварительном следствии по Шахтинскому делу отрицал свою вину, но на процессе дал признательные показания. Был приговорен к 10 годам лишения свободы. Дальнейшая судьба неизвестна. Реабилитирован.

(обратно)

157

«Никитинские субботники» проводились с 1914 по 1933 г.; с 1922 г существовало также одноименное издательство. Организатором кружка и издательства была журналистка, поэтесса, редактор и литературный критик Евдоксия Федоровна Никитина (урожд. Плотникова, 1895–1973), жена ЧКЗ А.М. Никитина.

(обратно)

158

Каравин, Леонид Иванович (1887–1938) – член МКЗ с 1925 г Арестован 10.03.1938, приговорен к ВМН и расстрелян 17.09.1938.

(обратно)

159

Неясно, о ком идет речь – возможно, об австрийском композиторе и певце Рудольфе Кронеггере (1875–1929).

(обратно)

160

Разрыв дипломатических отношений между Великобританией и СССР последовал в 1927 г после обыска британской полицией в лондонском офисе советского внешнеторгового общества «АРКОС», в ходе которого были обнаружены документы, свидетельствующие о подрывной деятельности СССР. Отношения были восстановлены в 1929 г.

(обратно)

161

И.С. Урысон был арестован в апреле 1928 г., вероятно, по доносу Гринберг. Отвергая ее обвинения в том, что он подговаривал ее убить Сталина, Урысон объяснил, что в 1925 г действительно состоял с ней в близких отношениях, а когда они закончились, попросил вернуть ему подаренный ранее золотой портсигар как «вещественное доказательство этих отношений». (ЦА ФСБ России. Следственное дело № Р-43640 в отношении Урысона И.С. Л. д. 13–14.)

(обратно)

162

Неизвестный сотрудник НКВД.

(обратно)

163

Речь, по-видимому, о труде «Игерет хамусар» («Послание о морали», 1858) раби Исраэля Салантера (1810–1883), основателя движения «Мусар», известного талмудиста.

(обратно)

164

Розенблюм, Лидия Израилевна (1890–1981) – член МКЗ с 1922 г Была защитником на Шахтинском процессе. В 1930-е и зав. правовым отделом Журнально-газетного объединения. По непроверенным данным, в конце 1930-х гг репрессирована, после реабилитаци в 1940-е и вновь член Московской городской коллегии адвокатов.

(обратно)

165

«Оказание каким бы то ни было способом помощи той части международной буржуазии, которая, не признавая равноправия коммунистической системы, приходящей на смену капиталистической системе, стремится к ее свержению, а равно находящимся под влиянием или непосредственно организованным этой буржуазией общественным группам и организациям, в осуществлении враждебной против Союза ССР деятельности влечет за собой – лишение свободы на срок не ниже трех лет с конфискацией всего или части имущества, с повышением, при особо отягчающих обстоятельствах, вплоть до высшей меры социальной защиты – расстрела или объявления врагом трудящихся, с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнанием из пределов Союза ССР навсегда, с конфискацией имущества» (УК РСФСР 1926 г в редакции от 6 июня 1927 г).

(обратно)

166

Материалы 3-го отделения СО ОГПУ о политическом состоянии интеллигенции и ее антисоветской деятельности. Не позднее конца мая 1930 г // «Совершенно Секретно»: Лубянка Сталину о положении в стране (1922–1934 гг). Т 8, ч. 2. Москва, 2008. С. 1136–1175.

(обратно)

167

Там же.

(обратно)

168

Петров, Аркадий Николаевич (1881—?) – востоковед-экономист, северовед, преподавал в московских вузах с 1923 г.; согласно обвинению, член масонской ложи «Гармония». 13.08.1930 приговорен к 10 годам лишения свободы, освобожден досрочно, повторно арестован в 1938 г в Самарканде. Дальнейшая судьба неизвестна. Реабилитирован.

(обратно)

169

Попов, Михаил Георгиевич (1884–1930) – японист, китаевед. До Первой мировой войны зав. школой восточных языков на Дальнем Востоке. Во время войны на Западном фронте, в марте 1918 г. отозван с фронта в распоряжение Восточного отдела НКИД. В 1921 г возглавил китайский отдел МИД Дальневосточной Республики. В том же году вызван для преподавания японского языка и экономики Японии на Восточном отделении Военной Академии РККА в Москве. В 1928 г. вступил в масонскую ложу «Гармония». Арестован 23.12.1929. Приговорен к ВМН 13.08.1930, расстрелян 17.08.1930.

(обратно)

170

Снесарев, Андрей Евгеньевич (1865–1937) – русский и советский военачальник, военный теоретик, публицист и педагог, военный географ и востоковед, действительный член Русского географического общества (с октября 1900 г.). С 1915 г генерал-майор, начштаба нескольких дивизий, участник Брусиловского прорыва. С апреля 1918 г. в Красной армии; в 1919–1921 гг. начальник, тогда же и позднее преподаватель Военной Академии РККА, в 1921–1930 гг. ректор и профессор Московского института востоковедения. Арестован 28.01.1930. Приговорен к ВМН; по личному указанию Сталина расстрел был заменен 10 годами лишения свободы. Отбывал наказание на Соловках; досрочно освобожден в 1934 г по состоянию здоровья. Реабилитирован.

(обратно)

171

Кругликов, Филадельф Иванович (1884–1930) – на момент ареста инженер Московского машиностроительного треста. Приговорен к ВМН 13.08.1930, расстрелян 17.08.1930.

(обратно)

172

Лихачев Д.С. Воспоминания. СПб.: Logos, 1995. С. 267–269.

(обратно)

173

Цит. по: Ленинградский мартиролог 1937–1938. СПб.: Издательство Российской национальной библиотеки, 1996. Т. 2. Ил. 78–79.

(обратно)

174

ЦА ФСБ России.

(обратно)

175

Гирин, Александр Михайлович (1895–1955) – впоследствии служил в органах милиции; в 1937 г арестован, в 1939 г. осужден к 3 годам лишения свободы. Сведений о реабилитации нет.

(обратно)

176

Короленко, Юлиан Галактионович (1849–1904) – старший брат писателя В.Г. Короленко, литератор, в конце 1870-х гг. вместе с братьями принимал участие в революционный деятельности; жил в Санкт-Петербурге, работал корректором в либеральной газете «Русские ведомости».

(обратно)

177

Комитет Северного морского пути «для изучения возможностей морских перевозок в Арктике и их дальнейшего практического использования» был создан в 1919 г постановлением Совета министров Колчака. В 1920 г. постановлением Сибирского Ревкома был преобразован в советский «Комсеверпуть». В 1928 г преобразован в Северо-Сибирское государственное акционерное общество «Комсеверпуть» и передан Наркомату внешней и внутренней торговли СССР.

(обратно)

178

Короленко, Софья Владимировна (1886–1957) – советский литературовед. Старшая дочь В.Г. Короленко. Основательница и первый директор Литературномемориального музея В.Г. Короленко (1928–1957) в г. Полтава.

(обратно)

179

Озеров, Иван Христофорович (1869–1942) – финансист, экономист, специалист по городскому планированию, писатель-прозаик, профессор. По делу РНС был приговорен к ВМН с заменой впоследствии 10 годами лишения свободы; срок, как и Короленко, отбывал в Соловецком лагере особого назначения, однако в 1933 г был амнистирован, а в 1935 г. с него была снята судимость. Умер в доме престарелых в Ленинграде во время блокады.

(обратно)

180

Ильин, Иван Александрович (1883–1954) – русский философ, писатель и публицист, последовательный критик коммунистической власти в России, идеолог Русского общевоинского союза (РОВС). В 1922 г был выслан из России на т. н. «философском пароходе».

(обратно)

181

Хвостов, Вениамин Михайлович (1868–1920) – русский философ, социолог, специалист по римскому праву, ординарный профессор Московского университета и университета Шанявского. По свидетельству современника, оставил предсмертную записку: «Вот единственный способ избавиться от советской власти».

(обратно)

182

Силин, Николай Дмитриевич (1880 – после 1947). Профессор экономического отделения факультета общественных наук МГУ (1919–1923?).

(обратно)

183

Краснокутский Василий Александрович (1873 – после 1948) – русский и советский правовед, специалист по гражданскому праву и гражданскому процессу.

(обратно)

184

Бердяев, Николай Александрович (1874–1948) – русский религиозный и политический философ, представитель русского экзистенциализмa и персонализма. В 1920 г. был избран профессором историко-филологического факультета МГУ; тогда же был впервые арестован. В 1922 г. был выслан из России на т. н. «философском пароходе».

(обратно)

185

Шереметев, Борис Сергеевич (1872–1945) – до 1917 г офицер, впоследствии тайно эмигрировал, умер в Германии.

(обратно)

186

Коровин, Иван Михайлович (1868–1927) – до 1917 г. крупный предприниматель и один из крупнейших домовладельцев Москвы; после 1917 г. работал учителем.

(обратно)

187

Возможно, речь идет о племяннике пермского городского головы И.И. Любимова; этот Любимов занимался до революции производством соды и был главным распорядителем 10-миллионного наследства дяди. Был осужден к 10 годам лишения свободы в Перми в 1938 г

(обратно)

188

Сон, Осип Ильич (годы жизни неизвестны) – присяжный поверенный в Москве с 1903 г Дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

189

ЦЕКУБУ (Центральная комиссия по улучшению быта ученых при СНК РСФСР) была создана в конце 1921 г, а московский Дом ученых открылся 18 июня 1922 г., за два месяца перед отправлением из Петрограда германского парохода Oberburgermeister Haken с Ильиным, Бердяевым и еще около 70 высланных. Озеров тоже значился в первой версии списка высылаемых, но потом был оттуда вычеркнут и в 1927 г. вышел на пенсию.

(обратно)

190

Короленко, Илларион Галактионович (1854–1915) – брат В.Г. Короленко. В 1879 г. был вместе с ним выслан в г. Глазов Вятской губ., где отбывал административную ссылку в течение пяти лет. После этого жил в разных регионах России, работая на разных незначительных должностях.

(обратно)

191

Лошкарев, Николай Александрович (1822–1898) – народоволец; был арестован в 1879 г. и выслан в Вост. Сибирь, куда за ним последовала жена Мария Галактионовна (урожденная Короленко, 1856–1917).

(обратно)

192

Совет труда и обороны – высший орган советского правительства, осуществлявший руководство хозяйственным строительством и обороной с 1920 по 1937 г.

(обратно)

193

В 1909 г. Короленко получил статус присяжного поверенного.

(обратно)

194

Московское юридическое общество, в основном занимавшееся организацией публичных докладов академического свойства, было создано в 1920 г. и закрыто властями в 1922 г.

(обратно)

195

Имя жены В.Ю. Короленко остается на сегодняшний день неизвестным.

(обратно)

196

Брик, Осип Михайлович (1888–1945) – писатель, литературный критик, сценарист и литературовед, один из теоретиков русского авангарда. Муж Лили Брик. В 1919–1921 гг. работал в ЧК. В начале 1920-х гг. Брики жили в одной квартире с И.Н. Гринберг – ключевой свидетельницей обвинения по «делу общественников», по которому допрашивали как свидетеля и Короленко.

(обратно)

197

Революционные трибуналы были ликвидированы в 1923 г в рамках реформы судебной системы.

(обратно)

198

Московское управление уголовного розыска.

(обратно)

199

«Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе [контрреволюционных] преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой» (УК РСФСР 1926 г. в редакции от 6 июня 1927 г).

(обратно)

200

Шереметьевский, Сергей Александрович (годы жизни и последующая судьба не установлены) – присяжный поверенный в Москве с 1879 г Был поверенным и фактически штатным юристом купеческой династии Рябушинских. Короленко имеет в виду великого князя Михаила (а не Кирилла) Александровича (1878–1918), младшего брата Николая II, вступившего в 1912 г в морганатический брак с дочерью Шереметьевского Натальей Сергеевной (1880–1952).201

(обратно)

201

В более ранних показаниях Короленко говорит о другом человеке – графе Борисе Сергеевиче Шереметьеве.

(обратно)

202

Всего 52 человека.

(обратно)

203

Вормс, Альфонс Эрнестович. Автобиография. Сотрудники «Русских ведомостей». 1863–1913. С. 43 // Приложение к: Русские ведомости. 1863–1913. Сборник статей. М., 1913.

(обратно)

204

Муромцев, Сергей Андреевич (1850–1910) – русский правовед, один из основоположников конституционного права России, социолог-позитивист, публицист и политический деятель. Профессор Московского университета. Председатель Первой Государственной думы (1906). С 1884 г. – присяжный поверенный, в 1890–1905 гг. товарищ председателя Совета присяжных поверенных округа Московской судебной палаты.

(обратно)

205

Маклаков, Василий Алексеевич (1869–1957) – адвокат, политический деятель. Член Государственной думы II, III и IV созывов. Помощник присяжного поверенного (с 1896 г.), присяжный поверенный (с 1901 г.) в Москве. Входил в «московскую пятерку» политических защитников с П.Н. Малянтовичем и другими. Участвовал в многочисленных громких процессах, включая дело Бейлиса. Один из создателей и член ЦК (с 1906 г) ПНС; один из самых популярных думских ораторов. Состоял в различных органах Временного правительства; был назначен послом во Франции и прибыл в Париж в октябре 1917 г; исполнял эти обязанности до признания Францией СССР в 1924 г. активно занимался различной общественной и политической деятельностью; был активным сторонником белого движения. С 1924 г возглавлял Эмигрантский комитет. В 1941 г. был арестован гестапо и пять месяцев провел в тюрьме.

(обратно)

206

ЦА ФСБ России. Следственное дело № Р-23065 в отношении Котляревского С.А Л. д. 88–89.

(обратно)

207

ЦА ФСБ России.

(обратно)

208

«Лаборатория Лео» (она же «Лео Дрезден» и «Хлородонт») – концессия немецкой компании, в 1930-е гг. крупнейшего производителя зубной пасты в Европе.

(обратно)

209

Хильгер, Густав (часто также Гильгер; нем. Gustav Hilger; 1886–1965) – один из первых германских дипломатов в Советской России. Родился и вырос в Москве, в 1917 г. работал в германских комиссиях по возвращению военнопленных. С 1923 г. до июня 1941 г. был сначала сотрудником, а затем советником посольства Германии в СССР; в частности, был переводчиком на переговорах Молотова и Риббентропа. В мае 1945 г. был арестован американцами и вывезен в США, но вскоре вернулся в Германию. В 1953–1956 гг. был советником МИД ФРГ по «восточным вопросам». Вышел на пенсию в 1956 г. Оставил воспоминания.

(обратно)

210

Разновидность защитной оговорки, включавшаяся до 1970-х гг. в международные кредитные, платежные и торговые соглашения или контракты. В такой оговорке фиксировалось золотое содержание валюты платежа с целью избежания потерь от возможного ее обесценивания.

(обратно)

211

Народный комиссариат внешней торговли.

(обратно)

212

Так называемый Московский торговый договор между СССР и Германией.

(обратно)

213

Народный комиссариат финансов СССР.

(обратно)

214

По официальным данным (см.: Шахтинский процесс 1928 г. Подготовка, проведение, итоги. Книга I. М., 2011. С. 578), Вормс защищал одного гражданина Германии, монтера из компании AEG Макса Мейера; в своих показаниях он упоминает еще одного обвиняемого – тоже монтера из Германии, Вильгельма Бадштибера (по официальным данным, его защитником был А.М. Долматовский). Мейер был оправдан, а Бадштибер приговорен к одному году лишения свободы условно.

(обратно)

215

Радек, Карл Бернгардович (наст. имя Кароль Собельсон, нем. Karol Sobelsohn; 1885–1939 гг.) – революционер, деятель международного социал-демократического и коммунистического движения, советский политический деятель, литератор, журналист, публицист, дипломат, литературный критик. В 1920-е гг. активный сторонник Троцкого; в 1927 г выслан на три года в Красноярск. В 1930 г отрекся от Троцкого, восстановлен в партии, работал заведующим бюро международной информации ЦК ВКП(б), много писал для газеты «Известия». Вновь арестован 16.09.1936, 30.01.1937 приговорен к 10 годам лишения свободы. Убит 19.05.1939 в Верхнеуральском политизоляторе – по официальной версии, другими заключенными. В ходе специального расследования в 1956–1961 гг. установлено, что убийство Радека и, два дня спустя, Г.Я. Сокольникова было организовано НКВД по распоряжению Сталина.

(обратно)

216

Пятаков, Георгий Леонидович (1890–1937) – революционер, советский партийный, хозяйственный и государственный деятель. В 1927 г. был исключен из партии как деятель «троцкистской оппозиции», но вскоре восстановлен. Занимал различные должности в руководстве РСФСР и СССР, в основном в области народного хозяйства; с 1932 по 1936 г. – заместитель наркома тяжелой промышленности. Арестован в сентябре 1936 г и стал одним из главных обвиняемых на процессе «Параллельного антисоветского троцкистского центра» («второй московский процесс») в январе 1937 г Приговорен к ВМН.

(обратно)

217

Гепштейн, Александр Михайлович (1908–1940) впоследствии, с апреля 1937 г, работал помощником начальника, а позднее начальником 3 отдела УГБ НКВД БССР в Минске. В декабре 1938 г. арестован; в июле 1939 г осужден к ВМН и впоследствии расстрелян за массовые «физические и садистские меры воздействия на арестованных». Не реабилитирован.

(обратно)

218

Волынский (Файнштейн), Самуил Григорьевич (1905–1939), арестован 23.10.1938, осужден к ВМН и расстрелян 22.02.1939. Не реабилитирован.

(обратно)

219

Голубев, Владимир Петрович (1913–1940), арестован 20.02.1939, осужден кВМН 24.01.1940, расстрелян 25.01.1940. Реабилитирован 10.02.1954.

(обратно)

220

«Шпионаж, т. е. передача, похищение или собирание с целью передачи сведений, являющихся по своему содержанию специально охраняемой государственной тайной, иностранным государствам, контрреволюционным государствам или частным лицам влечет за собой лишение свободы на срок не ниже трех лет с конфискацией всего или части имущества, а в тех случаях, когда шпионаж вызвал или мог вызвать тяжелые последствия для интересов СССР, высшую меру социальной защиты – расстрел…»

(обратно)

221

Ярцев, Виктор Владимирович (1904–1940), впоследствии первый заместитель наркома связи СССР (16.11.38–16.06.39). Арестован в 1939 г, осужден к ВМН ирасстрелян 28.01.1940. Не реабилитирован.

(обратно)

222

Миронов (Каган), Лев Григорьевич (1895–1938), арестован 14.06.1937, осужден к ВМН и расстрелян 29.08.1938. Не реабилитирован.

(обратно)

223

Плавнек, Леонард Янович (Леонид Яковлевич, 1893–1938) – председатель военного трибунала Московского военного округа, корвоенюрист. Арестован 10.11.1937. Приговорен (за принадлежность к «контрреволюционной латышской националистической организации») к ВМН и расстрелян 07.06.1938. Реабилитирован.

(обратно)

224

Стельмахович, Аркадий Данилович (1898–1970) – впоследствии председатель военных трибуналов различных военных округов и фронтов. Вышел в отставку в 1955 г в звании генерала-майора юстиции.

(обратно)

225

В 1954 г был генерал-майором юстиции, участвовал в рассмотрении дела бывшего министра государственной безопасности В.С. Абакумова и его сослуживцев.

(обратно)

226

Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит) – орган, осуществлявший цензуру печатных произведений и защиту государственных секретов в средствах массовой информации в период с 1922 по 1991 гг.

(обратно)

227

«Передача, похищение или собирание с целью передачи экономических сведений, не составляющих по своему содержанию специально охраняемой государственной тайны, но не подлежащих оглашению по прямому запрещению закона или распоряжению руководителей ведомств, учреждений и предприятий, за вознаграждение или безвозмездно, организациям и лицам, указанным выше, влекут за собой лишение свободы на срок до трех лет».

(обратно)

228

Ульрих, Василий Васильевич (1889–1951) – советский государственный деятель, армвоенюрист (1935), генерал-полковник юстиции (1943). С 1921 г председатель Военной коллегии Верховного Суда РСФСР, в 1926–1948 гг. – Военной коллегии Верховного Суда СССР; и одновременно в 1935–1948 гг заместитель председателя Верховного Суда СССР. Кроме тысяч «рядовых» дел, был председательствующим на крупнейших политических процессах. Считается, что Ульрих иногда лично расстреливал осужденных (например, бывшего наркома юстиции Н.В. Крыленко). В 1948 г снят с обоих постов за недостатки в работе, в частности за «факты злоупотреблений служебным положением некоторыми членами Верховного Суда СССР и работниками его аппарата», и назначен руководителем Высших военно-юридических курсов при Военно-юридической академии.

(обратно)

229

Камерон, Петр Алексеевич (1888–1948), государственный деятель, диввоенюрист (1936). С 1938 г председатель Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда СССР.

(обратно)

230

Принятое в 1930-е гг. сокращение прилагательного «антисоветский».

(обратно)

231

Шлифер, Борис Григорьевич (Бер Гиршевич; даты жизни неизвестны) – член МКЗ с 1922 г. Публиковал работы по гражданскому праву во второй половине 1940-х гг.

(обратно)

232

См. о Л.Г. Бать и круге ее общения: Эфрон А. Нелитературная дружба: Письма к Лидии Бать; Предисл. Р.С. Войтеховича; примеч. И.Г. Башкировой. М.: Собрание, 2018.

(обратно)

233

ГА РФ.

(обратно)

234

Реденс, Станислав Францевич (1892–1940) – впоследствии нарком внутренних дел Казахской ССР (20.01.1938—22.11.1938). Арестован 22.11.1938; приговорен к ВМН и расстрелян 21.01.1940. Реабилитирован.

(обратно)

235

Либерман, Давид Абрамович (1905—?) – служил в УНКВД, затем УМГБ по Московской области. Закончил службу в 1950 г в чине подполковника.

(обратно)

236

Шупейко, Федор Михайлович (1906–1939), арестован 08.01.1939, осужден к ВМН 04.06.1939. Расстрелян 20.10.1939. Сведений о реабилитации нет.

(обратно)

237

Бать-Мотолянская, Лидия Григорьевна (1897–1980) – журналистка, писательница, переводчица. С декабря 1937 г. сотрудница франкоязычного журнала «Ревю де Моску». Написала биографии Фритьофа Нансена, Тараса Шевченко, Михаила Щепкина и др. Подруга и корреспондент Ариадны Эфрон (дочери М. Цветаевой).

(обратно)

238

Мотолянский, Самуил Ефимович (1896–1970) – юрист, экономист, курировал проекты по градостроительству.

(обратно)

239

Дейч, Александр Иосифович (1893–1972) – русский советский писатель, литературовед и театральный критик, переводчик, биограф. Автор переводов Уайльда, Сервантеса, Свифта, Шоу и др. Друг и соавтор Л.Г. Бать.

(обратно)

240

Фридман, Надежда Зиновьевна (урожд. Пресман, 1897–1956) – поэтесса, библиограф, литературный критик. После 1930 г по преимуществу занималась филологией, заведовала отделом каталогизации ВГБИЛ.

(обратно)

241

Вероятно, речь о Я.Ю. Шпирте, хотя считается, что он переехал в Москву из Одессы только в 1937 г. Шпирт, Яков Юлианович (1893–1977) – терапевт, профессор (1933), доктор медицинских наук (1934). С 1918 г в Одесском мед. институте; зав. кафедрой в 1933–1937 гг. С 1939 г сотрудник отдела патофизиологии ВИЭМ, затем Института общей патологии АМН СССР. Занимался вопросами геронтологии, возглавлял секцию геронтологии и гериатрии при Обществе испытателей природы МГУ.

(обратно)

242

Троцкого выслали из СССР еще в 1929 г, но лишили гражданства только в 1932 г

(обратно)

243

Вероятно, то же, что закройщица.

(обратно)

244

Якубович, Григорий Матвеевич (1903–1939) – в июне 1938 г. переведен на должность помощника начальника управления НКВД по Дальневосточному краю. Арестован 19.09.1938; осужден к ВМН 25.02.1939 и расстрелян 26.02.1939. В реабилитации отказано.

(обратно)

245

«Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений…»

(обратно)

246

Пушкинской называлась ул. Б. Дмитровка в Москве с 1937 по 1993 г. Интересно, что Бать и его семья жили в доме 9 – по этому же адресу в одном из корпусов находился Свердловский коллектив защитников, а впоследствии (до 1990-х гг.) – президиум Московской городской коллегии адвокатов.

(обратно)

247

«Спецсектор», или «отдел по спецделам», в органах прокуратуры занимался расследованием особо важных дел и дел, не подлежащих огласке, в том числе «политических».

(обратно)

248

Муругов, Алексей Иванович (1909–1943) – прокурор Москвы (1938–1940). В июле 1941 г ушел на фронт добровольцем; в октябре того же года был тяжело ранен и попал в плен. В концлагере Маутхаузен был одним из активных членов подполья; казнен в лагере в июле 1943 г

(обратно)

249

Сейчас поселок в Кировоградской области (Украина).

(обратно)

250

Коминтерновским назывался в 1936–1957 п. небольшой район от Театрального проезда на юге и ул. Палиха на севере: между Петровкой – Каретным рядом и Рождественкой – Цветным бульваром; далее между нынешними улицами Долгоруковской – Новослободской и Самотечной – Достоевского.

(обратно)

251

Особоуполномоченный (сотрудник структуры, которая отвечала за следствие по делам сотрудников НКВД).

(обратно)

252

Флягин, Иван Васильевич (1904—?), впоследствии служил в структурах НКВД и «Смерш». Уволен из органов безопасности в 1958 г.

(обратно)

253

Из-за совпадающих инициалов УНКВД ТАССР ошибочно сообщает сведения о дяде Александра Григорьевича, Александре Гдалевиче (Гедеоновиче) Бате (1872–1954), действительно известном в Казани присяжном поверенном.

(обратно)

254

Татарский Союз потребительских обществ (Татпотребсоюз, или Татсоюз), до 1920 г – Казанский губернский Союз потребительских обществ.

(обратно)

255

Михайлов, Александр Петрович (1904–1973), в дальнейшем возглавлял территориальные органы НКВД и МГБ в различных регионах до 1948 г В 1948–1953 гг. уполномоченный Совета министров СССР по курортам Крыма.

(обратно)

256

Эта директива за подписью Берии и Вышинского предписывала: «1. Во всех случаях поступлений заявлений и жалоб на решения Троек, действовавших при НКВД союзных и автономных республик и областных (краевых) Управлений НКВД и Управлений РК милиции, Начальники соответствующих УНКВД или РК милиции обязаны рассмотреть жалобы и заявления и решить вопрос о том, подлежат ли пересмотру решения по этим заявлениям и жалобам. 2. В случае признания неправильности вынесенного решения и необходимости его отмены Начальники соответствующих Союзных, автономных республик НКВД и (краевых) Управлений НКВД или Управлений РК милиции, – выносят постановления об отмене решения и прекращении дела. 3. Постановления об отмене ранее принятого решения сообщается в 1-й Спецотдел НКВД СССР и заявителю».

(обратно)

257

Указ Президиума Верховного Совета СССР № 8 «О внесении изменений в статью 3 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 1 сентября 1953 г "Об упразднении Особого совещания при министре внутреннихдел СССР"», предоставивший высшим региональным судам и военным трибуналам право «пересматривать по протестам соответствующих прокуроров решения бывших коллегий ОГПУ, "троек" НКВД-УНКВД и Особого совещания при НКВД-МГБ-МВД СССР по делам, следствие по которым производилось местными органами государственной безопасности».

(обратно)

258

«Уголовное преследование не может быть возбуждено, а возбужденное не может быть продолжаемо и подлежит прекращению во всякой стадии процесса:… 4. При отсутствии в действиях, приписываемых обвиняемому, состава преступления».

(обратно)

259

Тогда патрон Малянтовича.

(обратно)

260

Гессен И.В. Адвокатура, общество и государство. 1864 20/XI 1914 // История русской адвокатуры. Том первый. Издание Советов присяжных поверенных. М., 1914. С. 382–384.

(обратно)

261

Угримова ТА., Волков А.Г. «Стой в завете своем.». М.: АМА-Пресс, 2004. С. 15.

(обратно)

262

Список присяжных поверенных округа Московской судебной палаты и их помощников к 15 ноября 1916 г. М., 1917. C. 120–121.

(обратно)

263

Малянтович П.Н. В Зимнем дворце 25–26 октября 1917 года. Из Воспоминаний // «Былое». № 12: Книга 6, 1918.

(обратно)

264

Приняв активное участие в Гражданской войне и подавлении Тамбовского восстания, Антонов-Овсеенко в конце 1920-х и начале 1930-х работал послом Советской России в нескольких восточноевропейских странах, а также, недолгое время, прокурором и наркомом юстиции РСФСР. Последней его должностью стал пост генерального консула в Барселоне во время гражданской войны в Испании, откуда его отозвали и почти сразу арестовали осенью 1937-го. Антонова-Овсеенко осудили за принадлежность к троцкистской террористической организации и расстреляли 10 февраля 1938 г

(обратно)

265

ЦА ФСБ России. Следственное дело Р-40125 в отношении Малянтовича В.Н. Л. д. 46.

(обратно)

266

Л.Д. Троцкий был убит в Мексике 21 августа 1940 г

(обратно)

267

ЦА ФСБ России.

(обратно)

268

Сейчас Пречистенка.

(обратно)

269

Малянтович, Владимир Павлович (1895–1938) – член МКЗ с 1930 г. Арестован 01.11.1937; приговорен к ВМН и расстрелян 14.06.1938.

(обратно)

270

Малянтович был обвинен в принадлежности к «Союзному бюро меньшевиков» и 10.05.1931 приговорен к 10 годам лишения свободы; однако благодаря вмешательству Н.К. Муравьева и высокопоставленных чиновников 20 мая приговор был отменен, а в ноябре того же года Малянтовича восстановили в коллегии защитников.

(обратно)

271

Гуревич, Эммануил Львович (1866–1952) – общественный деятель, публицист революционного толка, народоволец с 1883 г, затем социал-демократ, с 1903 г меньшевик. Участвовал в работе социал-демократической фракции 3-й Государственной думы. После 1917 г отошел от политической деятельности.

(обратно)

272

Маслов, Петр Павлович (1867–1946) – меньшевик с 1903 г, редактор революционных журналов. Был автором меньшевистской программы «муниципализации» земли (в противовес национализации, за которую выступали большевики). После Февральской революции принимал участие в подготовке закона о земле. Участник Государственного совещания в Уфе в 1918 г; затем отошел от политической деятельности. Советский ученый-аграрий, экономист, историк, академик АН СССР.

(обратно)

273

Жордания, Ной Николаевич (1868–1953) – российский и грузинский политический деятель, член РСДРП с 1898 г, председатель Правительства Грузинской Демократической Республики (1918–1921). После 1921 г в эмиграции, возглавлял грузинское правительство в изгнании. Умер во Франции.

(обратно)

274

Скворцов-Степанов, Иван Иванович (1870–1928) – советский государственный и партийный деятель, историк, экономист, в 1917 г. – первый народный комиссар финансов РСФСР. Член РСДРП с конца 1890-х п. Сопереводчик «Капитала» Маркса (1907–1909). Один из главных инициаторов атеистической пропагандистской кампании.

(обратно)

275

Телеграмма за подписью Малянтовича в адрес прокурора Петроградской судебной палаты датирована 18.10.1917 и гласила: «Поручаю Вам принять меры к безотлагательному исполнению постановления следственной власти об аресте Ульянова (Ленина) по делу об организации вооруженного выступления в Петрограде 3–5 июля 1917 года против государственной власти. О последствии Вы имеете донести».

(обратно)

276

Кишкин, Николай Михайлович (1864–1930) – деятель Конституционно-демократической партии. Министр государственного призрения Временного правительства (1917). Вместе с другими министрами (включая Малянтовича) был арестован после взятия Зимнего дворца и заключен в Петропавловскую крепость. Весной 1918 г освобожден. В 1919 г был арестован как один из учредителей «Союза возрождения России», но вскоре освобожден. В 1921 г. вместе с С.Н. Прокоповичем и Е.Д. Кусковой организовал Всероссийский комитет помощи голодающим (ВК Помгол). Был в ссылке, но освобожден по амнистии.

(обратно)

277

Часть воспоминаний, однако, все же была опубликована. См.: Малянтович П.Н. В Зимнем дворце 25–26 октября 1917 года. Из Воспоминаний // «Былое». № 12: Книга 6, 1918.

(обратно)

278

Терещенко, Михаил Иванович (1886–1956) – крупный российский и французский предприниматель, владелец сахарорафинадных заводов, крупный землевладелец и банкир. В первом составе Временного правительства был министром финансов, в трех последующих – министром иностранных дел. Был арестован вместе с другими министрами в Зимнем дворце в октябре 1917 г, освобожден весной 1918 г., эмигрировал. Потеряв огромное состояние в России, успешно занимался финансовым и банковским бизнесом во Франции и на Мадагаскаре.

(обратно)

279

Перечислены наиболее известные лидеры российских меньшевиков и эсеров, из которых М.И. Либер (умер в ссылке) и А.Р. Гоц (умер в лагере) были многократно репрессированы, а все остальные эмигрировали из России.

(обратно)

280

Это, разумеется, неправда (хотя Каменев и Зиновьев и выступали против вооруженного восстания в октябре) и, по-видимому, продиктовано следователем.

(обратно)

281

Носарь, Георгий Степанович (он же Петр Алексеевич Хрусталев, 1877–1919) – российский политический и общественный деятель. В 1900-е гг. помощник присяжного поверенного в Харькове. Был председателем первого Петербургского совета рабочих депутатов в 1905–1906 гг.; в это время вступил в РСДРП (меньшевиков). В 1907–1914 гг за границей (в 1910 г. вышел из партии), вскоре после возвращения в Петроград осужден к лишению свободы; освобожден в первые дни Февральской революции. Вернувшись в родной украинский город Переяслав, в 1918 г. провозгласил там Переяславскую («Хрусталевскую») республику, поддерживал гетмана Скоропадского и Петлюру Считается, что в это время Хрусталев стал русским националистом, а Троцкого называл агентом царской охранки. Был расстрелян в мае 1919 г. по решению Переяславского ревкома за антисоветскую деятельность.

(обратно)

282

Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств под руководством Н.К. Муравьева.

(обратно)

283

Верховский, Александр Иванович (1886–1938) – русский военный деятель. С 31 мая 1917 г командующий войсками Московского военного округа (в звании полковника). С 30 августа военный министр Временного правительства; произведен в генерал-майоры. Пытался организовать вооруженное сопротивление большевикам; в 1918 г. был арестован, но вскоре освобожден; вступил в Красную Армию, преподавал в Военной Академии. С 23 декабря 1929 г. начальник штаба Северо-Кавказского военного округа. В 1931 г. был арестован по делу «Весна» (дело «военспецов») и осужден к 10 годам лишения свободы, но освобожден досрочно в 1934 г.; вернулся к преподавательской деятельности. В 1938 г вновь арестован, осужден к ВМН и расстрелян 18.08.1938. Реабилитирован.

(обратно)

284

Плесков, Артур Абрамович (1883–1937) – член МКЗ с 1924 г. Член РСДРП (меньшевиков) с 1903 г.; член ЦК РСДРП с 1918 по 1922 г. Арестован 20.04.1937; приговорен к ВМН и расстрелян 08.10.1937. Реабилитирован.

(обратно)

285

Мартов, Юлий Осипович (наст. фам. Цедербаум; 1873–1923) – политический деятель, участник революционного движения, один из лидеров меньшевиков, публицист. В 1895 г. вместе с Лениным основал петербургский Союз борьбы за освобождение рабочего класса. Был лидером фракции меньшевиков на II съезде РСДРП в 1903 г В 1907–1917 гг. в эмиграции. Вернувшись после Февральской революции, не играл заметной роли в политической жизни, по крайней мере официально. Осудил большевиков; издавал в Москве газету «Вперед». В 1919 г. все же стал сотрудничать с большевиками, но в 1920 г уехал в Берлин, где основал влиятельную меньшевистскую газету «Социалистический вестник». Умер от туберкулеза.

(обратно)

286

В.П. Малянтович был расстрелян 14 июня 1938 г, то есть за семь месяцев до даты этого протокола допроса.

(обратно)

287

Малянтович, Георгий Павлович (1897–1938) – младший сын П.Н. Малянтовича. Оказался за границей в мае 1917 г. в составе интернированных частей русской армии; вернулся сначала в Екатеринодар, а затем, в 1920 г, в Москву. Член МКЗ с 1932 г Арестован 16.04.1938; приговорен к ВМН и расстрелян 15.09.1938. Не признал вину Реабилитирован.

(обратно)

288

Миронович, Аркадий Павлович (1901—?) – в органах ВЧК-ОГПУ-НКВД с 1926 г В 1936 г. сотрудник НКВД Казахской ССР. В 1945 г. подполковник, сотр. УНКГБ Московской области.

(обратно)

289

Малянтович, вероятно, не знает, что Н.В. Крыленко был расстрелян 29.07.1938.

(обратно)

290

Эту рукопись на сегодняшний день обнаружить не удалось.

(обратно)

291

Переверзев, Павел Николаевич (1871–1944) – помощник присяжного поверенного (с 1897 г.), присяжный поверенный (с 1901 г.) в Санкт-Петербурге; принадлежал к кругу «политических защитников». Видный деятель масонского движения. После Февральской революции прокурор Петроградской судебной палаты; с мая 1917 г министр юстиции и генерал-прокурор в 1-м коалиционном составе Временного правительства; ушел в отставку после июльских событий. В 1920 г эмигрировал, жил в Париже. Товарищ председателя Союза русских адвокатов с 1928 г. Генеральный секретарь Федерации русских адвокатских организаций за границей с 1932 г.

(обратно)

292

Туркин, Григорий Кузьмич (1888—?) – член МКЗ с 1928 г. Арестован в 1937 г; дальнейшая судьба на сегодняшний день неизвестна.

(обратно)

293

В списках членов МКЗ за 1928–1929 гг. значится защитник Трескин В.В. Информации об арестованном или осужденном человеке с такой фамилией и инициалами в доступных базах данных не обнаружено.

(обратно)

294

Лидов, Петр Петрович (1881–1938) – присяжный поверенный в Москве с 1908 г.; член МКЗ с 1922 г. Арестован 14.03.1938, осужден к ВМН и расстрелян 09.05.1938. Реабилитирован.

(обратно)

295

А.К. Александров был приговорен к ВМН и расстрелян 17.06.1937.

(обратно)

296

Серебряков, Леонид Петрович (1888–1937) – советский партийный и государственный деятель. Был одним из лидеров левой оппозиции, подписывал все ее основные документы, за что в 1927 г в числе 75 «активных деятелей троцкистской оппозиции» был исключен из партии, осужден по ст. 58 УК РСФСР и сослан в Семипалатинск. После подачи заявления об отходе от оппозиции в 1929 г. был возвращен в Москву и восстановлен в партии; работал на должностях среднего звена. В августе 1937 г. арестован; был одним из основных обвиняемых на Втором московском процессе («параллельного антисоветского троцкистского центра»). Осужден к ВМН и расстрелян 01.02.1937. Реабилитирован.

(обратно)

297

Сокольников, Григорий Яковлевич (наст. имя Гирш Яковлевич Бриллиант; 1888–1939) – советский государственный деятель. В 1920 г командующий Туркестанским фронтом, председатель Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК и председатель Туркбюро ЦК ВКП(б), затем нарком финансов РСФСР и СССР (до 1926 г.). Поддерживал левую оппозицию. В 1929–1932 гг полпред СССР в Великобритании, с 1932 г. зам. наркома иностранных дел. Арестован в июле 1936 г. по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра»; в январе 1937 г приговорен к 10 годам лишения свободы. Погиб в мае 1939 г. – по официальной версии, убит заключенными, однако в 1950-е гг. следствие установило, что убийства Сокольникова и Карла Радека были организованы руководством НКВД. Реабилитирован.

(обратно)

298

Раковский, Христиан Георгиевич (наст. фам. Станчев, 1873–1941) – советский политический, государственный и дипломатический деятель болгарского происхождения. В 1919–1923 гг. председатель СНК и нарком иностранных дел УССР. В 1923–1927 гг. полпред в Великобритании, затем во Франции. Один из идейных лидеров левой оппозиции. В 1927–1935 гг. в ссылке, затем вернулся в Москву и восстановлен в партии, но в 1937 г вновь арестован и стал подсудимым на Третьем московском процессе («Антисоветского правотроцкистского блока»); в марте 1938 г. приговорен к 10 годам лишения свободы. Расстрелян в сентябре 1941 г. в Орловском централе. Реабилитирован.

(обратно)

299

Ольшанский, Михаил Михайлович (1895–1937) – советский военный деятель, заместитель начальника Автобронетанкового управления РККА, комдив (1935). Приговорен к ВМН и расстрелян по обвинению в участии в военном заговоре 20.09.1937. Реабилитирован.

(обратно)

300

Свечин, Александр Андреевич (1878–1938) – русский и советский военачальник, военный теоретик, публицист и педагог; автор классического труда «Стратегия» (1927), комдив. Осужден к ВМН и расстрелян 29.07.1938. Реабилитирован.

(обратно)

301

Губочкин, Михаил Леонтьевич (1904—?) – впоследствии нач. 7 отделения 4 отдела и нач. 9 отдела УНКВД Московской обл. Окончил службу в октябре 1941 г. в связи с тяжелым ранением.

(обратно)

302

Хинчук, Лев Михайлович (1868–1939) – революционер, советский государственный деятель, дипломат. Член РСДРП с 1898 г, меньшевик. На II Всероссийском съезде Советов 25.10.1917 зачитывал совместное заявление фракций меньшевиков и эсеров с протестом против большевистского переворота. Член РКП(б) с 1920 г. Занимал различные руководящие должности, в т. ч. председателя Центрального Союза потребительских обществ (Центросоюз; 1921–1926), торгпреда СССР в Великобритании (1926–1927), полпреда СССР в Германии (1930–1934), наркома внутренней торговли РСФСР (1934–1937). 07.03.1938 приговорен к ВМН и расстрелян. Реабилитирован.

(обратно)

303

Первое издание книги А.М. Никитина «Правда о ленских событиях» вышло в 1924 г в изд-ве «Пролетарий». Второе не вышло по понятным причинам.

(обратно)

304

Денике, Всеволод Петрович (1893–1939) – помощник присяжного поверенного в Казани с 1915 г., сочувствовал меньшевикам. В 1918 г уехал вслед за правительством КОМУЧ (Комитета членов учредительного собрания) в Самару, оттуда в Омск, а из Омска в Иркутск, где принял участие в подготовке антиколчаковского восстания и в 1920 г. вошел в состав Чрезвычайной следственной комиссии, созданной Политическим центром для расследования по делу захваченного в плен Колчака (почти сразу контроль над комиссией получили большевики, решившие расстрелять Колчака и Пепеляева без суда). Осенью 1922 г переехал в Москву и вступил в МКЗ. Приговорен к ВМН и расстрелян 15.04.1939. Реабилитирован.

(обратно)

305

Сапгир, Иосиф Яковлевич (1892–1938) – член МКЗ с 1925 г. Меньшевик с 1916 по 1921 г Осужден к ВМН и расстрелян 12.09.1938. Реабилитирован.

(обратно)

306

Чернов, Виктор Михайлович (1873–1952) – политический деятель, мыслитель и революционер, один из основателей партии социалистов-революционеров. Первый и последний председатель Учредительного собрания. В революционном движении с 1894 г. С 1902 г член ЦК вновь созданной партии социалистов-революционеров; автор многих статей, обосновывающих программу и тактику партии, в том числе индивидуальный террор. В 1908–1917 гг в эмиграции; вернувшись, был избран товарищем председателя Петроградского совета и занимал пост министра земледелия во втором составе Временного правительства. После октября 1917 г. боролся против большевиков и правительства Колчака; в 1920 г тайно эмигрировал, с 1922 г жил в Германии, возглавляя с 1922 г. Заграничную делегацию ПСР; позже уехал во Францию, а оттуда в США.

(обратно)

307

Ланжевен, Поль (фр. Paul Langevin; 1872–1946) – французский физик и общественный деятель, создатель теории диамагнетизма и парамагнетизма. Один из активных участников созданной в 1898 г. Лиги прав человека, президентом которой являлся в конце жизни. В молодости принимал активное участие в защите Дрейфуса. Поддержал Октябрьскую революцию, в 1919 г. был в числе основателей Кружка друзей новой России. Был одним из руководителей организованного в 1933 г. Амстердамского антифашистского комитета, в 1934 г возглавил Комитет бдительности интеллигентов-антифашистов. После оккупации Франции нацистами был арестован, в 1944 г. вступил в Коммунистическую партию Франции. Первый председатель общества «Франция – СССР» (1946).

(обратно)

308

Иоффе, Абрам Федорович (1880–1960) – российский и советский физик, организатор науки, «отец советской физики», академик (1920), вице-президент АН СССР (1942–1945).

(обратно)

309

Кайзер, Жак (фр. Jacques Kayser, 1900–1963) – французский журналист, политик. В 1930-е гг выпускал газету La Republique, официальный орган левой Радикальной партии. Впоследствии военный корреспондент и участник Сопротивления.

(обратно)

310

Вознесенский, Александр Николаевич (1879–1938) – присяжный поверенный в Москве с 1909 г Член МКЗ с 1922 г. Осужден к ВМН и расстрелян осенью 1938 г Реабилитирован.

(обратно)

311

Корженевский, Петр Иванович (1872–1968) – присяжный поверенный в Москве с 1905 г (до этого с 1895 г на судейских должностях). Входил в круг «политических защитников», был близким другом Н.К. Муравьева. С 1922 по 1928 г член МКЗ; с уходом на пенсию в 1928 г занимался в основном литературным трудом.

(обратно)

312

Иогансен, Александр Александрович (годы жизни не установлены) – присяжный поверенный в Смоленске с 1902 г Входил в круг «политических защитников», был близким другом Н.К. Муравьева и П.Н. Малянтовича. Соучредитель и активный участник Московского комитета Политического Красного Креста. Член МКЗ с 1924 г

(обратно)

313

Все перечисленные в этом абзаце защитники, кроме Пинеса и Коммодова, были приговорены к ВМН и расстреляны в 1938–1939 гг

(обратно)

314

Радзивиловский, Александр Павлович (Моисеевич; 1904–1938) – был арестован 13.09.1938; приговорен 24.01.1940 к ВМН (давал показания о незаконных методах ведения следствия). Расстрелян. Не реабилитирован.

(обратно)

315

Сюганов, Всеволод Петрович (1902–1986) – продолжал карьеру в органах НКВД до 1940 г. и затем во время войны, уйдя на пенсию в 1951 г. в звании полковника.

(обратно)

316

Заходер, Александр Борисович (1885—?) – присяжный поверенный в Нижнем Новгороде с 1913 г. Член РСДРП с 1901 г., депутат Первого Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов в июне 1917 г Член МКЗ с 1922 г. Арестован 05.09.1937 г 20.12.1937 приговорен к 10 годам лишения свободы; отбывал наказание в Бамлаге и Транслаге. Дядя детского писателя Бориса Заходера. Реабилитирован.

(обратно)

317

Гольдман, Михаил Юрьевич (1882–1938) – помощник присяжного поверенного (Г.В. Филатьева) в Москве с 1910 г Член РСДРП в 1903–1908 гг. Член МКЗ с 1928 г. Арестован 17.03.1938. Приговорен к ВМН и расстрелян 17.09.1938. Реабилитирован.

(обратно)

318

Ахтямов, Ибрагим Абусугутович (1880–1936) – государственный деятель, адвокат, революционер. В революционном движении с начала 1900-х гг.; в 1903 г сидел в Самарской тюрьме вместе со Сталиным и был отправлен с ним в ссылку; бежал в Женеву, где примкнул к меньшевикам. Вернувшись, окончил Казанский университет и уехал в родную Уфу, где работал помощником присяжного поверенного; входил в круг «политических защитников». После Февральской революции занимался политической деятельностью в Уфе и Петрограде. Председатель Уфимского совета рабочих и солдатских депутатов (1917). Был участником Уфимского государственного совещания (1918), а в 1919 г. ушел с белыми в Петропавловск. В 1921 г. был вызван в Москву; член МКЗ с 1923 г. Умер от болезни.

(обратно)

319

Райхлин, Лев Александрович (1885–1938?) – член МКЗ с 1928 г. Подвергался репрессиям в 1938 г. (детали на сегодняшний день неизвестны).

(обратно)

320

Белорусов (Белоруссов), Алексей Александрович (1873–1938?) – присяжный поверенный в Москве с 1905 г.; член МКЗ с 1922 г Подвергался репрессиям в 1938 г. (детали на сегодняшний день неизвестны).

(обратно)

321

Тардье, Андре (фр. Andre Tardieu, 1876–1945) – французский журналист и политик, умеренный консерватор. Трижды был премьер-министром Франции – последний раз с 20.02.1932 по 03.06.1932.

(обратно)

322

Эррио, Эдуар-Мари (фр. Edouard Marie Heniot, 1872–1957) – французский государственный и политический деятель левых взглядов, лидер партии радикалов и радикал-социалистов, писатель, историк, публицист, академик. Трижды был премьер-министром Франции, последний раз с 03.06.1932 по 18.12.1932.

(обратно)

323

Плесков, Владимир Абрамович (1882–1938) – брат А.А. Плескова. Член РСДРП с 1902 г., меньшевик. Впервые был арестован в 1904 г., приговорен к каторжным работам. Наказание отбывал в Зерентуйской тюрьме в Забайкалье. В 1920 г. вышел из партии, был одним из основателей и активных деятелей «Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев». К моменту ареста в июле 1937 г. заведующий редакционно-издательским бюро Совета по изучению производительных сил АН СССР. Приговорен к ВМН и расстрелян 16.01.1938. Реабилитирован.

(обратно)

324

Хотя полной уверенности нет, скорее всего, это сообщение написал Ахматов, Иван Иванович (1886–1939) – революционер и журналист. Член РСДРП с 1901 г., в 1903–1905 п. большевик, с 1906 до 1923 г меньшевик. С декабря 1917 г. член ЦК РСДРП. С февраля 1919 г. в Иркутске в составе делегации меньшевистского ЦК. С декабря 1919 г. товарищ председателя Политического центра, руководившего свержением колчаковского режима в Вост. Сибири. 3–4 января 1920 г. возглавлял делегацию Политцентра на переговорах с правительством Колчака об условиях мирной передачи власти, затем на переговорах с руководством Сибревкома и командованием 5-й армии по вопросу о создании Дальневосточной республики – демократического буферного государства на востоке России. Занимал ряд должностей в ДВР. После ликвидации ДВР в 1923 г. арестован органами ГПУ в Чите, несколько месяцев провел под арестом, выслан в Симферополь, после чего вышел из РСДРП, а в 1927 г вступил в ВКП(б). Работал на случайных должностях. Арестован 20.06.1938. Приговорен к ВМН и расстрелян 21.03.1939. Реабилитирован.

(обратно)

325

Красин, Леонид Борисович (1870–1926) – революционер, участник социал-демократического движения в России с 1890 г., член ЦК РСДРП в 1903–1907 гг, член ЦК ВКП(б) в 1924–1926 гг.; советский государственный и партийный деятель. Малянтович был знаком с Красиным как минимум по скандальному делу 1905 г;, когда Малянтовичу удалось отсудить у наследников Саввы Морозова 100 тысяч рублей в пользу РСДРП(б) – Красина подозревали в организации убийства Морозова. В 1920-е гг. был наркомом торговли и промышленности и путей сообщения. В разные годы полпред в Великобритании и Франции, один из главных советских дипломатов и переговорщиков того времени.

(обратно)

326

Ногин, Виктор Павлович (1878–1924) – революционный и советский государственный и партийный деятель; философ-марксист, в 1917 г. первый народный комиссар по делам торговли и промышленности.

(обратно)

327

Марат – партийный псевдоним Виргилия Леоновича Шанцера (1867–1911) – деятеля революционного движения в России, одного из организаторов Декабрьского вооруженного восстания в Москве (1905). Был однокурсником Малянтовича в годы учебы в Дерптском университете в 1890-е гг., впоследствии другом и одно время помощником в Москве. После смерти Марата в 1911 г. от туберкулеза Малянтович усыновил троих его детей.

(обратно)

328

Журнал «Право и жизнь» издавался с 1922 по 1928 г. одноименным издательством под редакцией проф. А.М. Винавера, М.Н. Гернета и А.Н. Трайнина.

(обратно)

329

Котляревский, Сергей Андреевич (1873–1939) – историк, писатель, правовед, профессор Московского университета, политический деятель. В 1905 г. стал одним из учредителей и членом ЦК Конституционно-демократической партии. С начала 1910-х гг профессор юридического факультета Московского университета и Коммерческого университета. В 1917 г. товарищ министра исповеданий Временного правительства, с июля 1917 г. товарищ обер-прокурора Святейшего Синода. В 1920 г арестован по делу «Тактического центр», дал подробные показания, приговорен к 5 годам лишения свободы условно. Продолжил заниматься научной и преподавательской работой, с 1931 г. на пенсии. Арестован 17.04.1938. 14.04.1939 приговорен к ВМН и расстрелян. Реабилитирован.

(обратно)

330

Плетнев, Борис Дмитриевич (1888–1934) – российский и советский ученый-правовед. Помощник присяжного поверенного в Москве с 1913 г. Брат Д.Д. Плетнева (1871–1941), знаменитого врача-терапевта, обвиненного в убийстве Горького и осужденного на Третьем московском процессе к 25 годам лишения свободы (расстрелян 11.09.1941 в Орловской тюрьме).

(обратно)

331

Полянский, Николай Николаевич (1878–1961) – российский и советский ученый-юрист, криминолог, крупный специалист в области уголовного процесса, доктор юридических наук (1936), профессор. Репрессиям не подвергался.

(обратно)

332

Сергиенко, Василий Тимофеевич (1903–1982) – впоследствии нарком внутренних дел УССР (26.02.1941—29.07.1943); нарком внутренних дел и начальник УНКВД-УМВД в Крыму (05.10.1943—09.09.1946); генерал-лейтенант с июля 1945 г. – начальник управления Дубравлага и Песчаного лагеря МВД. Уволен из МВД с 21.05.54. «Лишен генеральского звания и наград в 1955 г. «как дискредитировавший себя за время работы в органах… и недостойный в связи с этим высокого звания генерала».

(обратно)

333

Белкин, Борис Федорович (1904–1974) – в это время военный прокурор Главной военной прокуратуры. В 1952–1961 гг. был Прокурором г. Москвы.

(обратно)

334

Афанасьев, Николай Порфирьевич (1902–1979) – впоследствии (после войны) Главный военный прокурор и заместитель Генерального прокурора СССР. В 1950-е гг. военный прокурор нескольких военных округов. «И. д.» – «исполняющий дела».

(обратно)

335

«Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе [контрреволюционных] преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой».

(обратно)

336

Ст. 58-8: «Совершение террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций, и участие в выполнении таких актов, хотя бы и лицами, не принадлежащими к контрреволюционной организации…» Ссылка на ст. 19 (19–58) означает «покушение на какое-либо преступление, а равно и приготовительные к преступлению действия», которое по общему правилу «преследуется так же, как совершенное преступление».

(обратно)

337

Зачеркнуто в оригинале.

(обратно)

338

Фельдштейн, Михаил Соломонович (1885–1939) – политический деятель, правовед, историк философии. Принадлежал к ближайшему окружению Андрея Белого. Помощник присяжного поверенного в Москве с 1908 г. С 1913 г преподавал право в Московском университете. В 1922–1927 гг. консультант иностранного отдела ВСНХ. С 1927 г. помощник редактора журналов «Советская торговля» и «Вопросы торговли». Профессор Института народного хозяйства имени К. Маркса. Переводил для издательства «Academia» Макиавелли. Работал юрисконсультом в ПКК. В 1932–1938 гг. научный консультант и главный библиотекарь Всесоюзной публичной библиотеки им. Ленина. Осужден по делу «Тактического центра» в 1920 г., приговорен к 5 годам лишения свободы условно. Вторично осужден и приговорен к высылке из России в 1922 г., но добился разрешения остаться. Арестован 26.07.1938 по обвинению в руководстве подпольной кадетской а/с организацией (кадетом никогда не был, но был близок со многими известными кадетами). Приговорен к ВМН и расстрелян 20.02.1939. Реабилитирован.

(обратно)

339

Эсаулов, Анатолий Александрович (1905–1954) – в органах ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ с 1932 г. Впоследствии на различных руководящих постах в НКВД и НКГБ СССР; в 1944–1947 гг. зам. наркома-министра государственной безопасности БССР (с 1945 г генерал-майор); в 1947–1952 гг. нач. секретариата Особого совещания МГБ СССР. Уволен в запас в январе 1952 г.

(обратно)

340

Члены Военной Коллегии Верховного Суда СССР А.М. Орлов (1896–1956) и М.Г. Романычев (1898–1963) продолжили судейскую карьеру во время и после войны. И.В. Детистов (1898—?) в 1955 г был отстранен от должности, лишен генеральского звания и исключен из КПСС за грубые нарушения социалистической законности.

(обратно)

341

Зачеркнуто в оригинале.

(обратно)

342

ЦГАМ. Ф. 418. Оп. 317. Д. 782а.

(обратно)

343

Партия народной свободы. Резолюции VIII делегатского съезда партии (9— 12 мая 1917 г) и резолюции делегатского съезда партии (25–28 марта 1917 г.). С. 14.

(обратно)

344

Биограф Фрунзе В. Архангельский утверждает, что это произошло «задолго до Великого Октября», однако неясно, на чем основано это утверждение. См.: Архангельский В. Фрунзе. М.: Молодая гвардия, 1970. С. 205.

(обратно)

345

Тот же В. Архангельский пишет, что это произошло в Харькове.

(обратно)

346

Н.К. Муравьев скончался в ночь на 1 января 1937 г. от тяжелой болезни.

(обратно)

347

Гусев, Николай Николаевич (1882–1967) – литературовед, в 1907–1909 гг. личный секретарь Л.Н. Толстого (Муравьев в это время консультировал Толстого по юридическом вопросам и относительно близко с ним общался, защищал по его просьбе подвергавшихся преследованиям толстовцев, а также составил духовное завещание Толстого). Один из редакторов Полного собрания сочинений Толстого в 90 томах (1928–1958).

(обратно)

348

Угримова ТА., Волков А.Г. «Стой в завете своем.». М.: АМА-Пресс, 2004. С. 185.

(обратно)

349

ГА РФ.

(обратно)

350

Заковский, Леонид Михайлович (он же Штубис, Генрих Эрнестович; 1894–1938) – до 1917 г латвийский революционер-анархист. В органах ВЧК-ОГПУ-НКВД с 1917 г.; занимал высокие должности в Одессе (1920–1925), Сибири (1926–1932), Белоруссии (1932–1934) и Ленинградской области (1934–1934— 1938). Нач. УНКВД по Московской области и зам. министра внутренних дел СССР с января 1938 г. Арестован 30.04.1938.; приговорен к ВМН и расстрелян 29.08.1938. Не реабилитирован.

(обратно)

351

Папивин, Андрей Алексеевич (1902—?) – впоследствии начальник УНКВД Сахалинской области (1938–1939). В органах НКВД и армии в 1941–1948 гг., после этого на пенсии.

(обратно)

352

Днестровский, Моисей Александрович (1904–1937) – на момент ареста в марте 1935 г руководитель термомеханического сектора Института огнеупоров. По приговору Особого совещания лишен права проживания в 15 пунктах. Повторно арестован в июле 1937 г в п. Семилуки Воронежской области. Выездной сессией ВК ВС СССР в г Воронеж осужден к ВМН и расстрелян 11.01.1938. Реабилитирован.

(обратно)

353

Мамиканянц, Григорий Борисович (1899—?) – член МКЗ с 1926 г В 1917–1920 гг. член партии Дашнакцутюн (в Армении). Арестован 09.03.1938, 09.06.1939 приговорен к 8 годам лишения свободы. Наказание отбывал на Колыме. Дальнейшая судьба неизвестна. Реабилитирован.

(обратно)

354

Алтабаев, Михаил Степанович (1884–1938) – член МКЗ с 1927 г. Арестован 18.03.1938.; приговорен к ВМН и расстрелян 17.09.1938. Реабилитирован.

(обратно)

355

Ильинский-Брук, Илья Давыдович (1892–1938) – член МКЗ с 1925 г. В 1920-е гг. публиковался в советских юридических журналах. В партии эсеров с 1905 г Арестован 20.02.1938, осужден к ВМН и расстрелян 09.05.1938. Сведений о реабилитации нет.

(обратно)

356

Народный комиссариат внутренней торговли существовал в 1924–1925 гг. ив 1934–1938 гг.

(обратно)

357

А.И. Микоян был назначен народным комиссаром внешней и внутренней торговли СССР в 1926 г и оставался в этой должности с меняющимися названиями до 1938 г.

(обратно)

358

Евзерихин, Лев Николаевич (1894–1938) – член МКЗ с 1924 г Арестован 11.03.1938. Приговорен к ВМН и расстрелян 17.09.1938. Реабилитирован.

(обратно)

359

Левитин, Мозес Фаддеевич (1893–1938) – член МКЗ с 1922 г. В 1938 г. и. о. главного государственного арбитра Моссовета. Арестован 19.02.1938. Осужден к ВМН и расстрелян 09.05.1938. Реабилитирован.

(обратно)

360

Каравкин, Абрам Борисович (1894–1938) – член МКЗ с 1922 г. Приговорен к ВМН и расстрелян в 29.09.1938. Реабилитирован.

(обратно)

361

Федосеев, Сергей Михайлович (1915–1998) – после войны сделал карьеру в МГБ и КГБ СССР; в 1941 г. готовил подпольщиков на случай оккупации Москвы. В 1953 г. был уволен «по фактам дискредитации», однако позднее преподавал в Высшей школе КГБ СССР, а в 1960-е гг. работал во Втором Главном управлении (контрразведка) КГБ СССР; возглавлял подразделение по борьбе с контрабандой и нарушениями валютных операций. Руководил разработкой «дела валютчиков» (1960). Затем был назначен главой 1-го («американского») отдела 2-го Главного управления. Зав. отд., затем зам. директора Всесоюзного института научной и технической информации (ВИНИТИ) с 1966 по 1991 г

(обратно)

362

А.И. Микоян был наркомом пищевой промышленности с 1934 по 1938 г. (до этого должности не существовало).

(обратно)

363

«Совершение террористических актов, направленных против представителей Советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций, и участие в выполнении таких актов, хотя бы и лицами, не принадлежащими к контрреволюционной организации».

(обратно)

364

«Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений…».

(обратно)

365

Постановление ЦИК СССР от 1 декабря 1934 г «О порядке ведения дел о подготовке или совершении террористических актов», принятое в день убийства Кирова. Как считается, написано лично Ягодой и отредактировано Сталиным. Предусматривало рассмотрение дел без участия сторон, без возможности обжалования и с немедленным приведением в исполнение приговора к ВМН.

(обратно)

366

Персиц, Михаил Иосифович (1900–1940) – с сентября 1938 г. нач. 4 отдела УГБ НКВД Азербайджанской ССР. Арестован 17.04.1939. Осужден к ВМН 04.01.1940. Расстрелян 21.02.1940. В реабилитации отказано.

(обратно)

367

Иван Васильевич Детистов (1898—?) в 1955 г был отстранен от должности, лишен генеральского звания и исключен из КПСС «за грубые нарушения социалистической законности».

(обратно)

368

«Возобновление дел, по которым состоялись вошедшие в законную силу приговоры, допускается лишь в силу открытия новых обстоятельств, каковыми признаются:

1) установление подложности доказательств, на которых основан приговор;

2) преступные злоупотребления со стороны судей, постановивших приговор;

3) все иного рода обстоятельства, которые сами по себе или вместе с обстоятельствами, ранее установленными, доказывают невиновность осужденного или участие его в менее тяжком или более тяжелом преступлении, нежели то, за которое он был осужден. Новыми признаются такие обстоятельства, которые не могли быть известны суду при вынесении приговора».

(обратно)

369

Глава XXVII «Производство по возобновлению дел по вновь открывшимся обстоятельствам».

(обратно)

370

Ошибка (Евзерихин перепутан с Ильинским-Бруком).

(обратно)

371

Рыжова, Варвара Николаевна (1871–1963) – актриса Малого академического театра с 1894 по 1950 г. Народная артистка СССР (23.09.1937). Лауреат Сталинской премии первой степени (1943) – за выдающиеся достижения в области театрально-драматического искусства. Дважды лауреат ордена Ленина (1937, 1949). Дважды лауреат ордена Трудового Красного Знамени (1946, 1961).

(обратно)

372

Речь идет о тезке отца Бориса Михайловича.

(обратно)

Оглавление

От составителя

«Дело общественников» (1930)

  Дело № Р-35440[50]

  л. д. 8—10

  л. д. 11-13

  л. д. 21—23

  л. д. 24—25

  л. д. 28—29

  л. д. 38

  л. д. 39-43

  л. д. 44—47

  л. д. 48—51

  л. д. 60—68

  л. д. 70-75

  л. д. 78

  л. д. 79-82

  л. д. 89-93

  л. д. 95-101

  л. д. 102-110

  л. д. 122

  л. д. 127

  л. д. 128

  л. д. 138-140

  л. д. 141-144

  л. д. 151

  л. д. 152-154

  л. д. 160-166

  л. д. 167-171

  л. д. 179

  л. д. 180-182

  л. д. 189

  л. д. 192-194

  л. д. 200

  л. д. 201-206

  л. д. 213-214

  л. д. 215—216

  л. д. 219

  л. д. 220-221

  л. д. 228-229

  л. д. 230

  л. д. 231-235

  л. д. 240—241

  л. д. 242

  л. д. 243—244

  л. д. 248-251

  л. д. 252-256

  л. д. 257-258

  л. д. 263-271

  л. д. 272

  л. д. 274-281

  л. д. 285-287

  л. д. 288—296

  л. д. 297

  л. д. 298-307

  л. д. 319-320

  л. д. 325-337

  л. д. 338

  л. д. 391

  л. д. 392

  л. д. 440

Дело Владимира Юлиановича Короленко (1881–1937)

  Следственное дело Арх. № Р-40164[174], т. 18

  л. д. 50—51

  л. д. 52

  л. д. 53—58

  л. д. 59

  л. д. 60—61

  Арх. № Р-40164, т. 2 л. д. 118

Дело Альфонса Эрнестовича Вормса (1868–1939)

  Дело № Р-39320[207]по обвинению Вормса Альфонса Эрнестовича л. д. 5

  л. д. 8

  л. д. 9

  л. д. 10—12

  л. д. 13—16

  л. д. 17

  л. д. 18

  л. д. 19

  л. д. 20

  л. д. 21—23

  л. д. 24

  л. д. 25

  л. д. 27-32

  л. д. 33

  л. д. 34

Дело Александра Григорьевича Батя (1886–1937)

  Дело № П-26036[233]

  л. д. 1

  л. д. 3

  л. д. 11-12

  л. д. 13—14

  л. д. 15-16

  л. д. 17

  л. д. 18-19

  л. д. 20-21

  л. д. 22-23

  л. д. 24—25

  л. д. 26

  л. д. 27

  л. д. 29-31

  л. д. 32

  л. д. 35

  л. д. 36-38

  л. д. 40—41

  л. д. 41—42

  л. д. 43—44

  л. д. 45

  л. д. 46

  л. д. 48

  л. д. 50—52

  л. д. 53—54

  л. д. 55—56

Дело Павла Николаевича Малянтовича (1869–1940)

  Слелственное дело

  л. д. 1—2

  л. д. 3

  л. д. 14

  л. д. 15-23

  л. д. 24—32

  л. д. 33—35

  л. д. 36-39

  л. д. 40—55

  л. д. 56—64

  л. д. 95—98

  л. д. 99—106

  л. д. 107-110

  л. д. 111

  л. д. 121-134

  л. д. 139-154

  л. д. 155-167

  л. д. 182-188

  л. д. 203

  л. д. 204—216

  л. д. 217-222

  л. д. 223

  л. д. 230-231

  л. д. 232—236

  л. д. 250

  л. д. 251

  л. д. 255, 257

  л. д. 256

  л. д. б/н

Дело Бориса Михайловича Овчинникова (1885–1938)

  Дело № П-68313[349]

  л. д. 1

  л. д. 2

  л. д. 5

  л. д. 10-27

  л. д. 28-29

  л. д. 30-31

  л. д. 32

  л. д. 33

  л. д. 34-38

  л. д. 39-42

  л. д. 43

  л. д. 44-45

  л. д. 46

  л. д. 48

  л. д. 49

  л. д. 50

  л. д. 51-55

  л. д. 56—62