Алиса Ягубец: стихи

моя любовь - с привкусом долгого сна,
с ощущением гибели и с оттенком дна,
с налётом трагедии, когда все умирают в конце,
с бледностью на лице,

с вибрацией космоса, не регистрируемой мозгом,
со сходством с той самой картиной Босха,
с нелепостью променада за водкой в дурном районе,
с улиткой на склоне,

с озябнувшими плечами, с дорогой в холодный май,
с проёбанными концертами, с билетами прямо в рай,
с парламентом найт и аква, с раздолбанной в хлам ТТ,
с макавто и на двоих латтэ,

с чередой бесконечных звонков, и по трассе в ночь,
с навязчивым ощущением, что можно еще помочь,
с закрытыми настежь окнами, с постелью на одного -
и с Богом, 
и с Богом внутри всего...

*
Когда только мир начинал смотреть 
Сквозь слезы забвенья и слезы лить 
На мельницу смерти – вышла смерть 
Со мной говорить. 

Когда еще верх не считал за низ 
Что было под ним, а любил, как часть – 
Луна садилась ко мне на карниз, 
Рискуя упасть. 

И той, и другой отвечая в такт, 
Я медленно вязла в безумстве том, 
Считая, что слово – первичный факт, 
И трогала ртом 

*

Если нет извилин – стучись 
В сердце. Пора открыть 
Этот потусторонний мыс, 
Умеряющий тела прыть. 

Если нет говорящего языком 
Жестов – ложись вздремнуть. 
И увидишь во сне того, о ком 
Будет завтрашний путь. 

Если нет никого, кто хотел бы лечь 
Рядом – поймешь скорей: 
Вереница дней - это просто речь 
Пурги в пустоте полей… 

Потому что жизнь начинает так: 
Все стучит по ночам тик-так, 
А к утру на подушке бронхит и рак 
И его адресат – дурак. 

Ни звезды в полумесяце облаков, 
Ни красавицы у ручья 
И ни друга, который всегда готов 
Напомнить, что жизнь – ничья… 

Бойся тех, кто живет вообще, 
Кто стирает с лица следы 
Поцелуя, песка, кулака, еще – 
С добавленьем солей – воды; 

Смеха, возгласа, языка 
Мертвых ли, глухонемых… 
В гнутых ребрах душа – зека, 
Без сокамерников и родных. 

И спасибо скажи, что еще ты цел. 
Впрочем, так ли уж важно, что 
И тебя при общем упадке цен 
За бесценок снесут в ничто?.. 

Так что если нет извилин – стучись 
В сердце. Оно зарок 
Тех, кто однажды сорвался вниз, 
Переступивших порог. 

*

Оставь меня, ангел, один на один с Ним. 
Ты знаешь, как Он неизбывен, а я – зрим. 
Ты видишь, как я изувечен, а Он – зряч… 
Оставь меня, ангел, а лучше всего – спрячь. 

От боли, от хвори, от многих дурных глаз. 
От тех, кого я погубил и кого – спас. 
От тех, кого мало, и коим числа – несть. 
Оставь меня, ангел, таким, какой я есть. 

Аля Кудряшева: В ритме прозы. О словах, детстве и умении жить

Эту осень мы начали сентябрьскими стихами Али Кудряшевой. Она молода, она из Питера, она пишет классные стихи. И мы просто не могли не продолжить наш разговор. Только уже в прозе.

Если бы нужно было рассказать о себе в пяти предложениях. Тогда Юнас сказал:

– Вот здорово, что мы съели столько вафель!

– Значит, вы были у тетушки Берг? – спросила мама.  – Она обрадовалась?

– Да, еще как! – ответил Юнас.  – Она обрадовалась два раза. Сначала обрадовалась, когда мы пришли, а потом, когда ушли.

Как-то так. Не уложилась формально в пять, увы.

Слова для меня – единственный способ что-то выразить. Многие умеют говорить рисунками, музыкой, интонациями, выражением лица – всего не перечислить.

Мое детство было... настолько интересным, что я все время боюсь, что мне не удастся обеспечить своим детям столько разных славных приключений. Но надеюсь, я смогу вспомнить и повторить большую часть!

Утром обычно я смотрю на уровень тумана и клятвенно обещаю себе завтра уж точно-точно поехать на работу на велосипеде.

Я из Питера и знаю, что лучше две тонких куртки, чем одна теплая, а еще, что час дороги – это в порядке вещей. А лес – это сосны, а не что попало.

Быть поэтом – это слышать любой намек на ритмизованную речь в обыденной, не мочь от этого отвязаться и измучить себя и окружающих!

К прилагательным я отношусь с нежностью и опаской. Это та немногая часть речи, которая может и исключительно точно добавить оттенок, и убить на корню весь текст.

Хорошие стихи – это стихи, в которых потеря любого слова неизбежно приводит к обеднению смысла. Да, при этом наличие смысла – граничное условие, разумеется.

Моя лирическая героиня никогда не стоит на месте. Потому что она – это я.

Если я ничего не пишу больше недели. Это злой вопрос. Это значит, что у меня просто не хватает сил и времени остановиться и подумать. Такое происходит в последнее время, увы, почти постоянно.

Уметь жить – это не бояться признаваться себе в важном. Я не умею.

Проще – значит лучше? Ни да, ни нет. Это слишком общая фраза, вроде «соленое лучше, чем сладкое?» В общем случае я бы сказала, что скорее да, но есть не один и не два контекста, в которых – нет.

https://itbook-project.ru

«Музыка - это моя душа, поэзия - это мой язык»: Беседа с победителем конкурса «Манифест Москва» Варданом Смбатяном

«Как красиво уходят поезда, разбивая тропинку надежды, в рельсах кусочки от стыда моют ночью дожди, а утром лето. Как легко умирают миражи юности рассвета, и любовь и суета, вечность, нежность, эго. И пена забывчивости дней. Я закрыл страшные глаза ночи, босиком дойду до бога - я ему нужен, он меня не бросит.»...

Вардан Смбатян


Я - Вардан Смбатян, обычный человек, любящий литературу, живопись, музыку и немного людей. Мне не нравится говорить о себе, но поскольку интервью является важным составляющим, я постараюсь рассказать о себе максимально откровенно и лаконично. Со школьных лет я болею искусством: музыка - это моя душа, поэзия - это мой язык. Первое свое стихотворение я написал в возрасте десяти лет, о собаке, которую, к сожалению, не смог спасти. Родился и до сих пор живу в Ереване, специализировался как вокалист в музыкальном училище имени Романоса Меликяна. Являюсь автором текстов многих песен. Искусство - это альтернативный уникальный язык. «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины»- этим Ницше все сказал о искусстве, позвольте я промолчу.
Все началось с того дня, когда я понял, что мне нужно избавиться от фантомов, которые накопились внутри меня. Я не мог кричать, глухота - это эпидемия в моей стране, поэтому я начал писать стихи, это моя терапия до сих пор. Поэзия - это разговор с миром, Богом, природой и людьми, беседа без табу и условностей. Меня неоднократно приглашали участвовать в различных литературных конкурсах, но я всегда отказывался,не потому, что я не уверен в своих силах, просто я не люблю соревноваться. Но в этот раз я решил сделать исключение. В последние годы отношения между писателями и читателями в моей стране улучшились, но на мой взгляд это более чем формальность. Отношения писатель-читатель и писатель-общество всегда останутся напряженными по одной простой причине: автор постоянно оголяет порочную мораль общества.
Современная литература нуждается в фильтрации, я часто замечаю столкновение эпотажа и эстетики. Следовать современным нормам важно, но также важны целеустремленная мысль и правильно выбранное слово. Первая проблема современных писателей сегодня состоит в том, что почти все хотят удивить- уважаемые, достаточно: техники, стили, маневры, почти все сказано, давайте писать без фальшей. Что касается моих предпочтений, то их очень много, всех не перечислишь, отмечу лишь некоторых впечатливших авторов за последнее время: Чак Паланик, Жозе Сарамаго, Милан Кундера, Орам Памук, Эдуард Аренц, Арам Аветис. Я впечатлен конкурсом, было много интересных участников, честно говоря, я был очень удивлен, когда увидел свое имя в списке победителей. Конкурс дал мне новый стимул, научил переоценивать важность поэзии в очередной раз. Поэзия и только она победила в этом конкурсе. Мы смертны, а поэзия - вечна. Пользуясь возможностью, позвольте поблагодарить жюри конкурса, читателей, и особую благодарность выразить замечательной поэтессе и переводчице Маргарет Асланян за перевод моих стихов. О чем еще может мечтать поэт, если не о любви, даже если она не долгая. Надеюсь, в ближайшем будущем предоставится возможность перевести мою книгу на русский язык, я очень люблю русскую Культуру и буду рад сотрудничать.
Статья Алены Руденко

Дарья Христовская - КУПЮРЫ НЕИЗВЕСТНОГО НОМИНАЛА

СИНИЕ ЛЮДИ

1.
если выйти на край пустыни,
где режет ноги сухая, как нож, трава,
сесть на белого одногорбого иноходца,
исполненного очей,
и скакать семь горячих дней
и семь полулунных ночей,
шаг верблюда станет тяжел, как у щенной суки,
и хорошо, если на седьмые сутки
удастся отряхнуть песок с рукава.

2.
народ покрывала обитает в самом сердце ее, где сухо и голо,
и по ночам завыванье ветра как вой скопца;
мальчики туарегов не различают пола,
женщины туарегов не закрывают себе лица.
полотнище, всухую крашенное индиго,
осыпается на кожу, как бабочка, сжатая в кулаке.
кто-то сильной рукой снимает с плеча поклажу, говорит: иди-ка,
дитя мое,
налегке.

3.
у черной женщины на длинной шее ни ключика, ни мониста.
жесткие пальцы знают цену поводьям, ниткам и медякам;
эбонитовый мальчик, трепетный, как рояль
под рукой умелого пианиста,
разливает воду по бурдюкам.
наливает и мне (подставляй ладони!), но чуть приникни —
вся вода не заполнит выеденного яйца.
седая старуха сердито спрашивает, почему я при них не
закрываю платком лица.
в пустыне времени нет; скажем, три дня в пути не потеря
для легкой ноги и впалого живота;
в пустыне ценится сила, музыка и умение идти по ней, не потея,
но прежде всего — вода.

4.
от близости соляного прииска слюденеет нёбо, белеет небо,
приобретая странный оттенок, сразу и раскаленный и ледяной,
так что впрок не идет ломоть отдающего пеплом хлеба,
плохо размоченного слюной.
караван снимается с якоря только на третьи сутки
кораблем песка, неподвластным парусу и весла´м,
и трясется неведомой грамотой в его подседельной сумке
наизнанку вывернутый ислам.

...В ПОТОКЕ СВЕТА ПРИЗРАЧНЫЙ ДОСПЕХ

...был рыцарь Пфальц; стеклянный идиот,
не помню, почему мы звали Пфальцем
его блестящий петушиный шлем,
его блестящий гербовый нагрудник.
он был для нас запретен, словно плод
познания для Евы. даже пальцем
коснуться Пфальца было нам нельзя.
тотчас влетала бабушка, грозя
небесной карой, тонкою рукой
сурово, как архангел, потрясая.

он чем-то был ей дорог; со своей
стеклянной петушиной головой,
с зеленою дубовою подставкой.
его любила бабушка как есть,
а нас как есть, напротив, не любила.

как я узнал через пятнадцать лет,
откуда взялся Пфальц: его привез
за пазухой солдатской гимнастерки
наш общий дед. разграбленный Берлин
мне представлялся новогодней елкой,
лишенной мишуры. в конце концов,
он мог найти ей швейную машинку;
он мог найти ей сrêpe de сhine на платье;
а вот — привез стеклянного болвана,
и как она не выгнала его
в тот зимний день, веселого, живого?

пять лет назад в такой же зимний день
она ушла и забрала с собой
зеленую дубовую подставку.
несла, несла, а вот — не донесла.
жила, жила, и больше не вернется.
я сам теперь бы плакал над тобой,
немецкий рыцарь, груда разноцветных
осколков,
плакал, плакал так же горько.

* * *
Я почти ни во что не верю.
Я так не люблю чужой
Голос за дверью —
И проплывающую баржой
Соседскую маму,
Груженную новым сыном.
И старую плюшевую ламу,
Пропахшую керосином,
Кленовые ветки,
Которые все качаются,
— И фейерверки. Они слишком быстро кончаются.

ПУТЕВЫЕ НАРЕЧИЯ

Подавали поезд; свистел гудок
закипающим чайником;
к вокзалу приехали частником;
не оказалось размена —
лучше бы взяли желтое городское такси.
Позднее лето прогорело почти дотла.
Старуха с польской фамилией
дремала, подложив под голову две сухие
ладони, а под язык сухой ледок
валидола — авось да и продерет;
но спала неровно, ворочалась-вспоминала;
на перроне кто-то тащил мешки
в почтовый вагон, и еще метла,
как помазок американского джентльмена,
ходила по станции взад-вперед,
разгоняя пыль, билетные корешки
и две-три купюры неизвестного номинала.
Мы глядели, как контролер заходит в купе без стука,
отрывает Kontrollabschnitt и сверяет числа,
когда услышали, как мальчик-билингв, зверь о двух языках,
порождает чудовищ, лишенных смысла,
перебирая слова, как мишени в тире.
Мы столкнулись с родным языком лицом
к лицу, услышав в толпе такое,
что неподвластно нашему новому органу,
приспособленному к слову Kontrollabschnitt,
бережно взращенному на бретцелях и шварцбире.
Мы столкнулись с родным языком, пока
стояли в толпе растерянные, не ожидая встречи,
и за осенними мухами русской речи
тянулся след с запахом теплого капустного пирожка.
На перроне гул стоял, как в морском порту.
Я сидел и смотрел, как старуха напротив дремлет.
Тут невольно подумаешь: что ей такого снит
северный ветер,
что она ему так предельно внемлет,
так тревожно жует губами,
сжимая свою таблетку,
как безличный глагол, во рту.

ОТКРОВЕНИЕ ИОАННА БОГОСЛОВА, 1913

Автопробег «Лиссабон-Париж» начинается ревом
иерихонской
трубы.
Железные кони подняты на дыбы,
механик Фуко лиловую семечку сплевывает с губы.
Газетчики вьются, свистят на тысяче языков,
толкаешь в толпе незнакомца — кто ты таков —
здесь полно аристократов и простаков.
Кого я вижу в них? Пятиглавую Тиамат?
Пахнет горячим железом. Восхитительный аромат.

Юноши, стройные, нервные и кудрявые как один,
дамы с глазами жизелей, русалок, мавок, вилис, ундин,
автомобили: рено, де дион, фиат —
в этом сезоне в моде «Звезда Полынь», сумасшедший запах,
горький, как хина, душный, как опиат.

Солнце, белый прожектор, горит. От земли парит,
что придает картине дымчатый колорит.
Немцы, все в белом, морщатся, сквозь их тарабарщину: sonne, sonne.
Русская княжна, высокая, статная, в летном комбинезоне,
и ее спутница, с бисерными кистями, очами лани во все стороны поводя,
укрываются под тентом, как от дождя.
Шоферы пахнут горячей кожей,
механики нервничают, заводя.

Четыре автомобиля
открывают исход.
Все повторяют их имена как заклинания.
О, их зовут:
белоснежный «Рено»,
алый рычащий «Пежо»,
громадный, черный «Де дион-бутон»
и перламутровый «Бенц».

PIETA

...где ватка облаков, белым-бела,
насажена на шпиль, как сердце на кол,
я видел женщину,
пока она была
отвлечена ребенком —
мальчик плакал.

я все не мог понять, зачем она,
с ребенком, здесь, практически в подвале,
устала и, наверно, голодна —
я видел — денег ей не подавали.
скорее раздраженной, чем
скорбящей,
она казалась странно настоящей,
она была живее нас с тобою.

она трясла свой сверток, как мошну,
и наконец он отошел ко сну,
и этот сон разгладил их обоих.

я был тут в Риме — ездил за кордон, —
там женщины похожи на мадонн,
и светит солнце — очень много света, —
и я увидел в ней чужую стать,

тогда я постеснялся ей подать,
и до сих пор не забываю это.

зачем хранишь ты память, нагота,
— уходит день,
приходит ночь без стука —
не чтоб топтала гневная пята
в снегу сквозь зубы брошенное «сука» —
но чтобы вдруг,
саму окружность звука
объяв [разъяв] губами, выдохнуть:

— пьета.

* * *
Я вышел из аэропорта
с клетчатым кофром в руке.
В другой руке я нес свою любовь.
Такую большую,
что на таможне ее пришлось декларировать.
Масса проблем
на въезде и на выезде.
Особенно — на въезде.

Не во всякой стране
разрешены к ввозу
такие сомнительные вещи.

КОНЕЦ ПУТИ

и с языка теряются слова,
и яблоня в саду лиловых вишен
окрашена лиловым. благовест.
улисс опять теряется в саду,
и он кричит, и крик его услышан.
однако в доме больше никого:
один улисс. и только занавеска
качается едва. и в чайной чашке
горячий чай. он замер, не дыша.
о, сколько весит беглая душа
на кухонных весах твоих, цирцея,
и сколько сыпать сахару?
улисс
почти привык и ничего не ищет.
здесь нет его товарищей, зато
незримое присутствие хозяйки
его не покидает. тишина,
да яблоки рассыпаны: под полом,
на чердаке,
повсюду.

Михаил Бару- СТИХИ НЕ ПИШУТСЯ

...И снег за окном валит пушистый, ласковый, только что не мурлыкающий, и у вороны, сидящей на проводах, такой вид, будто она осталась одна в целом свете, и свет из фонаря льется такой мандариновый и апельсиновый, какой бывает только в новогоднюю ночь, и снежинки в этом свете танцуют и кружатся вихрем так, что у фонаря от их кружения темнеет в лампе, и тоска такая сладкая, что от нее тошнит, и стихи... не пишутся. Хоть тресни.

...И настроение мартовское, весеннее, и за окном небо такой густой голубизны, что из него можно выреза´ть каемки и наклеивать на блюдечки, тарелочки и даже большие блюда и подавать на этих тарелочках женщинам их женские мечты, красиво перевязанные солнечными лучами, и потом этими же лучами щекотать этих же женщин до обжигающих истомительных мурашек, или, на худой конец, высвечивать пыль на письменном столе и компьютере, чашку с высохшими остатками кофе, почерневшую дольку лимона на блюдечке, початую бутылку коньяка, неприметно стоящую на подоконнике за шторой, и пепельницу, в которой лежит обгоревший клочок бумаги, напоминающий рукопись неудачного стихотворения, хотя никакая это не рукопись, а просто обгоревшая квитанция из химчистки, подожженная от тоски и злости потому, что файлы не горят, потому, что стихи... не пишутся. Хоть лопни.

Стихи не пишутся. Еще не рассвело, еще падает уставший идти мокрый снег, еще весна, схваченная за простуженное горло ночными заморозками, оступилась на заранее не подготовленные позиции, еще догорает в доме напротив окно и мельканье рук за его занавесками все медленнее и медленнее, еще надо мыть сковородку после ужина, еще кончились сигареты, еще и стихи не пишутся, еще хочется улететь на Марс в какой-нибудь маленький отель под названием вроде «У погибшего космонавта» на берегу давно высохшего Большого Сирта, где все включено — и ежедневные прогулки на лодке по черной воде заросших колючими кустами каналов, и обед с археологами в заброшенной рыбацкой деревушке, и дегустация плодов винного дерева, и охота с роем золотых пчел, и сидение розовыми сиреневыми синими вечерами на берегу моря под тонкое и жалобное пение медленно плывущих песчаных дюн, в мыслях о том, что стихи не пишутся. Хоть пополам разорвись. И лучше все же помыть сковородку после ужина сейчас, а не вставать рано утром, пока жена еще спит.

Нальешь себе чаю покрепче, сядешь за письменный стол поудобнее, по-двинешь поближе ноутбук, помешаешь чай ложечкой, посмотришь в окно, пошевелишь пальцами на манер пианиста, который разминает их перед тем, как опустить на клавиши, посмотришь в окно, почешешь нос, отхлебнешь чаю, про-трешь ваткой, смоченной в водке, клавиатуру, набьешь трубку, закуришь, вы-пустишь клуб душистого дыма, пообещаешь жене немедленно уйти курить на лестницу, погасишь трубку, помассируешь пальцами виски, потом сожмешь их ладонями, почешешь кота, забравшегося под стол, отхлебнешь чаю, вытащишь ложечку из чашки, положишь ее на блюдечко, поднимешь глаза к потолку, внимательно осмотришь каждый сантиметр ползущей по штукатурке трещины, опустишь глаза, скажешь уснувшей за книжкой жене: «Сама попробовала бы, а я посмотрел бы, как у тебя получится», — наступишь нечаянно на кота и подумаешь: да гори они синим огнем, эти стихи! Ну и пусть не пишутся. Пополам, что ли, разорваться из-за этого?! Потом напишу. Лучше рассказ напишу или даже повесть. В конце концов пойду на кухню и сделаю бутерброд с колбасой и соленым огурцом. Или велю жене его сделать, а то ишь...

Итоги литературного конкурса Манифест Москва

Сегодня 27.10.2018г завершился Литературный конкурс "Манифест Москва". По итогам всеобщих результатов литературных критиков, которые составляли ряд жюри, мы оглашаем список категорий и победителей, и конечно же конкурсные награды в указанных категориях. Более подробную информацию о нормах и программе оценок, о победителях и их интервью, вы можете узнать чуть позже, следя за нашими страничками vk, fb и посещая наш блог.
Дом Культуры Москвы поздравляет всех участников с литературным праздником и приветствует дальнейшее соотрудничество с победителями!

Результаты

Категория: Поэзия современников на родном языке
Победитель: Аля Кудряшева(Санкт-Петербург, Россия)
Конкурсная награда:
1. Финансирование авторской книги в течении года, с момента разглашения результатов 2. Преимущество и право круглый год представлять свое творчество, размещать свои стихи, рассказы, эссэ на сайте "Манифест Москва", а также в разных литературных журналах и газетах.
3.Публикация цикла в ежегодном Сборнике Поэзии.

Категория: Поэзия с переводом с иностранного языка на русский
Победитель: Вардан Смбатян (Ереван, Армения)
Перевод с армянского на русский Маргарет Асланян 
Конкурсная награда:
 1. Финансирование авторской книги в течении года, с момента разглашения результатов
2. Публикация цикла в литературном журнале.

Редактор Алена Руденко

Литературный конкурс "Манифест Москва" : поэзия с переводом с иностранного языка на русский

Вардан Смбатян (Ереван, Армения)

Перевод с армянского Маргарет Асланян

С неба больше не осыпаются яблоки, сынок.

Боги падают вниз

и боль снежиться,

окутывая бесстрастную обнаженность города.

Эта сказка печальна и неоконченна -

не рассказывай никому,

впрочем, нет и смысла -

сироты не верят в сказки.

Давай посчитаем частицы неведения

и уснем,

во сне нам приснится то, о чем мечтаем.

Давай уснем -

спящие люди счастливы...

***

Я пишу, потому что говорить мне запретили с детства.

- Замолкни, малой, замолкни,

И шепелявый мой язык,

словно лезвие

вскрыл в крови

все прекрасные и непристойные слова.

Моими друзьями были

чистые листы,

бляди,

Ван Гог, Лорка, Чарэнц,

голодные уличные псы.

Я пишу, чтобы не умереть,

во мне растворились все покойники,

Трагедии, что не скорбили,

искушения нереализованных преступлений.

Я несу в себе адамовы грехи,

грехи красивые и несвершимые.

Во мне накопилась

бездна слов,

каждое несказанное слово - невыпущенная пуля,

мой взрыв запаздывает.

слова, красные и черные рифмы,

партитуры страдания,

не имеющие синонимов,

драйв, огонь и рок

полнолунных мечтаний,

Фрэди поет на трех октавах

моего мозга.

Огонь, огонь, я горю,

Взрываюсь без боли -

я пишу,

пишу...

***

Лучшими стихами

были мои слезы,

я высушил их в каждой подушке,

на страницах старых книг,

чтоб никто не увидел,

чтоб никто не узнал.

-Стыдно, мужчины не плачут, -

повторяет голос матери

в моем усталом черепе.

Мужчины умирают без крика,

усваивая боль в животе

Я давно уже не плачу мама,

ты убила во мне нежность,

прозаический сентимент.

Я сейчас обычный

словолюб...

***

И воды не знают

что такое смерть.

Города, плывущие в них -

пересекаются в песке.

Небо - душа засохших вод,

разбросанная в белых облаках.

И воды сеют Время

от самотекущей скорби,

болезни Памяти,

воды никогда не узнают,

что такое людской прах.

***

Стефано Даниель (Милан, Италия)

Перевод с итальянского Наталии Гулейковой

Бескрылая ласточка

Перевод посвящается Осипу Мандельштаму

«Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных с прозрачными играть.»

Я пишу о тебе
отрешенно идущей сквозь толпу лиц
в масках из предрассудков и клеветы
в дешевых масках с местного рынка

я пишу о тебе
о той, которой они обрезали крылья
растоптав твои идеалы и великие замыслы
на корню, в их самом первом зачатке

я пишу о тебе,
кричащей миру о своем равнодушии
о существовании, далеком от успехов и суеты
передвинувшей свою жизнь в мизантропию

я пишу о тебе
о той, которая вечером ложится на лугу
и простирает пальцы к звездам
желая приласкать их
в то время как луна ликует и блестит
заливая тебя своим светом

я пишу о тебе
чтобы жаркий ветер, скрытый в этих строках
смог бы смягчить твое сердце

я пишу о тебе,
о твоем виртуозном уходе к несчастьям
о твоей проклятой убежденности в том
что ты навсегда разучилась любить

я пишу о тебе,
о ласточке, у которой нет крыльев.

***

Сабрина Фоскини (Милан, Италия)

Перевод с итальянского Наталии Гулейковой

Гавриил

Я вошел через окно
и приземлился в комнате,
как листья с их деревьев,
окрашенные временем вина в багрянец.
Я сделал несколько шагов,
дотрагиваясь до земли,
как меня учили, чтобы не испугать ее.
Она была из этих, смертных и бескрылых.
Ее лицо напоминало моего отца,
но было более прекрасным.
Думаю, вот эта разница зовется «женщиной».
Она — раба господня мира, затаившего дыханье,
и я — посланец неба,
увидев красоту ее испуга и грацию защиты,
готов обвешаться с песком мешками,
чтобы остаться рядом и служить ей.
Я ей благовестил лучом,
что поселился в ее лоне,
как яркое светило.
Она еще не знала таинство рождения,
и, ангел, я, что мог бы ей сказать?
Она поверила тому, чего не знала,
почувствовав, что перед этим
мы с ней равны.
Уверовав в меня, как я в нее саму же,
сопровождали мы друг друга.
Мне так хотелось подняться в небо вместе с ней,
чтоб моим братьям показать ее,
они б меня спросили, когда бы я вернулся,
о ее лице, и я бы был не в силах описать.
Она сомкнула пальцы, чтоб защитить тот луч,
что оставался в чреве.
Перстом коснувшись ее рук,
вложив в них лилию, как скипетр,
я уношу с собой медовый запах, —
её олицетворение.

***

Элейн Феинстейн (Бутл ,Великобритания) 

Перевод  с английского Елены Рапли

Вариация на поэму Ахматовой

Она пила за свой разбитый дом.
Мой дом пока что цел.
Тогда за одиночество мой тост,
которое бывает в браке.
Я пью за твой враждебный взгляд,
за наши ссоры, за твою неверность,
за то, чему противился ты всех сильней:
что Бог тебя не выбрал, чтоб спасти,
а пожалел меня.

***

Руки

Из цикла «Разговаривая с мертвым»

Мы знали друг о друге все и сразу, как брат с сестрой
когда мы за руки держались, одно твое прикосновенье
меня счастливой делало безмерно.

Держи мою ладонь, сказал ты мне в больнице.

Твои ладони были сильные, большие, и нежные при этом
как у отцов из средиземноморья,
когда они детей своих ласкают.

Держи мою ладонь, ты мне сказал. Я чувствую,
я не умру, пока ты рядом.

Ты за руку меня держал, когда мы шли на первый наш полет
и в зале оперном, и сидя на диване, когда хотел ты
со мною вместе фильм смотреть .

Держи мою ладонь, ты мне сказал. А я усну
и даже не пойму, что мы не вместе.

***

Афганец

Вчера взяла такси. Шофером был афганец,
проживший в Лондоне довольно долго.
Он говорил мне, что больше всего он страдает
от сознания того, что вокруг никому до него нету дела.
Ничего не достиг, не добился.

И окружающие редко сподвигают на что-то большее,
Чем угрызения совести иль вспышки гнева.
Он здесь в изгнании. Сегодня вечером я одинока,
совсем как женщина, что неодетая сидит,
в спальне «Номера» Эдварда Хоппера.

***

Карина Сарсенова  (Кокшетау, Казахстан)

Перевод Анастасии Шульц

О вдохновении

Я собираю звёздное свеченье,

Сияющую неба благодать…

И прячу в сердце как благословенье,

Как Высших Духов солнечную рать…

Я собираю звёздные высоты,

Пейзажи запредельностей миров…

В воображенье прячу их в оплоты,

В касания истоков всех основ…

Межзвёздные я собираю тени,

Потусторонность Света и тепла…

Вплетаю их я в ложе сновидений,

В дворцы из пепла, замки из песка…

Я собираю звёздное дыханье,

Сознаний ритмы, пульсов круговерть,

Звучанье истин, чувств перекликанье,

Следы шагов по жизни через смерть…

«Я не боюсь открытий запоздалых…»

Я не боюсь открытий запоздалых,

И неурочных мыслей, и идей.

И недругов, собой больших и малых,

И нелюдей, и худших из людей.

Я не боюсь прогорклого безвкусья

Той радости, что уж и не нужна,

Того души немого захолустья,

Бесчувствием где стынет тишина.

И повсеместной щедрости страданий,

И слепоты собратьев не боюсь.

Противоречий смыслов и названий,

И слов, и действий мне не тяжек груз.

Неисполнимых не страшусь обетов,

И обещаний внятна пустота.

И устарелость правил и советов

Не схоронит в могиле у креста.

Не обесточит миропониманье,

И не линчует жизни красоту.

Не страх, любовь ведёт моё призванье

По восхожденья тонкому мосту!

***

«А времена летели и летели…»

А времена летели и летели…

Неслись былого тени сквозь века…

Сменялись веры, и миры, и цели,

Но не скудела Бытия река…

Бурлила жизнь, вскипала в междулетьях,

На поворотах мировых путей…

Вновь мрак тонул в сияющем рассвете,

Что возрождает жизни из смертей…

И миллиарды судеб и сражений,

И ангельских, и дьявольских пиров,

Безумий и спасительных решений

Себя питали силою Основ…

И поднимались, падая, страдая…

И, отрешаясь, обретали всё…

И ад, и рай в себе лишь узнавали,

Но к Богу шли единою стезёй.

***

«Я люблю, люблю твоё дыханье…»

Я люблю, люблю твоё дыханье…

Шелест ветра в полутьме ночной…

И ресниц безумное порханье

Над парящей между снов душой…

Я люблю, люблю твои касанья

Средь снующих в хаосе теней…

Так и не слетевшие признанья

С губ твоих и с памяти твоей…

Я люблю, люблю моё звучанье —

Имя, что прошепчешь в тишине,

Как любви неспящей заклинанье,

Бога вздох в сердечной глубине…

«Нагая я в любви перед тобой…»

Нагая я в любви перед тобой.

Нагая я и в страхе, и в надежде.

И ангелов неотвратимый строй

С меня срывает маски и одежды.

Нагая я, такая, как и есть.

Без приукрас, без хвастовства, без грима.

Ты для меня – что было, будет, есть.

Ты для меня – единственно любимый.

Нагая я. И жизни торжество

Врывается в духовные предтечи.

И то, что болью истинной прошло,

Со временем поможет и излечит.

***

«Любовь как чудо единенья…»

Любовь как чудо единенья…

Любовь как смысл Бытия…

Любовь как сила для прощенья…

Любовь как вечности стезя…

Любовь как мира постиженье…

Любовь как таинство души…

Любовь как зла опроверженье…

Любовь как истинность вершин…

Любовь как счастьем исцеленье…

Любовь как творчества расцвет…

Любовь как жизнью наслажденье…

Любовь как Бога тёплый свет…

***

Лениза Валиева (Татарстан)

Перевод с татарского Антона Деверьева

Я стою на скале — одна.

С целым миром обручена.
Надо мною — небо без дна.
Подо мною — море без дна.

Ветер волосы треплет мне,
на волне танцует звезда.
Солнце путь уступает луне —
так в истории завсегда.

Присмиреет девятый вал,
ветры стихнут, вздохнув тяжело —
лишь бы Царь Ночù простирал
над землею свое крыло.

Пусть основа ночи черна,
но, являя лучистый лик,
нà небо выплывает луна —
и в божественный этот миг

Царь Ночи подбирает слова
к лунным нотам. Собою горда,
прибавляя ночи волшебства,
на волне танцует звезда.

***

Рауф Галимов (Узбекистан)

Перевод с узбекского Анны Устиновой

Моя Земля

Я положил ладонь свою на землю,
на выпуклую, словно грудь любимой, –
в ней теплота ласкающая дремлет,
в ней бродит кровь – почти неуловимо.

Она моя – рождающая в муках
и хлеб, и слово завтрашнего утра.
Когда ее беру я в обе руки,
я вижу в ней,
что мир
устроен мудро.

Она во всем до горьких слез понятна,
и в силе, и в растрате сил напрасной…
У рожениц лицо бывает в пятнах,
но что улыбки рожениц прекрасней?!
И пусть в лицо ей дует ветер злобы,
нет, пеплом не посыплю я главу.
Мы с ней – навек,
нерасторжимы оба,
а с ней, – я верю, – все переживу.

В гостях у грусти

– Ты грустишь, – мне твердят…
Да, грущу…
Но сочувствия я не ищу.
Я не весел сегодня, не зол,
к умной грусти я в гости пришел…

К прозорливой и чуткой в тиши,
к умудренному зренью души.
С этой грустью у сердца на дне
побывать
хочу наедине.

Побывать,
Помолчать.
Посидеть.
Чтоб светлей на людей посмотреть,
чтоб с рассветом поверилось вновь,
что на свете бывает любовь.

Я уйду от нее… Я уйду…
Но хотел бы шепнуть на ходу:
если вы не грустили, любя,
значит – вы обокрали себя.


Целомудрие

Свет листвы – размытый, переменчивый –
белое лицо ей золотил…
Малыша кормила грудью женщина –
тихая от неизбывных сил.

Воздух стыл – почти как на окраине…
Свет ласкал расстегнутую грудь…
Я отвел глаза, чтобы нечаянно
По-мужски ее не оглянуть.

Здесь свершалось жизненное таинство,
здесь был мир извечной чистоты…
В этот миг я мог поверить в аиста,
что детей приносит под кусты.     

Хозяйка

…И вот стихи.
Они, как новый дом,
еще ничьим дыханьем не согретый,
где пахнет известью и сосняком,
и нет хозяйки, запоздавшей где-то.

Совсем нежданно,
уж, наверно, так,
она войдя,
с порога улыбнется –
в дорожной пыли,
с сумкою в руках,
как у хозяек издавна ведется.

И с ней войдет
ее причуд орда…
И, верно, становясь порой жестокой,
она покончит с грустью навсегда,
как будто пыль смахнув с оконных стекол.

Расставит книги,
вытрет корешки,
в цветных горошках свой халатик вынет,
и, всем законам рифмы вопреки,
по-своему все строчки передвинет.

И будет стих
согрет ее огнем,
и будет стих
звенеть, не уставая.

…Ну, что ж, далекая,
вселяйся в дом
и будь хозяйкой,
если ты –
такая.