УДК 687 ББК 37.24

В 19

Редакторы: А. С. Виноградова, Е. Л. Тодорская Художник К. Е. Журавлев Дизайн и компьютерная верстка: И. А. Лукашова Сканирование и обработка иллюстраций: Д. А. Горяченков Корректор О. Г. Иванова

Все права на издание принадлежат издательству СЛОВО/SLOVO. Книга или любая ее часть не может быть переведена или издана в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения письменного разрешения издателя

На обложке: Княжна Натали Палей в платье с воротником «Пьеро». Модель Люсьена Лелонга. Париж, 1933

На фронтисписе: Женя Горленко, знаменитая парижская манекенщица 30-х годов, в модели дома «Магги Руфф». Париж, 1936

ISBN 978-5-387-00033-1 (Т. 1) © Александр Васильев, текст и составление, 1998 ISBN 978-5-387-00032-4 © Александр Васильев, фотографии из личного архива, 1998

© Константин Журавлев, дизайн, 1998, 2008 © СЛОВО/SLOVO 1998 © СЛОВО/SLOVO, 2008

СОДЕРЖАНИЕ

От автора б

От издательства О

I. РУССКИЕ СЕЗОНЫ И МОДА 11

2. РУССКАЯ МОДА ВРЕМЕН ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

И ВЕЛИКОЕО ИСХОДА 53

3. РУССКИЙ КОНСТАНТИНОПОЛЬ 83

4. РУССКИЙ БЕРЛИН 117

5. РУССКИЙ ХАРБИН 1 5 3

6. РУССКИЕ ©МИГРАНТЫ — ИЛЛЮСТРАТОРЫ МОДЫ

И СОЗДАТЕЛИ ТКАНЕЙ 191

7. РУССКИЕ КРАСАВИЦЫ 20-х ГОДОВ 2 2 3

8. РУССКИЕ КРАСАВИЦЫ 30-40-х ГОДОВ 2 7 5

Примечания 3 4 8

От автора

Эта книга, плод долгих лет работы, и ее автор обязаны многим людям, живущим

и жившим в самых различных странах и пожелавшим поделиться своими воспоминани­

ями о прошлом. Их помощь была также неоценима при подборе иллюстраций. Я благо­

дарю всех, кто своими личными документами и фотоархивами содействовал выходу

этой книги в свет. Я очень признателен всем, кто, не сумев лично встретиться со мной,

своими письмами, факсами и телефонными интервью сообщил мне много ценнейшей

информации, без которой книга не была бы достаточно полной.

Я благодарю за вклад в свою работу:

леди Ию Абди, сэра Валентина Абди, Монну Аверьино, графиню Лишу фон Адлер-

берг, Керема Айяна, графиню Лилиан дАльфель-Лаурвиг, князя Николая Андроникова,

графиню Кармен Апраксину, графиню Миру Апраксину, графа Николая Апраксина, Со­

ню Ардашникову, Александра Арбата, Галину Ачаир-Добротворскую, князя Теймураза

Багратиона-Мухранского, Мишеля Байбабаева, Ирину Баронову, Ирину Балину-Ва-

сильеву, Николая Березова, Екатерину Бобрикову-Бонне, Ирину Бородаевскую, графи­

ню Жаклин де Богурдон, Наталью Бологовскую, Вильяма Бруя, Николая Брянского,

Елизавету Буззард, Лидию Буланцель, Дмитрия Бушена, Анастасию Вертинскую, Игоря

Волкова, Алису Вронскую, Александру Гайяр, княгиню Ирину Голицыну, Гийома Галье-

на, Валери Гийом, Игоря Глиера, Кирилла Григорьева, Тамару Григорьеву, князя Азама-

та Гирея, Марию Грекову, Мэри Гуревич-Блох, Александру Данилевскую, Александру

Данилову, Жака Делеона, баронессу Галину Дельвиг-Горленко, Наталью Дерфельден,

Ростислава Добужинского, Халинку Дорсувну, Александра Елачича, Тамару Жевержее-

ву, Наталью Замчалову, графиню Зарнекау, Фаину Зелинскую, Аллу Ильчун, Тамару

Ильчун, графиню Веронику Капнист, принцессу де Караман-Шимай, Валентину Кашубу,

Лесли Карон, Михаила Киреева, Нину Кирсанову, баронессу Юлию фон Клодт-Юргенс-

бург, Ольгу Кореневу, Натали Красовскую-Лесли, графиню Ольгу фон Крез, Николая

Куликовского-Романова, Марвина Лайонса, Татьяну Лескову, Жана Ноэля Лио, князя

Андрея Лобанова-Ростовского, графа дю Луара, Элиньку Лыжину, княгиню Марию Ма-

галову, Кароль Манн, Висенте Гарсиа Маркеса, Марию Мерцалову, Суламифь Мессерер,

княгиню Татьяну Меттерних, Инну Мищенко, Ольгу Морозову, Ольгу Морозову де Ба-

зиль, Грея Маккартни, графиню Веру Мусину-Пушкину, Флоранс Мюллер, Анну Мясое-

дову, Марию Ненарокову, Надежду Нилус, баронессу Анастасию Нолькен, Натали Обер-

жонуа, княжну Александру Оболенскую, князя Николая Оболенского, княгиню Янину

Оболенскую, Ирину Одоевцеву, Натали Оффенштадт, Галину Панову, Феликса Писар­

ского, Зинаиду де Планьи, Ирину Плеве, Майю Плисецкую, Веру Покровскую-Лазук, Ни­

ну Прихненко, Андрея Проковского, Веру Пятакову, Варвару Раппонет, князя Михаила

Романова, князя Николая Романова, Лидию Ротванд, Владимира Рэна, Татьяну Рябушин-

скую, Светлану Самсонову, Галину Самцову, графиню П. В. де Сент-Ипполит, Александ­

ра Серебрякова, Екатерину Серебрякову, Киру Середу фон Медем, Льва Скороходова,

Нину Смирнову-Бигер, принцессу Ирину Строцци, Барбару Сантос-Шоу, Ольгу Старк-Ко-

нонович, графиню Наталью Сумарокову-Эльстон, Ксению Сфирис, Аиду Сычеву, Нину

Твердую, Марию Тер-Маркарян, графиню Эмилию Татищеву, Нину Тихонову, графа

Петра Толстого, графа Сергея Толстого, баронессу Елену фон Тиссенгаузен, Франсуазу

Тайнак-Сиу, князя Сергея Трубецкого, княгиню Ольгу Трубецкую, Ксению Триполитову,

князя Кирилла Туманова, Тамару Туманову, Тамару Тржецяк, Алексея Федосеева, Жака

Феррана, Георгия Хагондокова, Измаила Хагондокова, Ирину Хольман де Коби, Анну

Христофорову, Евгению Холодную-Лапикен, Нину Шик, баронессу Ирину фон Шлиппе,

Елену Шретер, Варвару Шупинскую, Эрте.

Кроме того, я хочу поблагодарить газеты русской эмиграции, которые помещали

мои объявления о розысках русских манекенщиц и людей, причастных к моде, при под­

готовке этого издания: «Нашу страну» в Буэнос-Айресе, «Предтеченский листок» в Кан­

берре, «Русскую жизнь» в Сан-Франциско и «Русскую мысль» в Париже.

Я бесконечно благодарен архивам и библиотекам, позволившим мне получить от них

фотоиллюстрации и редкие газетные и журнальные публикации, помогавшие мне в ра­

боте. В Париже это Национальная библиотека, Библиотека Гранд-Опера, Библиотека

декоративных искусств и Тургеневская библиотека, в Харбине — Библиотека Харбин­

ского университета, в Сантьяго — Национальная библиотека Чили, в Гонконге — Библи­

отека академии зрелищных искусств, в Глазго — Библиотека школы искусств Глазго,

is Анкаре — Национальная библиотека Турции, в Брюсселе — Библиотека Ла Камбр,

в Москве — библиотека СТД.

Я глубоко признателен также музеям, показавшим мне редкие платья и аксессуары

из их коллекций: в Париже — Национальный музей моды и текстиля, Музей моды и ко­

стюма города Парижа, в Лондоне — Музей Виктории и Альберта, в Нью-Йорке — музей

Метрополитен, в Сантьяго — Национальный исторический музей.

Я искренне признателен моей матери Татьяне Васильевой-Гулевич и сестре Ната­

лье Толкуновой за помощь в черновом редактировании моих текстов и за моральную

поддержку, которую они мне оказывали за долгие годы работы над книгой.

Выражаю благодарность издательству «Слово/Slovo», взявшему на себя терпели­

вый и благородный труд по изданию этой книги, его сотрудникам, а также художнику-ди­

зайнеру книги Константину Журавлеву.

От издательства

Нет ничего более субъективного, мимолетного, изменчивого, чем красота. То, что

вчера встречалось с восторгом, сегодня вызывает лишь усмешку. Лица недавних куми­

ров забыты - их сменили новые. Природа предает тех, кого щедро одарила: старость не

знает к ним пощады. И мода не ведает постоянства. Но в этих жестоких правилах есть

исключения.

Долгие годы театральный художник и историк моды Александр Васильев вел поис­

ки в архивах и музеях, европейских и заокеанских. Только здесь и можно увидеть теперь

некогда модные ткани с названиями, которых уже никто не помнит, платья, в которых

блистали когда-то самые красивые женщины мира, уникальные вышивки бисером

и гладью, изящные аксессуары, чье предназначение забыто. Многим из этих вещей бо­

лее 70 лет. Но, как убеждает нас исследователь, - о, чудо! - их красота сохранилась.

Не истлели нити, не выцвели краски, так же тонко кружево, так же безукоризненны ли­

нии плиссировки...

Александр Васильев встречался с теми, кто когда-то делал эти вещи и умел их но­

сить, кому они были впору, как хрустальный башмачок Золушке. Впрочем, женщины,

с которыми ему выпало счастье видеться и беседовать, Золушками вовсе не были. А бы­

ли настоящими княгинями, графинями, баронессами, дворянками из лучших родов Рос­

сии. Они считались самыми изысканными и элегантными женщинами своего времени.

И вместе со многими и многими вынуждены были покинуть Россию после октябрьско­

го переворота или незадолго перед тем. Но, оказавшись кто в Париже, кто в Берлине, кто

в Нью-Йорке, кто в Константинополе, они не потерялись и не согнулись под тяготами

эмигрантского быта. Не посчитав унизительной работу, еще недавно немыслимую для

их положения в обществе, они подняли ее до себя. Свой вкус, аристократизм, художест­

венную одаренность они отдали служению моде. Многих из них, не менее именитых,

ждала карьера великих манекенщиц, или «манекенов», как принято было говорить в то

время. Одухотворенная красота их лиц, запечатленная на фотографиях, поражает и се­

годня. Судьбы этих женщин неординарны, драматичны. Их жизнь в изгнании бережно

восстановлена автором, собрана по крохам - из писем и воспоминаний детей и внуков,

свидетельств современников. Но главное - из рассказов самих героинь книги. Ведь мно­

гие из них дожили до глубокой старости.

Документы, свидетельства, фотографии, которые удалось собрать Александру Ва­

сильеву, передают дух и аромат времени, особую атмосферу эмигрантской среды. Поэ­

тому издательство сочло важным сохранить стиль записанных им бесед и журнальных

и газетных публикаций, приведенных в книге.

Мы надеемся, что с выходом этой книги красота, так долго находившаяся в изгна­

нии, возвратится в Россию.

Окончив чтение книги «Красота в изгнании», я узнал многое,

что мне было до сих пор совершенно неизвестно, хотя сам я жил в эмиграции.

...Эта книга даст понять, как русские эмигранты старались выжить в ожидании -

как многим верилось - неминуемого возвращения на родину.

Из молодых и совсем немолодых мужчин многие нашли себе работу -

кто водителем такси, кто продавцом домашних электроприборов,

пишущих машинок, книг, кто распространителем подписки на газеты и т. д.

Брались за все, что давало бы им средства пережить время до возвращения на родину.

И не только мужчины, но и женщины взялись работать,

как рассказывает нам Александр Васильев, описывая инициативы

нескольких моих близких родственниц -

княгинь Ирины Александровны, Марии Павловны и других.

Русские в эмиграции не падали духом, даже когда возвращение на родину

из неминуемого сделалось уже миражом.

Русский читатель найдет в этой книге любопытный очерк жизни в эмиграции людей,

которых огорчала не так потеря их богатств и высокого некогда положения в России,

как постепенное осознание того, что они, вероятно, не увидят родину.

Князь Н. Р. РОМАНОВ

ГЛАВА 1

РУССКИЕ СЕЗОНЫ И МОДА

Русское влияние на моду XX века началось в 1900-х годах. На протяже­нии двух десятилетий — до начала Первой мировой войны, во время нее и вплоть до 20-х годов — русские артисты и художники оказыва­

ли огромное воздействие на развитие моды. До массового исхода эмигран­тов из России в результате революции и Гражданской войны Европа позна­комилась с культурой великой страны благодаря Русским сезонам Сергея Павловича Дягилева и другим более ранним манифестациям русского ис­кусства за границей, в частности выставкам, организованным княгиней Марией Клавдиевной Тенишевой.

Стиль модерн, возникший на рубеже веков, стал поистине интернацио­нальным стилем. Он распространился по всему миру, и его формы прони­кли в разные сферы жизни, в том числе и в моду. Зыбкость общественных устоев, постепенное изменение института семьи в результате женской эмансипации были той благодатной почвой, которая впитала в себя эле­менты нового модного стиля, принесенного артистами и художниками из России, объединенными талантом С. П. Дягилева. Модный кодекс в период с 1909 по 1929 год пребывал в фантасмагорическом дурмане чар Дягилева и дягилевцев, диктовавших всему миру, во что следует одеваться, какие цвета носить, как сидеть, лежать, танцевать и веселиться, чем восхищать­ся, что слушать и читать, как и чем обставлять дома и квартиры.

Влияние русского искусства на европейскую культуру и моду 1900-10-х годов следует разделять на два ведущих направления: влияние собственно русских славянских форм и красок и влияние тем и мотивов, не являющих­ся национально русскими по своему происхождению, но привнесенных ху­дожниками из России, как, например, восточные, античные и иберийские мотивы, ставшие популярными благодаря Русским сезонам Дягилева.

0. А. Старк-Кононович в камбоджийском танце в костюме, созданном в стиле Бакста. i Париж, «Фоли-Бержер», 1930

Русское искусство начало ока­зывать воздействие на стиль жиз­ни и моду Парижа в 1900-х го­дах, когда там лидировал стиль ар нуво, именуемый в России модерном. Это самобытное ху­дожественное направление, охва­тившее все европейские страны, возникло как реакция на про­мышленную революцию с ее механизацией производства и ви­кторианское искусство с его рет-роспективизмом и эклектикой. Стиль ар нуво был коллективным

детищем европейских художников той прекрасной эпохи, когда в искусст­ве еще ценились плавные линии, существовали строгие законы компози­ции и сбалансированного соотношения цветов. Стремясь к эстетизации жизни в самых разных ее проявлениях, создатели ар нуво во многих стра­нах, в том числе и в России, реабилитировали кустарное народное искусст­во. Осваивая новые и воскрешая к жизни старые технологии в прикладном искусстве, художники рубежа веков старались сделать все, чтобы объеди­нить природное и искусственное в металле, стекле или дереве. Для произ­ведений эпохи ар нуво характерны текучесть форм, водянисто-пастельная гамма цветов, контрастное разнообразие поверхностей и фактур в сочета­нии с меланхоличной таинственностью сюжетов или образов.

Поиски первоисточников форм народного искусства увели многих творцов в глубь национального средневековья, вызвали обостренный ин­терес к былинному прошлому, легендам и сагам. Так родилось характер­нейшее направление в ар нуво — национальный романтизм.

Этот стиль существовал как в архитектуре, так и в живописи, приклад­ном искусстве и, конечно, в моде. В 1900-е годы национальный романтизм был широко распространен во всей Европе, а наиболее полно представлен в искусстве Скандинавии и Прибалтийских стран. В культуре каждой стра­ны национальный романтизм нашел особое выражение. Так, в России фор­мой национального романтизма стал неорусский стиль эпохи модерна. Именно неорусский стиль конца 1890-х — начала 1900-х годов оказал вли­яние на европейскую моду начала XX века.

Неорусский стиль в России был возведен в ранг полуофициального искус­ства. Распространению данной формы ар нуво, несомненно, содействовала

12 Жорж Стейн. Площадь Шатле в Париже. 1908

императрица Александра Федоров­на. Уроженка Дармштадта, Алиса, принцесса Гессенская, была воспита­на в художественных традициях сво­его города, ставшего впоследствии одним из крупнейших центров евро­пейского модерна, прославленного своей «Художественной колонией» и регулярными художественными выставками. Императрице нравился югендштиль — немецкая разновид­ность модерна, и, естественно, она способствовала развитию анало­гичных форм искусства в России. Придворный бал в Зимнем дворце в 1903 году с костюмами знати по эс­кизам художника С. С. Соломко — один из ярчайших примеров призна­ния двором неорусского стиля.

Художественные мастерские в под­московном имении С. И. Мамонтова Абрамцево и в смоленском имении княгини М. К. Тенишевой Талашки-

но были наиболее яркими и значительными центрами неорусского искус­ства и кустарного производства.

Журнал «Мир искусства», созданный стараниями С. П. Дягилева, часто публиковал на своих страницах репродукции произведений в неорусском стиле. Этот стиль проникает и в моду — рождается интерес к кустарным изделиям. Правда, неорусские формы не изменили модный силуэт, быто­вавший в России в 1900-е годы, но повлияли на отделку. Благодаря успеш­ной работе мастерских М. К. Тенишевой в Смоленске и Е. В. Поленовой в Абрамцеве, а также после ряда столичных и уездных выставок кустарно­го искусства в нарядах просвещенных модниц появились некоторые эле­менты народного костюма. Вошло в моду отечественное суровое кружево в противовес привозному бельгийскому или французскому. Прошивки и отделки из льняного неотбеленного кружева великолепно подходили к летним, дачным вещам чеховской поры.

Долгожданного успеха добились вологодские и елецкие кружевницы, чьи изделия стали высоко цениться в модных кругах Петербурга и Москвы.

| Вацлав Нижинский у афиши балета Дягилева. США, 1917- Фото Валентины Кашубы

Артистки русского хора Агренева-Славянского на гастролях в Вене. 1907 Актриса М. А. Ведринская в блузке в русском стиле. Петербург, 1908. Фото К. А. Фишера Блуза из батиста, украшенная вышивкой в русском стиле. Россия, 10-е гг. Духи «Шахерезада». Парфюмерия А. Гоклен. Париж, 1913

Стилизованные украинские и русские вышивки крестом также появились в модных лавках обеих столиц. Подобной вышивкой украшали не только повседневные летние блузки, но и нарядные туалеты, платья для прогулок и приема гостей. Но как ни широко было распространение «неорусских форм» в России, в арсенал парижских модниц 1900 года они не попали.

Первое, что позаимствовали парижские создатели моды 1900-х годов из России, были русские сибирские меха, в частности соболь. Визит Ни­колая II в Париж в 1897 году всколыхнул во Франции интерес к Рос­

сийской империи, отделки и подбивки мехом «а-ля рюс» стали особенно пре­стижными. Известные парижские до­ма моды «Уорт», «Дусе» и «Дреколь» использовали мех в отделке своих мо­делей.

Патриотически настроенная княги­ня-меценатка Мария Клавдиевна Тени-шева организовала в Париже в 1905 го­ду выставку кустарных промыслов Талашкина. Она сняла зал в Обществе современных художников на рю Коман-тэн, украсив его полотнами Н. К. Рери­ха, И. Я. Билибина и проектами церк­вей работы Рериха и Покровского. На этом фоне вышивки крестьянок Та­лашкина смотрелись особенно выиг­рышно. Важным для нас является сви­детельство самой княгини о влиянии русского кустарного искусства на па­рижскую моду: «Обе мои парижские выставки сильно отразились на модах и принадлежностях женского туалета. Год спустя я заметила явное влияние наших вышивок, наших русских плать­ев, сарафанов, рубах, головных уборов, зипунов, появилось даже название "блуз рюс" и т. д. На ювелирном деле также отразилось наше русское творче­ство, что так порадовало меня и было мне наградой за все мои труды и затра- 16 Великая княгиня Мария Павловна-старшая в русском костюме на балу в Зимнем дворце.

1903. На кокошнике и оплечье драгоценная парюра из бриллиантов и изумрудов

ты. Было ясно, что все виденное произвело сильное впечатление на фран­цузских художников и портных»1.

Тенишева принимала участие в создании костюмов к опере «Снегуроч­ка» в парижской Опера-Комик под руководством Карре. Княгиня пишет об этом в своих воспоминаниях: «Мне был предоставлен неограниченный кредит. Так как подходящей материи для костюмов достать было негде, то я сделала все сарафаны вышитыми сверху донизу, и обошлось это, конечно, недешево. Кокошники, ожерелья, шугаи, мужские костюмы — все прошло через мои руки, а корона царя Берендея была сделана мной собствен­норучно в моей мастерской, так как та, которую сделал театральный ювелир, была неудовлетворительна»2.

Деятельность княгини Тенишевой, несомненно, содействовала проникнове­нию русской моды в Западную Европу. Княгиня писала об этом: «Я счастлива и горда, что именно на мою долю выпа­ло познакомить Запад с нашей стариной, с нашим искусством, показать, что у нас было трогательное и прекрасное про­шлое»3.

Однако русское влияние на моду Ев­ропы стало очевидным и значительным в первую очередь благодаря гениаль­ному провозвестнику художественных идей нашего века — Сергею Павловичу Дягилеву.

Знакомство Парижа с Дягилевым на­чалось на Осеннем салоне 1906 года, где он открыл выставку русского изобрази­тельного искусства, охватывавшую пери­од от В. Л. Боровиковского до М. А. Вру­беля. На торжественном открытии спе­циальный раздел был посвящен русским иконам. Об успехе выставки пишет в сво­ей книге «Дягилев» Серж Лифарь, пре­данный друг великого импресарио: «Выставка живописи блестяще удалась,

Император Николай II на балу в Зимнем дворце в облачении царя Алексея Михайловича. 1903

русские художники были поняты и оценены, многие бывшие сотруд­ники "Мира искусства" были при­глашены в члены Осеннего салона, Дягилеву хотели дать Почетный легион, но он отказался от него в пользу Бакста, — не может ли так же удасться манифестация и друго­го неведомого Парижу русского ис­кусства — русской музыки?»4

Франция в то время восторженно переживала период дружбы с Росси­ей, начинания Дягилева были под­держаны в свете. Одна из элегант­нейших дам «прекрасной эпохи», графиня Греффюль, помогла орга­низовать финансовую поддержку дягилевским проектам. В 1907 году Дягилев представил избалованному Парижу шедевры русской класси­ческой и оперной музыки в блиста­тельном исполнении Фелии Лит­вин и Федора Шаляпина.

Деятельность Дягилева по при­влечению интереса к русскому ис­кусству отвечала совершенно иным, более масштабным задачам, неже­ли работа княгини Тенишевой, страстной поклонницы неорусско­го стиля. В начале века образова­лись два потока русского влияния на Запад: один, по словам Лифаря, знакомил Париж с «ложными Бе­рендеями и Стеньками Разины­ми»5, другой давал волю художест­

венным экспериментам непревзойденной высоты, ставшим вехами в истории мировой культуры под названием Русские сезоны.

В 1909 году Дягилев показал Парижу «Бориса Годунова» Мусоргского.

К этой постановке Дягилев долго готовился: ему хотелось представить Па-

Артисты труппы Дягилева в костюмах по эскизам Бакста из балета «Шахерезада».

Альгамбра, 1916

Лев Бакст. Эскиз декораций к балету «Шахерезада». 1910

рижу подлинную Русь конца XVI — начала XVII века, и для этого он объ­ездил всю крестьянскую Россию, со­бирая настоящие русские сарафаны, настоящий старинный русский жем­чуг и старинные русские вышивки6.

Результат подобной тщательной подготовки костюмов и декораций по эскизам И. Я. Билибина, К. Ф. Юона и А. Н. Бенуа, выполненным в театре «Эрмитаж» Петербурга, был ошело­

мителен. Великолепие русских допетровских одежд потрясло па­рижан. Критик Арнольд Хаскел писал об этом в 1935 году в своей книге «Художественная и личная жизнь Дягилева»: «Оперный реа­лизм был совершенно новым для французов, и это в сочетании с красотой хорового исполнения и повторного триумфа Шаляпина занимало все внимание прессы»7.

Три подготовительных сезона 1906-1908 годов во многом пред­решили будущий успех дягилев-ских балетных сезонов, которые

Николай Зверев и Любовь Чернышева в костюмах по эскизам Бакста в главных ролях балета «Шахерезада». Альгамбра, 1916. Фото Валентины Кашубы Справа вверху: Вера Фокина в костюме Зобеиды по эскизу Бакста из балета «Шахерезада». Стокгольм, начало 20-х гг.

проходили с 1909 по 1929 год, то есть до самой смерти великого реформа­тора мирового искусства. Благодаря их художественному влиянию на свет­скую и культурную жизнь Парижа возникли восторженное отношение к русским художникам и артистам и горячий интерес создателей моды к новым цветам и формам, показанным русскими.

С помощью близких Дягилеву людей - княгини Полиньяк, Миси Серт, князя В. Н. Аргутинского-Долгорукова и, безусловно, его верных коллег Александра Бенуа и Льва Бакста — общими усилиями Парижу был пред­ставлен первый сезон русского балета. В 1909 году Дягилеву удалось при­везти в Париж труппу талантливых артистов во главе с хореографом-нова­тором Михаилом Фокиным. В памятный день 19 мая 1909 года Русский сезон открылся балетом Фокина «Павильон Армиды» в декорациях Алек­сандра Бенуа. Гастроли проходили в отремонтированном Дягилевым ста­ром парижском театре «Шатле». Среди исполнителей были несравненная Анна Павлова, красавица Вера Каралли, «московский Геракл» Михаил Мордкин, талантливый Адольф Больм, прелестнейшая Тамара Карсавина и гениальный Вацлав Нижинский. В тот же вечер шли и два других бале­та — «Половецкие пляски» из оперы Бородина «Князь Игорь» и сюита «Пир», состоявшая из отдельных дуэтов и номеров: лезгинок, чардашей, гопаков, мазурок, трепаков и венгерских танцев.

Вторая программа первого балетного сезона, представленная 2 июня 1909 года в том же театре, включала две другие постановки Михаила Фо­кина — «Сильфиды» и «Клеопатра», в которой впервые на парижской сцене блеснуло редкое дарование фокинской ученицы Иды Рубинштейн. Успех первого балетного сезона Дягилева был стихийным. Лифарь со слов Дягилева писал: «Успех? Триумф? — эти слова ничего не говорят и не пере­дают того энтузиазма, того священного огня и священного бреда, который охватил всю зрительную залу»8.

Из балетов первого сезона наибольшим успехом у публики пользова­лись «Половецкие пляски» и «Клеопатра», объединенные не только нова­торской хореографией Фокина, но и общностью экзотических восточных сюжетов. «Половецкие пляски» восхищали «степной дикостью», а в «Кле­опатре», изысканно оформленной Бакстом, особенно эффектным было появление Клеопатры — Иды Рубинштейн: ее выносили на носилках шесть громадных рабов.

Европейская мода 1909 года находилась во власти неоклассического стиля. В силуэте с завышенной талией господствовали прямые линии. Но­сили широкополые шляпы, а самым модным текстильным орнаментом был полосатый. Лишь на второй сезон осады Парижа русскими артистами

Артистки балета Ефремова, Замуховская и Кашуба в восточном танце. Париж, 1921. Их костюмы с парчовыми юбками-абажурами, жемчугами и эгретами созданы под влиянием театральных работ Бакста и выполнены Валентиной Кашубой

модный мир уступил натиску вос­точной экзотики Фокина и Бак­ста. Парижский сезон дягилев-ского балета 1910 года открылся 4 июня в Гранд-Опера одноакт­ным балетом Фокина «Карнавал» на музыку Шумана. Этот спек­такль был показан ранее — в фев­рале того же года в Петербурге и в мае в берлинском театре «Ве-стенс». Оставшийся в тени три­умфального успеха фокинской «Шахерезады», «Карнавал» по­рой упускается из поля зрения ис­ториками моды. А ведь костюмы к этому балету уже предвещали женскую моду периода Первой

мировой войны. В эскизах, созданных Львом Бакстом, появился силуэт, модный в 1915-1916 годах, с укороченными юбками и «испанскими» вола­нами, ощущалось пристрастие к тканям в горошек и к белому цвету.

На долю фокинско-бакстовской «Шахерезады» выпала еще более не­ожиданная роль — предвосхитить многие художественные формы, став­шие составными частями созданного на рубеже 1910 и 1920 годов нового интернационального художественного стиля ар деко. «Шахерезада» пока­зала изощренному европейскому зрителю бакстовскую версию персидско-оттоманских костюмов и интерьера. Арнольд Хаскел писал: «"Шахерезада" задала тон в моде, озарила яркими красками витрины магазинов и думских платьев, осветила тона всех последовавших театральных декораций. Она перенеслась на сцены ревю и мюзик-холлов, пока Дягилеву самому не при­шлось от нее спасаться»9. Да, эта постановка, кровавый и эротичный сю­жет которой был также выдуман Бакстом, стала на долгие годы символом русского балета за границей. Страстная любовь султанши Зобеиды, сыг­ранной Идой Рубинштейн, к эбеновому рабу — Вацлаву Нижинскому взволновала чувствительные сердца восторженных парижанок. Полупроз­рачные шаровары гаремных одалисок, цветастые одеяния евнухов, тюрба­ны султана Шарира и его любимой, но неверной Зобеиды, драпировки восточных дворцов, ковры и парчовые подушки, абажуры, эгреты и нити жемчуга поразили воображение публики. Свойственное Парижу желание обладать лишь новым и невиданным взяло верх, и восточно-экзотическое

Поль Пуаре, великий реформатор женской моды. Париж, около 1914

поветрие увлекло создателей па­рижской моды и интерьеров.

Сюжет «Шахерезады» оказал влияние на мораль и нравы того времени. Сладострастные утехи полуобнаженных одалисок с чер­ными мускулистыми полуголыми рабами на подушках дворца каза­лись шокирующими и манящими одновременно. Михаил Фокин первым из хореографов привнес на сцену элемент чистой сексуаль­ности, тем самым раскрепостив взгляды женщин и мужчин на эту сферу жизни. Нарушение табу вы­звало гнев критиков-моралистов. Бакста объявили эротическим маньяком, а Русский балет Дягилева — дегенеративным предприятием... Скандальная слава «Шахерезады» лишь способствовала успеху, публика ломилась на представления. Все ожидали увидеть на сцене неописуемые гаремные оргии.

Краски и цветовые сочетания костюмов и декораций, созданных Львом Бакстом, оказали огромное влияние на моду XX века. На сцене сошлись, казалось бы, несочетаемые цвета: лиловый с синим, желтый с красным, зеленый с оранжевым. Подобные контрасты шли вразрез с представлени­ем о прекрасном, которое долгое время внушалось цивилизованному миру художниками ар нуво. Лишь сочетания блекло-розового с нежно-сире­невым, водянисто-голубого с фисташково-зеленым считались хорошим тоном. Яркость красок Русского балета Дягилева заставила посмотреть на мир сквозь призму других цветовых ощущений, полюбить цвет в его первозданном виде. Например, сочетание оранжевого с зеленым, предло­женное Бакстом, было принято с восторгом и привилось надолго. Переко­чевав со сцены Русского балета в мир моды и убранство интерьеров, оно было чрезвычайно популярным в 20-е годы.

Другие постановки труппы Дягилева в сезоне 1910 года — балеты «Жи-зель» с Нижинским и Карсавиной, «Жар-птица» на музыку Игоря Стра­винского и дивертисмент «Ориенталии» вызвали неоднозначную реакцию. Романтический балет «Жизель» многим показался старомодным, а «Жар-птица» в декорациях Александра Головина и костюмах Бакста восхитила.

Дениз, жена Поля Пуаре, в платье «Сорбе» дома «Поль Пуаре». Париж, 1913 23

Как бы то ни было, русский балет после двух триумфальных сезонов стал неотъемлемой частью художественной жизни Парижа.

Постановки последующих лет — «Петрушка», «Видение розы», «Нар­цисс», «Синий бог», «Лебединое озеро», «Тамар» и «Послеполуденный от­дых фавна» — были вехами в истории европейской культуры. Передавая впечатления многих современников, французский писатель Луи Жилле отмечал: «Это было событие, неожиданность, порыв бури, своего рода по­трясение. "Шахерезада", "Князь Игорь", "Жар-птица", "Лебединое озеро", "Видение розы". Одним словом, я могу без преувеличения сказать, что моя

24 Костюмированный бал «1002 ночи», данный Полем Пуаре 24 июля 1911 в своем доме в Париже

жизнь делится на- две части: до и после русских балетов. Все наши идеи, наши представления преоб­разились. Завеса упала с глаз»10.

Одним из первых поддался ча­рам Русских сезонов законода­тель парижской моды 10-х годов Поль Пуаре. Великий реформатор женской одежды Поль Пуаре был

Жорж Лвпап. Воспоминание о бале 1002 ночи». 1911. На рисунке - Дениз Пуаре в платье «Минарет» модели Поля Пуаре Платье-абажур из изумрудно-зеленого муслина, шаровары из оранжевого крепа. Париж, 1913

на семь лет моложе Сергея Павловича Дягилева и принадлежал к тому же поколению людей, родившихся в 1870-е годы. В 1898 году он начинает ра­ботать для знаменитого в XIX веке модного дома «Раудниц» под началом мадам Шеруи. В следующем году поступает к одному из талантливейших творцов моды эпохи ар нуво Жаку Дусе, а в 1901 году переходит в перво­классный и старейший парижский дом моды «Уорт». Именно там Пуаре впервые познакомился с русским вкусом и некоторыми русскими клиент­ками. Дом «Уорт», основанный англичанином Чарлзом Фредериком Уор-том в 1857 году, одевал в эпоху Второй империи все блестящие дворы Евро­пы. Множество русских аристократок, заказывавших баснословно дорогие платья у Уорта, увековечены в этих нарядах легкой кистью блистательного Франсуа Ксавье Винтергальтера. В эпоху Николая II дом «Уорт», после кон­чины основателя перешедший к его сыновьям Жану Филиппу и Гастону Люсьену, одевал императрицу Александру Федоровну и некоторых ее при­дворных дам. В книге своих воспоминаний «Одевая эпоху» Поль Пуаре, работавший у Уорта в первые годы нашего века, живо описывает визит к Уорту одной из русских титулованных клиенток — княгини Борятинской: «Однажды господин Уорт смотрел в окно на оживленную рю де ла Пэ. Ему нравилось наблюдать суету экипажей, подвозивших к его дому знаменито­стей со всего света. Вдруг он, мгновенно повернувшись, воскликнул: "Да­мы, дамы, княгиня Борятинская!" Мне показалось, что его сердце забилось сильнее. Все продавщицы вскочили одновременно и в мгновение ока рас­ставили стулья вдоль стен, готовясь к показу моделей. Служащие поверну­лись к дверям лифта. Услышав шум, прибежала прислуга. Сам господин Уорт в это время старался зажать мордочку своей маленькой собачки, тоже увлеченной всеобщей сутолокой и оживлением.

Я стоял в конце этой живой очереди в нетерпеливом ожидании увидеть красавицу княгиню, виновницу этой суматохи. Когда кабина поднялась на­конец на наш этаж, я был страшно поражен, увидев в ней даму в черном, похожую на толстого священника с красным лицом, опиравшуюся сразу на две трости и курившую большую мужскую сигару. Все служащие скло­нились в подобострастном глубоком поклоне. Сам Уорт вообще сложился вдвое. Княгиня Борятинская с заметным русским акцентом заявила: "Уорт, покажи мне твои новинки", обращаясь к нему на ты. Княгиня изволила на­чать с коллекции пальто. Уорт предложил княгине расположиться на не­скольких стульях. Манекенщицы засуетились, и я имел честь показать пальто, которое мы только что закончили, новинку. Теперь его сочли бы банальным, даже старомодным, но тогда подобных еще не существовало. Это было черное шерстяное кимоно, отделанное бейкой из черного атласа.

2 7

Рукава были почти до полу, заканчива­лись вышитыми полосами и напоминали одеяние китайского мандарина. То ли княгиня вообще не любила китайцев, то ли ей припомнилась осада Порт-Артура или нечто другое, я не знаю. Но она за­кричала: "Какой ужас! На мешок похоже!" Я был страшно расстроен, смущен и рети­ровался, думая, что никогда уже более не смогу понравиться русским княгиням»11.

Пуаре открывает свой первый малень­кий магазин в 1903 году на рю Обер, а за­тем расширяет дело. Его модели привле­кали парижанок невиданной ранее четко­стью линий силуэта и простотой форм. Пуаре первым из кутюрье поднял талию в дамских платьях, приблизив ее к ам­пирной и тем самым создав вытянутый, подобно кию, силуэт. В модели, назван­ной в 1906 году «Лола Монтез», Пуаре избавляет женщину от корсета, а весной 1910 года вводит в ее гардероб шаровары и юбки-шаровары. Расцвет творчества Поля Пуаре совпал с расцветом дягилев-ского балета. Но если в 1908-1909 годах Пуаре больше всего увлекали строгие формы неоклассицизма с элементами ам­пира в отделках и драпировках платьев, то начиная с 1910 года в его коллекциях ярчайшим светом загораются ориенталь­ные фантазии. В музейных кругах Пари­жа до сих пор дискутируется вопрос, по­

пал или не попал Пуаре под влияние русских балетов. Сам Поль Пуаре писал об этом: «Подобно многим другим французским художникам, я был восхищен русским балетом, и меня не удивило бы, если он оказал на меня некоторое влияние. Но я должен настойчиво подчеркнуть, что моя репута­ция была создана гораздо раньше, чем господина Бакста»12. В тоне этого высказывания, без сомнений, звучат нотки некоей ревности. Бакст и Пуа­ре никогда не работали вместе. Однако заметим, что контакты между Дяги-

28 Неизвестная в восточном наряде в стиле Пуаре и Бакста. Париж, 1913

левым и Пуаре существовали уже осе­нью 1910 года, несколько месяцев спустя после премьеры «Шахерезады», и Поль Пуаре пригласил Дягилева и Нижинско-го в свой салон и показывал модели.

Несомненно одно: коллекции Пуаре 10-х годов полны восточной экзотики. Он создает полупрозрачные гаремные шаровары, вводит в моду тюрбаны с эг­ретами, жемчужные ожерелья и абажу-роподобные юбки. Цвета моделей пе­рекликались с типичными для Бакста феерическими тонами, где карминовое сопутствовало ультрамариновому, оран­жевое — изумрудному, а розовое — золотому. Употребляя «театральную» отделку мехом, бахромой, вышивкой бисером, стеклярусом и камнями, Поль Пуаре достигал необычных эффектов и большого коммерческого успеха. Он не мог, конечно, признать себя эпиго­ном Бакста, но влияние Русских сезонов на парижскую моду 10-х годов для сов­ременников было очевидно. Так, князь Петр Ливен в своей книге «Рождение русского балета» писал: «Влияние этого стиля чувствовалось далеко за предела­ми театра. Создатели мод в Париже включали его в свои творения. Пуаре и Калло начали моделировать платья под влиянием живописи Бакста. Чалмы и подушки "a la Ballet Russe" вошли в моду, даже модные ткани стали выра­батываться в том же стиле»13.

Поддавшись общему увлечению, не­которые парижские, а затем лондонские и берлинские дома моды готовили кол­лекции моделей «a la Ballet Russe». С на­ибольшим успехом в этом направлении

Вечернее манто с меховым воротником. Меховое ателье Фаленского. Париж, 1913. Фото Тальбо

работал в моде 10-х годов знамени­тый дом «Сестры Калло», основан­ный в 1888 году Марией Калло, одной из четырех сестер. Одними из первых они начали вводить в свои модели шафраново-желтый цвет, перекликавшийся с красками Бак­ста, и популяризировать юбки-ша­ровары.

Дом «Пакен», основанный в 1891 году, старейшее и респекта-бельнейшее модное предприятие Франции, пригласил в начале 10-х годов Льва Бакста сотрудничать, и он с успехом создал для мадам Пакен серию эскизов вечерних и дневных платьев. В сезонах 1911-1913 годов мы находим у «Па-кен» модели в бакстовско-дягилев-

| ском духе. Один из подобных экзо-| тических нарядов начала 10-х годов

детально описан в воспоминаниях дягилевской балерины Натальи Владимировны Трухановой, парижской светской модницы и большой кокетки: «Мой арсенал — я хочу сказать ту­алет — был в этот вечер выдающимся: платье цвета малиновой герани с тисненными на муслиновом бархате frisson цветами; форма платья — ам­пирная, с корсажем, отделанным жемчужными и золотыми вышивками, с короткими рукавчиками и длинным шлейфом, перекидывающимся через руку... На голове горела широкая бриллиантовая повязка, на шее брилли­антовое колье, в ушах жемчужные серьги-подвески и жемчужные запя­стья-браслеты. Золотые туфли с чулками в тон завершали этот ансамбль. Зеркало отразило мое видение, показавшееся мне самой поражающим»14.

Вне Франции поклонниками новых форм в моде стали венско-берлин-ский дом Кристофа фон Дреколя, основанный в Вене в 1894 году, и перво­классный дом «Люсиль», основанный в Лондоне в 1895 году леди Дафф Гордон. После гастролей дягилевцев в Лондоне ориентализм заполнил салоны английского света, аристократки пытались походить на обитатель­ниц гарема. Лондонская газета «Куин» от 1 июля 1911 года описывает одну из таких модниц: «Мы заметили в партере даму, которая, должно быть,

30 Вечернее платье с рукавами кимоно. Модель дома «Дреколь». Берлин, 1913. Фото Тальбо

вышла прямо из сераля. Ее платье из богатого шелка с вышивками было бесформенным, ее голова была перевязана круглым тюрбаном»15.

Безусловным триумфом ориентализма был бал «1002 ночи», данный Полем Пуаре в собственном парижском особняке 24 июня 1911 года. Празднество это, являвшееся данью преклонения перед русским балетом, было своеобразной цитатой из «Шахерезады». Все собравшиеся на этом маскараде были наряжены персидскими послами, оттоманскими евнухами, индийскими баядерками или аравийскими одалисками. Сам Пуаре в тюр­бане и роскошном халате представлял восточного султана, а его супруга Дениз — его любимую гаремную жену, прообразом которой была Зобеида. Большую часть костюмов для бала Поль Пуаре подготовил сам и не поску­пился на средства. Драгоценные персидские ковры были расстелены прямо во дворе роскошного особняка Пуаре, вино лилось рекой, восточные мело­дии сменяли одна другую — этот незабываемый театрализованный вечер удался на славу.

С той поры «восточные балы» стали модными. Графиня Орлова устро­ила нечто подобное в Петербурге, а принцесса де Клермон-Тоннер — в Па­риже. Главное, что переняли мод­ницы от этого неудержимого празд­нества восточной неги и роскоши, были юбки-абажуры. На том балу в этот невиданный дотоле туалет была облачена Дениз Пуаре. Он со­стоял из полупрозрачных муслино­вых шаровар и короткой юбки с обручем, напоминавшей абажур. Именно в нем запечатлел ее знаме­нитый иллюстратор моды Жорж Лепап. Заказы сыпались на Пуаре, как из рога изобилия. Европейские женщины вдруг разом захотели ви­деть себя рабынями, невольницами султана, одалисками, Шахерезадой, коварной Зобеидой или бессердеч­ной Тамарой.

Осенью и зимой 1911-1912 годов Поль Пуаре с группой манекенщиц отправляется в долгое турне по вос­току Европы, посещает Варшаву,

Художник Константин Сомов в восточном костюме. Петербург, 10-е гг. Фото Буассона и Эгглер

31

Краков, Москву, Санкт-Петербург, Бухарест, Будапешт и Вену. В Москве и Петербурге он читал лекции и показывал модели, а также познакомился с русским модельером Надеждой Петровной Ламановой. В своих воспоми­наниях Пуаре писал: «Ламанова была выдающейся портнихой и в то время стала моей дорогой подругой. Это она мне открыла очарование Москвы — этих драгоценных ворот в Азию. Она и сейчас мне видится на фоне икон Кремля, куполов собора Василия Блаженного, прекрасной коллекции сов­ременной живописи господина Щукина...»16

Так, окольными путями, дягилевская экзотика не без помощи Пуаре до­стигла России, замыкая тем самым круг метаморфоз моды предвоенного времени. Следует отметить, что и в изысканных моделях Ламановой чувст­вуются в те годы отголоски гаремной темы. В петербургском Эрмитаже хранится несколько таких платьев, поступивших из музея барона Штигли­ца и из гардероба актрисы Карахан. В коллекции автора этой книги нахо­дятся два редких экспоната, в которых соединилось творчество Бакста и Ламановой. Это вышитые бисером и стеклярусом в мастерской Н. П. Ла­мановой муслиновые вечерние труакары, выполненные по рисунку Бакста для балерины Большого театра Екатерины Гельцер. В 1910 году она танце­вала у Дягилева и получила от Бакста эскиз для своих вечерних туалетов.

Среди петербургских домов моды, попавших под сильное влияние ори­ентального направления, следует отметить дома «Гиндус» и «Бризак». Первый из них принадлежал Анне Григорьевне Гиндус, прошедшей хоро­шую школу в Париже у «Пакен», а затем открывшей первоклассное дело в Петербурге на Моховой в доме 45. Дом Августа Лазаревича Бризака рас­полагался на Мойке в доме 42 и делал элегантные модели для петербург­ского света.

Надо сказать, что все эти умопомрачительные багдадские туалеты сезо­на 1912-1913 годов не были всерьез приняты большим светом, русской аристократией, придерживавшейся более строгого английского вкуса. Страстными любительницами этого стиля стали звезды сцены и экрана. В туалетах «a la Ballet Russe» фотографировались опереточная примадон­на И. М. Орлова, драматические актрисы В. А. Миронова, Е. В. Стефа­нович, А. П. Милич, Е. Т. Жихарева, Б. И. Рутковская, М. А. Ведринская и другие столичные и провинциальные актрисы. Но самую благодатную почву в России дягилевская экзотическая мода нашла в немом кино. Наи­более ярким примером этого являются туалеты несравненной кинокраса­вицы Веры Холодной, первой русской «женщины-вамп». Среди других ки­нозвезд, полюбивших ориентальную моду, надо назвать Наталью Лисенко, Зою Баранцевич, Лидию Рындину и Зою Карабанову. Большинству из них,

Балерина Наталья Труханова в костюме с завышенной линией талии «ампир». Париж, 1912

впоследствии эмигрировавших в Европу, выпала доля волновать сердца и тревожить умы, создав первые образы «роковых женщин» на экране. Из дягилевского балета в кино пришел и грим — «томные очи усталые, шо­рох длинных ресниц», «уста обманные» и мертвенно-бледная кожа. Пере­кочевав впоследствии с экранов в моду, этот образ «роковой красавицы» стал символом женской красоты 20-х годов.

Русские сезоны изменили вкусы и в оформлении интерьеров. В моду во­шли яркие краски и мерцающие тона, мельчайшие детали внутреннего убранства спален и гостиных были трансформированы под влиянием экзо­тики. Популярность приобрели драпировки с крупным персидским рисун­ком; из них делали пологи над кроватями, ламбрекены и шторы. Другой данью этой моде стали ковры и подушки, придававшие комнатам томный уют сераля. Поль Пуаре, раньше других поняв коммерческую выгоду такой моды, создал под эгидой своего дома декорационную студию «Мартин», названную так по имени одной из его дочерей. Это ателье, открытое в ап­реле 1911 года на рю Сент-Оноре, производило подушки, обои, ткани, ков­ры и керамику. В нем под руководством мадам Серузье девочки-подростки из простых семей вольно рисовали мотивы для тканей и вышивок. Благо­даря Баксту и Пуаре гаремные подушки так прочно вошли в моду, что про­держались 30 лет.

Другим элементом ориентальной трансформации домов и квартир ста­ли шелковые, порой расписные, абажуры с бахромой. Появившиеся лишь благодаря электрическому освещению, они призваны были создать интим­ный уют домашнего гнезда. Интерьеры дополнялись витражными, как в минаретах, окнами, низкими константинопольскими наборными столи­ками и мягкими коврами. Пример подобного модного интерьера начала 10-х годов ярко описан балериной Натальей Трухановой: «Люстры не бы­ло. Ее заменяла высокая lampadaire — лампа на шесте, завершавшаяся бле­стящей алебастровой чашей, из которой лился мягкий и вместе с тем яркий свет. На полу множество разной величины ковров. Повсюду маленькие низкие столики с цветами и курившимися ароматами. Простые плетеные кресла, покрытые вышитыми золотом тканями. Наконец, узкий и длинный диван-тахта, заваленный мехами и яркими подушками, среди которых воз­лежал сам хозяин»17. Дом принадлежал Габриеле Д'Аннунцио, знаменито­му итальянскому поэту. Под влиянием балета «Шахерезада» стало модным сидеть на полу, возлежать на тахте и принимать гостей лежа: от этой моды отказались лишь в конце 20-х годов.

Поль Пуаре открыл в Париже на рю де Колизе в доме 39 свой первый магазин духов, названный по имени другой дочери — «Розин», что было

34

Уильям Макгрегор Пакстон. «Русская». 1909. На портрете изображена незнакомка в модном платье с завышенной линией талии

первой попыткой создать линию духов под эгидой модной марки. Затем, как известно, этим занялись и другие кутюрье. Ориентализм Пуаре проявился и в названиях ду­хов и косметических средств фир­мы «Розин»: «Магараджа», «Ки­тайская ночь», «Запретный плод», «Золотая чаша». В это же время другие фирмы выпустили пряные ароматы «Сакунтала» и «Нирва­на». Даже в журнальных рекламах знаменитого немецкого одеколона «Тройка» стали использовать сце­ны из «Шахерезады».

Соперничество Пуаре с Бакстом не оборвало контактов Пуаре с рус­скими, они, можно сказать, только начались. 3 января 1913 года Пуаре встретился в своем ателье с моло­дым талантливым петербуржцем

Романом Петровичем Тыртовым, сыном адмирала, директора Инженерно-морского училища Петра Ивановича Тыртова. Пуаре принял юношу на ра­боту в качестве иллюстратора и создателя моделей. Род Тыртовых — татар­ского происхождения, более 200 лет его представители беззаветно служили русскому флоту. С раннего детства, не проявляя особого интереса ни к ко­раблям, ни к пушкам, Роман стал рисовать. Вот что он рассказал автору: «Я начал рисовать в три года цветными карандашами, а в шесть лет нари­совал свою первую модель платья. Это был эскиз вечернего платья для мо­ей матери, который она отдала портнихе. Платье имело большой успех. Когда мать увидела, что мое увлечение рисованием серьезно, она пред­ставила меня знаменитому русскому живописцу Илье Ефимовичу Репину. Он похвалил стиль моих работ и дал мне первый урок рисования»18.

Роман Тыртов впервые побывал в Париже в возрасте семи лет в 1900 го­ду на Всемирной выставке вместе с матерью и сестрой. С тех пор париж­ские воспоминания не давали ребенку покоя, он решил жить в этом городе во что бы то ни стало. В Петербурге он занимался рисованием в студии художника Лосевского. Роман Тыртов вспоминал в интервью с автором 1987 года: «Когда я успешно закончил гимназию, отец предложил мне

Реклама «Райского торта» фирмы «Террабуси и К°». Аргентина, го-е гг.

выбрать подарок, и, к неудовольст­вию отца, я попросил заграничный паспорт». Но каково бы ни было от­ношение Петра Ивановича к просьбе сына, как известно, русские адмира­лы слово держали, он дал свое согла­сие на поездку — и в 1912 году юный художник отправляется самостоя­тельно в Париж, ставший впоследст­вии его второй родиной. В Россию он больше никогда не возвращался.

Перед отъездом в Париж Роман Тыртов обратился в Петербурге в ре­дакцию модного журнала «Дам­ский мир» и предложил свои услуги в качестве парижского корреспон­дента. Художник попал в волшебный

Летнее платье из шелкового муслина и атласа. Россия, начало 10-х гг. Парижанки на скачках в Лонгшане. 1913 На с. 39 вверху: вечерний труакар балерины Екатерины Гельцер, вышивка бисером по тю-

Вера Фокина в костюме Жар-птицы. Париж, 1926

и манящий Париж в пору самого расцвета русского влияния на этот город муз. У труппы Дягилева — триумф за триумфом. Очарован­ный русским балетом Тыртов вспоминал: «Я присутствовал при трех скандалах с Вацлавом Ни-жинским. Впервые — на "Жизели" в Мариинском театре в Петербур­ге, а затем дважды уже в Париже.

Сначала на спектакле "Послеполуден­ный отдых фавна" и затем во время "Весны священной"». Заботы о хлебе насущном заставили художника ис­кать работу в маленьком модном до­ме «Каролин». Он вспоминал: «Я жил тогда очень скромно в меблирован­ной квартире... Мой первый год в Па­риже был очень труден, к тому же хозяйке модного дома "Каролин" мои рисунки вовсе не понравились, и в один прекрасный день она мне за­явила: "Молодой человек, занимайтесь в жизни чем угодно, но никогда боль­ше не пытайтесь стать художником

Вера Холодная в восточном костюме в стиле Бакста. Москва, около 1915 Справа вверху: Иван Мозжухин в фильме Ж. Эпштейна «Лев Моголов». Париж, 1924

41

Анна Павлова и Хьюберт Стовиттс в балетной миниатюре «Пери». Буэнос-Айрес, 1919. Фото Джеймса Аббе

Анна Павлова в костюме Жар-птицы. 1928. Фото Джеймса Аббе

платьев, шляп и причесок, оформлял вместе с художником Хосе Заморой спектакль «Минарет» в парижском театре «Ренессанс» весной 1913 года. (Во время работы над костюмами к «Минарету» Эрте общался с печаль­но известной голландской авантюри­сткой Матой Хари, в то время танце­вавшей в театре «Ренессанс».) Именно за время работы у Пуаре художник со­здал свой неповторимый стиль иллю­страций моды, который и сегодня зо­вется стилем Эрте.

В мае 1913 года рисунки за подпи­сью Эрте были впервые напечатаны в роскошном модном журнале «Газетт де бон тон», слава его постепенно рос­ла, а стиль его изнеженно-утонченных

Делия Францискус (Норка Русская), скрипачка, в восточном наряде. 1917. Фото Франца фон Риеля

Реклама «Крема гарема» с фотографией Анны Павловой. Чилийский журнал «Семья». Февраль 1924

рисунков явно свидетельствует о близости к дягилевской эстети­ке. Но до конца своих дней Эрте отрицал какое бы то ни было вли­яние Бакста на свое творчество, ут­верждая, что черпал вдохновение в персидских миниатюрах и крас-нофигурных греческих вазах, ви­денных еще в Эрмитаже...

Летом 1914 года, проработав у Пуаре 18 месяцев, Эрте покидает этот дом и создает собственную коллекцию с помощью первой портнихи Пуаре. Этот инцидент послужил поводом для судебного процесса против Эрте, который Пуаре выиграл, что вызвало охла­ждение отношений между двумя создателями моды, длившееся до самой смерти Пуаре в 1944 году.

Русские сезоны породили пре­клонение перед балеринами рус­ского балета. В области моды особенно было заметно влияние Анны Пав­ловой и Тамары Карсавиной.

Искусство Павловой, безусловно самой знаменитой балерины XX века, не имело себе равных. Имя ее стало эталоном совершенства, своего рода маркой непревзойденности. Именно поэтому многие старались подражать ее манере одеваться. Великая балерина обладала ярко выраженным инди­видуальным стилем в одежде. Придирчивый вкус Павловой живо описан в книге ее мужа Виктора Дандре: «Выбирая модель, скажем, голубого цве­та, она находила нужным повторить ее же в другом цвете. Соответственно вся отделка должна была быть изменена. Затем, возможно, вдобавок Пав­лова предпочла бы изменить форму рукава, покрой корсажа, пока наконец сбитый с толку, обескураженный портной не закричит: "Но, мадам, что же осталось от моей модели?"»19 О желании Павловой руководить отбором малейших деталей собственного гардероба и ее придирчивости в выборе одежды рассказывала автору Алиса Вронская, балерина ее труппы: «Хо­дить с Павловой по модным домам и магазинам было мучительным заня­тием. Она вечно все примеряла и откладывала, оставаясь постоянно чем-то

Тамара Карсавина в фильме режиссера Вильгельма Прагера «Дорога к силе и красоте». 20-е гг.

недовольной»20. Ее личный гардероб был безукоризнен, и своей манерой одеваться она создала особое направление в моде. Танцевавшая с Павловой Нина Кирсанова рассказывала автору: «У Павловой была особая манера носить вещи. Особенно она любила манильские шелковые шали, в которые драпировалась на испанский манер. Они заменяли ей платья. Это стало очень модным, и многие ей подражали»21.

Другая солистка труппы Анны Павловой и бывшая артистка Русского балета Сергея Дягилева — славившаяся своей грацией и красотой Валенти­на Кашуба поделилась с автором своими воспоминаниями: «В жизни Пав­лова одевалась просто: скромный костюмчик, шляпка — это для того, что­бы ее никто не узнавал на улице. Но у нее была такая индивидуальность, что-то совершенно особенное в лице, что люди всегда обращали на нее внимание, даже если не знали ее. Я считала ее очень красивой. Она всегда одевалась с большим вкусом, обычно заказывая свои элегантные туалеты В доме у Питоева. А когда она была в вечернем платье, это было что-то за­мечательное. Павлова выглядела просто как "манекен"»22.

Безграничная популярность, красота, ставшая легендой. Все это не мог­ло пройти мимо мира моды, не только исповедующего веру в прекрасное, но и подчиняющегося законам коммерции. В 1910-1920 годах в Южной

Ольга Орлова, Тамара Карсавина и Александр Казимирович Кононович на вокзале в Загребе. Март 1928

Америке существовала марка косметического мыла «Павлова». Славу Па­вловой использовали фабриканты текстиля. Так, знаменитый парижский журнал мод «Ар, гу, боте» («Искусство, вкус, красота») в 1921 году сообща­ет о новой ткани — атласе «Павлова», незаменимом для дезабилье23. Это был вид легкой полупрозрачной ткани с атласным отблеском, воздушно­стью своей подходившей исключительно для превосходного женского бе­лья.

Одухотворенная красота русских балерин привлекала фотографов и ху­дожников. В 20-х годах Павлову приглашали позировать в своих моделях знаменитые модные дома. В феврале 1926 года парижский журнал «Л'Офисьель» напечатал фотографию «невесомой путешественницы, Тер­психоры пакетботов» на своей обложке в модели дома «Дреколь» из пан­бархата, подбитого соболем. Знаменитый французский иллюстратор моды Жорж Барбье писал о ней в 1923 году: «Кажется, что она оторвалась от зе­мли и, подобно цветку без стебелька, взлетает, вращаясь»24.

О стиле Тамары Карсавиной также писала французская пресса 20-х го­дов. Красавицу балерину приглашали сниматься в немом кино, и популяр­ность ее элегантности была особенно велика в Англии, где она прожила долгую и интересную жизнь.

ГЛАВА 2

РУССКАЯ МОДА ВРЕМЕН ПЕРВОЙ

МИРОВОЙ ВОЙНЫ И ВЕЛИКОГО

ИСХОДА

Начавшаяся в Сараеве летом 1914 года Первая мировая война направила развитие моды XX века в другое русло. Военное положение и уход муж­чин на фронт кардинально изменили статус женщин в Европе. Многим

пришлось занять место отсутствовавших отцов, братьев, мужей. Новые виды работы, ранее неведомые женщинам, — на фабриках, заводах, в магазинах, школах, на транспорте, в лазаретах и госпиталях — вызвали резкую трансформацию женской одежды.

В мгновение ока фантазии Бакста, сестер Калло, Пакен или Пуаре стали немыслимыми, неприменимыми. Было бы нелепо ехать в трамвае в юбке-абажуре, стоять в очереди за хлебом в платье «Минарет» или ухаживать за больными и ранеными в дымчатом тюрбане с эспри из перьев райской птицы. Новый ритм жизни женщин диктовал иной стиль одежды, бо­лее простой в носке. Война требовала других форм — широко распростра­нились юбки и блузки с застежкой спереди, матросские воротники, не­большие облегающие шляпки на манер пилоток, темные, немаркие цвета в сочетании с девственно-белым. Из-за отсутствия тканей многие модные дома были вынуждены сократить или прекратить выпуск своих вещей. Обувь, правда, была совершенно не в духе военного времени, в ней

Вера Холодная. 1918

отразилось увлечение балетом. В се­зоне 1915-1916 годов в моду вошли туфли на завязках лентами крест-на­крест. Так как в это время носили укороченные юбки, эти завязки бы­ли особенно заметны. Иберийские, испанские мотивы в женских плать­ях были самыми популярными. Широкие колоколообразные юбки с воланами напоминали силуэт кос­тюмов Бакста к фокинскому «Кар­навалу» или «Бабочкам». Знамени­тая Иза Кремер пела об этой моде: «Сначала платье от "Пакена", потом белых юбок волна, потом кружева — словно пена, а потом, потом — она».

Подобные широкие и укорочен­ные юбки, прижившиеся и в России,

Княжна М. П. Шервашидзе (Мэри Эристова) в маскарадном костюме в стиле Бакста. 54 Фотография из журнала «Столица и усадьба». 1913

Княжна Марина Петровна Романова, в замужестве княгиня Голицына, в летнем платье довоенного фасона Петербурга 1912

были предметом дискуссии мос­ковского «Журнала для хозяек» в 1915 году: «По крайней мере на­ряду с юбками и корсажами первой половины XVIII века о своих по­пранных правах заявляет и крино­лин, в необъятности которого тону­ли наши прабабушки. А как будем ездить мы в наших переполненных трамваях и железнодорожных ва­гонах с узкими дверцами?»1

Недостаток тканей во время вой­ны и дороговизна модных товаров побудили многих женщин в России заняться домашним шитьем и руко­делием. Многие столичные журна­лы принялись печатать и продавать выкройки к своим моделям, вышив­ка и макраме распространились по­всеместно. Петроградский «Журнал

для женщин» писал 1 июля 1915 года: «Мода устала, мода изнемогает, разо­млев от летнего зноя... Все ей кажется слишком теплым, слишком тяжелым. Самый тонкий батист не удовлетво­ряет ее, ей хочется еще больше облег­чить его, усеяв прошивками и шить­ем. Даже вуаль, тюль, муслин она пробивает узором вышивок, чтобы пропустить хоть микроскопическую струю свежего воздуха»2.

На протяжении всех военных лет знать Петрограда, надменно сохра­няя достоинство, не допускала воль­ностей в своих туалетах. Несмотря на войну, белье продолжали посы­лать стирать и крахмалить в Лондон. Журнал красивой жизни «Столица

Киноактриса Наталья Кованько в платье без корсета. Москва, около 1916 Актриса Валентина Миронова в шляпе из черного панбархата. Около 1914

и усадьба» дает нам целую галерею портретов рафиниро­ванных петроградских краса­виц высшего света. В последние предвоенные годы изыскан­ность и роскошь петроградско­го света достигли апогея. Поро­дистые собаки, первоклассные автомобили, бесценные кол­лекции живописи, слегка кар­тавое произношение, изящные манеры и безукоризненный гардероб выделяли жительниц северной столицы среди моск­вичек и провинциалок. Опи­сывая одну из них, «Столица и усадьба» сообщает: «Строй­ная, изящная, нежно-выхолен­

ная, как оранжерейный цветок. У нее темно-бронзовые волосы, невинные глаза цвета пармской фиалки и неправдоподобные ресницы. Бездна шика, живости, очарования. Удивляет, увлекает и сводит с ума, хотя не очень кра­сива. Нечто среднее между старинным портретом Виже-Лебрен и модной картинкой журнала "Vogue". Это не женщина, а произведение искусства — une oeuvre d'art...

Духи — ее страсть. Она жить без них не может. Духи дают ей настрое­ние, забвение и экстаз. Она одурманивается ими, как морфием, и каждую часть своего тела заставляет благоухать особым ароматом.

Покачиваясь на восьмисантиметровых каблуках сторублевых ботинок, в самом простеньком туалете, фасона chemise, чуть-чуть вышитом старым серебром (модель Пуаре), гладко причесанная, она похожа на подростка, такая невинная, трогательно-простая, когда говорит поклонникам: "Видите, я тоже борюсь с роскошью, это, право, совсем нетрудно"... и еще, она "не­много босоножка, немного поет Грига, декламирует Игоря Северянина и со­бирает старинные кокошники"»3.

Во время войны патриотический подъем россиян чувствовался во всем, в том числе и в моде. Ни один благотворительный вечер, ужин, бал не об­ходился без русских «боярских» костюмов, ставших популярными после бала 1903 года в Зимнем дворце. Собирание старинных русских костюмов в среде аристократии считалось хорошим тоном, появление в них на кос-

Великие княжны Ольга и Татьяна и императрица Александра Федоровна в госпитале.

Петроград, 1914-1917

тюмированных балах — само собой разумеющимся. На такие праздники все облачались в душегреи, сарафаны и жемчужные кокошники.

Модными и популярными в 1914-1917 годах стали исполнительницы русских народных песен Надежда Плевицкая, Варя Панина и Надежда Вяльцева, а из певцов - Юрий Морфесси, Михаил Вавич и Игорь Север-ский. 14 мая 1916 года в Петрограде был проведен знаменитый вечер русской моды. Он проходил в «Палас-театре». Здесь известные красавицы тех дней показали модели одежды, созданные по эскизам известных рус­ских художников: очаровательная Тамара Карсавина — модель красного

Балерина Большого театра и киноактриса Вера Каралли в пальто, стилизованном под военную форму. Москва, 1916. Фото М. Сахарова и П. Орлова Справа вверху: Вера Холодная в шляпе с вуалью и шиншилловом палантине. Москва, 1916

Лидия Рындина, актриса театра Незлобина в Москве и киноактриса военных лет, в блузке с матросским воротником. Москва, 1916

вечернего платья по эскизу Анисфельда, Ольга Глебова-Су-дейкина представила модель красного манто по рисунку сво­его мужа Сергея Судейкина, ба­лерина Людмила Бараш-Месак-суди демонстрировала модель из старинных русских набивных платков по рисунку князя Алек­сандра Шервашидзе. Как отме­чали очевидцы, другие модели отличались вычурностью и не­практичностью. На вечере с пат­риотическим призывом к рус­ским художникам обратилась элегантная Тамара Платоновна Карсавина: «Стоит лишь попро­сить наших милых художников нарисовать нам платья, о, конеч­но, совершенно модные, какие теперь носят, но скомпонован­ные по мотивам русской нацио­нальной одежды, и приказать сделать их русским портнихам из русских материй, как уже и получится русская мода. И то- :

гда? О, тогда мы поедем в Париж и покажем Парижу нашу моду, и Париж преклонится перед на­ми и будет заказывать у наших лучших портних платья из русского ма­териала, по рисунку русских художников. И тогда берега Мойки и Фонтан­ки, не говоря уж о Морской, будут совершенно похожи на тротуар rue de la Paix»4.

Обозреватель «Столицы и усадьбы», писавший под псевдонимом «Рус­ский парижанин», критически резко отозвался и о вечере русской моды, и о самой попытке придать моде национальный колорит: «Конечно, я знаю, что наряды наших отечественных модниц весьма часто грешат именно отсутствием этого благородства, того, что французы называют "distinc­tion", или еще скромности, тем не менее я бьюсь об заклад, что не многие

Екатерина Гельцер, балерина Большого театра, в платье без корсета и в широкополой «испанской» шляпе с вуалью. Наряд дополняют отороченная мехом накидка и модные ' аксессуары — крупная итальянская камея и серебряный портсигар. Москва, 1917- Фото

Вера Каралли в вечернем туалете и ротонде из шиншиллы. Москва, 1916.

Фото М.Сахарова и П. Орлова

решились бы надеть некоторые показанные нам в этот вечер платья. Впро­чем, что наши "элегансы". Я смотрел в тот вечер на многочисленную пуб­лику, собравшуюся в "Палас-театре", и лишний раз убеждался, как мало у нас вкуса, изящества и чувства меры. Увешивать себя драгоценными кам­нями, разного рода побрякушками, всем, что рябит в глазах, подобно нег­роидам и людоедам "ниам-ниам", — вот это мы любим и умеем. На это мы тратим последние деньги.

Болезненная страсть к мишуре, к внешним признакам богатства — по­казатель невысокой и неутонченной культуры — заменяет многим все эсте­тические потребности. Да и то сказать, кто у нас может учить изяществу, чувству меры и благородству? Кто может показать пример утонченности и "хорошего тона"? Наши художники? Актрисы? Или наши мужчины из "общества"? Но наши доморощенные Брюммели и Оскары Уайльды дер­жатся и одеваются порою, как щеголи черной Республики Либерия. Впро­чем, о мужской элегантности не может быть у нас и речи: ведь две трети мужского населения России носит мундиры и ходит в форменных фуражках. Остаются, значит, наши представительницы прекрасного пола. Но сколь­ко же из них являются законодательницами мод, хорошего тона и всего прочего?»5

Наталья Лисенко, актриса театра Корша в Москве и партнерша Ивана Мозжухина в немом кино, с модной короткой стрижкой. 1916. Фото М. Сахарова и П. Орлова Зоя Баранцевич, актриса русского немого кино, одна из первых в России рискнувшая коротко подстричься. Москва, 1916

Эльза Крюгер, «королева танго». 1914

Эти хлесткие замечания относительно вкусов отечественных нувори­шей, увы, не потеряли актуальности и в наши дни, что красноречиво гово­рит об устойчивости пристрастий этого класса. Статья была напечатана в 1916 году в блистательном Петрограде — городе великих князей, Кше-синской, Гиппиус, Тэффи, Ахматовой, Павловой, городе Добужинского, Сорина, Юсупова и Гумилева, аристократизм и художественный талант ко­торых вне критики.

Клара Милич, актриса Театра оперетты, в батистовой блузке, украшенной вышивкой. Москва, 1916

Вера Холодная. Москва, 1916. Фото М. Сахарова и П. Орлова

В одной области националь­ная мода России в предреволю­ционные годы не оглядывалась на Европу. Мы имеем в виду зим­нюю одежду и меха. Парижские модельеры из-за мягкости зимы в Европе не уделяли внимания теплым и меховым вещам — и тут первенство держали русские портнихи. В период 1914-1917 го­дов было создано множество свое­образных моделей меховых шляп: польских беретов, турецких тюр­банов, венгерских и русских то­ков, — всевозможных муфт, па­лантинов, шарфов и сумочек. Из мехов особенно модны были котик, крот, каракуль, горностай, шиншилла и соболь, нередко комбинировавшиеся. Количество меховщиков в России, часто евре­ев, было огромно, а их мастерство стояло на недосягаемой высоте, гранича с искусством. Тогда же были разработаны модели женских зимних пальто «а-ля рюс» с застежками на манер косоворотки, и даже платья были отде­ланы меховыми бейками. Обозревательница модного отдела «Журнала для хозяек» писала в 1915 году: «Многие платья, нарядные блузки отделывают­ся небольшим кусочком меха. Для манто и костюмов идут большие мехо­вые воротники и широкая опушь на рукавах. Меха, допускаемые трау­ром, — прежде всего каракуль, сконгс (скунс. — Авт.), чернобурая лиса, которая вошла давно в моду и все еще держится»6.

В мужском гардеробе подбитые мехом шубы с бобровыми воротниками и такая же меховая шапка были жизненной необходимостью в заснежен­ную русскую зиму. Эти шубы живо встают перед глазами, когда мы вспоми­наем кустодиевский портрет Шаляпина. Следует ли удивляться, что имен­но меховые вещи мужского и женского гардероба первыми попали в багаж русских господ, вынужденных бежать за границу после большевистского переворота. Они странствовали со своими хозяевами по белу свету — из города в город, из страны в страну. Приключения за долгую жизнь од­ной котиковой шубки блистательно описывает в своих воспоминаниях

Вера Холодная в образе «роковой женщины». Москва, 1916. В модной прическе -небрежно воткнутая шпилька, на плечах - шиншилловый палантин

писательница Надежда Тэффи: «Котиковая шубка — эпоха жен­ской беженской жизни. У кого не было такой шубки? Ее надевали, уезжая из России, даже летом, по­тому что оставлять ее было жалко, она представляла некоторую цен­ность и была теплая, — а кто мог сказать, сколько времени продол­жится странствие? Котиковую шу­бу видела я в Киеве и в Одессе, еще новенькую, с ровным блестя­щим мехом. Потом в Новороссий­ске, обтертую по краям, с плешью на боку и локтях. В Константино­поле с обмызганным воротником, со стыдливо подогнутыми обшла­гами и, наконец, в Париже от два­дцатого до двадцать второго года. В. двадцатом году, протертую до

блестящей кожи, укороченную до ко­лен, с воротником и обшлагами из но­вого меха, чернее и маслянистее — заграничной подделки. В двадцать четвертом году шубка исчезла. Оста­лись обрывки воспоминаний о ней на суконном манто, вокруг шеи, вок­руг рукава, иногда на подоле. И конче­но. В двадцать пятом году набежав­шие на нас своры крашеных кошек съели кроткого ласкового котика»7.

Февральская революция 1917 года и последовавшие за ней беспорядки делали жизнь в Петрограде тревож­ной. Многие, предвидя худшее, реши­ли на время перебраться в Москву, где было относительно спокойнее, или, того лучше, в Крым. Еще более преду-

С. Сорин. Портрет княгини Мэри Эристовой. 1918 Справа вверху: Ольга Петрова, русская актриса в Голливуде. 1918. Фото А. де Мейера из английского журнала «Вог»

смотрительные уехали на дачи в Финляндию. Начавшиеся самосу­ды, грабежи, реквизиции и убийства вкупе с голодом, болезнями и не­хваткой дров вынудили большинст­во элегантной публики пуститься в дальние странствия. Октябрьский переворот сделал возвращение в Пе­троград, а затем и в Москву невоз­можным. Все были уверены в ско­ром падении большевиков, оттого брали с собой только самое дорогое и необходимое. Некоторые непреду­смотрительно клали свои фамиль­ные драгоценности в сейфы столич­ных банков, свято веря, что одного ключа будет достаточно, чтобы их вернуть. Другие прятали их как можно дальше: зашивали в корсеты, прятали в детских игрушках, горш­

ках с цветами, в гипсе на переломан­ных руках, в воске свечей и чер­нильницах. Одной русской аристо­кратке, княгине Вере Лобановой-Ростовской, урожденной княжне Долгорукой, удалось спрятать в сво­ей пышной прическе такое количе­ство драгоценностей, что хватило на аукцион, длившийся шесть дней.

Уезжая «на время», люди брали с собой багаж разных размеров — от маленького чемоданчика со сме­ной белья и семейным альбомом до целого арсенала кофров. Кофры эти, крепкие и вместительные, дожили до сегодняшнего дня во многих семьях эмигрантов. В Париже нам доводилось видеть в русских семьях

С. Сорин. Портрет Нюси Ротванд. 1918 Справа: С. Сорин. Портрет княжны Елизаветы Дадиани. 1918

На с. 68: Вера Холодная в летнем пальто-пыльнике с матросским воротником. Москва,

эти дорожные кофры, часто с наклейками русских железнодорожных станций. Не­которые их так и не раскрывали, веря в скорое возвращение.

О том, что носили элегантные рус­ские красавицы в 1910-1917 годах, можно судить по гардеробу петер­бургской миллионерши Татьяны Ни­китичны Самсоновой, урожденной Налбандовой (1885-1971). Она была супругой Николая Михайловича Сам-сонова (1883-1969), ученого школы Павлова, богатого наследника «Петров­ской водки», и приехала в Париж в связи с научной деятельностью своего мужа еще в мирное время. В 1908 году она имела возмож­ность хорошо и элегантно одеваться и в Петербурге, и в Париже. Во время войны Татьяна Никитична запаковала в парижской квартире весь свой гардероб. Он хранился в таком виде почти 80 (!) лет и был окончательно ра­зобран лишь после смерти ее сына в 1994 году. Автору довелось участвовать

Александра Балашова, балерина Большого театра, в вышитой шляпке. Москва, 1913 Справа вверху: Зоя Карабанова, актриса Камерного театра и немого кино, кабаре «Летучая мышь» Никиты Балиева, в шляпе, отделанной перьями. Москва, 1917 Иза Кремер, звезда русской эстрады, в вышитой шляпе, по форме

в этом событии и воочию убе­диться в великолепии арсенала модницы старой России. Гардероб состоял из дюжины шелковых платьев яркой расцветки, сшитых в парижских и московских ателье в 1908-1916 годах. Во многих из них чувствовался бакстовский колорит. В них сочетались невероятные цве­та: мышино-серый с изумрудно-зеленым, малиновый с золотым, леденцово-розовый с черным и та­бачным. Каждому платью соот­ветствовала пара атласных туфель

того же цвета. Для обуви предназна­чался отдельный отсек кофра. Шля­пы — от огромных широкополых по моде 1912 года до маленьких, кас-кообразных по моде 1916-го — были упакованы в специальных коробках. Море перьевых отделок, эспри и эг­ретов дополняло эти бессмертные произведения модисток. Затем сле­довали манто, накидки и «сорти-дебаль». По крою и расцветкам их можно отнести к ориентальному на­правлению в моде: они сшиты напо­добие кимоно из панбархатов на шел­ковых подкладках в известном па­рижском доме «Женни». За манто следовали костюмы. Потом шли все­возможные мелкие аксессуары: боа, шарфы, составленные из шелковых рюшей, галстучки, перчатки, сумоч­ки и вуалетки. Плачевное зрелище представлял отсек меховых шуб, изъ­еденных молью. Довершала этот гар­дероб коллекция тончайшего шелко-

Лидия Липковская, сопрано Мариинского театра, в манто с песцовым воротником. Петроград,

1914- Фото К. А. Фишера Александра Балашова в муфте и палантине из горностая. Петербург, 1912. Фото К. А. Фишера

вого нижнего белья и чулок. Хозяйка гардероба сначала не решалась его открыть, рассчи­тывая на скорые сборы назад, а к 1920 году практически все эти наряды вышли из моды и от­того нуждались в полной пере­делке, что и определило их участь, сохранив для изучения нашему поколению. Конечно, этот случай уникален, но в более раннее время, наверное, можно было найти в домах эмигрантов подобные гардеробы.

Пальто из шелкового фая с кротовым воротником. Петроград, 1917- Это пальто, пережив­шее эвакуацию и эмиграцию, приобретено А. А. Васильевым в Париже в 90-х годах у семьи русских эмигрантов Елена Люком, балерина Мариинского театра, в каракулевой шубе, горностаевой муфте,

Классическим путем эмигран­тов из России был путь на юг — сперва в Киев, затем в Одессу или Ялту. Самым трудным был переезд через границу с Украи­ной, где многих «раздевали». Там, например, была обобрана труппа Никиты Балиева «Лету­чая мышь», о чем удачно состри­ла Тэффи: «Ну уж если они мы­шей раздевают, так где уж нам проскочить»8. Предусмотритель­ные дамы скупали перед отъез­дом на юг «последние лоскутья» и даже занавески. Известная пе­вица Старинного театра Каза-Роза предложила Тэффи однаж-

Екатерина Фокина, балерина Мариинского театра, в платьях в испанском стиле. Петро­град, 1916. Фото Д. Быстрова

ды: «На углу в москательной хозяйка продает кусок занавески. Только что содрала, совсем свежая, прямо с гвоздями. Выйдет чудесное вечернее пла­тье»9. В бедственном положении не теряли юмора.

Покутив в Киеве, где тогда собрались ведущие артистические силы Рос­сии, беженцы переселились в Одессу, откуда уже началась эвакуация в Кон­стантинополь. Наши дамы, не теряя чувства собственного достоинства, узнав об этом, бросились в парикмахерские. «Ведь большевики наступают, надо бежать. Что же вы так, нечесаная, и побежите? Зинаида Петровна мо­лодец: "Я, говорит, еще вчера поняла, что положение тревожно, и сейчас же сделала маникюр и ондюлясьон. Сегодня все парикмахерские битком на­биты"»10, — писала Тэффи об Одессе того времени.

После Одессы шли Ялта, Новороссийск или Батум. Хорошие вещи бе­регли для возвращения в Петербург или для Парижа, в зависимости от того, как кто представлял себе конец странствий. Умная свидетельница этих пе­ремещений, Тэффи писала: «Носили то, что не жалко, сохраняя платье для берега, так как знали, что купить уже будет негде. Поэтому носили то, в чем в ближайшие дни никакой надобности не предвиделось: какие-то пестрые

Матильда Кшесинская, балерина Мариинского театра, в «испанском» платье. Петроград, 1916. Фото К. К. Буллы

Тамара Карсавина. Петроград, 1916. Фото Д. Быстрова

шали, бальные платья, атласные туф­ли»11. А вот как описана мужская одеж­да времен этих странствий: «Молодые "элеганты" в лакированных башмачках и шелковых носочках, поддерживая за­тянутыми в желтые перчатки руками тя­желые корзины, тащили уголь»12.

Кровавой войне Добровольческой армии с большевиками наступал конец. Лишенные помощи Антанты, оружия, обмундирования и продовольствия, бе­лые сдавали свои позиции, истекая кровью. Грузясь на пароходы, судна и суденышки, лучшая часть населения огромной России, в прошлом главный

Вверху: Людмила Бараш, балерина Мариинского театра. Париж, 1924

Шелковое платье в «византийском» стиле. Модель неизвестного русского дома моды.

1914-1918

потребитель русского модного рынка, была вынуждена выбрать путь дол­гого изгнания — изгнания, породившего в Европе невиданный ранее инте­рес ко всему русскому в моде и искусстве.

«Дрожит пароход, стелет черный дым. Глазами широко, до холода в них, раскрытыми смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и огляну­лась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть бу­ду, как тихо, тихо уходит от меня моя земля»13 — так грустно и патетически заканчивает книгу своих воспоминаний Надежда Тэффи. Так закончим эту главу и мы. От моды в России перейдем к русской моде за границей.

Семья Эппле перед отъездом из России. Кисловодск, 1918

ГЛАВА 3

РУССКИЙ КОНСТАНТИНОПОЛЬ

Рог Золотой — изогнувшийся месяц в бледных тучах, — зовущих, — / И на бледной земле,

среди лавров и роз, / Средь мечетей, истомленных в кипарисовых кущах, — / Рог Золотой — по преданьям дремучим — воды мчащий из слез...

И. Корвацкий. Золотой Рог

Исход многих десятков тысяч беженцев пролегал через Босфор и рас­кинувшуюся широко по обеим его сторонам древнюю столицу Византии — сказочный Константинополь. Сотни и сотни пароходов,

кораблей и суденышек под русским бело-сине-красным флагом и под фла­гами союзной Антанты прибыли в Константинополь. Очевидец событий Евгений Рогов в своей книге воспоминаний «Скиталец поневоле» писал: «На рейде Константинополя бросили якорь больше чем 120 русских судов всех размеров и назначений: военные и пассажирские и даже баржи, при­цепленные к другим. Все перегруженные, с креном, но с русскими флагами. Более 130 тысяч героев и их родных покинули дорогую Родину, как мы узнали позже»1.

Шел ноябрь 1920 года. Многие, имевшие соответствующие документы, перебрались с этого клочка плавучей России в Константинополь. Иные, не имея разрешения сойти на берег из-за карантина, меняли последнее на еду и воду, подвозимые греками на лодках. Другой современник вышеупомя­нутых событий — талантливый русский писатель и драматург Илья Сур-гучев описывает прибытие русских кораблей в Босфор: «В осенний но­ябрьский день на константинопольский рейд пришло из Крыма 65 кораб­лей. Боже мой! Что стало с этим шумным, веселым, старым жульническим

Намик Исмаил. Вид Константинополя. 1920

На с. 84-85: прибытие русских кораблей в Константинополь. 1921

городом! Корреспонденты, армянские монахи, кинематографисты, паши, англичане, турчанки в непроницаемых вуалях, дервиши в высоких серых камилавках, представители вселенского патриархата, умные мальчики в коротких штанишках и с аппаратами 9x12, люди с биноклями Цейса — все высыпало на берег и смотрело, как на рейде с поднятыми желтыми са­нитарными флагами стоят 65 русских кораблей, перегруженных до отказа, бессильно повалившихся набок от непомерной тяжести. Люди, пришедшие на этих кораблях, ели американские галеты и английский красный неразо-гретый корн-биф. Не хватало у них вот уже несколько дней одного — пре­сной воды»2.

Этот обмен свежей питьевой воды на русскую военную форму и одежду, на семейные драгоценности и был первым контактом обездоленных бе­женцев с местным населением. Илья Сургучев далее вспоминает: «Загадоч­но улыбаясь, греки требовали лиру за ведро — по тогдашнему счету два миллиона рублей. Лир не было, и скоро, после некоторых колебаний, на ве­ревках с высоких корабельных бортов в греческую лодчонку с надписью "Мегала Эллас" поползли кожаные безрукавки, обручальные кольца, френ­чи, с которых не отпарывали орденских нашивок, сапоги, стыдливо сверну-

Вверху и внизу: панорама европейской части Константинополя, вид с Босфора, ю-е гг.

тое белье. Одежду грек долго и вни­мательно рассматривал на свет: не побило ли молью? Стучал пальцами по подошве сапог, прислушиваясь чутким ухом к верности звука. Коль­ца задумчиво и меланхолически взве­шивал на ладонях, как на весах: сначала на левой, потом на правой. А люди, получавшие воду, пили ее, как причастие...»3

Далеко не все с этих бесчислен­ных кораблей сумели сойти на берег. Иных тем же путем отправляли в Бур­гас, Грецию, Египет, на Мальту или в Марсель. Большая часть Доброволь­ческой армии под командованием барона Врангеля вместе с ранеными была направлена на поселение на полуобитаемый турецкий остров Галли-поли, или, как его называли русские беженцы, «Голое поле». Условия жиз­ни там были самыми нечеловеческими, но благодаря строгой военной дисциплине и хорошей армейской организации солдаты и офицеры худо-

бедно устроились в ими же вырытых землянках. О жизни русских в Галли-поли правдиво повествует князь Павел Дмитриевич Долгоруков в своей книге «Великая разруха»: «О Галлиполи существует целая литература, и я не стану подробно описывать те лишения и ужасные условия, в которых находилась армия в городе и в лагере в шести верстах от него, переброшен­ная сюда зимой. Подробный отчет мой представлен Врангелю и в ПОК. Еще только что начинали устраиваться. Впоследствии условия, благодаря исключительной энергии Кутепова, улучшились. В городе жило тоже в от­вратительных условиях много семей офицеров и солдат. Сначала даже не­которые жили в пещерах и под лодками. Женщины и дети часто жили в комнатах разрушенных домов с тремя стенами без потолка, завешивая и заделывая бреши досками и материей. Госпитали были еще в самом при­митивном состоянии, большинство больных лежали на полу, медикамен­тов и инструментов почти не было. Потом американцы снабдили всем этим. Больные различными заразными болезнями лежали вместе»4.

Лагерь Галлиполи представлял собой по-армейски организованное поселение, где были разбиты впоследствии французские палатки, устраива­ли военные смотры, как в действующей армии, было налажено питание

Барон П. Н. Врангель во время посещения приюта русских сирот. Константинополь, 1922

Интерьер русской церкви в Константинополе. Фото А. А. Васильева. 1994

и даже устроен русский полевой любительский театр. На открытых кон­цертах с русскими песнями выступала Надежда Плевицкая, выпускались бригадные рукописные журналы. Большинство солдат верили, что они здесь ненадолго, что большевизм скоро падет и что всем им еще будет суж­дено в самом недалеком времени воевать за спасение Родины. Увы, эти на­дежды не сбылись. Часть солдат, не выдержав лишений и не веря в будущее врангелевской армии, бросив лагерь, перебралась в Константинополь.

Этот город представлял собой тогда живописное и красочное зрелище. Залитый огнями Золотой Рог, купола византийского собора Святой Софии, минареты Голубой мечети, башни построенного еще во времена кресто­носцев дворца Топ-Капы, круглый величественный донжон «Башня Гала-та» императора Юстиниана, своды Большого базара, крепость Румели, по­луразвалившиеся, но некогда неприступные зубчатые стены Константино­поля, помпезный дворец последнего султана «Долмабахче» — все это со стороны Европы. А уж по ту сторону Босфора — шумный азиатский Стамбул, утопающие во фруктовых садах прибрежные дворцы и минареты и тающие в утреннем тумане сказочные Принцевы острова. Прибавьте к этому крики муллы, стаи бездомных кошек и собак, снующие повсюду на воде лодки рыбаков и мелькающие кругом на улицах формы солдат

Причал в Каракее. Константинополь, 20-е гг.

и офицеров различных союзников Антанты — вот приблизительная карти­на Константинополя осенью 1920 года.

Русские беженцы поселились в основном в европейской части города, на западном берегу Босфора в районе Галата, около знаменитой башни, и в районе улицы Пера, главной европейской артерии города, где находи­лись крупные посольские миссии, в том числе и российская, а также возле торговой площади Таксим или в традиционно русском районе Каракей. Именно здесь недалеко от порта до сих пор находятся русское подворье, русский монастырь и русская церковь — единственная из трех сохранив­шихся, она действует и поныне. Она славится росписью константинополь­ского художника-декоратора В. К. Петрова.

Размещались беженцы, невзирая на чины и звания, кто как мог. Условия жизни были очень тяжелыми. Жили в гостиницах, монастырях, госпита­лях, фабриках, а некоторых приютили в помещении или на лестнице рус­ского посольства у посла А. А. Нератова, в прекрасном особняке красного цвета с колоннами по фасаду в стиле петербургских дворцов. Лишь некото­рые имевшие деньги знаменитости, вроде Александра Вертинского, могли поселиться в роскошном первоклассном отеле «Пера-палас». Рядом была

Трамвай на мосту в Константинополе, 10-е гг.

конечная остановка «Восточного экспресса», навеки прославленного талантливым пером Агаты Кристи. Союзники, «Земский союз» Хрипу-нова, турецкий Красный Полумесяц и американский Красный Крест по­могали консервами, медикамента­ми, а также кое-какой одеждой. Ввиду огромного наплыва беженцев русская речь слышалась повсюду.

Яркое и саркастическое описа­ние положения русских беженцев на берегах Босфора дает Александр Вертинский, впоследствии вернув­шийся в СССР: «Старые, желтозу-бые петербургские дамы, в мужских макинтошах, с тюрбанами на голове, вынимали из сумок последние порт­сигары — "царские подарки" с брил­лиантовыми орлами — и заклады­вали или продавали их одесскому ювелиру Пурицу в наивной надежде на лучшие времена. Они ходили все как одна одинаковые — прямые, как лестницы, с плоскими ступнями больших ног в мужской обуви, с крымскими двурогими палочками-

А. Н. Вертинский в гриме «печального Пьеро». Москва, 1918. Фото А. Горинштейна Акробаты в русском ночном кабаре в Константинополе. 1928

посохами в руках — и делали "бед­ное, но гордое лицо"»5.

Бедственное положение бежен­цев вынудило различные меж­дународные комитеты принять действенные меры. Вот почему Французский дамский комитет Константинополя решил устроить в январе 1921 года бесплатную столовую в католической школе Святой Пульхерии, где в день обе­

дало до 700 русских беженцев. Коми­тет Итальянского королевского по­сольства под председательством мар­киза Витторио Гарони организовал раздачу теплых вещей и обедов. Бельгийский комитет помощи граж­данским беженцам из России вывез в Бельгию сотни русских детей-си­рот и одиноких женщин с детьми. Беженцам помогали также Голланд­ская, Греческая, Шведская и Анг­лийская миссии. К сожалению, этой помощи на всех не хватало. Лишь ра­бота с постоянным, а не случайным заработком могла дать русским эми­грантам кров и кусок хлеба в то тру­дное время. Об этом писал Дж. Кирк в статье «Константинопольский па­радокс»: «Прибытие русских в Кон­стантинополь было началом пара­докса. Константинополь уже видел

Валентина Пионтковская, примадонна оперетты, 10-е гг. Справа вверху: Ксения Физ-Полякова, танцовщица константинопольского кабаре. Конец 20-х гг.

и ранее беженцев разного сорта — беженцев от неудавшихся войн, бежен­цев-паникеров и сотни других типов, но нам никого так не было жаль, как тех, что пришли на перегруженных врангелевских кораблях. То была чело­веческая катастрофа огромного масштаба, и тем не менее именно они вне­сли свою лепту в создание таинственной ауры Константинополя.

Несмотря на присущую русским таинственность, они всегда будут объ­ектом жалости и помощи. Но эти беженцы в самое короткое время ожи­вили в Константинополе художественную жизнь, энергично приступили к ремесленному творчеству и проявили непобедимую жизнеспособность во всех других сферах. После потери всего они приехали к нам не жаловать­ся, а делиться своим. Они привезли нам яркость цвета, комедию, красоту, песни, упорство и надежды. Они показали, что у них есть никогда их не по­кидающее умение забыть о прошлом, не думать о будущем, а сделать насто­ящее радостью!»6

На улице Пера русские открыли рестораны, кабаре, кондитерские и ап­теки. Появились практикующие русские доктора, адвокаты, мастеровые и даже азартные тараканьи бега, организованные офицером русской армии Петром Бородаевским. Деятельная А. В. Жекулина организовала русскую детскую гимназию. Начали выходить русские газеты самого различного толка: «Новое время», «Общее дело», «Руль» и др. В апреле 1921 года Г. Л. Пахалов открыл первый русский книжный магазин «Культура», а его

Турецкая реклама фильма «Прекрасный принц» с Натальей Кованько в главной роли. Константинополь, 20-е гг.

соратник Г. Н. Гордов на углу улиц Пера и Брусса — первый русский газет­ный киоск. В России он был мировым судьей и городским головой Херсо­на. Обширную работу развернули в Константинополе русские шоферы, в прошлом армейские офицеры. Была даже организована специальная сек­ция русских шоферов при турецком автомобильном клубе под председа­тельством Сергея Федоровича Виноградова и Василия Ивановича Жирно-ва. Опубликованный в 1928 году А. А. Бурнакиным альманах «Русские на Босфоре» пишет о них: «"Русский" шофер, "русский" механик — в Кон­стантинополе значит "лучший" шофер, "лучший" механик, и эта отличная репутация с честью поддерживается нашими автоработниками и в настоя­щее время»7. В Константинополе появились даже русские спортсмены! Особенной знаменитостью среди них был донской казак, уроженец Ново­черкасска Георгий Петрович Кирпичев, с 14 лет участвовавший в станич­ных джигитовках. Очутившись в 1920 году в Константинополе, он стал профессиональным боксером под псевдонимом Кирпит, одерживая посто­янные победы на состязаниях. Но как ни разнообразна была деятельность русских на Босфоре, несомненно, самое значительное влияние они оказали на художественную жизнь города.

Реклама русского ресторана «Максим» в Константинополе. 1920 Кавказские пляски в русском кабаре в Константинополе. Рисунок из турецкой газеты. 1926

Карикатура из турецкой газеты «Айдеде». Константинополь, 1922. Сатира на нравы

русских эмигранток, оставлявших турецким отцам детей перед отъездом в другие

страны. «Ах, дорогая "карашо", ты уезжаешь и оставляешь меня одного». - «Не плачь,

ты останешься не с пустыми руками»

Карикатура из турецкой газеты «Айдеде». Константинополь, 1922. «Чего изволите?» -

«Милая "карашо", ничего, кроме Божьей помощи»

Карикатура из турецкого журнала «Айне». Константинополь, 1922. «Куда текут деньги?

Мы хотели пропустить по стаканчику, а выпили три бутылки». - «Если пропустите

хоть по 21 разу, я все еще не буду удовлетворена»

В октябре 1921 года Союз русских художников Константинополя орга­низовал первую выставку своих работ в клубе «Маяк» под эгидой собира­теля древностей Стэнли Харрисона. В Союзе художников было тогда 30 че­ловек, а председательствовал живописец Василий Иосифович Иванов, ученик акварелиста академика О. Васильковского. Особенно ярким был талант Владимира Константиновича Петрова, выпускника Тифлисского художественного училища по классу профессора Склифосовского. Страст­ный любитель византийской старины, он создал множество прелестных жанровых восточных интерьеров, пользовавшихся особой популярностью у иностранных туристов. Самым уважаемым из русских художников Кон­стантинополя был, вероятно, известный одесский живописец и портретист Борис Исаевич Эгиз, учившийся в Одессе у Костанди, в петербургской Академии художеств у Чистякова, а в Париже у Жана Бенжамена Конста-на и Жана Поля Лоранса. Он был мастером салонных сентиментальных женских и детских портретов.

Реклама кабаре Александра Вертинского «Черная роза». Константинополь, го-е гг. Намик Исмаил. Европейский бал в Константинополе. Около 1926 Ужин в русском кабаре в Константинополе. 1924- Рисунок из турецкого журнала

Обширной и влиятельной была рус­ская колония артистов в Константино­поле. Практически все из эвакуировав­шихся через Крым русских артистов прошли через Босфор. Некоторые дали там лишь ряд представлений и уехали, другие задержались на несколько лет. Вкусам левантийской публики больше всего отвечал «легкий» жанр. Извест­ный в старой России опереточный ар­тист Владимир Петрович Смирнов, организовавший в Константинополе производство знаменитой «Смирнов­ской водки», вместе со своей женой опереточной примадонной Валентиной

Пионтковской открыл кабаре-театр «Паризиана». Здесь, как пишет в своих воспоминаниях «Осколки прошлого» очевидец событий князь П. П. Ише-ев, «собирались по вечерам сливки экспедиционного корпуса». Далее он сообщает: «Дела завода были не ахти какие: турки водку не потребляли, а греки предпочитали ей свою "дузику", и, кроме того, был конкурент — русский полковник. Да и "Паризиана" сначала процветала, но затем поче­му-то сошла на нет»8.

В константинопольском летнем саду «Буфф» Смирнов, Пионтковская и Полонский под руководством режиссера Любина поставили с грандиоз­ным успехом «Прекрасную Елену» Оффенбаха. Судя по всему, эта поста­новка была одним из типичных примеров русского «декадентского» петер­бургского вкуса предреволюционных лет, находившегося под огромным влиянием бакстовской восточной экзотики. Князь Ишеев пишет: «Елену — Пионтковскую выносили в паланкине чернокожие рабы, и это не были ста­тисты, вымазанные сажею, а настоящие колоссального роста негры и ну­бийцы. Агамемнон выезжал на ослике, а Менелая — Полонского выносил на сцену турецкий грузчик "хамал". Если прибавить к этому участие Юрия Морфесси, кордебалет и хор, оригинальную постановку, перенесение действия в зрительный зал при эффектном освещении прожекторов, кра­сочность костюмов, то будет понятен ошеломляющий успех "Прекрасной Елены"».

О русской оперетте «Принтания» в Константинополе сообщал с энтузи­азмом Григорий Рагозин в 1922 году: «Опереточная труппа Давецкой и Ар-датова делает прекрасные сборы... Репертуар: "Сильва", "Гейша", "Прекрас-

Реклама русского коммерческого предприятия. Константинополь, 2о-е гг.

ная Елена", "Добродетельная греш­ница", "Корневильские колокола", "Ева", "Дочь фараона", "Жрица огня" и др. Наибольшим успехом из оперетт пользовались "Жрица огня" Валентинова, "Дочь фарао­на", превращенная волею режис­сера в одну из "Тайн гарема", того же Валентинова и "Ева" Легара. Объявлены "Роза Стамбула" и "Си­няя мазурка". Из актеров на пер­вом месте В. И. Пионтковская, завоевавшая прочные симпатии публики. Следует также отметить и госпожу Селиванову, прекрас­ную "Жрицу", "Анжель" и "Вдову". Из мужчин кроме признанных уже Н. Северского и А. Полонского неизменным успехом пользуется молодой артист Г. Кларин — великолепный тенор с блестящими верхами и необыч­но ласкающим тембром»9. Постановки были яркими, репертуар — разно­образным, хотя в нем все же доминировала восточная экзотика на русский лад, так что не устаешь и сегодня поражаться энергии и стойкости русских артистов на Босфоре в трудный для них час.

Особенно важным вкладом в популяризацию русского искусства и сти­ля, на наш взгляд, явились выступления русских певиц в Константинополе

в начале 20-х годов. Там пели знаменитая цыганская певица Настя Поляко­ва и исполнительница цыганских романсов А. Муравьева. Шумным успе­хом у турецкой и русской публики пользовалась драматическое сопрано Анна Павловна Волина: одной из первых она начала петь русские романсы на турецком языке. Тем не менее языковой барьер в Константинополе не был такой уж непреодолимой преградой для русской эмиграции. Боль­шая часть константинопольских европейцев или левантийцев говорила на французском, самом распространенном иностранном языке и в царской России.

Одной из наиболее опытных концертных певиц в ту пору была Наталья Ивановна Жило, сопрано, выпускница Московской консерватории. У нее был обширный камерный репертуар в русском стиле, и выступала она в расшитом жемчугом кокошнике и нарядном «великокняжеском» сара­фане. Другой концертной исполнительницей в стиле «а-ля рюс» в Констан­тинополе была обладательница красивого и сочного сопрано Наталья Ивановна Полянская, получившая вокальное образование в Харькове у из­вестной преподавательницы Н. П. Давыдовой. Любимица космополитиче­ской публики на Босфоре, чьи выступления широко освещались местной

Реклама русского мехового дома «М. Курисс». Константинополь, 20-е гг.

прессой, Наталья Полянская выходила на сцену в богато декорированном кокошнике в стиле русского бала 1903 года в Зимнем дворце и пела арии из «Царской невесты», «Опричника», «Евгения Онегина» и «Пиковой да­мы». В одном из кабаре на улице Пера пела в русском кокошнике также и сопрано Тараканова. Среди исполнителей русского репертуара выде­лялись басы А. А. Сокол и Артамонов. Представив константинопольской публике шедевры русского классического, народного и цыганского ре­пертуара, все эти артисты способствовали популяризации русского вкуса и стиля на Босфоре.

Настоящим символом «красоты в изгнании» стал в Константинополе русский балет. До приезда русских эмигрантов классического балета там не было. В прошлом известная балерина Варшавского театра Ольга Алексан­дровна Мечковская, приехав с дочерью Анной в город, открыла первую балетную студию. Она, как пишет альманах «Русские на Босфоре», «по спра­ведливости может считаться вдохновительницей русского балета в Кон­стантинополе». Вслед за ней подобную школу организовала Лидия Красса-Арзуманова, родившаяся в Петербурге в 1897 году и учившаяся танцам там же. Она продолжала свою педагогическую деятельность и в послевоенное время. Одна из живущих теперь в Стамбуле учениц Арзумановой, Елена Гордиенко, вспоминает: «У Арзумановой все начали учиться. Но она пре­

подавала больше атмосферу, балетный, так сказать, воз­дух»10. Тем не менее именно Красса-Арзуманова считает­ся в Турции одной из созда­тельниц турецкого нацио­нального балета и в Анкаре, и в Стамбуле.

Известными исполните­лями в труппе русского бале­та были характерный тан­цовщик Заварихин, балерина Трапполи и бывший танцов­щик дягилевской труппы В. В. Карнецкий, солировав­ший у прославленного импре­сарио в «Половецких пля­сках», бывший партнером Веры Немчиновой в «Па-

вильоне Армиды», танцевавший Шарлатана в «Петрушке» и тре­пак в «Спящей красавице» вместе со Славинским и Войцеховским. Он окончил Варшавское театраль­ное училище по классу Валишев-ского, танцуя в киевском Город­ском театре, совершенствовался у Брониславы Нижинской. Его партнершей в Константинополе была Марта Крюгер, они танцева­ли вариации в фокинском стиле из репертуара Дягилева.

Важную роль в пропаганде русского искусства сыграла поста­новка «Шахерезады» на музыку Римского-Корсакова балетмей­стером Виктором Зиминым. Кос­тюмы к этому спектаклю создал та­лантливейший Павел Федорович Челищев (1898-1957). Оформив­ший в Константинополе шесть постановок для труппы Зимина, Павел Че­лищев был впоследствии тесно связан в Париже с дягилевской антрепри­зой и миром моды. Григорий Рагозин, константинопольский корреспон­дент издававшегося в Берлине русского журнала «Театр и жизнь», писал в 1922 году об этой постановке в театре «Пти-шан»: «С исключительным успехом прошла "Шахерезада" Римского-Корсакова, повторенная несколь­ко раз. Постановка эта явилась подлинным художественным событием. Блестящий и яркий балет завоевал публику. Прекрасный оркестр Г. Бутни-кова, знакомого русским по кисловодским и харьковским сезонам, звучал превосходно. "Шахерезаду" танцевала Е. Глюк, имевшая шумный успех в дивертисменте в "Умирающем лебеде", но в балете ее танцу словно чего-то не хватало. Хотелось бы больше экзотики, колорита, всего того, чем так богата музыкальная палитра Римского-Корсакова. В. Зимин был достаточ­но пластичен, красиво танцевал, но и только. А "Шахерезада" прежде все­го требует "лица". Вот мимика-то и была слабым местом у несомненно талантливого молодого танцовщика. Технически подготовив партию, он недостаточно продумал образ персонажа. Массовые сцены были велико­лепно задуманы, но исполнены технически несовершенно, что следует

Шелковая блузка с застежкой сбоку, как на косоворотке, украшенная оттоманской вышивкой. Работа русских эмигрантов. Константинополь, 1921-1924

отнести за счет слабости сил кордеба­лета. В общем же "Шахерезада" была прекрасным зрелищем; после люби­тельских, наскоро и неряшливо сла­женных спектаклей это была подлин­ная победа русского искусства»11.

Труднее приходилось в Константи­нополе русским драматическим арти­стам из-за языкового барьера. Они были вынуждены искать другие «рус­скоязычные» центры и часто выез­жать на гастроли в Ригу, Париж, Пра­гу, Белград, Берлин или Софию. Тем не менее в Константинополе с успе­хом выступали миловидная Ф. С. Гор­ская и известный актер А. А. Мур-ский, о котором писал журнал «Театр и жизнь» в 1922 году: «А. А. Мурский закончил свои гастроли в Константи­нополе. Игра его восстановила в па­мяти любителей русской сцены слав­ные времена классической школы. Сочные, полные жизненной силы во­площения прошли перед местной ау­диторией. Отсюда А. А. Мурский едет на гастроли в Европу»12.

Гораздо легче было певцам, осо­бенно тем, кто имел иностранный репертуар. Так, в Константинополе беженцами была организована Италь­янская оперная труппа. Журнал «Те­атр и жизнь» писал о ней: «Успешно идут спектакли итальянской оперы. Состав: г-жи Васенкова, Силиванова, Табасси, Панкова, Милош, Василь-кова, Кайзер; г-да де Нери (бежал из Одессы, итальянский тенор), Ду-бинский, Кондратьев, Глиноецкий, Григорович, Лампи, Веков. Хор — Са-

Вечернее платье «каирской работы» из плотного тюля с отделкой серебряными нитями, вплетенными в тюль. Константинополь, около 1922. Из гардероба княгини Марии Илио-доровны Орловой

витского, балет — Зимина, заведующий художественной частью — худож­ник Московского Художественного театра Узунов, режиссер — Дубинский. Оркестр — М. Скарселли. Репертуар: "Аида", "Фауст", "Кармен", "Паяцы", "Сельская честь", "Баттерфляй", "Тоска", "Манон", "Лючия де Ламермур" и др.»13.

Изданный в 1924 году в Константинополе альманах «На прощанье» пи­сал о вкладе русских артистов в художественную жизнь города: «Русский балет, оперетта, опера и русские концерты были вереницей художествен­ных вечеров, необыкновенных по содержанию, на которые так часто сходи­лись жители Пера, восхищавшиеся музыкальным и артистическим гением русских людей»14. Как верно оценено происходившее и как далеко подобное свидетельство от мрачных картин быта, описанных «красным графом» Але­ксеем Толстым или Михаилом Булгаковым.

Огромно было влияние русских и на ночную, ресторанную, жизнь на Бо­сфоре. Знаменитый «московский негр» Федор Федорович Томас, бывший в Москве хозяином кабаре «Максим», открыл подобное заведение в саду «Стелла». В игорном доме одессита Сергея Альтбрандта играл знамени­тый скрипач Михаил Иванович Голе-ско. Родом из Румынии, он с 1912 года выступал повсюду в России: в Баку и Кисловодске, в Москве в знамени­том ресторане «Стрельня», — а затем, эвакуировавшись в Константинополь в 1921 году, блистал там в «Пти-шан» и в «Максиме». Почти во всех ресто­ранах, кабаре и кинотеатрах Констан­тинополя выступали русские музы­канты или целые русские оркестры. В фешенебельном отеле «Пера-палас» Павел Алексевич Замуленко дирижи­ровал джаз-оркестром, в состав ко­торого входили В. И. Поржицкий, А. де Матеи, П. Черковский, А. Иванов и В. Беккер. Аккомпанировала солис­там кабаре выпускница Петербургской консерватории Мария Владимировна Оболенская, классическим концертным

пианистом был Павел Лунич, музыкальными вечерами дирижировал Кон­стантин Степанович Стенгач, а молодой пианист Константин Дмитриевич Никольский, начавший в Константинополе композиторскую деятельность, написал ряд романсов и балетных номеров.

Известным тогда был и русский оркестр в кинотеатре «Мажик» на площа­ди Таксим. Им управлял маэстро Иван Иванович Полянский, выпускник Ро­стовского музыкального училища и Донской филармонии.

Автору удалось встретиться в Стамбуле с баронессой Валентиной Юли­ановной Клодт фон Юргенсбург, которая принимала активное участие в русской музыкальной жизни Константинополя в начале 20-х годов. Всю жизнь она была колоритной «достопримечательностью» русского Констан­тинополя и скончалась в Стамбуле в 1992 году. Около 1921 года она стала играть в оркестре кинотеатра «Мажик». В эпоху немого кино все фильмы сопровождались музыкальным аккомпанементом. Вот что вспоминала Ва­лентина Юлиановна: «Все музыканты в кинозалах тогда были русскими. В 1920 году, осенью, я эвакуировалась в Константинополь из Феодосии и лишь тогда узнала, что мой муж барон Константин Клодт фон Юргенсбург был убит большевиками. Баронский род Клодт фон Юргенсбург происхо­дил из Вестфалии, его представители переселились в начале XVI века в Лифляндию, и среди них впоследствии были вице-губернаторы Риги. Ху­дожественно одаренная семья баронов Клодт фон Юргенсбург дала России

трех известных художников, из которых самым знаменитым был Петр Карлович (1805-1867), автор четырех групп коней с удерживающими их юношами на Аничковом мосту в Петербурге. Я родилась в 1902 году на Кавказе, в Грозном. Моя мать была русской, а отец — поляком. Моя тет­ка была первым браком за графом Келлером, а вторым — за знаменитым казачьим атаманом Африканом Петровичем Богаевским (1872-1934). Эва­куировавшись в Константинополь, я поселилась в районе Тарлабаси, в кан­целярии атамана Богаевского. Там же жили его жена Надя, их дети Борис и Евгений, моя бабушка, старший брат тети Нади генерал Евгений Деррет, барон Мендель, полковник Николай Филимонов, секретарь атамана Натцев и моя сестра Александра. Все мы жили очень тесно и скученно на втором этаже в маленькой квартирке. Я прожила там 24 дня в декабре 1920 года. Уже в Константинополе я вышла замуж вторым браком за Александра Але­ксандровича Таскина. Он был крестником императора Александра III, а его отец был инспектором царских земель»15. Позднее, в 1929 году, Валентина Юлиановна поступила на Турецкое радио, стала первой его пианисткой и проработала там всю жизнь. В конце 80-х годов она аккомпанировала в ресторане «Ялым» своему партнеру греку Теодору.

Особенное место в ночной, ресторанной, жизни русского Константинополя занимал певец Александр Вертинский. Эвакуи­ровавшись из России с Борисом Путятой и поселившись в «Пе-ра-паласе», Вертинский с помо­щью знакомого турка открыл известное кабаре «Черная ро­за», пользовавшееся популярно­стью. Оно располагалось на улице Пера, ныне Истиклар, дом 122, где теперь размещается кафе «Ешилчам». Там за гардеробной стойкой стоял русский — быв­ший сенатор, а подавали хоро­шенькие русские дамы, слегка кокетничавшие своим неумени­ем подавать. О вечерах в «Чер­ной розе», печально известной своим кокаином и опиумом, пи­

сал и сам Вертинский: «Было одно желание — забыться. Забыться во что бы то ни стало. Сперва играли в "баккара", потом ужинали, потом пили "шампитр". Собирались мужскими компаниями по несколько человек и ку­тили, вспоминая старый Петербург»16. В том же кабаре с громадным успе­хом выступала певица Елена Никитина, о чем пишет князь Ишеев.

Отменный борщ готовили в русском ресторане «Уголок», богатые ино­странные клиенты приезжали на ужин в русское кабаре-ресторан «Эрми­таж», где поваром был бывший губернатор. Славились куличами и пирож­ками русские кондитерские «Москва» и «Петроград». Альманах «Русские на Босфоре» пишет, в частности, о последнем: «Кафе-кондитерская "Пет­роград" в жизни Константинополя — это то же, что в былое время знаме­нитое кафе Филиппова в Москве и Петрограде. Это — русское кафе-конди­терская, где все изготовлено и подано по-русски, в соответствии с русскими привычками и размахом. Только тут, в "Петрограде", посетитель получит кофе, шоколад, пирожные, пирожки, кулич и творожную пасху, изготов­ленные точно так же, как это делалось в России»17.

Известными местами были также рестораны Гапонцевых, «Тюркуаз», «Люкс». Даже и сейчас в Стамбуле знаменит старинный русский ресторан

«Режанс», где можно отведать хорошего борща и незабываемую утку. Сло­вом, как верно подметил Александр Вертинский: «Зернистая икра, филип-повские пирожки, смирновская водка, украинский борщ дразнили аппетит, взывали к желудку»18. Бурлящая художественная и ночная жизнь русского Константинополя вселяла в эмигрантов надежды на скорое возвращение в Россию. Дух беспечности витал в воздухе, заставляя забыть о быте.

Особую главу в жизни русских в Константинополе составляет их дея­тельность в области моды. На улице Пера открылись русские магазины мод и мехов, а также различные модные мастерские. Сперва они занимались перепродажей платьев и шуб, привезенных элегантными, но нуждавшими­ся дамами. Крупным заведением был меховой магазин москвича Турчихи-на, находившийся в доме 105; там же, на Пера, открыли ателье одесские портные Д. Каминский и М. Шульман. В пассаже «Ориенталь» открылся русский обувной магазин «Владимир», «Общество русской торговли» на Пера в доме 58 торговало подержанными мехами, русскими драгоцен­ностями и серебром. В пассаже «Альгамбра» были открыты магазин и ма­стерская сумок «Григорьян», принадлежавшие русскому армянину. Альма­нах «Русские на Босфоре» пишет об этом: «Проходя по пассажу "Альгамб­ра" на Пера, нельзя не заметить витрины с изящными дамскими сумками красивой выделки, с оригинальными и прихотливыми рисунками и бога­тыми инкрустациями — это работы "мастера из России" г-на Григорьяна, в прошлом имевшего переплетно-ху-дожественную мастерскую в Тифлисе и "галантерейную" мастерскую в Рос­тове, а в эмиграции всецело сосре­доточившегося на так называемых галантерейных работах и сразу же выдвинувшегося на этом поприще. Прибыв в Константинополь семь лет назад, г-н Григорьян, открыв магазин и мастерскую, широко развил свое дело и имеет солидную клиентуру. Дамские сумки работы г-н Григорьяна зачастую представляют шедевры прикладного искусства, удивляющие художествен­ностью и филигранностью отделки»19. Из числа русских модных предпри­ятий на Пера следует выделить дом моды «Феражаль», принадлежавший

Наталье Николаевне Лазаревой (1886-1955?). Художница из Петербурга, бывшая ученица петербургской Академии художеств, она, возможно, пер­вой из эмигранток открыла со своей дочерью Ириной Федоровой дом мо­ды «Феражаль». Французский журналист пишет об этом: «Сперва в оди­ночку, затем спустя некоторое время при помощи молодой работницы она создавала вещи, быстро завоевавшие славу. Ее дом "Феражаль" стал вскоре одним из наипервейших на Пера»20. Он просуществовал три года,

с 1920-го до конца 1923-го, когда хозяйка в поисках лучшей участи уеха­ла с дочерью в Париж, где открыла в 1924 году небольшой дом моды «Ане-ли». К сожалению, долгие поиски моделей дома «Феражаль» и в Стамбуле, и в Париже не увенчались успехом. Вполне возможно, что то были вещи без «грифа», то есть неподписанные, что, безусловно, затрудняет их розыски.

В 1920 году князь Тохтамыш Гирей и его сестра открыли дом моды «Си-дан», продержавшийся до начала 1960-х годов. Главными художницами-закройщицами там были Елизавета Акимовна Ченоль и Анна Александ­ровна Фролова.

До конца 30-х годов в Константинополе существовали русское ателье белья и корсетов «Корсак» и шляпное дело «Ольга». В начале 20-х годов Союз молодых христиан организовал для русских эмигрантов курсы по из­готовлению шляп и выделил для них стипендии. Выпускницы курсов открывали собственные ателье или поступали на работу в уже существу­ющие.

Мода русского Константинополя была разительным контрастом при­вычной, оттоманской. Турчанки по-прежнему носили национальную одежду с густыми вуалями, закрывавшими пол-лица. Русские же дамы, ходившие кто в чем, демонстрировали чаще всего последние летние модели кисло-водских и ялтинских портних. Их платья, укороченные по моде 1919 года, с заниженной талией, носимые без корсета, были, безусловно, европейской новинкой в красочном Константинополе. Очаровательные голубоглазые блондинки сводили с ума. О русских женщинах в Константинополе появи­лось тогда множество статей и карикатур: турки млеют в кофейне перед русской официанткой, аварии, вызванные появлением русской дамы на тро­туаре, и пр. В книге воспоминаний «Записки русского Пьеро» Вертинский писал: «Положение женщин было лучше, чем мужчин. Турки вообще от них потеряли головы. Наши голубоглазые, светловолосые красавицы для них, привыкших к своим смуглым, восточным повелительницам, пока­зались ангелами, райскими гуриями, женщинами с другой планеты. Разво­ды сыпались как из рога изобилия... Грубоватые американцы, суховатые снобы-англичане, пылкие и ревнивые итальянцы, веселые и самоуверен-

ные французы — все совершенно менялись под "благотворным" влиянием русских женщин. "Переделывали" они их изумительно — русские женщины любят "переделывать" мужчин. Для иностранцев "условия" были довольно трудными. Но чего не перетерпишь ради любимой женщины»21.

Безусловно, в турецком Константинополе русские женщины не только привлекали к себе всеобщее внимание. Они стали кормилицами своих

семей. Им легче было находить работу, за ними ухаживали, перед ними преклонялись. Естественно, что подобные «успехи» русских внесли сумя­тицу в ряды турчанок, в то время часто еще содержавшихся в гаремах. Их мужья пропадали вечерами, тратились на дорогие подарки для «карашо» (так тогда в Константинополе называли русских), слушали оперетты и смо­трели балеты, вместо того чтобы дома наслаждаться «танцем живота».

Отчаявшиеся турецкие женщины, собрав подписи, подали петицию ко­менданту Константинополя полковнику Максвельду с требованием высе­ления русских женщин. Мы приводим этот интереснейший текст в перево­де с турецкого:

ПЕТИЦИЯ СТАМБУЛЬСКИХ ДАМ

Мы, нижеподписавшиеся турецкие дамы, проживающие в Стамбуле, ис­пытываем беспокойство от одной только мысли о том, что молодые люди, призванные служить увековечению своей турецкой родины, ценой огром­ных жертв основанной нашими самоотверженными воинами в Анатолии, пренебрегут своим долгом, и обращаем Ваше высочайшее внимание на эту проблему первостепенной важности.

Вражеские силы, овладевшие нашей страной, заняли наши жилища, аре­стовали наших мужчин и взяли их в плен; в ответ на Мудросский договор о прекращении огня они внедрили в респектабельные кварталы Стамбула обломки русского царизма, бежавшие от большевиков, чтобы посеять здесь зло и внести раздор. Они понимают, что даже при поддержке своих сторонников, которых они приобрели в нашей стране, им не удастся сло­мить веру нашей нации ни духовно, ни материально, угнетая матерей

Вид Золотого Рога и Галаты в Константинополе, 10-е гг.

Ислама, и что, наоборот, эта репрессия приведет лишь к укреплению един­ства нации.

Эти распутники с Севера, которых отказались принять даже общества, близкие им в этническом плане, не преминули совершить самое отврати­тельное преступление, какое только можно представить, причем занялись своей преступной деятельностью с того самого дня, как ступили на нашу землю. Используя чарующую прелесть своих жен и дочерей, они растлева­ют наших мужей и детей, прививая им понятия о добродетели и чести, от­личные от наших. Они обобрали турецкого мужчину и отняли у него пос­леднее имущество, они разрушили наши семьи, развратили наших сыновей и стали дурным примером для наших дочерей — короче говоря, за один-два года им удалось и сейчас удается принести больше вреда, чем всем рус­ским армиям в течение веков.

Среди молодых людей от 18 до 30 лет мало кто смог удержаться от дур­ного пристрастия к таким смертельным ядам, как морфий, кокаин, эфир и алкоголь. В Бейоглу, в одном только квартале между Туннель и Таксим, можно насчитать 25 русских баров, кафе и ресторанов, не контролируемых ни полицией, ни санитарными службами. В этих злачных местах каждый день губят и разоряют сотни турецких юношей, которые теряют там свое здоровье, богатство и добродетель. То же происходит и с некоторыми ту­рецкими женщинами, вынужденными общаться с этими женщинами легко­го поведения, просочившимися во все слои общества. Эти турчанки утвер­ждают, что русские женщины, совсем еще недавно ходившие в лохмотьях, щеголяют теперь в роскошных нарядах, нацепляют драгоценности. Все это оказывает тлетворное влияние на будущих матерей, призванных произве­сти на свет будущие поколения нашей нации.

Вид на Босфор, 10-е гг.

Поэтому, ввиду чрезвычайной серьезности этой проблемы, представля­ющей большую опасность для нашей нации, для спасения нашей Родины, мы нижайше просим наше правительство принять меры против этих сея­телей греха и супружеских измен, которые гораздо страшнее, чем сифилис и алкоголь, и выгнать их прочь с нашей земли»22.

Петицию подписали 28 одалисок из нескольких гаремов и законная же­на Гази Эдхем-паши. Читая подобное, не следует забывать, что вместе с эвакуировавшейся Добровольческой армией барона Врангеля в Констан­тинополе оказалось много девушек из домов терпимости Петрограда, Мо­сквы, Киева, Одессы и Ростова. Они часто выдавали себя за жен офицеров и аристократок, тем самым бросая тень на всех русских женщин.

Многие эмигранты не оставляли надежд на выезд из Константинополя. По улице Пера бродили толпы русских беженцев, осаждая иностранные по­сольства в надежде на получение въездной визы. Чехословакия и Югосла­вия принимали интеллигенцию, студентов, преподавателей, инженеров и врачей, Болгария приютила у себя часть галлиполийцев, Аргентина зва­ла в Патагонию безземельных казаков, в Германию стремились банкиры и меховщики, многие рвались в Америку, а Франция нуждалась лишь в де­шевой рабочей силе...

Положение оставалось тяжелым для многих. Особенно грустные вести приходили из Галлиполи, где, страдая от лишений и нужды, находилась уцелевшая часть Добровольческой армии. Но еще горше пришлось тем, кто, покинув армию Врангеля, решил перебраться в Константинополь. О них пишет князь Долгоруков: «На Пера в Константинополе можно было

летом встретить бодро идущих в чистых белых рубахах, с воин­ской выправкой, отдающих воин­скую честь генералам молодых людей и безошибочно узнать в них галлиполийцев. А в то же время несчастные, голодные люди в рва­ных шинелях угрюмо продавали на улице фиалки, спички, каран­даши — то были офицеры, поки­нувшие армию. Сколькие из них погибли, сколькие опустились. Другие офицеры служили в ресто­ранах, кафе-шантанах, в различ­ных вертепах»23.

Сам Врангель первое время жил в русском посольстве, а затем переехал на небольшую паровую военную яхту «Лукулл», стоявшую на причале вблизи дворца «Долмабахче». Судьба ее таинственна и трагична. Вот что вспоминает князь Павел Дмитриевич Долгоруков: «Кажется, в августе 1921 года итальянский торговый пароход, шедший из большевистского Батума, среди бела дня круто повернул с фарватера широкого в этом месте Босфора и, направившись прямо на "Лукулл", стоявший близ берега на по­стоянной стоянке русского стационара, перерезал его пополам и, не оста­новившись, пошел к Константинополю. Немногочисленные люди, бывшие на борту, спаслись, кроме дежурного мичмана Сапунова. Так опустился в воду на своей мачте последний Андреевский флаг, развевавшийся на Бо­сфоре. Баронесса Врангель потеряла последние свои драгоценности»24.

Перед приходом Ататюрка турецкая монархия доживала свой век. Сам султан жил узником в «Ильдиз Киоске». Дальнейшее пребывание огром­ного числа русских беженцев в оккупированном Антантой Константино­поле находилось под вопросом. К 1924 году русская эмиграция стала постепенно разъезжаться с Босфора, кто куда мог. Остались лишь те, кто нашел хорошую работу, а также вышедшие замуж за турок русские женщины. Русский Константинополь опустел. О нем свидетельствует те­перь лишь небольшое русское кладбище с облицованной плитками часо­венкой и надписью на ней: «Души их во благих водворятся».

Семья русских эмигрантов в Северной Африке. Середина 20-х гг.

ГЛАВА 4

РУССКИЙ БЕРЛИН

Наряду с Константинополем другим крупнейшим центром русской эмиграции в 20-е годы стал Берлин, где собралось около 200 тысяч эмигрантов из России.

Феномен русского Берлина, культурного и интеллектуального центра эмиграции, вызывает особый интерес историков и искусствоведов. Его формирование было быстрым, расцвет — блестящим, а упадок — стреми­тельным. Русский Берлин существовал значительно дольше, чем русский Константинополь, — до середины 30-х годов. Изучая культуру и искусство, моду и нравы русского Берлина, а с ним и его моды, невольно сталкиваешь­ся с тем, что осязаемых свидетельств прошлого практически не осталось. В Берлине не побродишь по старому городу, трудно встретить современни­ков событий или ощутить дух прошлого — его, увы, нет. Как нет его и во многих других городах Германии, ставшей жертвой ею же начатых опусто­шений. Прага, Белград, Константинополь и Париж дают нам и теперь, в конце века, ощущение общения с прошлым, даже давно канувшим в Лету. Увы, русский довоенный Берлин с его некогда столь бурной жизнью ожи­вает лишь в нашем воображении.

По сравнению с Парижем и другими центрами эмиграции Берлин 1921-1927 годов казался для многих землей обетованной, городом, где рус­ским, несмотря на бешеную инфляцию, жилось вольготнее и сытнее, чем в других столицах. К тому же большинство эмигрантов, приехавших из России в Берлин, были состоятельными людьми. Туда попадали желез­нодорожным путем из Риги, Варшавы, Вены, Бухареста, Копенгагена, час­то с «законными» визами и просто с разрешения советских властей. Ущербность беженства не чувствовалась так остро в этом злачном городе, вертепе пороков 20-х годов.

Ольга Беляева, русская актриса немого кино в Германии, в вечернем туалете. ] Берлин, 1926-1927

«Особенно приветливой к русской эмиграции оказалась Германия, и по­этому многие, осев сначала в других землях, после долгих и неудачных попыток тянутся именно сюда»1, — писал обозреватель роскошно издавае­мого русскоязычного иллюстрированного журнала «Жар-птица». Четыре года спустя после революции, практически во время Гражданской войны в России, эмигрантский Берлин пережил подлинный расцвет русской куль­туры: десяток первоклассных издательств, газеты и журналы самого раз­личного толка и направлений, множество ресторанов, кабаре, русских магазинов, театральных антреприз и модных ателье, — причем в эту бур­ную художественную жизнь была втянута берлинская публика.

Очевидица событий балерина Нина Тихонова пишет в своих воспоми­наниях: «На улице жизнь била ключом. Весь Шарлоттенбург превратился в русскую колонию, всюду пооткрывались русские рестораны и кабаре. Под нашими окнами газетчики пронзительно кричали: "Р-у-у-у-л!". "Руль" — название ежедневной русской газеты, которую издавал Гессен и где печатался Милюков»2.

Интеллектуальная жизнь русского Берлина была оживленной: множе­ство печатных органов, одаренных авторов — писателей, поэтов, критиков.

Группа русских эмигрантов в пансионе местечка Альтенау в Германии. 1921

Издания Берлина были образцовыми и безукоризненными. Книгоизда­тельством «Огоньки» заведовал А. Г. Левинсон, бурную издательскую дея­тельность развил Зиновий Гржебин, в Берлине также работали издательст­ва И. П. Ладыжникова, Отто Кирхнера, «Русское искусство» А. Э. Когана и множество других.

В те же годы Берлин стал крупным центром русского изобразительного искусства. Многие первоклассные художники стремились именно туда. В октябре 1922 года в берлинской галерее «Ван-Димен» открылась большая русская художественная выставка, направленная туда со­ветским правительством. Доходы от нее должны были пойти в поль­зу голодающих России. На ней было представлено более тысячи экспонатов. Большим успехом пользовались живопись и издания Бориса Григорьева. В 1923 году

Елена Полевицкая, драматическая актриса, прославившаяся в Германии в 20-40-е годы в ролях русского классического репертуара

в галерее «Карл Николаи» прошла выставка Константина Коровина. Журнал «Жар-птица» постоянно печатал цветные репродукции ра­бот Георгия Лукомского, Алексан­дра Головина, Константина Сомо­ва, Льва Бакста, Александра Бенуа, Сергея Чехонина, Василия Шухае-ва, Константина Юона, Филиппа Малявина и др. Расцвет русского искусства в Берлине происходил на фоне экономического спада и не­стабильности. Нина Тихонова пи­шет: «В Германии инфляция при­нимала неслыханные размеры. Не успевали печататься денежные знаки, как они больше ничего не стоили. Со стремительной быстро­

той тысячи превращались в десятки, сотни тысяч, миллионы, милли­арды». Не удивительно, что в этой напряженной атмосфере прибытие русских было необычайным отдох­новением и развлечением. Особен­ным успехом в Берлине 20-х годов пользовались русские артисты.

Именно в Берлине сосредоточи­лись лучшие артистические силы старой России. Здесь были звезды русского балета, оперы и драмы, вы­дающиеся музыканты и дирижеры. Журнал «Жар-птица» в № 3 за 1922 год писал: «Русский эмигрантский поток с каждым днем все шире охва­тывает Европу. Бегут все, кто может бежать. Но за последнее время осо­бенно сильно хлынула волна людей искусства — создается впечатление,

Иза Кремер. Берлин, 1925 Справа вверху: Елена Полевицкая в роли Риты в спектакле «Черная пантера» по пьесе В. К. Винченко. Берлин, начало 2о-х гг.

что скоро весь русский художественно-артистический мир, несмотря на обе­щанные ласковой М. Ф. Андреевой отпуска, соберется здесь, за границей»3.

Этот невероятный наплыв артистов из России побудил многих создать в Берлине ставшие модными эмигрантские труппы. Одной из первых таких трупп, принесших много радости берлинцам в годы депрессии, было каба­ре Яши Южного «Синяя птица», располагавшееся на Гольцштрассе. Арти­стические кабаре пользовались поразительным успехом в России еще в предреволюционное время, самыми знаменитыми были «Кривое зерка­ло», «Летучая мышь» и «Бродячая собака».

Популярность балиевской «Летучей мыши» вышла далеко за пределы России. В эмиграции кабаре-театр Балиева вызывал восхищение парижан, жителей других европейских городов, а затем и заокеанской аудитории. Название и эмблема «Синей птицы» давали понять «своей» публике, что она является в некотором роде родственницей Московского Художествен­ного театра. Обозреватель берлинского русского журнала «Театр и жизнь»

Елизавета Пиняева, русская актриса немого кино в Германии. Около 1927 Мура Муравьева, эстрадная танцовщица. Берлин, 1923 На с. 123: Ольга Гзовская во время съемки фильма «Псиша» режиссера Ю. Ларина. Берлин, 1927. Фото Бинклера

не скупится на похвалы: «В "Синей птице" нет душещипательного та­ланта Агнивцева; но там — юмор Южина, жизнерадостная муза Ду-ван-Торцова, дерзкая расточитель­ность красок Челищева. Там — рус­ская пляска Бекефи... Там — бер­линские цыгане, трепещущие под дрожью гитары великосветского цыганомана. Всего лишь капля, но

Анонсы русских антреприз в Берлине из журнала «Жар-птица». 1922

Афиша гастролей Алисы Вронской и Константина Альперова в Берлине работы Жана Габриеля Домёрга. 1923

в ней — солнце русского искусства. И дивятся на нее жрецы искусства чу­жеземного...»4

Видя потрясающий успех «Синей птицы», другая группа русских арти­стов открыла в феврале 1922 года конкурирующее кабаре «Ванька-Встанька» на Курфюрстендамм в доме 32. Труппа подобралась сильная: репертуаром заведовал Николай Агнивцев, декорациями — художник МХТ А. Андреев, спектакли ставил Ричард Болеславский, в прошлом актер Художественного театра, а впоследствии один из ведущих кинорежиссеров Голливуда. Жур­нал «Театр и жизнь» писал: «Для характеристики этого своеобразного на­

чинания приведем три заповеди "Ваньки-Встаньки", говорящие са­ми за себя: 1) тема театра — Россия, 2) репертуар театра — жест, звук, краска и 3) девиз театра — все свое и ничего чужого. В первую про­грамму включены "Бродячие ко­медианты", "Русь эмигрантская", "В старой Москве", "Внучек и де­душка", "Киевские слепцы", "Мо­литва ребенка", "После вечерней зари", "Хоровод виз", "Санкт-Пе­тербург" и другие миниатюры». И на чужбине артисты-эмигранты обращались в своем творчестве к российским темам, и берлинская публика платила им восторженной любовью. Обозреватель Баян, оче­видец событий, писал: «Достаточно зачитаться талантливой русской книгой, заслушаться дивной рус­ской музыкой, залюбоваться Кача­ловым и Германовой, зачароваться русским балетом, чтобы забыть о горькой эмигрантской доле. На­медни я радовался за пухлой кот­леткой у "Ваньки-Встаньки". Вче­ра — за стаканом кислого мозеля в "Синей птице"... В сердце Прус­сии — два русских кабаре. В Коб-

ленце, кажется, не было ни одного французского. Но французы принесли с собой в Германию свои накрахмаленные жабо и самолюбие, а мы — раз­мякшие тела, разрозненные мысли и пенящееся искусство. Из нас оно прет, как разгул и разброд. Голодая и обжираясь, мирясь и ссорясь, стреляя и стре­ляясь, мы не разучимся петь, плясать, лицедействовать. И сверкают брыз­ги нашего таланта среди плоско-культурных уравновешенностей, не пони­мающих нас и потому все нам прощающих»5.

Другим знаменитым театральным начинанием, покорившим в те годы берлинцев, был Русский романтический театр под руководством танцов­щика Бориса Романова, открывший­ся 15 октября 1922 года на Фрид-рихштрассе в доме 218. Объединив группу ведущих танцовщиков сто­личных театров — балерину Елену Смирнову, Эльзу Крюгер, Клавдию Павлову и Анатолия Обухова, Рус­ский романтический театр в Берли­не создавал великолепные програм­мы хореографических миниатюр в талантливом оформлении Павла Челищева и Леона Зака. После подобного успеха другие артисты из России стали подумывать об об­разовании балетных трупп в Берли­не. Так, в 1924 году балерина Боль­шого театра Екатерина Девильер организовала свою «псевдодягилев-скую» труппу вместе с Ириной Шишковой и Фредом Тимом. Бер­лин неоднократно посещали мно­гочисленные балетные гастроле­ры. Зачаровывали публику полуак­робатическими номерами Алиса Вронская и Константин Альперов. Восхищали страстно-вакхическими танцами Тамара Гамсахурдиа и Але­ксандр Демидов. Покорял неоклас­сический дуэт Сахаровых. На бер­линской сцене появлялась великая

Анна Павлова. Возобновила выступления заслуженная артистка Импера­торских театров Ольга Осиповна Преображенская, сама «грация женская», кружевница классического балета. В берлинском «Дойчес театр» радовала публику знаменитая балерина Большого театра Вера Каралли, участво­вавшая в двух пантомимах, поставленных для нее русским режиссером И. Ф. Шмидтом. Ее внешность в России считалась символом непревзойден­

ной красоты, и наряду с Верой Холодной Вера Каралли была в предреволюционное время од­ной из блистательных звезд рус­ского немого кино.

Огромное влияние на стиль жизни и моду Берлина 20-х го­дов оказывали также русские певцы и музыканты. В «Мар-мор-зале» выступал с концерта­ми бывший артист Император­ских театров тенор Дмитрий Смирнов, из Софии приехал артист оперы Г. Филиппенко, знаменитая сопрано Ода Сло­бодская устроила концерты ев­рейской народной музыки. Осо­бенный успех у берлинской пуб­лики снискала эстрадная певица Иза Кремер. Он был сравним с тем, которым она пользова­лась в дореволюционной России. Обозреватель «Театра и жизни» писал в 1922 году: «Иза Кремер в отчетливых и полных жизни миниатюрах сплетает вереницу легких, воздушных красочных мигов, настроений, силуэта, не­забываемых видений. Прекрас­ная, умелая diseuse, она цели­ком, словно в бездонном море, тонет в тех набегающих волнах, что всегда плещут вокруг ее эст-

Русская эмигрантка на домашнем маскараде, 20-е гг.

рады, — то смеющихся, солнеч­ных, в брызгах и каплях, то тихих, грустных, покорных»6. Творче­ская судьба этой замечательной певицы, никогда не возвращав­шейся в Россию и скончавшейся в Аргентине, увы, совсем забыта на ее родине. Огромную роль в распространении русской куль­туры и искусства в Берлине 20-х годов сыграли драматические артисты. Вероятно, важнейшим событием эмигрантской жизни были гастроли в Берлине труппы Московского Художественного театра во главе с К. С. Станислав­ским. Сила и яркость игры, об­разность постановок произвели на берлинцев неизгладимое впе­чатление. Импресарио другой по­ездки мхатовцев Леонид Леони­

дов писал в своих воспоминаниях «Рампа и жизнь», опубликованных в 1955 году в Париже: «Везде и всюду наши спектакли оставались верными заветам Художественного театра, и во всех странах, где мы побывали, рос­сийские актеры безусловно положили начало тому престижу и влиянию, ко­торое русское искусство после револю­ции завоевало за пределами России»7. Приехав в Берлин в сентябре 1922 го­да, труппа Художественного театра

Ирина Шишкова, танцовщица кабаре в Берлине. 1929 Справа вверху: Екатерина Лопухина, русская актриса немецкого кино, в костюме балери­ны. Берлин, 20-е гг. Фото Лео Хофмана. Триумфы Дягилева породили моду на классиче-

Николай Березов и Мура Муравьева в русском танце. Берлин, 1929

открыла сезон в помещении «Лессинг-театра». «Царь Федор Иоаннович» покорил берлинскую публику, и остальные спектакли шли при полных сбо­рах. Берлинцы рукоплескали и другим гастролерам из России, некоторым из них суждено было задержаться в Берлине. Весной 1921 года в Берлин из Риги приезжали популярные московские актеры Ольга Гзовская и Вла­димир Гайдаров. Благодаря их усилиям в Берлине был открыт Русский театр. В нем работали бывшие артисты студии Московского Художествен­ного театра и молодежь из эмиграции. Показав «Саломею» Оскара Уайль­да в день открытия, этот театр и особенно его звезды привлекли к себе большое внимание немецкой и русской публики. Сама Ольга Гзовская, в эпоху звукового кино вынужденная вернуться в СССР, писала в своих ме­муарах: «Мы рьяно взялись за дело и, чтобы не усложнять его, обратились к уже испытанным постановкам: "Саломее" и "Хозяйке гостиницы". Эти спектакли прошли в Берлине по несколько раз...»8 Благодаря успеху этих постановок, а особенно эффектным фотографиям в необычных костюмах к «Саломее», Гзовская и Гайдаров были вскоре приглашены в немое кино, где оба сделали удачную карьеру.

В 1921 году в Берлине появился известный русский драматический артист Степан Кузнецов. Несколько лет спустя он вспоминал: «В апреле 1921 года получил отпуск и уехал за границу для лечения. За время отпуска сыграл в Софии (Болга­рия) 12 спектаклей; в Берлине — 6; в Ревеле и Юрьеве — 18; снимался в Берлине в трех фильмах и участ­вовал в двух концертах — памяти Ф. М. Достоевского и А. Блока»9. Этот талантливый актер и мастер сценических перевоплощений стал

Анонс гастролей В. Каралли, К. Горевой и И. Киреева по Европе из берлинского журнала «Театр и жизнь». 1922 Балет Екатерины Девильер в Берлине. 1924

Наталья Кованько, звезда русского немого кино в Германии и Франции, партнерша И. Мозжухина во многих фильмах, снятых на русской эмигрантской студии «Альбатрос». Берлин, 1926

Русские танцовщики-эмигранты в «Русской пляске» в костюмах работы Г. Пожедоева. Вена,1924

на время кумиром белой эмигра­ции. Карьера драматической акт­рисы Елены Полевицкой была более продолжительной. С неболь­шими перерывами она провела в Германии с 1920 по 1943 год, от­туда переехала в Вену. Ее успех в Берлине был значителен — об­разы героинь русской классики, созданные Полевицкой, завора­живали публику, ею восхища­лись, о ней слагали стихи. Одной из первых актрис из России Елена Александровна Полевицкая ста­ла исполнять русскую классику на немецком языке и играла геро­инь Толстого и Островского даже в гитлеровское время.

Велико было влияние русских актеров на немецкий кинемато­граф. Интерес к экзотической сла­вянской красоте, тайнам русской

души, подогревавшийся берлинской эйфорией, связанной со всем необыч­ным, привел в немое кино Германии целую когорту русских красавиц. Самой яркой и продолжительной была карьера Ольги Константиновны Чеховой, урожденной Книппер (1897-1980). Племянница О. Л. Книппер-Чеховой, артистически одаренная Ольга посещала в Москве 1-ю Студию МХТ, где познакомилась и вышла замуж за выдающегося актера Михаила Чехова. В 1916 году у них родилась дочь Ольга. После развода с мужем Ольга Чехова уехала весной 1921 года в Германию, где прожила всю жизнь. Ее карьера в немецком кино началась в 1922 году. Она снималась в немых фильмах, постепенно преображаясь из скромной русской девуш­ки в роковой секс-символ бурлящей эпохи. Ее фотогеничность была оце­нена по заслугам — тысячи фотопортретов Ольги Чеховой были выпуще­ны берлинским издательством «Росс» в те годы. Ее слава не знала границ: в конце 20-х годов в Париже модный дом «Ара», открытый армянскими эмигрантами, стал одевать ее, привлеченный громким именем талантли­вой актрисы. В совершенстве овладев немецким языком, Ольга Чехова продолжала сниматься и играть на сцене и в гитлеровские времена, когда

Ольга Чехова, знаменитая русская звезда немецкого кинематографа, в костюме и с прической «а-ля гарсон». Берлин, 1925

большинство русских эмигрантов уже разъехались из Берлина. В го­ды войны ее близость к Гитлеру, Геббельсу и особенно к Риббен­тропу была недвусмысленно ис­пользована кремлевским руковод­ством, о чем свидетельствует ряд документов. В донесении Л. Берии в 1945 году из Берлина с грифом «Совершенно секретно» мы чита­ем: «Много лет она вела опасную игру, не будучи разоблаченной со стороны такого бдительного геста­по. Только в последние дни, когда Красная Армия сражалась в преде­лах Берлина, ее шофер был арестован, а ей самой удалось в последний мо­мент избежать гестапо»10.

В конце 30-х годов предусмотрительная Ольга Чехова приобрела новую профессию и связала свою судьбу с миром красоты и косметики. В 1937 го­ду она получила в Париже диплом косметолога и затем основала косметиче­скую фирму под своим именем, выпускавшую в Мюнхене кремы для лица и духи «Глава», «Вторая глава», «Душенька» и «Теорема».

В конце 20-х годов мало кто из русских актрис немого кино в Германии смог, подобно Чеховой, продолжить свою карьеру и в звуковом кинемато­графе. Но в начале десятилетия преклонение перед русскими в берлинском кино было настолько велико, что студия «Викинг-фильм» закупала для проката в Германии снятые в парижском предместье Монтрё фильмы сту­дии «Альбатрос» Ермольева. Эта уникальная, чисто русская студия приоб­рела в 20-е годы славу высококачественного кинопроизводителя благода­ря блеску своих звезд, уровню постановок и пышности оформления. Бер­линцы восхищались в 1922 году фильмом Туржанского «Сказки 1001 ночи» с костюмами и декорациями в дягилевском стиле. В главных ролях в этой яркой, зрелищной картине выступили обольстительная Наталья Кованько, игравшая принцессу Гульханар, и красавец Николай Римский в роли прин­ца Солимана. В Берлине был популярен снятый в России фильм Якова Протазанова «Отец Сергий» с Иваном Мозжухиным, Натальей Лисенко и Владимиром Гайдаровым в главных ролях. Русская тема в кино явно вол­новала декадентствовавший Берлин. В его студиях появилась целая группа миловидных киноактрис из России с хорошими фигурами и фотогеничной

На с. 136: Нина Ванна, русская актриса немого кино в Германии и Англии. Берлин, 1926

Ксения Десницкая, русская звезда немецкого кино и балерина. Берлин, 1926

внешностью, среди которых сле­дует отметить Ольгу Беляеву, Елизавету Пиняеву, Лиду Салмо-нову, Веру Воронину, Ксению Дес-ни, Лию Мару и Нину Ванну. На­иболее знаменитой в Германии стала Ксения Десни (Ксения Але­ксандровна Десницкая). Благода­ря своей яркой красоте она изби­ралась королевой красоты рус­ской колонии Берлина в 1926 и 1927 годах. Удивительно краси­вая Нина Ванна (Нина Евгеньев­на Языкова) снималась в 1926 го­ду на немецкой студии «Уфа», а затем продолжила карьеру в Ан­глии, где приобрела еще боль­шую известность.

После подобного наплыва русских художников, музыкантов и артистов все русское приобрело масштабы повальной моды. Цен­ный свидетель этого «обрусения»

Ксения Десницкая в момент избрания ее королевой красоты русской колонии в Берлине. Рядом ее заместительницы: справа - В. Дассель, слева - Е. Фенкель. Берлин, 1926 Ксения Десницкая в годы своей беолинской славы. 1927. Фото А. Биндера

Берлина танцовщик и хорео­граф Николай Березов, скон­чавшийся в 1996 году, писал: «В Европе, в особенности в Гер­мании, продолжалась мода на все русское. В программе каж­дого варьете или концерта обязательно выступали рус­ские певцы, балалаечники или танцоры. В оперных театрах шли оперы Римского-Корса-кова, Чайковского, Бородина, Глинки. В драматических са­мыми популярными считались пьесы А. П. Чехова. В витри­нах магазинов красовались книги Льва Толстого, М. Горь­кого, Ф. Достоевского, кото­рый сводил всех с ума. На кон­церты хора донских казаков Сергея Жарова нельзя было достать билеты. Во всех боль­ших оперных театрах Германии шел "Борис Годунов" с участи­ем легендарного Шаляпина.

Массу посетителей привлекали русские рестораны с концертной програм­мой — "Медведь", "Самовар", "Балалайка" и ночные клубы "Шахерезада", "Бахчисарайский фонтан", "Казбек при луне", где выступали цыганские ан­самбли, Александр Вертинский и Петр Лещенко. Вся Германия напевала "Очи черные", а модницы одевались "а-ля рюс" или "а-ля козак". Но так продолжалось недолго: к власти уже рвался человек с перекошенным ли­цом фанатика — Адольф Гитлер»11.

Все русские рестораны Берлина просто невозможно перечислить. В Вильмерсдорфе был открыт кавказский ресторан «Алаверды» с чарую­щей капеллой Ионеско, а ресторан «Медведь» потчевал берлинцев «бор­щом с гречневой кашей во всякое время», кулебяками, горячими пирож­ками и расстегаями. Ужины в «Медведе» шли под цыганские романсы К. Л. Истоминой. В «Русско-немецком ресторане» с 19.30 выступала капел­ла И. Ф. Гилль, бывшей солистки придворного оркестра. На углу Курфюр-

Ольга Чехова в образе «роковой женщины». Берлин, 1928

Варвара Анненкова, русская драматическая актриса. Берлин, 1923. Фото А. Биндера

Наталья Кованько в шубе с меховой оторочкой на рекламной фотографии киностудии «Альбатрос». Париж, 1924 Пола Негри (Барбара Халупец), звезда немого кино, в «русской» меховой шубе, шапке и в белых «казацких» сапогах. Берлин, 1923. Эта мода «а-ля бояр» была особенно популярна в зимние сезоны 1922-1924 гг.

Ольга Беляева в атласной шубке, отделанной мехом обезьяны. Берлин, 1925

На с. 145 вверху: реклама мехового салона А. Магат в Лейпциге из парижского журнала «Иллюстрированная Россия». 1928

стендамм был открыт русский ресторан «Стрельня», где пел цыганский хор князя Б. А. Го­лицына с солисткой М. Н. Бе-мер, там же пела исполнитель­ница цыганского репертуара М. А. Лидарская. Существова­ло также и множество русских кондитерских, кафе и заку­сочных. Одна из них, рекла­мируя себя, писала: «Где мож­но получить самые лучшие и настоящие русские пирож­ные, пироги, пирожки, кулебя­ки, мороженое, русскую водку, ликеры и вина? Только у Ро­мана Дмитриевича Шелье». В Берлине продавали русский чай «Глобус», а товарищество «Л. Горбачева и К°» выпускало «Русскую очищенную водку», «Померанцевую водку», «Рус­ский кюммель-аллаш» и киев­скую «Вишневку».

Реклама мехового магазина «Аронов и Казарно» в Берлине из журнала «Жар-птица». 1922 Шуба в русском стиле. Модель дома «Дреколь». Берлин, 1926

Елизавета Пиняева в летнем платье. Берлин, 1926. Фото А. Биндера

В Берлине открылось множество русских ювелирных магазинов, кото­рые занимались перепродажей фамильных драгоценностей эмигрантов. Ювелиры Бриль и Гершлан из Киева и Одессы открыли свое заведение на Унтер ден Линден в доме 14. Неподалеку работал магазин Вексле-ра, Фельдмана и Лесника, обещавший купить бриллианты у эмигран­тов по «наивысшим ценам». Магазин 3. Орловского и Л. Бабиченко тор­говал жемчугами и другими драгоценностями. Распространились также и магазины кустарных изделий: склад «Артель» предлагал вещи из дерева, вышивки и разные виды рукоделия, которые были последним криком моды. В Берлине существовало несколько русских ателье мужской и женской оде­жды. К сожалению, нам не удалось разыскать архивы этих мастерских и магазинов или хотя бы сотрудников, которые могли бы рассказать о них. Многие документы и материалы погибли во время Второй мировой войны. Берлинские русские ателье отличались от парижских русских домов моды. Все они были открыты профессиональными портными из России, а не бы­ли, как в Париже, полублаготворительными предприятиями русских ари­стократок. На густо заселенной русскими эмигрантами Курфюрстендамм открыла в 1922 году свое дело московская портниха М. Я. Медведева, шив­шая на заказ платья, костюмы и шляпы. В Шарлоттенбурге на Кант-штрассе в доме 46 су­ществовал русский салон шляп «Анастасия», который рекла­мировал свои «элегантные но­вые весенние модели», а также «кожаные, шелковые и соло­менные шляпы». Петроград­ская портниха Элиза открыла модное дело на Нюрнбергер-штрассе в доме 11. Портной Жу­ковский, славившийся элегант­ным шитьем мужского и дам­ского платья, тоже обосновал­ся на Курфюрстендамм. Ателье меховых изделий с продажей оптом и в розницу открыли Аронов и Казарно на Шпи-шернштрассе в доме 22. Не сле­дует забывать, что эмиграция

Реклама берлинского ателье мод «Элиз» из журнала «Жар-птица», 1922

из России, находившаяся в Берлине в 20-е годы, была в основном состоя­тельной, поэтому лучшие берлинские модные дома и ателье тех лет не гну­шались давать свои рекламные объявления в русских эмигрантских пери­одических изданиях. Через прессу свои услуги предлагали дома Густава Кордса, Ф. В. Грюнфельда, Михаэлидеса, Маассена и многие другие.

Первые нацистские акции начались с погромов еврейских магазинов. Одна за другой закрывались портновские и ювелирные лавки. Большинст­во берлинских евреев-коммерсантов, среди которых было много эмигран­тов из России, поспешили перебраться во Францию, Англию или Америку. Затем очередь дошла и до всех других «неарийских» иностранцев и рус­ских. Берлин, некогда такой блистательный, надолго опустел.

Первые годы нацизма в Берлине замечательно описаны в воспоминани­ях Тамары Лемпицкой, польской художницы, учившейся в юности в Петер­бурге. Она проездом была в Берлине в 1934 году, уже после пожара рейхста­га: «Гитлер в то время лишь начал властвовать, но улицы были уже полны нацистами в форме, и люди боялись. Во время обеда в отеле подруга спро­сила меня: "Я так рада вас тут видеть, но как вы получили разрешение на въезд?" Я в ответ: "Разрешение? Какое разрешение?" Она очень рас­строилась. "Это ужасно, — сказала она, — нам надо срочно идти в полицию".

Семья Ройшман на улице Берлина. Май 1932

Мы вышли из отеля и пошли в полицию. Они были грубы со мной и взяли мой паспорт, стали задавать подруге множество во­просов. В конце концов они уве­ли меня к начальнику. Он сидел за большим столом в большой комнате. Он был одет в нацист­скую форму с красной повязкой на рукаве и держал мои бумаги. "Вы — та самая Лемпицкая, ко­торая рисует обложки для жур­нала «Ди даме»"? — "Да, это я". — "Ах, — сказал он, выходя из-за стола для рукопожатия, — я так рад вас встретить. Моя супруга очень любит ваши ра­боты, по правде сказать, мы собирали все ваши обложки от журналов. Я разрешу вам за­платить только штраф, самое легкое из наказаний. Но вы ни­когда больше не должны воз­вращаться в Германию"»12.

Ольга Беляева. Берлин, 1929

ГЛАВА 5

РУССКИЙ ХАРБИН

Культурный феномен Харбина, русского города на севере Маньчжу­рии, уникален в истории нашей эмиграции. За пределами России бо­лее русского города не существовало, а по количеству модных ателье,

мастерских и портных он превосходил все другие центры эмиграции. История Харбина насчитывает сотню лет. Он был основан весной 1898 го­

да и тесно связан с началом строительных работ на Китайско-Восточной железной дороге. По плану главного инженера по постройке КВЖД А. И. Юговича железнодорожный путь пролегал через север Маньчжурии и соединял Сибирскую магистраль с Уссурийской дорогой. Тем самым ус­танавливалось непрерывное рельсовое сообщение между европейской частью России, главным тихоокеанским портом страны Владивостоком и Порт-Артуром. Место для будущей узловой станции было выбрано на бе­регах Сунгари, притока Амура. Выгодное географическое положение Хар­бина обеспечило ему быстрый рост как торгового, промышленного и куль­турного центра на севере Китая. Русские строители и переселенцы появи­лись в этой местности после длительных дипломатических переговоров относительно концессии на сооружение железной дороги и отчуждения участка для строительства железнодорожных станций. Переговоры нача­лись в Пекине в 1895 году и затем были продолжены в Петербурге и Москве в 1896 году. Первый пароход с переселенцами из России «Св. Иннокентий» прибыл 10 июня 1898 года. Так был основан Харбин, вскоре разросший­ся в три значительных поселения: Старый Харбин, Новый город и При­стань, — которые быстро застраивались и заселялись.

Сначала застройка Харбина была деревянной, а позже, с 1900-х годов, кирпичной. Архитектура Харбина и сегодня представляет собой смешение эклектических европейских стилей конца XIX — начала XX века. Харбин —

Русская таксистка в Шанхае. Начало зо-х гг.

В порту Шанхая, го-е гг.

город, построенный по планам и проектам русских градостроите­лей, где рядом с модерном ужива­ются неоготика или псевдомаври­танский стиль. По архитектуре он напоминает многие провинциаль­ные сибирские города. В 1900 го­ду известный в России торговый дом «И. Я. Чурин и К°» открыл в Старом Харбине свой магазин с большим отделом женского и мужского готового платья. Здесь была постоянно представлена мо­да европейской части России. Эксплуатация железной дороги началась 1 июля 1903 года — эко­номические и торговые связи Хар­бина с Западом еще более усили­лись. В 1904 году Министерство

Вид Шанхая, 2о-е гг.

На с. 156-157: уголки русского Харбина. Фото А. А. Васильева. i 9 9 3

путей сообщения России открыло судоходство по Сунгари. Число судов русских пароходных фирм доходило до 80. Огромный приток русских переселенцев был встречен китайцами враждебно. Стычки, нередкие и в мирное время, еще более участились во время Русско-японской войны. Тем временем город рос, его улицы получали русские названия, строились торговые ряды, гостиницы, больницы, церкви и гимназии. Среднее обра­зование в городе было очень хорошо поставлено: существовали женские гимназии М. С. Генерозовой и М. Д. Оксаковской, коммерческие училища при КВЖД, классическая гимназия для мальчиков Я. В. Дризуль и школа Твардовской, реорганизованная затем в реальное училище. Революция в России, Гражданская война в Сибири сделали Харбин центром рус­ской эмиграции на Востоке. Тысячи беженцев устремились в Маньчжурию в надежде укрыться от войны, голода, болезней. Эта новая волна вынуж­денных переселенцев принесла в Харбин культуру европейской части Рос­сии, благодаря которой этот город переживал небывалый расцвет вплоть до середины 40-х годов. «Прибытие с массой беженцев значительного числа интеллигенции явилось стимулом к открытию в Харбине высших

Церковь Успения Пресвятой Богородицы, построенная в 1908. Новое кладбище, Харбин. Фото А. А. Васильева. 1993

Храм Покрова Пресвятой Богородицы, построенный в 193°. Старое кладбище, Харбин. Фото А. А. Васильева. 1993

и специальных школ. Зародились Харбинский политехнический институт, Юридический факультет, Педагогический институт и др.»1, — писал исто­рик города В. Г. Савчик.

Декрет президента Китайской Республики от 23 сентября 1920 года объявил Харбин международным портом, лишив русское население права экстерриториальности и административной власти, в результате чего была упразднена русская полиция. Положение изменилось, когда 31 мая 1924 го­да СССР подписал с Китаем соглашение в Пекине о переходе КВЖД в сов­местное управление на паритетных началах. В. Савчик вспоминает: «Рус­ским служащим и рабочим было предложено выбирать себе советское гражданство, переходить в китайское гражданство или оставить работу на дороге»2. Несмотря на обостренную ситуацию на железной дороге в связи с наплывом «новых советских» специалистов, жизнь в Харбине била ключом. В 1923 году население города составляло 127 тысяч человек, большая часть из них были русские, что выразилось в строительстве и ос­вящении 22 православных храмов, первый из которых, возведенный в честь Святителя Николая Мирликийского, был заложен еще в 1899 году. Затем был построен деревянный Кафедральный Свято-Николаевский со­бор в неорусском стиле с пристроенной к нему Иверской часовней, копией

Семья русских эмигрантов Михеевых. Харбин, 1922

той, что недавно восстановили в Москве, и другой, что стоит на русском кладбище в Белграде. Центральную часть Харбина некогда украшали пра­вославные соборы. В городе действовали три католических костела, люте­ранская кирха, старообрядческая и армяно-григорианская церкви, не­сколько мечетей и две синагоги.

Из других важных харбинских достопримечательностей следует отметить открытый в 1923 году Обществом изучения Маньчжурии музей, где прово­дились русские художественные выставки, в которых участвовали десятки художников и скульпторов. В городе издавалось множество русских газет и журналов, из которых упомянем «Молву», «Зарю», «Русское слово», «Но­вости жизни», «Рупор» и «Рубеж». Журнал «Рубеж», основанный в 1927 го­ду и выходивший еженедельно с 1929 года на протяжении 18 лет, был иллю­стрированным изданием с обязательной страничкой модных новостей, что способствовало популяризации европейской моды среди русского населения.

Стремление жить «как раньше в России» было характерно для харбин-цев. Поначалу эмигрантам помогали Беженский комитет, Общество помо­щи инвалидам и приют «Ясли». Русские наладили в Харбине транспорт: были проложены трамвайные линии и введено автобусное сообщение. О жизни эмигрантов писал журнал «Рубеж»: «В Маньчжурии среди русских

Л. Н. Васильева-Лебедева. Циндао, 20-е гг. Л. Н. Васильева-Лебедева с подругой. Циндао, 20-е гг.

0. П. Дрябина-Васильева, концертмейстер русской оперы при Железнодорожном собрании. Харбин, 1928

сохранились такие обычаи, о кото­рых даже в России уже успели за­быть: рождественские и пасхаль­ные визиты, святочные гадания, "Красная горка", свадебные поез­да — все это корнями уходит в глу­бинные пласты русской жизни. Многообразие и широта русского быта поражали всякого, кто побы­вал в Харбине впервые, и давали право считать его самым русским из всех городов за рубежом. Хар­бин напоминал этим людям преж­ний большой русский город. Все поражало еще не привыкшего к та­кой жизни — и повсюду звучавшая русская речь, и русские вывески на магазинах и учреждениях. До­вольно часто можно было встре­

тить на людных улицах настоящих русских мужиков в косоворотках, подпоясанных вязаными поясками с кисточками на концах, и баб, под­вязанных пестрыми платочками, в платьях с оборочками»3. Этот си­бирский колорит и тяга к сохранению традиций составляли уникальность Харбина. «Рубеж» опубликовал в но­ябре 1933 года статью А. Упшинско-го о долгожительнице Авдотье Аки­мовой, бывшей крепостной господ Головиных в Москве, родившейся в 1798 году и прожившей больше 135 лет! Она была крепостной до 63 лет, дожила до 1933 года и еще помнила бегство Наполеона из Москвы.

Реклама ателье мод и фабрикантов тканей в Харбине из журнала «Рубеж». 20-30-е гг. Справа вверху: реклама салона моды М. Я. Матузова из журнала «Рубеж». Харбин, 1927

Бал русской колонии. Шанхай, 1922

Колорит русской жизни чувствовался во всем: цены обозначали в руб­лях и копейках, материю мерили на аршины, а на вокзале стояли русские носильщики, одного из них описывает «Рубеж»: «Да, да, самый настоя­щий — в рубахе, картузе, сапогах, в фартуке, с овальной бляхой на груди "Носильщик № 26". Русское население своей одеждой представляло рази­тельный контраст с китайцами. Мужчины-китайцы ходили с косами и в по­добиях юбок, а женщины, загримированные и вычурно причесанные, по­качивались на малюсеньких туфельках-"копытцах" своих забинтованных ног. Один из переселенцев начала века, Н. А. Байков, красочно описывал ре­акцию на это своей русской няньки: "Коса, как у бабы, и ходят в юбках! Да и по роже ни за что не скажешь — мужик или баба! Бабы ихние совсем куклы, намазаны, размалеваны, а ноги — что твоя коза! И на что мужику такая баба? Ни тебе работы, ни красоты, ничего нет"»4.

Большинство же харбинцев старались одеваться по европейской моде, следуя указаниям модных парижских журналов, а не Шанхая, крупнейше­го международного центра в довоенном Китае. Одежду покупали в модных магазинах или заказывали у портных. Специфика харбинской моды состо­яла в «русской замкнутости» города, где все были «свои». Если в Констан­тинополе, Берлине и Париже русские составляли лишь часть иностранной

На с. 166-167 вверху: реклама ателье мод и фабрикантов тканей в Харбине из журнала «Рубеж». 20-30-е гг.

колонии, то Харбин был ими напол­нен. Удивлять русскими вышивками и мехами никого не приходилось.

Харбинская мода была для внут­реннего пользования. Следуя ей, эмигранты хотели быть хорошо и элегантно одетыми, не отставая от Шанхая и стараясь максимально приблизиться к Парижу. Современ­ник описывает: «Типичные руса­ки — грустный папаша в чесучовом пиджаке, мать в ситцевом "глаза­стом" платье с кружевным платком на голове и веснушчатая курносая дочка в берете блином на одном ухе,

шагнувшая из родной Кинешмы прямо в Париж...»5

Справочное издание «Весь Хар­бин», составленное С. Т. Тернав-ским в 1926 году, приводит пере­чень магазинов готового платья, где одевались харбинцы. Самым крупным магазином города был торговый дом И. Я. Чурина на углу Новоторговой и Большого проспе­кта. Этот сохранившийся и поныне универсальный магазин, назван­ный китайцами «Чу Лин», предста­влял собой эмигрантский вариант «Дамского счастья» и торговал всем, чем должно торговать боль­шому универсальному магазину. По воспоминаниям живущей в Гон­конге Мэри Гуревич, модели и их

Платье из бежевого шелка с кустарной вышивкой (из гардероба 0. П. Дрябиной-Ва-сильевой). Харбин, около 1927

выкройки Чурину привозили прямо из Парижа. Нина Афанасьевна Дави-денко, одна из трех русских, живущих в Харбине с довоенных времен до се­годняшнего дня, сообщает: «У Чурина существовала мастерская, где около 10 русских женщин шили европейские модели по выкройкам из "Вога". Там же были шляпная и обувная мастерские. Ткани были здешними, харбин­скими. Чурин раньше имел отделения в Благовещенске, Хабаровске и Вла­дивостоке, а также в Цзямусы. Все клиентки в магазине готового платья у Чурина были русскими»6. Хотя воспоминания Н. А. Давиденко относятся к более позднему времени, в их достоверности сомневаться не приходится. С 1939 по 1956 год она служила у Чурина главным бухгалтером. В издан­ных в США в 1987 году воспоминаниях «Пути изгнания» жившая долго в Харбине Зинаида Николаевна Жемчужная так описывает свой визит в этот торговый дом после своего прибытия из Москвы: «"Чурин" показал­ся мне таким роскошным, как и Гранд-отель. Я испытала давно забытое удовольствие покупать, выбирать материю, мерить платья, ботинки, шля­пы. Вскоре я оказалась обладательницей котикового манто, такого легкого и мягкого после моей нескладной шубы, новой шляпы, туфель, ботиков и нескольких пар шелковых чулок»7.

Витрина русского художественного магазина. Шанхай,2о-е гг.

В доме Чурина работали манекенщицы, русские девушки-эмигрантки, и показывали последние коллекции моделей. Об одной из них, Людмиле Николаевне Васильевой-Лебедевой, пишет из Австралии ее зять Николай Брянский: «Чтобы содержать семью, Людмила Николаевна поступила на КВЖД машинисткой, а по вечерам демонстрировала платья в универ­сальном магазине Чурина»8. Там она встретила Николая Николаевича Ва­сильева — вдовца с тремя детьми, бывшего морского офицера, и вскоре они поженились. Судьба ставшей впоследствии известной драматической актрисой Л. Н. Васильевой-Лебедевой была характерной для той эпохи. Она родилась в Москве в 1901 году в семье доктора родом из Вены Казими­ра Иосифовича Серафиновича и Татьяны Качагановой, происходившей из семьи итальянского скульптора Качагани, приехавшего при Екатерине Великой для украшения Санкт-Петербурга. Отец Людмилы скончался мо­лодым от туберкулеза, а мать уехала в 1908 году в Сибирь. Во время рево­люции юную Людмилу, только что закончившую в Томске семь классов Романовской гимназии, отправили в Омск подальше от голода и беспоряд­ков. Там она поступила машинисткой сперва в Артиллерийское управле­ние, а потом в канцелярию адмирала Колчака. Людмила Николаевна вспо­минала: «Его личные указы должны были печататься без единой ошибки и помарки. Я оставалась у Верховного правителя адмирала Александра

Васильевича Колчака до самой эвакуации, 14 ноября 1919 года мы эвакуи­ровались, и я должна была ехать в поезде адмирала, продолжая в дороге свою работу. На станции Енисей около Красноярска нас отделили чехи, за­брав адмирала Колчака с женой Анной Васильевной и свитой в один вагон под свою охрану. Я осталась на произвол судьбы»9. Людмила Николаевна встретила в это лихолетье своего будущего мужа Иннокентия Ивановича Лебедева. Через Верхнеудинск и Читу с большими трудностями ей удалось бежать в Маньчжурию, взяв с собой маму и грудную дочь Наталью. После работы манекенщицей у Чурина Людмила Николаевна принимала участие

в любительских спектаклях («Стакан воды» и пьесы Островского), а затем к концу 30-х годов стала любимицей публики, исполняя главные роли в труппах В. Томского и В. Пановой. В 1956 году вместе с третьим мужем А. А. Певзнером она эмигрировала в Австралию, где продолжала теат­

ральную деятельность до конца жизни.

Кроме торгового дома Чурина в Харбине было еще несколько домов готового модного платья. Среди них известным было дело «Волга-Байкал», принадлежавшее братьям А. Л. и С. Л. Кринкеви-чам, А. Д. Кириллову и И. Д. Камо-ву, которое специализировалось на «дамских нарядах», готовом платье и белье. Оно располага­лось на Китайской улице в доме 61.

Сергей Лемешев. Харбин, конец 20-х гг. Знаменитый тенор Большого театра начинал свою карьеру в Харбине под руководством И. П. Варфоломеева

Реклама ателье мод и парикмахерских в Харбине из журнала «Рубеж», зо-е гг.

Специальный магазин готового платья держал И. Консовский также на Ки­тайской улице в доме 168. На той же улице в доме 152 располагалось «Вен­ское товарищество», которым управляли И. Г. Каршей, Л. А. Хуторянский и А. Л. Бляхман. Неподалеку находились магазин Н. С. Петрова, торговав­ший «пальто, манто и костюмами», магазин «Оборот», принадлежавший 3. А. Мазурскому и И. М. Янкилович, ателье «Лувр», которым заправляли Е. Т. Казачков и Н. А. Бергольсон. Живущий теперь в Гонконге харбинец Феликс Писарский вспоминает: «Большинство магазинов, связанных

Игорь Швецов, русский танцовщик. Харбин, 1930

с модами и пошивочными ате­лье, располагалось в Харбине на Китайской улице. Дамы тог­да одевались первоклассно. Ко­гда подходила зима, на Китай­ской улице начиналось сорев­нование мехов, платьев и всего нарядного»10.

Много магазинов концент­рировалось на Мостовой улице, среди них «Люкс», «Маньчжур­ское товарищество», «Одежда», «Дешевый базар», «Депо го­тового платья». Хозяйка салона готового платья «Люкс» Га­лина Андреевна Виноградова (1902-1996) жила в Китае до переезда в Австралию в 1956 го­ду. Издательница журнала «По­литехник» Ольга Стефановна

Участницы балета «Коппелия» на сцене Железнодорожного собрания. Харбин, зо-е гг. Вера Кондратович, поэтесса и балерина. Харбин, 40-е гг.

Коренева сообщает подробности о работе этого заведения: «При салоне "Люкс" была мастерская и шили мастерицы, некоторые из них брали ши­тье на дом. При салоне была шляпная мастерская, где продавали дамские шляпы. Салон помимо платьев шил блузки, вышитые крестом, которые имели успех. Я покупала платья для себя в салоне "Люкс", а также в мага­зинах "Чурин" на Пристани, а в Новом городе и покупала, и шила на за­каз»11. Дочь Виноградовой Калерия Михайловна Авраменко вспоминает, что харбинки были модницы, но Шанхаю не подражали. Они выписывали французские и американские журналы, такие как «Вог» и «Харперз База-ар». Модные журналы лежали на столах в магазине «Чурин» и в «Люксе». О. С. Коренева рассказала о голубом с серебряной вышивкой платье, зака­занном у «Чурина» по журналу «Вог», который до сих пор хранится у нее дома в Австралии. Г. А. Виноградова вместе с дочерью после переезда в Ав­стралию наладила там швейное дело.

Два других известных модных салона — «Варшавский» и «Антуа­нетт» — держали русские еврейки. Последний пользовался завидной репу­тацией в 1920-1950 годах. Он располагался на Рыночной улице, недалеко от Китайской, в доме 69 при магазине «Лувр» и рекламировал себя как «Салон дамских нарядов», в котором «всегда большой выбор пальто

На с. 174= Елена Павлова, русская балерина. Харбин, 1922 Александр Шеманский, драматический тенор Харбинской оперы, в роли Канио из оперы «Паяцы», зо-е гг.

дамских, платьев, шляп и всевозможных отде-гок. Цены всем доступные». О репутации са­тана «Антуанетт» хорошо отзывается жи­

вшая в Японии Ольга Сергеевна Морозо­ва, жена владельца известной фабрики великолепного шоколада «Космополи-тен». Нам также удалось разыскать еще одну клиентку этого салона — жившую в Австралии известную харбинскую оперную певицу лирико-колоратурное сопрано Галину Ачаир-Добротворскую. Она сообщила: «Я заказывала платья

в салоне "Антуанетт", стоили они доста-'очно дорого, но в 40-е годы я зарабаты-ша хорошо и мне это было доступно»12. В Харбине процветали дома дамского

и мужского белья. Вышеупомянутый мага­зин «Волга-Байкал», находившийся на углу

Китайской и Конной улиц, предлагал покупате-

Участники балета «Лебединое озеро» в Железнодорожном собрании. В центре в костю­ме Одиллии — балерина Нина Недзвецкая. Харбин, 40-е гг. Мария Батурина, сопрано Харбинской оперы. 20-е гг.

лям: «Сорочки фрачные, зефирные, шелковые, поплиновые и др. Воротни­ки всех фасонов, галстуки, подтяжки, запонки. Дамское белье — готовое и по заказам. Пижамы. Трикотажное белье — шерстяное, шелковое и филь­декосовое». Другим процветавшим в 20-е годы был салон белья «Белосол», которым руководил Иосиф Иудович Белокамень. Ателье располагалось на Корейской улице в доме 17, а магазин — на Китайской улице в доме 169. Другими бельевыми мастерскими были ателье Г. А. Рыбаченко на Новотор­говой улице, дом 65, салон братьев Г. и М. Эскиных и салон «Конрос», кото­рый держали братья Л. и Б. Тысменицкие. Из корсетных мастерских в Хар­бине следует выделить салон «Элегант» Анны Алексеевны Тостогановой на Новоторговой улице, дом 76 и салон Софьи Михайловны Браун во дво­ре дома 59 на Китайской улице. Мелкие заказы на белье брали мастерские Екатерины Петровны Евстигнеевой, Эмилии Казимировны Павловской, Александры Арсеньевны Червинской, а также швейное дело «Обь-Ени­сей», располагавшееся на Мостовой улице в доме 23.

В начале 20-х годов в Харбине были открыты курсы кройки и шитья, среди которых наиболее известными были «Женское дело» Крашенин-никовой, Кошелевой, Жербениной, Курдюмовой, Роткегель и Миллер, «Ворт» Евгении Ивановны Емельяновой на Новоторговой улице в доме 61,

Балетная труппа в Железнодорожном собрании после исполнения оперетты «Марица». Харбин, 40-е гг.

«Теодор» Елизаветы Андреевны Жилиной и «Уроки Владимира Иванови­ча Южанова». Спрос на одежду был велик. Население города разрасталось за счет притока эмигрантов, а также приезда на КВЖД советских работни­ков. Поэтому многие дипломантки курсов кройки и шитья, а не только бо­лее опытные портнихи, открывали домашние ателье. Наталья Тимофеевна Ватутина шила на заказ шляпы и платья, маленькое дело «Венский шик» открыла Прасковья Васильевна Зозулинская, дело «Мадам Софи» — Со­фья Ильинична Орлова, дело «Рекорд» имела Мила Григорьевна Варакси-на, ателье на Ямской улице в доме 28 держала Елизавета Ивановна Маляви­на. Среди дамских мастерских следует отметить «Московскую портниху Авдохину», принимавшую заказы на Бородинской улице в доме 59/5, и «Артель дамских портних» на Ямской в доме 25. Существовали также и смешанные мужские и дамские мастерские, среди которых были замет­ными «Рижская портняжная мастерская» В. Петровского на Бельгийской улице в доме 54, «Товарищество портных» Рувина Аароновича Цивьяна на Биржевой улице в доме 1, дело «Б. М. Гриншпунт» Рудольфа Ионовича Обертика на Псковской улице в доме 18 и ателье Андрея Ивановича Алек­сеева на Школьной улице в доме 8.

В Харбине работало больше 70 дамских портных, шивших «платья на все случаи жизни». Вошедшая в европейскую моду в бурные 20-е годы вышив­ка побудила некоторых эмигранток заняться этим ремеслом. Вышиваль­ные мастерские держали Надежда Григорьевна Захарова, Зоя Васильевна

Русский джаз. Шанхай, конец 20-х гг.

Евдокимова, Юлия Ивановна Симоченко и художница Нина Алексеевна Стржешевская.

Некоторые портные-мужчины стали в Харбине специализироваться на верхнем женском платье, манто и пальто. На Пекарной улице в доме 47 швейное дело открыл Николай Модестович Аверкиев, а «Салон дамских платьев» — Михаил Филиппович Полежак. Спрос на вязаные вещи, осо­бенно нужные в суровые маньчжурские зимы, когда температура снижа­ется до 40 градусов, побудил Владимира Гавриловича Билана открыть «Са­лон вязаных вещей» на Артиллерийской улице в доме 23.

Хорошо было поставлено в Харбине и обувное производство. Большие магазины, такие как «Чурин», торговали модной и теплой обувью, всевоз­можными «высокими ботами», по выражению 3. Н. Жемчужной. Специ­альный обувной магазин «Нижегородские товары» держал Матвей Степа­нович Борисов на Новотоварной улице в доме 109. Армянин Вичат Степано­вич Атоян открыл обувной магазин «Братья Атоян» на Китайской улице в доме 111, Павел Власович Шемякин имел лавку в каменных торговых ря­дах, существовали также обувные магазины «Вера» и «Дон».

В Харбине было множество мужских портных. Перечислим лишь неко­торых из них: Рахмиэль Хаймович Сандлер, Иван Матвеевич Дрязгов, Ян Фрицевич Гольдман, Павел Андреевич Воронин, Берк Айзикович Альтер,

Русские девушки в эстрадном ревю. Шанхай, конец 20-х гг.

Сруль Генухович Быковицкий, Ян Оттович Гравис, Константин Пи­менович Климчук, Шлема Морду-хаевич Турчин, Меер Иудович Жислин, Антон Игнатович Гру-бин, Ицек Соломонович Элин, Ан­дрей Дмитриевич Поздняков, Гри­горий Львович Абрамович, Ицко Меерович Строкер, Михаил Сер­геевич Севрюков, Мойша Абра­мович Озер, Лев Товиеевич Пи-хотник, Михаил Филиппович По­лежаев, Георгий Петрович Петров, Шейлок Хаймович Альтер и Ни­колай Васильевич Фурашев.

Суровый климат, морозные и снежные зимы, а также относи­тельная дешевизна мехов делали их популярными. Харбинец С. Зу­

ев, описывая харбинскую барахолку, вспоминал: «"Шинель! Шинель! — на чисто русском языке выкрикивает татарин. — За семь целковых отдам. Шинель не солдатская, генеральская, на кумачовой подкладке. Семь цел­ковых".

"Пальто как шуба, с меховым воротником! — кричал небритый дядя с красными глазами. — Шуба, как есть, шуба, совсем даром отдаю".

"Да! Шуба, — поддакнул какой-то зубоскал и тут же добавил: — Дешево продается, чуть не даром отдается. Шуба без рукавов, без спинки, на сто рублей починки!"»13.

Магазины мехов в основном также располагались на Китайской улице, среди них заметным был магазин «Балыков и Григорьев» в доме 174. Здесь же работали меховщики Иосиф Лазаревич Глоуберман, Розалия Менделев-на Гуревич, Ефим Трифонович Казачкин, Наум Янкелевич Столяр и Гирши Аронович Эскин. Самыми известными меховщиками на Китайской улице были оптовики братья Я. и А. Бент, а также Борис Исаакович Палей. О них вспоминает Феликс Писарский: «Модными меховыми ателье были "Па­лей" и "Бент", которые устраивали зимой выставки своих изделий».

На Мостовой улице также было два крупных магазина мехов: «Барна­ульское товарищество», располагавшееся в доме 5, и торговый дом «А. К. Ви­нокуров и сыновья» в доме 25. Хорошей репутацией пользовался магазин

Ольга Манжелей, эстрадная танцовщица. Харбин, 1927

Семена Гуревича, находив­шийся на Мостовой улице, недалеко от Китайской. Там продавались меховые пальто, куртки, шапки, воротники, пла­стины меха. При магазине была мастерская по переделке мехо­вых изделий. Особенно слави­лись каракулевые шапки и во­

ротники. Магазин имел много постоян­ных клиентов. Недалеко от магазина «Чурин» на Большом проспекте был ме­ховой магазин Харитона Максимовича Великанова, на Ямской улице в доме 4 меховое ателье держал Соломон Моисе­евич Цынгауз, на Мостовой в доме 1 — Хаим Исаевич Троцкий. В конце 20-х го­дов в моду вошли крашеные меха, и Иван Ефимович Терехов открыл на Вто­рой Короткой улице в доме 2 известное ателье «Кондор» по окраске мехов.

Прачечными в Харбине владели японцы, и лишь одна принадлежала рус­ской семье Дубровских (Пекарная улица, дом 37).

В вопросах женской красоты Харбин тоже знал толк. Близость к Шанхаю, по-

Реклама шанхайского ночного клуба, где выступал А. Вертинский, из журнала «Совре­

менная женщина». 1937

стоянный импорт духов, пудры, по­мады заставляли любящих мужей не жалеть денег на покупку женских ме­лочей. Тут не обходилось без курье­зов. Большой спрос и мода на при­возные товары заставили китайцев заняться подделкой... пудры «Коти», на что указывает очевидец С. Зуев. Несколько русских женщин открыли маникюрные салоны — из них упо­мянем Любовь Николаевну Брянце-ву, работавшую на Короткой улице в доме 12, а также салоны «Павла Григорьевна» на Пекарной в доме 39 и «Педикюр мадам Визуль на Китай­ской улице, дом 59, в квартире 6».

Впечатляет и количество харбин­ских парикмахерских. Очевидно, са­мым известным был парикмахер­ский салон «Прима» на Большом проспекте в доме 20/36, напротив «Чурина». «Прима», именовавшая се­бя «Театральной парикмахерской», имела много клиентов из артистиче­ской среды Харбина, славившегося своими театрами, балетом, оперет­той и оперой. Другими известными парикмахерскими были «Универ-саль» Я. В. Малышевского на Китай­ской улице в доме 19, «Модерн», «Ев­ропеец», «Теодор». Были там и более мелкие заведения — «Рижская парик­махерская», «Кавказская парикмахер­ская», «Московская парикмахерская», «Одесская парикмахерская», а также отдельные мастера этого дела: Ф. Д. Морозов, Александр Митро-фанович Рябоконенко, Петр Минае-вич Романов, Артемий Нифонтович

Статья о выборах русской «Мисс Шанхай» из журнала «Современная женщина».

Шанхай, июнь 1937

Кульменко, Алексей Михайлович Маркизов, Федор Савельевич Миронов, Андрей Андреевич Скурихин, Иван Иванович Соболев и Федор Федоро­вич Варшавский.

Элегантные харбинки славились своей красотой. Особенно блистали звезды сцены, которых боготворила местная публика. Среди красавиц 20-х годов выделялась прима-балерина Ольга Павловна Манжелей, приехавшая в 1927 году в Харбин для выступлений в театре «Аполло». Ученица Бориса Романова и Лаврентия Новикова, она была солисткой в Одесском театре оперы и балета, а затем гастролировала вместе со своим партнером Борисом

Выборы королевы красоты на балу русской молодежи. Тяньцзин, декабрь 1940

Серовым по Китаю, Японии и Филиппинам. Они были популярны в Хар­бине до конца 30-х годов.

Харбинцам нравились также балетные дуэты Горская — Казанджи, Ро-говская — Шевлюгин, Огнева — Давыдов и многие другие. Слава харбин­ского балета, созданного балетмейстером из Москвы Елизаветой Василь­евной Квятковской и артистом Большого театра Никифором Ивановичем Феоктистовым, была заслуженной, он дал Харбину несколько молодых и талантливых балерин, известных своей красотой, среди которых отме­тим Серафиму Чистохину, Нину Кожевникову, Веру Кондратович, Нину Недзвецкую и Елену Трутовскую, уехавшую впоследствии в Париж для вы­ступлений в «Фоли-Бержер».

Группа хорошеньких танцовщиц — А. Башурова, Н. Алтаева, Т. Розетти, А. Квасницкая — украшала сцены ревю и кабаре, которых было немало в Харбине. О ночной жизни пишет харбинец Б. Козловский: «Одним из ста­рейших можно назвать кабаре "Помпея", которое отличалось своим зер­кальным залом и "живыми статуями". Находилось оно в Новом городе, а на Пристани славилось кабаре "Фантазия" в конце Офицерской улицы рядом с пожарной командой. Эти два кабаре считались самыми популяр­ными, отличались богатой программой при участии лучших балетных и кабаретных сил города, изысканной кухней и разнообразием лучших ме­стных и импортных напитков. Существовало еще одно кабаре — "Этна", которое помещалось в доме Джибелло-Сокко в Новом городе. Помимо пе­речисленных фешенебельных кабаре в Харбине была масса третьеразряд­ных, как, например, "Палермо", "Сорренто", "Таверна"»14.

Любители прекрасного проводили вечера на концертах и спектаклях. Среди концертных исполнительниц славились певицы София Реджи, Ма­рия Садовская и Елена Новицкая. Особенно любили в Харбине оперетту. Любимыми примадоннами были красавицы А. И. Лысцова и Н. Гайдарова. Спектакли с их участием давались в театре «Весь мир», а затем были пере­ведены в театр «Гигант», впоследствии переименованный в «Азию».

Сильной была и харбинская опера. На гастролях там побывал в конце карьеры Федор Иванович Шаляпин, выступали знаменитое сопрано Мари-инского театра Лидия Липковская и бас Александр Мозжухин, брат знаме­нитого киноактера. При КВЖД благодаря щедрой субсидии Ивана Мозжу­хина была организована в 1926-1929 годах оперная труппа, которой руко­водил тенор дягилевской антрепризы Иван Поликарпович Варфоломеев и где блистали молодой Сергей Лемешев, сопрано Спришевская и Батурина, меццо-сопрано Зелинская. Добротные постановки, декорации и костюмы работы Засыпкина, Домрачева и Смирнова гарантировали большой успех

оперным спектаклям. Для про­изводства театральных костю­мов эмигранты организовали да­же собственные костюмерные, одна из которых принадлежала Евгению Андреевичу Чаповецко-му и находилась на Коммерче­ской улице в доме 3, а другая, занимавшаяся и прокатом теат­ральных костюмов, принадлежа­ла Зиновию Михайловичу Когану и находилась на Тюремной улице в доме 13.

Почти все оперные постанов­ки шли на сцене Железнодорож­ного собрания, зрительный зал которого, вмещая 1200 человек, имел прекрасную акустику. Исто­рик Харбина Ольга Стефановна Коренева, живущая в Австралии, пишет об этом театре: «Все поме­щение было роскошно отделано: лепные потолки, красивые бра на стенах, хрустальные люстры, панели из красного дерева, бар­хатный бордовый с золотом зана­вес; в фойе на стенах висели кар­тины знаменитых художников. Публика приходила всегда хоро­шо, изысканно одетая»15.

В последующий период в опе­ре блистали лирико-колоратурное сопрано Г. А. Ачаир-Добротворская, драматическое сопрано О. Г. Ердякова, лирическое сопрано М. А. Хохря­кова и меццо-сопрано Н. Н. Энгельгардт, а среди певцов выделялись бас Г. С. Саяпин, баритон Н. Борисевич и драматический тенор А. Л. Шеманский.

Харбинская русская драма обосновалась в театре «Буфф», где в 1909 го­ду выступала Вера Федоровна Комиссаржевская. В дореволюционное вре­мя на гастроли в Харбин приезжали такие звезды, как П. Н. Орленев, Е. Н. Рощина-Инсарова, Г. Г. Ге и В. Н. Давыдов.

На с. 186-187: реклама парикмахерских и косметики из телефонного справочника «Весь Харбин». 1927. Харбинские и шанхайские журналы часто публиковали советы по уходу за кожей и волосами. В эмиграции царил культ женской красоты

С началом эмиграции в Харбине очутилось много столичных и провин­циальных русских артистов, а также гастролеров. В 1923 году в «Даме с ка­мелиями» блистала красавица Александрийского театра М. А. Ведринская, в 1925 году с гастролями приезжала известная актриса Малого театра В. Н. Пашенная, родная сестра Рощиной-Инсаровой. Выпускник студии Московского Художественного театра А. С. Орлов на протяжении девяти сезонов ставил высокохудожественные спектакли с харбинскими молоды­ми артистами С. М. Верлен, Л. Н. Васильевой-Лебедевой, Е. Марулиной, А. Светлановой-Дворжецкой и др., повторяя классический репертуар МХТ.

Самой продуктивной была драматическая труппа Василия Ивановича Томского, поставившая в сезоны 1938-1942 годов 650 спектаклей! Кроме русской драмы в Харбине существовали украинская драма и оперетта, польское артистическое общество «Господа Польска», татарский люби­тельский театр и еврейские театральные общества «Имальдаг» и «Кунст».

Кроме звезд оперы, оперетты, драмы и балета в число признанных красавиц города входили светские дамы. В Харбине часто давались благо­творительные балы — «Политехнический бал», «Розовый бал» и др., где

красавицы блистали своими нарядами. Время от времени проходили выбо­ры первых красавиц «Мисс Харбин». Подобные выборы, добрая традиция русской эмиграции, проводились и в Шанхае, и в Циндао, и в Тяньцзине, где колонии русских были очень значительными. Феликс Писарский вспо­минает: «Наши девушки считались со своей репутацией и в "манекены", ес­ли возможно, не шли. Считалось даже нехорошо быть продавщицей или подавальщицей в кафе. В Харбине проходило избрание красавиц на звание "Боярыня". Известными харбинскими красавицами считались княжна Татьяна Успенская, уехавшая затем в Шанхай, приехавшая из СССР дочь пекаря Вера Ражева, студентка Лидия Шишканова. Многие девушки в по­исках счастья уезжали в Шанхай, где возможности были больше».

Вопросы красоты особенно часто обсуждались в 30-е годы на «Стра­ничке женщины» в журнале «Рубеж». Для наглядности приведем несколько тем этой страницы: «Дыхание и красота», «Уход за кожей», «Ночной туа­лет», «Молоко красоты», «Модная линия», «Польза ванны», «Учитесь зави­ваться» и «Спасайтесь от веснушек и морщин».

Вот что рекомендовал харбинкам «Рубеж» в 1930 году: «Очень худые женщины нынче не в моде. Мода требует округлости форм и женственно­сти линий. Поэтому, если вы очень костлявы, старайтесь пополнеть. Это так же нелегко, как полным похудеть, так как часто худоба имеет глубокие внутренние причины и является следствием малокровия или недостаточ­ной интенсивности работы желез. Чтобы пополнеть, надо хорошо питать­ся. Бутылка сливок, выпитая между завтраком и обедом и обедом и ужи­ном, приносит большую пользу для приобретения нужного веса. Помога­ют также молочная каша и поридж (геркулес), который едят натощак с фруктами»16.

Другим источником информации о моде и красоте для эмигранток был издававшийся в Шанхае на русском языке журнал «Современная женщи­на». Его первый номер вышел в феврале 1937 года. Он состоял из полезных советов женщинам, обозрений тенденций моды, юмористических расска­зов, ответов на письма читательниц, крестословиц. Вот выдержка из разде­ла «Почтовый ящик» в мартовском номере «Современной женщины» за 1937 год: «Ольге Полюбановой. Вопрос: 1) Модны ли русские вышивки? 2) Где их можно приобрести? 3) Какие платья можно вышивать русской вышивкой? Ответ: 1) Русские вышивки сейчас очень в моде, один мотив, правда нерусский, идет в этом номере. 2) Салон Е. Дворжец 77 Gascoqne Apartement, 1202 Avenue Joffre делают эти работы для экспорта. Если Вы сошлетесь на наш журнал, Вам сделают вышивку по недорогой цене. 3) Вы­шивки делают на холсте или на полотне для летних и домашних платьев»17.

В Шанхае жизнь русских, селившихся в основном на территории фран­цузской концессии, была гораздо больше подвержена интернационально­му влиянию, чем в Харбине. Признанной красавицей русской колонии в Шанхае была Вера Сенникова, затем уехавшая в Тяньцзин; регулярно проводились выборы «Мисс Шанхай», поставленные на более европей­ский лад. В Харбине также проводился конкурс красоты. Победительница­ми конкурса «Мисс Харбин» в 30-х годах были Ксения Гаретта-Ермолаева, баронесса фон Зиберг и Ольга Пушкарева.

С начала 30-х годов жизнь русских эмигрантов в Харбине изменилась. 1 марта 1932 года было образовано государство Маньчжоу-го, подчинен­ное японской администрации. Русская эмиграция, страдавшая от безрабо­тицы, устраивалась на работу в японские учреждения. В марте 1935 года СССР уступил Японии свои права на эксплуатацию КВЖД, и множество со­ветских железнодорожников и их семей отбыло в СССР, а часть русских из Харбина переехала в это время в Шанхай и Тяньцзин. По распоряжению японской администрации проблемами русского населения стало зани­маться Бюро по делам российских эмигрантов, помогая им материально и в трудоустройстве.

Однако впереди харбинцев ожидали нелегкие времена. В августе 1945 го­да после поражения Японии во Второй мировой войне Харбин был окку­пирован советскими войсками. Множество эмигрантов в это время было арестовано и вывезено в северные районы Сибири. Последовавшая за тем Гражданская война в Китае ухудшила положение оставшихся эмигрантов. В 1954 году в СССР для работы на целинных землях насильно было увезе­но много русских харбинцев. Остальные же, предвидевшие, что ждало их на Севере, потянулись за границу и постепенно уехали через Гонконг в Ав­стралию, Канаду, Бразилию, Чили или Европу. К середине 60-х годов рус­ский Харбин опустел.

ГЛАВА б

РУССКИЕ ЭМИГРАНТЫ-

ИЛЛЮСТРАТОРЫ МОДЫ

И СОЗДАТЕЛИ ТКАНЕЙ

Вернемся мысленно в начало XX века. Даже в такой узкой специально­сти, как иллюстрации к журналам мод, русская эмиграция дала миру несколько знаменитых художников. Среди приехавших из России

в предреволюционный период, еще в 10-е годы, особенно ярко проявился талант Эрте, начавшего свою работу в моде во времена Русских сезонов у Поля Пуаре. В эпоху ар деко Эрте стал знаменит как журнальный иллю­стратор.

Во время Первой мировой войны Эрте жил на вилле в Монте-Карло, но его слава достигла и Америки. В январе 1915 года журнал «Харперз Ба-заар» первый раз опубликовал обложку по эскизу Эрте, и с той поры до 1936 года художник постоянно выполнял для него рисунки моделей одеж­ды и цветные обложки. Директор журнала отдавал должное таланту Эрте: «Чем был бы журнал без обложек Эрте?» Совместно с другими талантли­выми французскими иллюстраторами, такими как Поль Ириб и Жорж Ле-пап, наш соотечественник Эрте своей журнальной графикой заложил осно­вы эстетики ар деко. Модели его оригинальны, и сегодня, рассматривая его

Кадр из фильма. Актер в халате, выполненном по эскизу Сони Делоне. 1926 ]

модные иллюстрации, мы не перестаем поражаться его изобретательности, пониманию характера тканей и отделок, пропорциям его моделей. С легко­стью Эрте создавал дневные и вечерние женские туалеты, шляпы и аксессу­ары, всевозможные отделки и украшения. Стиль жизни Эрте был так же неповторим, как и его творчество. Это легко ощутить в ярком описании встречи с Эрте в 1918 году Говарда Грира, создателя костюмов в Голливуде: «Вилла Эрте находилась на вершине холма, над казино "Монте-Карло" и прилегающими садами. На вокзале меня ждал фиакр. Лакей, одетый в сюртук в зеленую и белую полоску, с черными атласными рукавами, открыл мне двери виллы. Меня провели в огромную светлую комнату, где единственной мебелью были большое бюро и стул, поставленный в са­мом центре на черно-белом шахматном мраморном полу. Стены были за-

Эрте в салоне своей виллы в Монте-Карло. На стенах его графические работы, в том числе эскизы обложек журнала «Харперз Базаар». 1923

вешены серо-белыми полосатыме занавесями, висевшими очень вы­соко. Вошел Эрте. Он был одет в широкую пижаму, отделаннук горностаем. Огромный персидские кот, выгибая спину, скользил межд) ног вошедшего. Друг Эрте, величе­ственный князь Урусов, одетые в халат из китайской парчи с тре­ном, следовал за ним.

"Хотите видеть мои эскизы?" -спросил Эрте и, подойдя к стене потянул шнур, раздвинув длинные серо-белые шторы: открылись сот­ни рисунков в рамках, развешенные строгими рядами.

Мне показалось, что никогда не существовало более плодовитогс и более утонченного художника, чем этот маленький русский, рисовавший дни и ночи экзотических жен­щин с удлиненными глазами, извивающихся под тяжестью меха, перьев райских птиц и жемчуга»1.

В начале своей карьеры во Франции Эрте обращается к сценографии. Свои первые театральные костюмы он создал в 1914 году для «Ревю де Сен-Сир». В гостях у княгини Тенишевой в Монте-Карло Эрте познакомился с Сергеем Дягилевым, который тотчас же предложил ему создать костюмы для балета «Спящая красавица», так как оригинальные костюмы Бакста к нему были конфискованы в Лондоне и проданы за долги. Вот что говорил об этом сам Эрте: «В 1922 году я с удовольствием принял от Дягилева пред­ложение сотрудничать. Я тут же нарисовал два эскиза, но на следующий день получил телеграмму от импресарио, братьев Шубертов, с предложени­ем выгодного контракта. Не зная, как поступить в подобной ситуации, я тут же отправился к Дягилеву, и он мне ответил: "Никогда от денег не отказы­вайтесь. Я сам-то никогда не отказываюсь"»2.

Эрте создал по заказу Анны Павловой костюмы для ее балетных номе­ров «Гавот», «Дивертисмент», «Времена года». Иными словами, путь к славе был открыт. Когда в 1923 году он выписал своих родителей во Фран­цию из Советской России, его отец адмирал Тыртов признался: «Ты был прав, уехав в Париж».

Эрте среди голливудских звезд немого кино, для которых он создавал костюмы. 1925

В 20-30-е годы Эрте работал в Америке. Он сотрудничал с из­вестным нью-йоркским ревю Джорджа Уайта «Скандалы», ра­ботал в опере Чикаго и получил приглашение в Голливуд. Влияние Эрте на кино было очень силь­ным. Он привнес в голливудские костюмерные дух парижских ате­лье мод, фантазию русских бале­тов и театральность эстрадных ревю. Эрте рисовал эскизы костю­мов для звезд немого кино Мэй Мюррей, Эйлин Прингл, Лилиан Гиш, Марион Дэвис, Паулин Старк и многих других.

Вернувшись в Париж, в 30-е го­ды Эрте работал для варьете. Его заказчиками стали «шоколадная» певица, танцовщица и актриса Жо­зефина Бейкер, популярные па-

Звезды Голливуда в костюмах, выполненных по эскизам Эрте. 1925

рижские кабаре «Фоли-Бержер», «Ба-Та-Клан» и др. С того времени до последних дней Эрте жил в одной и той же просторной квартире в ши­карном парижском пригороде Бу­лонь, на рю Гутенберг. Он создал интерьер в уникальном стиле, в кото­ром сочетались русская усадебная мебель и экзотические сувениры — шкуры зебр и леопардов. Большой аквариум отделял полупрозрачной стеной холл от кабинета с удобным большим столом, где Эрте работал в окружении своих многочисленных кошек, чаще всего ночью. Его талант­ливым изобретением был вмести­тельный бар в форме рюмки, испещ­ренной автографами почитателей его таланта, посещавших его. Для хране­ния и показа своих рисунков Эрте придумал раскладной шкаф-экспози­цию, освещавшийся светильниками из крокодиловой кожи. По соседству с ним в Булони жили князь и княги­ня Юсуповы. Эрте часто навещал их.

В 1932 году Эрте был приглашен в Латвийскую национальную оперу в Риге, где создал эскизы декораций и костюмов к постановкам «Фауста» и «Дона Паскуале». Возможно, они хранятся там в запасниках и до сих пор. После Второй мировой войны Эрте продолжал работать для кабаре, но создавал и костюмы, и декорации к операм в Париже. В разговоре с автором Эрте как-то сказал: «Я больше люблю делать костюмы для оперы, балет меня сковывает».

Маленького роста, моложавый, подтянутый, Эрте всегда был элегантен, а элегантность не знает возраста. Когда Эрте было уже под 70, ему довелось испытать новый взлет славы. В конце 60-х годов в Европе и Америке вновь вспыхнул интерес к искусству ар деко. В те годы из забытья вышли герои прошлого и полузабытые художники: украинка Соня Терк-Делоне, полька

Алла Назимова, русская звезда немого кино Голливуда и известная драматическая актриса, в костюме из фильма «Саломея», созданном под влиянием Эрте. 1926

Тамара Лемпицкая и русский Эр-те. С того момента и начался вто­рой звездный час Эрте. Триумф стиля 20-30-х годов был связан с кино. Такие фильмы, как «Каба­ре», «Смерть на Ниле», «Великий Гетсби», лишь подогревали инте­рес к прошлому тридцатилетней давности. Рисунки Эрте тиражи­ровали, его «Алфавит» и «Цифры» издали в виде открыток и с его работ сделали множество лито-графий, пользовавшихся особой популярностью в США.

Одной из первых покровитель-ниц Эрте в те годы стала миллио-нерша Изабель Эсторич, имевшая виллу на Барбадосе, отделанную по эскизам Эрте. В Париже его поддерживала русская хозяйка

ночных кабаре Елена Мартини. Она вновь пригласила Эрте рисовать афи­ши для своего знаменитого «Фоли-Бержер». В замке Елены Мартини, на севере Франции, Эрте создал волшебные интерьеры, которые и по сей день являются музеем искусства Эрте. Нью-йоркский музей Метрополитен организовал в 1967 году ретроспективную выставку Эрте, книги о его твор­честве вышли в Европе, Америке и Японии. Его рисунки воспроизводились на японских полотенцах, немецких майках и итальянских тарелках. Эрте, возможно, единственный из петербургских художников, доживший до ми­ровой славы и почивший на лаврах.

В конце жизни Эрте обратился к скульптуре. Последний спектакль, бродвейский мюзикл «Звездная пыль», Эрте оформил в возрасте 97 лет! Его работы высоко котируются на мировом художественном рынке: стои­мость одного эскиза колеблется от 10 до 20 тысяч долларов.

До последних дней Эрте любил путешествовать. Он постоянно находил­ся в пути между Майоркой, где строил свою летнюю резиденцию, Лондо­ном, Нью-Йорком, Барбадосом и Парижем. Во время поездки на остров Маврикий Эрте внезапно заболел и был переправлен на частном самолете американских друзей в Париж, где и скончался в госпитале «Кошен» в пасхальную субботу, 21 апреля 1990 года. В больнице Эрте составил спи-

Эрте. Обложка журнала «Харперз Базаар», 1920, № г

сок приглашенных на траурную церемонию (среди них был и автор этих строк). Отпевание знаменитого петербургского художника состоялось в па­рижском кафедральном соборе Александра Невского. Гроб красного дере­ва, выполненный по его эскизу, был весь усыпан цветами, присланными верной почитательницей Еленой Мартини. Эрте похоронен на Булонском кладбище в семейной могиле, где покоятся его родители3.

Другой знаменитой создательницей тканей, моделей одежды и модных аксессуаров была Соня Делоне. Влияние ее стиля и ее колористической гам­мы на развитие моды в эпоху ар деко неоспоримо. Как и в случае с Эрте, ее творчество широко известно и почитаемо во всем мире, кроме России.

Соня Елиевна родилась 14 ноября 1885 года в местечке Градижске Пол­тавской губернии в большой еврейской семье Стернов. В пятилетнем воз­расте ее отправили на воспитание к дяде с материнской стороны Генриху Терку, богатому петербургскому адвокату. С той поры Соня поменяла свою фамилию Стерн на Терк. Детство в Петербурге проходило безбедно — она ездила на дачу в Финляндию, проводила каникулы в Италии или Швейца­рии. Уже тогда ее интересовало изобразительное искусство. В 1903 году дядя отправил юную художницу в Германию, в Карлсруе, в частную шко­лу Людвига Шмидт-Рейте, где она проучилась два года, так и не получив

Эрте среди журналисток и манекенщиц. Голливуд, 1925

классического художественного об­разования. Рисунок у Сони Делоне «хромал» всю жизнь. В 1905 году она переехала в Париж и поступила в академию де ла Палетт, изучала там гравюру и постепенно вошла в круг художественной богемы. В 22 года она вышла замуж за немецкого худо­жественного критика и коллекционе­ра Вильгельма Уде. В том же 1908 го­ду Соня стала выставлять свои пер­вые работы в парижской галерее Нотр-Дам де Шан. Брак по расчету с Вильгельмом длился два года, после чего Соня разошлась с ним и вышла замуж за известного и талантливого французского художника Робера Делоне, под фамилией которого она и стала знаменита. О своем муже Соня говорила: «Он дал мне форму,

Соня Делоне. Эскизы платьев. 1925 Реклама бутика (слева) Сони Делоне и Жака Хейма на Выставке современного декоратив­ного и промышленного искусства и витрина и входная дверь в бутик (справа) на мосту

а я дала ему цвет». Ее абстрактное искусство складывалось под влиянием фовизма. Интересно то, как Соня начала свои первые опыты с текстилем. В 1911 году у нее родился сын Шарль, и она сшила для новорожденного одеяло с аппликацией из цветных кусочков ткани. Эти абстрактные аппли­кации она назвала «симультанными контрастами». Они так пришлись ей по вкусу, что стали неотъемлемой частью ее многолетнего творчества. Ра­боты 10-х годов насыщены атмосферой новизны того времени: «Электриче­ские призмы», «Уроки света» созданы в радужной гамме преломленного солнечного света. Она работает над книжными иллюстрациями, плакатами и предметами прикладного искусства. В 20-е годы она создала первые пла­тья и жакеты с «симультанной» аппликацией. Работы Сони, от­вергавшие каноны и принципы прошлого, стали для создате­лей тканей эпохи ар деко эта­лоном нового искусства. Робер Делоне писал о ней в 1923 году: «Для Сони платья или пальто являются частью пространства, имеющего определенные раз­меры, форму и содержание. Она создает органичное целое по законам, ставшим обязатель­ными для ее искусства»4.

С началом Первой мировой войны чета Делоне переехала в Мадрид. Соня любовалась испанским солнцем и цветами, путешествовала по Португа­лии, изучала испанские танцы и даже организовала персо­нальную выставку в Стокголь­ме. Революция в России лиши­ла Соню Делоне финансовой помощи ее петербургского дя­дюшки. По счастью, в это вре­мя проходили гастроли дяги-левцев в Испании. Сергей Пав­лович Дягилев, всегда готовый

Пляжные туалеты с геометрическими аппликациями насыщенных тонов. Модели Сони Делоне. Париж, 1928

привлечь новые таланты, предложил Соне работу в своей труппе. Об этом пишет секретарь Дягилева Борис Кох-но: «В 1917 году, во время турне Рус­ского балета по Латинской Америке, де­корации к "Клеопатре" сгорели, и в июле 1918 года Дягилев заказал у Робера Де­лоне новые, а у его жены Сони — эс­кизы новых костюмов для Любови Чернышевой и Леонида Мясина, тан­цевавших партии, созданные Рубин­штейн и Фокиным»5. Эти разноцветные

костюмы потом перешли по наследству в труппу полковника де Базиля, где ими пользовались в 30-40-е годы. А в 1968 году костюм Любови Черны­шевой вновь увидела публика, только не на сцене, а на аукционе «Сотбис». Он продавался среди других вещей из огромного наследства вдовы полков­ника де Базиля Ольги Александровны Морозовой де Базиль. Этот аукцион

Соня Делоне. Эскиз ткани. Фрагмент. Париж, 1925 Дамская сумочка из кожи, выполненная по эскизу Сони Делоне. Париж, середина го-х гг. Вязанное крючком платье из цветной шелковой пряжи. Исследователи моды считают, что это работа Сони Делоне. Париж, середина 20-х гг.

вновь всколыхнул интерес и к Дя­гилеву, и к Делоне.

Соня и Робер Делоне верну­лись в Париж в 1921 году и вклю­чились в культурную жизнь. Они дружили с Шагалом, Тристаном Тзарой, Маяковским, Лотом и мно­гими другими. Искусство четы Делоне приобретало все большую популярность — им заказывали оформление магазинов и апарта­ментов. Одновременно Соня соз­давала «симультанные» шарфы,

принесшие ей большую славу. С 1922 по 1925 год Соня Делоне сделала мно­жество моделей пальто, шалей и об­разцов тканей в технике аппликации, оформила несколько показов мод и светских балов, посвященных новому искусству. Ее талант особенно ценился дадаистами, видевшими в изобретен­ных ею платьях-«поэмах» будущее современной моды. О своей работе тех лет она говорила в интервью англий­скому «Вогу» в январе 1966 года: «Я думаю, что новая живопись нача­лась с нами: наш цвет сделал ее сво­бодной»6. Эксперименты Сони Дело­не с прямоугольными, сферическими и квадратными формами действи­тельно были революционными. Ее ра­ботами заинтересовались знаменито­сти: американская кинозвезда Глория Свенсон стала тогда одной из клиен­ток Сони Делоне, купив у нее вечернее

Робер Делоне. Портрет госпожи Хейм в шали работы Сони Делоне. 1926-1927 Платье из ткани по эскизу Сони Делоне. Париж, 1928

манто с прямоугольными апплика­циями шелком, напоминающими по-лихромные архитектурные формы. Парижский журнал «Л'Ар вивант» писал о ее работе в 1925 году: «Эти набивные и вышитые ткани подчи­

нены одному принципу — равно­весию объема и цвета. Сильное и глубокое чувство великолепного ритма свойственно композициям мадам Делоне. Здесь нет места ни цветным забавам, ни шарму при­родной красоты. В них царствуют абстракция, постоянная, но видо­изменяющаяся геометрия, живая и поднятая до высот легкостью ее вдохновения, сопровождающегося капризной игрой ее кисти и всепо­беждающей радостью цвета»7.

Одним из самых значительных событий в жизни Сони Делоне стало ее участие в Выставке сов­ременного декоративного и про­мышленного искусства в Париже 1925 года, принесшей славу на­шим отечественным создательни­цам моды: великой княгине Марии Павловне, Надежде Петровне Лама-новой и Маревне. Совместно с из-

Ю. Шабелевский и Л. Чернышева в балете «Клеопатра» в костюмах по эскизам Сони Делоне. Париж, 1937 Вязаные свитеры и платья с ярким геометрическим рисунком, созданные под влиянием творчества Сони Делоне. Лонгшан, 1925

вестным создателем моды и меховых моделей Жаком Хеймом (1899-1967) Соня Делоне устраивает выстав­ку своих работ в специаль­но созданном для этой це­ли «симультанном бутике» на мосту Александра III. Там в небольшой витрине были показаны шарфы, сумки и манто ее работы. Всемир­ная парижская выставка привлекла огромное внима­ние, и о работе Делоне сразу заговорили. Ее все чаще приглашают в театры и кино­студии для создания костю­мов. Знавший чету Делоне еще по Мадриду и никогда не прерывавший с ней связи

Леонид Мясин заказал им декорации и кос­тюмы к балету «Перпетуум-мобиле» на му­зыку Шуберта. Соня, поклонница бессю­жетного балета, с радостью согласилась. Тогда же она читала лекции в Сорбонне о своем творческом методе.

Ателье, которое Соне пришлось открыть из-за наплыва заказов, производило мно­жество новых моделей: вязанные крючком цветные жилеты и платья, шарфы, купаль­ные костюмы, пальто и сумки. Объединен­ные общностью колорита и абстрактным рисунком, модели Сони Делоне легко узна­вались на улицах городов и курортов и ста­ли в 1925-1929 годах одним из символов авангардной моды. Ее купальники покори­ли Трувиль, о чем свидетельствуют жур­нальные публикации того времени. Мода

Спортивные платья. Второе слева и крайнее справа - модели Сони Делоне. Рисунок из французского журнала «Искусство и мода». 1928 Справа: Соня Делоне. Эскиз платья. 1924-1925

тех лет позволяла благодаря простоте линий скрывать многие изъяны кроя, зато проявля­лись исключительная декоративность рисун­ка ткани и радужное великолепие цветовых сочетаний. Соня Делоне была, безусловно, в когорте первых создательниц моды наше­го века, использовавших при росписи тка­ней достижения живописи своего времени.

Текстильные фабрики «Родье» и «Лион» производили набивные ткани с геометриче­ским рисунком по эскизам Сони Делоне. Ис­кания ее в области текстиля и моды были прерваны американским экономическим кризисом 1929 года, сделавшим все связан­ное с расточительными «безумными» 20-ми годами немодным. Соне Делоне пришлось закрыть в 1931 году свое ателье мод и тканей на бульваре Мальзерб, что вовсе не означа­ло конца творчества. Продолжая занимать­ся живописью и графикой, она публикует в 1932 году в «Журнале Хейма» статью «Ху­дожники и будущее моды», в которой пред­сказывает победу pret-a -porter. После смерти в 1941 году Робера Делоне Соня не оста­вила своей кипучей деятельности, которая

Художник Павел Мансуров в годы работы на автомобильном заводе. Франция, 1929 На с. 204-205: Павел Мансуров. Эскизы текстильного орнамента. Начало зо-х гг.

Справа внизу: герцог Виндзорский с супругой. Галстук герцога выполнен из ткани по эскизу Павла Мансурова. Середина зо-х гг.

продолжалась до самой ее смерти в 1979 году.

В плеяде творцов и создателей моды, эмигрировавших из России после революции, особое место за­нимает Дмитрий Дмитриевич Бу­шей, последний из доживших до на­ших дней художник группы «Мир искусства».

Дмитрий Дмитриевич Бушен ро­дился 26 апреля 1893 года в Сен-Тропезе. Он происходил из ста­ринного французского обрусевшего рода. Его предки покинули Францию в 1685 году при Людовике XIV, а при Екатерине Великой первый Бушен попадает в Россию. Этот род дал Рос­сии в XIX веке директора Пажеского корпуса Дмитрия Христиановича Бушена (1826-1871), главу большого

Татьяна Покровская-Клепинина. Эскизы текстильного орнамента. 50-е гг.

Сергей Иванов. Автопортрет. 1939

Сергей Иванов. Рисунки для журнала «Плезир де Франс». Модели домов «Пату»,

«Молине» и «Роша». 1937

семейства, в котором все мальчи­ки становились воспитанниками корпуса. Отец Д. Д. Бушена, тоже Дмитрий Дмитриевич, был также выпускником Пажеского корпуса и полковником царской армии. Мать художника Александра Се­меновна Михальцева скончалась от чахотки, когда Диме было два года. Доктора были уверены, что ребенок жить не будет из-за сла­бого здоровья. (Дмитрий Дмит­риевич Бушен прожил без двух месяцев сто лет!) Отец художника вскоре женился на Елене Валериа-новне Гемпель, светской даме, до­чери варшавского градоначальни­ка, которая не хотела воспитывать чужих детей. Тогда Диму и его се­

стру Александру взяла на воспитание Екатерина Дмитриевна Кузьмина-Ка­раваева, урожденная Бушен. О своей новой семье художник рассказывал автору: «Семья Кузьминых-Каравае­вых была очень культурной. Сын тет­ки и мой кузен Дмитрий был женат на Елизавете Пиленко, больше извест­ной под именем Мать Мария. Другой кузен, Михаил Кузьмин-Караваев, был моего возраста, в него была влюб­лена Анна Ахматова. Поэт Николай Гумилев был моим двоюродным бра­том. Их имение Слепнево находилось в семи верстах от Борискова, имения Кузьминых-Караваевых»8.

Дмитрий Бушен получил художе­ственное образование в Петербурге, на вечерних курсах Общества поощ-

Зинаида Серебрякова. Портрет Дмитрия Бушена. 1923 Борис Григорьев. Иллюстрация для журнала «Харперз Базаар». 1933 На с. 209 вверху: Леонид Максимович Кудин в годы своей популярности в мире париж­ской моды, зо-е гг.

рения художников, которые посещал, еще будучи учащим­ся Императорской гимназии Александра I. Талант молодого художника заметил Николай Рерих, который представил его своим собратьям по обществу «Мир искусства». В 1912 году, во время самого расцвета Рус­ских сезонов, родители отпра­вили Дмитрия в Париж, где он учился в академии Рансона, встречался с Морисом Дени и Анри Матиссом. Однажды Матисс сказал юному художни­ку: «Вы должны изображать не

находящийся перед вами предмет, а чувство, которое он в вас возбуждает». Вернувшись в Петроград, Дмитрий Бушен сблизился с группой «Мир

искусства», и особенно с Александром Николаевичем Бенуа, ценившим

Леон Кудин с художниками своего ателье модных иллюстраций и рисунков для тканей. Париж, 1936 Зинаида Александровна де Планьи, жена Кудина и создательница мастерской «Зина» по изготовлению расписных шелковых шарфов. Париж, конец зо-х гг.

его талант. К этой же поре относит­ся знакомство с Сергеем Эрнстом (1894-1980), ценителем искусства и эстетом, ставшим на всю жизнь ближайшим другом художника. Пос­ле революции по протекции А. Бенуа Бушен поступил в Государственный Эрмитаж, где служил младшим хра­нителем в отделе вееров, которым руководил выдающийся знаток исто­рии материальной культуры С. Трой-ницкий. Трижды молодой художник участвовал в групповых выставках «Мира искусства» в Аничковом двор­це. Бушен и Эрнст попали за границу в 1925 году, получив легальный от­пуск на три месяца, из которого они никогда не вернулись. Через Таллин Дмитрий приехал в Париж и, имея рекомендацию к Анне Павловой от ее бывших коллег — балерин Мариин-ского театра, сразу приступил к рабо­те над костюмами для нее. Любопыт-

Вверху: Леон Кудин. Эскиз обложки французского журнала «Искусство и мода». 1938-1939 Леон Кудин. Вечернее платье. Рисунок для журнала мод. 1938

но следующее. Эрте и Бушен были почти ровесниками, их объединяло многое: Петербург, Париж, происхождение, одна заказчица — Анна Павло­ва, работа в мире моды и общность интересов. Несмотря на это, зная друг друга в Париже, они не стали друзьями и, прожив оба почти по веку, сторо­нились друг друга. В 20-е годы Бушен начал работать в мире моды, предла­гая свои рисунки моделей крупнейшим домам тех лет: «Нина Риччи», «Жан Пату», «Жанна Ланвен» и «Люсьен Лелонг» (княжна Натали Палей, в то время жена Лелонга, приходилась дальней родственницей Дмитрию Буше-ну). Об этом периоде жизни он вспоминал: «Я делал рисунки моделей. Жанна Ланвен первой купила их в Париже и даже пригласила меня в свой дом. Я работал также для "Лелонга", "Пату", "Жан Рени": все они покупали мои модели». Некоторые из рисунков 20-х годов хранятся в частных кол­лекциях, а шесть эскизов начала 30-х годов, созданных для дома «Люсьен Лелонг», были проданы на парижском аукционе «Друо» в 1983 году во вре­мя крупной распродажи картин художника. Его стиль, поэтичный и жи­вописный, передавал образ модели, ее дух, а вовсе не только силуэт, явля­ющийся ориентиром для портных.

В 1931 году Бушен создал костюмы для концертов Алисы Алановой, ба­лерины неоклассического направления. А три года спустя выполнил эски­зы костюмов для своенравной Иды Рубинштейн, принимавшей художника в своих парижских апартаментах, возлежа на подушках, подобно Зобеиде, свято верившей и в вечную молодость, и в величие собственного таланта. Вся дальнейшая работа этого замечательного художника была связана

Леон Кудин. Эскиз обложки французского журнала «Искусство и мода». 1936

Леон Кудин. Эскиз портрета жены Зинаиды де Планьи. Около 1937

с миром оперы и балета, где он сотрудничал с такими звездами, как Курт Юс, Леонид Мясин, Серж Лифарь, Джордж Баланчин, и был приглашен в Ла Скала, Оперу Амстердама, балет Гульбенькяна в Лисабон, парижскую Гранд-Опера. До последних дней Бушен продолжал заниматься станковой живописью.

Среди других художников из России, работавших в 30-е годы в области моды и журнальной иллюстрации, следует выделить Евгения Бермана и Бо­риса Григорьева.

Евгений Густавович Берман родился 4 ноября 1899 года в Петербурге в семье банкиров. Он рано потерял отца и был воспитан в доме Анатолия Шайкевича, крупного коллекционера произведений искусства и финанси­ста. В 1908 году Евгения отправили учиться в Швейцарию, Францию и Гер-

Лвон Кудин. Вечерние платья. Иллюстрация для журнала мод. 1937

манию, где он впервые познал волшебный мир оперы, навеки влюбившись в это искусство. Вернувшись в Петроград, в 1914 году он учился в частных художественных студиях у живописца Павла Наумова и архитектора Сер­гея Грузенберга. Большевистскую революцию Берман застал в Петрограде, был арестован ЧК, но, к счастью, избежав печальной участи многих, был случайно освобожден и вынужден покинуть Россию, как оказалось, навсег­да. Через Финляндию, а затем Англию семья Берманов прибыла в Париж в 1919 году, где братья Леонид и Евгений продолжали заниматься живопи­сью в академии Рансона под руководством Мориса Дени, Эдуарда Вюйяра и Феликса Валлотона. В это время началась многолетняя дружба братьев Берман с Кристианом Бераром. Оба Бермана становятся в Париже искрен­ними поклонниками балетов Дягилева, и особенно его сценографов Пи­кассо и Дерена. Постоянно выставляясь в Париже вместе с Павлом Чели-щевым, Кристианом Бераром, Берманы завоевали высокую репутацию и нашли новых друзей и покровителей. Частые поездки в Италию обогатили творчество Евгения. Его работы привлекли внимание в Америке. С 1932 го­да он участвовал в выставках в Нью-Йорке, и крупные коллекционеры на­чали собирать его работы. Именно в пору американских успехов Евгений был приглашен лучшими американскими журналами в качестве иллюстра­тора. Начиная с 1935 года он много работал в этой области и стал автором десятков обложек журналов «Вог», «Харперз Базаар» и «Таун энд Кантри». Творения Евгения Бермана тех лет сродни фантастическим композициям Гварди и Паннини, но в них — и мечты Юбера Робера, и божественная экзальтация Мантеньи. В этом удивительном соединении — суть стиля Бермана, внесшего значительный вклад в развитие модной иллюстрации довоенного времени.

Во второй половине жизни художник занимался станковой живописью и сценографией, работал в прославленных театрах в Монте-Карло, Ме­трополитен-Опера и в Ла Скала. Евгений Берман, почитаемый художник Нового и Старого Света, но совершенно неизвестный в России, окон­чил свою жизнь в Риме, во дворце принцев Дориа Памфили 14 декабря 1972 года в окружении экспонатов своей замечательной коллекции древ­него искусства.

Борис Дмитриевич Григорьев пришел в модную иллюстрацию уже зре­лым и знаменитым художником. Он родился 11 июля 1886 года в Москве в купеческой семье. Его отец Дмитрий Васильевич Григорьев был управля­ющим Рыбинским отделением Волжско-Камского банка, а мать Клара Ио-ганновна Линденберг была шведкой из Риги, дочерью капитана дальнего плавания. Детство Бориса прошло в Рыбинске вместе с двумя братьями

и сестрой. По окончании гимназии Бориса отправили в Москву, где он сдал экзамен в Московскую практическую академию коммерческих наук. Но желание стать художником перевесило, и в 1903 году он поступил в мо­сковское Строгановское художественно-промышленное училище в класс Дмитрия Щербинского, кумира его студенческих лет. Там же он познако­мился со своей будущей женой Елизаветой Георгиевной фон Браше, про­исходившей из балтийской дворянской семьи. В последующие годы (1907-1913) Борис Григорьев учился в Академии художеств в Петербурге и путешествовал с молодой женой по Европе. В 1909 году побывал в Нор­вегии, а позднее в Париже, где создал цикл графических работ «Жен­щины». Возможно, это был первый опыт художника в познании красоты линий женской одежды.

Вернувшись в Россию, он делал иллюстрации для «Нового Сатирико­на». Впоследствии был замечен Александром Бенуа на выставке своих ра­бот, что сблизило Бориса Григорьева с «Миром искусства», он стал затем участником многих выставок этой группы. В Петрограде военного време­ни Григорьев прославился вместе с Судейкиным и Яковлевым как автор фресок для кабаре «Привал комедиантов», ныне утраченных. Гротесковое дарование Григорьева нашло свое отражение в блистательных портретах предреволюционных лет — Всеволода Мейерхольда, Федора Шаляпина, Бориса Кустодиева, Велемира Хлебникова, Мстислава Добужинского, Але­ксандра Керенского и др. Большую известность в России принес Григорье­ву цикл «Расея», изданный как одноименный альбом.

Ирина Хольман де Коби. Эскизы женских блузок. 1938

Борис Григорьев эмигрировал в 1919 году через Финляндию в Берлин. Там он издал несколько книг со своими иллюстрациями и регулярно пуб­ликовал свои рисунки в берлинской «Жар-птице». В 1921 году он поселил­ся в Париже, где написал несколько первоклассных портретов актеров Мо­сковского Художественного театра во время их гастролей по Европе.

Поездки и выставки в США в 20-е годы принесли художнику мировое признание. Его проникновенные образы России доходили до сердец зрите­лей во времена поклонения всему русскому, в эпоху ар деко, а колористи­ческий дар и свобода линий ставили художника в разряд наипервейших в ту эпоху. Живопись Григорьева покупали в Париже Люксембургский музей и крупные частные коллекционеры. В 1927 году он благодаря пото­ку заказов построил собственную виллу в Кань-сюр-Мер, возле Ниццы, под названием «Бориселла», составленным из имен художника и его жены, в которой до сих пор живет его сын Кирилл. В 1927-1928 го­дах Борис Григорьев дважды посетил Южную Америку. Впе­чатления от этих поездок отра­зились в многочисленных ри­сунках, хранящихся в худо­жественных собраниях Чили. В Сантьяго его пригласили преподавать в Академии худо­жеств, но он дал лишь 37 уро­ков. В Музее изящных искусств в Сантьяго прошла ретроспек­тивная выставка художника. Музей приобрел четыре живо­писных полотна из бретонско­го цикла. В Чили Григорьев написал первоклассные порт­реты членов влиятельных и бо­гатых семей Агирре-Туппер и Эдвардс-Маккена. Григорьев путешествовал также по Арген­тине, Уругваю и Бразилии.

Вернувшись в Европу, Гри­горьев в 30-е годы занялся мод­ной иллюстрацией. Благодаря

Ирина Хольман де Коби. Эскиз вечернего платья для дома «Люсиль Манген». 1937

его всемирной известности и боль­шому коммерческому успеху выста­вок несколько американских жур­налов обратились к нему с предло­жением сотрудничать. Так, журнал «Харперз Базаар» просил Григорье­ва создать несколько иллюстраций с характерной, «григорьевской» линией. Его сын Кирилл Борисович вспоминал в беседе с автором: «Ко­гда мы с отцом ездили в Нью-Йорк, он всегда встречался с редакторами модных журналов и привозил им из Франции уже готовые модные иллюстрации, которые они поку­пали»9.

Вплоть до своей смерти 7 нояб­ря 1939 года в Кань-сюр-Мер Борис Григорьев продолжал работать, несмотря на тяжелый недуг. За три года до смерти он опять путешествовал по Южной Америке, работая на Кубе, в Колумбии, Эквадоре, Перу, Чили, Бразилии, яркостью своих природных красок так сильно повлиявших на колорит последних работ Григорьева.

Если Дмитрий Бушен, Евгений Берман и Борис Григорьев пришли в мир модной иллюстрации уже полностью сложившимися художниками, то

в среде русской эмиграции появи­лись и иллюстраторы моды, и ху­дожники по текстилю, получившие образование и профессиональное мастерство за границей.

Среди русских, ставших автора­ми рисунков для набивных тканей и модных силуэтов, следует особо отметить талантливого Леонида Ма­ксимовича Кудина (1901-1939). Он родился в Ростове-на-Дону в семье учителя. Увлекался рисованием, ра­ботал художником-карикатуристом в одной из городских газет. Эмиг­рировав с Белой армией в Констан-

На с. 216-217: Ирина Хольман де Коби. Эскизы шляп для дома «Мадам Кетти», принад­лежавшего матери художницы Екатерине Иониной. 1950

тинополь и Грецию, Кудин очутился в конце концов во Франции без вся­ких средств к существованию. По­добно сотням других русских, ему пришлось поработать на автомо­бильном заводе «Рено», где платили очень мало, а окружение из русских же рабочих никак не способство­вало изучению французского языка. В это время Кудин познакомился с приехавшим из России в 1929 году Павлом Андреевичем Мансуровым (1896-1983), художником-авангар­дистом, близким к Татлину, Фило­нову и Малевичу. Тогда же Леонид Кудин вместе с другим русским эми­грантом, Околовым, впоследствии депортированным немцами за уча­стие в Сопротивлении, организовали свое первое скромное ателье тек­стильных рисунков на бульваре Страсбург-Сен-Дени в Париже. Кудин хо­тел эмигрировать в США, но дела его во Франции благодаря этому ателье пошли лучше. Эскизы Околова—Кудина покупали текстильные фабрики, свои эскизы тканей предлагал и Мансуров. Его геометрический стиль больше всего соответствовал экспрессии 20-х годов. Мансуров дружил с художниками «русского Монпарнаса», в частности с Хаимом Сутиным (1893-1944). Об этом рассказывала автору вдова Кудина Зинаида Алексе­евна де Планьи: «Мансуров с Сутиным ходили на Монпарнас. Они дружи­ли и вместе голодали. Сутин рисовал натюрморт с селедкой, а потом они эту селедку ели». Работы Мансурова для текстиля очень ценили Соня и Ро-бер Делоне. Но с появлением в моде мелкого цветочного орнамента в на­чале 30-х годов геометрические рисунки Мансурова нравились меньше, и к середине 30-х он стал известен как создатель рисунков для галстуков, один из которых носил герцог Виндзорский.

В 1933 году Леонид Кудин женился на приехавшей из Москвы в 1923 го­ду Зинаиде Алексеевне де Планьи, семья которой имела старинные фран­цузские корни. В то время ателье Леона Кудина, как его называли в Париже, располагалось в 12-комнатной квартире на рю Луи ле Гран, где дело раз­вернулось вовсю. В 1937 году ателье Околова и Кудина переехало на самую престижную улицу моды в довоенном Париже — на рю де ла Пэ. В нем,

по воспоминаниям вдовы Кудина, работало около 15 человек, среди которых — несколь­ко русских эмигрантов. Одной из создатель­ниц тканей была Ирина Мамонтова, а прода­жей эскизов текстильным фабрикам ведал Кирилл Ковалевский. Дело шло на редкость успешно, и талант Кудина привлек к себе вни­мание больших создателей моды. В 1936 году Нина и Робер Риччи, владельцы знаменито­го дома моды, пригласили Леона Кудина де­лать зарисовки с их моделей. Его графиче­ская манера, слегка напоминавшая стиль Кристиана Берара, была очень популярна в модных журналах в 1937-1939 годах. Ку-дин создал за это короткое время несколько обложек для журналов «Жардан де мод» и «Мод э траво», восхищающих нас и сегод­ня изяществом линий. Преждевременная смерть от чахотки в 1939 году прервала заме­чательную карьеру Кудина как иллюстрато­ра моды. После смерти мужа Зинаида Алек­сеевна де Планьи работала в сфере моды. Вместе с итальянцем Локателли она держала

в Париже в 40-е годы ателье «Зина», специализировавшееся на росписи шарфов из парашютного шелка в технике батик.

В 1920-1930-е годы в Париже профессионально работали по росписи тканей Наталья Маннати, урожденная Эренбург, и Евгений Околов. Ман-нати занималась росписью по шелку в технике «пошуар». Евгений Око­лов, родившийся в 1885 году в Красноярске, открыл в 1930 году вме­сте с немцем Гербертом Френкелем ателье рисунков по тканям, работавшее до 1939 года.

Наибольшего успеха добился художник Илья Михайлович Зданевич (1894-1975), известный под псевдонимом Илиязд. Он рисовал эскизы тка­ней для дома «Шанель» с 1927 по 1937 год.

Среди других иллюстраторов моды 30-х годов следует упомянуть и Ири­ну Сергеевну Хольман де Коби. Окончив в 1933 году лицей в Париже, она провела почти год в Англии, где встретила своего будущего мужа Роджера Хольмана. Дочь известной манекенщицы Катюши Иониной, Ирина Холь­ман, вернувшись в Париж, поступила в Школу прикладного модного рисун-

Ирина Хольман де Коби. Эскиз шляпы для дома «Мадам Кетти», принадлежавшего матери художницы Екатерине Иониной. 1950

ка. Обладая недюжинным талантом иллюстратора моды, она сперва рисо­вала модели шляп, а затем была принята в модный дом «Люсиль Манген» (1935-1956), считавшийся одним из самых дорогих и престижных. Ирина рисовала также для журнала «Жардан де мод», в котором работало немало русских. Впоследствии она стала автором рисованных реклам для дома бе­лья и корсетов «Лор Белен», которым руководила ее мачеха Тамара Гамса­хурдиа де Коби.

В области модной журнальной иллюстрации в 30-е годы успешно рабо­тал и талантливый портретист Сергей Иванов. Он родился в Москве 25 де­кабря 1893 года. С раннего детства рисовал с натуры и увлекался ана­томическими штудиями. В 1917 году учился в Петрограде в Академии ху­дожеств под руководством акаде­мика Браза, а по окончании курса решил покинуть Россию и через Финляндию в 1922 году перебрался во Францию. В Париже Иванов заво­евывает известность как журнальный иллюстратор и блестящий портре­тист. Он много путешествует по Ита­лии, Бельгии, Голландии, Дании, по­сещает далекую Бразилию. Начиная с 1930 года на протяжении 20 лет Сергей Иванов сотрудничает с па­рижским журналом «Иллюстрась-он», публикуя дорожные зарисовки, виды французских соборов, а также модные силуэты. Журнал «Плезир де Франс» в 1937-1938 годах публи­ковал мастерски нарисованные Ива­новым модели известных в те го­ды парижских домов «Жан Пату», «Скиапарелли», «Ланвен», «Моли-нё», «Роша» и др. Его рисунки точны, почти портретны. Женщины, кото­рых он всегда боготворил, в его изо­бражении привлекательны, заман­чивы и, конечно, элегантны.

Ирина Хольман де Коби. Эскиз вечернего платья. 1949

Иванов получил признание не только как журнальный иллюстратор, но и как портретист. Он написал целую галерею портретов высших сановни­ков католической церкви: папы Пия XI, епископа Шартрского, примаса Бельгии (кардинала Ван Роя), кардинала Рио-де-Жанейро и др. Государст­венные деятели, политики, дипломаты и звезды сцены также заказывали Иванову свои портреты. Он писал великого князя Владимира Кириллови­ча, Элеонору Рузвельт, Александра Бенуа, Эдвиж Фейер, Лизетт Дарсон-валь, Сержа Лифаря, Иветт Шовире и Соланж Шварц-Головину.

Переехав в 1950 году в США, Иванов продолжал работать, путешество­вал по Бразилии и Аргентине. Вернувшись во Францию в 60-е годы, он многократно выставлял свои снискавшие популярность портреты и компо­зиции. За участие в Салоне художников 1966 года Иванов был награжден министром культуры Франции Андре Мальро золотой медалью. Талант­ливый, но мало известный на родине Сергей Иванов скончался 8 февра­ля 1983 года, в возрасте 89 лет, в своей парижской мастерской с кистью в руках.

Ирина Хольман де Коби. Лунная ночь в лесу. Иллюстрация для журнала мод. Платье сшито ею из белого атласа для торжественного вечера

ГЛАВА 7

РУССКИЕ КРАСАВИЦЫ 20-х ГОДОВ

И вот в этот город — мир грез прежних русских поколений — робкой поступью вошла русская эмигрантка: в свое время ее мать и бабушка

одевались у Борта, Пуаре и Бешофф-Давид, а эта юная русская женщина только что вырвалась из ада революции и гражданской войны!

Еще совсем недавно служила она сестрой милосердия на фронте у Деникина и в английских госпиталях в Константинополе.

Она вошла в столицу женской элегантности и постучалась в двери роскошного maison de haute couture. И массивные двери перед нею открылись,

и она покорила все сердца...

Г. Немирович-Данченко. Платье, тело, душа//Иллюстрированная Россия,

23 января 1932

В20-е годы около сотни русских красавиц демонстрировали модели одежды в Париже, центре мировой моды. До прибытия русских во Францию манекенщицы не могли похвастаться такими аристокра­

тическими манерами, таким умением подать новый туалет и поговорить с клиенткой. В те годы в этой профессии установилась строгая иерархия. Манекенщицы, работавшие для различных модных домов, делились на ка­тегории: работавшие постоянно — «манекен де кабин»; приглашаемые спе­циально для дефиле моды — «манекен ведетт», то есть «звезды»; нанимае­мые для поездок с показом моделей за границей — «манекен волант», то есть «летучие»; отличавшиеся редкой внешностью или громким титулом и получавшие платья для выходов на светские рауты — «манекен монден», то есть «светские».

Русские красавицы, прославившиеся в Париже в 20-е годы, были, как правило, признанными жрицами элегантности и вкуса еще в старой Рос­сии. Крупнейшие парижские дома моды приглашали их на работу. В период

Тея Бобрикова в модели дома «Ланвен». Париж, 1929- Фото А. де Мейера

между двумя войнами в Париже не было практически ни одного дома мо­ды, в котором бы не работали русские манекенщицы. В доме «Шанель» славились красотой княгиня Мэри Эристова и Гали Баженова.

Мария Прокофьевна Эристова родилась 17 октября 1895 года в Батуме, в Грузии. Ее отец князь Шервашидзе заседал в Государственной думе, и с юных лет княжна Мэри жила в Петербурге. Там ее экзотическую красоту рано заметили. Она и ее сестра княжна Тамара Прокофьевна Шервашидзе, вышедшая впоследствии замуж за графа Зарнекау, были непременным ук­рашением светских раутов и балов. Модные журналы, такие как «Столица и усадьба», помещали портреты молодой красавицы. Благодаря своему вы­сокому происхождению, великолепным манерам и исключительной внеш­ности княжна Шервашидзе стала фрейлиной императрицы Александры Федоровны. Потеряв отца во время революции, княжна Мэри уехала с семьей на Кавказ, где в 1919 году вышла замуж за улана князя Гигушу Эристова. Ирина Сергеевна Хольман де Коби вспоминает княгиню Эристову

Княгиня Мэри Эристова в модели дома «Шанель». Фото Г. Гойнинген-Гюне из журнала «Вог». Париж, декабрь 1928 Княгиня Мэри Эристова в горностаевом манто. Модель дома «Редферн». Фото С. Битона из журнала «Вог». Париж, декабрь 1929

во время прогулок на батумских бульварах в 1920 году: «Приподнятая бровь и гордое выражение лица». В ту же пору княгиню Мэри Эристову ри­совал знаменитый петербургский светский портретист Савелий Сорин. В подпоясанном под грудью светлом шелковом платье, с накинутой на левое плечо «ложноклассической шалью» и нитью крупного жемчуга, сверкаю­щей меж хрупких пальцев, — такой запечатлел ее талантливый живописец на портрете, оставшемся в России. Сергей Маковский писал о Сорине в «Жар-птице», берлинском жур­нале русской эмиграции: «Руки его красавиц унаследовали от Ван Дейка грациозное бес­силие своих утонченных пальцев»1.

В 1921 году семья князей Шервашид-зе-Эристовых в общем потоке эмигран­тов переезжает в Константинополь, первый иностранный город на долгом беженском пути. Как вспоминает жи­вущая на Лазурном берегу графиня Зарнекау, племянница княгини Эри-стовой, их семья была вынуждена искать работу еще в Константинопо­ле, где бабушка, княгиня Шерва-шидзе-старшая, занялась шитьем платьев.

После долгих треволнений при­быв в Париж, красавица Мэри Эри-стова была приглашена в 1925 году на работу в «Шанель» управляющим этим домом князем Сергеем Алексан­дровичем Кутузовым. Шанель тогда покровительствовала всем русским. Не так давно закончился ее бурный роман с великим князем Дмитрием Павлови­чем, и Шанель продолжала сотрудничать с его сестрой великой княгиней Марией ПЭЕ ловной. Хрупкая брюнетка Мэри Эристова оли­цетворяла тип красоты, модный в 20-х годах. Ее ли­цо и фигура подходили как нельзя кстати к стилю Шанель тех лет, к тому же Коко импонировало, что для нее, провинциалки из Оверни, работают «настоящие русские княгини».

Княгиня Мэри Эристова в придворном платье. Петроград, 1914

Другой звездой у Шанель в 20-е годы была Галй Баженова, женщина уникальной и героической судьбы. Она происходила из старинной ка­бардинской семьи Хагондоковых. Ее отец генерал Константин Нико­лаевич Хагондоков (1871-1958), командир 2-й бригады Дикой ди­визии, был главой большого се­мейства: у Гали (или, как ее назы­вали по-кабардински, Эльмисхан) было четыре сестры и три брата, а ее мать Елизавета Эмильевна, урожденная Бредова (1875-1948), происходила из семьи полабских славян. Гали Хагондокова и ее стар­шая сестра Нина учились в Смоль­ном институте. Во время Первой мировой войны Гали вышла замуж

за воспитанника Пажеского корпуса Николая Баженова. Под фамилией му­жа она и стала знаменитой. Семье Хагондоковых удалось выбраться из Со­ветской России. В 1922 году они поселились в Париже в густо заселенном русскими эмигрантами 15-м квартале.

Гали Баженова, или, как ее тогда называли парижские журналы мод, «русская красавица Баженова», прибыла в Париж из Шанхая в 1923 году. По рекомендации князя Кутузова Шанель приглашает Баженову на работу, ее фотографии начинают появляться на страницах самых популярных из­даний «Фемина» и «Бог». Высокая и стройная блондинка с хорошей фигу­рой, Баженова была настоящей «светской манекенщицей», одевавшейся у Шанель. Об этом свидетельствует Евгений Рогов: «С таким же вкусом она и одевалась и, будучи "манекеном", блистала своими нарядами, которые, возможно, давали ей для рекламы»2.

Известно, что Баженова работала некоторое время в «Шанель» приказ­чицей. В 1928 году она открыла свой собственный дом моды «Эльмис», ко­торый возник на основе дома «Поль Каре». «Эльмис» выпускал вечерние вышитые платья с эффектной декоративной отделкой. Кроме того, прода­вал духи Поля Пуаре, находившегося уже на закате своей блестящей карь­еры. Приказчицей в «Эльмис» была знатная петербуржка греческая княгиня Морузи, а манекенщицами — пикантная Шура Делеани и красавица Катюша

Гали Баженова, «русская блондинка». Париж, конец го-х гг.

Гали Баженова в годы работы «светской манекенщицей» в доме «Шанель». Париж, 1924

Ионина. Помогал Баженовой ее брат Георгий Хагондоков, крестник Нико­лая II, рисовавший модели.

С закрытием дома «Эльмис» в 1932 году карьера Баженовой резко из­менилась. Некоторое время она оформляла интерьеры квартир. В 1934 году Гали вышла замуж за графа Станисласа де Люара, сенатора, помещика и зе­млевладельца, сына маркиза де Люара. Став графиней де Люар, Гали при­няла католичество, взяв имя Ирэн. В годы Второй мировой войны семья Баженовых проявила себя героически. Сын Гали от первого брака Николай храбро сражался в американской армии под командованием генерала Кларка. А сама Баженова, теперь уже графиня Ирэн де Люар, вступила в ряды французского Сопротивления и командовала хирургическим отде­лением передвижного госпиталя. Вместе с американской армией она осво­бождала Италию и получила орден Почетного легиона из рук президента Франции генерала де Голля. Как вспоминает живущий в Париже брат этой удивительной женщины Измаил Хагондоков, «по характеру она была стро­гим командиром». Графиня де Люар была похоронена с высочайшими во­инскими почестями в церкви Сен-Луи.

Гимназическая подруга Баженовой по Батуму Екатерина Евгеньевна Ионина также стала знаменитой манекенщицей в Париже в 20-х годах. Она родилась в Тифлисе в 1896 году в семье полковника Императорской армии Евгения Аполлоновича Ионина. Он, продвигаясь по службе, стал команду-

Генерал де Голль и Гали Баженова, во время войны возглавлявшая хирургическое отделение передвижного госпиталя. 1944

ющим Батумским военным ок­ругом. Екатерина Евгеньевна в 18 лет обвенчалась в батум-ском соборе с Сергеем Дави­довичем Кобиевым, офицером Генерального штаба, происхо­дившим из знатной горской грузинской семьи. А в 1916 го­ду в их увешанном коврами ба-тумском доме родилась дочь Ирина. После революции Ев­гений Аполлонович Ионин бе­жал из Батума в Ялту, а затем в Константинополь. Туда же на английском военном кораб­ле попали и Кобиевы. Катюша Ионина, уверенная, что отец пропал без вести, встретила его случайно в константино­польском трамвае в 1920 году. По общему согласию было решено переселиться из Тур­ции в Сербию, где нашли при­ют тысячи русских беженцев. В предместье Белграда, Земуне, Евгений Аполлонович открыл русский ресторан, украшенный кавказскими и турецкими ки­лимами, коврами ручной рабо­ты без ворса. Началась настоя­щая эмигрантская жизнь. Не­довольная провинциальным Белградом, Катюша Ионина в 1922 году из Югославии пе­реезжает с мужем в Париж в на­дежде на счастье. С помощью Баженовой Катюша нашла рабо­ту манекенщицы в небольшом русском доме моды «Карие».

Гали Баженова в вечернем платье из панбархата. Модель дома «Эльмис».

Париж, 1929

Он делал модели исключительно в русском стиле, тогда это было чрезвычайно мод­

но. Русские вышивки, мережки, апп­ликации, меховые бейки и роспись

петухами буквально заполонили Европу в 1922-1924 годах. Для «Кариса» Ионина позировала в ко­кошниках и кичках, следуя мимо­летному капризу большой па­рижской моды. Вместе с Иониной в «Карисе» работали Вера и Соня

Гучковы, дочери московского го­родского головы Николая Ивано­

вича Гучкова. Они были приказ­чицами и делали для «Кариса» бусы

и серьги. Катюша Ионина проработала в «Карисе» несколько месяцев и перешла

в более престижный и известный парижский дом «Женни», находившийся на Елисейских полях и принадлежавший с 1908 года француженке Женни Сасердот. Вместе с Катюшей в «Женни» работали и другие русские беженки, например баронессы Кира и Леля фон Медем, ставшие впоследствии знаменитыми манекенщицами. Катюша Ио­нина была манекенщицей в «Женни» три года (1923-1926). В это время распался ее брак с Сергеем Кобиевым.

В 1927 году Ионина поступила манекенщицей в торговый дом «Дам де Франс» и с ним ездила по Франции, участвуя в показах то в Ницце, то в Ли­оне. В нем также служили Милица Порохонская, дочь генерала Порохон-ского, представителя правительства Деникина в Батуме, и сестры Гучковы. Из шести постоянных манекенщиц лишь две были француженками.

Около 1930 года Ионина поступила в знаменитый дом «Сестры Калло», просуществовавший с 1888 по 1950 год. В начале 30-х годов в этом доме ра­ботала манекенщицей русская гречанка Елена Зарокилли родом из Поти, в замужестве Гучкова. Располнев и потеряв форму, Ионина покинула дом «Сестры Калло» в 1933 году и поступила приказчицей в шляпную мастер­скую «Эрик», где отвечала за работу с клиентками. Тут ей очень пригоди­лось знание французского, которым она прекрасно владела еще в гимназии. В 1934 году Катюша Ионина познакомилась с Николаем Васильевичем Страховичем, певцом Русской оперы, в прошлом морским офицером, став­шим ее вторым мужем. Два года спустя она открыла свое собственное

Татьяна Лищенко, русская манекенщица. Париж, 1926. Фото Д'Ора

шляпное дело «Мадам Кетти», продержавшееся без малого 20 лет. Дом «Мадам Кетти» был закрыт в 1955 году в связи с болезнью хо­зяйки.

К числу манекенщиц, вышед­ших из самой знатной части рус­ской эмиграции в Париже 20-х го­дов, следует, без сомнения, отнести графиню Елизавету Николаевну Граббе. Балтийская семья Граббе

получила графский титул в 1866 году по личному указу императора Алек­сандра II и с тех пор была неразрыв­но связана с Императорской арми­ей. Отец Лизы граф Николай Граббе был гвардейским офицером Казац­кого полка, а брат Лизы граф Нико­лай Николаевич Граббе закончил Пажеский корпус. Когда графине Ли-

' зе Граббе было 20 лет (она родилась 24 декабря 1893 года), она познако-

ш милась с князем Сергеем Сергеевичем f Белосельским-Белозерским, также выпу­

скником Пажеского корпуса. Он принад-Y лежал к одному из древнейших княжеских

родов России, берущему начало от Рюрика и ныне, со смертью последнего князя, угасшему.

Катюша Ионина во время турне по Франции с коллекцией дома «Дам де Франс». Тулон, 1928 Справа вверху: Катюша Ионина в серьгах кустарной работы. Париж, 1924

Император Павел I разрешил указом от 27 февраля 1794 года князьям Бе-лосельским носить двойную фамилию в память об их старшей ветви, князьях Белозерских, погибших в сражении на Куликовом поле в 1380 го­ду. Знакомство молодых людей произошло в фамильном имении графов Граббе Коломяга под Петербургом. Они полюбили друг друга, но обвенча­лись лишь три года спустя, во время Первой мировой войны, когда князь Сергей приехал с фронта в Петроград в двухмесячный отпуск. Свадьба состоялась в семейной церкви князей Белосельских-Белозерских возле их загородного дворца на Крестовском острове в Петрограде. Благодаря опуб­ликованным канадским историком Марвином Лайонсом воспоминаниям князя С. С. Белосельского-Белозерского мы можем восстановить этот па­мятный день. Он пишет: «Я был в полевой военной форме, а Лиза — в тра­диционном подвенечном платье. Сватом от моего отца был князь Иоанн Константинович Романов, а шаферами — офицеры-конногвардейцы. Пос­ле большого приема в доме моего дедушки, приняв поздравления, пожела­ния и выслушав тосты, мы отправились на Николаевский вокзал, а оттуда

на "Севастопольском экспрессе" — к берегам Черного моря, в Крым, в Ял­ту, где мы две недели проводили свой медовый месяц, отдыхая от моей "са­перной науки"»3.

В Ялте молодожены были счастли­вы, наслаждаясь в последний раз мирным пейзажем Крымского побе­режья. Эта идиллия была прервана возвращением князя на фронт. Там он встретил февральскую революцию, за которой последовали деградация и разложение армии. Молодая княги­ня Белосельская-Белозерская увиде­ла мужа лишь в ноябре 1917 года, ко­гда он вернулся с фронта в Петроград, в квартиру, снятую на Мойке. Князь нашел работу переводчика при Амери­канской миссии, так как блестяще знал английский язык благодаря матери, урожденной Сюзан Уитьер, амери­канке по происхождению. За отказ слу­жить в Красной армии князь Сергей

Шура Делеани в вышитом бисером вечернем платье. Модель дома «Эльмис». Париж, 1931- Фото Валери. Шура Делеани была профессиональной балериной и выступала в труппе «Балета Вронской». Ее эффектная внешность привлекала фотографов

Графиня Марина Воронцова. Фото Д'Ора из журнала «Вог». Париж, 1926

был арестован 4 августа 1918 года вместе с домочадцами и деверем и посажен в Пе­

тропавловскую крепость, оттуда переве­ден в Кронштадт. Благодаря хлопотам Лизы и друзей семьи через три недели заключения князя чудом удалось спа­сти от расстрела (помогло его «ино­странное происхождение»), на что по­требовался личный приказ Урицкого. Брат Лизы граф Николай Граббе был

вскоре расстрелян большевиками. Спа­саясь от верной гибели, чета Белосель-

ских-Белозерских бежала в Финляндию. После кратковременной передышки в семей­

ной усадьбе в Финляндии Лиза и Сергей пыта­лись вновь попасть в Россию через Таллин и Псков

вместе с армией Юденича. Потерпев неудачу, они ненадолго вернулись в Финляндию, а затем отправились морем в Англию через Копенгаген.

Княгиня Лиза, знавшая французский лучше английского, предпочла переехать из Лондона в Париж, думая, что оттуда будет проще вызволить семью из Советской России. При содействии русского посланника в Ру­мынии Поклевского-Козела Лиза хотела перевести их через границу

Ольга Бакланова, актриса Московского Художественного театра, ставшая голливудской звездой.Голливуд,1929 Ольга Бакланова, Наталья Кованько и Зоя Карабанова олицетворяли представление о красоте 20-х годов и прославились как актрисы немого кино

в Бессарабию, но безуспешно. Князь и княгиня Белосельские-Белозерские вернулись в Париж, где получили весточку от матери Лизы, эвакуировавшейся с арми­ей Врангеля в Константинополь.

Молодая чета сняла неболь­шую двухкомнатную квартиру в 16-м квартале Парижа. Князь Сергей благодаря превосходно­му знанию языков с легкостью нашел работу в банке «Лион­ский кредит», а княгиня Лиза благодаря своему звучному ти­тулу и приятной внешности по­ступила манекенщицей в извест­ный тогда дом моды «Шанталь», располагавшийся на Елисейских полях. Ее мальчишеская фигура очень подходила для платьев той поры — прямого покроя, с заниженной линией талии. Па­

рижские модные журналы постоянно печатают ее фотографии, особенно те, что были сняты русским фотографом бароном Георгием Гойнинген-Гюне. Они и теперь — классика фотографии. Хорошо знавшая ее манекенщица Кира Александровна Середа вспоминает: «Лиза Граббе была прекрасным "манекеном". Она была настоящая дама, и с ней было легко в работе. Том­ная дама с прекрасными манерами...»4 Лиза вскоре стала одной из при­знанных красавиц русской эмиграции. Вот что о ней вспоминала Вера Ипполитовна Покровская: «Когда мы были молоденькими, то бегали в рус­скую церковь на рю Дарю любоваться русскими красавицами — блондин­кой Лизой Граббе (Белосельской-Белозерской) и брюнеткой Татьяной Ли-щенко, женой зубного врача. Тогда русские манекенщицы были в моде. Лизу приглашали все, но ей было как-то все равно. У нее были замечательные глаза, глаза прозрачной воды...»5

По воспоминаниям князя Сергея ясно, что Лиза не только завоевала всеобщую любовь и популярность в мире моды, но и очень хорошо зара­батывала, больше, чем сам князь: «Мы стали жить гораздо лучше. Лиза любила свою работу, почти все ее родственники жили недалеко от нас, она

Нина Полежаева, красавица русской эмигрантской колонии. Париж, 20-е гг. Нина Полежаева была косвенно связана с делом похищения генералов Кутепова и Миллера агентами ГПУ и близка к немецким оккупационным властям в 40-х годах, а затем пропала без вести

часто с ними виделась и обожала Париж. А я был несчастен в своей банков­ской конторе»6. Такое положение привело к семейной драме и разрыву: князь Сергей в 1928 году уехал в Лондон, где нашел место в большой пароход­ной компании. Лиза не оставила свою профессию. О ней вспоминает в про­шлом известная русская манекенщица Монна Аверьино (в девичестве Мария Петровна Янова): «Лиза была очень элегантной женщиной, всегда в красивых платьях от "Шанталь" или "Молинё". Она имела большой успех. Красивые руки и глаза... В доме "Шанталь" она была большой звездой»7.

После дома «Шанталь» гра­финя Лиза Граббе, разойдясь с мужем, поступила в дом ир­ландца Эдварда Молинё в Пари­же, существовавший с 1919 по 1950 год. «Молинё» имел бле­стящую клиентуру, ценившую строгость его стиля и вкус в вы­боре расцветок. В «Молинё» на­чинал в 1934 году Пьер Бальмэн. В каталоге к выставке Пьера Бальмэна в Музее моды и кос­тюма в 1986 году хранитель му­зея Гийом Гарнье писал: «В 20-е годы Париж был переполнен молодыми русскими аристо­кратками-эмигрантками, пытав­шимися заработать на хлеб на­сущный: многие из них выбрали карьеру манекенщиц. У них бы­ли большой талант и грация, по­лученная благодаря хорошему воспитанию. Наиболее яркий пример тому — Елизавета Граб­бе, ведущая манекенщица, кото­рую Пьер Бальмэн встретил в "Молинё". Приехавшая из Рос­сии Лиза Граббе сохранила обы­чай, прерывая показ моделей, склоняться в глубоком реверансе перед великой княгиней Еленой

Ксюша Каткова в модели купального костюма дома «Ланвен». Париж, 1928

Владимировной, которая при этом целовала манекенщицу в лоб, следуя традиции ста­ринного придворного этикета Санкт-Петербурга»8.

Закончив карьеру манекен­щицы в начале 40-х годов, гра­финя Граббе продолжала ра­ботать в мире моды. О ней вспоминала В. И. Покровская: «Я знала ее позднее, когда она стала пласьержкой и продава­ла платья, в 1945-1947 годах. Она была уже в возрасте, но все мы видели следы ее красо­ты, замечательные глаза. Она тогда жила около Пасси, возле рю Райнуар. Я помню ее сад там. Бывший муж все время ей помогал и регулярно при­сылал деньги из Америки. Уезжая из Франции в США, я купила у нее один жакет».

Князь Сергей Белосель-ский-Белозерский, разойдясь с графиней Граббе, женился на американ­ской миллионерше Флоранс Крэйн из штата Массачусетс. Крэйны были крупнейшими в США производителями оборудования для ванных комнат, отчего злые языки в русской эмиграции называли Флоранс «мадам WC». От этого брака у князя родились ныне здравствующие дочери Марина и Татьяна. К чести Флоранс Крэйн и князя Белосельского-Белозерского следует отметить их огромную и непрерывную благотворительную дея­тельность, особенно помощь в размещении в США депортированных рус­ских в годы Второй мировой войны и после нее.

В 20-е годы плеяда русских «титулованных» красавиц включала эф­фектных аристократок — сестер Оболенских. Княжны Нина и Мия (Сало-мия) принадлежали к 32-му поколению этого древнейшего отечественного княжеского рода, происходившего от Рюрика. Их матерью была мегрель­ская княжна Дадиани, от которой они унаследовали много кавказских черт. Вдова их младшего брата князя Александра Александровича Оболенского,

На с. 238-239: графиня Лиза Граббе в моделях дома «Шанталь», где она работала манекенщицей. Париж, 1928-1929- Фото Г. Гойнинген-Гюне из журнала «Вог»

живущая в Сантьяго, урожденная ба­ронесса Янина Артуровна фон Клейст так описывала сестер Оболенских: «Среднего роста, тонкокостные и бе­локожие красавицы с очень темными волосами»9.

Княжна Нина Александровна Обо­ленская родилась 14 января 1898 года в Петербурге и была старшим ребен­ком в семье князя Александра Лео­нидовича Оболенского (1878-1960)

и княгини Саломии Николаевны (1878-1961). Вторая дочь Обо­ленских Саломия, которую назва­ли в честь матери, а дома и позд­нее, в Париже, все звали Мией, родилась 13 ноября 1902 года.

Спасаясь от большевиков, се­мья после долгих странствий очу­

тилась во Франции. Эффектная внешность сестер была быстро за­

мечена, и в начале 20-х годов обе были приглашены в хорошие модные

дома манекенщицами. Вероятно, пер­вым ангажементом Нины и Мии была

работа у леди Эджертон в доме «Поль Каре». Нина вышла замуж в 1922 году за бывшего

На с. 240: графиня Лиза Граббе в модели дома «Шанталь». Париж, 1928-1929. Фото Г. Гойнинген-Гюне из журнала «Вог» 2 Княгиня Мия Александровна Шаховская в модели дома «Шанель». Париж, 1927 Справа: княгиня Мия Александровна Шаховская в модели дома «Шанталь». Париж, 1924

полковника лейб-гвардии Уланского полка Константина Васильевича Бала­шова, а Мия обвенчалась в 1923 году с князем Владимиром Ивановичем Шаховским, служившим в прошлом в лейб-гвардии Конном полку. Обла­дательница двух громких титулов, княгиня Шаховская не оставила карье­ры манекенщицы. Следующей ступенью стала работа во французском доме «Шанталь», куда ее пригласили вместе с сестрой. В этом доме княгиня Мия Шаховская стала очень знаменитой, неоднократно снималась для рекламы «Шанталь» в парижских модных журналах. Знавшая ее по работе Монна Аверьино вспоминала в беседе с автором: «Княгиня Шаховская считалась большой звездой и всегда показывала подвенечные платья, которыми обычно заканчиваются коллекции. Ее сестра Нина Оболенская была оча­ровательной. Я помню ее в "Шанталь". Она была очень веселой, миловид­ной и всегда почему-то очень часто моргала. Я с ней хорошо сходилась».

Карьера сестер Оболенских пошла на убыль в 30-е годы, когда в моду вошли блондинки. Сестры впоследствии разошлись с первыми мужьями, и Мия Александровна вышла замуж второй раз в 46 лет за Евгения Влади­мировича Болотова, в прошлом капитана лейб-гвардии Саперного полка. Детей у сестер не было. Гордостью семьи был их брат князь Николай Але­ксандрович. Он был священником русской церкви и во время войны актив­но участвовал вместе с женой Верой Аполлоновной Макаровой, дочерью бакинского вице-губернатора, во французском Сопротивлении, за что оба были арестованы немцами. Николай Александрович был отправлен в Бу-

Русские манекенщицы у собора Александра Невского. В центре: Катюша Ионина. Париж, 1928

хенвальд, а Вера Аполлоновна увезена в Берлин, судима и казнена в берлин­ской тюрьме Плетзенц. В апреле 1945 года князь был освобожден из конц­лагеря американской армией. Он был награжден французским военным крестом и медалью, а в 1956 году — кавалерским крестом ордена Почет­ного легиона, высшей наградой Фран­ции. Его жена была награждена по­смертно орденом Почетного легиона.

В 20-е годы начали работу в каче­стве манекенщиц две очаровательные русские девушки — сестры баронессы Кира и Леля фон Медем, дочери баро­нессы Нины Владимировны фон Ме­дем, урожденной Шлиттер. Скончав­

шаяся в возрасте 96 лет под Па­рижем Кира Александровна фон Медем, в замужестве Середа, вспоминала: «Отец, полковник Эриванского полка, сказал моей матери, что она должна сама себя

Баронесса Леля фон Медем на скачках в Шантийи, близ Парижа. 1924 Справа: баронесса Леля фон Медем в модели дома «Скиапарелли». Париж, 1930

обшивать. А так как у мамы были три сестры и еще домовая портни­ха, то она хорошо научилась порт­новскому искусству. Мы жили то­гда около Тифлиса в собственном доме, называвшемся "Манглис", с большим фруктовым садом. Ко­гда уходила Белая армия, мой брат остался в Крыму. Он был началь­ником пулеметной команды и обо­ронял Крым, а затем был расстре­лян большевиками.

В Париже я с мамой сперва поступила в "Китмир" к великой княгине Марии Павловне. Мы там вышивали для нее, а затем моя мама стала портнихой в доме "Итеб", где оставалась в качестве заместительницы главной порт­нихи два года».

Леля фон Медем вышла замуж за офицера Лескова, внука знаме­

нитого писателя, родила дочь Татьяну, ставшую впоследствии балериной. Живущая теперь в Рио-де-Жанейро Татьяна Лескова вспоминает: «Моя мама была очень красива и как "манекен" часто выезжала на скачки, где ее фотографировали. Некоторое время она работала в доме "Скиапарелли", но рано умерла, и все мое воспитание взяла на себя моя тетка Кира, ставшая мне второй матерью»10.

Кира Середа работала манекенщицей около 20 лет, начав приблизи­тельно в 1925-м и закончив в 1945 году. Она сменила за эти годы множест­во домов. Короткое время она работала в доме «Ирфе» у Феликса и Ирины Юсуповых, потом перешла в «Итеб», где работала одновременно с княжной Натали Палей. Кира Середа была манекенщицей в больших парижских до­мах моды: «Поль Пуаре», «Пату», «Уорт», «Дреколь», «Молинё» и «Шанель». О работе с великим мэтром моды Полем Пуаре Кира Середа вспоминает: «Поль Пуаре хотел, чтобы я к нему поступила, и дал мне примерить платье. А затем надел его сам и стал показывать, как надо его демонстрировать».

С домом «Женни» она была на показах в Англии, Бельгии и Голландии. О своей работе в «Шанель» Кира Середа вспоминает: «Шанель меня очень

любила и, видимо, жалела. Тогда я была беременна, и она оставила меня у себя в доме до родов». В группу ма­некенщиц — коллег и подруг Киры входили Женя Горленко де Кастекс, Соня Яворская, Галина Горленко-Дельвиг, Тамара Варун-Сокрет и Ксе­ния Куприна, дочь писателя. О Тама­ре Варун-Сокрет Кира вспоминает: «Очень красивая и способная Туся ра­ботала в "Годелль", затем в домах "Жермен Леконт" и "Фредди". Во вре­мя войны она была депортирована немцами в концлагерь Равенсбрюк, чудом выжила и затем эмигрировала в США».

Наше перечисление известных ма­некенщиц 20-х годов было бы непол­ным без упоминания Екатерины Ни­колаевны (Теи) Бобриковой, которая проработала в доме «Ланвен» с 1927 по 1934 год. Скончавшаяся в 2004 году в Париже Екатерина Николаевна Бон­не, урожденная Бобрикова, родилась в 1909 году в семье, близкой к при­дворным кругам, и была крестницей Николая П. На знаменитом полотне И. Е. Репина «Торжественное заседа­ние Государственного Совета» изобра­жены некоторые члены ее рода. С дет­ских лет Тея рисовала платья и мечта­ла, что будет носить их, когда вырас­тет. Приехав в Париж с родителями и сестрой, она жила возле площади Клиши. Семья нуждалась в заработке. Тея Бобрикова в 17 лет решила найти работу. Она вспоминала: «Я пошла искать работу через моего дядю Алек­сея Николаевича Фролова, бывшего

Женя Горленко, сестра Гали, в модели дома «Уорт». Париж, 1929- Фото Валери

Тея Бобрикова в шляпе и манто дома «Ланвен». Париж, 1929

в России губернатором. Его гувер­нер-француз стал в Париже дирек­тором магазина. Я пришла к нему, и он мне сказал: "Девочка моя, я знал вашу маму в России!" и посоветовал пойти в maison de couture. В то время самыми лучшими домами моды считались "Ланвен" и "Вионне". Дом "Вионне" мне очень понравился. Мужем хозяйки был русский эмиг­рант Нечволодов, сын генерала, ко­торый, в свою очередь, имел процве­тающее модное обувное предприятие "Нетч и Фратер". Манекенщицей у Вионне была русская Соня Коль-мер, дочь обрусевшего англичанина,

которая затем вышла замуж за Шар­ля Монтеня. Там же работали сест­ры Иславины, Марфа (1907-1992) и Мария (1909-1972). Но я пошла тогда в "Ланвен"»11.

Дом Жанны Ланвен существует в Париже больше ста лет. Хозяйка этого первоклассного предприятия, родом из Бретани, начала свою ра­боту в конце прошлого века и спе­циализировалась на платьях для молодых матерей и их дочерей. Поль Ириб, известный иллюстра­тор, создал запоминающуюся эмб­лему этого дома в стиле ар деко, представляющую мать и дочь. С на­чала 20-х годов платья дома «Лан­вен» отличались яркими вышивка­ми в славянском стиле, украшались коралловыми бусинами на ярко-синем шелковом фоне. Так особый оттенок синего стал символом этого

Контракт Теи Бобриковой с домом «Ланвен» от 1 июня 1928 Тея Бобрикова в модели неоромантического платья Жанны Ланвен. Париж, 1928

элегантного дома и известен в истории моды под названием «синий Ланвен». Екатерина

Николаевна Бобрикова вспоминает: «Ко­гда я пришла в "Ланвен", то думала, что получу место приказчицы за 400 фран­ков в месяц. Но одна из работниц спросила меня: "Почему бы вам не по­пробовать стать «манекеном»?" Мне было тогда 17 лет, и я не знала, что это такое. Я думала, что манекен — это чучело, на которое вешают пла­тья. Недалеко от нашего дома в Пари­же я видела в витрине деревянные манекены и думала, что мне как раз

это и предлагают. В "Ланвен" мне ска­зали, что надо надеть платья в приме­

рочной кабине и показать их на себе. А когда мне сказали, что зарплата у "мане­

кенов" до 2000 франков в месяц, то я сразу решила примерить платье. Какая-то старуш­

ка, которая и была мадам Ланвен, посмотрела на меня и сказала: "Я вас ангажирую с четверга".

Я вернулась домой и сказала родителям, что меня приняли в "Ланвен". Они сначала были рады, что я нашла место и начну работать, но когда уз­нали, что меня взяли "манекеном", то мама страшно разволновалась: "Тебе только 17 лет, как ты можешь? Ведь это неприлично!" И с этими словами она заперла меня в комнате на ключ. Но так как дома было нечего есть, то она меня выпустила. Мой первый контракт с "Ланвен" от 6 мая 1927 года подписывал мой папа Николай Николаевич Бобриков (1882-1956), быв­ший полковник лейб-гвардии. У "Ланвен" было тогда 24 "манекена", из них четверо русских. Со мной работала Татьяна Александровна Мордвин-Щед-рова, которая впоследствии вышла замуж за Луи, директора дома мехов "Ревийон". Кроме нее у нас служили Нина Дюван, сестра певца Северского, и мадемуазель Гробня, тоже русская. Начальницей кабины манекенщиц у Ланвен работала одно время княгиня Тенишева. Когда я вышла замуж за Николая Порецкого, мои контракты с домом "Ланвен" одно время под­писывал он». Платья, представленные Теей Бобриковой, покупали клиент­ки «Ланвен» — звезды того времени Пола Негри, Лилиан Гиш и Жаннет Макдональд.

Тея Бобрикова в годы работы в доме «Ланвен». Париж, 1928

Тея Бобрикова и неизвестная манекенщица в моделях неоромантических платьев Жанны Ланвен. Париж, 1928

Среди русских красавиц в период между двумя войнами особое место занимает леди Абди, статная блондинка с ярко-голубыми глазами, бывшая одним из символов красоты и элегантности модного Парижа. Автору уда­лось встретиться с леди Абди за несколько дней до ее смерти и услышать от нее подробный рассказ о ее жизни в мире моды. Ия Григорьевна Ге роди­лась в Славянске 8 августа 1903 года в семье известного актера Император­ского Александрийского театра Григория Григорьевича Ге и драматической актрисы Новиковой. Род Ге французского происхождения дал России зна­менитого художника Николая Николаевича Ге. Прапрадед Ии был францу­зом, бежавшим в Россию во время французской революции. Ее отец Гри­горий Григорьевич писал о своем предке в книге «Театральная Россия» в 1928 году: «Приняв русское подданство, он женился на казачке Коростов-цевой. Их сын женился на польке, внук, мой отец, — уже на чисто русской, Кареевой. В семье отца детей было пятеро: четыре дочери и я, самый млад­ший. Трех лет, вследствие семейного раскола, мать увезла нас всех в Швей­царию, а затем в Париж...»12 Вернувшись затем в Россию, Григорий по со­вету своего дяди, прославленного живописца, намеревался поступить в Академию художеств, но друг их семьи Илья Ефимович Репин отсовето­вал, порекомендовав стать актером. Дед Ии Григорьевны по материнской линии (Иван Новиков) происходил из рода татарского хана Новика. По­мещик и балетоман, он организовал в своем большом самарском имении

Леди Ия Григорьевна Абди, светская красавица Парижа. Фото Ман Рея из журнала «Вог». Париж, август 1925

Леди Абди. Фото Артура О'Нила из журнала «Вог». Париж, март 1926

крепостной театр, на который потратил огромные деньги. Вне сомнения, Ия Григорь­евна унаследовала художест­венную одаренность пред­ков, и это повлияло на ее судьбу и помогло стать эта­лоном вкуса и красоты в Па­риже в 20-30-х годах.

Ия Григорьевна в детстве воспитывалась в семье мате­ри и в придворной семье от­чима Вуича. Она вспоминала: «Родители развелись очень рано, когда мне было пять лет, а брату лишь три года. При разводе отец взял на вос­питание брата, а мать — меня. Отец жил в артистическом мире, в мире Николая Нико­

лаевича Ге и близкого ему Льва Николаевича Толстого. Но я эту атмосферу знала мало, так как Вуичи, новая семья моей матери, были придворными. Отчим сперва служил в конном полку, а когда вышел в отставку, то работал секретарем Теляковского в дирекции Императорских театров»13. Живя в Петербурге, Ия Григорьевна воспитывалась в Павловском институте. Война застала Ию с матерью в Германии, откуда им удалось переехать в Швейцарию, где будущая красавица парижского света училась в школе для девочек в лозаннском замке Монтшуазьен, существующем и поны­не. Ия Григорьевна вспоминала: «Мама отправила меня туда учиться язы­кам и музыке, так как я хотела стать музыкантшей. У меня были способ­ности к музыке. Я любила также рисовать, и многие думали, что я стану художником или артисткой. У меня было много способностей».

Юная Ия из Швейцарии переехала в Париж в 1921 году, но пробыла там недолго. По семейным обстоятельствам она пыталась вернуться в Россию через Финляндию. В Финляндии она встретила голландского бизнесмена Уонгеянса, за которого вышла замуж. О своем первом муже Ия Григорьевна вспоминала так: «Он был деловым человеком, консулом Голландии в Пе­тербурге, а после революции начал дела с Прибалтийскими странами, кото­рые были слишком молодыми, чтобы дела шли хорошо, и он совершенно

Григорий Григорьевич Ге в роли Ивана Грозного в Александрийском театре. Петербург, 1900-е гг.

Леди Абди. Фото Г. Гойнинген-Гюне из журнала «Вог». Париж, декабрь 1928. j Ее изысканный туалет дополняет знаменитый бриллиант фирмы «Шоме». Ия Абди стала прообразом героини романа А. Н. Толстого «Гиперболоид инженера Гарина»

разорился». От этого неудачливого бизнесмена, изменившего фамилию на Геянс, Ия Григорьевна родила сы­на и дочь. В Голландии она тщет­но пыталась освоить стенографию, а потом перебралась в Париж в на­дежде на лучшее.

«Брат моего отчима Александр Иванович Вуич был секретарем принца Ольденбургского и очень за­ботился обо мне. Он был свободным человеком, холостяком и всю жизнь был предан своей матери. Благодаря его связям мне нашлось место у куп­ца Второва, но его дело просуще­ствовало лишь несколько месяцев и лопнуло. Тогда я пошла играть на рояле. В кинематографе были необ­ходимы аккомпаниаторы, прорабо­тала я там недолго, меня в конце концов оттуда выгнали. Мой муж

Леди Абди, эталон элегантности, в бархатном платье и шали дома «Сестры Калло». Художники-иллюстраторы не раз рисовали леди Абди на светских раутах и публиковали свои работы в журналах мод. Рисунки из журнала «Вог». Париж, 1925-1926

писал мне из Голландии, требуя, чтобы я к нему приехала и взяла сына Георгия, которого я там оста­вила, пока искала себе место. Я бы­ла в отчаянии, так как у меня абсо­лютно ничего не было. Моя мать была тогда в Париже, но приняла все это довольно холодно, так как надеялась, что я сама смогу вы­браться из этого положения. Но вот однажды один русский знако­мый, который, как и я, жил в Пари­же в гостинице, сказал мне: "У вас хорошая фигура, пойдите в салон моды, наверное, работу найдете". Так я пошла к Жаку Дусе, а затем на Елисейские поля к сестрам Кал-ло. Они примерили на меня пару платьев и предложили работу "ма­некена" и жалованье 450 франков с завтраком. Я, конечно, обрадова­лась. Мне надо было кормить сына, которого я отвезла в деревню к од­ной простой женщине. Работа у се­стер Калло в 1922 году меня не ин­тересовала, но нужно же с чего-то начинать. В этом доме на меня делались замечательные платья, замечательные прически. В один прекрасный день в "Калло" при­шел интересный молодой человек вместе с другими англичанами смотреть коллекцию. Когда он ме­ня увидел, он улыбнулся и спро­сил, может ли он еще раз со мной встретиться. Но в доме "Калло" было очень строго, ему отказали, сказав, что в их доме с девушками не встречаются. Два дня спустя я

Леди Абди в платье дома «Шанель»

Обложка журнала «Л'Офисьель». Манекенщица Ольга Пуфкина в модели дома «Женни». Июль 1927. Фото Д'Ора

обедала с одним русским другом в ресторане. И, как ни странно, напротив за столом сидел сэр Роберт Абди, тот самый англичанин».

Так волею судеб Ия Григорьевна познако­милась с сэром Робертом Эдвардом Абди, пя­тым баронетом богатого аристократического рода. Влюбившись в Ию с первого взгляда, 26-летний сэр Абди вскоре сделал ей предло­жение и женился на ней в июне 1923 года.

«Конечно, — вспоминала леди Абди, — я была вынуждена по его просьбе оставить дом "Сестры Калло". У нас началась бурная свет­ская жизнь. Мужу было 27 лет, и он только что получил наследство. Его большой стра­стью была французская старина. Он обожал бронзу, мебель, гобелены и версальскую скульптуру. Он совсем ушел в эту жизнь, лю­бил тратить деньги, любил красивые вещи. В конце концов это его так заинтересовало, что он решил заниматься этим профессио­нально и открыл антикварный магазин. Я же хотела жить в Англии, но муж обожал Па­риж, Версаль, бывший для него храмом кра­соты и идеалом его жизни. Он, например, ненавидел Венецию, считал ее и ее искусство слишком барочным. У него был свой, особен­ный вкус, он увлекался всем старинным и французским. Когда он нашел как-то кар­тину Тициана, то продал ее в музей Метропо­литен, нам не оставил».

Семейная жизнь у четы Абди не сложилась. Сэр Роберт был занят покупкой и продажей уникального антиквариата во Франции и от­правил леди Абди в кругосветное путешест­вие с молодой четой, директором «Дженерал электрик» Харрисоном Уильямсом и его суп­ругой, на их яхте. Леди Абди побывала в Джибути, на Цейлоне, в Индии, Бирме, Ма­лайзии, Сингапуре, Таиланде, во французском

Русская актриса в Голливуде. 1926

Индокитае, в Китае, Маньчжурии, Японии, а затем они на пароходе по­плыли в Канаду. Когда же наконец ле­ди Абди и ее друзья вернулись после более чем годового отсутствия в Па­риж, сэр Абди оттуда уехал. Вспоми­ная то время, Ия Григорьевна говори­ла: «Бывает же так в жизни! Я, видимо, долго отсутствовала... В 1928 году мы разошлись. Мне снова нужно было устраивать свою жизнь. У меня была репутация элегантной и довольно оригинальной женщины, я умела хоро­шо носить самые особенные платья».

Следует заметить, что леди Абди обратила на себя большое внима­ние в Париже еще в 1923-1925 годах.

«Я познакомилась с Полем Пуаре сразу после свадьбы, — вспомина­ла леди Абди. — Мое первое пла­тье после замужества я заказала ему. Это было длинное бархатное платье с подвесками на низкой та­лии. Пуаре заинтересовался мной в то время, когда меня в Париже еще никто не знал». «Вог» регуляр­но публиковал рисованные и фото­графические портреты леди Абди в самых невероятных туалетах. Июньский номер этого журнала описывает в 1925 году леди Абди в вышитом бисером вечернем пла­тье цвета фуксии: «Леди Абди, одна из красавиц иностранного общества в Париже, одевается всегда по сугубо личному фасону. Ее вкус неоспорим и не подвержен влиянию. Она может пробудить

Нюся Пенякова-Ротванд. Париж, начало го-х гг. Княжна Мелита Тазиевна Чолокаева, манекенщица дома «Шанель». Париж, 1928

вдохновение у создателей женских туале­тов»14. Для журналов ее снимали лучшие фотографы, например Георгий Гойнинген-Гюне. Леди Абди могла себе позволить идти наперекор моде, носить в 1925 году, напри­мер, прямой пробор, когда мода требовали челок, маленькие шляпки без полей, откры­тые платья, «русские» жакеты, драпиро­ваться в шали из золотой парчи. Особую славу принесли ей ее драгоценности — изумрудная парюра и огромный бриллиан­товый солитер от «Шоме», который леди Абди носила как кулон. Элегантность и яр­кая индивидуальность делали ее желанной гостьей на великосветских балах и вечерах. Из русских красавиц Париж в те годы ценил больше всего титулованных дам. В высшее общество были приняты великая княгиня Мария Павловна, княгини Ирина Юсупова и Мэри Эристова, Гали Баженова, Нюся Ротванд-Муньез, леди Детердинг, а позднее княжна Натали Палей. Из огромного коли­чества русских красавиц в Париже тех лет избранными становились немногие. Леди Абди приняла деятельное участие в прове­дении благотворительных вечеров в по­мощь русским беженцам.

В середине 1925 года «Вог» пишет о леди Абди, рекламируя пальто «Шанель». Имен­но у этой создательницы моды пришлось работать леди Абди после развода со своим богатейшим супругом. Об этом времени она вспоминала: «В Париже тогда известной да­мой была Мися Серт, и она стала моей боль­шой подругой. Мадам Серт вертелась вок­руг Шанель, и та ее за это очень любила. Когда Шанель лишь начинала, Мися Серт очень помогала ей. Но много помогать Ша­нель было нельзя, так как это была очень

Манекенщица Татьяна Лищенко в модели дома «Марта и Рене». Фотография из журнала «Л'Офисьель». Июнь 1929

властная женщина и сразу знала, что ей было нужно. По-видимому, Ша­нель в это время увлеклась своим путешествием с герцогом Вестминстер­ским. Она свой дом не оставляла, но за ним так сильно уже не смотрела. И вот весной 1929 года "вылез" Пату со своей коллекцией легких длинных платьев в набивной цветочный рисунок. Он имел тогда огромный успех, и весь Париж стал одеваться у Пату. Мадам Серт тогда заволновалась и сказала Шанель: "Вот конкурент, который поднимает голову". Она же по­советовала Шанель "обновить кровь", сделать что-то новое и обратить внимание на Ию Абди. Серт считала, что у меня были способности в порт­новском искусстве».

Известно, что и мать леди Абди Анна Ивановна Новикова-Вуич (1881-1949), имея способности в области моды, держала небольшой дом белья и моды «Анек», для которого леди Абди делала эскизы сумок-мешков. Шанель познакомилась с Ией Абди на ужине у Миси Серт. Затем Шанель отправилась в дом «Анек», которым руководили Каменская и Но­викова-Вуич, смотреть вещи, созданные по замыслу леди Абди. Ия Григорь­евна вспоминала: «Моя мать была очень элегантной женщиной в Петер­бурге, всегда одевалась в Париже, и у нее был чудесный вкус».

На с. 260: Ольга Бакланова, киноактриса. Голливуд, 1928 Поль Пуаре со своими манекенщицами во время европейского турне. Лондон, 1923

В один прекрасный день Шанель предложила леди Абди работать в своем магазине и в ателье — вместе создавать новые модели, посулив за это большие деньги. Леди Абди вспоминала: «Если бы я знала харак­тер Шанель, то ни за что не пошла бы к ней работать. Это была невероятно властная женщина. Я никогда ничего подобного не видела. Возможно, она даже подавляла личность, если та поддавалась ей легко. Когда она де­лала модели, мы вместе их обсужда­ли: я предлагала свои идеи, а она их принимала или нет. Для ее магазина я делала маленькие вещи — сумки-мешки, которые она скопировала у "Анек". Мне много чего приходи­лось делать у Шанель, но оставалась я там только год». Леди Абди стала одной из самых знаменитых свет­ских красавиц Парижа в 30-е годы.

В доме «Поль Пуаре» в разное время работало несколько русских манекенщиц: Кира Середа, дочь зна­

менитого русского писателя Александра Куприна Ксения (Киса), Люся Булацель и графиня Наталья Николаевна Сумарокова-Эльстон. Киса ра­ботала у Поля Пуаре в 1925 году. Вернувшись в 1955 году в СССР, она по­ступила в московский Театр имени А. С. Пушкина, но в спектаклях была занята очень редко. Опубликованные Куприной в 1971 году воспоминания дают полное представление о ее работе в доме моды. Она решила стать манекенщицей, чтобы помочь нуждавшимся родителям. К. А. Куприна пишет: «Я пришла наниматься на работу первый раз в жизни. Поднялась по широкой мраморной лестнице, покрытой мягкими коврами. Внуши­тельного вида швейцар указал мне на служебный вход. Я почувствовала себя униженной и долго колебалась, войти или нет. Потом меня долго рас­сматривали, заставляли ходить, улыбаться, показывать ноги.

Несмотря на мою молодость и застенчивость, меня все-таки приняли. И в первый день во время перерыва все манекенщицы собрались в огром-

Наталья Астахова и Наталья Костка-Непржецкая, хористки Русской частной оперы Марии Кузнецовой. Южная Америка, 1929

ной гостиной. Меня стали учить мед­ленно ходить с гордым видом, по­ворачиваться, с быстротой мол­нии переодеваться. За мою конфузливость меня прозва­ли "дева"»15. К. А. Куприна сетовала на плохо оплачи­ваемый труд, но была pa- J да, что ей давали на вечер платья от «Поля Пуаре».

Хозяин был придир­чив в отборе служащих: «Он заставлял манекен­щиц выстраиваться в по­лукруг и долгим тяже­лым взглядом рассмат­ривал каждую. Потом, остановившись возле од- \ ной из них, вдруг делал жест, как бы отгоняя муху. Это значило, что эту де­вушку выгоняют».

Кису Куприну, к ее сча­стью, не выгнали со службы. Она вспоминает: «Новые модели создавали каждые шесть месяцеь. Приходилось часами стоять на помос­те, и модельеры драпировали на нас ткани, кружева, ленты, кроили, закалывали, как на деревянных манекенах. Часто от усталости девушки падали в обморок».

Кису выбрали в числе 12 манекенщиц для поездки в Берлин с показом моделей Пуаре в театре «Die Comedie». Специально для этого турне кутю­рье создал коллекцию пальто в ярко-желтую и зеленую полоску, которые намечали новую тенденцию в его творчестве — простота в крое и геомет-ризм в орнаменте. Решив показать свои модели еще до вечернего дефиле в одном из берлинских кафе, Пуаре сорвал тем самым контракт и пытался ретироваться вместе со своими девушками. К. А. Куприна пишет: «Собрав всех у себя в комнате, он предложил нам тайно вынести чемоданчики и бе­жать, не уплатив по счету. Манекенщицы подняли бунт: было совершенно

ясно, что незаметно уехать 12 де­вушкам, одетым специально, что­бы обращать внимание, невоз­можно. В конце концов все устро­илось и мы уехали»16.

Однажды, уже закончив рабо­тать у Пуаре, Киса Куприна при­сутствовала на званом вечере в одном из его платьев. Она про­извела большое впечатление в эф­фектном золотом туалете и позна­комилась с известным француз­ским кинорежиссером Марселем Л'Эрбье. Так началась карьера Кисы в немом кино — Л'Эрбье снял пять фильмов с ее участием, которые пользовались успехом. Фотографии кинозвезды Кисы Куприной встречаются на страни­цах французских журналов тех лет.

Валентина Остерман, победительница конкурса «Мисс Россия». 1929 Валентина Кашуба, победительница конкурса «Королева русской колонии в Нью-Йорке».

1929

Нина Александровна Поль, победительница конкурса «Мисс Россия», в русском костю­ме. 1932

Именно в тот период для Пуаре работали графиня Наталья Николаевна Сумарокова-Эльстон, урожденная Велик, и короткое время в Канне — из­вестная в будущем русская модель Билли Бибикова, о которой графиня Су­марокова-Эльстон вспоминает: «Красивая и очень милая, с ней было очень приятно работать»17.

Конкурс «Мисс Россия» в редакции журнала «Иллюстрированная Россия». 1930

В парижской колонии эмигран­тов было так много русских мане­кенщиц и фотомоделей, что в 1926 году возникла идея проводить под эгидой журнала «Иллюстрирован­ная Россия» конкурс красоты, на ко­тором из группы претенденток избиралась бы самая прекрасная девушка. В 1926 году он называл­ся «Королева русской колонии», а с 1928 года — «Мисс Россия». Участие в нем было очень почет­ным. Победительницы — «Мисс Россия» и ее заместительницы — превозносились до небес: их порт­реты печатали на обложке журнала «Иллюстрированная Россия» и вос­производили на открытках, выпу­скавшихся парижскими издатель­ствами, у них часто брали интер­вью. Русский эмигрантский кон­курс котировался во Франции,

Татьяна Александровна Маслова, победительница конкурсов «Мисс Россия»

и «Мисс Европа». 1933

Приглашение Нине Твердой на конкурс «Мисс Россия» от редакции журнала «Иллюст­рированная Россия». 20 января 1930 Победительница конкурса «Мисс Россия», зо-е гг.

и победительницам его позволялось участвовать в самом престижном кон­курсе того времени - «Мисс Европа». Благодаря публикациям фотографий лица победительниц конкурса красоты становились известны всей русской диаспоре. Открытки с их портретами появлялись в Риге и Харбине, Льво­ве и Белграде. Не желая отставать от Парижа - общепризнанного центра тогдашней моды, и другие города, места временного или постоянного

Наталья Красовская-Лесли, танцовщица русского балета в Монте-Карло, занявшая второе место на конкурсе «Мисс Россия». 1935- В тот год на конкурсе победила княжна Ася Оболенская. В жюри входил Серж Лифарь

Княжна Гидеонова, победительница конкурса «Мисс Россия». Фотография на обложке журнала «Пари-матч». 15 декабря 1938

пристанища русских эмигрантов, переняли идею этого конкурса и стали выбирать «королеву рус­ской колонии». Такие конкурсы проходили в Берлине, где короле­вой несколько раз выбирали звез­ду немого кино Ксению Десни (Десницкую), в Гамбурге, где ле­том 1926 года была избрана Эл­ла Мартынова, в Нью-Йорке, где «королевой» стала балерина Ва­лентина Кашуба, в Харбине, Тянь-цзине, Шанхае, Софии, Белграде и в других городах.

В 1926 году «королевой русской колонии» в Париже была избрана Лариса Попова и названы две ее заместительницы. В 1927 году «ко­ролевой» была избрана 19-летняя Кира Склярова, а заместительниц было уже четыре: Елена Мединце-ва, Нина Северская, Галя Брайловская и Сегда Богдасарова. Каноны красо­ты меняются из года в год, от десятилетия к десятилетию. Фотографии этих женщин запечатлели тяжеловатые лица, перегруженные макияжем. Тем не менее именно они и отвечали эталону красоты тех лет. Судьбы по­бедительниц складывались по-разному, большинство из них первое время выбирали работу манекенщиц в модных домах, а затем выходили замуж. Трагически сложилась судьба Гали Брайловской. Видимо, титул замести­тельницы «королевы красоты», полученный на конкурсе 1927 года, не при­нес ей счастья: через несколько месяцев она застрелилась на могиле своего отца, известного промышленника Д. П. Брайловского, скончавшегося за два года до этого. Больше неприятностей, чем счастья, принесла победа в конкурсе 1928 года Валентине Константиновне Остерман. Следует отме­тить, что в жюри таких смотров красоты входили самые знаменитые и ува­жаемые деятели искусства русской эмиграции, прославившиеся еще в Рос­сии. Так, в 1928 году судили конкурс писательница Н. А. Тэффи, балерина О. О. Преображенская, актриса Е. И. Рощина-Инсарова, писатель А. И. Ку­прин, литератор С. К. Маковский и др. Окончательные выборы победитель­ницы прошли 27 января 1929 года, и победившая на них Валя Остерман

Женя Дашкевич, победительница конкурса «Мисс Россия», зо-е гг.

прибыла в сопровождении своей старшей сестры из Берлина, где жила со своей семьей после эвакуации из России в 1921 году. Не зная толком о своем подданстве (что в 18 лет простительно), Валя Остер-ман не сказала в редакции «Иллюстриро­ванной России» во время записи, что у нее не русский эмигрантский, «нансенов-ский», паспорт, а немецкий. Условия же конкурса были чрезвычайно строги: в нем могли участвовать лишь обладательницы беженского русского паспорта, а не литов­ского или, скажем, болгарского. Как только секретарь редакции Е. С. Хохлов узнал о немецком паспорте, был поднят круп­ный скандал и Валя Остерман, чей порт­рет украшал обложку «Иллюстрирован­ной России» № 195, была дисквалифици­рована, корона досталась ее заместитель­нице Ирине Николаевне Левицкой, обла­

дательнице «нансеновского» паспорта. Корреспонденты «Иллюстрирован­ной России» публиковали детальные обзоры этих «перевыборов».

Конкурс «Мисс Россия», проводившийся до начала Второй мировой вой­ны, в 30-е годы выявил ряд русских красавиц, среди которых особенно из­вестными были Женя Дашкевич и Марина Шаляпина.

МАНЕКЕНЪ НАТАША

Летняя повесть I

У манекенши Наташи, Пройдитесь, Наташа! Маленькой мидинетки, Праздники редки, Праздники редки. Горькая чаша — Целые дни Наташа Жизнь мидинетки... Как рыбка въ сетке: И вдругъ — Повернитесь, Наташа! Разомкнулся однажды Примерьте, Наташа! Заколдованный кругъ!

Чета русских эмигрантов на площади Согласия в Париже. 1929

ГЛАВА 8

РУССКИЕ КРАСАВИЦЫ

30-40-х ГОДОВ А хотя бы служить is каком-нибудь шикарном

maison de couture манекеном.

Что-нибудь вроде «Paquin», «Rollande» — разве плохо?

Ты прекрасно сложена, и из тебя выйдет отличный манекен.

Будешь примерять нарядные платья,

будешь ездить в Opera их демонстрировать...

Труд нетяжелый и даже приятный.

Лина Изломова. Обломки. Париж, 1931

Мир сотрясали экономические и политические перемены. Повсюду в Европе власть концентрировалась в руках диктаторов — Сталина, Гитлера, Франко, Муссолини. Политические, экономические, а так­

же и художественные факторы повлияли на эстетические нормы общества. Стремясь создать в своих странах «колонии образцового порядка», тотали­тарные режимы насаждали новые, «положительные» идеалы красоты. Че­стные труженицы и хорошие матери 30-х годов ни в чем не должны были походить на своих предшественниц — декаденток 20-х. Великая депрессия заставила и весь свободный мир пересмотреть свои идеалы. В 20-е годы, с их отчаянной решимостью жить одним днем, идеал женской красоты укладывался в рамки стиля «ла гарсон». В 30-е была вновь канонизирова­на традиционная женственность. В моду вошли фигура классических про­порций, нордический тип лица, пышные вьющиеся волосы. Мужчины иными глазами посмотрели на лучшую половину человечества, а женщи­ны по-другому взглянули на самих себя. Доминировавший во второй по­ловине 20-х годов тип девушки-мальчика, думавшей лишь о чарльстоне,

Людмила Федосеева, русская манекенщица и фотомодель, в вечернем платье

дома «Шанель». 1938

миллионерах и шампанском, вдруг показался всем заведомо порочным и социально опасным. Расточитель­ность 20-х годов считали основной причиной экономического краха и пе­ремен, происшедших в обществе, пережившем экономические потря­сения. Прежний канон красоты был отринут, и взамен его выбран проти­воположный.

Проникновение нового идеала женской красоты во все слои обще­ства было связано в первую очередь с кинематографом, ставшим звуко­вым как раз в пору кризиса. Новые

возможности кино, способного выражать чувства и переживания не только в сухих фразах титров, но и в музыке, песнях и диалогах, привлекали в кинотеатры множе­ство зрителей. Поэтому не удиви­тельно, что именно кино стало провозвестником нового идеала женской красоты. Его рождение принято связывать с именем шведской актрисы Греты Гарбо. Великолепная драматическая ак­триса, она обладала и удивитель­ной внешностью, таящей в себе и загадку, и все чары женствен­ности. Ее невольное влияние на представление о красоте было настолько глубоким, что милли­оны женщин стали копировать ее черты: грим, тонкие и подри­сованные брови, наклеенные рес­ницы, а особенно светлые воло­сы. Этот очень светлый цвет

Марлен Дитрих в костюме из фильма «Красная императрица». Голливуд, 1934 Справа вверху: Грета Гарбо в роли Анны Карениной в одноименном фильме. Обложка американского журнала по киноискусству. 1935

Лидия Зеленская в «неовикторианском» вечернем платье. Париж, 1938

волос прочно вошел в моду. Женщины 30-х годов перекрасились из брюне­ток в блондинок, исчезли короткие стрижки и густые челки прошлого де­сятилетия, стали носить волосы до плеч, уложенные волнами с помощью перманента. Диктату моды на «новое лицо» подчинились не только зри­тельницы, но и многие голливудские звезды — Марлен Дитрих, Мэй Уэст, Джин Харлоу, Джинджер Роджерс и Кэрол Ломбард. Шумный успех ки­нокартин с их участием еще больше закрепил в массовом сознании новый канон красоты, заставив следовать ему даже капризную парижскую моду. Новым требованиям должна была со­ответствовать и внешность манекен­щиц, являющаяся, наверное, самым точным отражением взглядов каждо­го поколения на понятие о женской красоте.

Ателье и дома моды закрывались из-за недостатка иностранных клиен­ток. Эмигрантки из России потеряли работу или не имели шанса найти ее. Лица прославленных манекенщиц 20-х годов не казались уже столь привле­кательными — этот тип красоты стал немодным. Дома моды изменили под­ход к набору манекенщиц. В 20-е годы определяющим фактором при приеме на работу могла оказаться знатность, а не красота претендентки. Тогда рус­ский аристократический титул еще имел вес. Русские княгини и графини, безусловно, поражали врожденной элегантностью, хорошими манерами и образованностью, но политические перемены во Франции, а также начав­шаяся безработица заставили взглянуть на русскую эмиграцию иными гла­зами: из желанных гостей с громкими именами русские сделались ненуж­ными соседями, отбивавшими хлеб. Республиканская Франция не только признала СССР, но и лишила эмигрантов, в своей массе настроенных монар­хически, каких бы то ни было привилегий и всякой поддержки. Охлаждение отношений к русским было также связано с убийством 6 мая 1932 года президента Франции Поля Думера русским эмигрантом Павлом Горгуловым. В 30-х годах положение русских граничило во Франции с бесправным,

Русская актриса Анна Стен, снимавшаяся в Голливуде в середине зо-х годов

над акцентом, которым восторга­лись в 20-е годы, стали смеяться, титулы показались ненужным арха­измом, дети эмигрантов стремились как можно быстрее ассимилиро­ваться в новой стране, меняя имена, фамилии и интересы.

Мода на все русское, охватив­шая Париж в 20-е годы, прошла. Уделом русской эмиграции остава­лась работа на заводах «Ситроен» и «Рено», в такси, в русских ресто­ранах, в русском балете, над кото­рым, впрочем, стали иронизиро­вать (о чем свидетельствовали фильм «На пуантах» с Верой Зори­ной в главной роли или одноимен­ный мюзикл на Бродвее с Тамарой Живой). Прославленные манекен­щицы 20-х годов вышли замуж, ро­дили детей и, увы, потеряли шарм молодости. Вот тогда им на смену пришли их дочери. Многие из них родились уже в эмиграции. О России они знали лишь понаслышке и были воспитаны во франко-русской среде, лишенной того огромного багажа грустных воспоминаний, с которыми прибыло из России старшее поколение. Они были более восприимчивы к новой моде и к ее переменам. Новый модный силуэт, более удлиненных пропорций, подчеркивал женские формы драпировками в неоклассиче­ской манере. Модный идеал нордической красоты перекликался со славян­ским (не случайно Грета Гарбо играла Анну Каренину, русскую балерину в «Гранд-отеле» и чекистку Ниночку в одноименном фильме). Молодые блондинки с широкими славянскими скулами пришлись ко двору во мно­гих домах моды, и, несмотря на кризис, немало русских женщин нашли се­бе более или менее постоянный заработок на подиуме.

По словам известной манекенщицы баронессы Галины Романовны Гор-ленко-Дельвиг, до трети всех манекенщиц в Париже в 30-е годы были рус­скими. Практически в каждом доме моды работали одна или две русские девушки, а иногда и больше. Г. Р. Дельвиг вспоминала: «В то время каж­дый дом имел много манекенщиц. Появилась даже категория "манекен

Вера Корень, русская актриса французского кино, славившаяся в зо-е годы своей красотой

дублюр" — дублерши, то есть де­вушки приблизительно той же фигуры, что и звезды. Дублерш использовали для примерок.

Главной категорией во всех домах моды была "манекен ве-детт" — звезды, на которых шили всю коллекцию, которых посыла­ли за границу с ее показом (я, на­пример, дважды побывала в Гол­ландии), приглашали на дефиле и гала, а также отправляли в ку­рортные места — в Довиль, Мон­те-Карло, Канн»1.

Благодаря воспоминаниям баронессы Дельвиг и других ма­некенщиц нам удалось подробно узнать об их работе в домах мо­ды в 30-е годы. Как правило, рус­ские попадали в манекенщицы случайно, по совету знакомых, соседей, подруг. Г. Р. Дельвиг рассказывала: «Это были девуш­ки в основном из хороших семей, часто кто-то просто знал кого-то, уже работавшего. Например, моя сестра (известная манекенщица

30-х годов Женя Горленко, по мужу виконтесса де Кастекс) ушла из послед­него класса русской гимназии, потому что надо было деньги зарабатывать, и устроилась на фабрику. Она была очень красивая, с чудными руками, а на фабрике надо было что-то крутить. Я узнала, что есть такая профес­сия, и посоветовала ей наняться в "манекены". Женя начала работать в 1926 году в маленьком доме моды "Кароль", оттуда перешла в "Уорт". А в 1927 году я сама смогла поступить в модный дом "Женни", и мне тогда пришлось сказать (я ведь знала от сестры, как все происходит), что я рабо­тала в "Кароль". Было очень трудно начинать. Мне говорили, например: "Покажи платье!", при этом обращали внимание на то, как я иду, как пово­рачиваюсь. Все это было сначала так волнующе! Ко мне очень мило относи­лись дирекция и подружки, потому что я была очень приветливая и, кроме

Соня Кольмер, манекенщица дома «Вионне», в платье с драпировкой. Париж, 1932

того, не соперничала с ними, так как была всегда хуже всех оде­та. В каждом доме были одна или две русские "ведетты"; вот в "Уорте" были две — Елена и Ирина Голдиевы, которые участвовали абсолютно во всех гала и дефиле. Ирина пользова­лась большим успехом. Кроме них на показы часто брали мою сестру Женю Горленко, Татьяну Базарову, Киру Середу». У Ша­нель работали Женя Крейчман и Таня Каскова.

Известной манекенщицей в 30-е годы была Тея (Екатери­на) Бобрикова — «манекен ве-детт» дома «Ланвен» с 1927 по 1934 год. Дом Жанны Ланвен настолько ценил ее, что постоян­но прибавлял жалованье, о чем свидетельствуют сохранившие­ся у нее по сей день расчетные квитанции. Екатерину Бобрико-ву фотографировал известный фотограф барон де Мейер.

По окончании работы в доме «Ланвен» Екатерина Бобрикова, подобно Гали Баженовой, открывшей в 20-е годы собственный дом моды «Эльмис», решила создать свое модное предприятие «Катрин Парель». Название образовалось из имени владели­цы и «фамилии» Парель, составленной из французских слов «par elle», что означает «сделанное ею самой». В 1935 году она начала приготовления к организации этого дома, который официально открылся 6 января 1936 го-ца и просуществовал до 1948 года. Подобно большим домам моды, «Кат­рин Парель» выпускал по две маленькие коллекции в год. На трех этажах этого процветавшего предприятия у Екатерины Бобриковой и ее мужа Ни­колая Порецкого работало до 69 сотрудников. Хозяйка дома вспоминает: «Вышивки для меня делал дом "Лессаж", а из дома "Арданс", где директо­ром был старший брат моего мужа, я пригласила первую закройщицу. Жанна

Нина Шаталова (Шестопалова), танцовщица «Фоли-Бержер». Париж, 1932

Ланвен тут же прислала ко мне с проверкой свою портниху, что­бы узнать, не копирую ли я ее модели, но, увидев мою работу, успокоилась. Моим большим ус­пехом было платье из шифона в мелкую сборку, по низу разгла­женное, которое хорошо продава­лось, это была моя модель. Неко­торые свои модели я продавала в Италию. Моими клиентками бы­ли известные парижские актрисы Мишель Морган, Лиз Готи»2.

Дом «Катрин Парель» работал во время немецкой оккупации, поставляя товары на черный ры­нок. В те годы жены немецких офицеров не имели права приез­жать в Париж за платьями и им делались модели по меркам.

О доме Бобриковой писал в 1945 году журнал «Л'Офисьель», и модели дома нередко воспро­изводились в модных журналах. В 1946 году дом «Катрин Парель» работал для кино. Несколько мо­делей было создано для фильма «Пасторальная симфония», отме­ченного на Каннском фестивале. В интервью журналу «Л'Экспор-татер франсе» 25 ноября 1946 года хозяйка дома говорила: «Я всяче­ски поддерживаю тесное содруже­ство между кино и модой. Париж всегда будет арбитром элегантно­сти, а кино для нас является един­ственной возможностью показать всему миру французскую моду, которой мы вправе гордиться»3.

Манекенщица демонстрирует модели дома «Катрин Парель». Париж, 1938 Пригласительный билет на показ мод дома «Катрин Парель». Париж, конец зо-х гг. На с. 283: Тея Бобрикова, хозяйка дома «Катрин Парель», в платье ручной плиссировки своей модели. Париж, 1937

Традиционный праздник Святой Екатерины, покровительницы портных, в доме «Пакен». Париж, 1936

Баронесса Анастасия Нолькен и Тея Бобрикова на вечере в русском ресторане. Париж, 1936

Дом «Катрин Парель» пострадал в результате конфликта с профсоюзами и был закрыт в 1948 году. Несколько русских манекенщиц работали в этом доме в 30-40-е годы. Среди них — Валя Другова, бывшая замужем за ис­панцем и рано скончавшаяся, Ольга Фриде, Тамара Лонжина, знаме­нитая Люд Федосеева и княгиня Мария Мещерская. С домом «Катрин Парель» также сотрудничала подруга детства хозяйки баронесса Анастасия Нолькен, начавшая карьеру в «Ирфе» и сменившая более семи домов. Она работала после ухода от князя Юсупова в течение двух лет манекен­щицей в доме «Шанель», затем два года в «Мадлен Вионне», по­том в «Магги Руфф», «Жермен Ле-конт», «Аньес Дреколь» и «Люсь-ен Лелонг». В период работы в «Магги Руфф» Анастасия была приглашена на вечер под предсе­дательством Бека де Фукьера и завоевала первый приз за эле­гантность. Она была совладели­цей дома «Катрин Парель», так как ее муж Семен Маргулис стал пайщиком этого предприятия.

Среди известных манекенщиц того времени следует отметить гра­финю Марину Воронцову (урож­денную княжну Мещерскую), ра­ботавшую в доме «Скиапарелли».

В доме костюмов «О'Россен» на Вандомской площади работала Инна Сергеевна Мищенко. Пла­тья в доме «Алике» показывала княжна Мария Волконская. Кня­гиня Екатерина Макинская, урож­денная княжна Меликова, рекла­мировала модели дома «Аньес Дреколь». Известной манекенщи­цей 30-х годов в Париже была Мэри Перевощикова, работавшая одно время у Люсьена Лелонга и вышедшая впоследствии замуж

Баронесса Анастасия Нолькен в модели дома «Жермен Леконт». Париж, 1934

за богатого француза. Жившая в Париже Елена Львовна Була-цель-Руссель вспоминала: «Я на­чала работать в 1928 году у Поля Пуаре, а затем перешла к Мад­лен Вионне, где оставалась с 1929 по 1931 год. Со мной у Ви­онне работали Кира Борман, вышедшая затем замуж за депу­тата Аршамбо, и Соня Кольмер, дочь обрусевшего англичани­на, впоследствии вышедшая за­муж за хозяина модного дома "Шарль Монтень", очень состо­ятельного голландца».

Люся Булацель, манекенщица дома «Поль Пуаре». Париж, начало зо-х гг.

Русские манекенщицы той поры общались и дружили. Г. Р. Дельвиг вспоминает: «Во вре­мя завтрака наша русская компания собира­лась с бутербродами в маленьком скромном кафе на рю Камбон. Все мы были "манекена­ми", хозяйка нас всех знала, там мы играли в карты, получали письма, приносили платья, которые хотели перепродать, рассказывали всякие истории. Такое это было маленькое, скромное кафе, а в нем — одни из самых кра­сивых женщин Парижа. Среди нас абсолют­ной красавицей была "манекен" в доме мехов "Ревийон" Соня Яворская, но у нее не было большого успеха, красота ее была очень хо­лодной, к тому же она была очень требо­вательной, мужчины от нее бежали. В кафе приходили Нина Ушакова, Татьяна Базарова, Нина Чернова, Женя Горленко, Ирина Корса­кова, Таня Горичевская, Женя Дашкевич, ко­торая впоследствии стала победительницей конкурса "Мисс Россия", а также светская красавица графиня Мария Чернышова-Безо-бразова.

Люся Булацель в детстве. Петербург, ю-е гг.

Люся Булацель в белом платье (юбка скроена по косой). Модель дома «Вионне». Париж,

1932- Фото Д'Ора

Баронесса Галина Дельвиг в летнем платье с асимметричными вставками. Модель дома «Брюер». Париж, 1933-1934

Наша жизнь в то время была очень интересной: мы устраивали русские вечеринки, балы, нанима­ли для этого залы, и там собира­лись решительно все. Ходили в зал "Наполеон", Морское собрание, а также устраивали большой бал домов моды в день Св. Екатерины, который все называли "Катри-нет". Дирекция нашего дома уст­раивала эти балы ежегодно с уго­щением для своих служащих, и с разрешения хозяев мы могли приглашать своих гостей. В благо­дарность дирекции каждое ателье и мы — шесть человек, работав­ших в одной "манекенской" ка­

бине, — выступали с концертными номерами. Мы наняли репетитора и поставили полинезийские танцы. Пришли в таитянских костюмах — в коротких юбочках из рафии, выма­зались краской, и помню, как долго отмывались потом. Оркестр был в ударе. Мы взяли себе в "русскую" труппу еще и русскую продавщицу: все представляли таитянок. Нам дали каждой по два билета, а мы входили с одним и передавали второй другим русским, так что зала наполнилась нашими соотечественниками. А как русские умели давать на чай! Мы уго­стили тогда всех метрдотелей. Это был очень веселый праздник в отеле "Лютеция" от дома "Брюер"».

До сих пор живет под Парижем известная русская манекенщица, звезда 30-х годов Мария Петровна

Баронесса Галина Дельвиг в блузке дома «Гермес». Париж, 1934 Грета Гарбо в роли Нины Яшенко в фильме «Ниночка». Голливуд, 1939

Женя Горленко, известная парижская манекенщица 30-х годов. Париж, 1935

Аверьино, более известная в мире парижской моды тех лет под псев­донимом Монна. Она начала рабо­тать манекенщицей в доме «Фи­липп и Гастон» в 1926 году. Мария Петровна вспоминает: «Я тогда со­держала всю семью и зарабатывала для родителей. В то время многие русские девушки, если были моло­ды, не слишком худы или уродли­вы, шли в "манекены". Но нам надо было... уметь носить платья!» Из «Филиппа и Гастона» Монна перешла в известный в то время дом «Шанталь» на Елисейских по­лях, в котором, по ее воспомина­ниям, «была масса русских», и, как замечает Аверьино, «тогда с русски­ми очень носились». Из дома «Шан­таль» Монна перешла в «Шанель», а оттуда в дом моды «Лениф», ос­нованный Альфредом Ленифом, бывшим в течение нескольких лет ассистентом у Поля Пуаре. Затем работала ведущей манекенщицей у Люсьена Лелонга. Его дом славил­ся своим большим залом для пока­за моделей со сценой, украшенной ротондой из четырех ионических колонн. «Лелонг сшил на меня од­нажды большую коллекцию. Я по­мню, что носила ансамбль рубино­вого цвета с отделкой из бордового соболя. Он очень ценил меня как модель»4, — вспоминает Аверьино.

Кроме профессиональных ма­некенщиц в Париже 30-х годов славились русские красавицы, ко­торых снимали лучшие фотографы.

Женя Горленко в вечернем платье дома «Франс Врэман». Париж, 1935

К группе этих признан­ных светских красавиц следует отнести княжну Наталью Павловну Па­лей, прославившуюся еще в 20-е годы, леди Абди, леди Детердинг, по пер­вому браку Лидию Пав­ловну Багратени, и Нюсю Муньёз.

Жизнь и судьба Ната­льи Палей восхитительны и грустны одновременно. Она родилась 5 декабря 1905 года в предместье

Парижа Булонь-сюр-Сен, в особняке, принадлежавшем ее отцу великому князю Павлу Александровичу, дяде императора Николая II и отцу великой княжны Марии Павловны. Маленькая Наташа была плодом страстной любви великого князя и Ольги Валериановны Карнович (1865-1929), по первому браку Пистолькорс, известной светской красавицы и матери троих детей к тому времени, когда она связала свою судьбу с вели­ким князем. Будучи еще замужем за гвардейским офицером Эриком Августиновичем Пистолькорсом, Ольга Валериановна, идя на от­крытый скандал, родила Влади­мира, первого внебрачного ребен­ка, в 1897 году, поэтому и получила моментально развод и уехала за границу со своим возлюблен­ным. 10 октября 1902 года в Ли­ворно Ольга Валериановна обвен­чалась с великим князем. Как только весть о морганатическом браке долетела до Зимнего дворца, Николай II лишил дядю военных регалий и запретил возвращаться в Россию.

На с. 292: Женя Горленко в вечернем платье дома «Франс Врэман». Париж, 1935 Русские манекенщицы на показе меховых изделий дома «Браневич». Крайняя слева -Женя Горленко. Париж, 1932 Женя Горленко в зимнем наряде с отделкой из каракульчи. Модель дома «Мэгги Руфф».

Женя Горленко в демисезонном костюме дома «Мэгги Руфф». Париж, 1935 На с. 295: Женя Горленко в вечернем туалете дома «Магги Руфф». Париж, 1936

Женя Дашкевич, победительница конкурса «Мисс Россия» в зо-х годах. Париж, 1936

Поселившись во время вынужденного изгнания во Франции, опальная чета выбрала своей резиденцией особняк, ранее принадлежавший княгине Зинаиде Николаевне Юсуповой. Там, в Булони, у супругов 21 декабря 1903 го­да родилась дочь Ирина. Желая помочь морганатическому браку, нару­шившему закон монархической России, король Баварии пожаловал Ольге Валериановне титул графини Гогенфельзен. Таким образом, родившаяся два года спустя Наталья, не имея права называться Романовой, получила титул графини Гогенфельзен.

Графиня Ольга Валериановна была женщиной редкой красоты. Живя в Париже, она заказывала туалеты у «Уорта». Известна ее фотография в бальном платье с меховым «венгерским» током (это было изысканное напоминание о венгерских корнях ее рода). Парюры Ольга Валериановна заказывала у «Картье», славилась своим умением выбирать и носить дра­гоценности и передала это умение Наташе, впоследствии ставшей в Пари­же кумиром модного света, одной из самых красивых женщин Франции.

Великий князь и его морганатическая супруга были страстными соби­рателями произведений искусства, и особенно старого фарфора. Счита­лось, что их коллекция имела музейное значение: в ней были картины Франсуа Буше, Жана Батиста Грёза, Симеона Шардена, Натье, Леопольда Буальи, Перронно, Юбера Робера, Беллотто, Франческо Гварди, Томаса Лоренса, Герарда Дау, Антониса ван Дейка и других замечательных масте­ров живописи. В мае 1914 года почти вся обстановка булонского особняка была перевезена в Царское Село, куда семья великого князя смогла вер­нуться, получив прощение Николая II. Там по проекту архитектора Шмидта был построен особняк в стиле Людовика XVI, максимально приближав­шийся по своему внешнему и внутреннему убранству к дворцам француз­ской аристократии. С началом Первой мировой войны немецкий титул графини Гогенфельзен начал резать слух, и указом Николая II Ольге Вале­риановне было позволено именоваться княгиней Палей.

Большевистский переворот застал семью великого князя в Царском Се­ле. Павел Александрович был арестован и в январе 1919 года, несмотря на все хлопоты по освобождению, расстрелян большевиками в Петропав­ловской крепости. Его сын талантливый юный поэт князь Владимир Палей был сослан в Вятку, а затем расстрелян в шахте Алапаевска вместе с други­ми Романовыми в ночь с 4 на 5 июля 1918 года.

Княгиня Палей, убитая горем, напуганная ночными визитами солдат Красной армии в их дом в Царском Селе, бежит из России вместе с малень­кими дочерями. Через Финляндию и Швецию она попадает в Париж, где у нее сохранился особняк в Булони. Тягостные испытания тех лет, выпавшие

Княжна Надежда Щербатова в модели неизвестного дома. Париж, середина зо-х гг.

на долю семьи, описаны подробно в дневнике Ольги Валериановны, опуб­ликованном в Париже в 1989 году, а о жизни ее знаменитой дочери княж­ны Натали Палей талантливо рассказал молодой французский литератор Жан Ноэль Лио в книге, вышедшей в 1996 году.

Княгиня Палей в первые годы эмиграции занималась благотворитель­ной деятельностью и часто бывала в Биаррице, изысканном месте встреч русской аристократии в изгнании, где приобрела небольшую усадьбу Ба-линьдюс.

В благотворительных вечерах и распродажах в пользу беженцев из Рос­сии участвовали дома «Уорт», «Лелонг», «Ревейон» и «Картье». Можно предположить, что к этому их подтолкнула именно княгиня Палей, щедрая и давняя их клиентка. В январе 1922 года великая княгиня Мария Павлов­на вместе с княгиней Ольгой Палей, вдовой своего отца, устроила бал в пользу русских беженцев в клубе «Серкль интералье» в Париже.

В 1923 году княжна Ирина Палей вышла замуж за князя Федора Алек­сандровича Романова, племянника Николая II и своего родственника по отцу. Она занималась благотворительной деятельностью и жила обыч­ной жизнью состоятельной эмигрантки. Стройная и привлекательная На­тали, конечно, тоже могла найти себе завидную партию среди русских ари­стократов с блестящим титулом, бывав­ших в доме ее матери. Но она выбрала иной путь, связав свою судьбу с миром моды. Мы знаем, что некоторое время Натали Палей работала манекенщицей в доме «Итеб». Сводная сестра Ирины и Натали великая княгиня Мария Пав­ловна открыла дом «Китмир». К миру парижской моды семью Палей прибли­зила и связь их сводного брата великого князя Дмитрия Павловича с Шанель.

Будучи знакома со знаменитым ку­тюрье Люсьеном Лелонгом, человеком талантливым, но тщеславным, княжна Натали Палей поступает манекенщицей в его дом. Об этом вспоминала портни­ха Наталья Петровна Бологовская: «По примеру Шанель, пригласившей в свой дом много русских "манекенов", Люсьен Лелонг тоже взял к себе самую лучшую

Княжна Надежда Щербатова в модели дома «Хейм». Париж, 1935

Княжна Натали Палей в платье с воротником «Пьеро». Модель Люсьена Лелонга. Париж, 1933- О браке княжны Палей с парижским кутюрье, считавшемся мезальянсом, газеты писали в 1927 году: «Корону подравнивают ножницы»

русскую барышню, настоящую Рома­нову, дочь великого князя Павла Але­ксандровича от морганатического брака. Княжна Палей поступила к Ле-лонгу "манекеном"; она была очень хороша собой. Люсьен Лелонг был

в то время женат на очарователь­ной женщине, но развелся и же­нился на этой настоящей Романо­вой»5.

Люсьен Лелонг разошелся с Анн Мари Обуа 16 июля 1927 года, а 10 августа обвенчался с Натали Палей в Александро-Невском со­боре на рю Дарю в Париже.

За годы их брака, продолжав­шегося официально 10 лет, Натали Палей становится символом не только дома «Лелонг», но и «красо­ты в изгнании». Начиная с 1928 го­да журнал «Вог» регулярно публи­кует ее портреты. Она вдохновляет своей красотой лучших фотографов того времени — барона Георгия Гойнинген-Гюне, Сесиля Битона,

Княжна Натали Палей в дорожном костюме. Модель Люсьена Лелонга. Фото Э. Стейшена из журнала «Вог». Париж, март 1928 Княгиня 0. В. Палей в «венгерском» бальном платье дома «Уорт» и драгоценностях фирмы «Картье». Париж, 1911

Натали Палей. Фото С. Битона из журнала «Вог». 1932

Хорста П. Хорста, Дорвина и А. Дурста. Ее внешность таит такую же загад­ку, как и лицо Греты Гарбо, ею восхищаются и ей подражают многие пари­жанки. Знавшая Натали Палей по работе в доме «Лелонг» Монна Аверьи-но говорит: «Натали держалась в стороне от русских, работавших в доме, но была очень вежлива и предупредительна. У нее было что-то кошачье в глазах».

Семейная жизнь четы Лелонг не была счастливой. Безусловно, знаме­нитый создатель мод гордился своей красавицей женой, чьи фотографии украшали страницы журналов. Но она сама предпочитала общество своих друзей — мужчин одаренных и ярких, видевших в ней олицетворение кра­соты, которой они поклонялись, но не стремившихся к интимной близо­сти. Среди ее друзей были фотографы Георгий Гойнинген-Гюне, его друг Хорст, англичанин Сесиль Битон, талантливый русский художник Павел Челищев, Кристиан Берар и, конечно, Жан Кокто и Серж Лифарь. С Кокто и Лифарём у Натали были романы хотя и бурные, но больше платонические, чем страстные. Ясно, что «настоящие» мужчины отталкивали Натали: она ви­дела в них угрозу своей красоте и пред­почитала обожание, поэзию чувств.

Княгиню Ольгу Валериановну Палей, мать Натали, ожидало еще одно потря­сение. В 1928 году большевики органи­зовали в Лондоне аукцион личных ве­щей и знаменитой коллекции великого князя Павла Александровича и княгини Палей, конфискованных во время рево­люции. С молотка пошли фарфор, кар­тины, золото, серебро и меха княгини. Никакими протестами и ходатайствами перед британскими властями распрода­жу остановить не удалось. Кстати, по­добную унизительную процедуру при­шлось пережить и Феликсу Юсупову. Аукционы Берлина, Нью-Йорка, Лондо­на и Парижа были переполнены конфи­скованными вещами и драгоценностя­ми, которые правительство Советской

Княгиня И. П. Романова, родная сестра Натали Палей, в нарядном платье дома «Уорт». Фото Артура О'Нила из журнал «Вог». Париж, 1926

На с. 304: княжна Натали Палей в вечернем платье. Модель дома «Люсьен Лелонг». Фото А. де Мейера из журнала «Вог». Париж, 1931 Княжна Натали Палей в шляпе дома «Ребу» и платье дома «Люсьен Лелонг». Фото Г. Гойнинген-Гюне из журнала «Вог». Париж, 1932

Княжна Натали Палей в жакете из серого каракуля. Модель дома «Люсьен Лелонг». Фото Э. Стейшена из журнала «Вог». Париж, 1932

России продавало без всякого разрешения их законных владельцев. Изве­стный голливудский кинорежиссер даже отобразил подобную ситуацию в фильме «Ниночка» с Гретой Гарбо в заглавной роли. Там парижскому ювелиру Бертье продавали бриллианты великой княгини Сваны (эту роль изумительно сыграла Инна Клер). Правда, в жизни все это происходило далеко не так смешно, как в кино.

В 1933 году Натали Палей становится киноактрисой. Ее внешность при­влекла внимание кинорежиссера Марселя Л'Эрбье, который вообще часто снимал актеров из России. В великолепных платьях дома «Люсьен Лелонг» она снимается в фильме Л'Эрбье «Ястреб» с Шарлем Буайе, затем в следу­ющем году в фильме режиссера Жана де Маргена «Принц Жан». Натали Палей была приглашена в Голливуд, где снялась в двух фильмах — «Чело­век из Фоли-Бержер» режиссеров Роя дель Рута и Марселя Ашара с Мори­сом Шевалье, а затем в том же 1935 году в фильме Джорджа Кьюкора «Сильвия Скарлетт», где ее партнерами были Кэтрин Хепберн и Кэри Грант. Вернувшись во Францию в 1936 году, она снялась в фильме Марселя Л'Эрбье «Новые мужчины» вместе с Жаном Маре. Безусловно, фотогенич­ная Натали Палей, увы, не была талантливой актрисой. Она играла в основ­ном характерные роли — взбалмошных, эксцентричных и, конечно, всегда элегантных женщин, но эти образы не отличались глубиной.

Обложка каталога выставки «Парижская мода зо-х годов» в Музее моды и костюма

с фотографией Натали Палей. Париж, 1937 Реклама духов «N», «Пристрастие» и «Нескромные» дома «Люсьен Лелонг». Париж,

В год развода с женой, чья жизнь и карьера давно уже проте­кали вдали от него, Люсьен Лелонг выпускает новые духи под назва­нием «N» — первая буква имени Натали, не правда ли? Но на са­мом деле здесь была скрытая игра слов. Название духов произносит­ся по-французски «Ла Эн», что звучит точно так же, как слово «ненависть» на этом языке. Ната­лья Петровна Бологовская так го­ворила о жизни четы Лелонг: «Они пожили некоторое время вместе. Но так как Люсьен Лелонг был мало интересен, Натали Па­лей уехала в Америку и начала там новую жизнь».

Перебравшись в Нью-Йорк, Натали выходит замуж второй раз в 1937 году за известного театраль­

ного продюсера Джона Чапмана Уилсона. Они жили в Нью-Йорке на Ман-хэттене, на Ямайке, в Коннектикуте. В Нью-Йорке, где в то же время рабо­тали ее сводная сестра великая княгиня Мария Павловна и знаменитая рус­ская создательница мод Валентина Санина, Натали поступает в модный американский дом «Мейнбочер», одевавший герцогиню Виндзорскую.

Дружившая с Натали в Нью-Йорке норвежская прима-балерина Вера Зорина (Бригитта Хартвиг) пишет в своих воспоминаниях о парижских платьях, одолженных Натали Палей для бального вечера, и о ее дружбе с другой русской красавицей эмигранткой — грузинской княжной Мдива­ни, по мужу Серт. Леди Абди рассказывает о Натали Палей, ставшей впос­ледствии крестной матерью ее внучки: «Я ее очень любила, а она была со мной дружна и мила, но мы виделись очень редко, так как вели совер­шенно разную жизнь. Наташа Палей была по лицу вылитая мать, а ее сест­ра герцогиня де Монбризон была очень похожа на своего отца, великого князя. Ирина была очень серьезной, интересовалась Бердяевым и переве­ла его на французский».

И внешне, и по духовному складу сестры Палей мало были похожи — на это указывают многие знавшие их. А жизнь на разных континентах,

Леди Абди. Фото Г. Гойнинген-Гюне На с. 309: леди Абди в маскарадном костюме с воздушными шарами, придуманном ею, и в головном уборе в форме раковины, сделанной профессиональной шляпницей. Фото Г. Гойнинген-Гюне из журнала «Вог». Париж, 1928

вероятно, еще более отдалила их семьи. Натали и в Нью-Йорке отличалась эксцентричностью. Как пишет ее племянник князь Михаил Романов, ее спальня на Манхэттене была сплошь затянута черным атласом, с окнами, наглухо зашторенными черными же занавесями. И здесь, как и в Париже, Натали общалась с представителями художественной элиты, преклоняв­шимися перед ее красотой. В число ее друзей входили Эрих Мария Ремарк, Хорст, Валентина Санина, Марлен Дитрих, граф Владимир Адлерберг, князь Сергей Оболенский, Фулько Сантостефано делла Серда, герцог Вер-дура и барон Ники Гинсбург.

Лишь по окончании Второй мировой войны Натали вернулась в Евро­пу, да и то на короткое время. 3 сентября 1951 года она участвовала, веро­ятно, в самом известном карнавале XX века. Он проходил в венецианском палаццо Лабиа, устраивал его Шарль де Бестиги. Мы можем представить себе это великолепное зрелище благодаря акварелям Александра Серебря­кова, сына известной русской художницы Зинаиды Серебряковой. Слава Натали стала клониться к закату. Один за другим уходили из жизни близ­кие и друзья, боготворившие ее. Ее первый муж Люсьен Лелонг скончался

На с. 310: леди Абди в костюме Гамлета. Фото С. Битона из журнала «Вог». Париж, сентябрь 1929 Леди Абди в вечернем платье. Фото Ман Рея из журнала «Вог». Париж, декабрь 1925 Костюм леди Абди работы дома «Шанель» к спектаклю «Царь Эдип». 1937

в 1958 году. Второй муж Джон Уилсон, сильно пивший, умер в 1961 году. Оставшись одна, она чувствовала себя чужой в новом ритме американской жизни. Подобно Грете Гарбо, Натали выбрала жизнь затворницы. Она пре­кратила всякие контакты с внешним миром, отказывалась кого-либо при­нимать и даже с родной сестрой Ириной общалась лишь по телефону и переписывалась. В последние годы жизни Натали Палей полуослепла и много пила. В конце 1981 года, упав в ванной, она сломала бедро и скон­чалась 27 декабря того же года в Рузвельтовском госпитале в Нью-Йорке. Последними ее словами были: «Хочу умереть с честью». Прах несравнен­ной русской красавицы, так никогда и не бывшей по-настоящему счастли­вой, нашел последнее пристанище и покой рядом с могилой Джона Уилсо-на на кладбище в Нью-Джерси.

Как ни переменчива мода, не все красавицы 20-х годов оказались в те­ни, не всех ожидало быстрое забвение. В 30-40-е годы в парижском свете продолжала блистать леди Абди, о которой мы уже писали. После развода с Робертом Абди в 1928 году она, сохранив знатный титул, поступила в дом «Шанель» и считалась эталоном элегантности. Все довоенные годы ее портреты часто печатали в «Боге» и других модных изданиях, чаще всего

Нюся Ротванд. Париж, 1932. Фото Б. Липницкого

в платьях от больших парижских домов, в частности от «Молинё». Леди Абди вспоминала: «В "Молинё" я не работала, а только носила его платья, которые он предлагал для моих выходов. Тогда многие дома давали свои красивые модели известным женщинам. То же случилось и с "Мейнбоче-ром", но, кроме домов "Сестры Калло" и "Шанель", я нигде не работала»6.

Тем не менее слава леди Абди как арбитра элегантности росла. Ее часто приглашали на светские маскарады и вечера, которые устраивал тогда в Па­риже неугомонный светский жуир граф Сириль де Бомон. Одним из самых знаменитых костюмов леди Абди для одного из таких вечеров был наряд из воздушных шаров, а вместо головного убора — морская раковина. Она вспоминала об этом в беседе с автором: «Серебряную раковину я сделала са­ма и воздушные шары тоже придумала. Мне помогала в этом одна милая французская шляпница. С ней я сочинила и другой известный мой костюм — темно-красное платье в стиле итальянского рококо, с маленькой белень­кой треуголкой и смятыми и рваными длинными лайковыми перчатками».

Одним из самых верных фотогра­фов леди Абди был барон Георгий Гойнинген-Гюне. Леди Абди расска­зывала: «Жорж часто и много меня снимал. Он сравнивал меня с Гарбо. Однажды я поехала в Берлин, и пуб­лика приняла меня за Гарбо, и три дня я жить не могла. Как они мне на­доедали! Писали даже в газетах. Тог­да в Берлине шел фильм "Мата Хари" с Гретой Гарбо, и наивная публика даже хотела, чтобы я вместо нее вы­шла на сцену, но я этого не сделала.

Кроме Жоржа меня снимали так­же Ман Рей и Липницкий. Сесиль Битон не только меня фотографиро­вал, но и рисовал. Кстати, меня рисо­вали очень многие художники: Андре Дерен сделал пять моих портретов. Меня также писал Балтюс, и на вы­ставке в музее Метрополитен был мой портрет его работы. Во Франции меня писала Леонор Фини».

Нюся Ротванд в подвенечном платье на своей свадьбе с Альваро Муньёзом, испанским дипломатом в посольстве Испании в Ватикане. 1930

На с. 314: Нюся Ротванд в драгоценностях дома «Картье». 1932. Фото Г. Гойнинген-Гюне Лидия Зеленская-Ротванд в жакете из каракульчи. 1937

Судьба леди Абди в конце 30-х — начале 40-х годов складывалась зага­дочно и невероятно. В самый разгар сталинского террора, в 1937 году, она впервые в жизни отправляется в Москву — поступок по меньшей мере странный для русской эмигрантки. Вот как она сама это описывала: «Я в дет­стве жила в Петербурге и никогда до революции в Москве не бывала. В 1937 году, незадолго до начала войны, поехала в Россию. Отец был раз­бит параличом и вдруг вспомнил, что у него в Париже есть дочь. Тогда я впервые увидела Москву — очень грустное зрелище! Была зима, все по­крыто снегом, и мой отель "Метрополь" находился недалеко от Кремля. По улицам ходила черная толпа, а я смотрела в окно и видела Кремль весь в снегу. Мне было очень грустно. Один венгерский журналист спросил меня: "А что же вы хотите, чтобы Москва показала вам ванные комнаты в общежитиях для рабочих или в коммунальных квартирах?" Он намекал

Лидия Зеленская-Ротванд, невестка Нюси Ротванд. Фотография из журнала «Вог». Париж, июнь 1928

на бедность советских людей. Потом поездом я поехала в Петербург. Очень красивая дорога — мохнатые ели в снегу, а поезд — как в старое русское время! Самовары и чай в каждом вагоне. В каждом купе все мужчины очень приличные. В моем ехали трое очень аккуратных мужчин. Мне сказали, что женских купе не было. Эти господа всегда выходили, когда я ложилась и вставала. Странные джентльмены для советского времени!» Нам остается лишь догадываться, кто сопровождал знатную иностранку в ее путешествии по заснеженной России в 1937 году, почему ей разрешили приехать и поче­му опять выпустили во Францию, где ее знали слишком многие и она сама знала слишком многих.

В 1936 году леди Абди, одарен­ная и артистичная от природы, дебютировала на сцене. Она уча­ствовала в спектакле «Царь Эдип», где была одета в необык­новенный костюм от «Шанель». Леди Абди сыграла также главную роль в пьесе «Сенсо» Сувчинского в театре «Фоли-Ваграм». Она вспоминала: «Был тогда талант­ливый русский — Сувчинский. Он считал, что во мне есть театраль­ность и что со мной можно было поставить какой-нибудь зрелищ­ный спектакль. Сюжет "Сенсо" из XV-XVII веков — это история отца, изнасиловавшего свою дочь, которая его затем убивает. Это было поставлено очень красиво, костюмы были чудные. У публики мы успеха не имели, но имели большой успех у специалистов».

Леди Абди так никогда больше замуж не вышла. По ее словам: «После развода с Абди я могла выйти замуж много раз, но все со­мневалась, а потом прошло время. Свободной быть тоже хорошо!»

Лидия Зеленская-Ротванд в меховом жакете дома «Робер Пиге». Париж, 1937

Леди Абди обладала финан­совой независимостью, пос­ле развода у нее оставался знаменитый бриллиант — больше 20 каратов — от «Шо-ме». Заложенный в банк, он давал крупные проценты долгое время. Были у нее и другие первоклассные дра­гоценности. В Париже леди Абди жила на широкую ногу и в богатых кварталах: сна­

чала в доме 22 на набережной Бурбон, а потом недалеко от гостиницы «Ритц» на Вандомской площади в квартире, обставленной с необыкновен­ным вкусом. Она вспоминала: «В моих парижских апартаментах опреде­ленного стиля не было, а только вещи, которые я любила. На набережной Бурбон мой интерьер больше подходил к острову Сен-Луи, а на Вандом­ской площади, где я жила уже перед самым началом войны, был совсем другой: длинное окно и роскошный вид на Вандомскую колонну. Стены украшали старинные лаковые панно, которые я купила в свое время в Пе­кине. Я вообще любила старинные вещи, просто болела их коллекциони­рованием. Моя мать и ее сестра Ольга были коллекционерами. Они это переняли от своего отца, моего деда. Он обожал искусство, и его имение Раёк было замечательно! Такая красота! Дед был таким же эстетом, как Дя­гилев. Мама собирала старинное русское серебро и мебель, тетка — тоже. У нее была, например, кровать, принадлежавшая Екатерине Великой. От­куда она достала — не знаю. Да, они были одержимыми!»

В своих апартаментах леди Абди принимала весь светский Париж. Сре­ди ее друзей были Жан Кокто, Серж Лифарь, Татьяна Рябушинская, княж­на Надежда Щербатова и княгиня Ильинская, жена великого князя Дмит­рия Павловича Романова, княжна Натали Палей, князь Феликс Юсупов, Мися Серт, князья Мдивани и Мещерский, Нимет Элой Бей и многие дру­гие знаменитости 30-х годов.

Как же одевалась леди Абди и в чем был секрет ее элегантности? Высокая, статная голубоглазая блондинка с прекрасной осанкой и гордым лицом, она знала себе цену. Обладательница безупречного вкуса, леди Абди была стро­га в выборе цвета. Сохранившая свою легендарную красоту до 95-летнего возраста, она рассказывала: «Для платьев я люблю красный цвет, голу­бой — к моим глазам. Лиловый и все его оттенки — красно-лилово-синие.

Лидия Зеленская и ее мать княжна Мелита Тазиевна Чолокаева, манекенщицы

20-30-х годов. Париж, 1927

Есть такие оттенки, которые трудно передать словами. Теперь мне 95 лет, и я решила больше не модничать. Ведь кругом такие провинциалы!»

В 30-е годы леди Абди связала свою судьбу с итальянцем, представите­лем правительства Муссолини, неким Энзио. Обвиненная в шпионаже в пользу Италии, она была арестована, а после оккупации Парижа немца­ми выслана в Виши. «Если это спасет Францию, я еду в Виши», — коммен­тировала леди Абди. Ее поклонник был отозван в Рим и заменен другим тировала леди Абди. Ее поклонник бьи представителем. Из Виши, несмотря на военные действия, леди Абди пере­бирается в Англию. Здесь она была мобилизована, так как по паспорту считалась англичанкой, и служила пе­реводчицей в английской армии. Она была незаменима на переговорах, так как свободно говорила по-французски, по-русски и по-немецки. В конце войны леди Абди тесно сотрудничала с совет­ской миссией по репатриации русских пленных вместе с неким полковником Летуновым, в которого влюблялись все женщины. Вернувшись в Париж после демобилизации, леди Абди занималась переводами в Институте Пастера. Но, вероятно, ее связи с военными кругами Италии, США, СССР, Франции и Анг­лии сделали ее дальнейшее пребыва­ние в Париже невозможным. По делам леди Абди уехала из Франции в Нью-Йорк, решив некоторое время в Париж не возвращаться. Из Нью-Йорка пере­селилась в Мексику и влюбилась в эту замечательную страну. Она вспоминала: «Мексика мне "испортила" вкус — после нее даже Париж показался не тем».

В Мексике леди Абди познакоми­лась и сблизилась с другой эмигрант­кой — знаменитой польской художни­цей Тамарой Лемпицкой. О ней леди Абди вспоминала: «Тамара была тогда

Княжна М. Т. Чолокаева, манекенщица дома «Шанель». Париж, 1930. Фото Б. Липницкого

На с. 320-322: Людмила Федосеева (Люд), лучшая фотомодель 30-40-х годов, позирует

в моделях крупнейших домов моды. 1937-1938

баронессой, замужем за венгерским бароном. Там же, в Мексике, она и умер­ла. Перед смертью попросила, чтобы ее пепел был развеян над большим вулканом, по дороге в Акапулько».

Вернувшись из Мексики во Францию лишь в 70-е годы, леди Абди вы­брала городок Рокебрюн на юге Франции — место уединения многих ари­стократов. Изредка она наведывалась в Париж, где встречалась с художест­венным редактором журнала «Вог» Александром Либерманом и Татьяной Яковлевой. Ее сын и дочь жили все это время в Калифорнии. Долгая жизнь леди Абди закончилась в больнице дома для престарелых в Канно, близ Ниццы, осенью 1992 года.

Еще одной приехавшей из России светской красавицей, сводившей с ума довоенный Париж, была Нюся Пенякова, по первому браку Ротванд, а по второму — Муньёз. Она родилась на Украине в 1889 или 1890 году (точной даты ее рождения мы не знаем). С молодых лет Нюся блистала красотой и вышла замуж в нача­ле 10-х годов за крупного еврей­ского банкира Казимира Льво­вича Ротванда, владельца банка в Полтаве, с которым обвенча­лась в Швейцарии. Знавшая Ню-сю Ротванд в 10-е годы в Петро­граде 104-летняя Надежда Дмит­риевна Нилус вспоминала: «У нее была спина необыкновенной красоты, которую она часто об­нажала в своих туалетах. Я помню ее в ложе Мариинского театра в 1914 году с другими красави­цами. Тогда ее там все знали»7. Перебравшись во время Первой мировой войны во Францию и разойдясь с первым мужем, от которого у нее был сын, Нюся Ротванд снова выходит замуж, на сей раз за испанского дипло­мата Муньёза, происходившего из знатного рода, семейными уза­ми связанного с древнейшими

аристократическими фамилиями Испа­нии. Отец его был одно время послом Испании в Петербурге, а затем в Вати­кане. С начала 20-х годов фотографии Нюси мелькают на страницах «Вога» — то в Риме, то в Биаррице, то в Париже. Не будучи никогда манекенщицей, она прославилась именно как олицетворе­ние элегантности. Светский обозрева­тель журнала «Искусство и мода» Андре де Фукьер, описывая благотворительный бал, данный княгиней Ольгой Палей в 1921 году в Биаррице, не мог удер­жаться от восторженных слов: «Два туа­лета выделялись среди множества дру­гих: тот, что носила мадам Ротванд, — из белого газа, вышитого перламутро­выми бусинками, и тот, что носила мар­киза де Мохернандо». Многие дома мо­ды давали ей для выходов свои платья, и это было им лучшей рекламой. Нюся Ротванд была очень фотогенична, и это сразу заметили мастера фотографии Ге­оргий Гойнинген-Гюне, Владимир Рей-биндер и Борис Липницкий. Красота этой женщины достигла наибольшей славы в 30-е годы: ее фотографировали то в бриллиантах от «Картье», то на ко­стюмированных балах, даваемых гра­фом Сирилем де Бомоном. Самыми эффектными были костюм и тиара Не­фертити, царицы Египта. Мы можем восхищаться ими благодаря снимкам этого бала, сделанным Хорстом, а сами снимки поражают нас и сегодня совер­шенством композиции. Нюся Ротванд-Муньёз скончалась в возрасте 45 лет на­кануне Гражданской войны в Испании, в 1936 году.

Люд Федосеева в платье дома «Алике». Париж, 1937. Эту модель многие считают лучшим платьем XX века. Фото Хорста

Среди русских светских красавиц, ставших профессиональными фото­моделями, выделялась Лидия Константиновна Зеленская, в замужестве Ротванд (она была женой сына Нюси Ротванд). Уроженка Кавказа, дочь грузинской княжны Мелиты Тазиевны Чолокаевой, Лидия пришла в мир моды благодаря своему окружению. Ее мать в 20-е годы несколько месяцев работала манекенщицей у Коко Шанель вместе с княгиней Мэри Эристо-вой. У Лидии были тонкие правильные черты лица, красивая фигура и очень стройные ноги. Начиная с середины 30-х годов ее фотографируют лучшие мастера Хорст, Липницкий, Дурст, Дорвин. Она позирует в моделях домов «Робер Пиге» и «Марсель Дормуа». Ее лицо в 1935-1937 годах не­редко появлялось на страницах «Вога».

И все же безусловное первенство принадлежало лишь одной красавице русской эмиграции - Людмиле Леонидовне Федосеевой, известной в мире

Люд Федосеева в платье в крупный набивной рисунок. - Модель дома «Шанель». Конец зо-х гг.

На с. 325: Люд Федосеева в вечернем платье. 1937

парижской моды под именем Люд. Она родилась 21 апреля 1915 года в Петрограде в семье вице-губер­натора Владимирской губернии Леонида Алексеевича Федосеева (1867-1923), занимавшего также видный пост в Красном Кресте со времен русско-японской вой­ны, и терской казачки из Влади­кавказа Анастасии Матвеевны Лашиной (1890-1967). Брат Люд, бывший ее преданным конфиден­том всю жизнь, родился 23 июля 1917 года. После революции роди­

тели увезли детей сначала в Крым, а затем эвакуировались на корабле в Галлиполи и Константинополь, где им была оказана помощь Франко-Оттоманским банком и Красным Крестом. Через Грецию семья кораблем добралась в Марсель в ноябре 1922 года. Жизнь на чужбине началась пе­чально. Через год скончался отец. Матери, выпускнице Петроградской женской медицинской школы, удалось найти работу зубного врача в Пари­же, но ненадолго. В поисках средств к существованию Анастасия Матвеевна по контракту в качестве зубного врача уехала в Африку. С 1928 по 1935 год она работала во французской колонии Берег Слоновой Кости, в Судане и Верхней Вольте. Дети все это время находились во Франции в различных детских пансионах, но приезжали во время каникул в Африку навестить мать. Тем временем Люд училась в лицее и проявила незаурядные филоло­гические способности, что дало ей возможность поступить в университет на литературный факультет. Чтобы иметь карманные деньги, Люд работа­ла рассыльной, статисткой на киностудии, играла на сцене под псевдони­мом Гедда Гране (была даже похвалена критиками). В это время она и была «открыта» Хорстом. Однажды девушка принесла несколько платьев в сту­дию «Вога» в Париже, и Хорст упросил ее позировать. Когда Конде Наст, хозяин «Вога», увидел эти фотографии, он сказал Хорсту, что Люд ему не нравится: у нее вздернутый носик, и она не выглядит солидно. Хорст, однако, продолжал ее фотографировать, а затем сам мистер Наст безумно влюбил­ся в нее и даже хотел жениться8. В 18 лет Люд подписала 1 октября 1933 го­да свой первый контракт с домом моды «Вера Бореа» в Париже, открыв­шимся в том же году. Дом графини Веры Бореа, просуществовавший до 1963 года, славился спортивными вещами и драпированными вечерними

На с. 326-327: Люд Федосеева позирует в моделях крупнейших парижских домов моды конца зо-х гг.

туалетами. В 22 года Люд связала свою жизнь с маркизом Люсьеном де Бу-койраном, меломаном и землевладельцем, бывшим на 20 лет старше нее. Он был директором автомобильной фирмы «Ситроен». С середины 30-х го­дов Люд становится одним из символов красоты, эталоном для подража­ния. Ее лицо постоянно появляется и на страницах ведущих журналов моды, и на их обложках, выполненных лидерами модной фотографии. Алексей Федосеев вспоминает: «Моя сестра начала у Пату, затем перешла к Шанель. Ее много снимали для "Вога" и "Харперз Базаар". Люд без конца путешествовала — была по работе в Америке, Англии, Италии...»9. Люд ча­сто рекламировала платья лучших домов той поры. За нее сражались «Ша­нель» и «Скиапарелли». Она стала одним из бессмертных образов моды XX века благодаря фотографии Хорста П. Хорста в платье от «Алике»10. Это драпированное платье многие и теперь считают лучшим произведени­ем парижской моды XX века. Люд снималась для домов «Марсель Роша», «Ланвен», «Мейнбочер», «Молинё» и многих других. Фотографии Хорста и портреты Андре Дурста обессмертили ее чарующий и манящий облик. Не обходилась без нее и вездесущая коммерческая реклама. По словам русской манекенщицы Теи Бобриковой, «лицо Люд можно было увидеть на каждом

Варвара Раппонет в синем бархатном костюме и оранжевом бархатном берете. Модель дома «Скиапарелли». 1948 На с. 329: Варвара Раппонет в вечернем шелковом сером платье, на голове - украшение в виде вышитых бабочек. Модель дома «Скиапарелли». 1943

заборе» (она рекламировала мо­ющее отбеливающее средство «Джавель»).

Брат Люд Алексей был при­зван во французскую армию, а в начале Второй мировой вой­ны попал в немецкий концлагерь Динан, где просидел до освобож­дения канадскими солдатами в 1945 году. Брак Люд с маркизом не ладился. Она пыталась развес­тись, но маркиз не давал согласия в течение семи лет. Получив нако­нец развод, Люд в 1943 году вто­рично выходит замуж за морско­го инженера-политехника Пьера Гайяр-Стивенарда и переезжает с ним в большую квартиру на на­бережной Пасси в Париже.

Во время войны и оккупации Люд снимается в кино. Марсель

Варвара Раппонет в лыжном костюме. Модель дома «Гермес». 1946 Праздник Святой Екатерины в доме «Скиапарелли». Третья слева в верхнем ряду - Вар­вара Раппонет, четвертый справа за столом - знаменитый в будущем кутюрье Юбер де Живанши. Конец 40-х гг.

Варвара Раппонет в дорожном костюме и пальто на Лионском вокзале. Модель дома «Гермес». Париж, 1943. Фото Ж. Л. Мусампа

Варвара Раппонет в вечернем манто из черной каракульчи. Модель дома «Магги Руфф» 1947 '

Л'Эрбье дал ей небольшую роль в фильме «Уважаемая Екатерина». Следу­ющим фильмом Люд была лента Луи Дакяна «Мадам и смерть». Но глав­ным призванием ее была мода. Успех, возможно даже слишком громкий, сопутствовал ей все эти годы. После освобождения Парижа в августе 1944 го­да Люд начинает много путешествовать: Англия, Египет, Тунис... Брат Люд Алексей в марте 1947 года эмигрировал в Бразилию и основал там дело по торговле оптикой. Люд была беременна, когда брат пригласил ее в Рио-де-Жанейро на свою свадьбу. Единственная дочь Люд, Александра Гайяр, родилась в Буэнос-Айресе. После тяжелых родов Люд задержалась в Ар­гентине на три месяца, а затем переехала с дочкой в США, где прожила два года. Брак с Гайяром оказался не­удачным, и она потребовала развода. Дочь Люд вспоминает: «Это был труд­ный период для нее в моральном отно­шении. Позднее она признавалась, что была очень подавлена»1'.

Люд вернулась с дочерью во Фран­цию в 1951 году и поступила в дом Кристобаля Баленсиаги. Но ее не оста­вляло смутное предчувствие, что время ее славы осталось позади, мода на нее прошла. Жизнь Люд вне роскошного мира моды стала очень трудной. При­выкшая к расточительству, она вынуж­дена была жить скромно, найдя место в институте красоты «Слендерелла». Вечерами, чтобы подзаработать, Люд пела в хоре Парижской оперы. Дочь пишет: «Несчастная жизнь, одиноче­ство... Мамин характер был чисто сла­вянский: безумное веселье сменялось бесконечной грустью...»12

В 1959 году Люд переехала в город Туке, где пять лет работала клерком в небольшом аэропорту. После закры­тия аэропорта она осталась без работы. Прошло четыре полуголодных года. Наконец ее взяли заведующей учеб­ной частью в частную школу местечка

Варвара Раппонет в черно-белом костюме из первой коллекции дома «Баленсиага».

Париж, 1937. Фото Д'Ора

Вокрессон, где она служила с 1968 по 1972 год. В 1969 и 1972 годах она в качестве туристки побывала в Рос­сии, которую знала лишь по расска­зам. Затем Люд стала заведующей в русском доме для престалых в Га-ньи, где в ту пору жили поэтесса Ири­на Одоевцева и бывшая знаменитая манекенщица княгиня Мэри Эристо-ва. Дочь Люд Александра, выйдя за­муж за русского, жила некоторое время в Москве, куда Люд приезжала в 1978 и 1981 годах. Но в России ею никто не интересовался. На пенсию она вышла в 1982 году. Именно тог­да на склоне лет состоялся ее третий брак — наконец, кажется, счастли­вый — с другом юности Пьером де ла Грандьером. Люд Федосеева умерла

от рака 15 декабря 1990 года в местечке Пуньи-Шанено, в департаменте Савойя во французских Альпах.

Характер Люд замечательно описан ее дочерью: «Она любила шутить и заставляла других верить своим шуткам. Например, выдумывала, что вы­шла замуж за укротителя львов... Однажды моя мать представила меня сво­ему назойливому ухажеру как своего шестого ребенка — так она решила избавиться от него! В 1968 году она повесила на нашем балконе красные тряпки и кричала с него, что она бастует. На улице образовалась настоящая пробка. А она смеялась до слез.

Она ничего не боялась: могла сесть в лодку на озере в грозу или прой­тись ночью в одиночестве по жутким кварталам Парижа. Она была влюб­лена в жизнь. Упивалась ею. Она была дитя Эпикура. Любила есть и пить, радоваться. Обожала путешествовать.

С людьми была пряма, правду говорила в лицо. Она родилась под зна­ком Быка»13.

Первоклассной манекенщицей в 30-40-х годах была Варвара Борисовна Раппонет, родившаяся 10 июля 1911 года в Киеве в семье военного. Ее отец, полковник инженерных войск, Борис Николаевич Раппонет (1875-1945) был сыном графини Евдокии Мусиной-Пушкиной, а мать Магдалина Але­ксандровна Федорова — дочерью действительного статского советника

Варвара Раппонет в платье из черной тафты и шляпе с вуалью. Модель дома «Скиапа-

релли».1949

Варвара Раппонет в плиссированном шелковом платье цвета молочного шоколада. Модель дома «Скиапарелли». 1952

Тамара Туманова, балерина труппы де Базиля, в манто из зебры. 1940. Фото Хорста

и предводителя дворянства Тверской губернии. Магдалина Александровна была писательницей, публиковала свои романы под псевдонимом Лина Изломова. Семья Раппонет жила в Киеве на Банковской улице, а с началом революционных беспорядков эвакуировалась в Феодосию, где отец был назначен начальником военно-морской базы, а в 1920 году через Турцию эмигрировала в Югославию. Как вспоминает Варвара Борисовна: «Мой отец был старым офицером, он воевал еще с Японией в 1905 году. Во вре­мя войны мы провели в Крыму около трех лет. Кораблем "Генерал Корни­лов" под командованием моего отца нас повезли в Турцию, где мы стояли на рейде у Золотого Рога в Константинополе 24 часа. Нас, детей, там купа­ли и чистили американцы. Корабль был переполнен беженцами в военной форме, была масса жен офицеров. Люди тащили с собой сундуки и самова­ры. Папа приказал все это выкинуть в море, так как корабль из-за пере­грузки стал крениться. На маме была шуба, на пальце — бриллиантовое кольцо, а в руках — икона. Это все, с чем мы приехали. Все наше имущест­во осталось в Киеве, так как мы думали, что скоро вернемся. Заложили все вещи — ковры, мебель и серебро — в "Земский залог", а за ними-то боль­шевики сразу и пришли.

После Турции на французском корабле мы поплыли прямо в Югосла­вию и причалили в Дубровнике, где нас посадили под арест на некоторое время. Отец говорил по-французски и по-немецки, но не владел сербским. Он получил работу строителя дорог в Черногории, и оттого мы жили в го­родке Бука-Которска. Оттуда в ботинках на деревянной подошве я ходила учиться, затем меня перевели в русскую гимназию Поляковой, где я учи­лась лет пять (с 1920 по 1925 год), а потом поступила в "Харьковский ин­ститут" в Новом Бичее. Штат педагогов был собран из Смольного, Екате­рининского и Киевского институтов. Наша директриса Мария Алексеевна Нехлюдова была смолянкой. Мама в это время работала сестрой милосер­дия в госпитале американского Красного Креста под началом Зеленникова. Затем и мой отец, будучи инженером, получил лучшее место на фабрике пиротехники в городе Крагуеваце»14.

По окончании института в Новом Бичее, неподалеку от венгерской гра­ницы, Варвара Борисовна переехала в 1930 году к родителям, но ей было скучно в маленьком городе. Однажды она решила все бросить и уехать в Белград, тогдашний центр русской эмиграции. Там Варвара Борисовна пыталась найти себе место, живя у знакомых. О дальнейшем вспоминает она сама: «В Белграде мне "состряпали" по знакомству паспорт, и в 1933 го­ду я поехала во Францию. Конечно, не одна, а с молодым человеком, кото­рый стал моим мужем. Он был русско-французским легионером. Поначалу

в Париже я не имела права рабо­тать, но все знакомые мне сове­товали: "У вас такая хорошая фи­гурка, вы должны пойти в «мане­кены»". Тогда много русских мо­делей славилось: Соня Яворская в "Ревийоне", Билли Бибикова в "Пиге", Монна Аверьино в "Па-кен" и "Баленсиаге". Я увидела как-то в газете объявление: "Тре­буются «манекены» для разъез­дов". Ходить, как "манекен", я не умела и попыталась посту­пить на авось, сказав, что я "ма-некен-волант". Я понравилась в доме "Франк", располагавшем­ся на бульваре Мадлен в Париже и специализировавшемся на кос­

тюмах, и с ним я объездила 28 городов Франции. Но когда я впервые вы­шла показывать модели, моих хозяев охватила паника: я не могла даже одну ногу перед другой поставить. Платья у меня отбирали и отдавали дру­гим девушкам, но постепенно ходить так, как нужно, я научилась».

В 1937 году знаменитый испанский создатель мод Кристобаль Баленси-ага, недавно открывший свой дом, принял на работу Варвару Борисовну, которую там все звали Барбарой или Барбаритой. Способная хиромантка Барбарита по руке нагадала ему большое будущее, и, как известно, ее пред­сказания сбылись. В те же годы у Баленсиаги работала еще одна русская — княжна Ксения Щербатова. О своих дебютах у Баленсиаги В. Б. Раппонет вспоминает: «Дом Баленсиаги тогда только открывался. Стены еще краси­лись, и все сидели на полу. У него я проработала год. Показывала костюмы, пальто, платья. Некоторые модели шили специально на меня. Его дела шли лучше, чем у других домов, так как он делал очень хорошие вещи, отличав­шиеся цветовой гаммой и тонкой работой».

Затем началась война, и Париж был оккупирован. В 1941 году Барбара, изможденная и голодная, попала в дом «Скиапарелли». Там она стала на­стоящей звездой на многие годы. О своем дебюте у Скиапарелли Барбара вспоминает: «Муж был на войне, я страшно болела после перитонита, и 11 франков составляли весь мой капитал. Одна ясновидящая в Париже по­советовала мне поставить свечку в церкви Святой Терезы. Выйдя из церкви,

Тамара Туманова в сценическом костюме. Монте-Карло, 1932

Тамара Туманова в платье американского дома моды «Трипори». Фото Равлингса из английского журнала «Вог». 1942

я пошла, не зная зачем, на Ван-домскую площадь. Это был как раз день открытия "Скиапарел-ли", и туда набирали "манекенов". Одна из служащих дома, шведка Ирэн Дана, спросила меня: "Вы — «манекен»? Посмотрите в зерка­ло, на кого вы похожи: кожа да кости!" Я ответила, что была больна и раньше работала у Ба-ленсиаги. Но тут вдруг раздался голос самой Эльзы Скиапарелли: "Мадам Дана, какое вы имеете право выбирать модели? А вы, девушка, идите за мной! И при­несите мне платье, которое шили для Лили. У них, видимо, один размер". Так случилось чудо!» Дом «Скиапарелли» работал и во время войны, а хозяйка его уе­

хала в США. За годы работы у Скиапарелли у Варвары Борисовны появи­лось новое имя в моде — Барбара Скиап. В 1947 году Барбара вышла замуж второй раз за знаменитого французского автогонщика Луи Жерара де Сент-Илера.

После войны Раппонет участвовала в дефиле и фотографировалась для домов «Ланвен» и «Магги Руфф». К свадьбе Грейс Келли с князем Монако 19 апреля 1952 года Барбара была командирована в Монако с подарками — моделями от «Ланвен». Она оставила работу в 1956 году.

Кроме профессиональных манекенщиц в качестве фотомоделей неред­ко приглашали известных русских актрис, и особенно балерин. Например, наиболее часто фотографируемой и популярной звездой балета, славив­шейся непревзойденной красотой в 30-50-е годы, была знаменитая прима-балерина Тамара Туманова. Тамара родилась 2 марта 1919 года в вагоне поезда, застрявшего в сибирских снегах. Она была дочерью армейского ин­женера Владимира Хазидовича-Борецкого и армянки Евгении. Родители Тамары бежали из России в Китай, через Харбин, Шанхай и Каир перебра­лись во Францию. Тамара была одаренной девочкой и начала танцевать в раннем детстве, еще в Египте. В Париже этого даровитого и очень кра­сивого ребенка отдали в знаменитую балетную студию Ольги Осиповны

Обложка американского журнала «Танец» с фотографией Ирины Бароновой.

Декабрь 1937

Нина Вершинина и Тамара Туманова, балерины труппы де Базиля. США, 1937

Преображенской, которая и посоветовала поменять фамилию талантливой девочки с Хазидович-Борецкой на Туманову. Проявив редкие способности к балету в студии у «мадам Прео», Тамара очень скоро стала выступать на профессиональной сцене. В девять лет она уже делала 32 фуэте и участ­вовала в балете «Веер Жанны» на сцене парижской Гранд-Опера. Свою профессиональную карьеру Тамара Туманова начала в возрасте 13 лет в труппе Русского балета Монте-Карло под руководством полковника де Базиля, куда ее рекомендовал Джордж Баланчин. Тамару Туманову окре­стили «бэби-балериной», так же называли двух талантливых танцовщиц — Ирину Баронову, ученицу Преображенской, и Татьяну Рябушинскую, уче­ницу Кшесинской.

Талант и грация в ней сочетались с редкой красотой. Начиная с 1932 го­да Тамара Туманова была самой фотографируемой русской балериной. Ее с восхищением называли «черной жемчужиной русского балета». Особен­ный успех ей принесли роли в «Хореартуме» и «Фантастической симфо­нии», а также главные партии в «Треуголке» Мясина и в балетах Фокина «Карнавал», «Видение розы» и «Петрушка». Знавшая Тамару в жизни и по сцене дягилевская балерина Александра Данилова вспоминала: «Кра­сота Тумановой была ее главным сценическим достоянием»15. Слава «чер­ной жемчужины» и необыкновенная полукавказская красота сделали ее самой блестящей из всех звезд русского балета в эмиграции. В модных ту­алетах ее фотографировали Хорст и Ман Рей, ее портреты печатал «Вог», и знаменитые журналы жаждали получить у нее интервью, за которыми зорко следила ее бдительная мать, которую знакомые в шутку называли «балетная мамочка». Ее грим, прическа и сценические костюмы были без­укоризненны. Костюмер труппы Баланчина Варвара Каринская создала для Тумановой костюм Умирающего Лебедя, в котором она блистала в фо-кинской миниатюре. Друг и коллега по труппе де Базиля Юрий Зорич вспо­минает: «Тамара обладала безукоризненной красотой и в жизни, и на сцене. Ее техника была бесподобной, динамичной и оставляла незабываемое впе­чатление своим магнетизмом, сохранявшееся надолго».

В 1939 году Тамара дебютировала на Бродвее в мюзикле «Звезды в ва­ших глазах», затем вернулась на балетную сцену. Вторая мировая война за­стала Туманову в США, где она получила американское гражданство. В 1943 году Туманова снялась в своем первом игровом фильме «Дни сла­вы» вместе с Грегори Пеком и вышла замуж за режиссера-постановщика этой картины Кейси Робертсона. Переселившись в Беверли-Хиллз, недале­ко от Голливуда, Тамара часто оставляла мужа одного со своим отцом, а са­ма гастролировала по миру в сопровождении мамы и собачки.

В 50-е годы Тамара снялась еще в трех игровых фильмах — «Поем сего­дня вечером» (1953), «Глубоко в сердце» (1954) и «Приглашение к танцу» (1955), а также с триумфом танцевала на сценах Европы. Зрители Гранд-Опера рукоплескали ей на балете «Федра» в постановке Сержа Лифаря. Критика не всегда была великодушна к Тумановой, но залы были полны. Магическое имя Туманова притягивало сотни, тысячи зрителей, жаждущих увидеть королеву русского балета.

Разойдясь с Кейси Робертсоном, не выдержавшим «русского стиля» жизни Тумановой, она продолжала гастролировать в Латинской Америке с Андреем Ухтомским, Романом Ясинским или Олегом Брянским. В 1966 го­ду она снялась у Хичкока в фильме «Разорванный занавес», где главные роли исполняли Джули Андрюс, Лили Кедрова и Пол Ньюмен. Кинокарьера Тумановой закончилась съемками в детективе Билли Уайлдера «Частная

Тамара Жевержеева (Тамара Жива), звезда бродвейских мюзиклов. Фото Хорста из английского журнала «Вог». Нью-Йорк, 1938

жизнь Шерлока Холмса» в 1969 го­ду. Тамара Туманова сохранила не­обыкновенную красоту до послед­них дней. Оставив артистическую карьеру, она жила уединенно вместе с матерью в домике на Элм-драйв в Беверли-Хиллз.

Среди балерин русского балета было немало и других красавиц: Татьяна Рябушинская, Ирина Баро­нова, снимавшаяся в кино (напри­мер, в фильме «Дориан»), и Ната­ли Красовская, занявшая в начале 30-х годов второе место в конкурсе «Мисс Россия», организованном еженедельником «Иллюстрирован­ная Россия» в Париже. В труппе полковника де Базиля выделялись красотой Нина Вершинина и Тама­ра Григорьева.

По окончании Второй мировой войны мода на русских красавиц эмиг­ранток пошла на убыль. Победа Красной армии и союзников, массовая ре­патриация части эмигрантов в СССР привели к тому, что быть русским эмигрантом стало непопулярно. Вихрь тех послевоенных лет все же вознес на вершину славы двух новых русских манекенщиц, ставших звездами в только что открывшемся доме «Кристиан Диор» в 1947 году, — княжну Татьяну Кропоткину и Аллу Ильчун. Первая работала у Диора в самом начале его карьеры, а вторая — стройная красавица с евроазиатской внеш­ностью — оставалась «ведеттой» этого дома в течение почти 20 лет. Родив­шаяся в Харбине Алла была дочерью оперной певицы сопрано Татьяны Михайловны Ильчун и железнодорожника из Алма-Аты Евгения (Гуанха-ла) Ильчуна. Перебравшись в Париж, она отважилась однажды сопровож­дать к Диору свою подругу, которая пробивалась в манекенщицы. Подругу отвергли сразу, а на Аллу обратил внимание сам Диор. Она рассказывала: «Ожидая подругу в вестибюле, я заметила, что занавески примерочных кабин поминутно раздвигались и любопытные взгляды обозревали меня с головы до пят. В конце концов мне надоели и взгляды, и само ожида­ние, и я решила поискать пропавшую подругу. И тут некая дама сказала, что Кристиан Диор очень хочет меня видеть. Нехотя я согласилась. Меня

Алла Ильчун в пальто модели Кристиана Диора. Париж, 1951

Алла Ильчун в прогулочном шелковом туалете. Модель дома «Ланвен». 1956

ни одного модного дома или агентства манекенщиц, где бы не работали мо­лодые русские красавицы. Но история их жизни и карьеры - дело будущего. Так пусть же эта книга станет данью памяти о тех первых создателях и про­возвестниках моды, кто, оказавшись в изгнании, далеко от России, своим упорным трудом, талантом и красотой заставил заговорить о себе мир.

Тамара Григорьева, балерина труппы де Базиля. Буэнос-Айрес, 1944

Александр Васильев - известный историк моды, декоратор интерь­

еров, сценограф и коллекционер. Как театральный художник, он оформил более 100 постановок балетов и опер в 25 странах мира. Как ценитель искусст­ва, он создал уникальную коллекцию старинных костюмов, насчитывающую несколько тысяч экземпляров. Васильев преподает историю моды на четырех языках в крупнейших худо­жественных школах и университетах пяти континентов.

Его книги «Русская мода. 150 лет в фотографии» и «Европей­ская мода» стали настоящими бестселлерами. На основе книги «Красота в изгнании» был снят 9-серийный документальный фильм «Дуновение века», многократно транслировавшийся на российском телевидении.

Эта книга о том времени, когда русские артисты и худож­ники оказывали огромное влияние на развитие моды.

Благодаря Русским сезонам Сергея Дягилева, а позже - мас­совой эмиграции из России, Европа познакомилась с культурой великой страны, в моду вошли «русский стиль» в искусстве и русский тип красоты. Перед вами «русские» Константинополь, Берлин, Харбин 1920-1930-х годов. И, конечно, несравненные лица русских светских красавиц, ставших знаменитыми мане­кенщицами в европейских домах моды.