Литературный журнал

Имена и мнения

Сразу предупрежу, что все вошедшие в книгу исследователи — Александр Кузьменков, Сергей Морозов, Константин Уткин, Вадим Чекунов, Инесса Цепоркина и Светлана Замлелова — настроены крайне критически по отношению к именам, выдвигаемым и продвигаемым нашим литературным бомондом.

Аннотация сообщает нам: «Сборник „Проклятые критики“ объединил под одной обложкой нескольких уникальных авторов, которые смотрят на современный литературный процесс в России без ангажированных восторгов и розовых премиальных очков, оценивая тексты по гамбургскому счету. Их острый, доказательный, зачастую саркастический анализ сочинений, вошедших во все „шорт-листы“ и объявленных чуть и не вершиной словесного творчества, заставляет переоценить многие навязанные нам „шедевры“ и задуматься о том, насколько честна с читателями официальная критика. Этот сборник — первая, не имеющая аналогов, попытка обобщить альтернативный взгляд на нашу новую словесность».

Буквально с первых страниц я испытал то же чувство, что и при просмотре кинообзоров Евгения Баженова (BadComedian) — чувство раскрепощения, освобождения, приятное чувство собственной правоты.

Ведь сколько лет я проходил в книжных магазинах мимо полок с современной российской прозой, стыдливо ссутулившись. И как не стыдиться? Я, современный писатель, преподаватель литературы, корреспондент литературного журнала не читаю современную литературу, слабо ориентируюсь в именах мэтров, не слежу за литературными премиями! Но стоило мне открыть любую из книг, выпяченных на самые видные места книжных стендов, у меня начинала одолевать то рвота, то зевота.

И вот, слава богу, я получил убедительное подтверждение своей правоты, ведь сборник, это уже не мнение отдельного критика, а позиция целого ряда авторов, стало быть, выражающих чувства и настроения довольно широкой категории читателей.

Так это выходит и с обзорами Баженова. Я уже давно не хожу в кинотеатры, не смотрю отечественный кинематограф — берегу психику. Вместо того, чтобы тратить по два часа на просмотр очередного «шедевра», достаточно посмотреть тридцатиминутный критический разгром — это будет и веселее, и быстрее, и безопаснее.

Теперь такая экономия возможна и с литературой. Можно не мучить себя чтением десятков пузатых многостраничных романов с продолжениями, а прочитать сборник блистательных ироничных статей, в которых тебе не только укажут на ошибки и недостатки авторов, но ещё вскроют потаённую суть их произведений.

Здесь обывателю впору возмутиться: «Не читал, но осуждаю! Как можно судить о чём-либо из вторых рук?» Да, именно так, именно можно. Тем взрослый человек и отличается от несмышлёного младенца, что не тащит в рот всё подряд, а о свойствах и качествах различных предметов и явлений умеет судить по косвенным признакам. Ибо жизнь коротка, и каждый камешек в рот не положишь. Как сказано в одной христианской притче, «бог так устроил, чтобы люди научались от людей же».

Ну, а в благодарность «проклятым критикам» за проделанную ими работу я сделаю следующий шаг и постараюсь синтезировать их довольно объёмную (640 страниц!) книгу в одну критическую статью, попробую проанализировать их анализ, подняться, так сказать, на новый уровень обобщения.

Предисловие составителя

Собственно, попытка такого синтеза уже дана в предисловии составителя, писателя Юрия Полякова. Рассуждая о нашей нынешней словесности, он приходит к неутешительным выводам: современная литературная критика основательно выродилась не только по сравнению с классикой XIX века (Белинским, Добролюбовым, Писаревым), но и в сравнении с советским периодом:
«В советские времена критик был ключевой фигурой, во многом определявшей положение дел на „литературном фронте“. Глазами авторов разгромных или хвалебных статей смотрели на процесс в целом и на отдельных авторов не только читатели, но и власть, внимательно следившая за новинками литературы, понимавшая воспитательные и прогностические способности изящной словесности, чего не скажешь о нынешних политиках, предпочитающих спорт. К литературе они относятся как к двусмысленной гомеопатии. И напрасно… Но когда они это поймут, будет поздно».

Жаль только, что Поляков не развивает эту свою мысль, ибо действительно интересно узнать, чем грозит обществу и власти пренебрежительное отношение к литературе. Но об этом мы поговорим чуть позже.

Кузьменков констатирует

Сборник открывается блистательной публицистикой Александра Кузьменкова, прозаика и критика из Нижнего Тагила. Кстати, действительно приятно, что половина авторов сборника — провинциалы. Это говорит о том, что совсем не обязательно вариться в столичной литературной тусовке, чтобы глубоко понимать литературный процесс и оценивать произведения именитых писателей. Может быть даже, наоборот, необходима определённая дистанция. Большое видится на расстоянии, даже большое позорище.

В своих коротких, но довольно насыщенных текстах Кузьменков хлёстко и безжалостно разделывается с литературными авторитетами. За что клеймит? За стилистическую безграмотность, наплевательское отношение к русскому языку, к исторической достоверности.

Всего в сборнике представлено 27 статей Кузьменкова — критические отзывы на произведения Елизарова, Идатуллина, Синицкой и многих других. Давайте суммируем, какие претензии он предъявляет современным писателям.

1. Косноязычие; стилистическая безграмотность и неряшливость, наплевательское отношение к русскому языку, а в конце концов к самому читателю, да и к собственному творчеству. Если кому-то повезло с качественным редактором, то произведение получает более-менее приличный вид, но не все издательства находят нужным «заморачиваться» и платить за редактуру.
2. Чернуха, гордо именуемая «правдой жизни» или «нулевым письмом». Вообще в литературоведении имеется давний термин «натурализм», который предполагает пристальное, фотографическое отображение отдельных аспектов действительности. У современных авторов эта самая действительность замыкается в пределах уборной комнаты. В результате и продукт их творчества получается соответствующий.
3. Дилетантизм. Если авторы берутся писать о чём-то, то они не считают нужным изучать предмет, о котором они собираются писать. Сочиняют романы о провинции, не выезжая за МКАД, пишут о странах, в которых никогда не бывали. Особенно же вопиющей безграмотность авторов становится, когда они берутся за исторические темы.

Скажем, разбирая роман Ольги Погодиной-Кузьминой «Уран», критик сразу разоблачает желание «авторессы» проехаться на успехе яхинской «Зулейхи». В итоге Погодина в своём подражании успешно воспроизводит все недостатки оригинала, прежде всего вопиющее, чуть ли не хвастливое пренебрежение исторической правдой: красноармейцы у неё носят войлочные, а не суконные шлемы, красные нашивки вместо малиновых, керосинка используется для освещения, а не для нагрева…

Вот навскидку ещё одна находка: «„Ему дарили мелкие подарки — губную гармошку, флакон с остатками одеколона, давали пострелять из револьвера. Немцы стали его любовью“, — помилуйте, из какого какого револьвера? Табельный короткоствол вермахта — пистолеты Walter P38, Luger P.08 да Sauer 38H».

Критик Сергей Морозов из Новокузнецка добавляет несколько ценных обобщений к соображениям Кузьменкова. Он подмечает, что сознание современного обывателя, как и писателя-обывателя, антиисторично: «Современный лексикон прописных истин: „ни одна революция не сделала жизнь лучше“, „идеалисты жертвуют собой, а плоды пожинают прагматики“, „история всегда оказывается выше, глубже, непредсказуемей наших помыслов“». Неправда ли и вам приходилось слышать эти «глубокие» мысли от знакомых филистеров?
Как следствие современный писатель-мещанин ненавидит будущее («будущее — это фантазии»), всякое движение, развитие и культуру как результат этого движения и развития. Его идеал — вечное настоящее.

Но, если так, то почему так вышло? Почему современные писатели скатились к примитиву и пошлости? Не хватает исторического взгляда на то, как мы оказались в этой точке. В чём тенденция? В чём подоплёка?

Давайте попробуем разобраться.

Для начала систематизируем список выдвигаемых «проклятыми критиками» симптомов. Очевидно, что последний из них, конъюнктура, лежит глубже других. Конъюнктура, заказ вызывают и торопливость, неряшливость написания, и «перевес словесной массы по отношению к фактуре» (объём нужно нагнать, а факты проверять некогда), и чернуху, и фальсификацию истории, то есть неистовое оплевание советского прошлого и восхваление «России, которую мы потеряли».

Вот, например, Кузьменков недоумевает, каким это образом на современном литературном поле оппозиционность уживается с сервильностью: «Есть у этой публики паскудна манера плевать в свою же кормушку. Сенчин, известный своими симпатиями к Удальцову, спокойно, без эксцессов принял Премию правительства РФ (два миллиона рублей). Ганиева на букеровских игрищах получила приличный грант (800 тысяч) от банка «Глобэкс», чей учредитель — государственный «Внешэкономбанк», и тут же взыграли «Оскорблённые чувства»: ха державу обидно! Лауреат «Большой книги» (третья премия, миллион рублей) Идиатуллин вскипел извилинами и нервами и тоже приравнял к штыку перо, даром что «БК» спонсируют равноприближенные Авен, Абрамович и Мамут.

Коллеги, вы либо крест снимите, либо трусы наденьте".

Как видите, деньги на крупных литературных премиях крутятся немалые, так что есть ради чего и крест надеть, и трусы снять. Но вполне справедливую претензию Кузьменкова следует адресовать не только литераторам, толпящимся у кормушки, но и господам кормящим, которые также не отличаются излишней щепетильностью ни в идеологических вопросах, ни в выборе средств для достижения своих целей.

Да и цели эти постоянно меняются, внятной идеологии нет, поэтому писателям-конъюнктурщикам приходится «колебаться вместе с линией».
Пора бы уже преодолеть это расхожее деление на власть и «оппозицию», на «патриотов» и либералов. Дело в том, что и наверху не всё едино, и внизу не так одинаково. Во власти имеются фракции, так что разные башни кремля могут в разные моменты «играть» с оппозицией. И власть может быть не так уж патриотична, и оппозиция не так уж либеральна. Стараясь верно угадать идеологическую линию в её отсутствие литераторы теряют остатки разума (и трусов). Что поделаешь, при капитализме товаром становится всё, даже любовь, так что большая литература превращается в разновидность изысканной духовной проституции.

Неизлечимый непотизм

Вслед за литераторами прощаются с разумом и критики. Кузьменков отмечает, что современная литературная критика выродилась с одной стороны в бессмысленное наукообразное бормотание, «шизофазию с глоссолалией», а с другой — в разновидность коммерческой рекламы (т. н. «рекомендательная критика»).
Даже делает ценное наблюдение: эти направления возобладали примерно в середине нулевых.

Состояние современной литературной критики исследует искусствовед и журналист Инесса Ципоркина. Она показывает, что критики, как и жюри крупнейших литературных премий стали частью тесной и замкнутой тусовки, в которой пережёвываются одни и те же имена, где свои привычно хвалят и награждают своих: «Именно в том, что награды и поощрения даются людям, а не произведениям, и кроется проблема. Особенно если речь идёт о процессах творческих, поражённых неизлечимым непотизмом: всё в такой системе ориентировано на своих. Ничего нового в замкнутой системе не появляется, а всё, что в ней крутится, ржавеет, истирается или вовсе работает вхолостую. Что, собственно, и случилось с современным литературным процессом.

Вспомним Борхеса: «Европейцы и североамериканцы считают, что книга, заслужившая какую-нибудь премию, стоит того, аргентинец же полагает, что, возможно, несмотря на премию, книга окажется неплохой»".
К примеру, так ковалась литературная судьба Михаила Елизарова: «Став лауреатом „Нацбеста“, Елизаров „прописался“. Он уже не какой-то „ай да сукин сын“, он „наш сукин сын“ (то есть ваш сукин сын, господа участники премиального процесса). Ему дали одну из самых престижных наград сейчас — и будут давать после».
Хвалят тех, кого надо хвалить, и за то, за что надо. Так, Мария Арбатова, отрабатывающая либеральную повестку, умудряется найти «элементы диссидентства» даже в «верноподданнических произведениях» Захара Прилепина. При этом на читателей, на широкую аудиторию ей плевать: она обслуживает узкий круг, а остальные читатели и писатели представляются ей (как и многим столичным «критикам») малограмотной массой, в лучшем случае заслуживающей дрессуры, но никак не открытого диалога.

Айсберг и большая волна

Пожалуй, глубже всех копает и охотнее всех выстраивает обобщения в книге «Проклятые критики» Светлана Замлелова. Она объясняет, почему именно сегодня литература пришла в упадок: подлинное искусство несовместимо с рынком. Рынок требует стабильности, конвейерного производства, искусство зависит от вдохновения, наития. Чтобы поставить искусство на поток, превратить его в продукт, нужно убить его как искусство, а творца, булгаковского Мастера, превратить в раба, холуя, готового исполнять любой заказ, в том числе идеологический. «Отсюда и растущее читательское недоверие, и опасливое отношение к новой форме критики — „восхвалитике“».

Впрочем, кто знает, может быть, литература и не отжила своё, возможно мы имеем дело с длинными волнами: сейчас спад, потом когда-нибудь наступит подъём.

Вот и Замлелова утверждает, что мы с вами видим лишь маленькую верхушку айсберга под названием «современная русская литература». На этой верхушке обосновались те, кто имеет доступ к государственным деньгам и всевозможным частным фондам. Но большая часть айсберга скрыта от нашего взора в тёмной пучине вод: это всевозможные неизвестные авторы, редко публикующиеся или вовсе пишущие в стол. Они отторгнуты от кормушки, их бойкотируют СМИ, но зато они и абсолютно духовно свободны, лишившись всяких надежд на доступ к барскому столу. И что они там пишут в свои столы — бог весть. Может, такую же макулатуру, как и их обласканные славой коллеги, а может и что-то стоящее. Это ещё предстоит выяснить.

Поэтому не следует судить об отечественной литературе исключительно по залитому светом надводному островку. На этом островке происходит драчка между литераторами верноподданными и «оппозиционными». Но разница между ними минимальна, ибо и те и те суть безликие холуи, отрабатывающие свой заказ, работающие на свою аудиторию. Это и заставляет Кузьменкова воскликнуть: «А чего вы, собственно, хотели? Контркультура — мерзость ещё большая, чем официальная культура. Андеграунд кончается там, где начинаются гонорары, но продолжает прикидываться таковым».

Герберт Маркузе предупреждал: «Если контркультура не будет связана с революционной политической практикой — она выродится в еще одну форму эгоизма… в бегство от действительности». Конечно, о революционной культуре в наше время говорить не приходится, и всё же, как спектр современных воззрений не сводится к борьбе патриотов (тех, кто дорвался до кормушки) с либералами (которые мечтают занять их место у той же самой кормушки), так и литература наша шире, глубже и богаче «провозглашённого дискурса». Поэтому не будем называть контркультурой то, что ею по определению не является.

Но какова эта подводная часть айсберга? Кто там на ней обитает? На это «Проклятые критики» на протяжении 640 страниц ответа не дают.

Строить новые мосты

Зато Сергей Морозов добавляет важный штрих к концепции Замлеловой, отмечая, что нынешний отрыв писателя от читателей является результатом распада общественных связей. От себя добавим, что оный распад в свою очередь является следствием антиколлективизма и антисоциальности, насаждаемых в нашем обществе последние тридцать лет, а на Западе и того дольше. В итоге верхняя часть айсберга не желает замечать своего читателя, а нижняя часть не может к нему пробиться.

Вопреки мантрам о гражданском обществе главными принципами капитализма являются индивидуальное потребление, индивидуальное стремление к успеху и как следствие гоббсовская война всех со всеми. С другой стороны, в такой ситуации трудно пенять авторам на то, что из литературы пропадает сюжет, что писатели пишут только о самих себе и не могут создать правдоподобных персонажей.

В чём заключалась сила толстовского реализма? А в том, что истинный реализм, в отличие от узкого натурализма, стремился показать взаимосвязь различных явлений жизни и тем самым дать максимально широкую и целостную картину мира. Но в наше время, увы, большинство элементов действительности скрыты от нас, каждый видит только свой маленький кусочек: политики о чём-то тайком договариваются с олигархами на их яхтах, нищие тихо умирают в своих подвалах, суды вершатся за закрытыми дверями, СМИ дают заведомо искажённую информацию.

Взгляд современного литератора, если только он не подрабатывает на заводе или в пожарной части, ограничен экраном монитора и стенами собственной квартиры. О чём писать писателю? Срочно ехать на передовую и наблюдать, что там делается? Но и с этим всё не так просто.

Вадим Чекунов описывает донецкую одиссею Захара Прилепина. Прилепин усиленно лепит из себя супермена, Рэмбо. В итоге выходит, что он приехал сюда порисоваться. Для Прилепина трагедия Луганска и Донецка это повод для пиара. В итоге, по меткому замечанию Чекунова, возникают как бы два Прилепиных: один брутально серьёзный, а другой — шут, паяц, для которого война — сплошные шуточки:

«Уже темнело; я сообщил новости комбату, тот засмеялся.
…Народ толпился возле штаба, все зудели. Как после весёлой игры.»

Поневоле задумаешься над словами того из Прилепиных, который негодовал и обличал: «Смех в наши дни куда чаще признак слабости, а то и глупости, а никак не ума… Признак нездоровья».

Какой же вывод можно из этого сделать? Писателю, чтобы писать, прежде всего нужна жизнь. Не книжная, а живая человеческая жизнь, не замкнутая в пределах «тусовочки», узкого круга избранных. Да, нужна гражданская, философская, гуманистическая позиция. Литература должна из средства пестования «самоизоляции» писателя и читателя превратиться в орудие восстановления социальных связей, а ещё лучше — прокладки новых, в средство наведения мостов. Пора заново отвоёвывать высоты.

Настоящий писатель

И вот здесь мы снова подходим к вопросу положительного примера. Как и о чём следует писать? «Негативные отзывы читать (да и писать) легче», — справедливо отмечает Инесса Ципоркина.

Из вышеизложенного можно догадаться, что писать, по мнению «проклятых критиков», следует грамотно, художественно, занимательно и о чём-то важном и глубоком. Что же это важное и глубокое? Каковы убеждения и ценности самих критиков?
Из брошенных вскользь замечаний можно догадаться, что это ценности государственничества, традиции, патриотизма. Впрочем, патриотизм, конечно, можно понимать по-разному. Нам усиленно навязывают представление о патриотизме как покорности непосредственному начальству. А как быть, если начальство отнюдь не выглядит патриотичным? Можно понимать патриотизм как любовь к своему народу. А если интересы народа и начальства расходятся?

Светлана Замлелова, пожалуй, ближе всех подходит к высоким образцам литературной критики, заданным Добролюбовым и Писаревым, поскольку рассуждения о литературном процессе у неё поднимаются до высоких социально-политических обобщений. Хотя, её идеал ограничивается ностальгией по дооттепельному СССР.
Тем не менее Замлелова в статье о Солженицыне показывает, как власть сама может «родить дракона», вскормить собственного врага. И если советские писатели, сперва создали второсортному писателю Солженицыну имя и славу, а потом, разглядев его сущность, ужаснулись содеянному, то современный культурный официоз уже открыто поднял Солженицына на пьедестал со всеми его идеями: антисемитизмом и антисоветизмом, мракобесием и реакционностью, враждебным отношением к науке и моральной нечистоплотностью.
И раз уж концепция книги не предполагала выдвижение положительного примера, то я предложу свой. Ибо подлинным антиподом Солженицына является Варлам Тихонович Шаламов.

Он имел судьбу в сто раз худшую и тяжёлую, чем Солженицын. В лагерь, в отличие от последнего, он попал не для того, чтобы сбежать с фронта, а потому, что распространял завещание Ленина, его предсмертное письмо, в котором вождь предостерегал партию от сталинских притязаний на необъятную власть. В лагере Шаламов, в отличие от Солженицына, не стал стукачом и не получил льготных условий пребывания — он трудился на золотых шахтах и лесоповалах Колымы — в самых нечеловеческих условиях. В отличие от Солженицына, он не отсиживался «в круге первом», а изведал ад до самого дна.
Но все эти пытки и ужасы не сделали его врагом советского государства и советского народа, не сделали его врагом истории своей страны. Если Солженицын мечтал развернуть историю вспять, то Шаламов мечтал о стремительном движении вперёд. Даже на высадку советского лунохода в 1970 году он отреагировал в своём дневнике словами: «Пятьдесят лет назад нам обещали гораздо больше».

В отличие от Солженицына, который равно косноязычен в прозе и стихах, Шаламов был настоящим писателем — мастером художественного слова, что заметно по его прозе и его стихам.

Замлелова справедливо отмечает: «О поэзии [Солженицына] потому и запретили рассуждать журналисты, что иначе как словами А. К. Толстого „Рифмы негодные и уху зело вредящие сплёл еси“, тут и не скажешь: „спатки (от слова „спать“) — в порядке“, „склад — навряд“, „соха — ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха“ и т. д.». Нашумевшая повесть «Один день Ивана Денисовича» страдает бессмысленными длиннотами: «Ненужных деталей и даже описаний действительно много — чего стоит хотя бы сцена укладки шлакоблоков».

Для Шаламова же рифма является инструментом художественного поиска, она не может быть грубой или притянутой за уши, ибо от неё двигается поэт, от неё начинает ткать стихотворное полотно. Солженицына хвалили исключительно за тему, за «тенденцию», поэтому он постоянно стремится перескочить от повествования к прямому назиданию.

А вот Шаламова хвалил Пастернак, говорил, что его понимание рифмы близко Пушкинскому. При этом вряд ли кто упрекнёт Шаламова в безыдейности или отступлении от своих убеждений. Солженицын был превознесён сперва советской литературной средой, а потом обласкан на Западе. Шаламова управители советского литературного процесса восприняли в штыки (постарался и опытный клеветник Солженицын), а на Западе Шаламов публиковаться не хотел, пока не будет признан у себя на Родине, и публикацию «Колымских рассказов» в белоэмигрантской газетёнке воспринял как оскорбление и предательство.