Петров А. В. Несколько замечаний о древнерусском «одиначестве» // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Отв. ред. А. Ю. Дворниченко. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2011 (0,75 п.л.). С.71–83.

Алексей Петров

Существует два подхода к решению борисоглебской проблемы: традиционный, сторонники которого особо доверяют отечественным источникам, и альтернативный, в котором приоритетностью может обладать любой из имеющихся исторических источников о смуте 1015-1019 гг. В статье сделана попытка дополнить методологию изучения борисоглебской проблематики. Поскольку очевидна искусственность внедрения в летопись житийного рассказа, разорвавшего бывшее там повествование, в котором Борис и Глеб не упоминались, можно выделить три базовых источника: Хроника Титмара Мерзебургского, Сказание о Борисе и Глебе (консонирующее с Чтением о Борисе и Глебе) и Сага об Эймунде. Особое внимание следует обратить на жанровые особенности этих памятников. Поскольку сага – эпическое произведение, то ядром ее смыслового наполнения будет расстановка сил, противостояние действующих персонажей, которым мы можем доверять. Назначение жития состоит в этическом поучении. Главное этическое содержание житий Бориса и Глеба – беззлобие по отношению к убийцам и заказчикам убийства, готовность подобно Христу пожертвовать собой и согласие уступить первенство старшему брату, который не только посягает на него, но и имеет на это право. Жанровые характеристики скорее свидетельствуют о правоте альтернативного подхода в изучении проблемы, что подчеркивается сходностью внешнеполитических предпочтений Бориса, Глеба и Святополка.

В статье рассматривается вопрос о появлении славянской этнической идентичности на территории Древней Руси. Пытаясь найти (гипотетический) ответ на этот вопрос, автор фокусирует внимание на контактах, существовавших в Х в. между Киевом и державой Пржемысловичей, в которая славянская групповая идентичность была унаследована от Великой Моравии. По мнению автора, славянская идентичность могла проникнуть в Киев (откуда она затем пришла в Новгород) из державы Пржемысловичей по известному торговому пути, связывавшему в Х в. центры Западной и Центральной Европы с Киевом, Волжской Булгарией и Хазарией. При этом ведущую роль в контактах Киева с Центральной Европой автор приписывает племени лендзян, упоминаемому в трактате византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении империей» (середина Х в.). По мнению автора, лендзяне не только были тесно связаны с державой Пржемысловичей, но и контролировали Плиснеск — важный политический и торговый центр, через который осуществлялись контакты славяноязычных сообществ Центральной Европы со Средним Поднепровьем. По мнению автора, из всех славяноязычных сообществ, тесно контактировавших с русами, лендзяне были наиболее способны к восприятию названия «словене» благодаря надлокальному характеру своей групповой идентичности и возможному влиянию на них Моравского (Оломоуцкого) епископства.Подчеркивая, что появление в Киеве и Новгороде новых неплеменных по своему характеру названий, включая название «словене», было обусловлено изменениями социального и культурного габитуса славяноязычного населения, концентрировавшегося в соответствующих локусах, автор высказывает идею, что именно лендзяне явились ключевым звеном в распространении с запада на восток «социального знания» державы Пржемысловичей («Пражской империи»), которое способствовало усвоению в Восточной Европе славянской идентичности. ******* The article deals with the emergence of the Slavic ethnic identity in the territory of Ancient Rus’. While seeking for a (hypothetical) answer to this question, the author focuses on contacts that existed during the 10th century between Kiev and the empire of the Přemyslids, in which the Slavic identity was inherited from Great Moravia. According to the author, the Slavic identity could penetrate into Kiev (from which it later came to Novgorod) from the Přemyslid realm via the well-known trade route that in the 10th century connected centres of Western and Central Europe with Kiev, Volga Bulgaria, and Khazaria. In doing so, the author attributes the leading role in the contacts of Kiev with Central Europe to the tribe of Lendians (Lendzaninoi / Lędzianie) mentioned in the Byzantine emperor Constantine Porphyrogenitus’s treatise «De administrando imperio» (mid-10th century). In the author’s opinion, the Lendians were not only closely connected with the realm the Přemyslids, but also controlled Plisněsk, an important political and trade center, through which contacts between Slavic-speaking communities of Central Europe and the Middle Dnieper region were made.According to the author, of all the Slavic-speaking communities that had close contacts with the Russes, the Lendians were most capable for embracing the group name Slověnedue to the supralocal nature of their group identity and the possible influence of the Moravian (Olomouc) bishopric.While stressing that the emergence in Kiev and Novgorod of new non-tribal group names, including that of Slověne, was conditioned by changes in the social and cultural habitus of the Slavic-speaking population, which concentrated in the corresponding loci, the author expresses the idea that it was the Lendians who were the key link in the spread from west to east of the the Přemyslid realm’s («Prague empire»’s) «social knowledge», which contributed to the adoption of the Slavic identity in Eastern Europe.The article deals with the emergence of the Slavic ethnic identity in the territory of Ancient Rus’. While seeking for a (hypothetical) answer to this question, the author focuses on contacts that existed during the 10th century between Kiev and the empire of the Přemyslids, in which the Slavic identity was inherited from Great Moravia. According to the author, the Slavic identity could penetrate into Kiev (from which it later came to Novgorod) from the Přemyslid realm via the well-known trade route that in the 10th century connected centres of Western and Central Europe with Kiev, Volga Bulgaria, and Khazaria. In doing so, the author attributes the leading role in the contacts of Kiev with Central Europe to the tribe of Lendians (Lendzaninoi / Lędzianie) mentioned in the Byzantine emperor Constantine Porphyrogenitus’s treatise «De administrando imperio» (mid-10th century). In the author’s opinion, the Lendians were not only closely connected with the realm the Přemyslids, but also controlled Plisněsk, an important political and trade center, through which contacts between Slavic-speaking communities of Central Europe and the Middle Dnieper region were made.According to the author, of all the Slavic-speaking communities that had close contacts with the Russes, the Lendians were most capable for embracing the group name Slověnedue to the supralocal nature of their group identity and the possible influence of the Moravian (Olomouc) bishopric.While stressing that the emergence in Kiev and Novgorod of new non-tribal group names, including that of Slověne, was conditioned by changes in the social and cultural habitus of the Slavic-speaking population, which concentrated in the corresponding loci, the author expresses the idea that it was the Lendians who were the key link in the spread from west to east of the the Přemyslid realm’s («Prague empire»’s) «social knowledge», which contributed to the adoption of the Slavic identity in Eastern Europe.

В статье рассматривается проблема института парадинастов - «соправителей царя» и его роли в истории Одрисского царства V-IV вв. до н.э., затрагиваются вопросы генеалогии одрисского царского рода Тересидов и территориальной структуры периода расцвета этого государства. Предпринята попытка, опираясь на античные источники, показать эволюцию отношений одрисских царей и их парадинастов, стремившихся к независимости, что в итоге и привело к упадку одрисов. Ключевые слова: Фракия, фракийцы, одрисы, парадинасты The article deals with the problem of the "corulers of kings" and his role in the history of the Odrysian Kingdom V-IV centuries BC, addresses the issues of the genealogy of the odrysian Royal family Teresides and territorial structure of the heyday of the state. An attempt, based on ancient sources, to show the evolution of the relationship odrysian kings and their paradinasts striving for independence, which eventually led to the decline of the odrysian. Key words: Thrace, Thracians, odrysai, paradinasts

ТРУДЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА СПбГУ Редакционный совет: д-р ист. наук А. Ю. Дворниченко (председатель), д-р ист. наук Э. Д. Фролов, д-р ист. наук Г. Е. Лебедева, д-р ист. наук В. Н. Барышников, д-р ист. наук Ю. В. Кривошеев, д-р ист. наук М. В. Ходяков, д-р ист. наук Ю. В. Тот, канд. ист. наук И. И. Верняев Издается по решению Ученого совета исторического факультета С.-Петербургского государственного университета с 2010 года 6 САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ Сборник научных трудов К 75-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2011 ББК 63.3(2) P 89 Редакционная коллегия выпуска: проф. Ю. Г. Алексеев, проф. А. Ю. Дворниченко (отв. ред.), проф. Ю. В. Кривошеев, проф. А. В. Петров, доц. Н. В. ов (отв. секр.) Рецензенты: проф. Е. К. Пиотровская, проф. Л. В. Выскочков Печатается по решению Редакционно-издательского совета исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета P 89 Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Отв. ред. проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. — 428 с. (Труды исторического факультета СПбГУ. Том 6) ISBN 978-5-288-05226-2 В сборнике научных статей, посвященном юбилею крупного отечественного историка Игоря Яковлевича Фроянова, представлены исследования по широкому кругу проблем русской истории периода древности и средневековья. Авторами являются ученики и коллеги ученого. Издание адресовано научным работникам, преподавателям, аспирантам и студентам, а также всем интересующимся отечественной историей. ɉɭɛɥɢɤɚɰɢɹɩɨɞɝɨɬɨɜɥɟɧɚɜɪɚɦɤɚɯɩɪɨɟɤɬɚɌɟɦɩɥɚɧɚɋɉɛȽɍɆɟɪɨɩɪɢɹɬɢɟ ɩɪɨɟɤɬȺɤɬɭɚɥɶɧɵɟɩɪɨɛɥɟɦɵɩɨɥɢɬɢɱɟɫɤɨɣɢɫɬɨɪɢɢɊɨɫɫɢɢɧɨɜɵɟɢɫɬɨɱɧɢɤɢ ɢɢɯɢɧɬɟɪɩɪɟɬɚɰɢɹɲɢɮɪɂȺɋ ISBN 978-5-288-05226-2 ББК 63.3(2) © Коллектив авторов, 2011 © Исторический факультет С.-Петерб. гос ун-та, 2011 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 А. Ю. Дворниченко И. Я. ФРОЯНОВ — ИССЛЕДОВАТЕЛЬ КИЕВСКОЙ РУСИ Мои пролегомены будут не очень длинными. Задача их — представить героев очерка. Это Киевская Русь — начальный период истории восточных славян, который обычно датируется IX – началом XIII в. Зачастую используют понятие «Древняя Русь», которое вполне корректно, но гораздо более неопределенно и расплывчато. Киевская Русь — интересный и примечательный этап истории, в который уходят корни культуры, этничности, государственности русских, украинцев, белорусов и многих других народов «нашего пространства». Это время, окутанноне пеленой легенд и былин, озаренное «каким-то весельем, праздничным сиянием». Киевская Русь является «каким-то блистательным прологом к нашей истории»1. Изучение этого пролога чрезвычайно важно для понимания всей последующей нашей истории... Игорь Яковлевич Фроянов — выдающийся современный российский историк, чье творчество отнюдь не исчерпывается изучением древности, неизменно вызывает горячие споры, порождая порой взаимоисключающие оценки2. Пути наших героев впервые пересеклись в конце 50-х – начале 60-х годов ХХ в., когда, будучи студентом Ставропольского пед института, И. Я. Фроянов увлекся историей Киевской Руси. Надо сказать, что Киевская Русь не была обойдена вниманием в «дореволюционной» историографии. Но, как отметил А. Е. Пресняков, в это время «представления об основах древнерусского быта продолжали жить научной жизнью почти исключительно в общих курсах русской ли истории или истории русского права»3. Другими © А. Ю. Дворниченко, 2011 5 А. Ю. Дворниченко словами, история Киевской Руси еще не успела выделиться в отдель ный предмет исследования. Многое для этого сделал сам А. Е. Пресняков, но только в советский период Киевская Русь окончательно заняла свое место в качестве отдельного и к тому же очень важного объекта (и предмета) исследования. Немалую роль в этом сыграла ситуация в советской (марксистско-ленинской) науке, бросившей все силы на поиски места России в той системе общественно-экономических формаций, которую сама же в ту пору изобрела. В данном контексте начальный период истории приобретал особое значение. К 1960-м годам советская наука начинала уже коснеть в рамках созданных к тому времени парадигм. Как казалось, был решен вышеупомянутый вопрос о формационной принадлежности Киевской Руси. В трудах «признанного главы исторической науки» академика Б. Д. Грекова она была отнесена к формации феодальной. И феодализм простер над Русью свои «совиные крыла». Причем, размах этих крыльев в сознании историков был столь чудовищным, что достигал эпохи «Великих реформ» 60–70-х годов XIX в. Между тем, оттепель ли, здравый ли смысл или еще что-то другое толкали на фактическую ревизию взглядов Б. Д. Грекова. На смену его вотчинному феодализму в трудах другого академика — Л. В. Черепнина шел феодализм государственный. В 1970-е годы эта концепция, зародившаяся еще в недрах дореволюционной и советской историографии, обретет многих сторонников в исторической науке. В такой ситуации И. Я. Фроянов увлекся изучением истории важнейших категорий зависимого населения Киевской Руси. Челядь, холопы, данники и смерды стали темой его кандидатской диссертации, защищенной уже в Ленинградском университете под руковод ством известного знатока Киевской Руси В. В. Мавродина4. Сейчас, по прошествии нескольких десятков лет, видно, что молодой ученый начал борьбу с господствовавшей тогда в науке теорией с выстрела, что называется, в «яблочко». Дело в том, что сторонники вотчинного (да, во многом, и государ ственного феодализма) возводили здание своей концепции как раз на костях зависимого люда. Все социально ущемленные персонажи истории той поры рассматривались как феодальная «челядь». И. Я. Фроянов не только показал, что челядь находилась не в феодальной, 6 И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси а в рабской зависимости, но и постарался разобраться в отличиях между челядью и холопами. Вполне убедительно избавил он от феодальной зависимости и смердов, выводя их от более древних данников. Дань же, по мнению историка, не феодальная рента, коей считали ее советские историки той поры, а контрибуция, плата за мир. В первой работе И. Я. Фроянова не может не импонировать высокая историографическая культура, которая и по сей день, к сожалению, редкость в трудах историков. Автор диссертации привлек огромный историографический материал и досконально его проанализировал. Более того, некоторые идеи, высказанные в «дореволюционной» историографии, нашли продолжение и развитие в сочинении молодого историка. Это, кстати, — яркая черта всего его творчества и в дальнейшем. Оставаясь в рамках господствовавшего в стране учения, он смело развивал наблюдения своих далеких от марк сизма предшественников. Кандидатское сочинение И. Я. Фроянова органично вошло в док торскую диссертацию, защищенную в 1973 г. В следующем году была опубликована книга, являвшаяся сокращенным вариантом диссертации5. Хотя диссертация была полностью опубликована сравнительно недавно6, именно ее следует положить в основу анализа концепции ученого. Работа основана на богатейшем историографическом наследии и собственном внимательном анализе имеющихся исторических источников. В центре внимания историка находятся социально-экономические отношения — то, что в ту пору относили к разряду «базисных» явлений, лежащих в основе той или иной ОЭФ. В социально-экономической структуре Киевской Руси И. Я. Фроянов обнаружил множество «факторов дофеодального характера». Это, прежде всего, община в различных вариациях и крупные семейные объединения. Они генетически восходили к родовому строю. Элементом данного строя были и первые города, выросшие из племенных центров. В городах рядом с соплеменниками обитала и племенная знать — «старцы градские», которые занимались гражданскими делами. От этих социальных институтов И. Я. Фроянов перешел к анализу места и роли крупного землевладения. Он показал динамику развития княжеского хозяйства, основанного, прежде всего, на скотовод стве. Доходы князей складывались, в основном, из даней — поборов 7 А. Ю. Дворниченко с покоренных племен и кормлений — добровольных приношений местного населения. Были внимательно изучены данные о церковном и боярском землевладении. Результатом проведенного исследования стал важнейший вывод о том, что богатство древнерусской знати множилось не за счет доходов от землевладения, а в результате накопления движимых ценностей, в том числе и в результате завоевательных походов, увеличения стад и эксплуатации промысловых угодий. В более поздней работе И. Я. Фроянов обратил внимание на поли семантичность понятия «село» в Киевской Руси. Большие села выступали в качестве поселений свободных крестьян-общинников. В «малых» селах, которые возникли гораздо позже, жили зависимые люди. Но термин «село» в Киевской Руси применялся и для обозначения освоенного участка земли — прототипа «села земли» в документах XIV–XV вв.7 Вереницы владельческих сел, населенных зависимыми людьми, оказались фантомом, тешившим воображение советских историков. В докторской диссертации И. Я. Фроянов убедительно опроверг теорию верховной феодальной княжеской собственности на землю в Киевской Руси. Это, однако, не значит, что крупное вотчинное землевладение на Руси не существовало. Продолжая наблюдения, сделанные в кандидатской диссертации, ученый показал, что нельзя ни в коем случае преуменьшать значение рабства в Киевской Руси. В древнерусской вотчине работали рабы и полурабы. Одни категории зависимого населения двигались от рабства к свободе, другие, наоборот, — от свободы к рабству. Категорий населения, находящихся в феодальной зависимости, И. Я. Фроянов в Киевской Руси не обнаружил, вернее, обнаружил, но в мизерном количестве. Впрочем, еще большее значение имел его принципиальный вывод о том, что сами вотчины были островками в море свободного общинного землевладения. На этом выводе тем важнее акцентировать внимание потому, что и тогда, и гораздо позже И. Я. Фроянова зачастую воспринимали как поборника некоего «рабовладельческого» строя, сторонники которого — белорусские исследователи В. И. Горемыкина и А. П. Пьянков — опубликовали в то время свои труды8. Могу сказать, что столь 8 И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси досадное заблуждение всегда крайне раздражало поклонников творчества петербургского историка. Ведь речь в его работе идет о ставших в ту пору популярных в советской историографии «укладах». В трактовке И. Я. Фроянова и рабовладельческий, и феодальный уклады проигрывали по сравнению с общинным укладом9. Этот общинный уклад, вернее отсутствие в работе историка его характеристики, заметили критики. Они также ломали голову над тем, как И. Я. Фроянов решит проблему государственности. Казалось, что ученый загоняет себя в ловушку: наличие государства в этот период он не отрицает и марксистских взглядов придерживается, а классов, по сути дела, не находит. А что такое государство и как оно соотносится с классами, в ту пору все знали со школьной скамьи. Ответить на эти и другие вопросы, связанные не с «базисом», а с «надстройкой», была призвана книга, посвященная социальнополитической истории Киевской Руси10. Анализ политических институтов И. Я. Фроянов начинает с княжеской власти. Исследуя этот институт в его развитии с древнейших времен, он тонко улавливает те изменения, которые происходили в характере княжеской власти с VI по начало XIII в., и в то же время акцентирует внимание на том главном, что было свойственно власти князя, — значительной зависимости князя от народа. Князья того времени отнюдь не были монархами. Обладая судебными, административными и другими функциями, они должны были, тем не менее, считаться с мнением народных масс. Другими словами, княжеская власть еще даже не попыталась разорвать пуповину, соединявшую ее с народом. В этой книге историк продолжает активную и продуктивную борьбу с теорией верховной соб ственности на землю и, на мой взгляд, полностью ее дезавуирует. В книге рассмотрена проблема отношений князя и дружины. Дружина, по мнению историка, зарождается еще в родовом обществе. К �� XI�� –�� XII�� вв., пройдя уже долгий путь развития, дружина подразделяется на бояр и «молодшую дружину». Бояре — лидеры общества, которые, подобно князю, еще не оторвались от народной среды. Киевская Русь того времени еще не стала феодальной, она не знала сеньориального строя, подобно странам Западной Европы. Соответственно, и иммунитет на Руси носил ярко выраженный «дофеодальный» характер. 9 А. Ю. Дворниченко Для понимания социальных и политических отношений в Киевской Руси принципиальное значение имеет «людье» — масса свободного населения. И. Я. Фроянов пришел к выводу о том, что народ играл в политической жизни Киевской Руси выдающуюся роль, оказывая мощное воздействие на княжескую власть. В сфере взаимодействия князей и народа историк обнаружил глубоко архаические явления, будь то престижные пиры или дарения. «Вершиной политической деятельности народа» было вече — народное собрание. Это архаичный институт, уходящий корнями в недра первичной формации. Компетенция его в Киевской Руси была весьма обширна. Основой военной силы в ту эпоху было народное ополчение — «вои». Тема города, разработанная в специальном очерке, является средоточием всех выводов и наблюдений автора. Это, кстати говоря, несмотря на очерковую форму, придает книге цельность и логическую завершенность — каждый очерк вытекает из другого, а фокусируются все в последнем. По мысли И. Я. Фроянова, древнерусские племена объединяются в союзы племен, а дальнейшее объединение приводит к созданию «союза союзов», «суперсоюза племен». Кстати, подобные термины использовал другой крупный ученый той поры — Б. А. Рыбаков. Но, в отличие от него, И. Я. Фроянов отнюдь не считал подобного рода образование государством. В начале XI в. «суперсоюз» преобразуется в систему городов- государств, волостей. Каждая такая волость — это иерархия соподчиненных городских и сельских общин во главе с главной городской общиной. В главном городе собиралось вече, находился князь с дружи ной. Это была система непосредственной демократии — вся волость не только решала главные политические задачи, но и формировала земское ополчение. Постепенно шел процесс распада городов-государств на более мелкие волости: прежние пригороды, начиная тяготиться опекой старшего города, сами становились центрами волостей. По сути дела, это было своевременное возрождение на новом витке развития науки популярной в XIX в. земско-областнической теории11. При этом И. Я. Фроянов не скрывал свою «связь» с «дореволюционной» историографией, говоря об историографических предпосылках своей концепции. 10 И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси Издание второй книги явило всему советскому ученому миру рождение новой концепции истории Киевской Руси, в корне отличной от других. Мир, как помнят те, кто жил в ту пору, отреагировал непристойно. Но это уже другая история... Впрочем, отмечу, что, в отличие от советской науки, американская русистика встретила появление новой концепции истории Киевской Руси с гораздо большим энтузиазмом. Об этом свидетельствовали и рецензии, и публикация частей работ И. Я. Фроянова под красноречивым названием «а new view of the history of Kievan Rus». И. Я. Фроянов высказал предположение, что изученные им социальные организмы (города-государства) были характерны для многих обществ, переживавших переходный период от первичной первобытно-общинной формации к вторичной, где на передний план выходят социальные антагонизмы. Стремление найти место Киевской Руси в типологическом ряду такого рода обществ побудило И. Я. Фроянова выступить с инициативой подготовки межкафедрального труда, посвященного городам-государствам в древности и в средние века12. Сопоставив социально-политическое развитие Руси, древней Греции и Византии, ученые пришли к выводу о сходстве исторического процесса на Руси и в архаической Греции, о наличии многих общих черт у древнерусского города-государства и архаического полиса. Что же касается Византии, то она развивалась иначе. Раздел данного сравнительно-исторического исследования, посвященный Киевской Руси, лег в основу другой книги, написанной И. Я. Фрояновым с соавтором13. В советской исторической науке господствовал подход, который нашел наиболее яркое отражение в трудах М. Н. Тихомирова. Согласно этому подходу, города — это населенные пункты, ставшие центрами ремесла и торговли, а настоящей силой, вызвавшей к жизни русские города, было развитие феодализма. В этой книге получила дальнейшее обоснование идея, уже известная читателю, о том, что города были племенными цент рами, военно-политическими, административными и культурно-религиозными средоточими. Когда в конце X – начале XI века в Киевской Руси происходит распад родовых отношений и формирование территориальных связей в обществе, именно города, пережив серьезные пертурбации («перенос» города, уничтожение старой знати — «старцев градских»), 11 А. Ю. Дворниченко приобретают системообразующее значение, формируют вокруг себя волость и создают социальный организм, который можно определить как большую территориальную общину, имеющую государственный статус. Другими словами, город, вырастая из общины и сохраняя традиционные черты последней, усваивает новые качества, присущие государству. Формирование городов-государств в книге прослеживается по географическим районам, причем, материалы по разным землям дополняют друг друга. Главный вывод, который делается в книге: Киевская Русь — общинный этап нашей истории. Таким образом, вопрос о свободных общинниках, сформулированный критиками концепции И. Я. Фроянова, получил исчерпывающий ответ. Сложнее обстояло дело с вопросом о государственности. Ведь община в данном случае только приобретает форму государства, не становясь от этого государством. И. Я. Фроянов расставаться с древнерусским государством не захотел14. В конце 80-х – начале 90-х годов он как раз и сосредоточился на проблеме государства, что должно было придать его концепции еще большую стройность и логическую последовательность. Этой теме он посвятил важную по своему значению статью15. Современной науке, полагает ученый, известны три главных отличительных признака государства: 1) размещение населения по территориальному принципу, а не на основе кровных уз, как это было при старой родовой организации; 2) наличие публичной власти, отделенной от основной массы народа; 3) взимание налогов для содержания публичной власти. Все эти признаки государственности появляются не одновременно, не сразу. Если союзы племен (до середины IX в.) нельзя считать даже зародышами государства, то союз союзов племен (суперсоюз) без элементов публичной власти, способной подняться над узкоплеменными интересами, существовать не мог. Но князь и дружина, приобретя определенную самостоятельность, оберегали собственный племенной союз, а носителями публичной власти были у союз ников-соседей, с которых и взимали насильственным порядком поборы в виде даней. По мере формирования городов-государств появляется и такой признак, как размещение населения по территориальному признаку. 12 И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси В результате оказываются видны три главных вышеназванных компонента государственности. В это время происходит изменение главного из факторов — публичной власти. Теперь принудительная власть концентрируется в общине главного города волости и действует в отношении нижестоящих общин пригородов и сел. Поборы, которые поступают в главный город в княжескую казну, следует рассматривать в «налоговом ключе, но, разумеется, с оговорками насчет их незрелости и архаичности». Это не единственная оговорка, которую делает историк. Да и сам его ответ на вопрос, можно ли считать ряд соподчиненных общин государством, звучит не очень уверенно — «думается, можно». Как бы то ни было, в работах И.�� Я. Фроянова явственно проступала новая концепция государственности в Киевской Руси, которая в корне противоречила господствовавшей в современной ему историографии. Классовая основа государственности была разрушена... Мысли, высказанные в данной статье, легли в основу монографии о «мятежном Новгороде», в которой И. Я. Фроянов обратился к истокам новгородской государственности16. Древнейшим племенным центром в этом регионе была Старая Ладога, но будущее было за Новгородом. В ожесточенной межплеменной борьбе рождался словенский союз племен, перерастающий в «суперсоюз». Княжеская власть и дружина в его рамках претерпевают изменения, публичная власть усиливается, чему способствовал и «варяжский переворот». Историк полагает, что «призвание» было, но не на княжение, а для помощи в войне, и не трех братьев, а одного конунга с дружиной. Дальше последовал переворот, сопровождавшийся истреблением словенских князей и знатных людей17. Восстановив распавшийся было межплеменной союз (суперсоюз), новгородцы приступили к расширению своих владений. Историк приходит к неожиданному выводу о том, что словене получили с полян дань как победители, посадившие своего князя (Олега) в Киеве. Вот, что произошло в это время на Руси, а не мифическое объединение Юга и Севера18. Я думаю, что это был один из последних гвоздей в гроб мифа о грандиозном государстве «Киевская Русь», созданного советской наукой. Первые признаки зависимости Новгорода от окрепшего Киева появляются где-то в середине Х в. Затем эта зависимость слабеет. 13 А. Ю. Дворниченко В книге прослежен процесс становления новгородского города-государства с упором на изменение характера социальной борьбы. Социальной борьбе и посвящена следующая фундаментальная монография петербургского историка19. За сорок лет после выхода в свет книги академика М. Н. Тихомирова это был первый и, добавим, единственный труд по истории социальной и политической борьбы на Руси IX – начала XIII в. Но значение его гораздо шире. Мне представляется, что это своего рода пик научного творчества И. Я. Фроянова в области изучения Киевской Руси, своего рода энциклопедия древнерусской жизни, быта, нравов. Исследователь выступает против главного постулата советской исторической науки, который, как сам он пишет, приобрел фатальный характер, — классовой борьбы. Эту самую борьбу советские историки видели во всем, она была в их представлении основой государственности, культуры и т. д. И. Я. Фроянов убедительно показал, что социальная борьба в Киевской Руси была доклассовой. Своими корнями она уходила в первобытность: это и столкновения древних людей, происходившие при смене хозяйственных укладов, и межплеменная борьба, сопровождавшая процесс формирования племенных объединений разного уровня. Разложение родовых отношений внесло свои изменения и в социальную борьбу. Исчезает родовая защита, множатся насилия, произвол, преступления. В этих условиях возрастает роль княжеской власти, которая берет на себя заботу о внутреннем мире и безопасности. По мере роста и укрепления волостной общины, появившейся на месте распавшегося племенного союза, она также начинает претендовать на подобную роль — завязывается борьба между князем и вечем. Исследователь показывает эту борьбу на примере ряда земель и, прежде всего, Киевской земли, которая шла в этом отношении впереди других волостей. К середине XII�� в. состязание князя и веча заканчивается победой земщины, но при очевидном превосходстве городской общины борьба продолжается и позднее. Социальная борьба в это время была достаточно сложным явлением, поскольку в ней переплетались различные настроения и интересы, но над всем доминировало архаическое языческое сознание. Это позволяет давать многим народным движениям неожиданные на первый взгляд «этнографические» трактовки. 14 И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси Читатель в лучших традициях отечественной науки (Ф. И. Буслаева, Б. А. Романова и др.) погружается в глубины этого сознания. Прекрасное знание автором материала, деталей древнерусской жизни создает у читателя своего рода эффект присутствия. Я не случайно сказал и об эффекте энциклопедического охвата древнерусской старины: если, например, вычленить из книги страницы, посвященные древнерусскому праву, то получится отдельное серьезное исследование. Обогатив свою исследовательскую палитру знанием архаиче ского сознания, И. Я. Фроянов вернулся к теме, с которой начинал, — рабству и данничеству20. Он с полным основанием считает, что в архаических обществах войны — одна из форм магико-религиозных действий, а не стимулятор классового переустройства. Следовательно, и рабство отнюдь не было чуждым первобытно-общинному строю. Это институт, отвечавший жизненно важным потребностям древних людей, связанным с непроизводительной сферой их деятельности. Правда, на поздней стадии развития первобытности, из которой в ту пору Русь не вышла, рабство стало несколько видо изменяться в сторону удовлетворения производственных нужд. Но этот процесс нельзя искусственно ускорять. Во многом сходно с развитием рабства и становление даннических отношений. Древнерусская дань обнаруживает значительное сходство с позднейшим ясаком, но взимание дани не сопровождалось посягательством на земли данников, а сама дань поступала не в государственную казну, а шла на нужды полянской общины в целом. Вывод историка таков: «Так называемое “Киевское го сударство” Х в. являло собой конгломерат племен, рыхлое и не устойчивое межплеменное образование, сооруженное Киевом по средством военного принуждения, прежде всего с целью получения даней и не имеющее прочных внутренних связей, а потому готовое в любой момент рассыпаться»21. Это был последний гвоздь в вышеупомянутый гроб. Здесь самое время отметить, что «перестройка» не повлияла на исследование И. Я. Фрояновым древнейшего периода восточнославянской истории. Дело в том, что приверженность господствующей в советские времена методологии отнюдь не определяла сущностные основы его творчества. Концепция базировалась на прекрасном знании древнерусских источников, «дореволюционной» историографии, 15 А. Ю. Дворниченко анализе конкретного материала. В теоретическом плане ему ближе других был выдающийся отечественный медиевист А. И. Неусыхин с его «дофеодальным» периодом. Это построение хоть и является продуктом советско-марксистской исторической мысли, но вызвано стремлением вырваться из тесных рамок господствующей теории. Представление о Киевской Руси как о «дофеодальном» периоде позволяло гораздо более адекватно понять древнерусскую историю, чем измышления о господствовавших там «феодальных отношениях». Так, совершенно по-новому И. Я. Фроянов рассмотрел проблему крещения Руси22. В конце 80-х годов изучение этой проблемы стимулировалось еще и празднованием «тысячелетия христианства на Руси». С 30-х годов ХХ в. утвердился взгляд на крещение Руси как на прогрессивный акт, способствовавший феодализации Руси. Но и само крещение якобы было вызвано развитием феодальных отношений, так как феодальная знать стремилась освятить свои притязания на господствующее положение. И. Я. Фроянов показал, что христианство, появившись на Руси во второй половине IX в., не получило широкого распространения. Знаменитому крещению киевлян Владимиром предшествовала его языческая реформа, которая, в свою очередь, проводилась в несколько этапов. Но реформа завершилась неудачей, и тогда князь крестил Русь. Если языческая реформа, проводимая исключительно по инициативе Киева, выродилась в религиозное насилие «Русской земли» над другими союзами племен, то, осуществляя крещение, князь обсудил этот вопрос со старцами градскими — старейшинами из племенных центров. Однако в реальности крестились добровольно жители Киева, в остальных землях христианство приходилось навязывать силой, хотя степень насилия в деле распространения христианской веры на Руси нельзя преувеличивать. Причем, само «крещение» — не что иное, как языческая реформа, поскольку в ее основе лежали все те же языческие представления23. Каковы же причины крещения Руси? Киевские князь, знать, демос и языческими нововведениями, и крещением пытались остановить лавинообразно нараставший процесс распада суперсоюза племен, в сохранении которого они были кровно заинтересованы. Однако сделать это было невозможно, так как на обломках суперсоюза бурно 16 И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси росли города-государства, самостоятельные волостные организмы. Это привело к узости социальной базы и политической основы христианства на Руси. С точки зрения поступательного развития Руси введение христианства в конце Х в. было опережением событий, забеганием вперед. Не имея под собой твердой социальной почвы и ближайшей политической перспективы, оно скользило по поверхности древнерусского общества. В общем, своим исследованием историк убедительно показал, что христианизация Руси никак не связана с ее феодализацией, коей, собственно, и не было. Следовательно, в этом смысле прогрессивным введение христианства считать нельзя. Надо также отметить, что крещение было показано в широкой сравнительно-исторической перспективе24. Новый взгляд на Киевскую Русь позволял по-новому решать и другие проблемы истории культуры, например, появления письменности и грамотности25. В советской историографии «потребность» в письменности объясняли процессом формирования классов и государства26. Теперь было предложено другое объяснение. Письменность у восточных славян появляется под воздействием внутренних факторов — процесса формирования городов-государств, волостей, во многом идентичных древневосточным номам и древнегреческим городам-государствам. На ранней стадии развития этих доклассовых государственных образований интеграционные тенденции были настолько сильны, что активно стимулировали рост письменности как одного из средств развития межобщинных отношений. Стремление понять архаическое сознание Киевской Руси в сопряжении с познанием государственности и культуры привело И. Я. Фроянова к изучению древнерусских былин. На свет появился цикл работ, выполненных в соавторстве с филологом Ю. И. Юдиным. После преждевременной кончины соавтора И. Я. Фроянов собрал эти работы вместе и издал в хронологическом порядке без каких-либо изменений. Хоть издание получилось и разножанровое, но достаточно цельное и дающее представление о взглядах авторов на древнерусские «старины»27. Фундаментальной проблемой изучения эпических сказаний является соотношение былины и исторической действительности. Для так называемой «исторической школы» В. Ф. Миллера — Б. А. Рыбакова 17 А. Ю. Дворниченко характерно отношение к былинам как к исторической хронике. Сторонники такого подхода к былинам стараются найти в них исторические факты и события, восстанавливаемые по летописям и другим историческим источникам. В свое время против такого подхода выступил ленинградский профессор В. Я. Пропп — учитель Ю. И. Юдина. Один из крупнейших советских филологов полагал, что в былинах отражаются не конкретные исторические факты, а народное понимание смысла и значения больших исторических эпох, передаваемых в фантастических сюжетах и образах. Важнейшим средством изучения былин у него становятся этнологические данные. Однако в такой отрасли знания, как история Киевской Руси, В. Я. Пропп находился под влиянием взглядов Б. Д. Грекова, то есть вслед за ним считал Русь феодальным государством. Отсюда его однозначный вывод о том, что героический эпос (былины) противопоставлен всей идеологии первобытно-общинного строя. Основываясь на трактовке Киевской Руси как особого «дофеодального» периода, переходной стадии от родового строя к раннефеодальному, И. Я. Фроянов и Ю. И. Юдин предложили свою интерпретацию былинного творчества. По их мнению, былинный эпос лишь частично противостоит первобытной идеологии, и, следовательно, его нельзя рассматривать как нечто чуждое родовому строю. Это делает возможным широкое привлечение для анализа былин этнологических данных. Былины по-своему отражают модус социальных и политических отношений киевского периода. Расцвет былин во времена Киевской Руси объясняется именно характером ее строя. Такой подход позволяет авторам создать наиболее адекватную периодизацию былинного творчества: добогатырский этап, который относится ко времени расцвета и постепенного разложения родовых отношений; богатырский период, который отражает в преломленном виде многие реалии общественного быта Руси X–XII вв., и, наконец, упадок былинного творчества в XIV–XV вв. Работы, посвященные былинам, свидетельствовали о владении историком разными методами источниковедческого исследования. Уже в рецензиях на первые работы И. Я. Фроянова говорилось о его внимании к летописям. В дальнейшем историк мобилизовал громадный летописный материал. Полагаю, что он предложил и новую, 18 И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси свою методику изучения этого важнейшего источника. Речь идет, прежде всего, об интерпретации летописных текстов. Дело в том, что советские историки, как и их предшественники — летописцы, оказались в плену «скромного обаяния» древнерусской знати, в первую очередь, князей. «При поверхностном прочтении летописей» у историков создавалось впечатление, что древнерусскую историю творили знатные люди: князья, бояре, сановники церкви28. Такое прочтение «удачно» накладывалось на априорно заданную схему классового деления общества, а ритуальные заклинания о «роли народных масс» в истории таковыми и оставались. Под пером историков князья «с высоты птичьего полета» обозревали Русь, делили ее на части и вообще делали с ней что хотели. И. Я. Фроянов за внешней каймой летописных рассказов, за поведением древнерусской знати вообще и князей в частности постарался выявить глубинные течения общественной жизни, не на словах, а на деле определить роль этих самых «масс». Внимательное прочтение летописей показало, что их страницы простые люди населяют не менее густо, чем любимцы древнерусских «списателей» — князья. И. Я. Фроянов — мастер именно «внутренней критики» источника, хотя там, где надо, он не уходит и от «внешней критики». Не менее активно и плодотворно он привлекает и другие источники, например, юридические памятники, данные археологии, нумизматики и т. д. Сравнительно-исторический метод (можно его назвать и этнологическим) стал неотъемлемой частью научной лаборатории историка. Как уже отмечалось, данные этнологии, относящиеся к архаическим обществам, позволяют многое понять в истории Киевской Руси. Так же как источниковедческими сюжетами, творчество историка богато, как уже говорилось, историографическими исследованиями. В его творческом багаже есть самые различные виды историографических работ: обзоры тематические и хронологические, персоналии, рецензии, но особое место занимает многострадальная монография, которая была заявлена в издательском плане Ленинградского университета на 1983 г., а увидела свет лишь в 1990 г.29 В этой монографии историк сосредоточился на историографическом анализе нескольких проблем, которые «представляют существенное значение для познания общественного строя Руси X–XII вв.». 19 А. Ю. Дворниченко При этом он выбирает проблемы, которые являются спорными и нерешенными. Исследователь предлагает свое понимание каждой из них, что является для него полным основанием считать книгу «этапом исследования, проводимого... по истории Древней Руси». Очерки, вошедшие в книгу, как всегда, органически связаны между собой. Начав с очерка, посвященного древнерусской народности, он затем переходит к истории изучения советскими учеными экономики. Далее ряд очерков посвящен истории изучения челяди, холопов, данников и смердов в «дореволюционной» и советской историографии. Шестой очерк — завершающий, но в то же время цент ральный, занимающий треть объема книги. Он посвящен проблеме генезиса феодализма — ключевой проблеме советской исторической науки. В основном из-за этого очерка книгу и не пускали в свет советские «интриганы от науки». Между тем, значение этого исследования трудно переоценить. Особенно вышеназванного шестого очерка. Пожалуй, это первая адекватная картина развития советской историографии в этом вопросе, показывающая как оно было в реальности, разрушающая многие историографические легенды. Когда речь идет об изучении петербургским ученым истории Киевской Руси, на ум приходят всякого рода термины типа эпопея, энциклопедия, может быть, более современный — блокбастер и т. д. Ценой неутомимого труда на протяжении десятков лет ему удалось создать своего рода концептуальное эпическое полотно древнерусской истории, не имеющее аналогов ни в отечественной, ни в за рубежной историографии. К тому же И. Я. Фроянову удалось вырастить когорту учеников, создать солидную научную школу. В работах А. Ю. Дворниченко, Ю. В. Кривошеева, И. Б. Михайловой, А. В. Майорова, А. В. Петрова, В. В. Пузанова и других представителей школы Фроянова рассматривались те или иные аспекты истории «нефеодальной» Руси30. Конечно же, его концепция должна рассматриваться в совокупности с достижениями данной школы. Но эта задача для статьи непосильная. Самарин Ю. Ф. О мнениях «Современника», исторических и литературных // Самарин Ю. Ф. Избранные произведения. М., 1996. С. 434–435. 1 20 И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси 2 Жизнь и творчество И. Я. Фроянова уже не раз были и, безусловно, будут предметом внимательного анализа и подробного рассмотрения. 3 Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси. Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 7. 4 Недавно она была полностью издана: Фроянов И. Я. Зависимые люди Древней Руси (челядь, холопы, данники, смерды). СПб., 2010. 5 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. 6 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Главные черты социально-экономического строя. СПб., 1999. 7 Фроянов И. Я. О понятии «село» в Древней Руси // Вестн. Ленигр. ун-та. Вып. 1. № 2. С. 18–24. 8 К сожалению, такую ошибку допускают и английские историки в своей сравнительно недавней работе (Франклин С., Шепард Д. Начало Руси. 750–1200. СПб., 2009. С. 572–573 (первое издание — 1996 г.)). 9 Можно по-разному относиться к этому забавному понятию, но в то время это была попытка уловить живую историческую действительность, пробившись через заграждение схоластической теории. 10 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. 11 Дворниченко А. Ю. «Государство Киевская Русь» как историографический феномен (в печати). 12 Становление и развитие раннеклассовых обществ. Город и государство. Л., 1986. 13 Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. 14 Я, будучи соавтором той работы, могу на этих страницах отчитаться в том, что довел дело до логического конца, и государства в Киевской Руси не наблюдаю (Дворниченко А. Ю. 1) О восточнославянском политогенезе в VI–X вв. // Rossica antiqua. 2006. СПб., 2006 С. 184–195; 2) Российская история с древнейших времен до падения самодержавия. М., 2010. С. 171–173). 15 Фроянов И. Я. К истории зарождения Русского государства // Из истории Византии и византиноведения. Л., 1991. — См. также: Фроянов И. Я. Начала Русской истории. Избранное. М., 2001. С. 717–751. 16 Фроянов И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992. 17 Этой теме посвящена отдельная статья: Фроянов И. Я. Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов // Вопросы истории. 1991. № 6. С. 3–15. 18 Впрочем, Юг и Север историк считал двумя центрами «зарождения русской государственности», связывая этот процесс с формированием «суперсоюзов» 21 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 (Фроянов И. Я. Два центра зарождения Русской государственности // Фроянов И. Я. Начала Русской истории. С. 752–762). 19 Фроянов И. Я. Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995. 20 Фроянов И. Я. Рабство и данничество у восточных славян (VI–X вв.) СПб., 1996. 21 Фроянов И. Я. Рабство и данничество... С. 447. 22 Курбатов Г. Л., Фролов Э. Д., Фроянов И. Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., 1988. 23 Froianov I. Ia., Dvornichenko A. Iu., Krivosheev Iu. V. The Introduction of Christianity in Russia and the Pagan Traditions // Russian Traditional Culture. Religion, Gender and Customary Law. New York; London, 1992. P. 3–16. 24 Интересно, что через 15 лет в переиздании фрояновской части «трио графии» 1988 г. историк, цитируя В. В. Пузанова, пытался сгладить впечатление, возникавшее от его высказываний конца 80-х годов (См.: Фроянов И. Я. Начало христианства на Руси. Ижевск, 2003. С. 20–27. То же: Фроянов И. Загадка крещения Руси. М., 2007). Я думаю, что это результат изменения не научной концепции, а политических взглядов. 25 Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю., Кривошеев Ю. В. О социальных основах развития письменности и грамотности в Древней Руси // Спорные вопросы отечественной истории XI–XVIII вв.: Тезисы докладов и сообщений Первых чтений, посвященных памяти А. А. Зимина. М., 1990. С. 273–279. 26 Лихачев Д. С. Возникновение русской литературы. М.; Л., 1952. С. 14–24. 27 Фроянов И. Я., Юдин Ю. И. Былинная история: (Работы разных лет). СПб., 1997. 28 Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. С. 5. 29 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки отечественной историографии. Л., 1990. 30 Уже можно говорить об ответвлениях данного направления в изучении Киевской Руси (См.: Мягков Г. П. «Школа проф. И. Я. Фроянова» в Удмуртии: Диалектика формирования регионального научного сообщества // Россия и Удмуртия: История и современность. Ижевск, 2008. С. 372–380). — См. также: Лисюченко И. В. Княжеская власть и народное ополчение в Древней Руси (конец IX – начало XIII вв.). Ставрополь, 2004; и др. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 В. В. Долгов КОНЦЕПЦИЯ И. Я. ФРОЯНОВА В СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКЕ: К ВОПРОСУ О СПОСОБАХ ВЕДЕНИЯ ДИСКУССИЙ Исключительная «плотность» нарратива, созданного историками Древней Руси, формирует в этой сфере гуманитарного знания совершенно особую, «глубоководную» атмосферу. Каждый исследователь вынужден создавать свою концепцию в условиях, когда почти все варианты сочетаемости данных немногочисленных источников уже так или иначе опробованы. На сегодняшний день пришло время работы с нюансами и мелочами, пришло время исключительно тонких наблюдений и нетривиальных сопоставлений. Требование времени и логика развития исследований, однако, входят с серьезное противоречие с желанием почти каждого профессионала создать свою авторскую, масштабную, «эпическую» картину прошлого. Кроме того, желание «творить с размахом» натыкается на такое же желание ближних и дальних коллег, что делает необходимым «зачистку историографического поля»: чтобы было, где развернуться, и собственная фигура не затерялась. Косвенно способствуют искажению логики развития науки и квалификационные требования при защите диссертаций, порождающие желание «сочинить концепцию». Нам приходилось уже разбирать виды реакций историков на сложившуюся ситуацию. Прошлая статья была посвящена практике молчаливого (или «молчаливого») игнорирования исследователями работы коллег1. Настоящая статья посвящена еще одному не вполне корректному и более агрессивному механизму «высвобождения места» под свою теорию. © В. В. Долгов, 2011 23 В. В. Долгов В качестве первого и весьма показательного примера этого механизма можно рассмотреть и сопоставить тексты двух известных и авторитетных историков: Н. Ф. Котляра и И. Я. Фроянова. В книге Н. Ф. Котляра «Древнерусская государственность», вышедшей в 1998 г., привлекает внимание второй параграф первой главы, озаглавленный «Государственность как продукт классового общества?!», в котором украинский историк весьма энергично громит не успевшую еще к тому времени вполне «остыть» марксистскую концепцию классовой природы государственности у восточных славян: «Именно упрощенным и догматическим пониманием и толкованием процессов общественно-экономического развития человечества и была, вероятно, рождена мысль, в сущности, до сих пор господствующая в отечественной исторической науке: будто бы государственность есть непременно продукт классового общества, применительно к славянам — феодального. <...> Между тем хорошо известно, что и в доклассовых обществах существовало немало государств»2 и т. д. Всякому читателю, знакомому с историографией генезиса древне русской государственности, идеи эти, несомненно, известны. Первым мысль о доклассовом, дофеодальном характере древнерусского государства высказал на двадцать лет раньше И. Я. Фроянов. Его исследования (в то время исключительно актуальные и смелые) шли в авангарде борьбы с упрощенным пониманием процесса политогенеза на Руси. Благодаря его работам был сделан первый новаторский шаг, во многом определивший дальнейшую судьбу марксистской теории как инструмента анализа материала древнерусских источников. Казалось бы, можно радоваться, что (пусть и с некоторым опозданием) идею петербуржского историка подхватил историк киев ский. Но не тут-то было. Н.�� Ф. Котляр критикует «упрощенное и догматическое понимание» с пафосом истинного первооткрывателя. Ну а как же Фроянов? Да, Котляр упоминает о нем, но лишь в качестве «некоторых историков», повинных (парадоксальным образом) в «догматизме»3. Таким образом, перед нами способ «зачистки»: повторение идеи, сдобренное пренебрежительными отзывами об авторе, обладающем несомненным приоритетом. Понятно, что такой способ придания своим текстам вида новаторских может подействовать только на неподготовленных читателей. Но используется он удручающе часто. 24 Концепция И. Я. Фроянова в современной исторической науке... Психологическая причина его распространенности ясна: при создании новой концепции, во многом повторяющей концепции предшественника, хочется, наверно, как можно решительнее отмежеваться от «похожестей», которые при недружественном взгляде могут быть приняты и за заимствования. Отсюда и странная на первый взгляд горячность в осуждении автора, принципиальных расхождений с которым вроде бы не так много. Следует сказать, что логические и источниковедческие ошибки Н. Ф. Котляра были отмечены еще на стадии предварительной публикации материалов в виде статей4. Понятно, что на текст книги критика никак не повлияла: как известно, лучшая с точки зрения публичного эффекта реакция на критику — представить, что ее вовсе нет. В том же русле действует и другой представитель старшего поколения идейных оппонентов И. Я. Фроянова — М. Б. Свердлов. Труды этого историка являются наиболее ярким примером того, как можно писать, вообще не обращая внимания на конструктивную критику, периодически позволяя себе негативно окрашенные и при этом иррациональные отзывы о коллегах. В своих работах М. Б. Свердлов создал масштабную картину развития отечественной историографии, в которой венцом эволюции научных представлений, естественно (по нынешним временам), представлена концепция самого автора. В статье 1996 г. В. В. Пузанов подверг историографическую концепцию М. Б. Свердлова весьма жесткой критике. Было с «цитатами в руках» продемонстрировано, что историк в советские времена был как раз вполне обычным представителем «догматического марксизма», бичеванием которого он занимается в своих постперестроечных работах. И вот в 2003 г. вышла новая книга М. Б. Свердлова5. Понятно, что никаких следов знакомства с критикой в новой книге не заметно. Вряд ли можно предположить, что специалист такого уровня не отследил этой статьи, вышедшей в серьезном сборнике. Дело, конечно же, в другом. Весьма забавно выглядит вариант «эпической картины», опубликованный М. Б. Свердловым отдельно в виде учебного пособия6. В нем автор, давая характеристику своих работ 1960–1980 гг., делает примечательную оговорку: «некоторые из них были опубликованы 25 В. В. Долгов в 1996–1997 гг.»7. То есть, судя по всему, М. Б. Свердлов разрабатывал в 1960–1980-е годы параллельно две взаимно противоположные концепции. Для одной из них марксистский формационный анализ служил «единственной научной основой»8. В монографии, изданной в 1983 г., содержится утверждение о том, что «особенно наглядным становится вклад в изучение системы социально-экономических и политических отношений на Руси марксистско-ленинской методологии, которая была плодотворной основой для совершенствования их анализа»9. В это же самое время стараниями другого, видимо, «подпольного» М. Б. Свердлова «позитивистским и догматическим марксистским идеологемам были противопоставлены конкретные наблюдения, обобщившие накопленный в XVIII–ХХ вв. научный опыт»10. Уникальная ситуация. В принципе возможная, но на самом деле маловероятная. В любом случае, довольно странная. Можно предположить, что М. Б. Свердлов, публикуя в официальной печати то, что было дозволено в рамках господствующей идеологической системы, «в стол» писал нечто совсем другое — «антисталинистское». Но гораздо более вероятной выглядит версия о «зачистке», для которой написание историографических обзоров предоставляет соблазнительные возможности. Ведь большинство из читателей пособия (обычных студентов, которым необходимо сдать экзамен) не будут проверять, что написано в старых монографиях, если есть новые. Интересными примерами «зачистки» богаты работы активно публикующего свои труды московского историка П. В. Лукина. Его концепция древнерусского общества в целом и древнерусского веча в частности полемически заострена против взглядов на вече как на аристократическое собрание, не имевшее большого распространения в общественно-политической практике Древней Руси. П. В. Лукин приходит к вполне убедительному выводу, что в вече принимали участие самые широкие демократические массы. Кроме того, по убеждению П. В. Лукина, не все вечевые собрания фигурируют в летописях под названием «вече». Тем самым историк неизбежно сближает свою концепцию с идеей И. Я. Фроянова, сформулированной еще в 1980 г.11 А поскольку, как уже говорилось, количество источников по данной теме весьма ограниченно, то его аргументация во многом совпадает с доводами Фроянова. 26 Концепция И. Я. Фроянова в современной исторической науке... Новизна (или, правильней сказать, отличие) концепции П. В. Лукина заключается в том, что, по его мнению, сельское население в вече участия не принимало. Но на саму аргументацию этот нюанс влияет мало: она строится сходным образом и базируется на одних и тех же летописных сюжетах. Разница в акцентах и нюансах. При этом удивляет резкость отзывов П. В. Лукина о работах И. Я. Фроянова, к которому московский историк всегда относился с особенным «вниманием». Еще в статье 2004 г. «Древнерусские “вои”. IX – начало XII в.» Лукин выступил заявкой на новую трактовку термина «вои». Начав свою статью со строгой критики концепции И. Я. Фроянова, он в конечном итоге приходит к выводу, что значение слова «вои» в древне русском языке было широким и разнообразным. В констатации этого и без специальных изысканий очевидного и, безусловно, учтенного в работах Фроянова факта заключается главная «новизна» исследования. Как иронично выразился А. П. Толочко по поводу другой статьи П. В. Лукина: «Після 60 сторінок обговорення автор доходить висновку, хрестоматійно відомого з літератури XIX ст. <...> Треба гадати, перспективи дослідження проблеми, які намічає автор, обіцяють не менш цікаві результати»12. Украинский историк не ошибся в прогнозе. Во всяком случае, трактовка термина «вои» Лукиным от традиционной практически не отличается: «вои» — это «городские полки»13. Степень отличия его концепции от отчаянно критикуемой им концепции Фроянова никак не соотносима с резкостью этой критики: резкости гораздо больше, чем отличий. Тенденция, заложенная статьей 2004 г., была развита и в дальнейшем. Весьма показателен нерациональный и весьма пафосный «выпад», с которого начинается параграф о летописной терминологии в коллективной монографии «Древняя Русь: Очерки политического и социального строя»14. П. В. Лукин пишет о термине «люди»: «И. Я. Фроянов на основании последнего слова сконструировал даже такое чуждое русским летописям (прекрасным памятникам не только с исторической, но и с литературной точки зрения) и уродливое понятие, как “людство”»15. Но слово это встречается в НПЛ16, о чем может узнать даже не очень внимательный читатель летописей, заглянув в словарь Срезневского17. То есть древнерусские летописцы не вполне оправдали высокое доверие, которое им оказал П. В. Лукин, 27 В. В. Долгов и все-таки использовали «уродливое понятие». Фроянов лишь следовал языку источника. Размышления о научном творчестве И. Я. Фроянова не отпускают П. В. Лукина и в часы досуга. Немало прочувствованных строк посвятил Лукин Фроянову в своем интернет-дневнике. Учитывая, что в современном мире научная работа неизбежно происходит в контексте медиа-пространства, можно было бы уделить и этим способам «зачистки» должное внимание, но записи пользователя, выступающего под ником�� urukhaj,�� таковы, что нет никакой возможности обсуждать их на страницах научных печатных изданий. Гораздо интереснее другое: в стремлении обособить �� с�� вою концепцию от фрояновской П. В. Лукин вступает в заметное противоречие с собственными методологическими принципами. В целом, Лукина как исследователя характеризует способность делать довольно тонкие наблюдения над нюансами словоупотребления и терминологии источников. Но в самом существенном пункте отличия его концепции он почему-то полностью утрачивает свою фирменную наблюдательность. Отвергая идею И. Я. Фроянова о том, что сельское население не принимало участия в работе вечевых собраний, он указывает на то, что субъект политических акций часто определяется словом «гражане» или «город». По его мнению, «такое значение понятия “город” — весомый аргумент против теории об исконной общинности Древней Руси, отсутствия в ней четкого разграничения между городом и селом»18. Однако степень весомости этого аргумента напрямую зависит от того, насколько точно древнерусское слово «гражане» соответ ствует современному русскому слову «горожане», а не, например, «граждане». Этого обстоятельства П. В. Лукин не замечает. Следует обратить внимание на то, что там, где речь в летописях идет о политических событиях, слово «гражане» нигде не противопоставляется термину «селяне» или иному, за которым можно было бы заподозрить сельское население. Нет такого противопоставления и в других письменных источниках. Вместе с тем, термин этот используется в качестве взаимозаменяемого с термином «люди», что, с одной стороны, свидетельствует о том, что значение слова «гражане» было весьма широким, с другой — о том, что он не обозначал четко институализированную группу населения. Есть многочисленные упоминания о «селах», но не «селянах». Владельцами 28 Концепция И. Я. Фроянова в современной исторической науке... «сел» выступают либо знать, либо те слои населения, которые именуются летописцем по названию города. Например: «Святославъ же идее на Вългу, и въда ему Андрей помоць, и пожже Новый търгъ, а новоторжьци отступиша къ Новугороду; и много пакости творяше домомъ ихъ и села ихъ потрати»19. В данном случае владельцами «домов и сел» выступают новоторжцы. Можно предположить, что полное отсутствие в летописи всякого упоминания о групповой политической активности отдельного от городского сельского населения свидетельствует о полном отсутствии этой активности. Но предположение это весьма сомнительно, поскольку политическая и общественная жизнь Новгород ской земли представляется весьма бурной: в ней активно участвовали все слои новгородского общества — от князей до самых низов (как минимум, если рассуждать в рамках нашего предположения, городских). И если мелкий городской землевладелец-земледелец участвовал в вече, ходил в большие походы, то что могло удержать от той же самой активности человека, живущего, предположим, в 15 км от города? Понятно, что население, жившее непосредственно в городской черте (если можно вообразить таковую относительно средневекового города), было политически активней тех, кто жил в меньшем или больше отдалении. Но П.�� В. Лукин ведет речь не о постепенном уменьшении политической активности по мере удаленности от города, а именно о «четком разделении». Почему это «четкое разделение» никак не отразилось на логике словоупотребления летописных текстов — не понятно. Понятно, однако, почему П. В. Лукин не обратил внимания на этот нюанс: в противном случае его концепция приблизится к концепции Фроянова на «опасное расстояние». Материал, изложенный в настоящей статье, располагает к морализаторским выводам. Но автор оставляет это дело на усмотрение читателя. Вопрос непростой. Возможно, иррациональная эмоциональность научных споров в чем-то даже полезна. Она способствует усилению общественного резонанса (которого современная историческая наука практически не вызывает, будучи оттеснена из медиапространства «альтернативными» версиями, «разоблачениями» и пр.). Однако нужно отдавать себе отчет и в отрицательных последствиях «научного скандальчика», который чаще всего чреват отклонением от корректного пути развития исследовательского процесса. 29 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Долгов В. В., Халявин Н. В., Павловский Р. В. Информационный кризис или информационная паника: (Виртуальный круглый стол по проблемам познавательной ценности историографии и библиографии в современной исторической науке) // Финно-угры — славяне — тюрки: Опыт взаимодействия (традиции и новации): Сб. материалов Всерос. науч. конф. / Сост. А. Е. Загребин, В. В. Пузанов. Ижевск, 2009. С. 750–759. 2 Котляр Н. Ф. Древнерусская государственность. СПб., 1998. С. 18–19. 3 Котляр Н. Ф. Древнерусская государственность. С. 40. 4 Пузанов В. В. О спорных моментах изучения генезиса восточнославянской государственности в новейшей отечественной историографии // Средневековая и новая Россия: Сб. статей: К 60-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова. СПб., 1996. С. 153–160. 5 Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII вв. СПб., 2003. 743 с. 6 Свердлов М. Б. Историография, теория и практика изучения истории Руси VI–XIII вв.: Учеб. пособ. для студентов ист. фак-тов. Саратов, 2002. 96 с. 7 Свердлов М. Б. Историография, теория и практика... С. 28. 8 Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 13. 9 Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества... С. 8 10 Свердлов М. Б. Историография, теория и практика... С. 29. 11 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. 12 Толочко О. П. Рецензії // Ruthenica. Київ, 2005. Т. V. С. 300. 13 Лукин П. В. Древнерусские «вои». IX – начало XII в. // Средневековая Русь. М., 2004. Вып. 5 / Отв. ред. А. А. Горский. С. 5–59. 14 Горский А. А., Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь: Очерки политического и социального строя. М., 2008. 480 с. 15 Горский А. А., Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь... С. 64. 16 ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000. С. 410. 17 Срезневсикй И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам: В 3 т. СПб., 1902. Т. 2. Стб. 95. 18 Горский А. А., Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь... С. 87–88. 19 ПСРЛ. Т. III. С. 32. 1 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 В. А. Шорохов О НЕКОТОРЫХ АСПЕКТАХ ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙСКОЙ РАБОТОРГОВЛИ В IX – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ X ВЕКА (ПО ДАННЫМ ВОСТОЧНЫХ ИСТОЧНИКОВ)* Рабы как одна из основных категорий зависимого населения Древней Руси привлекают к себе внимание И.�� Я�� . Фроянова с самого начала его научной деятельности1. Немало усилий приложено этим выдающимся специалистом как для раскрытия специфики института рабства на Руси, так и для включения его в общеисторический контекст. Различные аспекты данного явления применительно к восточнославянскому обществу рассматривались И.�� Я.�� Фрояновым с привлечением широчайшего спектра письменных источников местного и иностранного (восточноримского, немецкого, арабо-персидского) происхождения. В частности, при изучении рабства на Руси в IX–X вв. ученый проанализировал свидетельства ряда восточных авторов — ал-Йакуби, Ибн Русте, Ибн Фадлана, Гардизи, Ибн-Мискавейха2. Информация этих писателей позволила исследователю дополнить и подкрепить данные русских источников о войне как главном источнике рабов, их половозрастном составе и социальных функциях. Важнейшей характеристикой раба в раннесредневековом обществе является его способность служить в качестве товара. Это одно Статья подготовлена при поддержке проекта №5.38.57.2011 Тематического плана НИР СПбГУ «Русская государственность в XIII�� – начале �� XVI�� в.: особенности социальных и политических процессов», руководитель д-р ист. наук, проф. Ю. В. Кривошеев. * © В. А. Шорохов, 2011 31 В. А. Шорохов из основных условий «рентабельности» военных действий в период существования потестарных обществ3. Ведь одерживая победу над подобными социумами, победители зачастую оказывались неспособны ни «освоить» территорию побежденного противника, ни организовать эффективную эксплуатацию покоренного населения. Но даже вырванный из своего племени и лишенный всех прав пленник зачастую становился обузой для хозяев. Его необходимо было кормить и удерживать от побега и неповиновения. Поэтому на протяжении всей истории рабовладения живой товар перепродавался из конфликтных зон, расположенных на периферии ойкумены, в страны, экономика которых была в значительной степени основана на подневольном труде. Для Восточной Европы такими рынками сбыта служили Византия и страны ислама. Историки неоднократно обращались к темам, напрямую связанным с восточноевропейской работорговлей. Однако предметом специального изучения она становилась крайне редко, что во многом определялось как скудостью и спецификой источников, так и некоторой недооценкой доли невольников в восточноевропейском товарообороте4. Поэтому представляется необходимым осветить некоторые важнейшие аспекты проблемы, требующие дальнейшего исследования. Датировка интенсификации восточноевропейской торговли и формирования устойчивых торговых путей с обслуживающими их постоянными населенными пунктами является предметом научных дискуссий5. Прежде чем выдвинуть собственные предположения по данному вопросу (применительно к работорговле), постараемся выявить предпосылки, в отсутствие которых товарооборот в том виде, в котором он засвидетельствован источниками, невозможен. Во-первых, регулярные поставки больших партий рабов требуют значительного постоянного спроса, который могут обеспечить только относительно экономически развитые и политически стабильные территориальные образования, хозяйство которых способно поглотить массу невольников. Экономическими лидерами западной части Евразии являлись мусульманский Восток и Византия, следовательно, появление торговых маршрутов должно быть связано с циклами развития этих регионов. Во-вторых, для возникновения засвидетельствованного авторами потока невольников необходима интенсификация конфликтов в лесной 32 О некоторых аспектах восточноевропейской работорговли... и лесостепной зоне Восточной Европы (хотя, в общем, степи Причерноморья всегда были источником рабов). Подобную динамику боевых действий способны обеспечить лишь процессы политогенеза. Следовательно, рабы начинают во множестве поступать на внеш ний рынок в процессе появления «государств». В-третьих, большая часть восточноевропейских торговых путей пересекала западную окраину Великой Степи, что обуславливало влияние на товарообмен кочевых орд, контролировавших ее и активно участвовавших в работорговле. Требовались особые условия (устойчивые договорные отношения, слабость номадов, временный «вакуум» в определенной части степи, связанный с их миграциями), чтобы маршруты начали функционировать на постоянной основе. Начнем с краткого анализа тенденций развития рынков сбыта живого товара. Восточная Римская империя после арабских завоеваний (то есть в VIII–IX вв.; более ранняя общая датировка формирования маршрутов невозможна) переживала длительную полосу упадка. С начала VIII в. до 842 г. с небольшими перерывами продолжалось иконоборчество. В начале IX в. усилилась болгарская экспансия: каган Крум в 811 г. разбил ромеев и убил императора Никифора, а в 813 г. взял Адрианополь. В 827 г. арабы отняли у ромеев Крит, а в 831 г. — Сицилию. Индикатором слабости империи стала неспособность организовать эффективную оборону от набегов русов6. Перемены произошли со смертью в 842 г. василевса Феофила. С окончанием иконоборчества наблюдается экономический подъем. Предметы экспорта Византии (шелковые изделия, ювелирные украшения, стеклянные сосуды, вино, мрамор, художественная керамика и т. п.) пользуются спросом и в Европе, и на Востоке. Расцветают торговые центры — Херсон, Амастрида, Фессалоника и сам Константинополь7. Однако послед ствия постоянных войн с арабами (последние в 840–841 гг. предпринимали походы в Малую Азию) не были полностью преодолены, несмотря на победу над эмиром Тарса в 845 г. Попытка вернуть Сицилию (848) завершилась неудачей. Показательно и то, что ни императрица Феодора (842–856), ни Михаил �� III�� (856–867) не предприняли сколько-нибудь существенных мер в отношении I Болгарского царства, постепенно набиравшего силу. Крещение болгар в 865/866 гг. также не сразу дало свои результаты. В 850-х годах нападениям 33 В. А. Шорохов со стороны венгров подверглись крымские владения империи. Только к концу 850-х годов Византия обеспечила себе внешнеполитиче скую стабильность, наладив мирное сотрудничество с хазарами, заискивая перед болгарским ханом Борисом и усиленно готовясь к новым операциям на Востоке8. Таким образом, лишь с середины IX в. возникли предпосылки для широкомасштабных поставок в империю восточноевропейских рабов. Другой рынок сбыта, мусульманский Восток, демонстрировал в VIII–IX вв. качественно иную динамику развития. Вплоть до смерти халифа ал-Васика (847) Аббасидский халифат, крупнейшее государство своего времени, политически преобладал на Ближнем и Среднем Востоке, в Магрибе и Средней Азии. По мере его распада центрами экономического развития стали бывшие провинции государства заместителей пророка: Умайядская Испания (Андалус), Магриб, Египет (Миср), Сирия (Машрик), арабский Ирак, Иран и Хорасан. Торговые пути внутри прежних границ в целом не прекратили функционировать. Кроме того, запасы серебра на Востоке эксплуатировались в тот период более интенсивно, чем в Западной Европе. Но наиболее важным для нас обстоятельством является то, что в политической, экономической и социальной жизни каждого исламского региона огромную роль играли рабы. И если на востоке мусульманского мира преобладали невольники-тюрки, то в Мисре, Магрибе и Испании само слово славянин (ас-сакалиба) стало синонимом терминов «слуга» и «раб»9. Упадок экономики исламских стран начался лишь в конце Х в. Таким образом, основные потребители живого товара находились под влиянием различной экономической конъюнктуры. Если емкость восточных рынков сбыта была стабильно высокой на протяжении большей части раннего Средневековья, то Восточная Римская империя экономически оправилась лишь во второй половине IX столетия. Переходя к внутренним политическим предпосылкам развития восточноевропейской работорговли, следует отметить три, на наш взгляд, ключевых процесса, определивших изменение масштабов изучаемого феномена: 1) появление Руси; 2) миграция мадьяр и их попытка закрепиться в Ателькузу; 3) связанные с этим процессы трансформации сферы влияния Хазарского каганата. 34 О некоторых аспектах восточноевропейской работорговли... Время появления Руси в качестве важного политического актора в Восточной Европе определяется с достаточной точностью. В первой четверти века были организованы первые походы русов на Византию (на Сурож, остров Эгина, Амастриду), ознаменовавшие их выход на военно-политическую арену10. А уже в 838–839 гг. малоизвестные дотоле «Rhos» отправляют посольство в Константинополь, ставшее первой «заметной вехой в развитии древнерусской дипломатии»11. Именно русы, согласно восточным источникам, стали основными поставщиками живого товара по Волжскому пути (см. ниже). Другим важным региональным политическим игроком в первой половине IX�� столетия стали мадьяры. Их перемещение в южнорусские степи датируется обычно обобщенно первой половиной столетия. Однако нам представляется возможным принять точку зрения П. Кирая и М. К. Юрасова о том, что первым упоминанием об уграх в Причерноморье являются косвенные данные об их участии в конфликте 811 г. между византийцами и болгарами12. С этого момента и по крайней мере до 860-х годов они контролировали большую часть южнорусских степей, став, согласно источникам, одними из основных поставщиков ясыря в Византию. Однако те же мадьяры, сплоченные в единый политический организм (в отличие, например, от сменивших их печенегов) и постоянно нападавшие на оседлые племена, стали серьезным препятствием в торговле Руси с Причерноморьем. Что касается Хазарии, то, по данным восточных авторов, восходящим к первой половине IX столетия, ее великодержавный статус был в прошлом13. После поражений от арабов и потери большей части кавказских владений ее собственная территория ограничилась какой-то частью Приморского Дагестана, Нижней Волгой и, по косвенным данным, Волго-Донским междуречьем. В сферу влияния каганата определенно входят только буртасы, тогда как мадьяры, булгары, славяне, русы, аланы фигурируют в источниках как вполне независимые правители14. В 830-х годах, построив с помощью ромеев укрепленные линии на границе с восточными славянами, хазары на время обезопасили себя от набегов Руси и, возможно, венгров. В союзе с гузами они отбивались от наседавших с востока печенегов. Но той мощи, которую имел в �� VII�� в. самый жизнеспособный из осколков Тюркского каганата, восстановить не удалось. В источниках 35 В. А. Шорохов достаточно определенно вырисовываются специфические политические и экономические приоритеты поздней Хазарии. Главный из них — контроль над Волжским путем и наиболее слабым из поставщиков предметов восточноевропейского экспорта — буртасами15. Очевидно, что ведущую роль в экономике каганата теперь играла транзитная торговля, центрами которой были Саркел на Дону, Самкерц на Кубани и Атиль в устье Волги16. Таким образом, изменение географии Хазарии привело к формированию относительно безопасного пути на Восток. Вышеперечисленные политические изменения в Восточной Европе в целом, несомненно, подстегнули развитие работорговли. Однако ее наиболее важные маршруты развивались асинхронно и имели различное экономическое значение. Очевидно, что наиболее ранним, обеспеченным инфраструктурой и безопасным стал Волжский путь и его сухопутные дублеры. Работорговля с Византией до 860-х годов, очевидно, замыкалась на мадьярах. Наконец, условием формирования западного маршрута (предшественника магистрали Киев — Прага — Регенсбург), по которому живой товар транзитом шел в Венецию и далее в Магриб, являлось появление с середины �� IX�� столетия независимых властных структур в Северной Африке17. Все эти обстоятельства обусловили преимущественное внимание восточных источников к Великому Волжскому пути. Начало его функционирования по нумизматическим данным относится к 70–80-м годам VIII столетия18. Из письменных источников наиболее ранним является рассказ о путях купцов-ар-ра‘данийа и купцов-русов в «Книге путей и стран» Ибн Хордадбеха19, созданной в 880-е годы, но содержащей информацию, относящуюся в основном к 840-м годам20. Маршрут русских торговцев лежал по реке славян (в данном случае, видимо, собирательное название водного пути с севера Восточной Европы на юг21) к Хамлиджу в устье Волги, где правитель хазар брал с них десятину за провоз товаров. Далее русы плыли по Каспийскому морю до Гиркании. «Иногда везут свои товары из Джурджана на верблюдах к Багдаду». Таким образом, товар доставлялся фактически без посредников на важнейшую торговую площадку ойкумены. Согласно «Книге путей и стран», товарами, которые везли русские купцы в страны халифата, были «меха бобров, меха черных лисиц 36 О некоторых аспектах восточноевропейской работорговли... и мечи». Однако другой источник, известный среди востоковедов как «Анонимная записка о народах восточной Европы» (�� IX�� в.), ясно указывает на работорговлю как одну из основных статей доходов русов. Источником рабов, согласно анониму, являются постоянные набеги на славян, а основными местами их продажи — Булгария и Хазария22. Другие пункты на Волжском пути и вблизи него, где русы осуществляли торг, указаны в сочинении компилятора Ибн ал-Факиха ал-Хамазани (ок. 903). Передавая рассказ о путях русских купцов (у ал-Факиха — славян), сходный с информацией Ибн Хордадбеха, он в качестве одного из рынков Восточной Европы называет «Самкарш иудеев»23, который отождествляют либо с Керчью24, либо с Тьмутараканью25. Более того, в «Ахбар ал-булдан» появляется информация об альтернативном торговом маршруте Днепр — Черное море — Азовское море — Дон — Волга — Каспийское море26. Его появление вполне могло стать следствием соперничества северного и южного центров древнерусской государственности за Верхнее Поволжье27. О русах-работорговцах в Волжской Булгарии подробно повествует в своем «Рисале» и Ибн-Фадлан, в 921–922 гг. лично посетивший эту страну в составе посольства халифа28. В его повествовании рабы предстают одним из основных (наряду с мехами) товаров, ввозимых с Руси, с которого «царь славян» Алмуш взимает десятину («выбирает для себя из каждого десятка одну голову»). Заслуживают внимания некоторые особенности коммерческих операций на невольничьем рынке, проводимых русами. Во-первых, по данным общего источника Ибн Русте и Гардизи, русы ведут торговлю исключительно за серебряные дирхемы29. Эти данные несколько корректирует Ибн Фадлан, описывающий внутреннюю русскую валюту — бракованные шкурки белки и соболя, которые, однако, не используются во внешней торговле30. Во-вторых, в качестве рабов русов выступают в основном славяне, причем каждое конкретное упоминание рабов относится к женщинам. Видимо, доля «гилман» (слуг мужского пола, часто использовавшихся в качестве боевых рабов) и евнухов в русской работорговле была в целом невелика31. Русы не были единственными поставщиками живого товара в страны Востока. Торговлей пленными на Волжском пути занимались булгары (основным объектом набегов которых были буртасы), хазары 37 В. А. Шорохов (нападавшие на печенегов), а в дальнейшем (во второй половине X в.) из Средней Азии в Булгарию стали пребывать специальные экспедиции гази («борцов за веру»)32, занимавшиеся охотой за невольниками для продажи в исламские страны. Однако именно объединение восточнославянских земель под властью русских князей, вероятно, привело к устойчивому притоку восточноевропейских рабов в «жребий Симов». Среди свидетельств арабо-персидских авторов о торговле пленными в рассматриваемый период особое место занимает информация «Анонимной записки» о том, что мадьяры совершают набеги на славян и русов, а затем «ведут пленных вдоль морского побережья, пока не доставят их в расположенный в стране ар-Рум порт, называемый К.р.х.». Там венгры обменивали рабов на парчу, попоны и другие византийские товары. Эти походы описаны как регулярные акции, заставившие славян строить крепости33. Перед нами уникальное свидетельство о византийском направлении поставок живого товара и одновременно о существовании мощного и агрессивного мадьярского «заслона», долгое время не позволявшего Руси наладить достаточно регулярные торговые отношения с империей. Лишь с приходом в южнорусские степи не имевших единой властной структуры печенегов (конец �� IX�� в.) произошла стабилизация днепровского участка пути «из варяг в греки». Таким образом, в восточных источниках содержатся многочисленные свидетельства о подъеме восточноевропейской работорговли в IX – первой половине X столетия. Затем последовал ее временный упадок, связанный с «серебряным кризисом» на Востоке, завершением процесса формирования Руси и ее христианизацией, разгромом Хазарии и хаосом в Степи. Однако поток рабов на юг никогда полностью не иссякал. Впереди были половецкие набеги и войны древнерусских земель. Фроянов И. Я. О рабстве в Киевской Руси // Вестн. Ленингр. ун-та. Л., 1965. № 2. Вып. 1. С. 83–93. 2 См., например: Фроянов И. Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории // Фроянов И. Я. Начала Русской истории. Избранное. М., 2001. С. 431, 479; 2) Зависимые люди Древней Руси (челядь, холопы, данники, смерды). СПб., 2010. С. 73–74. 1 38 О некоторых аспектах восточноевропейской работорговли... 3 Убийство пленных в Средние века считалось проявлением бессмысленной жестокости. Так, обычай уничтожать побежденных, бытовавший у обитателей островов Лаланд и Рюген, считался признаком совершенного варварства (Мишин Д. Е. Сакалиба (славяне) в исламском мире в раннее средневековье. М., 2002. С. 140). 4 Наиболее обстоятельное современное исследование: Мишин Д. Е. Сака либа... 5 Любомиров П. Г. Торговые связи Древней Руси с Востоком в VIII–XI вв. // Ученые записки Саратовского университета. Саратов, 1923. Т. 1. Вып. 3. С. 5; Готье Ю. В. Железный век в Восточной Европе. М., 1930. С. 120; Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 134–135; Кропоткин В. В. Караванные пути в Восточной Европе // Кавказ и Восточная Европа в древности. М., 1973. С. 226–229; Noonan T. S. Why Dirhams First Reached Russia: The Role of Arabic-Khazar Relations in the Development of the Earliest Islamic Trade with Eastern Europe // Archivum Eurasiae medii aevi. Wiesbaden, 1984. Nr. 4. P. 151–282; Калинина Т. М. Заметки о торговле в Восточной Европе по данным арабских ученых IX–X вв. // Древнейшие государства на территории Восточной Европы. 1998. М., 2000. С. 106–119; Коновалова И. Г. Путь купцов-русов на Восток // Средневековая Русь. М., 2006. Вып. 6. С. 9–28; и др. 6 Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX – начало XII в.). СПб., 2000. С. 32. 7 Литаврин Г. Г., Янин В. Л. Некоторые проблемы русско-византийских отношений в IX–XI вв. // История СССР. 1970. № 4. С. 33, 35–36. 8 Treadgold W. The History of Byzantine State and Society. Stanford, 1997. P. 446–455. 9 Мишин Д. Е. Сакалиба... С. 12–21. 10 Наиболее обстоятельный обзор литературы см.: Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь... С. 24–46. 11 Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси: IX – первая половина X века. М., 1980. С. 36. 12 Юрасов М. К. Венгры в степях Восточной Европы (IX в.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1994. С. 10. 13 Могущество Хазарии уже тогда относилось писателями к «давним временам» и явно преувеличивалось. Ибн Хордадбех (середина �� IX�� столетия), например, утверждал, что закавказскими Арраном, Джурзаном и ас-Сисаджаном до прихода арабов владели хазары (Ибн Хордадбех. Книга путей и стран / Пер., коммент. и исслед. Н. Велихановой. Баку, 1986. С. 108). 14 Это не значит, что некоторые из перечисленных общностей не признавали суверенитет правителя с весьма значимым в евразийских степях титулом каган. Однако очевидно, что осуществлять реальную власть, например, над мадья рами, конница которых в два раза превосходила по численности собственно 39 В. А. Шорохов хазарскую, было бы сверхзадачей. Подробнее см.: Шорохов В. А. Хазарский каганат и сфера его влияния в IX в.: (По данным «Анонимной записки» и «Книги путей и стран» Ибн Хордадбеха») // Призвание — история: Сборник научных статей: К 55-летию профессора Ю. В. Кривошеева. СПб., 2010. С. 88–98. 15 Об этих направлениях хазарской политики свидетельствует Гардизи (Бартольд В. В. <Извлечение из сочинения Гардизи Зайн ал-ахбар>: приложение к «Отчету о поездке в Среднюю Азию с научной целью. 1893–1894 гг.» // Бартольд В. В. Собрание сочинений: В 9 т. М., 1973. Т. VIII. С. 57. 16 Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. С. 122–134. 17 Наиболее современное исследование, посвященное среднеевропейской части западного маршрута русской торговли: Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–XII вв. М., 2001. С. 71–218. 18 Янин В. Л. Денежно-весовые системы домонгольской Руси и очерки истории денежной системы средневекового Новгорода. М., 2009. С. 98–99. 19 Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. III�� : Восточные источники. М., 2009. С. 30–32. 20 О нем см.: Новосельцев А. П. Арабский географ IX в. Ибн Хордадбех о Восточной Европе // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998. М., 2000. С. 360–366. 21 Джаксон Т. Н., Калинина Т. М., Коновалова И. Г., Подосинов А. В. «Русская река»: Речные пути Восточной Европы в античной и средневековой географии. М., 2007. С. 120–121. 22 Kitab al-A’lak an-Nafisa auctore Abu Ali Ahmed Ibn Omar Ibn-Rosteh et Kitab al-Boldan auctore Ahmed Ibn Abi-Jakub ibn-Wadhih al-Katib al-Jakubi / Bibliotheca Geographorum Arabicorum. Lugduni Batavorum, 1892. 7. P. 145. 23 Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 385; Джаксон Т. Н., Калинина Т. М., Коновалова И. Г., Подосинов А. В. «Русская река»... С. 122–123. 24 Гадло А. В. Предыстория Приазовской Руси: Очерки истории русского княжения на Северном Кавказе. СПб., 2004. С. 140–141. 25 Новосельцев А. П. Хазарское государство... С. 132–133. — Традиционно считается, что Керченский пролив в IX�� в. контролировался хазарами. Однако в рассказе Ибн ал-Факиха об этом контроле (следовало бы ожидать упоминания о десятине) нет ни слова, а путь по реке славян в «залив хазар» описан как альтернативный маршруту на Самкарш (Могаричев Ю. М. К вопросу о хазарах в Крыму в начале VIII в. // Хазары: Евреи и славяне. Иерусалим; М., 2005. Т. 16. С. 245–250). 26 Последний известный нам перевод данного текста: Древняя Русь в свете зарубежных источников. Т. III. С. 35. 40 О некоторых аспектах восточноевропейской работорговли... 27 Об этом противостоянии см.: Фроянов И. Я. Два центра зарождения русской государственности // Фроянов И. Я. Начала Русской истории. С. 752–762. 28 Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921–922 гг.: Статьи, переводы и комментарии. Харьков, 1956. С. 140–146. 29 Kitab al-A’lak an-Nafisa... P. 145. 30 Ковалевский А. П. Книга Ахмеда Ибн Фадлана... С. 141–142. 31 Однако это не значит, что рабы-мужчины из Восточной Европы совершенно не поступали на рынок. Например, в местной дербентской хронике «Тарих Баб ал-Абвав» под 988 г. упомянуто целое подразделение из русских гулямов, которое пытался заставить принять ислам проповедник Муса ат-Тузи (Минорский В. Ф. Хроника Ширвана и Дербенда X–XI веков. М., 1963. С. 68–69). 32 Негматов Н. Н. Государство Саманидов (Мавераннахр и Хорасан в IX–X вв.). Душанбе, 1977. С. 21; Мишин Д. Е. Сакалиба... С. 179–183. 33 Kitab al-A’lak an-Nafisa... P. 142–143; Бартольд В. В. <Извлечение из сочи нения Гардизи Зайн ал-ахбар>. С. 59. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Е. Б. Грузнова МОГИЛЫ ПРАВИТЕЛЕЙ В РАННИЙ ПЕРИОД РУССКОЙ ИСТОРИИ Во все времена одной из важнейших тем исторической и мифологической памяти разных народов являлась тема смерти. Особое место всегда отводилось сюжетам, связанным со смертью правителей и их могилами. Так, например, согласно свидетельствам средневековых авторов, прежде всего Снорри Стурлусона, и фольклорной традиции, в древней Скандинавии над могилами обычных людей ставили надгробные камни, тогда как над погребениями конунгов по примеру то ли Одина, то ли Фрейра стали насыпать курганы1. Подтверждение этой традиции ученые видят в находках больших курганов, которые появились в эпоху Великого переселения народов на территории Северной Европы и распространились на всем пространстве Балтийского региона, включая Северную Русь, а также в верхнем и среднем течении Днепра. Многие исследователи считают восточноевропейские большие курганы захоронениями представителей призванного на Русь варяжского правящего рода. С этим обстоятельством В. Я. Петрухин связывает сходство скандинавской и древнерусской раннеисторической традиции, которая при описании деяний первых правителей особое внимание уделяла мотивам их смерти и месту погребения2. Действительно, в «Повести временных лет» немало страниц отводится описанию смерти князей, однако упоминания о месте их погребения, а тем более о создании кургана единичны и лишены каких бы то ни было подробностей. Исключением можно считать сообщение об обрядах, проведенных в 945 г. княгиней Ольгой по убитому © Е. Б. Грузнова, 2011 42 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 годом ранее мужу: над гробом Игоря в деревской земле она велела насыпать «могилу велику» и «тризну творити», во время которой были изрублены присутствовавшие на поминальном пиру виновники смерти князя — древляне3. Причина нежелания летописца останавливаться на этих подробностях похоронных ритуалов вполне четко выражена в древнерусских письменных памятниках. Так, в проложном сказании под 11 июля говорится, что княгиня Ольга завещала сыну не насыпать над местом ее погребения холм, «а могылы не сути, ни тризны творити, ни бдына деяти», поскольку была христианкой и, согласно летописи, «бе бо имущи презвутер, сей похорони блаженую Ольгу» в соответствии с требованиями церкви4. Согласно житию Константина Муромского, созданному в XVI в. и посвященному событиям XIII в., погребение крещеным князем сына Михаила по той же схеме — «во знак на востоце, а верх холмом не сыпаху, но ровно с землею» — вызвало удивление «неверных» современников5, так как возведение надмогильной насыпи считалось в эту эпоху обязательной частью погребального обряда, причем не только для князей. Об этом свидетельствуют грамоты новгородских архиепископов 1534 и 1548 гг. в Вотскую пятину, в которых Макарий и Феодосий отмечали погребение мертвецов «по курганом и по коломищем» многими христианами6, а также «Сказание о холопьей войне», зафиксировавшее представление конца XVII в. о насыпании в древности высоких «холмов и бугров» над всеми жителями «всея словенския земли»7. Практика сооружения древнерусских погребальных насыпей в VIII–XVI вв., а у старообрядцев вплоть до XVIII в. и последующее их использование для подхоранивания так называемых «нечистых» покойников подтверждается археологическими и этнографическими данными8. Существенно также, что лишь немногие из этих сооружений связываются народом с правителями, да и те, скорее, под влиянием знакомства с книжными преданиями. Так, например, в 1847 г. было зафиксировано представление жителей Белоозера о том, что одна из могил края принадлежит «царю Синеусу», а в Ладоге и других местах Новгородской земли по сей день показывают могилы Олега Вещего9. В этой связи представляется важным выяснить, в каких случаях летописец ограничивается констатацией погребения князя, иногда 43 Е. Б. Грузнова отмечая великий плач людей, в каких специально сообщает о сохранении могилы до его времени или об отсутствии таковой, а в каких считает нужным обратить особое внимание на обстоятельства смерти и погребения. В русских летописях нет ни слова о погребальных обрядах в отношении первых призванных на Русь князей и об их могилах, которые в наибольшей степени должны были бы отличаться от погребальных памятников местного населения, независимо от того, кем были князья-варяги — скандинавами или южнобалтийскими славянами. И это при том, что в ладожских курганах на урочище Плакун, датируемых рубежом IX–X вв., археологи явственно прослеживают черты, характерные для Южной Ютландии, откуда родом был отождествляемый многими исследователями с Рюриком «Повести временных лет» Рерик Фрисландский10. Отсюда можно сделать вывод, что летописцы либо не имели ни малейшего представления о могилах легендарных Рюрика, Синеуса и Трувора, либо не видели необходимости обращать на них внимание читателя. Упоминания как сохранившиеся «до сего дни» заслужили могилы Дира в Киеве за церковью св. Ирины (882 г.), Олега Вещего в Киеве на горе Щековице (912 г.) или в Ладоге (922 г.), Игоря Старого «у Искоростеня в деревех» (945 г.), Олега Святославича под Овручем (977 г.), Святополка Окаянного в пустынной местности между Польшей и Чехией (1019 г.). Также характер сообщения об Аскольдовой могиле (882 г.) позволяет сделать вывод о том, что возведение на ее месте церкви св. Николая неким Олмой произошло на памяти автора данного текста. Кроме того, составитель «Повести временных лет» знал о судьбе могилы Ярополка Святославича, из которой останки деревского князя в 1044 г. выгребли для крещения и положения в Десятинной церкви св. Богородицы вместе с останками Олега Святославича. Сообщения летописи о сохранившихся могилах конкретных правителей объясняются склонностью редактора, работавшего над текстом в конце XI – начале XII в., к фиксации, если не к изобретению, топографических легенд11. Однако стоит обратить внимание, что локализация могилы Олега Вещего отличается в разных летописных списках: одна традиция знает лишь киевское захоронение князя, другая — только ладожское, что указывает на разных авторов, одинаково 44 Могилы правителей в ранний период русской истории стремившихся приурочить предания к известным им объектам. Существенно, что киевская могила какого-то Олега как реальный ориентир упоминается в связи с межкняжескими распрями уже середины XII в. — один раз в Лаврентьевской летописи (под 1146 г.) и несколько раз в Ипатьевской, в том числе в районе Щековицы12. Насколько соответствует действительности утверждение древних источников о принадлежности тех или иных могил конкретным князьям, не ясно, но отвергать такую возможность оснований нет. Необоснованным представляется мнение И.�� Н. Данилевского о трафаретности формулы «есть могыла его и до сего дне», являющейся скрытым библеизмом. Автор считает, что данное выражение «употребляется даже в тех случаях, когда летописец явно не знал, где похоронен князь (и был ли он похоронен вообще)»13, хотя неупоминание могил Рюрика и его братьев явно не согласуется с этим утверждением. Вместе с тем, справедливо наблюдение исследователя, что в подавляющем большинстве случаев такой оборот применяется по отношению к могилам князей-язычников или преступивших заповеди князей-христиан, как в ситуации со Святополком Окаянным14. Погребения праведных христиан не отмечались подобными сооружениями, поэтому в список сохранившихся могил не попали захоронения Ольги, Владимира Святого, Бориса, Глеба. Возможно, по той же причине «не свесть никтоже, где положиша»15 погибших в 983 г. в Киеве христиан-варягов, на что обратил внимание И. Н. Данилевский16. Однако и здесь не так все просто. Нет данных о конфессиональной принадлежности и наличии могилы легендарного словенского князя/старейшины Гостомысла, про которого в поздних хронографах XVII в. сказано: «егда сей умре, тогда всем градом проводиша честно до гроба, до места, нарицаемаго Волотово, иде ж и погребоша его»17. Ничего не известно о смерти и о могилах князей, глухо упомянутых в договорах Олега и Игоря, а считать их всех христианам, как и убитого в 980 г. Владимиром полоцкого князя Рогволода, нет никаких оснований. Вовсе без могилы остался откровенный язычник Святослав, поскольку печенежский князь Куря не только убил противника, но и «взяша голову его и во лбе его зделаша чащю, оковавше лоб его золотом, и пьяху в нем»18. Не ясны причины перезахоронения в 1044 г. по христианскому обряду останков Ярополка и Олега Святославичей, прежде покоившихся 45 Е. Б. Грузнова в могилах. Если это делалось в целях собирания умерших представителей княжеского рода, то почему подобной процедуре не был подвергнут прах не только Олега Вещего, отношение которого к Рюриковичам неоднозначно, но и Игоря Старого? Или его могила к тому моменту уже не сохранилась? Отметив несообразность ситуации со Святославичами с христианской догматикой, Н. И. Петров обратил внимание на ее сходство с описанной в «Саге об Эгиле» — после крещения Исландии тело Эгиля было перенесено из кургана в церковь19. Сходство заключается и в том, что судьба могил как русских князей, так и легендарного конунга после изъятия их содержимого не известна. Были ли они срыты, как многие сопки в середине XI в., или продолжали функционировать в качестве памятных сооружений? И могли ли их места после разорения по-прежнему считаться могилами Ярополка, Олега, Эгиля? Вместе с тем, могилы есть у Аскольда и Дира, хотя многие исследователи на основе сообщений Никоновской летописи, грамоты константинопольского патриарха Фотия и данных о возведении на месте захоронения Аскольда церкви св. Николая считают, что они были крещены после неудачного похода на Константинополь в 860-е годы20. Исходя из текста договора 911 г. высказываются предположения о крещении Олега Вещего, из-за чего мир с греками скреплялся клятвой не Перуном и Волосом, как в 907 г. под стенами Царьграда, а крестом и Троицей21. Но как раз у Олега обнаруживается не одна, а как минимум две могилы, если не считать тех, которые предполагают в прикаспийском Бердаа или в «роще оков» племени семнонов между Эльбой и Одером22. Ситуация с могилами Святослава и Олега заставляет особо остановиться на вопросе о курганах-кенотафах, которые, по мнению ряда ученых, возводились в честь героев, погибших на чужбине, и потому не содержали реальных погребений23. Однако Святослав, безусловно, был героем и погиб за пределами своей страны, а лето писец почему-то ни словом не обмолвился о его могиле. Думается, находки могил без следов погребения вовсе не связаны с гибелью адресата на чужбине. Существуют весьма интересные наблюдения о двух самостоятельных функциях древних насыпей — по гребальной и ритуальной. Они могли реализоваться в одном сооружении или в разных, поскольку встречаются сопки без погребений, 46 Могилы правителей в ранний период русской истории имеющие исключительно сакральное назначение, и курганы, форма которых по неизвестным причинам менялась независимо от появления новых захоронений24. Е. Р. Михайлова даже предположила, что в кургане мог быть захоронен не каждый член коллектива, а только имевший определенный статус, и подчеркнула, что все погосты впо следствии возникли на сопках, но не на длинных курганах, которые и в древности имели более широкое ритуальное значение, чем просто место погребения25. Кроме того, отсутствие захоронений в части исследованных археологами насыпей вовсе не означает, что их там не было. По наблюдениям Н. �� И�� . Платоновой, захоронения на подкурганных площадках и в нижних горизонтах сопок встречаются не так уж часто, обычно кремированные останки обнаруживают в вершинах насыпей, которые не отличаются хорошей сохранностью из-за сильного воздействия внешней среды26. По свидетельству современников исследуемой эпохи из прикаспийского региона — Ибн-Русте (X в.) и Гардизи (XI в.), фиксируемый в сопках тип погребения был характерен для славян, которые на следующий день после сожжения трупа собирали пепел и помещали его в урне или сумке на вершине холма27. В Ипатьевской летописи упоминается погребение «на могыле» погибшего в 1096 г. половецкого князя Тугоркана, тестя Святополка28. Возможно, и под захоронением «на горе» Аскольда, Дира и Олега Вещего также следует понимать могильный курган, а не элемент природного ландшафта, хотя одно не исключает другое29. Поскольку в большинстве случаев источники не останавливаются на особенностях подготовки тел русских князей к погребению, не известно, какой именно обряд действовал по отношению к ним до второй половины X в. — кремация или ингумация. Насыпи могли возводиться в обоих случаях, а увязывание ингумации исключительно с христианским культом весьма гипотетично, тем более что о параллельном существование кремации и ингумации у правителей-язычников говорят и скандинавские саги30. Поэтому нельзя согласиться с тем, что неупоминание кремации в рассказе поздних хронографов о погребении легендарного словенского князя-оборотня объясняется появлением этого текста в условиях господства христианской культуры31. Помимо этой легенды, о трупоположении можно говорить лишь для Ярополка и Олега Святославичей, поскольку 47 Е. Б. Грузнова в 1044 г. потомки не только выгребли, но и «крестиша кости ею»32. Не исключено, что отсутствие сведений об аналогичных действиях с останками других князей предшествующего периода связано как раз с кремацией, не позволявшей произвести полноценную перемаркировку старых святынь в соответствии с новыми идеалами, из-за чего, на наш взгляд, производилось и нивелирование сопок в середине XI в. Что же касается идеи существования кенотафов как памятников по погибшим на чужбине героям, то в отечественной историографии она выросла из увлечения поиском аналогий в скандинавской мифологии и из стремления обосновать наличие нескольких версий о месте погребения Олега Вещего — в Киеве, в Ладоге или «за морем». Так, например, А. �� И�� . Лященко пришел к выводу, что под могилой в Древней Руси понимали не место погребения, а насыпь в виде холма, под которой погребения могло и не быть, и что сооружали такую насыпь для проведения на ней тризны. Именно для проведения тризны по умершему за морем Олегу, по его мнению, и были насыпаны могилы как в Киеве, так и в Ладоге, чего не смогли понять летописцы33. Точно также непониманием древним сказителем реальности объясняют сюжет «Саги о Хальвдане Черном». Ради обеспечения плодородия тело норвежского конунга по просьбе народа было расчленено на четыре части для погребения в разных областях Норвегии, причем все четыре могилы назывались курганами Хальвдана. Но А. �� Я�� . Гуревич, вслед за предшественниками, признавал реальной лишь могилу близ Стейна в Хрингарики, принявшую в себя голову правителя, а остальные насыпи считал просто памятными сооружениями34. Эта точка зрения была поддержана И. Я. Фрояновым, который увидел аналогию саге в летописных преданиях о нескольких могилах Олега, но обратил внимание и на широкое распространение обычая расчленения тела правителя или колдуна35. Полагаем, не стоит отвергать возможность правоты саги. Скрытое указание на расчленение трупа содержится и в русском фольклоре, где часто встречается сюжет отрубленной головы богатыря, под которой скрывается меч-кладенец. (Видимо, место захоронения головы считалось главным). Да и в христианском культе мощей существует практика передачи частиц святого тела в разные места 48 Могилы правителей в ранний период русской истории именно с целью обретения исходящей от них благодати. Так что существование нескольких могил с останками одного человека теоретически не исключено, хотя в случае с могилой Олега никаких оснований для подобного предположения нет. Впрочем, нет особых причин и считать одну, а уж тем более обе его могилы на территории Руси кенотафами. Следует заметить, что затруднения с определением места погребения Олега возникли не у автора известных списков «Повести временных лет», однозначно указавшего на киевскую Щековицу, а у новгородского летописца, который знал только могилу в Ладоге, но был знаком и с преданием о заморской смерти князя36. Последнее, кстати, не дает однозначных указаний на Скандинавию. Отождествление исследователями не уточняемого летописцем места «за морем» с норвежским островом Храфнист основывается исключительно на сход стве легенды о гибели Олега с сюжетом «Саги об Одде Стреле». Согласно последней, Одд долго правил в Хуналанде (считается, что так в сагах называют Киевскую землю), а потом отправился на родину в Норвегию, где его ждала предсказанная в юности вещуньей смерть от змеи, которая вылезла из черепа некогда убитого конунгом ради преодоления судьбы коня37. Сходство легенд, несмотря на расхождение в мелочах, очевидно, тем более что обе они увязывались с реальностью: могилу Одда показывали на острове Храфнист в Беруриод вплоть до XVIII в., также как до сегодняшнего дня показывают могилы Олега в Киеве и Ладоге. Но сходство вовсе не означает, что прообразом преданий был викинг Одд. В поздних русских летописях рассказывается о сыне легендарного новгородского князя Гостомысла Изборе, который «змием изъяден умре» вне связи с конем38. Сам же сюжет о смерти героя от черепа собственного коня по предсказанию можно считать ходячим. Он отмечен в Сербии и Кенте в вариантах, которые не позволяют нам, как это делает А. И. Лященко, видеть в них книжное заимствование39. К тому же в Новгородской первой летописи отсутствует очень важный элемент данного сюжета — предсказание смерти от коня. На наш взгляд, это указывает на то, что для местной традиции была характерна именно такая трактовка предания о гибели правителя: просто констатация особенностей смерти, без акцента на мистику. 49 Е. Б. Грузнова Что же касается верности утверждений источников о принадлежности тех или иных могил конкретным правителям, то привязка легенды к реальному объекту действительно могла иметь позднее происхождение. Но это возможно лишь в том случае, если на момент фиксации такой связи существовала почитаемая могила, которая носила имя, отсылающее к известному историческому лицу, и если находилась она на территории, на которой это лицо действовало. В отношении обеих могил Олега налицо оба эти условия. Интересно, что как в Киеве, так и в Ладоге существуют разные варианты локализации могилы вещего князя, поэтому по сей день ведутся поиски объекта, который мог бы стать материальным подтверждением легенды о смерти Олега40. Говоря о древних могильных холмах как таковых, следует отметить, что сами по себе они не связаны в летописи с какими-либо отрицательными характеристиками — отношение к ним скорее нейтральное. Поэтому вряд ли стоит видеть в их упоминании отголосок библейского предания об Ахане, который за нарушение священного запрета был убит, «и набросали на него большую груду камней, которая уцелела и до сего дня»41. А вот те, кто возводил такие холмы, по мнению автора «Сказания о холопьей войне», «прогневаша Господа Бога», на что обратил внимание Н. И. Петров42. Для обозначения могилы грешника используются совсем другие методы. Так, например, про могилу Святополка Окаянного сказано: «исходить же от ней смрад зол»43, что явно отсылает читателя к мысли о тлении, которому не подвержено благоухающее тело праведника. В русских летописях с XVII в. встречается «Сказание о Словене и Русе» с рассказом о сыне легендарного князя Словена, правителеоборотне, которого люди считали богом и называли Громом или Перуном. Когда обитавшие в Волхове «бесы» удавили оборотня, его тело было выброшено рекой на берег «противу волховнаго его градка, иде же ныне зовется Перыня. И со многим плачем тут от неверных по гребен бысть окаянный с великою тризною поганскою, и могилу ссыпаша над ним велми высоку, яко же обычай есть поганым. И по трех убо днех окаяннаго того тризнища проседеся земля и пожре мерзкое тело коркодилово и могила его просыпася с ним купно во дно адово, иже и доныне, яко ж поведают, знак ямы тоя не наполнися»44. В данном случае не могила, а следы ее исчезновения в адской бездне 50 Могилы правителей в ранний период русской истории становятся дополнительным подтверждением антихристианской сущности погребенного. (Не случайно у многих европейских народов проседание могилы считалось показателем грехов покойного, а в России указывало на колдуна, которому нужно намного больше земли, чем обычному мертвецу45). В отношении последнего сюжета интересно отметить, что в «Повести временных лет» всеобщий плач упоминается крайне редко, обычно в связи со смертью правителей-христиан. В частности, народ плачет в рассказах о смерти Ольги и Владимира, тогда как язычника-Игоря оплакивает лишь его вдова. Исключением является погребение Олега Вещего и напоминающее проводы покойника прощание с идолом Перуна, а в поздних летописях — с князем-оборотнем Волх вом-Перуном. (Аналогии всеобщего оплакивания великих нехристиан встречаются также в зарубежной средневековой литературе, в частности, в скандинавских сагах, например, в рассказе «Саги об Инглинах» о сожжении Ньёрда46). Полагаем, это лишний раз указывает на высокую значимость оплакиваемого для своего социума независимо от конфессиональной принадлежности. Что же касается отсутствия упоминаний в летописи более поздних княжеских могил, то оно, очевидно, связано именно со сменой погребальной обрядности в отношении князей, которых, в соответ ствие с христианской практикой, стали захоранивать в храмах, на что обратил внимание Д. С. Лихачев47. Исключение наблюдается лишь в отношении нерусских правителей, например, половецкого князя Тугоркана, тестя Святополка, который погиб в ходе русско-половецкой войны 1096 г., был привезен к Киеву и, согласно Ипатьевской летописи, погребен «на могыле межю путем, идущим на Берестово, и другым, в манастырь идущим»48. Возвращаясь к вопросу о принадлежности больших курганов именно членам варяжского правящего рода, следует заметить, что такой вывод никак не проистекает ни из скромного перечня могил, приписываемых летописцами конкретным русским князьям, ни из сравнительного анализа высоких погребальных насыпей Скандинавии и Руси49, ни из скандинавской мифологии. Более того, описание курганного обряда в исландских сагах, в частности в «Саге о Хро льве Пешеходе», свидетельствует о том, что в Скандинавии большие курганы насыпались не только над индивидуальными, но и над 51 Е. Б. Грузнова коллективными захоронениями погибших героев. Так, Хрольв после битвы приказал насыпать три больших кургана, в одном из которых погребли его отца, брата и лучших воинов, в другом — конунга Эйрека с его соратниками, и лишь третий стал индивидуальным захоронением легендарного Грим Эгира50. Сходная ситуация наблюдается и в отношении восточнославянских сопок, которые также «не являлись индивидуальными погребальными сооружениями; захоронения представителей социальной верхушки совершались в сопках неоднократно и не единовременно»51. В то же время источники показывают и существование индивидуальных могил правителей, сохранение которых до времен христианизации Руси свидетельствует об их важном общественном значении. Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1995. С. 9, 14. Петрухин В. Я. Дохристианская религия Руси и Скандинавии: Курганы и святилища // 13-я Конференция по изучению истории, экономики, литера туры и языка скандинавских стран и Финляндии. М.; Петрозаводск, 1997. С. 158–161. 3 Повесть временных лет. СПб., 1996. С. 28–29. 4 Там же. С. 33, 445. 5 Там же. С. 445 6 Дополнения к Актам историческим. СПб., 1846. Т. 1. № 28. С. 27–28; № 43. С. 58. 7 Фроянов И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 53. 8 См., например: Петров Н. И. Могилы превысокие: Языческие курганы племенной аристократии Северо-Западной Руси VIII–XI вв. [Электронный ресурс]. Research Support Scheme. 1999. С. 79–81 // URL: http://rss.archives.ceu.hu/ archive/00001047/01/48.pdf; Рябинин Е. А. От язычества к двоеверию (по археологическим материалам Северной Руси) // Православие в Древней Руси. Л., 1989. С. 20–31; Этнография восточных славян: Очерки традиционной культуры. М., 1987. С. 410. 9 Повесть временных лет. С. 399; Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе: Историко-археологические очерки. Л., 1985. С. 246; Панченко А. А., Петров Н. И., Селин А. А. «Дружина пирует у брега»: На границе научного и мифологического мышления // Русский фольклор. СПб., 2000. Вып. 30. С. 82–91. 10 Алексеев С. «Вещий Священный»: (Князь Олег Киевский) // Русское средне вековье. М., 1999. Вып. 2. С. 12; Кирпичников А. Н., Сарабьянов В. Д. Старая 1 2 52 Могилы правителей в ранний период русской истории Ладога. Древняя столица Руси. СПб., 2003. С. 81; Михайлов К. А. 1) Скан динавский могильник в урочище Плакун: (Заметки о хронологии и топографии) // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. СПб., 2002. С. 63–68; 2) Южноскандинавские черты в погребальном обряде Плакунского могильника // Новгород и Новгородская земля. Новгород, 1996. Вып. 10. С. 52–59. 11 Комарович В. Л. Культ рода и земли в княжеской среде XI–XIII вв. // Из истории русской культуры. Т. 2. Кн. 1: Киевская и Московская Русь. М., 2002. С. 17–21; Никитин А. Л. Основания русской истории: Мифологемы и факты. М., 2001. С. 35–59. 12 ПСРЛ. Л., 1926. Т. I. Стб. 313; СПб., 1908. Т. II. Стб. 325, 402, 427–428; и др. 13 Данилевский И. Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М., 2004. С. 104. 14 Данилевский И. Н. Повесть временных лет... С. 106. 15 Повесть временных лет. С. 39. 16 Данилевский И. Н. Повесть временных лет... С. 105. 17 Попов А. Н. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869. С. 448. 18 Повесть временных лет. С. 35. 19 Петров Н. И. Могилы превысокие... С. 62–63. 20 См., например: Алексеев С. «Вещий Священный»... С. 7; Повесть временных лет. С. 406–407; Чернов А. Ю. Хроники изнаночного времени. «Слово о полку Игореве»: Текст и его окрестности. СПб., 2006. С. 62–63. 21 Чернов А. Ю. Хроники изнаночного времени... С. 62. 22 См., например: Губанов И. Б. К вопросу о первом появлении топонима «Гарды» в древнесеверной эпической традиции: Древнегерманская архаика в «Беовульфе» // Дивинец Староладожский. СПб., 1997. С. 134–135; Мелик-Пашаева Н. Два Олега — две разные судьбы // Чудеса и приключения. М., 1998. № 8. С. 32. 23 Гуревич А. Я. «Круг земной» и история Норвегии // Снорри Стурлусон. Круг земной. С. 612–613; Орлов Р. С., Моця А. П., Покас П. М. Исследования летописного Юрьева на Роси и его окрестностей // Земли южной Руси в XI–XIV вв. Киев, 1985. С. 43. 24 Михайлова Е. Р. Северные длинные курганы: Хронологическая периодизация и судьбы населения: (Западная часть ареала) // Староладожский сборник. СПб.; Старая Ладога, 1998. С. 60–69; Петров Н. И. О судьбах традиции сооружения сопок в северо-западной Руси: Археологическая конкретика и культурные реалии // Новгород и Новгородская земля: История и археология. 1993. № 7. С. 79–80. 25 Михайлова Е. Р. 1) О так называемых погребальных площадках в культуре длинных курганов // Новгород и Новгородская земля: История и археология. 1993. № 7. С. 73; 2) Северные длинные курганы... С. 69. 53 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 26 Платонова Н. И. О погребальном обряде верхнелужских сопок: (По материалам Передольского погоста) // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. СПб., 2002. С. 193–194. 27 Заходер Б. Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе: В 2 т. М., 1967. Т. 2. С. 113. 28 Повесть временных лет. С. 97, 511. 29 О связи гора — сопка см.: Петров Н. И. Могилы превысокие... С. 18–19. 30 Снорри Стурлусон. Круг земной. С. 9, 16. 31 Там же. С. 16. 32 Повесть временных лет. С. 67. 33 Лященко А. И. Летописные сказания о смерти Олега Вещего // ИОРЯС. Л., 1925. Т. 29. С. 271–273. 34 Снорри Стурлусон. Круг земной. С. 15–16, 42, 615. 35 Фроянов И. Я. Мятежный Новгород... С. 122–123. 36 Повесть временных лет. С. 20, 604. 37 Алексеев С. «Вещий Священный»... С. 19; Мансикка В. Й. Религия восточных славян. М., 2005. С. 107, примеч. 125; 309, примеч. XXXVI. 38 Попов А. Н. Изборник славянских и русских сочинений и статей... С. 447. 39 Лященко А. И. Летописные сказания о смерти Олега Вещего. С. 275–276. 40 Лебединцев П. Г. Какая местность в древности называлась Олеговой могилой? // Чтения в Историческом обществе Нестора летописца. Киев, 1879. Кн. 1. С. 22–27; Петров Н. И. Могилы превысокие... С. 44–48. 41 Данилевский И. Н. Повесть временных лет... С. 106. 42 Петров Н. И. Могилы превысокие... С. 17. 43 Повесть временных лет. С. 63. 44 ПСРЛ. Л., 1977. Т. XXXIII. С. 140. 45 Страхов А. Б. Из области обрядовой терминологии: ц.-слав. трызна, (б)дынъ, etc. // Palaeoslavica. Cambridge, 2002. Vol. 10. Nr. 2. P. 187; Козлова Н. К. Восточно славянские мифологические рассказы о змеях. Систематика. Исследование. Тексты. Омск, 2006. С. 340–341. 46 Снорри Стурлусон. Круг земной. С. 15. 47 Повесть временных лет. С. 275. 48 Там же. С. 97, 511. 49 См., например: Петров Н. И. Могилы превысокие... С. 50–54. 50 Пряди истории. Исландские саги о Древней Руси и Скандинавии. М., 2008. С. 115. 51 Петров Н. И. О судьбах традиции сооружения сопок в северо-западной Руси... С. 80. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 К. А. Костромин БОРИСОГЛЕБСКАЯ ПРОБЛЕМА: ВОПРОС ДОВЕРИЯ ИСТОЧНИКАМ Княжеская усобица 1015–1018 гг. по мере развития исторического знания приобретает в трудах историков все большую неоднозначность. Введение в научный оборот новых источников и данных по борисоглебской проблематике затруднило, а не облегчило реконструкцию этих ключевых для древнерусской политической истории событий. Все многообразие предложенных за ХХ в. концепций, в которых по-разному восстанавливаются причины, ход и по следствия усобицы, сводится к двум взаимоисключающим схемам, в основе которых лежит доверие одним источникам и недоверие другим. Традиционный подход к решению проблемы состоит в абсолютном доверии русским летописным и агиографическим источникам и в некотором пренебрежении источниками иностранными. Историографическое наследие этого направления огромно. Новейшим исследованием, основанным на этом подходе, является монография Н. И. Милютенко о Борисе и Глебе1. В данной концепции решающее значение придается единодушию русских источников, свидетельствующих об узурпации власти в Киеве Святополком, о его замысле убийства братьев Бориса и Глеба, чтобы воспрепятствовать их претензиям на киевский престол, о непротивлении святых братьев и мести за их смерть Ярослава. Основываясь на недостоверности сведений, которые содержат эпические произведения, а также на позд ней (не ранее ХIII в.) письменной фиксации скандинавских саг, сторонники традиционной точки зрения отказывают «Саге об Эймунде», независимому и неоднозначному свидетельству об убийстве © К. А. Костромин, 2011 55 К. А. Костромин Бориса и Глеба, в праве считаться полноценным историческим источником. Сам ход событий усобицы 1015–1018 гг. в изложении отечественных источников в рамках данной концепции считается непротиворечивым хотя бы потому, что таковым он представлялся авторам «Чтения о Борисе и Глебе» и «Повести временных лет»2. Альтернативная точка зрения имеет также довольно богатую историографию, которая демонстрирует плюрализм подходов к решению проблемы. А. �� И�� . Лященко и Н.�� Н. Ильин, посвятившие свои исследования анализу содержания «Саги об Эймунде», пришли к несколько разным выводам относительно того, кто из князей подразумевается в образе Бурицлейфа. Если по мнению А. И. Лященко в Бурицлейфе нужно видеть Святополка, то Н. �� Н�� . Ильин, первым обративший внимание на сходство культов святых Бориса и Глеба и святого Вячеслава Чешского, говорил о «собирательном образе» Бурицлейфа, в котором слились воедино Святополк и Борис3. В статье М. Х. Алешковского главный акцент был сделан на почитании Бориса и Глеба, насколько это можно восстановить по предметам личного благочестия — борисоглебским энколпионам. Алешковский пришел к выводу, что образ Бориса долго вытеснял почитание Глеба, что должно было иметь основания в событиях 1015–1018 гг., и нашел подтверждение своих искусствоведческих наблюдений в сообщениях «Саги об Эймунде»4. А. С. Хорошев предпочел интерпретировать Бурицлейфа как Бориса, исходя из сложности процесса канонизации святых, что указывало, вкупе с наблюдениями Д. В. Айналова и В. Л. Янина, на постепенную трансформацию сведений об убийстве, в которых все большее оправдание получал Ярослав, приходившийся отцом тем, кто канонизировал Бориса и Глеба5. Если отечественные историки советского периода предпочитали акцентировать внимание на скандинавских сагах, то украинский историк Н. Ф. Котляр основал свои доводы на противоречии «Повести временных лет» и сообщений Титмара Мерзебургского, упомянув «Сагу об Эймунде» лишь вскользь. В основе его рассуждений лежит историческая логика и максимальное примирение противоречивых сведений исторических источников6. Последней работой, созданной в рамках данного направления, стала монография С. М. Михеева7. Общим для этого подхода является лишь то, что критика источника заставляла исследователей отказывать в доверии тем или иным сведениям, сообщаемым отечественными 56 Борисоглебская проблема: вопрос доверия источникам житийно-летописными памятниками, что практически всегда приводило к созданию новой реконструкции событий. Чаще всего убийцей оказывался не Святополк, а Ярослав. Именно резкое противоречие этого вывода тем данным, которые сообщают отечественные источники, является объектом критики со стороны историков традиционного направления. Общей проблемой практически всех работ по истории усобицы Владимировичей является одинаковое отношение исследователей к критерию достоверности источников. Так или иначе, но каждый историк отмечал «недостоверность» каждого из источников, пытаясь при создании общей картины событий найти некую «золотую середину». Так как все историки демонстрируют разную степень доверия к источникам, то и «золотая середина» у всех оказывалась различной. Более того, нужно отметить, что отношение к сагам или житиям как историческим источникам не только не стремится к едино образию, но противоположные высказывания по этому вопросу можно обнаружить даже у одних и тех же авторов. Например, Е. А. Мельникова отрицает какую бы то ни было историческую подоплеку в «Саге об Эймунде», но она же сама высказывалась в пользу доверия исторической информации саги8. Т. Н. Джаксон говорит о «синтезе правды и вымысла»9. Различную степень доверия «Саге об Эймунде» и древнерусским сказаниям о Борисе и Глебе выказывали и приведенные выше авторы. Следовательно, игнорировать сведения, извлекаемые из «Саги об Эймунде», мы не имеем права10. С другой стороны, изучение борисоглебской проблематики зашло в тупик с точки зрения методологии, поскольку невозможно привести «к общему знаменателю» все имеющиеся сомнения и доказатель ства исторической достоверности источников. Поэтому выработка методологической базы является первоочередной задачей дальнейшего изучения событий смуты 1015–1018 гг. Достоверность рассказа о Борисе и Глебе, помещенного в «Повесть временных лет», может быть подвергнута сомнению из-за очевидной искусственности интегрирования его в корпус летописи. В самом деле, летописные статьи 6523–6527 гг. неоднородны по своему содержанию. Начало статьи 6523 (1015) г. посвящено смерти Владимира, после чего следует первый в ряду последующих некролог усопшему князю. Затем следует отдельный пункт «О убиении Борисове», 57 К. А. Костромин где рассказывается об убийстве и Бориса, и Глеба. Оставляя пока в стороне вопрос о содержании этого сказания, отметим, что оно настолько близко к житийным сказаниям о Борисе и Глебе, что может рассматриваться как составленное одновременно с ними житийное произведение11. Начиная со слов «Святополк же окаянный нача княжити в Киеве...» следует продолжение статьи о смерти Владимира, поскольку, во-первых, у летописца вновь появляются сведения из Новгорода, где княжит Ярослав; во-вторых, слова «Ярославу же не ведущю отъне смерти» являются прямым логическим продолжением слов «Умре же на Берестовемь и потаиша и, бе бо Святополкъ Кыеве»; в-третьих, нелогично дублируется сообщение о получении вестей от Предславы о происходящем в Киеве12. Дальнейшее летописное повествование — под 6524 (1016) г. — является очевидным продолжением предыдущего рассказа. Поскольку автору летописи было нечем заполнить дату 6525 (1017), в ней появилась довольно странная фраза, явно оторванная от либо выше-, либо нижеприведенной статьи: «Ярослав иде в киевъ, и погоре церкви». Если понимать ее в контексте «Хроники Титмара», то скорее следовало бы связать ее со статьей под 6526 г., поскольку Киев «пострадал... от сильного пожара» (Хроника VIII.32)13. Повествование под 6526 (1018) г. продолжает историю противостояния Яро слава и Святополка, теперь уже с участием Болеслава Польского. Зато статья 6527 (1019) г. является продолжением рассказа о Борисе и Глебе, что подтверждается не только житийным характером текста, но и тем, что параллель имеется в «Сказании о Борисе и Глебе», причем концовка летописной статьи явно адаптирует житийный текст под летописное повествование14. Таким образом, можно наблюдать не только искусственность внедрения в летопись рассказа о Борисе и Глебе, которого не было в летописи до составления «Повести временных лет», но и то, что сами события смуты 1015–1019 гг. не связывались изначально с мучением младших сыновей Владимира. Это подтверждается тем, что все прочие источники о смуте — немецкая «Хроника Титмара» и польская хроника Галла Анонима — в рассказе о смуте 1015–1018 гг. не упоминают о Борисе и Глебе. Более того, даже «Чтение о Борисе и Глебе» не ставит убийство Бориса и Глеба в связь с последующими 58 Борисоглебская проблема: вопрос доверия источникам событиями, рассматривая его как частное дело между Святополком с одной стороны, и с Борисом и Глебом — с другой15. Это наблюдение о некоторой «несовместимости» рассказа о смуте 1015–1019 гг. и рассказа об убийстве Бориса и Глеба обладает несомненной важностью для решения вопроса о достоверности источников о событиях 1015–1018 гг. Если все борисоглебские памятники возникли не ранее 70-х годов ХI в. и не отразили, например, диспропорции в их почитании, относящейся к середине ХI в., то они и не могут в точности соответствовать исторической действительности16. Если внимательно вчитаться в работы историков, защищающих достоверность сведений, содержащихся в летописно-житийных памятниках о Борисе и Глебе, можно обратить внимание на то, что в большей или меньшей степени в них отвергаются: 1) историкополитическая логика и соображения целесообразности17; 2) достоверность скандинавских источников, кстати лишенных какой-либо политической ангажированности18; 3) наличие противоречий в летописно-житийных памятниках, иностранных письменных источниках и археологических данных; 4) наличие параллелей со сказаниями о Вячеславе Чешском, свидетельствующих о западно-христианских параллелях, в контексте которых вряд ли обвинение может быть возложено на западника Святополка19. Но зато традиционно ориентированные историки признают только одно: неподсудность текстов поздней фиксации событий, зависимых от мнения княжеской власти и общественных стереотипов и предрассудков, каковыми являются русские письменные источники. Сомнения в достоверности отечественных житийно-летописных источников основываются на противоречивости и нелогичности по крайней мере некоторых фактов, которые в них присутствуют. Например, согласно «Повести временных лет», Глеб, получив от Святополка, по всей видимости, в Муроме, притворный вызов в Киев, двигается сначала «на Волгу» (от Мурома кратчайший путь до Волги — 150 км), где происходит заминка с конем, а затем на ладьях плывет к Смоленску (еще 1120 км, если плыть по Волге, а затем по Днепру). Если учесть время движения гонца от Святополка (от Киева до Мурома почти 1000 км), выехавшего не ранее 16 июля, едва ли весь этот путь можно проделать к 8 сентября, когда, согласно «Сказанию о Борисе и Глебе», муромского князя убивают. Но у этого разнонаправленного 59 К. А. Костромин пути должна быть логика. Если вспомнить, что Глеб — сын болгарыни, то «на Волгу» он мог двигаться до Волжской Булгарии (от Мурома — 600 км). Даже если предположить, что Глеб не задержался там, что маловероятно, он опоздает ко дню своего убийства под Смоленск не менее чем на два-три месяца. Если же учесть его пребывание на родине у матери, то убит он был 8 сентября следующего, 1016 г., когда Святополк был уже в Польше, а Ярослав — в Киеве. Кто же тогда может быть убийцей Глеба, который от Волжской Булгарии едет к Смоленску, то есть по направлению к Польше?! В контексте сказанного особенное значение приобретает жанровое различие имеющихся источников по проблеме. Скандинавская сага об Эймунде, которую в качестве источника привлекают противники традиционной точки зрения, действительно содержит противоречие в основном сюжете, когда в образе Бурицлейфа объединены два исторических персонажа — Святополк и Борис. Смешение образов — характерная особенность эпоса. Разнообразие и убедительность доводов, которыми подтверждается позиция историков, доверявших «Саге об Эймунде», убеждают в их правоте. В самом деле, эпос является весьма продуктивным источником информации, что особенно наглядно показали работы Дж. Фрэзера и В. Я. Проппа20, однако, думается, основная сила эпоса не в этом. «Ядро сюжета эпоса остается неизменным, мало изменяется и его толкование, не вводится почти новых персонажей, тем более эпизодов, да и бытовые черты лишь осовремениваются, а новых не появляется»21. Главное — расстановка сил; противостояние действующих персонажей эпос сохраняет как свою основу, и ей мы можем доверять. Сюжетные детали и характеристики героев, порой бытовые, служат для узнавания читателем известного ему лица22. Это то, чему историк может доверять, опираясь на скандинавские саги. Сага об Эймунде долгое время оставалась незаписанной, из-за чего процесс превращения сказания в эпическое произведение оказался практически завершен. Поэтому образы героев должны были быть подогнаны под законы эпического жанра23. В данном случае главные герои — три брата, каждый из которых правит в своем городе. Имеются также три атаки Бурицлейфа, три совета Эймунда, три отказа Ярицлейфа платить варягам — дань фольклорным художественным формам24. Аналогичным образом трансформировался сюжет 60 Борисоглебская проблема: вопрос доверия источникам и о призвании братьев Рюрика, Синеуса и Трувора, каждый из которых занял отдельный город25. Несмотря на эпичность сюжета, историки без особых проблем вычленяют и в нем рациональное зерно26. Даже в более сложных случаях можно реконструировать исторические реалии, повлиявшие на развитие сказочного сюжета27. В случае «Саги об Эймунде» действующие лица исторической драмы должны были объединиться в трех героев. Наиболее угадываемая фигура — Ярицлейф-Ярослав. Вартилав — соединение образов Брячислава Изяславича Полоцкого, внука Владимира Святославича (поскольку Вартилав сидит в Полоцке), и Мстислава, оставившего Ярославу свой удел28. Бурицлейф как соперник Ярицлейфа, выступавший против него на поле боя, — безусловно, Святополк. Убийство же Бурицлейфа очень похоже на смерть святого Бориса, налицо также сход ство их имен. Именно этой расстановке сил, содержательной сути «Саги об Эймунде», и можно доверять: Ярослав выступает против Святополка и Бориса с помощью наемной варяжской дружины. Вартилав — фигура противоречивая именно потому, что реальный Брячислав был на стороне Святополка, занял Новгород в отсутствие Ярослава, а Мстислав после раздора с Ярославом примирился с ним и «начаста жити мирно и в братолюбьстве»29. Более того, думается, что подобному сопоставлению можно было бы подвергнуть и еще два образа — Якуна, «князя варяжска», и Эймунда. Сомнения в возможности доверять древнерусским источникам имеют двойное основание. Во-первых, русский автор, будучи зависим от княжеской власти, не смог бы не учесть ее пожеланий отно сительно содержания рассказа о столь нашумевшей истории. В «Сказании о Борисе и Глебе» и рассказе «Повести временных лет» проводятся две смысловые линии: непротивление Бориса убийству, совершаемому старшим братом, и готовность отдать ему власть, а также противопоставление Святополка Борису как Каина Авелю30. Если первая линия кажется оправданной не только внутренней логикой, но и самим фактом смерти Бориса, единодушием всех источников, включая иностранные, относительно неповинной смерти Бориса, то вторая представляется оправданной только политически. Это основание сомнений в непредвзятости русских источников о смуте 1015–1020 гг. дополняется вторым, связанным с канонизацией Бориса и Глеба. 61 К. А. Костромин «Повесть временных лет» помещает рассказ о канонизации в сообщение, датированное 1072 г.31, то есть спустя почти двадцать лет после смерти Ярослава Владимировича. Однако ряд трудностей, связанных с этой датой, заставляет историков относить это событие ко времени киевского правления Всеволода Ярославича32. Поскольку Святополк, благодаря своему браку, был тесно связан с Польшей, аналогия с ним могла бы повредить репутации Изяслава Ярославича, который тоже был женат на польской княжне. В историографии неоднократно предпринимались попытки обосновать более раннюю канонизацию33. Если принимать какие-либо датировки, то вряд ли это могло произойти не только после смерти Ярослава, но и в годы непосредственно перед и после 1043 г., когда был заключен брак между Гертрудой Польской и Изяславом Ярославичем. Исходя уже из этого, а также из чрезмерной, на наш взгляд, сложности аргументации, что делает гипотезу малоправдоподобной, трудно согласиться с мнением А. В. Назаренко, предлагавшим датировать канонизацию 1050–1051 гг.34 В течение же 1020–1040-х годов канонизация также вряд ли могла быть проведена, поскольку были живы свидетели событий, чьи воспоминания могли оказаться опасными для Ярослава Владимировича. Думается, что стоит прислушаться к мнению А. Поппэ, который «с возрастающей неохотой» пользовался «казалось бы, технически весьма уместным термином канонизация» в отношении древнерусских святых. Этот процесс мог дорастать до общерусских масштабов из постепенно растущего локального почитания35. Поскольку окончание процесса прославления следует относить к 70–80-м годам ХI в., получается, что «Сказание о Борисе и Глебе», а также рассказ «Повести временных лет» отстоят от описываемых событий на 50–60 лет, то есть их достоверность снижается. Академик Шахматов высказал мнение, что рассказ об убиении Бориса и Глеба появляется уже в Древнейшем своде36. Нельзя согласиться с ним ввиду всего сказанного выше. По-видимому, в русской летописи рассказ можно фиксировать только с появления Начального свода в 1093 г. Однако сам А. А. Шахматов в той же работе отметил, что Нестор вынужден самостоятельно сочинять повесть, ибо вышгородские записи, которыми он пользовался, были слишком разрозненными и фрагментарными. Кроме того, он указал, что повесть составлена Нестором около 1079–1081 гг.37 62 Борисоглебская проблема: вопрос доверия источникам Однако вопрос доверия житийным и летописным свидетель ствам об убийстве Бориса и Глеба с позиции жанрового подхода вряд ли сильно зависит от времени их составления, поскольку как бы они ни подгонялись под мнение и заказ княжеской власти, их жанровое предназначение не только не исчезнет, но и не потеряет своего доминирования над любой идеологией. Назначение жития — этическое поучение, которое не может быть подтасовано. Главное этическое содержание житий Бориса и Глеба, кто и когда бы их ни писал, — беззлобие по отношению к убийцам и заказчикам убийства, готовность пожертвовать собой, подобно Христу, и готовность уступить первен ство старшему брату, который не только посягает на него, но и имеет на него право. Контекст этих этических принципов, заложенных в житийные произведения о Борисе и Глебе, дезавуирует ситуацию, в которую они вставлены. Зачем Святополку, имеющему право на престол в Киеве, убивать младших братьев, когда они готовы, согласно всем житийным произведениям, уступить ему старшинство без какойлибо борьбы? Наиболее последовательно эта идея изложена в «Сказании о Борисе и Глебе», где первым об убийстве думает не Святополк, а Борис, как бы «предлагая» брату план действий и тут же отвечая на него нежеланием сопротивляться38. Противоречие, заложенное в житийный замысел, «выдает» содержание основной мысли, всецело заслуживающей доверия: Борис и Глеб не препятствуют намерению старшего брата по праву занять престол в Киеве. Эта идея никоим образом не противоречит ситуации, при которой Ярослав борется за престол в Киеве с братьями. Если бы проблема исчерпывалась только вопросом доверия древне русским и скандинавским источникам, вероятно, она решалась бы проще. Однако есть еще свидетельства польских источников, таких как «История» Яна Длугоша, где говорится о том, что Ярослав в начале 1015 г. все же двинул свои войска против Владимира, который против сына выставил совместное войско Святополка и Бориса, дей ствовавших сообща. Если учесть свидетельства всех имеющихся источников о том, что Борис не сопротивлялся занятию престола старшим Святополком, то зачем последнему убивать Бориса? Скорее, убийство должен был организовать тот, кто, как пишет Длугош, тяготился «тем, что он отлучен от Киевского княжества, которого домогался», то ссть Ярослав39. В свете данных выводов сомнения 63 К. А. Костромин новейших исследователей, основанные лишь на том, что «ни в одном из перечисленных источников (прямо. — К. К.) не говорится, что Ярослав убил Бориса и Глеба», при произвольной интерпретации довольно прозрачного для понимания текста «Саги об Эймунде» кажутся совершенно неубедительными40. В результате можно сделать вывод, что первая попытка обвинить Святополка в убийстве была предпринята еще Ярославом, но без тех далеко идущих планов, как это было сделано впоследствии41. Это было нужно ему для оправдания узурпации киевского престола, поскольку он по праву предназначался Святополку как Ярополчичу либо убиенному Борису. Знаки Рюриковичей свидетельствуют о том, что Святополк имел старший знак двузубца по сравнению с Владимиром и его сыновьями, которые имели знаки трезубца. Крест на левом зубце Святополкова знака может означать принадлежность к Колобрежской епископии42. Это старшее положение Святополка особо подчеркивает даже Титмар Мерзебургский43. Второй этап прославления, видимо, принадлежал либо всем троим Ярославичам, либо Святославу Ярославичу и выразился в перезахоронении останков святых. Есть и еще одна сторона вопроса. Если Святополк оказывается связан с Западом, будучи женат на польке, привозя на Русь вместе с ней миссийного епископа, ища в Польше помощь, то и Борис с Глебом также подозреваются в особо дружественных связях с Западом. Они росли в семье Владимира и были свидетелями поворота его внешнеполитических пристрастий. Канонизация Бориса и Глеба сразу была признана Римом44. Уже в середине ХI в. мощи Бориса и Глеба оказались в чешском бенедиктинском Сазавском монастыре (в то же самое время связи славянских культур, разделенных разными церковными традициями письменности, поддерживались и бенедиктинским Тынецким монастырем около Кракова)45. Кроме того, в смерти Бориса и Глеба можно усмотреть параллель гибели св. Вацлава, известного на Руси под именем Вячеслава. И хотя смерть святых братьев еще более похожа на мученическую, чем смерть Вацлава, страдающий и погибающий от рук злодеев благоверный князь — образ, роднящий русских и чешского святого. Последний факт находит неожиданное подтверждение в формах богослужебного почитания святых братьев. Дело в том, что в день памяти Бориса и Глеба вместо паремийных чтений, под традиционным 64 Борисоглебская проблема: вопрос доверия источникам паремийным заголовком, читались специально сочиненные в летописно-агиографическом стиле тексты, лишний раз напоминающие летопись и «Чтение». Если признать канонизацию ранней, то это сделано Ярославом, если поздней — Всеволодом46. Так или иначе, очевидно литургическое влияние на культ святых Бориса и Глеба богослужебного почитания св. Вячеслава, которому, согласно чешскому бревиарию ХIV в., положено читать аналогичные агиографические тексты взамен паремийных. Б. А. Успенский подтвердил этот вывод, найдя и общие закономерности в западном богослужении для подобной замены47. Особенная торжественность праздника подчеркивалась редкой альтернативой пения двух кондаков (в то время как наличие кондака — редкость не только для ХI, но даже для ХХ в.), причем подобны для первого — рождественский, а для второго — пасхальный48. Даже если относить первую редакцию службы ко времени митрополита Иоанна �� I�� (1020–1030-е гг.), рост числа стихир и наличие двух кондаков, редкие для древнерусской гимнографии, и включение в богослужебное последование удивительных летописных паремий говорят о стремительном росте популярности их культа49. С древнерусскими литературными памятниками, посвященными святым Борису и Глебу, типологически связано «Убиение Вячеслава, князя Чешского» — памятник Х в., составленный в Чешском княжестве, бывшем одним из осколков уничтоженного незадолго до этого Великоморавского королевства. События, о которых идет речь в Житии, происходят в 928/935 г. В условиях становления внутрии внешнеполитического положения княжества происходит острая борьба за власть, жертвами которой становятся вдова основателя самостоятельной Чешской державы (895 г.), крестителя Чехии (874 г.) Борживоя Людмила и ее внук Вячеслав. Житие Людмилы, убитой по приказу невестки в 921 г., описано в отдельном памятнике. Вячеслав, описанный в Житии, предстает в образе невинно убитого, почти идеального правителя и высоконравственного христианина. Убийство совершает его брат Болеслав, по словам Жития, по наущению «злыхъ съветникъ его», недовольных влиянием духовенства на князя и пассивной внешней политикой. Вскоре после убийства Вячеслав был канонизирован убившим его братом. Текст «Убиения» был составлен вскоре после гибели князя, в 930-х годах, после чего быстро попал на Русь. Сегодня этот текст известен как «Востоковская 65 К. А. Костромин легенда». Впоследствии были составлены уже специально житийные произведения как на латинском, так и на славянском языках50. Наречение Ярославом одного из своих сыновей, родившегося в 1036 г., именем Вячеслава связывают с популярностью этого славянского святого на Руси, что косвенно указывает и на рождение аналогичного княжеского культа Бориса и Глеба. При Ярославе русско-чешские связи становятся особенно тесными51. Канон святому Вяче славу встречается уже в сентябрьской минее 1095–1096 гг. Мнение М. Н. Тихомирова о том, что культ Вячеслава и Людмилы, как и кирилло-мефодиевское влияние на Руси, нужно относить ко времени правления княгини Ольги в связи с ее попытками наладить связь с церковным Западом, сегодня наукой не поддерживается52. Культ святого Вацлава-Вячеслава получил на Руси широкое распространение именно из-за сходства со святыми Борисом и Глебом. Образы Бориса и Глеба как святых, «совмещавших репутацию святости со статусом светского правителя», более характерные для Латинской Европы ХII–ХIV вв., имеют очевидные западные параллели, ключевой из которых является почитание св. Вацлава в Моравии53. Хотя сопоставление этих культов приводит к выводу лишь о частичном сходстве, тем не менее влияние жития святого Вячеслава на литературные памятники о Борисе и Глебе представляется несомненным54. Культ Вацлава тесно связан, в свою очередь, с почитанием Войтеха-Адальберта55. Создается интересный типологический ряд западноевропейских святых: Адальберт Магдебургский — Войтех-Адальберт — св. Вацлав, который имеет определенное отношение к древнерусскому христианству. В качестве еще одной западноевропейской параллели к образам Бориса и Глеба привлекают так же и тот факт, что в «Сказании о убиении» Борис и Глеб именуются не просто князьями, но «цесарями», что посредством учения о цар стве Григория Великого также роднит их с культом царей-мучеников Западной Европы56. 1 Милютенко Н. И. Святые князья-мученики Борис и Глеб. СПб., 2006. (Библиотека христианской мысли. Исследования). 2 Милютенко Н. И. Святые князья-мученики... С. 7, 11, 69–70, 90–93. 3 Лященко А. И. «Eymundar Saga» и русские летописи // Известия Академии наук СССР. 1926. С. 1061–1086; Ильин Н. Н. Летописная статья 6523 года 66 Борисоглебская проблема: вопрос доверия источникам и ее источники: (Опыт анализа) / АН СССР. Институт славяноведения. М., 1957. С. 44–65, 95. 4 Алешковский М. Х. Русские глебоборисовские энколпионы 1072–1150 годов // Древнерусское искусство. Художественная культура домонгольской Руси. М., 1972. С. 104–125. 5 Хорошев А. С. Политическая история русской канонизации (ХI–ХVI вв.). М., 1986. С. 13–34. — См. также: Филист Г. М. История «преступлений» Святополка Окаянного. Минск, 1990. — Существенным недостатком этой книги является то, что автор считает Святополка приверженцем «языческой», а не «прозападной» партии, что не имеет никакого основания в источниках (C. 42–54). 6 Котляр Н. Ф. Князь окаянный? Был ли Святополк убийцей своих братьев Бориса и Глеба? // Родина. Российский исторический иллюстрированный журнал. Декабрь 2000. С. 35–39. 7 Михеев С. М. «Святополк седе в Киеве по отци»: Усобица 1015–1019 годов в древнерусских и скандинавских источниках. М., 2009. (Славяно-германские исследования. Т. 4). 8 Ср.: Древняя Русь в свете зарубежных источников / Под ред. Е. А. Мельниковой. М., 2003. С. 515–522; Мельникова Е. А. Скандинавия во внешней политике Древней Руси // Внешняя политика Древней Руси. Юбилейные чтения, посвященные 70-летию со дня рождения чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуто: Тезисы докладов. М., 1988. С. 45. 9 Джаксон Т. Н. Четыре норвежских конунга на Руси: Из истории руссконорвежских политических отношений последней трети Х – первой половины ХI в. М., 2000. С. 13, 159. (Studia historica. Series minor). 10 Мурьянов М. Ф. Гимнография Киевской Руси. М., 2004. С. 53–54. (Памятники религиозно-философской мысли Древней Руси). 11 Мы оставляем в стороне вопрос текстологического сходства или различия, говорящего о родственности или самостоятельности древнерусских произведений, повествующих о Борисе и Глебе, считая более существенным обратить внимание на жанровое единство этих произведений. Общность жанра свидетельствует о единстве замысла и смыслового наполнения этих памятников. — Ср.: Михеев С. М. «Святополк седе в Киеве по отци»... С. 116–117. 12 Повесть временных лет / Подгот. текста, перев., статьи и комм. Д. С. Лихачева; Под ред. В. П. Андриановой-Перетц. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1999. С. 58–62. 13 Титмар Мерзебургский. Хроника в 8 книгах / Подгот. И. В. Дьяконов. М., 2009. С. 177. 14 Повесть временных лет. С. 62–64; Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг., 1916. С. 46–47. 15 Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. С. 7–14. 67 К. А. Костромин 16 Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. С. I–ХV; Алешковский М. Х. Русские глебоборисовские энколпионы 1072–1150 годов. С. 104–125; Успенский Б. А. Борис и Глеб: Восприятие истории в Древней Руси. М., 2000. С. 15–21. (Язык, семиотика, культура. Малая серия). 17 См., например, объяснение пути Глеба: Милютенко Н. И. Святые князьямученики... С. 95. 18 Милютенко Н. И. Святые князья-мученики... С. 70. 19 Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси: Сравнительно-исторический анализ вацлавского и борисоглебского культов / Институт всеобщей истории РАН. М., 2003. С. 360–361. 20 Фрэзер Д. Д. Фольклор в Ветхом Завете / Предисл. и коммент. проф. С. А. Токарева; Пер. с англ. Д. Вольпина. М., 1990; Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. М., 2003. 21 Липец Р. С. Эпос и Древняя Русь / АН СССР. Институт этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. М., 1969. С. 10–11 и сл. 22 Пчелов Е. В. Генеалогия древнерусских князей IX – начала XI в. М., 2001. С. 169–170. 23 Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 424–425, 494–498. 24 Сага об Эймунде / Пер. Е. А. Рыдзевской // Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия в IХ–ХIV вв.: (Материалы и исследования) // Древнейшие государ ства на территории СССР. Материалы и исследования. 1978 г. М., 1978. С. 90–91, 94–99; Пчелов Е. В. Генеалогия древнерусских князей IX – начала XI в. С. 189. 25 Пчелов Е. В. Генеалогия древнерусских князей IX – начала XI в. С. 101. 26 Фроянов И. Я. Исторические реалии в летописном сказании о призвании варягов // Вопросы истории. 1991. № 6. С. 6–13. 27 История СССР с древнейших времен до наших дней: В 12 т. / АН СССР. Институт истории. М., 1966. Т. 1. С. 348, 358, 498–500; Рыбаков Б. А. Рождение Руси. М., 2004. С. 30–32, 34, 36. 28 Русь между Востоком и Западом: Культура и общество, Х–ХVII вв.: (Зарубежные и советские исследования): К ХVIII Международному конгрессу византинистов (Москва, 8–15 августа 1991 г.). М., 1991. Ч. 2. С. 293. 29 Повесть временных лет. С. 64–65. Под 1021–1031 гг. 30 Петров А. В. Славянская миссия Кирилла и Мефодия и русская культура // Государство, общество, архивы в истории России / Отв. ред. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2009. С. 14–18; Успенский Б. А. Борис и Глеб: Восприятие истории в Древней Руси. С. 22–39. 31 Повесть временных лет. С. 78; Поппэ А. О времени зарождения культа Бориса и Глеба // Russia Mediaevalis. München, 1973. T. 1. P. 14–19. 32 Ужанков А. Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: К истории канонизации и написания житий // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2000. № 2 (2). С. 28–50. 68 Борисоглебская проблема: вопрос доверия источникам 33 См. слабые попытки критиковать мнение А. Поппэ: Мюллер Л. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Мюллер Л. Понять Россию. Историкокультурные исследования. М., 2000. С. 71–87. 34 Назаренко А. В. Киевский митрополит Иоанн I // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2007. № 3 (29). С. 76–77. 35 Поппэ А. О зарождении культа свв. Бориса и Глеба и о посвященных им произведениях // Russia Mediaevalis. München, 1995. T. VIII. 1. P. 30. 36 Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1: Повесть Временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн. 1: Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 2002. С. 80. 37 Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. С. 57, 60. 38 Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. С. 29. 39 Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (Книги I–VI). Текст, перевод, комментарий / Под ред. и с доп. А. В. Назаренко. М., 2004. С. 236. (Древнейшие источники по истории Восточной Европы). 40 Милютенко Н. И. Святые князья-мученики... С. 84, 87–91. 41 Ср. с мнением А. Н. Насонова (Насонов А. Н. История русского летописания. ХI – начала ХVIII века: Очерки и исследования. М., 1969. С. 36–37). — Сомнения Н. И. Милютенко в возможности создания мифа об убийстве братьев Святополком нам не кажутся весомыми (Милютенко Н. И. Святые князья-мученики... С. 11). 42 Белецкий С. В. Знаки Рюриковичей Х–ХI вв. // Исследование и музеефикация древностей северо-запада. Вып. 2 / Институт материальной культуры РАН. СПб., 2000. С. 5–9, 33, 50, 64. 43 Назаренко А. В. Немецкие латиноязычные источники IХ–ХI веков. М., 1993. С. 142–143. (Древнейшие источники по истории народов Восточной Европы). 44 Иоанн (Кологривов), иером. Очерки по истории русской святости. Siracusa, [1991]. С. 22, 25. 45 Любопытно, что в Сазавской хронике указано имя только Глеба: мощи «святого Глеба и его товарища» (Рогов А. И. Культурные связи восточных и западных славян в раннефеодальный период: (Задачи предстоящих исследований) // Становление раннефеодальных славянских государств: Материалы научной сессии польских и советских историков. Киев, 1969 г. Киев, 1972. С. 158–159. 46 В ХI – начале XII вв. было только три князя с именем Вячеслав: сын Ярослава Мудрого (1030–1057), Вячеслав Ярополчич, внук Изяслава Ярославича, и сын Владимира Мономаха. 47 Успенский Б. А. Борис и Глеб: Восприятие истории в Древней Руси. С. 14–18. 48 Мурьянов М. Ф. Гимнография Киевской Руси. С. 57. 69 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 49 Мурьянов М. Ф. Из наблюдений над структурой служебных Миней // Мурь янов М. Ф. История книжной культуры России. Очерки. Ч. 2 / Сост. Т. А. Исаченко, вступ. ст. Р. Н. Кривко. СПб., 2007. С. 74–77, 82. (История книжной культуры России). 50 Ревели Д. Старославянские легенды святого Вячеслава Чешского и древнерусские княжеские жития // Герменевтика древнерусской литературы. Сб. 9 / ИМЛИ РАН. Общество исследователей Древней Руси. М., 1998. С. 79–80. 51 Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 56. 52 Библиотека литературы Древней Руси / Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. Т. 2: ХI–ХII века. СПб., 1999. С. 523; Тихомиров М. Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 267. 53 Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси. С. 9, 14–16. 54 Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси. С. 360–361; Ingham N. Czech Hagiography in Kiev: The Prisoner Miracles of Boris and Gleb // Die Welt der Slaven. Vierteljahrsschrift für Slavistik. Jg. X, H. 2. Wiesbaden, 1965. S. 166–182. 55 Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси. С. 364. 56 Русь между Востоком и Западом... Ч. 2. С. 133. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 А. В. Петров НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ О ДРЕВНЕРУССКОМ «ОДИНАЧЕСТВЕ» Исследователи вечевого уклада древней Киево-Новгородской Руси и позднейшего Московского самодержавия подчинены необходимости уделять пристальное внимание духовной и политико-правовой традиции, запечатленной в исконном славянском понятии «одиначество», и, может быть, даже обречены рассматривать данную традицию как исходный момент своего научно-исторического анализа. Наиболее глубокая интерпретация древнерусского веча в дореволюционной историографии прежде всего представлена в трудах В. И. Сергеевича, М. А. Дьяконова, С. Ф. Платонова и А. Е. Преснякова. Именно исследованиями названных ученых заложена основа совре менного прочтения древнерусской истории в трудах Игоря Яковлевича Фроянова1 и концептуально близких к ним работах других специалистов наших дней2. Классическая интерпретация веча включала в себя положение о единодушии на нем как непременном условии принятия решения и важнейшем атрибуте вечевой деятельности. По справедливой оценке Н. И. Костомарова, превосходная книга В. И. Сергеевича «Вече и князь», «будучи лучшим исследованием в нашей науке, должна надолго остаться настольною книгою для всякого желающего уразуметь нашу древнюю жизнь»3. Как показал В. И. Сергеевич, синтезировав конструктивное содержание сочинений писавших до него историков, на вечевом собрании древнего периода «счета голосов у нас вовсе не делалось по той причине, что большинство голосов (абсолютное и тем более © А. В. Петров, 2011 71 А. В. Петров относительное) не считалось достаточным для решения дела. У нас требовалось или единогласное решение, или такое большинство, которое ясно видно безо всякого счета голосов. Это должно быть подавляющее большинство, которое заставляло бы смолкать всех разномыслящих. Такой порядок совершенно понятен. Решение по большинству не заключает в себе никакой разумной идеи. Если сто человек думают так, а пятьдесят иначе, то отсюда вовсе не следует, что сто думают правильно, а пятьдесят ложно, и что пятьдесят должны подчиниться мнению ста. Если теперь везде принимается большинство, то как единственный возможный мирный выход из затруднения, представляемого разделением голосов, и только. Древний человек не был способен к такому искусственному решению вопроса. Он предпочитал биться за свои убеждения и силою принуждать противника принять мнение, в истинности которого был уверен. А с другой стороны, решение по большинству предполагает наличность самостоятельной исполнительной власти, достаточно сильной, чтобы привести в действие народное решение, не смотря на противоречие многочисленного меньшинства. В период господства вечевого быта исполнительная сила не успела еще обособиться от силы народа вообще; а потому значительное меньшинство народа всегда могло противопоставить большинству деятельное сопротивление. Так оно в действительности и было. Что голосов не собирали и не считали, а принимали за решение подавляющую силу их, это мы видим из обычных для того времени выражений, в которых говорится о состоявшихся народных решениях, и во-вторых, из последствий, которые наступали в случае такого разделения мнений, при котором не было ни на одной из сторон подавляющего большинства. Все вечевые решения имеют в своем основании соглашение всех (здесь и далее курсив мой. — А. П.). <...> Но поводов к разногласию в древнее время было не меньше, чем в наше. А потому господствовавший тогда порядок заключал в себе возможность междоусобной брани. При нерешительном разделении голосов, стороны стояли друг против друга безо всяких средств к мирному выходу из разногласия. Им ничего не оставалось, как обратиться к суду Божию. Они это и делали. <...> 72 Несколько замечаний о древнерусском «одиначестве» Таким образом, как необходимость соглашения всех, так и возможность междоусобной брани, в случае разделения, суть две стороны одного и того же явления. При господстве таких порядков, волость постоянно переходит из состояния мира в состояние размирья и обратно4 <...> Единение всех было обыкновенной формой вечевого решения. Но необходимость такого единения не шла у нас до того, чтобы вече вовсе не сознавало за собой права постановить обязательное для всех решение, едва был один несогласный. Под единением всех надо разуметь не соглашение всех без исключений, а соглашение такого подавляющего большинства, которое заставляет молчать разномыслящих <...> Описанные порядки давали полную свободу образованию политических партий и полный простор их взаимной борьбе»5. Близкие взгляды на способы и характер принятия вечевых решений в древнерусских городах высказывали крупнейшие знатоки отечественной истории М. А. Дьяконов и А. Е. Пресняков6. При изучении новгородского веча С. Ф. Платонов внес важное уточнение в понимание внутреннего строения вечевого собрания. (Вообще говоря, многие черты древнерусского уклада власти в силу состояния источников восстанавливаются именно по новгородским материалам.) Незаслуженно забытые ныне публичные лекции С. Ф. Платонова, прочитанные в Великом Новгороде в 1909 и 1915 гг. и изданные (в виде конспектов) там же малыми тиражами7, содержат несколько иные оценки древненовгородского политического устройства, нежели широко известные платоновские «Лекции по русской истории»8. В моменты максимального обострения внутригородской обстановки в середине и второй половине XII в. Новгород делился «не на случайные толпы враждебных лиц, а на определенные организации или корпорации, из которых слагался город в целом или его отдель ные концы»9. В конечном итоге, общегородское вече в Волховской столице — это совещание сторон или концов, руководимых местными боярами, и отдельное лицо, каким бы знатным оно ни являлось, «поглощено той средой, к которой принадлежит, тем общественным союзом, который определяет положение его в городе. Ссорятся не лица, а эти союзы, — и на вече идут не лица, а союзы; 73 А. В. Петров голосуют там не лица, а союзы». Вече «слагается не из отдельных лиц, а представляет собою сумму организаций, составляющих политическую общину “Великий Новгород” (своего рода “союзное государство”)»10. Когда возникали разногласия, вече «...делилось на концы. Междоусобия Новгорода открывают нам его внутреннюю организацию»11. Какой конец в бόльшем числе являлся на вечевую площадь — в его духе и принималось решение. Если же голоса кончанских организаций противоречили друг другу, то «начиналась борьба составных частей сложного политического тела»12. С. Ф. Платонов подчеркивал, что новгородское «вече обладало большим внутреннем благоустройством», а «историческая наука имела ранее об этом другое представление»13. Мой анализ древненовгородского веча привел к выводам, созвучным наблюдениям С. Ф. Платонова14. Древнейшие русские города в большинстве случаев имели сходный генезис и близкие черты внутренней структуры15. Поэтому выводы, сделанные на новгородском материале, приобретают важность и для изучения других древнерусских центров. В современной историографии, с опорой на недавние археологические открытия, проводится мысль о «коренном отличии новгородской государственности от монархической государственности Смоленска и Киева»16. Несомненно, важное пополнение источниковой базы обогащает наши представления о политическом строе средневекового Новгорода. Однако новые материалы не устраняют дискуссии по проблеме. Что следует из последних данных, если их обобщить? Князь в Новгороде изначально не являлся всесильным монархом. «Новгородская аристократия», как и положено «лидерской прослойке» общества, контролировала «государственные» доходы чуть ли не с IX в. «Смесной суд» князя и посадника — одно из проявлений «одиначества» княжеской власти с общиной — существовал до событий 1136–1137 гг. Мнение о существовании монархии в раннем Новгороде («ранне феодальной» или какой-либо иной) может считаться окончательно похороненным. Но достижения Новгородской экспедиции и исследования В. Л. Янина, на мой взгляд, вскрыли не столько новгородское 74 Несколько замечаний о древнерусском «одиначестве» исключение, сколько высветили со всей возможной на сегодняшний день конкретностью общерусское правило. Особенные черты государственного устройства различных древнерусских земель не были заданы изначально, проявлялись постепенно и в период до монголо-татарского нашествия оставались именно своеобразием отдель ных регионов, вариантом общей нормы, не заключая в себе раз личных политических укладов. «Справедливо можно усматривать первичные зачатки единовластия в Ростово-Суздальской земле уже в XII в., но они, без сомнения, не пустили бы таких ростков, если бы не явилось на содействие их развитию иноплеменное завоевание»17. При всех своих местных особенностях, «в целом древнерусские земли-волости демонстрируют принципиальное тождество исторических судеб вплоть до Батыева нашествия»18. Общинно-вечевой строй, требовавший политического согласия всех форм власти и «одиначества» самого веча, в той или иной форме определял жизнь всей Древней Руси. Тезис о повсеместном распространении веча как органа народовластия, задававшего тон социально-политической системе «домонгольской» Руси, получил всестороннюю аргументацию в трудах В. И. Сергеевича, Н. И. Костомарова, М. А. Дьяконова19. А.�� Д. Градовский подчеркивал, что право вечевых собраний было одинаковым для всех русских городов. По существу близкую позицию занимал М.�� Ф. Владимирский-Буданов, который, хотя и говорил о преобладании с конца XII в. над вечем боярской власти (на Юго-Западе) и княжеской власти (на Северо-Востоке), но располагал все эти явления в рамках одного «земского периода» �� IX�� –�� XIII�� вв., характеризовавшегося тройственностью форм верховной власти (в виде веча, князя и боярской думы). Не преувеличивал значения «монархического начала» для «домонгольского» периода и А. Е. Пресняков, согласно которому «ни о единоличной, ни о коллективной государственной верховной власти древнерусских князей говорить не приходится, если не злоупотреблять словами». Не только в Новгороде и Пскове, но по всей Руси именно вече держало в своих руках «дела высшей политики» земель-волостей. Г. В. Вернадский, утверждавший, что «русские политические институты киевского периода основывались на свободном обществе», также защищал положение, согласно которому вече существовало в каждой из древнерусских земель до монгольского вторжения20. Наконец, исследования ученых круга И. Я. Фроянова 75 А. В. Петров не обнаруживают монархию в строгом смысле этого слова ни на Юге, ни на Юго-Западе, ни даже на Северо-Востоке Руси «домонгольской» эпохи, всюду выявляя немалое политическое значение демократических народных собраний21. Максимум на что в данном смысле дают полномочия источники — это использовать в наших объяснениях древнерусского государственного устройства идею о своеобразном, плохо схватываемом современными политико-юридическими дефинициями «дуализме князя и веча», с «более независимым положением князя на киев ском юге»22. На взгляд, специфика этого «дуализма» как раз и проясняется под углом зрения древнерусского политического прин ципа «одиначества» — нераздельности всех форм власти (и единодушия самого веча как такового). Во всяком случае, «рядом с вечем и народными общинами стоит князь — вождь и организатор народного ополчения, глава общего управления земли, охранитель внешней безопасности и внутреннего “наряда”. В этой двойной роли своей он стоит во главе земских сил народного полка, во главе того союза общин, какой представляется внутренняя организация земли-волости, — он, а не вече. Правда, высшая решающая власть для народного войска и народных общин — вече, а не князь. Правда, полк тысячи земской идет в поход по решению веча, а не по княжому приказу; и “пригороды станут” на том, на чем старшие города “положат”, а не на том, что князь решит. Но как войско народное требовало для своих выступлений организующей деятельности князя, так же значительна была его роль в судебно-административной и финансовой организации земли-волости. Если правы историки права, что вече, а не князь должно быть признано носителем верховной власти древнерусской политии-волости, то, с другой стороны, элементарные нити древнерусской волостной администрации сходились в руках князя, а не веча или каких-либо его органов. В этом оригинальная черта древнерусской государственности». При всем при том, «правительственная власть князя не доросла за изучаемый период до государственного властвования»23. Большинству исследователей, писавших о принципе единодушия на вечевой площади, последнее представлялось чертой, характеризовавшей древнерусское вече с архаической стороны. Как мы видели, В. И. Сергеевич подчеркивал особую ментальность «древнего 76 Несколько замечаний о древнерусском «одиначестве» человека», «не способного» к иному «решению вопроса», возможному только «теперь», то есть в Новое время. В современной историографии данная черта сводится к обще европейской архаике (и славянской, и германской). Я имею в виду сравнительно недавнее исследование Кароля Модзелевского «Варварская Европа»24. Автор этой книги, мало использовав нашего А. И. Неусыхина, что кажется неоправданным упущением польского коллеги, все же ссылается на И. Я. Фроянова и удачно развивает мысль о том, что та часть — по необходимости несколько упрощая, скажем — «Белой Европы», которая оказалась вне зоны синтеза с античным наследием, образовала относительно единую социокультурную общность, которую можно назвать «Варварской Европой». Тут были в широко понятом культурном единстве и славяне, и северные германцы. Нельзя утверждать, что последняя мысль совершенно нова и не высказывалась в русской исторической литературе. Но ее аранжировка Каролем Модзелевским свежа и интересна. И о феномене «одиначества» автор в данной связи говорит, конечно, по-своему. Труд польского ученого — весьма контактный, в смысле включения в нашу дискуссию; он способствует внимательному отношению к славяно-русскому «одиначеству» и более глубокому пониманию его роли и значения в отечественной истории. Поиск корней исторических институтов в глубокой древности — путь совершенно оправданный и необходимый. Однако иногда древнейшие по происхождению явления в новых условиях переживали трансформации, в результате чего их характеристика не может быть сведена только к архаической основе. «Вторичное» оформление феноменов исторической жизни — обычный их удел в контексте развивающегося исторического процесса. Древнерусское «одиначество» представляется многоплановым явлением. При всех своих общеевропейских архаических истоках именно в контексте древнерусской культуры оно заявило о себе с наибольшей наглядностью. Суть каждого явления как такового не в том, чем оно похоже на другие родственные ему феномены, а в том, чем оно от них отличается. Начало это, возникая в глубокой старине, письменную фиксацию, как я доказываю25, впервые получает в Ярославовых грамотах Новгороду. Но сам по себе этот принцип, конечно, не будучи 77 А. В. Петров новгородским изобретением, составлял важнейшую сущностную черту древнерусского политического уклада. Без убеждения в неделимости власти, в нераздельности дей ствий ее форм, без единодушия веча и согласия его с князем, а князя с ним как нормы и правила данный уклад функционировать не мог. Возникновение принципа «одиначества», вероятно, следует относить еще ко временам праславянских племенных собраний. Есть данные, свидетельствующие о том, что на этих собраниях царили несогласия, которые удивляли византийских наблюдателей26. Дух противоречия был настолько силен среди архаического славянства, что влиял даже на его военную культуру, сказываясь на способах ведения войны27. Допустимо предположить, что начало соперничества, издревле характеризовавшего жизненный уклад славян, стимулировало поиски и особого действенного противовеса, который и был найден в форме интересующего нас принципа. Новое дыхание этот не менее древний принцип славянского жизнеустройства получил в эпоху перехода от племенного быта к строю земель-волостей. В политическом «одиначестве» на Руси со временем воплотилось нечто бóльшее, чем потребность в устроении власти. «Одиначество» заявило о себе и как религиозно-нравственный принцип народной жизни, готовый и способный к христианизации. В определенном и важном смысле традиционные институты дохристианской Руси становились теми «новыми мехами» для «вина нового, учения благо датного», о которых писал митрополит Иларион28. В пору древней Киево-Новгородской Руси князь, при условии его одиначества с вечем, мог иметь огромную власть. Равно как на протяжении всего периода до середины XIII в. на общегород ском вече (собрании корпораций, прежде всего, и уже затем отдель ных горожан, как мы это видим на примере Новгорода) принцип большинства оборачивался принципом единогласия. Но древнерусское народовластие, с одной стороны, не оставлявшее места для воле изъявления меньшинства, с другой стороны, представляло уникальный пример и твердости его прав, доходивших до права на раскол. Многочисленное и сплоченное меньшинство (обычно, уличанскую или кончанскую общину) невозможно было принудить подчиниться. Поэтому «усобица» отчасти легитимизировалась как средство достижения необходимого компромисса. 78 Несколько замечаний о древнерусском «одиначестве» На вечевой площади «домонгольского» периода «гражаны» сходились «в одну речь», или «в любовь», так же как позже «в одну речь» будут сходиться думцы московского государя, после разнотолков «приговаривая» по тому или иному его «указу». Сама власть государя московского унаследует от княжеско-вечевого «одиначества» русской старины и единодушия древнего веча могучую непререкаемость и полноту власти. К тому же, власть эта с зарождения своего — власть главнокомандующего, ибо Московское государство «есть вооруженная Великороссия, борющаяся на два фронта» (В. О. Ключевский)29. К тому же, власть эта приобретает религиозную санкцию, сомкнувшись (и проникнувшись) с православным пониманием «единения» Церкви и Царства, для которых «невозможно быть разделенными»30. Со всем этим связан феномен «демократического полновластия» московских князей, по выражению Ключевского31, или — «народная монархия», по выражению Солоневича32. Строй Великорусского государства, ставшего историческим «ответом» на «вызов» внешней угрозы, нельзя мыслить лишенным социально-политических предпосылок в предыдущем развитии государственности. С одной стороны, «мирская» традиция никогда не прерывалась в русской истории33. Неизменно возрождалось в России и земское самоуправление. Уничтожение новгородского веча «...не означало уничтожения Москвой северного народоправства как местного устройства. “Собирая” русские земли, Москва “собирала” и их уклады, включая их в уклад общегосударственный»34. С другой стороны, эпоху вечевого народовластия, высший взлет которого — в Великом Новгороде, и времена Московского самодержавия прочно связывает как раз исконное русское начало «одиначества», неделимости власти. Без учета данного принципа не получают адекватного объяснения ни характер самой московской монархии, ни характер Земских Соборов и Боярской Думы, ни взаимные отношения этих форм власти, ни весь строй внутригосударственных отношений. Неделимая власть древнерусской поры — власть князя и находившегося с ним в согласии единодушного веча. Политическое «одиначество» в качестве неизбежной предпосылки принятия решения в случае невозможности «сойтись в одну речь» сразу предполагало 79 А. В. Петров «усобицу» (вечевых «партий», князя и веча). В московский период вече исчезло, но «одиначество» не переставало напоминать о себе как в традиции совета государя со своими думцами, со «всею землею», так и в традиции общинного самоуправления. Традиция совета — оборотная сторона исконных русских представлений о полноте и неделимости власти. Формула К. С. Аксакова 1855 г. «сила власти царю, сила мнения народу» стала не отражением прекраснодушия славянофильского либерализма, а результатом проникновенного видения истоков национального мироустройства. Думаю, есть все основания считать «одиначество» центром и нервом всей древней русской политической культуры в целом. Вечевой уклад Киево-Новгородской Руси — такой же конкретно-исторический ее случай, как и московское самодержавие. Обычное противопоставление самодержавной власти московских государей вечевой «вольнице» предшествующего периода нуждается в оговорках. Вече и самодержавие связаны друг с другом принципом «одиначества». Фроянов И. Я. 1) Начала Русской истории. Избранное. М., 2001; 2) Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992; 3) Древняя Русь: Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995; 4) Рабство и данничество у восточных славян (VI–Х вв.). СПб., 1996; 5) Киевская Русь: Главные черты социально-экономического строя. СПб., 1999; 6) Былинная история. СПб., 1997 (в соавт. с Ю. И. Юдиным). 2 Дворниченко А. Ю. Русские земли Великого княжества Литовского: Очерки истории общины, сословий, государственности (до начала XVI в.). СПб., 1993; Пузанов В. В. 1) Княжеское и государственное хозяйство на Руси Х–ХII вв. в отечественной историографии XVIII – начала ХХ в. Ижевск, 1995; 2) Древнерусская государственность: Генезис, этнокультурная среда, идеологические кон структы. Ижевск, 2007; Кривошеев Ю. В. 1) Русь и монголы: Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв. СПб., 1999 (2-е изд. СПб., 2003); 2) Гибель Андрея Боголюбского: Историческое расследование. СПб., 2003; Майоров А. В. Галицко-Волынская Русь: Очерки социально-политических отношений в домонгольский период. Князь, бояре и городская община. СПб., 2001; Петров А. В. От язычества к Святой Руси: Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003; Долгов В. В. 1) Очерки истории общественного сознания Древней Руси XI–XIII веков. Ижевск, 1999; 2) Древняя Русь: Мозаика эпохи. Очерки социальной антропологии общественных отношений XI–XVI вв. Ижевск, 2004; 3) Быт и нравы Древней Руси. М., 1 80 Несколько замечаний о древнерусском «одиначестве» 2007; Михайлова И. Б. Служилые люди Северо-Восточной Руси в XIV – первой половине XVI века: Очерки социальной истории. СПб., 2003; Долгов В. В., Котляров Д. А., Кривошеев Ю. В., Пузанов В. В. Формирование российской государ ственности: Разнообразие взаимодействий «центр — периферия» (этнокультурный и социально-политический аспекты). Екатеринбург, 2003. 3 Костомаров Н. И. Старинные Земские соборы // Костомаров Н. И. Земские соборы: Исторические монографии и исследования. М., 1995. С. 6. 4 Выделенная в двух последних абзацах курсивом мысль В. И. Сергеевича вкупе с замечанием С. Ф. Платонова о том, что «междоусобия Новгорода открывают нам его внутреннюю организацию», побудили автора этих строк к его докторскому исследованию (Петров А. В. 1) От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы: (К изучению древнерусского вечевого уклада); 2) Новгородские усобицы: Возникновение и разрешение общественных конфликтов в вечевом городе: (К изучению древнерусского народоправства): Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. СПб., 2004). 5 Сергеевич В. И. Русские юридические древности. Т. 2: Власти. Вып. 1: Вече и Князь. СПб., 1893. С. 63–71. (Первое издание данного труда: Сергеевич В. И. Вече и Князь. Русское государственное устройство и управление во времена князей Рюриковичей. М., 1867; новейшая перепечатка по тексту последнего прижизненного издания 1908 г.: Сергеевич В. И. Древности русского права. Т. 2: Вече и князь. Советники князя. М., 2006). 6 Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 2005 (1-е изд. СПб., 1912); Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси: Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993 (1-е изд. «Княжого права...» — СПб., 1909; «Лекций...», написанных в 1907–1916 гг., — М., 1938). 7 Платонов С. Ф. 1) Вече в Великом Новгороде. Новгород, 1916; 2) Великий Новгород до его подчинения Москве в 1478 году и после подчинения до Ништадтского мира 1721 г. 2-е изд. Новгород, 1916. 8 Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993. 9 Платонов С. Ф. Вече в Великом Новгороде. С. 1–9. 10 Платонов С. Ф. Вече в Великом Новгороде. С. 4–9 (курсив в цитате наш. — А. П.). 11 Платонов С. Ф. Великий Новгород до его подчинения Москве в 1478 году... С. 5. 12 Платонов С. Ф. Вече в Великом Новгороде. С. 1–9. 13 Платонов С. Ф. Великий Новгород до его подчинения Москве в 1478 году... С. 5. 14 Петров А. В. 1) От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы...; 2) Новгородские усобицы: Возникновение и разрешение конфликтов... 3) К вопросу о характере и итогах социально-политического развития Великого Новгорода в XI–XV веках // Новгородика — 2008. Вечевая республика в истории России: 81 А. В. Петров Материалы Международной науч.-практ. конф. Ч. 1 / Сост. Д. Б. Терёшкина, Г. М. Коваленко, С. В. Трояновский и др. Великий Новгород, 2009. 15 Что ни в коем случае не снимает вопроса о различных путях и формах древнерусской урбанизации. 16 Янин В. Л. 1) Как устроен «вечевой строй»: Становление новгородской государственности // Родина. 2002. № 11–12. С. 79; 2) У истоков новгородской государственности // Вестник РАН. 2000. Т. 70. № 8. С. 681; 3) У истоков Новгородской государственности. Великий Новгород, 2001. 17 Костомаров Н. И. Старинные Земские соборы... С. 6–7. 18 Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 265. 19 Сергеевич В. И. 1) Вече и князь. М., 1867. С. 2, 20; 2) Русские юридические древности. СПб., 1893. Т. II. Вып. 1. С. 1–50; Костомаров Н. И. Начало единодержавия в Древней Руси // Костомаров Н. И. Раскол: Исторические монографии и исследования. М., 1994. С. 145–146; и др.; Дьяконов М. А. Очерки... 20 Градовский А. Д. Государственный строй Древней России // Градовский А. Д. Собрание сочинений: В 9 т. СПб., 1899. Т. I. С. 345; Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Ростов-на-Дону, 1995. С. 39, 62, 76–90; Пресняков А. Е. Княжое право... С. 132, 427; Вернадский Г. В. 1) Русская история. М., 1997. С. 51–54; 2) Киевская Русь. М., 1996. С. 195. 21 Дворниченко А. Ю. Русские земли Великого княжества Литовского...; Кривошеев Ю. В. Русь и монголы...; Майоров А. В. Галицко-Волынская Русь...; Пузанов В. В. Древнерусская государственность...; Долгов В. В. Быт и нравы Древней Руси. 22 Пресняков А. Е. Княжое право... С. 428. 23 Пресняков А. Е. Княжое право... С. 427–428, 437–438. 24 Modzelewski Karol. Barbarzyńska Europa. Warszawa, 2004. 25 Петров А. В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы... С. 63–108. 26 Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права... С. 76. 27 «Пребывая в состоянии анархии и взаимной вражды, они ни боевого порядка не знают, ни сражаться в правильном бою не стремятся, ни показываться в местах открытых и ровных не желают» («Стратегикон» Маврикия // Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I (I–VI вв.). 2-е изд., испр. / Отв. ред. Л. А. Гиндин, Г. Г. Литаврин. М., 1994. С. 371. 28 Слово о Законе и Благодати митрополита Илариона // Библиотека литературы Древней Руси: В 20 т. СПб., 1997. Т. I. С. 38–39. 29 Ключевский В. О. Курс Русской истории. Ч. 2 // Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. М., 1988. Т. II. С. 372. 30 См.: Аверинцев С. С. Византия и Русь: Два типа духовности. Статья первая: Наследие Священной державы // Новый мир. 1988. № 7. С. 217; и др. 82 Несколько замечаний о древнерусском «одиначестве» Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. М., 1902. С. 350. Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 1991. 33 См., например: Покровский Н. Н. Мирская и монархическая традиции в истории российского крестьянства // Новый мир. 1989. № 9. 34 Ермошин В. В. и др. Развитие русского права в XV – первой половине XVII в. М., 1986. С. 109. 31 32 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Н. В. Халявин ОЦЕНКА НОВГОРОДСКИХ СОБЫТИЙ 1136 ГОДА В СОВЕТСКОЙ И СОВРЕМЕННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ 1136 год — дата, которую можно считать одной из самых важных для новгородской историографии. Желание точно определить время начала «республиканских» порядков в Новгороде заставляет историков вновь и вновь обращаться к трактовке событий, произошедших в 30-е годы XII в. на берегах Волхова. Этот год часто выделяется не только в связи с переменами, происходившими во внутреннем политическом устройстве Новгорода, но и как важный рубеж в его отношениях с Киевом, генезис новгородской самостоятельности. Летописец, сообщая о том, что случилось в Новгороде в 1136 г., писал: «Новгородци призваша Псковичь и Ладожанъ, и сдумаша яко изгонити князя своего Всеволода, и всадиша и въ епископль дворъ съ женою и съ детми и съ тещею, мая 28, и стражие стрежаху день и нощь, 30 мужь на день съ оружьемъ; и седе 2 месяца, и пустиша и изъ града 15, а Володимира сына его прияша; а се вины его творяху: 1-е не блюдетъ смередъ, 2-е чему хотелъ еси сести въ Переяславли, 3-е ехалъ еси съ полку преди всехъ, а того много на початыи, велевъ ны къ Всеволоду приступити, а паки отступити велитъ; и не пустиша его, донелъ же инъ князь будетъ. Приде къ Новугороду князь Святославъ Олговичь изъ Чернигова отъ брата Всеволодка, а Всеволода выгнаша Новгородци отъ себе, онъ же приде къ строеви своему Ярополку Киеву, и да ему Вышегородъ, и седе ту лето едино». А когда на следующий год Всеволод Мстиславич вздумал вернуться обратно на новгородский стол, «позванъ отай © Н. В. Халявин, 2011 84 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Новгородцкими мужи и Псковичи, Жирятою и приятели его: “поиди, княже, тебе хотять опять”. И яко услышано бысть се, яко Всеволодъ въ Псковъ съ братомъ Святополкомъ, и мятежь бысть великъ въ Новегородъ, не въсхотеша людие Всеволода»1. Этот эпизод из жизни Новгорода, обильной самыми разнообразными мятежами, в дореволюционной историографии особого внимания не привлекал. С. М. Соловьев, например, больше интереса проявил к предшествующим событиям. По его мнению, когда княживший с 1117 г. в Новгороде Всеволод согласился на предложение своего дяди киевского князя Ярополка Владимировича и перешел в 1132 г. на княжение в Переяславль, новгородцы восприняли это как нарушение данной им клятвы не покидать Новгорода до смерти и были оскорблены таким поведением князя. Поэтому, когда Всеволод «явился назад в Новгород, то нашел здесь сильное волнение — встань великую в людях (выделено в оригинале. — Н. Х.), по выражению летописца: пришли псковичи и ладожане в Новгород, и Всеволод должен был выехать из него; потом, однако, граждане скоро одумались и возвратили его назад. Можно, впрочем, с вероятностью полагать, что Всеволод был принят не так уже, как прежде, что здесь положено начало условиям или рядам новгородцев с князьями; вероятно, также с этого времени и посадник переменяет свой характер чиновника княжеского на характер чиновника народного, от веча избираемого, хотя и не без участия князя»2. Выделять именно 1136 год как особый рубеж в новгородской истории советская историческая наука стала вслед за Б. Д. Грековым, назвавшим в своей статье 1929 г., следуя принятой тогда риторике, события, случившиеся в Новгороде XII столетия, «революцией». Яркий и привлекательный термин быстро вошел в научный оборот, хотя Н. А. Рожков, например, публикуя в 1930 г. «Русскую историю в сравнительно-историческом освещении», по прежнему не был склонен придавать событиям 1136 г. какого-то исключительного значения и выступал, по сути, с традиционных позиций дореволюционной историографии, указывая, что «не одна какая-нибудь резкая катастрофа, а длинный ряд мелких изменений и частных отступлений создал положение князя (в Новгороде. — Н. Х.) в более позднее время, во второй половине XIII и в XIV веке. Это положение характеризуется началом договора»3. 85 Н. В. Халявин Научная позиция Б. Д. Грекова, броское название его статьи — «Революция в Новгороде Великом в XII в.» гораздо больше соответ ствовали времени своего появления. Советская историческая наука, переживавшая стадию становления, выработки новых научно-исследовательских принципов, нуждалась в неординарных работах, в корне меняющих отношение к привычным историческим схемам, бросающих вызов пыльному академическому наследию. Статья Б. Д. Грекова полностью отвечала этим ожиданиям. Следуя марксистско-ленинской логике, Б. Д. Греков отверг распространенный к тому времени в исторической науке тезис о том, что вольность Новгороду даровал князь Ярослав Мудрый, поскольку «от князя не могли исходить те формы ограничения княжеской власти, которые составляли существо новгородской конституции. На такие уступки ни одна власть добровольно не идет»4. Историк обращал внимание на то, что Новгород до XII в. мало чем отличался от других русских земель, был обычным русским княжеством и вдруг со второй половины �� XII�� в. превращается в республику. Эта трансформация объясняется, по Грекову, изменением в положении новгородского князя: он по-прежнему выступал авторитетным представителем русского княжеского рода, военачальником, но по отношению к вечу и городу руководствовался теперь не своей волей, а особыми рядами (докончаниями) с вече, которые выра ботались, по-видимому, в 30-е годы XII в. Князя лишили права распоряжаться здесь землей и даже отняли у него патрональный храм — святую Софию, которая стала средоточием государственной жизни вольного Новгорода. Все произошедшее в Новгороде Б. Д. Греков предлагал считать революцией, непосредственным воплощением которой стало изгнание из города князя Всеволода Мсти славича в 1136 г. Практически одновременно с работой Б. Д. Грекова увидела свет публикация И. М. Троцкого «Возникновение Новгородской республики». Изучив становление вечевой новгородской государственности, И.�� М�� . Троцкий пришел к выводу, что события 1136 г. были лишь одним из эпизодов в сложном процессе образования русской северозападной республики, «обратившем на себя внимание не столь длительное у современников, сколько у потомков»5. Печальная судьба И. М. Троцкого, осужденного вместе с теми, кого отнесли к школе 86 Оценка новгородских событий 1136 года... М. Н. Покровского, отразилась и на его научном наследии, которое надолго выпало из поля зрения ученых-историков. Научная позиция Б. Д. Грекова, в том числе и его оценка событий 1136 г. в Новгороде, становилась единственно верной и допустимой в исторической литературе. Именно Б. Д. Греков выступил с ключевым докладом на объединенном пленуме Института истории феодального общества Государственной академии истории материальной культуры и Ученого совета Новгородских государственных музеев в 1936 г., сформулировав, по сути, программу изучения древнего Новгорода для советских ученых. Надо сказать, что позиция Б. Д. Грекова по отношению к событиям 1136 г. претерпела некоторые изменения: историк отказался от столь радикального применительно к �� XII�� в. термина, как «революция», схожей точки зрения придерживались и его коллеги. Например, А. В. Арциховский, признавая правоту Б. Д. Грекова в обосновании датировки начала новгородского республиканского строя 1136 г., тем не менее, заметил, что термин «революция» по отношению к данным событиям неправомерен6. Можно отметить, что историков 1930-х годов, видевших в событиях 1136 г. начало новгородского республиканского строя, особенно интересовала социальная подоплека новгородского восстания. Так, В. Н. Бернадский писал, что «своеобразие Новгорода заключалось в том, что после обособления от Киева он стал феодальной республикой. Образование этой республики было результатом обостренных классовых боев �� XII�� –�� XIII�� вв.», а далее отмечал, что «бурные события 1136 г. имели огромное значение для древнейшей истории Новгорода. Начиная с этого времени, новгородская городская община постепенно захватила всю власть в городе... С 1136 г. Новгород стал республиканской городской общиной»7. А. А. Строков отмечал, что «борьба, разыгравшаяся в Новгороде в 30-х гг. (XII в. — Н. Х.) раскрывает картину назревших классовых противоречий. В 1136 г. собираются на вече новгородцы и жители пригородов. Они смещают князя Всеволода Мстиславича. Князю Всеволоду были предъявлены обвинения, главное из которых заключалось в том, что он “не блюдет смерд”. Это указывает, что главной силой в данных событиях были закабаленные боярами смерды». Результатами борьбы А. А. Строков считал то, что князья попали 87 Н. В. Халявин в зависимость от веча, на котором главенствовало местное бояр ство, а Новгород в целом освободился от своей зависимости от Киева и оформился в самостоятельную политическую организацию8. Обращая внимание на важные последствия новгородских событий второй трети �� XII�� в., Ю. Н. Дмитриев брал более широкий хронологический фон: «годы 1132 и последующие — годы напряженной внутренней социальной борьбы, в результате которой изменился политический строй Новгорода: возникает так называемая Новгородская республика, причем пересматриваются с одной стороны отношения Новгорода и Киева, с другой — объем власти и прав князя в Новгороде»9. Несколько особняком в ряду исторических произведений 1930-х годов стоит работа С. А. Таракановой-Белкиной, которая была посвящена социально-экономическим проблемам Новгорода, но также исследовательница уделила внимание и социально-политическим проблемам Великого Новгорода. По мнению С. А. Таракановой-Белкиной, события 1136 г. — это не только результат борьбы Новгорода с Киевом, но и противодействие суверенным княжеским правам вообще. «Лишив княжескую власть значительной доли ее самостоятельности, Великий Новгород превратился в своеобразную феодальную республику». Автор особо отмечает, что «события 1136 года не были революцией. Внеся существенные изменения в общественный строй Великого Новгорода, они ничего не изменили в способе производства»10. Послевоенное десятилетие характеризовалось для историографии Новгорода тем, что опубликованные в это время труды в основном являлись продолжением, своего рода подведением итогов тому, что было сделано историками в довоенный период и во время войны. Историки все чаще отказываются от «революционной» оценки новгородских событий XII в. Уже в работе 1945 года В. В. Мавродин приходил к заключению, что 1136 год в истории Новгорода не был ни неожиданностью, ни рубежом. Он явился лишь звеном в цепи событий, приведших Новгород к республиканскому устройству, одним из этапов эволюции новгородской государственности11. Эти выводы явились прямым продолжением работы В. В. Мавродина над темой, поднятой им еще в довоенных исследованиях и частично затронутой 88 Оценка новгородских событий 1136 года... в 1939 г. в статье «Некоторые моменты из истории разложения родового строя на территории древней Руси». Здесь ученый называл кроме времени Ярослава, «предоставившего новгородцам известные свободы во внутреннем управлении по “Уставу”», период «брожений, вспышек, восстаний, длившийся с 1118 по 1136 г. и завершившийся образованием новгородской феодальной республики торгового города-государства»12. Д. С. Лихачев выделил церковно-религиозный аспект перемен, произошедших в Новгороде в 30–40-е годы �� XII�� в., обратив внимание на соперничество Киева и Новгорода в этой сфере. Ученый отметил, что в 1145 г. Киев покинул митрополит Михаил, и вместо него было решено назначить митрополита из русских — Климента (что и сделали в 1147 г.). Нифонт, новгородский епископ, выступал против, в чем поспешил заверить Константинополь и за что пострадал, когда его вызвали в Киев и заточили в Печерском монастыре. Из монастыря он был вызволен Юрием Долгоруким, занявшим Киев в 1149 г. и придерживавшимся в церковном вопросе провизантий ской ориентации. Примерно в это же время Нифонт получил от Константинопольского патриарха титул архиепископа. Этот шаг византийцы предприняли, видимо, для того, чтобы дать новгородскому владыке некоторую независимость от киевского русского митрополита. Нифонт возглавлял новгородскую церковь в 1136 г., он был последним новгородским епископом, которого прислал на эту кафедру киевский митрополит: после его смерти должность главы новгородской церкви становится выборной. По мнению Д. С. Лихачева, «реформа церковного управления Новгорода была, по-видимому, продумана и установлена знатоком церковного законодательства Нифонтом, который очевидно и завещал провести ее в жизнь при первом же случае, то есть сразу после своей смерти. Такое объяснение устраняет хронологический разрыв между избранием первого епископа и временем вероятного политического переустройства Новгорода. Установление новых порядков в новгородской церкви лежит, таким образом, в связи с установлением нового политического строя в Новгороде, в котором новгородская церковь с этой поры начала играть главенствующую роль»13. К началу 1950-х годов советское новгородоведение находилось в состоянии некоторого застоя; складывалось впечатление, что ученые 89 Н. В. Халявин из работы в работу повторяют одно и то же. В этой ситуации совершенно логичным стало появление в 9-м номере «Вопросов истории» за 1950 г. статьи А. Монгайта и Г. Федорова, озаглавленной «Вопросы истории Великого Новгорода». Для ученых начала 50-х годов она явилась таким же программным заявлением, каким в свое время был доклад Б. Д. Грекова 1936 г., зачитанный на совместном пленуме ГАИМК и Ученого совета Новгородских государственных музеев. В статье подводились итоги тому, что уже было сделано, и формулировались новые задачи, стоящие перед историками Новгорода. Авторы публикации в «Вопросах истории» подтверждали, что «в результате событий 1136 г. в Новгороде одержало победу республиканское устройство»14, но указывали, что этому предшествовала длительная борьба новгородцев за независимость от Киева, шедшая рука об руку с вызреванием феодальных отношений, которые способствовали отпадению от метрополии, привели к прекращению выплаты дани Киеву, усилению деятельности веча и получению от Ярослава особых грамот, предоставляющих Новгороду самостоятельность. Таким образом, к 1950-м годам в отечественной историографии сформировалось устойчивое представление о формировании самостоятельной новгородской республиканской государственности. Этот процесс брал свое начало с XI в., от отказа Ярослава платить дань Киеву, объявленного в 1015 г., после чего новгородские бояре, «используя выступления ремесленно-торговых слоев населения, добились ограничения, а затем и падения княжеской власти в Новгороде». В результате восстания 1136 г. в Новгороде установилась боярская республика, причем «в событиях 1136 г. сливается антифеодальная борьба крестьянства и городской бедноты против бояр ства с политической борьбой Новгорода за независимость от Киева»15. В таком виде эти выводы содержались в академическом издании «Очерков истории СССР», вышедших под редакцией Б. Д. Грекова в 1953 г. Представление о 1136 годе как о переломном моменте, после которого в Новгороде утверждаются вечевые порядки, в 1950-е годы было в советской исторической науке общепринятым. О «революции» больше не говорили, однако о том, что «восстание 1136 г. стало своего рода гранью в истории Великого Новгорода. До этого 90 Оценка новгородских событий 1136 года... времени в Новгороде обычно княжил старший сын киевского великого князя. После 1136 г. на новгородском столе происходит быстрая смена князей, вследствие чего усиливается значение боярского совета, посадника и тысяцкого»16 с незначительными отступлениями от принятого шаблона писали практически все авторы17. Обновление оценок, касающихся новгородской истории вообще и событий 1136 г. в частности, произошло после выхода в 1962 г. работы В. Л. Янина «Новгородские посадники». Для новгородоведения появление этого произведения стало выдающимся событием, а значение творчества В. Л. Янина для всей последующей новгородской историографии можно проиллюстрировать словами А. В. Петрова: «любой исследователь средневекового Новгорода, пишущий на исходе XX в. и в начале века XXI, где бы он ни жил и к какой бы школе ни принадлежал, вынужден признать, что находится в сильной зависимости от трудов и концепций В. Л. Янина, составивших эпоху в новгородоведении»18. Впрочем, оценка событий 1136 г. радикально новой у В. Л. Янина не была. Рассуждая о складывании Новгородской республики и критикуя уже в общем-то ушедшее из историографии представление о некоей «революционности» этого процесса, В. Л. Янин присоединялся к тем, кто считал, что «восстание 1136 г. вовсе не порождает тех норм республиканской жизни, возникновение которых обычно связывается с ним. Их сложение начинается в более раннее время. Посадничество нового типа, этот главный орган республиканской власти, впервые возникает еще в конце XI в. и, по-видимому, с самого начала является выборным... В то же время восстание 1136 г. является главным и итоговым результатом длительной борьбы, наполнявшей политическую жизнь Новгорода на протяжении всего княжения Мстислава и всего княжения Всеволода, а не стремительной вспышкой внезапно пробудившегося политического сознания новгородцев»19. Во многом под влиянием работ В. Л. Янина и его учеников в исторической литературе стало принято говорить о складывании в Новгороде в результате классовой борьбы 1136 г. своеобразной бояр ской республики, в которой местная феодальная знать подчинила себе все институты власти — и княжеские, и вечевые. Из года в год в сочинениях историков стали появляться неизменно повторяющиеся 91 Н. В. Халявин тезисы. Их можно проследить по трудам Б. А. Рыбакова — «с этого времени (после 1136 г. — Н. Х.) вольнолюбивый Новгород окончательно становится боярской феодальной республикой»20, Л. В. Черепнина — «�� XII�� в. является критическим периодом в жизни Новгородской земли. В это именно время в процессе сильных классовых и внутриклассовых боев складываются основные черты ее политического уклада, оформляется независимость от Киева и вырабатывается облик самостоятельной аристократической республики»21, А. М. Сахарова — «...в Новгороде и Пскове... высокий уровень экономического развития и ослабление княжеской власти создали условия для существования своеобразного республиканского строя»22 и других. Нарушителем историографического спокойствия и однообразия выступил И. Я. Фроянов. В статье 1985 г. он заметил, что начало складывания новгородской республиканской государственности следует искать не в событиях 1136–1137 гг., а гораздо раньше — в первой трети XI в. Становление республики на севере Руси шло под знаком борьбы Новгорода с Киевом за свою самостоятельность. Одним из первых проявлений такой самостоятельности стало завоеванное новгородцами во второй половине XI в. право изгнания князей, присылаемых из Киева: «Способность выдворить того или иного князя — явный признак возросшей активности новгородской общины, формирующейся городской волости»23. Сомнению подвергалась и классовая основа новгородских мятежей: как отмечал И. Я. Фроянов, борьба новгородцев против киевских князей не была антикняжеской — они, по сути, боролись с конкретными представителями княжеской власти, а не с институтом княжения как таковым. То, что произошло в Новгороде в первые десятилетия XII в., можно считать итогом становления Новгородской республики, а не ее началом. «Изгнание в 1136 г. новгородцами Всеволода ликвидировало последние остатки власти Киева над Новгородом. Перестав быть креатурой киевских правителей, новгородские князья становятся в полном смысле слова местной властью, зависимой исключительно от веча». Существенно новым было то, что утвердившимся в исторической литературе взглядам о снижении роли князя в Новгороде после 1136 г. И. Я. Фроянов противопоставлял вывод, что «после 1136–1137 года положение княжеской власти в Новгороде упрочилось, а роль князя возросла»24. Идеи ученого получили свое 92 Оценка новгородских событий 1136 года... развитие в его дальнейших работах. В 1988 г. была выпущена книга «Города-государства Древней Руси», в которой И. Я. Фроянов еще раз отметил, что именно после 1136 г. новгородский князь становится «в полном смысле слова» местной властью, причем роль его возрастает25. Начало 1990-х годов ознаменовалось выходом двух монографий, посвященных новгородской истории. Это были «Мятежный Новгород» И. Я. Фроянова и «Вольный Новгород» О. В. Мартышина. Вторая работа была солидным историко-правовым исследованием новгородского прошлого, хотя особой новизной выводов не отличалась. Касаясь 1136 г., О. В. Мартышин признавал, что «1136 г. не следует рассматривать как дату возникновения новгородской республики», однако оговаривался, «что это был крупный этап в формировании самоуправления, в утверждении независимости от Киева... После 1136 г. принцип новгородской вольности в князьях утвердился на практике, и вскоре, став обычным, получил признание»26. Что касается «Мятежного Новгорода», этот труд стал своего рода итоговым, обобщавшим те новые подходы к проблемам новгородской истории, которые были выработаны И. Я. Фрояновым и сторонниками его исторической концепции. Основные выводы, которые констатировались в этой монографии, уже содержались в более ранних публикациях ученого, однако теперь они были собраны в единую стройную систему. Историк определял первую треть XI в. как время начала становления новгородской республики, а события 1136–1137 гг. оценивал как завершающий этапа этого процесса. Рассматривая прочно закрепившийся в историографии подход к оценкам событий 1136 г., предложенный В. Л. Яниным, И. Я. Фроянов отметил, что, на его взгляд, «наиболее существенным изъяном концепции В. Л. Янина является... объяснение смены князей и посадников в Новгороде причинами, связанными только с внутрибоярской и межкняжеской борьбой. Лишь эпизодически, в моменты наивысшего обострения классовых противоречий исследователь выводит на историческую сцену народные массы, чтобы потом снова забыть о них»27. Вернуть народу, новгородской общине роль главной политической силы в Новгороде и была призвана монография И. Я. Фроянова: «Внутрибоярская борьба, хотя и оказывала влияние на замещение высших государственных постов Новгородской республики, но, чтобы та или 93 Н. В. Халявин иная смена правителя состоялась, необходимо было волеизъявление масс новгородцев, которые в конечном итоге решали, кому стать местным князем и посадником»28. Взгляды И. Я. Фроянова поддержали многие его ученики, но наибольший вклад в новгородоведение внес, пожалуй, А. В. Петров. В одной из ранних своих работ в 1985 г. он отмечал, характеризуя в целом внутриполитическую борьбу в Великом Новгороде XII�� – начала XIII�� в., что «эта борьба не была явлением, присущим классовому (феодальному) обществу. Ее рубежи в первую очередь проходили не по линии, разделявшей лагеря народа и знати или лагеря различных групп господствующего класса, а по линии, разделявшей соперничавшие демократические общины, лишь руководимые знатью (руководить и господствовать совсем не одно и то же)»29. Обращаясь непосредственно к событиям 1136 г. в Новгороде, А. В. Петров отмечал в автореферате кандидатской диссертации, что «начавшаяся в конце �� XI�� в. внутриобщинная борьба за власть, тем не менее, до середины XII в. находилась на втором плане политической жизни Новгорода, уступая передний план конфликтам городской общины как целого с князем как ставленником Киева», и заключал, фактически полностью повторяя слова своего учителя: «...историю взаимоотношений Новгорода с князьями нельзя рассматривать как вытеснение чужеродного политического начала традицией государственности, берущей начало из местных истоков. После событий 1136–1138 гг. положение новгородского князя упрочилось, а влияние на местные дела возросло»30. В монографии 2003 г. «От язычества к Святой Руси», выпущенной к защите докторской диссертации, содержалось принципиально важное дополнение к прежним взглядам А. В. Петрова на новгородские события 30-х годов XII в. Объясняя случившееся, ученый выделил древнерусский политический принцип «одиначества» (нераздельности всех форм власти), который позволяет понять перемены, произошедшие в Новгороде: «Если Всеволод Мстиславич еще сохранял черты киевского наместника, то события начала XII в. (1117–118 гг., 1125–1126 гг. и главным образом 1136–1337 гг.) окончательно стерли эти черты с облика новгородского князя. Последний полностью вписался в новгородскую действительность второй половины XI – XII вв., характерными чертами которой были демократизм, политическое 94 Оценка новгородских событий 1136 года... “одиначество” самого веча и князя с вечем и вытекающее из всего этого право вечевого избрания князей (“вольность в князьях”)... В основе конфликтов, приведших к его торжеству, лежало стремление новгородцев поставить необходимую в Киевской Руси княжескую власть в соответствие с условиями города-государства второй половины XI – XII вв.»31. Подводя некоторые итоги обзору советской и современной историографии, касающейся новгородских событий 30-х годов XII в., можно резюмировать, что в ней по-прежнему присутствует оценка 1136 г. как некоего рубежного этапа, отделяющего «княжеское» уст ройство новгородской власти от «республиканского» периода32, при этом сами события 1136 г. расцениваются как проявление классовой борьбы. В то же время сформировалась устойчивая традиция рассматривать перемены в политическом устройстве Новгорода как результат длительной эволюции, а сами процессы 30-х годов XII в. расценивать вне концепции классового противостояния (И. Я. Фроянов, А. В. Петров). Попытки выйти за пределы этого дискуссионного поля существуют, но представляются пока что невнятными33. ПСРЛ. М., 2000. Т. IV. С. 5. Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Соловьев С. М. Сочинения: В 18 кн. М., 1993. Кн. I. Т. 1–2. С. 403. 3 Рожков Н. А. Русская история в сравнительно-историческом освещении: (Основы социальной динамики): В 12 т. 3-е изд. М.; Л., 1930. Т. II. С. 282–287. 4 Греков Б. Д. Революция в Новгороде Великом в XII в. // Ученые записки Российской Ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук. Институт истории. М., 1929. Т. IV. С. 3. 5 Троцкий И. М. Возникновение Новгородской республики // Известия АН СССР. Cер. VII. Отделение общественных наук. 1932. №. 5. С. 373. 6 Арциховский А. В. К истории Новгорода // Исторические записки. 1938. Т. II. С. 125. 7 Бернадский В. Н. Господин Великий Новгород: Очерки по истории Новгорода. М.; Л., 1936. С. 17, 20–21. 8 Строков А. А. Борьба смердов и «черных» людей в Новгороде Великом // Новгородский исторический сборник. 1937. Вып. 2. С. 39–40. 9 Дмитриев Н. Ю. Изображение отца Александра Невского на Нередицкой фреске XIII века // Новгородский исторический сборник. 1938. Вып. 3–4. С. 42. 10 Тараканова-Белкина С. А. Боярское и монастырское землевладение в новгородских пятинах в домосковское время. М., 1939. С. 27. 1 2 95 Н. В. Халявин 11 Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 348–350. 12 Мавродин В. В. Некоторые моменты из истории разложения родового строя на территории древней Руси // Ученые записки Ленингр. гос. пед. ун-та им. А. И. Герцена. Кафедра истории СССР. 1939. С. 159–160. 13 Лихачев Д. С. «Софийский временник» и новгородский политический переворот 1136 г. // Исторические записки. 1948. Т. 25. С. 245, 250. — Вопрос о стремлении Новгорода к церковной независимости от Киева в дальнейшем был рассмотрен А. С. Хорошевым. См. его работы: Хорошев А. С. 1) Церковь в социальнополитической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980. 224 с.; 2) Политическая история русской канонизации (XI–XVI вв.). М., 1986. 208 с. 14 Монгайт А., Федоров Г. Вопросы истории Великого Новгорода: (До включения его в состав русского централизованного государства) // Вопросы истории. 1950. №. 9. С. 103–119. 15 Очерки истории СССР. Период феодализма. �� IX�� –�� XV�� вв. / Под ред. Б. Д. Грекова. М., 1953. Ч. 1. С. 349–350. 16 Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI–XIII вв. М., 1955. С. 197. — Аналогичные выводы содержатся и в другой работе М. Н. Тихомирова: Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 206. 17 См., например: Пашуто В. Т. Героическая борьба русского народа за независимость (XIII век). М. 1956. С. 48; Лихачев Д. С. Новгород Великий: Очерк истории культуры Новгорода XI–XVII вв. М., 1959. С. 23; Арциховский А. В. Новгород Великий в XI–XV вв. // Вопросы истории. 1960. №. 9. С. 29; Каргер М. К. Новгород Великий. М.; Л., 1961. С. 16. 18 Петров А. В. От язычества к Святой Руси: Новгородские усобицы: (К изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003. С. 19–20. 19 Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 72–73. — Эти выводы ученый полностью повторил в издании 2003 г. (Янин В. Л. Новгородские посадники. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2003. С. 106). 20 Рыбаков Б. А. Первые века русской истории. М., 1964. С. 174. 21 Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 247. 22 Сахаров А. М. Образование и развитие российского государства в XIV–XVII вв. М., 1969. С. 42. 23 Фроянов И. Я. Становление Новгородской республики и события 1136–1137 гг. // Вестник ЛГУ. Сер. 2. История, язык, литература. Л., 1985. Вып. 4. С. 11. 24 Фроянов И. Я. Становление Новгородской республики и события 1136–1137 гг. // Вестник ЛГУ. Сер. 2. Л., 1987. Вып. 1. С. 13. 25 Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. C. 167–168. 96 Оценка новгородских событий 1136 года... 26 Мартышин О. В. Вольный Новгород: Общественно-политический строй и право феодальной республики. М., 1992. С. 83. 27 Фроянов И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII ст. СПб., 1992. С. 214. 28 Фроянов И. Я. Мятежный Новгород... С. 234. 29 Петров А. В. К вопросу о внутриполитической борьбе в Великом Новгороде XII – начала XIII вв. // Генезис и развитие феодализма в России: Проблемы социальной и классовой борьбы. Л., 1985. Вып. 9. С. 81. 30 Петров А. В. Социально-политическая борьба в Новгороде XII–XIII вв.: Автореф. ... дис. канд. ист. наук. Л., 1990. С. 9–10. 31 Петров А. В. От язычества к Святой Руси... С. 136–137. 32 См., например: Свердлов М. Б. Домонгольская Русь: Князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII в. СПб., 2003. С. 506, 625; Янин В. Л. У истоков новгородской государственности // Вестник РАН. 2000. Т. 70. №. 8. С. 681. 33 К примеру, проявляющееся в коллективной работе 2008 г. стремление сформулировать собственное отношение к новгородским событиям 30-х годов XII�� в. сопровождается у П. В. Лукина массой допусков и оговорок. Так, оценивая мятеж, который вспыхнул в Новгороде, когда туда в 1137/38 гг. попытался вернуться Всеволод Мстиславич, историк пишет: «Под приятелями Всеволода имеется в виду, очевидно (здесь и далее курсив наш. — Н. Х.), часть новгородских бояр, симпатизировавшая этому князю. Они и стали жертвами “мятежа”. Вполне возможно, что среди его зачинщиков были и другие представители новгородской знати — противники Всеволода, но из текста, думается, следует, что в этом проявлении социально-политической активности участвовали не только бояре, но и другие слои новгородского населения» (Горский А. А., Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь: Очерки политического и социального строя. М., 2008. С. 48). РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 А. С. Кибинь ГОРОДЕНСКАЯ ВОЛОСТЬ В XII ВЕКЕ На обрывистом берегу Немана у впадения небольшой речки Городничанки с конца XI в. возвышалась крепость, вокруг которой образовался один из периферийных древнерусских городских цент ров. Окраинное положение Городна предопределило особенности его социально-политического развития и культуры, испытывавших на протяжении всего XII в. сильное волынское и киевское влияние. Связь этого форпоста, возникшего в ятвяжской земле, с киевской «метрополией», была исключительно важной ввиду реальной и потенциальной опасности, которую представляли для Городенской волости балтские племенные лидеры. Городен — единственное из поселений Понеманья, упоминающееся в письменных источниках XII в. До проведения раскопок в Гродно в 1930-е годы расположение летописного Городна было предметом дискуссии, отдельные отзвуки которой слышны и сегодня1. Многие историки сомневались в том, что «в глубине ятвяжских лесов» в XII в. мог существовать столь удаленный от Русской земли город, и считали местом его расположения окрестности современной деревни Городно в бассейне Припяти (Брестская область)2. Но в при пятском Городне никаких археологических слоев X–XII вв. �� обнаружено не было3. Не имеет признаков княжеской столицы и предложенное недавно А. Г. Плахониным на роль Городна небольшое городище на Горине, обладающее малой укрепленной площадью в 0,3 га4. Вопрос о расположении города был решен, когда в результате раскопок Ю. Йодковского и З. Дурчевского на Замковой Горе в Гродно был открыт княжеский детинец XII в. с несколькими каменными зданиями, в том числе теремом и Нижней церковью, разрушенной © А. С. Кибинь, 2011 98 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 при пожаре в последних десятилетиях XII в., о котором сообщается в Ипатьевской летописи под 1183 г.5 Неоднократно высказывались предположения о том, что поселение на Замковой Горе могло существовать уже в конце Х в.6 или даже в IX–X вв.7, но никаких находок, кроме осколков лепной керамики, в подтверждение этого нет8. Обоснованным представляется мнение, согласно которому первоначальный поселок возник во второй половине или в конце XI в. на свободном месте, вскоре погиб в пожаре и был отстроен снова9. Возведение крепости на Немане показывает, что основной ее задачей было контролировать Неман ский водный путь10. Прослеживается определенная роль поселения в транзитной торговле11. Примерно в это же время происходит «окняжение» будущей территории Городенской волости. В Волковыске в полукилометре от заброшенного городища Муравельник на Шведской горе строится крепость, валы которой, согласно датировке М. В. Малевской, были насыпаны в конце XI в.12 Возведение �� Городна и Волковыска�� может относиться ко времени Изяслава Ярославича (туровский князь до 1052 г., после смерти Ярослава в 1054 г. занимал с перерывами киевский стол до 1078 г.) или его сына Ярополка Изяславича (туровский и берестейский князь в 1079–1086 гг.). Можно с уверенностью сказать, что меры по укреплению границ и установлению административного контроля над юго-западной частью Понеманья предпринимались именно князьями Турова и Берестья. Отметим, что Изяславу-Димитрию Ярославичу принадлежала, по мнению В. Л. Янина, найденная Г. И. Пехом в Волковыске в 1948 г. вислая печать с греческой надписью «Διμιτ[ρε]ως»13. Выше по течению от Гродно, на возвышении при впадении в Неман р. Турья, было основано небольшое поселение Турийск (Тоурьск, Тоуриск). На размещение поселка, выполнявшего военно-административные задачи, очевидно, повлияла близость устья р. Щары. Вскоре он был уничтожен пожаром, после чего селище со стороны поля было укреплено валом и начало превращаться в небольшой городок, первые упоминания о котором относятся ко второй половине XIII в.14 В среднем течении Щары, по-видимому, также в конце XI в., строится Вослоним (Слоним), где при археологических раскопках найден значительный материал XII в.15 К северу от Турейска на правобережье 99 А. С. Кибинь Понеманья, где ранее с�� конца�� X�� в. существовало город�� ище Кульбачино, строится небольшое укрепление на берегу р. Костеневки (Щучинский район) — крайний опорный пункт русских князей, валы которого подсыпались три раза, имели дубовый частокол и в XII в. были укреплены камнем16. Первыми десятилетиями XII в. археологи датируют начало нового этапа развития городенского поселка: укрепляется оборонительная мощь его валов, а на возвышениях вокруг них разрастается поселение ремесленников. Достаточно бурный рост города объясняется тем, что небольшой опорный пункт в земле ятвягов становится княжеской столицей. В первой половине XII в. происходит рост посада Гродно. Политическим и культурным событием было строительство на княжеском детинце в 30-х годах �� XII�� в. первой городенской каменной церкви (Нижней), руины которой были открыты Ю. Йодковским. Военно-административные пункты Городенской волости также претерпевают изменения. Волковыск становится вторым по значению городом после Гродно, о чем говорит богатый комплекс археологических находок. В XII �� в. к юго-западу от Волковыска возводится городище у деревни Мстибово, известной в источниках XVI в. как Мстибогов городок. П. А. Раппопорт связал название городища с именем одного из волынских бояр начала XIII в. Мстибога, упоминаемого Ипатьевской летописью17, который гипотетически мог бежать затем от Даниила Романовича в Понеманье18. Не ислючено также, что городенские князья имели отношение к Слониму (Оуслонимъ), важному торгово-ремесленному центру �� XII�� в. на средней Щаре, однако вопрос о восточной границе Городенского княжества остается дискуссионным. Городенский князь Всеволодко впервые упомянут под 1116/1117 г., когда он женился на Агафье, дочери киевского князя Владимира Всеволодовича Мономаха («Володимерь ѿда дщерь свою Огафью за Всеволодка»)19. Спустя десятилетие под 1127/1128 и 1131/1132 гг. летопись называет Всеволодка из Городна союзником киевского князя Мстислава Владимировича в походах «на Кривиче» и «на Литву»20. Многие годы в историографии Всеволодко считался сыном Давыда Игоревича — тмутараканского (1082–1083), волынского (1086–1098), дорогобужского (1084–1085, 1100–1112) князя. Но в 1998 г. А. В. Назаренко обратил внимание на то, что подобная генеалогия восходит 100 Городенская волость в XII веке к предположительной идентификации этого князя создателем Густынской летописи XVII в. (где городенский князь под 1116 г. спутан с Всеволодом Давыдовичем Черниговским21, а под 1132 г. назван Всеволодом Юрьевичем Городенским22) и В. Н. Татищевым23. Ни в каких более ранних летописных списках отчество князя не указывалось. Если Всеволодко действительно был Давыдовичем, то его брак с Агафьей не соответствовал церковным канонам, по которым запрещалось родство супругов в 6-й степени (3:3)24. Кроме того, Давыд Игоревич никогда не владел территориями к северу от Припяти. Понеманье во второй половине XI в. политически было связано с Берестьем, Туровом и Пинском, поэтому более логично искать предков Всеволодка в числе князей, владевших этими городами в конце XI – начале XII в. А. В. Назаренко предложил считать отцом князя не Давыда Игоревича, а Ярослава Ярополчича, пытавшегося укрепится в Берестье в 1101 г. и умершего через год в плену у своего дяди киевского князя Святополка Изяславича25. В развернувшейся полемике А. Г. Плахонин призвал не торопиться с пересмотром генеалогии, указав на конкретные примеры возможного нарушения запрета родственных браков26. А. В. Назаренко признал, что нарушения канонов могли иметь место, но воспринимались современниками именно как нарушения27. В любом случае, существование такого запрета говорит не в пользу старой версии генеалогии. Не менее важно, как подчеркнул А. В. Назаренко, учитывать обстоятельства наследования столов: Всеволодко мог бы считаться сыном Давыда Игоревича, если бы получил в удел Дорогобуж или городки Погорынья, но после смерти Давыда в 1113 г. все эти земли вошли в состав владений владимирского князя Ярослава Святополчича. Всеволодко не получил их даже после бегства Ярослава с Владимирского стола и установления контроля Владимира Мономаха над Волынью в 1117 г. Вовсе не обязательно считать, что имя городенского князя повторяет имя Всеволода Игоревича, брата Давыда28. Наречение Всеволодка с такими же основаниями можно связывать с именем ки евского князя Всеволода Ярославича, отца Владимира Мономаха. Как известно, зачастую княжеское имя задавало княжичу-младенцу своеобразную «программу» на будущее, в его выборе выражались политические союзы и родственные связи той линии Рюриковичей, 101 А. С. Кибинь представителем которой был нарекаемый29. Если считать, что наречением Всеволодка Ярославича Городенского предопределялась его будущая связь с потомками Всеволода Ярославича Киевского, то эта «программа» была выполнена не только самим городенским князем, женившимся на внучке Всеволода Агафье, но и его сыновьями — союз Всеволодковичей с Мономашичами на протяжении XII в. является редким примером такой последовательности в отношениях между княжескими семьями. Дополнительный (хотя и косвенный) довод в пользу происхождения Всеволодка от Ярослава Ярополчича привел сам А. Г. Плахонин, который заметил, что у сына Глеба Всеславича от брака с дочерью Яропол�� ка �� Изяславича Анастасией (теткой Всеволодка, согласно версии А. В. Назаренко) появляется ранее не характерное для полоцкой династии имя Всеволод, которое носил младший брат Ростислава и Володаря30. Конечно, Глебович мог быть назван в честь киевского князя Всеволода Ярославича, но и копирование имени близкого род ственника вполне соответствует княжеским обычаям. Нет подтверждений �� и версии о происхождении Всеволодка от Давыда и в материалах сфрагистики. В Гродно около 1938 г. при раскопках на Замковой горе были найдены две свинцовые печати. На одной из них погрудное изображение Иоанна Предтечи (обозначенное буквами «I Ѡ҃ A») на оборотной стороне сопровождалось легендой «+ДЬ҃NѢ СЛ(ОВО)». В 1946 г. Ю. Йодковский прочел надпись на обороте как «Давида слово» и приписал печать Давыду Игоревичу31. Печать, как ему казалось, позволяла говорить об участии Давыда в строительстве резиденции на Немане. Идентификация Давиду была ошибочной, поскольку формула «дьнѣ слово» характерна для особого типа древнерусских булл (всего не менее 40 экземпляров)32, широко распространенного по всей Руси. Изготовленные с той же матрицы печати с изображением Иоанна Предтечи (№ 85 по В. Л. Янину) были найдены также в Дорогичине (2 шт.), в Стеблёве на р. Рось (Черкасская обл.) и в Великом Новгороде. В. Л. Янин приписывал эти печати Ярославу Святополковичу, поскольку вариант № 85 «тяготеет к западным районам Руси» (аргумент, нужно признать, зыбкий, учитывая южнорусские и новгородские находки). На другой печати (№ 333, 2 по В. Л. Янину) изображение мо лодого святого, похожего на св. Глеба, соседствовало на обороте 102 Городенская волость в XII веке с процветшим крестом. В. Л. Янин, П. Г. Гайдуков и А. Г. Плахонин вполне обоснованно считали ее владельцем Глеба Всеславича Менского33. А. В. Назаренко предположительно приписал печать городенскому князю Глебу Всеволодковичу, не исключая, что процветший крест мог быть геральдическим знаком городенской династии34. При этом сам исследователь упомянул аргумент против такой идентификации: печати с погрудным изображением святого были распространены в первой половине XII в., а Глеб Всеволодкович стал князем во второй. Процветший крест также изображен на симеоновской печати, найденной в Волковыске35, но даже после этой находки мысль Н. Н. Воронина о том, что Всеволодко носил крестное имя Симеон, остается лишь предположением, хотя и чуть более весомым36. Заманчивой, но от этого не более убедительной, представляется попытка связать с сыном Всеволодка Глебом дорогичинскую пломбу с Симеоном и молодым князем, похожим на св. Глеба37. Даже если признать, что найденная в Дорогобуже печать с изображением процветшего креста и св. Давыда принадлежит Давыду Игоревичу38, ее наличие никак не свидетельствует о династической связи Давыда с городенскими князьями. А. Г. Плахонин отметил, что процветший крест не может считаться княжеским знаком — он был общим христианским символом, на что указывает его использование в начале XII в. представителями разных княжеских линий39. Таким образом, более вероятно, что Всеволодко Городенский происходил из боковой ветви старшей линии Ярославичей, представители которой занимали в свое время киевский стол, но потеряли влияние в результате усиления конкурирующих семей. В таком случае его прадед Изяслав Ярославич занимал туровский, новгород ский и киевский стол, был женат на дочери польского князя Мешко II Гертруде, боролся за Киев против Всеслава Полоцкого и против собственных братьев. Дед Ярополк, изображенный на миниатюрах «кодекса Гертруды», был туровским, волынским князем, получил в Риме от папы исключительные права на Русское королевство, но не смог закрепить наследование за своими потомками и был убит в 1086 г. Пытаясь получить в управление часть отчины, отец Всеволодка Ярослав Ярополчич в 1101 г. сделал попытку захватить Берестье, но в итоге борьбы был схвачен на р. Нур в Побужье в 1102 г. и умер 103 А. С. Кибинь в заключении40. Берестье и Туров были переданы его двоюродному брату, волынскому князю Ярославу (сыну киевского князя Святополка Изяславича). В правление Ярослава Святополчича на северных окраинах его волостей произошел всплеск военной активности, как можно судить из сообщений летописи о двух походах Ярослава на ятвягов — в 1112/1113 г. и еще одном несколько ранее41. Нельзя исключать, как полагал Н. Н. Воронин, что именно к тому времени относится гибель первоначального поселка в Городне, которую Н. Н. Воронин датировал началом XII в.42 Сразу после этого крепость отстраивается с более мощными укреплениями. Мнение А. В. Назаренко о том, что Всеволодко получил город незадолго до своей свадьбы43, вписывается в то немногое, что известно о судьбе Берестейской волости в этот период. Выделение из нее Городенской волости может быть связано с переделом княжений, произведенным Владимиром Мономахом после смерти киевского князя Святополка Изяславича в 1113 г. и вызвано стремлением упрочить границы на важном стратегическом направлении. Молодой Всеволодко, вошедший в состав ближайших свойственников киевского князя, стал его сторонником и поэтому не участвовал в войне Глеба Всеславича Менского и Ярослава Святополчича с Мономахом. После смерти Мономаха в 1125 г. Всеволодко остается под знаменами его сына, киевского князя Мстислава Владимировича. Под 1127 г. он упомянут в числе участников общерусского похода «на кривиче», а в 1131/1132 г. вместе с Мстиславом он ходил на Литву44, в северо-восточную часть Верхнего Понеманья и в бассейн Вилии. В 1141/1142 г. Всеволодко Городенский умер45, оставив отчину сыновьям Борису, Глебу и Мстиславу, поочередно занимавшим отцовский стол во второй половине XII в. «Всеволодковича два Борис и Глеб» впервые упоминаются в 1144 г. среди участников масштабного похода на Владимирко Галицкого, возглавляемого киевским князем (в 1139–1146 гг.) Всеволодом Ольговичем. Вероятно, в это время старший из братьев Борис княжил в Городне, а Глеб — в Волковыске46. В 1142 г. представители правящего на Руси клана Ольговичей Владимир и Изяслав Давыдовичи получили в управление Берестье, а также Дорогичин, важный русский торговый центр на ятвяжском направлении47. Через три года в награду за военную помощь в борьбе 104 Городенская волость в XII веке против Болеслава Кудрявого Ольговичам досталась также пограничная Визна, выделенная Владиславом II из мазовецких владений. В 1144 г. Всеволод Ольгович выдал замуж дочерей Всеволодка Городенского — одну за Владимира Давыдовича, который, видимо, и получил Дорогичин, другую за Юрия Ярославича, княжившего в одном из городов Туровской земли. А. В. Назаренко видит в этих браках стремление киевского князя обеспечить стабильность положения молодых городенских князей48. Г. Бялуньский полагал, что браки могут быть намеком на создание Всеволодом Ольговичем союза, направленного против мазовецкого князя Болеслава Кудрявого и имевшего целью усилить влияние Руси на ятвяжском направлении49. Возможно, у Всеволода Ольговича были подобные намерения, но говорить об активном участии Бориса в таком союзе нет оснований. Он оставался верен Всеволоду, пока тот был киевским князем. Когда после его смерти в августе 1146 г. столицей Руси завладел двоюродный брат Бориса волынский князь Изяслав Мстиславич, городенский правитель, по-видимому, сразу оказался в его лагере — по крайней мере, он был его верным соратником в событиях 1151 г. В свою очередь, Изяслав был союзником Болеслава Кудрявого — отношения между ними установились еще в 1137 г., когда Болеслав женился на Верхуславе Всеволодовне, племяннице Изяслава. На помощь Изяславу, несмотря на прусскую угрозу, Болеслав приходил в 1150 г. После того как мазовецкий правитель в 1146 г. стал польским князем-принцепсом (в этом году под контроль Болеслава должна была вернуться Визна), Борис вряд ли был враждебно настроен по отношению к важному союзнику своего родственника. Более того, учитывая географическое положение городенской волости, местные князья являются одними из возможных участников похода Болеслава на пруссов в 1147 г. В этот год по призыву Бернарда, аббата Клервосского, начался второй крестовый поход. Биться с сарацинами в Святую землю отправились немецкий император Конрад III и французский король Людовик VII, на Пиренеях начался очередной этап реконкисты, а часть восточнонемецкой, датской и чешской знати, не желая идти в Палестину, отправилась на ободритов и лютичей. Летом–осенью 1147 г. крестоносцы, к которым присоединился брат Болеслава Кудрявого познаньский князь Мешко, разорили земли этих народов. 105 А. С. Кибинь Тогда же Болеслав Кудрявый, которому помогали отряды «рутенов», совершил поход в земли пруссов, о чем нам известно из Магдебургских анналов (запись оставлена в 70–80-е годы ХII в.)50. Эти походы Болеслава и Мешко преследовали политическую цель — добиться благосклонности папы и западнохристианского мира в соперничестве с Владиславом II Изгнанником, бежавшим к Конраду III51. Территория военной экспедиции точно не указана. Х. Ловмяньский и Б. Влодарский считали, что Болеслав разорил землю ятвягов, расположенную ближе всего к территории русских княжений52. Более верной представляется точка зрения Г. Бялуньского, который указывал, что поход был направлен в пределы собственно Пруссии53. Русскими участниками похода часто называли самого Изяслава Мстиславича и его брата Ростислава Смоленского54. Но хотя Изяслав был основным русским союзником Болеслава, в 1147 г. он не мог участвовать в дальнем трехмесячном походе, поскольку был занят внутренней борьбой. С августа 1147 г. вплоть до начала 1148 г. вместе с Ростиславом Изяслав воевал в Черниговской земле против Святослава Ольговича и Изяслава Давыдовича. Не приходится говорить и о посылке им своего отряда в Польшу из Киева: во время подготовки войны с черниговскими князьями он остро нуждался в войсках и просил киевлян: «Собирайтесь от мала до велика, кто имеет коня, а кто не имеет — пусть в лодку садится»55. Между тем, вероятным временем похода на пруссов были осень–зима 1147 г.56 А. В. Соловьев был первым, кому пришла в голову мысль, что «рутенами» в этом походе были городенские князья57. Б. Влодарский, не называя конкретных имен, предполагал, что это был кто-то из князей, соседствующих с землей ятвягов58. Г. Саганович признал наиболее вероятными кандидатурами правителей Городна, Волыни, или Берестья, где сидели братья и сыновья Изяслава Мстиславича59. К этому списку можно добавить Туров, где с 1146 г. княжил сын киевского князя Ярослава. Но в силу определяющей роли Городна на «ятвяжском» направлении участие местных князей — двоюродных братьев Изяслава достаточно правдоподобно. Борис Городенский многократно упомянут в числе сторонников Изяслава при описании событий 1151 г.60 Под стенами Киева у Лядских ворот 30 апреля этого года городенский отряд принял участие в крупнейшей битве Изяслава и его союзников с войсками Юрия 106 Городенская волость в XII веке Долгорукого61. По расчетам А. В. Назаренко62, Борис умер не позднее 1166 г., поскольку его брат Глеб уже правил в Городне при Ростиславе Мстиславиче63, а когда после смерти последнего в 1167 г. волынский князь Мстислав Изяславич просил помощи в экспедиции на Киев, он обратился «къ Всеволодковичама»64. Их, судя по двойст венному числу в обращении, оставалось двое. На подмогу Мсти славу Изяславичу приходил Мстислав Всеволодкович65. Смерть Глеба А. В. Назаренко датировал февралем 1170 г., когда, по мнению исследователя, болезнь Городенского князя помешала его младшему брату лично отправиться на помощь Мстиславу Изяславичу66. Впрочем, далеко не ясно, что в действительности было причиной отсутствия Городенских князей, как не ясно и то, к внукам или сыновьям Всеволодка относится упоминание о городенских князьях в 1173 г.67, когда они уже «ходили под рукой» Андрея Боголюбского. Мстислав один назван в числе участников общерусского похода против половцев в 1183 г.68, и это последнее упоминание Всеволодковичей в XII веке. Не исключено, что кто-то из представителей местной династии был похоронен в Нижней церкви, где обнаружены два скелета — один в углу под хорами, другой близ алтарной преграды69. Многие исследователи также связывали с городенскими князьями двузубцы, изображенные на кирпичах княжеского терема в Гродно (как указывал В. В. Воронин, он был возведен в третьей четверти XII в.)70. Вероятным владельцем двузубца с крестовидной ножкой Н. Н. Воронин считал Всеволодка. Барон М. А. Таубе, напротив, относил ко Всеволодку знаки с перекладинами на мачтах71. В. Голубович связывал знаки (не указывая, какие именно) с одним из его сыновей — Борисом или Глебом72. А. В. Назаренко «чистый» двузубец с крестовидной ножкой предположительно приписал Борису Всеволодковичу, а знаки с крестом на левой и правой мачтах — Глебу и Мстиславу соответственно73. Между тем, неизвестно, �� был�� и ли Городенские князья заказчиками кирпичей, использовавшихся при строительстве, и где они производились. Согласно гипотезе С. В. Белецкого, различные варианты двузубцев использовались в XII �� в. потомками Владимира Мономаха74. С Мономашичами Всеволодко и его сыновья имели тесные контакты, которые могли распространяться и на сферу организации строительства. 107 А. С. Кибинь Княжеские знаки в Гродно известны не только на кирпичах — два двузубца были процарапаны на берестяном сосуде, найденном на Старом Замке при работах экспедиции Белорусского реставрационнопроектного института75. Как отметил С. В. Белецкий, их неслучайный характер подтверждается тем, что каждый из знаков процарапан дважды, с обеих сторон сосуда. При всем сходстве со знаками на кирпичах, эти двузубцы имеют существенное отличие — не крестовидную, а вертикальную ножку. Не указывает ли парное нанесение сходных символов на то, что их носители были братьями? В таком случае их владельцами могут быть сыновья Всеволодка. Судьба городенского княжения после 80-х годов XII в. не вполне ясна. Как известно, в «Слове о полку Игореве» описание смерти Изяслава Васильковича от литовских мечей заканчивается скорбным возгласом: «Унылы голоси, пониче веселіє, трубы трубятъ городеньскїи»76. Относятся ли эти строки к Городну на Немане77, не ясно. Ряд историков считали, что «городном» следует считать Городец, в стенах которого укрывался в 1161/1162 г. Володарь Глебович78. Впрочем, не следует преувеличивать непоследовательность летописных сообщений о Городне79 — напротив, древнейшие рукописи дают устоявшуюся форму названия владения Всеволодка и его потомков, а разночтения в его передаче (Городец, Городок), как правило, появляются при последующем переписывании. Какое значение вкладывалось в текст — можно лишь догадываться: скорбят ли трубы в знак сдачи города80, предупреждают о приближении врагов81, возвещают о выступлении в поход городенского отряда или призывают прекратить распри внуков Ярослава и Всеслава. Ю. Лятковский и Й. Тоторайтис не исключали, что «Слово о полку Игореве» говорит о захвате в 80-х годах XII в. Городна литовцами82. Сходное мнение высказывал Я. Якубовский, приписывая литовский захват «отцу Миндовга»83. Подтверждением этого Ю. Лятковский считал обстоятельства похода Рюрика Ростиславича зимой–весной 1190/1191 г., когда соправитель киевского князя отправился на Литву, по пути остановившись у своей тещи в Пинске, где в то время празд новалась свадьба князя Ярополка. Пока шло празднование, «бысть тепло и стече снѣг»84, до литовской земли стало невозможно дойти, и Рюрик вынужденно повернул обратно. Очевидно, что ему помешали припятские болота, отделявшие территорию Пинской волости 108 Городенская волость в XII веке от Понеманья85. Описанная ситуация означает, что в этот момент земли к северу от Припяти подвергались серьезной угрозе от литовских дружин. Рюрик Ростиславич как один из соправителей Руси попытался вмешаться. Из последующих замечаний летописца не понятно, удалось ли ему впоследствии осуществить неоднократно планируемую экспедицию86. Нельзя не согласиться с А. В. Соловьевым, который отмечал ослабление Городенского княжения в конце XII �� в.: «Как будто бы, Городно перестало защищать Черную Русь от Литвы. Впрочем, набеги Литвы могли происходить и минуя укрепленные города»87. Даже если предположить, что здесь сохранились потомки Всеволодка, нет никакого сомнения, что город теряет свое значение в XIII в. Ермаловіч М. Старажытная Беларусь: Полацкі і Новагародскі перыяды. Мінск, 1990. С. 257–259; Плахонин А. Г. «История Российская» В. Н. Татищева и исследование генеалогии Рюриковичей // Средневековая Русь. М., 2004. Вып. 4. С. 321–330. 2 Карамзин Н. М. История государства Российского. М., 1816. Т. II. С. 440, примеч. 250; Барсов Н. П. Очерки русской исторической географии. Варшава, 1873. С. 104; Грушевський М. Історія України-Руси. Київ, 1992. Т. II. С. 301–302; Łowmiański Н. Studja nad początkami społeczeństwa i państwa Litewskiego. Wilno, 1931. Т. I. S. 54, przyp. 4; Wilno, 1932. T. II. S. 273, przyp. 1. 3 Зверуго Я. Г. Верхнее Понеманье в IX–XIII вв. Минск, 1989. С. 6. 4 Плахонин А. Г. «История Российская» В. Н. Татищева и исследование генеалогии Рюриковичей. C. 324. 5 См.: ПСРЛ. СПб., 1908. Т. II. Стб. 634; Jakubowski J. Gdzie leżało “Horodno” hipackiego latopisu // Ateneum Wileńskie. 1930. T. VII. S. 419–424; Durczewski Z. Stary zamek w Grodnie w świetle wykopalisk dokonanych w latach 1937–1938 // Odbitka z czasopisma “Niemen”. Grodno, 1939. Nr. 1. 6 Гуревич Ф. Д. Из истории раннего Гродно // СА. 1951. № 15. С. 93–95; Трусаў А. А. Вынікі археалагічных даследаванняў на старым замку ў Гродне ў 1985–1989 гадах // Матэрыялы навукова-практычнай канферэнцыі “Музей і развіццё гістарычнага краязнаўства”. Гродна, 1990. С. 23–24; Ткачоў М. А. Археалагічныя помнікі г. Гродна // Археалагічныя помнікі Гродзеншчыны. Гродна, 1992. C. 5; Трусаў А. А., Собаль В. Е., Здановіч Н. І. Стары замак у Гродне XI–XVIII стст.: Гісторыка-археалагічны нарыс. Мінск, 1993. С. 6, 18. 7 В частности, А. В. Соловьев считал, что славянско-ятвяжский поселок на месте Гродно мог существовать в IX–X �� вв., и «довольно вероятно, что Владимир св. в своем походе 983 г. мог дойти до Городна и заложить здесь княжий 1 109 А. С. Кибинь городок, зависевший от Турова» (Соловьев А. В. �� Новые раскопки в Гродне и их значение для русской истории // Записки русского научного института в Белграде. Белград, 1936. Вып. 13. С. 86). 8 См. рец.: Заяц Ю. Новае даследаваньне па археалёгіі старога замка ў Го радні // Kryuja. 1996. № 1. С. 111. 9 Воронин Н. Н. Древнее Гродно // МИА. М., 1954. № 41. С. 197–199. 10 Воронин Н. Н. Древнее Гродно. С. 197. 11 Воронин Н. Н. Древнее Гродно. С. 43. 12 Данная датировка основана на хронологии бытования керамических форм в культурном слое под валом, в отличие от мнения Я. Г. Звяруго, относившего из общих соображений строительство укреплений на Шведской горе к концу Х в. (когда на Шведской горе и Замчище существовали синхронные раннему слою Муравельника селища). — См.: Звяруго Я. Г. Древний Волковыск. Минск, 1975. С. 15, 20; Малевская М. В. Керамика западнорусских городов. СПб., 2005. С. 100–101. 13 Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси. М., 1970. Т. I. С. 35. 14 Піваварчык С. А. Беларускае Панямонне ў раннім сярэднявеччы (X–XIII стст.) // BZH. 1996. Nr. 6. С. 15; Малевская М. В. Керамика западно русских городов. С. 125. 15 Піваварчык С. А. Беларускае Панямонне ў раннім сярэднявеччы... С. 14, 19. Малевская М. В. Керамика западнорусских городов. С. 132. 16 Зверуго Я. Г. Верхнее Понеманье в IX–XIII вв. С. 75–76. 17 ПСРЛ. Т. II. Стб. 718. 18 Раппопорт П. А. Мстибогов городок // КСИА. 1962. Вып. 87. С. 105–107; Звяруго Я. Г. Верхнее Понеманье. С. 91; Піваварчык С. А. Беларускае Панямонне ў раннім сярэднявеччы. С. 16–17. 19 ПСРЛ. Т. II. Стб. 284. 20 ПСРЛ. Т. I. Стб. 297; ПСРЛ. Т. II. Стб. 291, 294. 21 «В се же лето Володымеръ отдаде дщер свою Агафию за Всеволода Давыдича Чернеговского» // ПСРЛ. СПб., 2003. Т. XL. С. 75. 22 Там же. С. 77. 23 Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. // ДГВЕ. 1998 г.: Памяти чл.-корр. РАН А. П. Новосельцева. М., 2000. С. 169–188. — В 2009 г. опубликован переработанный текст этой статьи, расширенный ответом на критику А. Г. Плахонина: Назаренко А. В. Древняя Русь и славяне: (Историко-филологические исследования). М., 2009. С. 124–161. — Подробный разбор сведений Татищева см.: Плахонiн А. Г. 1) Всеволодко Городенський: Василь Татищев та джерела до вивчення генеалогії Рюриковичів // Записки НТШ. Т. CCXL. Праці комісії спеціальних (допоміжних) історичних дисциплін. Львів, 2000. С. 219–236; 2) «История Российская» В. Н. Татищева и исследование генеалогии Рюриковичей. С. 299–320. 110 Городенская волость в XII веке Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 172. Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 177–180. 26 Плахонин А. Г. «История Российская» В. Н. Татищева и исследование генеалогии Рюриковичей. С. 322. — Против пересмотра генеалогии Всеволодка выступил и Л. Войтович, считая, что в политических целях Рюриковичи обходили церковные запреты (Войтович Л. Княжа доба на Русi: Портрети еліти. Біла Церква, 2006. С. 331–332). 27 Исследователь опроверг некоторые из приведенных А. Г. Плахониным примеров: Назаренко А. В. Древняя Русь и славяне. С. 128, 151–156. 28 Гостев А. П. О возникновении удельного Городенского княжества и князь ях городенских // Наш радавод: Матэрыялы міжнароднай навуковай канфе рэнцыі «Царква і культура народаў Вялікага княства Літоўскага і Беларусі ХІІІ–пач. ХХ стст. » (Гродна, 28 верасня – 1 кастрычніка 1993 г.) Гродна, 1993. Кн. 5. Ч. 1. С. 108; Плахонiн А. Г. 1) Всеволодко Городенський: Василь Татищев та джерела до вивчення генеалогії Рюриковичів. C. 234; 2) «История Российская» В. Н. Татищева и исследование генеалогии Рюриковичей. С. 321. 29 См.: Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Выбор имени у русских князей в Х–XVI вв.: Династическая история сквозь призму антропонимики. М., 2006. 30 Плахонин А. Г. «История Российская» В. Н. Татищева и исследование генеалогии Рюриковичей. С. 329. — А. В. Назаренко высказал сомнения в том, что Ярополковна была матерью Ростислава Глебовича, поскольку брак Глеба Всеславича с Ярополковной мог быть не первым (Назаренко А. В. Древняя Русь и славяне. С. 153–154). Представляется, что по поводу матери младшего Всеволода Глебовича таких сомнений не должно возникать. 31 Jodkowski J. Pieczęcie ruskie z XI–XII w. znalezione w Grodnie i Drohiczynie // Przegląd Historyczny. 1948. T. 37. S. 163. — Первым вопрос о принадлежности печати Давиду Игоревичу поставил З. Дурчевский, опубликовавший находку (Durczewski Z. Ołowiane pieczęcie ruskie ze Starego Zamku w Grodnie // WNA. T. XX. Rocznik 1938/1939. Kraków, 1939. S. 303). 32 В историографии нет единства по поводу прочтения данной легенды. Наиболее удачной, на первый взгляд, представляется версия В. К. Зиборова — «д(ан)ьнѣ слово», то есть «данное слово», или «слово о дарении» (исследователь связал эти печати с практикой земельных дарений во время активного монастырского строительства, которое началось в 70–80-е годы XI в. и даже считал возможным по распространению печатей судить о количестве монастырей в русских землях). Н. П. Лихачев читал ее как «(Въ) дьнѣ слово», то есть «слово внутри». Такой же смысл вкладывал в эту фразу В. Л. Янин: «слово внутри, разверни и читай». Б. А. Рыбаков понимал ее как указание на тайную переписку. В. В. Нимчук реконструировал вариант «дѣнѣ с(ъ)лово», «речь посла», С. В. Белецкий — «дѣ(ѧ)н(и)ѣ с(ъ)лово», «деяние посла». Наиболее оригинальную 24 25 111 А. С. Кибинь версию предложил А. В. Назаренко — «слово против дны (демонического существа женского рода)», считая серию находок не актовыми печатями, а более дешевыми аналогами амулетов-змеевиков. Разошлись исследователи и в определении времени их бытования. В. Л. Янин датировал печати узким периодом княжения Святополка Изяславича (1093–1113 гг.). По мнению В. В. Булгаковой, региональные особенности печатей не подтверждают столь краткого периода их существования (Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси: В 2 т. М., 1970. Т. I. С. 75–86, 184–185. Табл. 41–42; Назаренко А. В. О древнерусских печатях с надписью ДЬНѢСЛОВО // Восточная Европа в древности и средневековье: Язычество, христианство, церковь: Чтения памяти чл.-кор. АН СССР В. Т. Пашуто, Москва, 20–22 февр. 1995 г.: Тез. докл. М., 1995. С. 49–53; Зиборов В. К. «Даньнѣ слово» в Древней Руси // Средневековая и новая Россия: Сборник научных статей к 60-летию профессора И. Я. Фроянова. СПб., 1996. С. 217–255. Булгакова В. В. Печати «дьнеслово»: Ситуационный анализ // Труды VI Международного конгресса славянской археологии. Т. 4: Общество, экономика, культура и искусство славян. М., 1998. С. 206–208; Белецкий С. В. Введение в русскую допетровскую сфрагистику. СПб., 2001. С. 53–57. (Исследования и музеефикация древностей Северо-Запада. Вып. 4). 33 Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати древней Руси X–XV вв. Т. III: Печати, зарегистрированные в 1970–1996 гг. М., 1998. С. 61; Плахонін А. Г. Давньоруська провінційна династія в світлі сфрагістичних джерел: (Ігор Ярославич та його нащадки) // Спеціальні історичні дисципліни: Питання теорії та методики. Число 6 (7). Збірка наукових праць та спогадів пам'яті відомого вченого-історика, доктора історичних наук, професора Володимира Олександровича Замлинського: У 2-х частинах. Київ, 2001. Ч. 1. С. 146–149. 34 Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 186. 35 Зверуго Я. Г. Древний Волковыск. С. 134. Рис. 40, 2. 36 Основанием для такой гипотезы было наличие пластины с изображением св. Симеона в Гродно и пломб с изображением св. Симеона и процветшего креста в Дорогичине. Н. Н. Воронин одновременно допускал принадлежность симеоновских пломб волынскому епископу Симеону (Воронин Н. Н. Древнее Гродно. С. 146, примеч. 1). 37 Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 186; Плахонін А. Г. Давньоруська провінційна династія в світлі сфрагістичних джерел... С. 146. 38 Плахонін А. Г. Давньоруська провінційна династія в світлі сфрагістичних джерел... С. 139–143. 39 Плахонін А. Г. Давньоруська провінційна династія в світлі сфрагістичних джерел... С. 142, 146, 149. 40 Ряд дореволюционных исследователей полагали, что Ярослав Ярополчич был женат на старшей дочери польского князя Владислава Германа (от второго 112 Городенская волость в XII веке брака с Юдитой Марией), но серьезных аргументов в пользу этого мнения нет. Галл Аноним сообщает, что дочь Владислава вступила в брак на Руси (MPH. T. I. S. 429). В 1882 г. И. А. Линниченко предположил, что «мужем дочери Владислава мог быть Ярослав Ярополчич или Ярослав Святополчич (сын Святополка II)» (Линниченко И. А. Взаимные отношения Руси и Польши до половины XIV столетия // Университетские известия. Киев, 1882. № 10. C. 250). С догадкой Н. М. Карамзина, что она была женой Давыда Игоревича, И. А. Линниченко не согласился в силу большой разницы в возрасте (дочь польского князя родилась не раньше 1089–1090 г.). Н. А. Баумгартен посчитал кандидатуру Ярослава Ярополчича наиболее подходящей (Баумгартен Н. А. Кунигунда Орламюндская княгиня Русская и ее потомство // ЛИРО. 1909. № 3. C. 35–36). Тогда, однако, придется признать, что польская княжна успела стать матерью и вдовой в возрасте 12–13 лет. О. Бальцер высказался в пользу Ярослава Святополчича, поскольку именно он в 1107 г. выступал посредником в споре сыновей Владислава Германа — Збигнева и Болеслава Кривоустого (Balzer O. Genealogia Piastów. Krak�� ó�� w�� , 1895. S. �� 123). Но учитывая, что Болеслав Кривоустый был женат на родной сестре Ярослава Сбыславе, этот аргумент не может считаться определяющим. Резюмируя столетние разыскания, К. Ясиньский посчитал вопрос о муже Владиславны открытым. По его мнению, она вышла замуж в 1101–1111 г. и была жива около 1112 г., когда Галл Аноним трудился над хроникой (Jasiński K. Rodowód pierwszych Piastów. Poznań, 2004. P. 195–196; см. также: Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т.� IV�� : Западноевропейские источники / Сост. и комм. А. В. Назаренко. М., 2010. № 29, примеч. 48). 41 ПСРЛ. Т. I. Стб. 289. — О возможной связи этой экспедиции с походами Болеслава Кривоустого на пруссов см.: Политические взаимоотношения Х – первой трети XIII вв. Киев, 1988. С. 65–66; Białuński G. Studia z dziejów plemion pruskich i jaćwieskich. Olsztyn, 1999. S. 34. 42 Воронин Н. Н. Древнее Гродно. С. 199. 43 Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 180. 44 ПСРЛ. Т. I. Стб. 297; ПСРЛ. Т. II. Стб. 291, 294. 45 «В се же лѣто престависѧ Всеволодъ Городеньскии» (ПСРЛ. Т. II. Стб. 309). В Никоновской летописи �� XVI �� в. появляется дата смерти, однако ее происхождение не ясно: «Того же лѣта преставися благовѣрный князь Всеволодъ Городецкiй, мѣсяца ѳевраля 1 дня» (ПСРЛ. Т. IX. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. СПб., 1862. С. 166). — См. Наза ренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 124. 46 Аргументов, подтверждающих точку зрения А. В. Соловьева, который считал Бориса и Глеба совладельцами Городна и даже близнецами, недостаточно (Соловьев А. В. Новые раскопки... С. 92, примеч. 2). 47 ПСРЛ. Т. II. Стб. 310. 113 А. С. Кибинь 48 Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 181. 49 Białuński G. Studia z dziejów plemion pruskich i jaćwieskich. S. 56–57. 50 Текст в переводе А. В. Назаренко см: Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 390. — Оригинал: Annales Magdeburgenses // MGH SS. T. XVI. Stuttgart, 1859. P. 188–189. 51 Białuński G. Studia z dziejów plemion pruskich i jaćwieskich. S. 45; Сагановіч Г. Русь у палітыцы крыжовых паходаў (ХІІ–ХІІІ ст.) // Україна в Центрально-Східній Європі. Київ, 2003. Вип. 3. C. 72. 52 Łowmiański H. Studja nad początkami społeczeństwa i państwa litewskiego. T. II. S. 249, przyp. 1; Włodarski B. 1) Problem jaćwiński w stosunkach polskoruskich // Zapiski historyczne. Kwartalnik poświęcony historii Pomorza. T. XXIV – Rok 1958–1959. Zeszyt 2–3. Toruń, 1959. S. 25; 2) Sojusz dwóch seniorów (ze stosunków polsko-ruskich w XII wieku) // Europa — Słowiańszczyzna — Polska. Studia ku uczczeniu profesora Kazimierza Tymienieckiego. Poznań, 1970. S. 358. 53 На это указывают сообщения летописи, в которых противниками польских княей названы пруссы: в 1149–1150 г. Болеслав пришел на помощь Изяславу, оставив брата Мешко «стеречи земле своя от Прус», затем поляки поспешили вернуться, получив весть «ѡже идуть Пруси на землю ихъ» (ПСРЛ T. II. Стб 385, 387). Нападение в начале 1150 г. могло быть продолжением конфликта 1147 г. (Białuński G. Studia z dziejów plemion pruskich i jaćwieskich. S. 46, 56). 54 Włodarski B. Sojusz dwóch seniorów (ze stosunków polsko-ruskich w XII wieku). S. 358; Головко А. Б. Древняя Русь и Польша... C. 78. 55 ПСРЛ T. II. Стб. 348–349. 56 Б. Влодарский полагал, что по времени эта экспедиция совпадала с походом на ободритов (Włodarski B. Sojusz dwóch seniorów... S. 358). 57 Соловьев А. В. Городенские князья и Деремела // Russia mediaevalis. 1992. Bd. 7, 1. S. 82. 58 Włodarski B. Problem jaćwiński w stosunkach polsko-ruskich. S. 25, przyp. 79. 59 Сагановіч Г. Русь у палітыцы крыжовых паходаў (ХІІ–ХІІІ ст.). С. 72. 60 ПСРЛ. T. II. Стб. 410, 413, 424, 426, 427, 433. 61 Там же. Стб. 428–432. — Войска Изяслава защищали, а не осаждали Киев, как ошибочно указывал Н. Н. Воронин (Воронин Н. Н. Древнее Гродно. С. 14). 62 Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 170. 63 ПСРЛ. T. II. Стб. 528. 64 Там же. Стб. 533. 65 Там же. Стб. 538. 66 Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 170. 67 ПСРЛ. T. II. Стб. 574. 114 Городенская волость в XII веке 68 Там же. Стб 631. — О. Прицак на основании ошибочной идентификации В. Н. Татищева считал, что участник похода 1184 г. Мстислав Городенский был не Всеволодковичем, а Владимировичем (Пріцак О. «Деремела — Бродники» // In�� ternational�� Journal�� of�� Slavic�� Linguistics�� and�� Poetics�� . 1965. Vol. 9. �� P�� .�� 82–96). С обоснованной критикой такого мнения выступил А. В. Соловьев (Соловьев А. В. Городенские князья и Деремела. S. 70–74). 69 Воронин Н. Н. Древнее Гродно. С. 122. 70 Соловьев А. В. Новые раскопки... С. 82; Таубе М. А. Родовой знак семьи Владимира Святого в его историческом развитии и государственном значении для древней Руси // Владимирский сборник в память 950-летия крещения Руси, 988–1938. Белград, [1939]. С. 103; Воронин Н. Н. Древнее Гродно. С. 130. — Лишь И. М. Хозеров высказывал сомнения в том, что гродненские клейма на кирпичах представляют собой знаки конкретных Рюриковичей, поскольку они встречаются в других древнерусских городах (Хозеров И. М. Белорусское и Смоленское зодчество XI–XII вв. Минск, 1994. С. 38–40). 71 Таубе М. А. Родовой знак семьи Владимира... С. 100, 103. 72 Hołubowicz W. Znaki rodowe i inne na przedmiotach z wykopalisk w Grodnie // Slavia antiqua. Poznań, 1948. T. I. S. 579. 73 Назаренко А. В. Городенское княжество и городенские князья в XII в. С. 187. 74 Белецкий С. В. Знаки Рюриковичей на пломбах из Дорогичина: (По материалам свода К. В. Болсуновского) // �� Stratum�� plus�� . № 6. Время денег. СПб.; Кишинев; Одесса, 1999. С. 288–330. Рис. 36. 75 Трусаў А. А., Собаль В. Е., Здановіч Н. І. Стары замак у Гродне... Мал. 99–100. 76 Слово о полку Игореве / Под ред. В. П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 34. 77 Воронин Н. Н. Древнее Гродно. С. 14–15. 78 См.: Творогов О. В. Городец (Городно, Городен) // Энциклопедия «Слова о полку Игореве»: В 5 т. СПб., 1995. Т. 2. Г–И. 1995. С. 49–50. 79 Плахонин А. Г. «История Российская» В. Н. Татищева и исследование генеалогии Рюриковичей. С. 323. 80 Плахонин А. Г. «История Российская» В. Н. Татищева и исследование генеалогии Рюриковичей. С. 95. 81 Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве» и памятники русской литературы XI–XIII веков. Л., 1968. С. 158. 82 Latkowski J. Mendog, król litewski. Kraków, 1892. S. 8–9; Totoraitis J. Die Litauer unter dem König Mindowe bis zum Jahre 1263. Freiburg, 1905. S. 28. 83 Jakubowski J. Gdzie leżało “Horodno” hipackiego latopisu. S. 424. 84 ПСРЛ. Т. II. Стб. 672. 85 Ермаловіч М. Старажытная Беларусь. С. 252–253. 86 ПСРЛ. Т. II. Стб. 677–678. 87 Соловьев А. В. Новые раскопки... С. 94. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 В. К. Зиборов О КРЕСТНОМ ИМЕНИ КИЕВСКОГО КНЯЗЯ ИЗЯСЛАВА ЯРОСЛАВИЧА Русские князья периода Древнерусского государства имели два имени: княжье (языческое) и христианское, иногда одно из них сопровождалось прозвищем. Вот как об этом говорит князь Владимир Мономах в начале своего «Поучения»: «...нареченемь въ крещении Василии, Русьскымь именемь Володимиръ, отцемь възлюбленымь и матерью своею Мьномахы...»1. «Русьское имя» Владимира Мономаха в литературе чаще всего заменяют княжим, или княжеским, именем. В русских летописях при описании самых разнообразных событий князья выступают под своими княжими именами, а их крест ные имена очень часто не упоминаются, что усложняет работу исследователя, вынужденного выяснять крестные имена русских князей на основе других источников. Иногда, хотя на сегодняшний день и редко, крестное имя того или иного князя нам неизвестно, например, мы не знаем, как назвали князя Святополка Окаянного при крещении. Традиция иметь два имени (княже и крестное) в разных русских княжествах существовала довольно долго — от двух до пяти столетий: владимирские князья уже с ХII в. выступают под своими крестными именами (Андрей Боголюбский, Юрий-Георгий Долгорукий), а рязанские князья еще в ХV в. известны нам под своими княжими именами. Например, князь великий Александр Нев ский известен только под своим крестным именем, а его отец и брат и под крестным, и под княжим. Таким образом, выяснение двух имен того или иного князя является одной из задач источниковедческого анализа летописного текста; такая задача иногда не имеют решения, а иногда имеет несколько вариантов решения. © В. К. Зиборов, 2011 116 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Крестное имя князя Изяслава стало известно еще в Х�� I�� Х в. из западных источников, после введения в научный оборот письма (послания) римского папы Григория VII от 17 апреля 1075 г.: «Григорий епископ, раб рабов Божиих, Димитрию, королю Руси, и королеве, его супруге, желает здравствовать и шлет апостольское благословение. Сын ваш, посетив гробницы апостолов, явился к нам со смиренными мольбами, желая получить названное королевство из наших рук в качестве дара св. Петра и изъявив поименованному блаженному Петру, князю апостолов, надлежащую верность. Он уверил нас, что вы, без сомнения, согласитесь и одобрите эту его просьбу и не отмените ее, если дарение апостольской властью (обеспечит) вам благосклонность и защиту. В конце концов мы пошли навстречу этим обетам и просьбам, которые кажутся нам справедливыми, учитывая как ваше согласие, так и благочестие просившего, и от имени блаженного Петра передали ему бразды правления вашим королев ством, движимые тем намерением и милосердным желанием, дабы блаженный Петр охранил вас, ваше королевство и все ваше имение своим перед Богом заступничеством, сподобил вас мирно, всече стно и славно владеть названным королевством до конца вашей жизни и по окончании сего служения испросил для вас вечную славу у Царя вышнего»2. Это послание получил у папы римского сын князя Изяслава князь Ярополк во время своей поездки в Рим. Несколько странное послание, в котором один из русских князей не называется по имени. В западных источниках имя короля Руси Димитрия упоминается также в хронике Ламперта и на покрове (паллиуме), точнее копии надписи с этого покрова3. В русских письменных источниках прямого указания крестного имени князя Изяслава нет, только на основе косвенных данных было найдено подтверждение имени Димитрий. В Лавретьевской летописи под 6559 (1051) г. помещен рассказ об основании Киево-Печерского монастыря, в строительстве которого князь Изяслав принял самое деятельное участие, подарив монастырю землю для строительства. Первым игуменом монастыря был поставлен по благословению Антония Варлаам. Далее в летописи читаем: «Манастыреви же свершену, игуменьство держащю Варламови. Изяславъ же постави манастырь святаго Дмитрия, и выведе Варлама на игуменьство 117 В. К. Зиборов к святому Дмитрию, хотя створити вышнии сего манастыря, надеяся богатьству»4. Факт основания князем Изяславом монастыря св. Димитрия использовался исследователями для подтверждения его крестного имени, известного из послания папы Григория VII. Хотя прямолинейно или однозначно этот факт в данном случае следует привлекать с осторожностью. Поясним на следующем примере. Один из младших братьев князя Изяслава князь Всеволод основал в 6578 (1070) г. монастырь св. Михаила, но его крестное имя не Михаил, а Андрей. Под этим годом в Лаврентьевской летописи читаем: «Родися оу Всеволода сынъ, и нарекоша именемъ Ростиславъ. В се же лето заложена бысть церквы святаго Михаила в монастыре Всеволожи»5. Речь идет о Выдубицком монастыре, что уточняется в Ипатьевской летописи «на Выдобычи»6. В год рождения сына Ростислава, чье крест ное имя было Михаил, князь Всеволод основал монастырь во имя этого святого7. Для полноты картины необходимо отметить факт основания князем Всеволодом церкви св. Андрея, у которой был основан монастырь, где «пострижеся дщи его девою именемь Янька»8. Из приведенного примера видно, что прямолинейно использовать факт основания монастыря, посвященный тому или иному святому, для подтверждения или утверждения, что имя этого святого было крестным именем основателя монастыря, нельзя. Вернемся к монастырю св. Димитрия, основанного князем Изяславом, где после его смерти князь Ярополк, сын Изяслава, начал строить церковь св. Петра. Об этом говорится в летописной статье 6594 (1086) г., где сообщается о смерти князя Ярополка и о его похоронах: «И вси Кияне великъ плачь створиша над нимь, со псалъмы и песнми проводиша и до манастыря святаго Дмитрия, съпрятавше тело его с честью, положиша и в раце (мраморяне — ЛЛ) оу церкви святаго апостола Петра, юже бо самъ началъ здати (преж — ЛЛ), месяця декабря в 5 день»9. Все исследователи информацию русских летописей воспринимали однозначно: князь Изяслав основал монастырь св. Димитрия в честь своего покровителя, а князь Ярополк построил церковь св. апостола Петра в честь своего покровителя, где и был погребен. Хотя можно и по-другому осмыслить данные факты: князь Изяслав основал монастырь св. Димитрия потому, что крестным именем его сына Ярополка было Димитрий, а князь Ярополк 118 О крестном имени киевского князя Изяслава Ярославича после смерти своего отца построил церковь в честь святого своего отца — Петра. Такая трактовка летописных данных возможна. Но в литературе общепринятой стала, как уже отмечалась, иная точка зрения: крестное имя князя Изяслава — Димитрий, а князя Ярополка — Петр. Какого-либо повода усомниться в этом до последнего времени не было. Более того, после введения в научный оборот Трирской псалтири такой взгляд получил еще большую монументальность. Частью Трирской псалтири, или псалтири Эгберта, датируемой Х в., является кодекс Гертруды. Эта часть механически приплетена к псалтири в более позднее время. Кодекс Гертруды состоит из миниатюр и текстов молитв, составленных от имени Гертруды. На одной из миниатюр изображены муж и жена в молитвенном обращении к апостолу Петру, над головой мужчины славянскими буквами написано «Яропълк», у ног апостола женская фигура над которой опять же славянскими буквами надпись «м(ате)рь Яропъл». На другой миниатюре изображено венчание Петра и Ирины10. Одна из молитв Гертруды посвящена сыну Петру. На основе этих данных пришли к единогласному мнению, что на миниатюрах изображены члены одной семьи русского князя: мать по имени Гертруда, ее сын Ярополк, чье крестное имя Петр, и его жена Ирина. Все отечественные исследователи также единогласно решили, что перед нами изображение князя Ярополка Изяславича и его родных. Правда, это единогласие с первых (историографических) шагов столкнулось с различного рода несоответствиями. Приведем два примера. А. А. Бобринский обратил внимание на то, что «Гертруда молится за сына своего единственного»11. Но князь Ярополк Изяславич не был единственным сыном, у него было еще два брата Святополк и Мстислав. Н. П. Кондаков, чей анализ любого изображения поражает своей дотошностью и виртуозностью, по поводу матери Ярополка заметил: «Лицо княгини настолько молодо, что совершенно не отвечает представлению матери сорокалетнего князя и, очевидно, ничего не имеет портретного»12. Эти несоответствия различными способами объясняли на основе общелогических предположений. Датировка кодекса Гер труды 70–80-ми годами Х�� I�� в. основывалась на датах жизни Ярополка Изяславича (ум. 1086 г.). Еще раз отметим, что к моменту публикаций первых работ о кодексе Гертруды (А. А. Бобринский, Н. П. Кондаков) не было никаких 119 В. К. Зиборов оснований сомневаться как в данных послания папы Григория VII, так и в соотнесении изображений на миниатюрах Трирской псалтири с князем Ярополком Изяславичем. ХХ век в изучении истории Древнерусского государства оказался эпохальным благодаря уникальнейшим открытиям и достижениям отечественных ученых: были заложены основы русской сфрагистики и нумизматики раннего периода, в научный оборот введены берестяные грамоты и надписи на стенах св. Софии в Киеве и Новгороде. Круг первоисточников (источников, синхронных изучаемому периоду и представленных подлинниками) по истории Х�� I�� в. значительно пополнился. Не все эти первоисточники имеют отношение к сюжету данной статьи, но новый материал, введенный в научный оборот несколькими поколениями исследователей, позволяет иначе взглянуть на затронутые выше вопросы. Среди надписей, обнаруженных С.�� А�� . Высоцким на стенах св. Софии Киевской, есть одна, имеющая прямое отношение к Ярополку Изяславичу и тем самым к кодексу Гертруды. В корпусе надписей XI�� –�� XIV�� вв. под № 27 опубликовано граффито следующего содержания: «Господи, помози рабе своей Олисаве, Святополчей матери, русской княгине. А я дописал сынъ (?) Святополчии (?)»13. Последние два слова разными исследователями читаются по-разному, но основной смысл граффито понимается однозначно: благопожелательная надпись посвящена матери князя Святополка Изяславича Олисаве. Он княжил в Киеве с 1093 г. по 1113 г., был младшим братом князя Ярополка, и, следовательно, матерью князя Ярополка была также Олисава, а не Гертруда, как считалось до этого. Ни польские источники (Олисава была «ляхиня»), ни русские имени этой польки не сохранили, именно поэтому было довольно легко назвать ее Гертрудой. Казалось бы находка этой надписи ставит под сомнение общепринятый взгляд о тождестве князя Ярополка из кодекса Гертруды и Ярополка Изяславича. Но ни один из исследователей такого сомнения не высказал, а все усилия были направлены на различного рода объяснения: Гертруда и Олисава — одно и тоже лицо (В. Л. Янин)14, Ярополк и Святополк — дети от разных браков (А. А. Бобринский, С. А. Высоцкий)15, Святополк — внебрачный ребенок (А. В. Назаренко)16. Историографическая традиция, признающая тождество Ярополка из кодекса Гертруды и князя Ярополка Изяславича, оказалась столь 120 О крестном имени киевского князя Изяслава Ярославича весомой, что даже очевидный новый факт не заставил усомниться в этом тождестве. Кстати, среди древнерусских печатей ХI в. известны печати Олисавы17. Киевское граффито о русской княгине Олисаве, матери князя Святополка, и следовательно, и князя Ярополка, позволяет высказать обоснованное предположение о том, что Ярополк кодекса Гертруды и Ярополк Изяславич — разные лица, поэтому крестное имя Петр относится не к Ярополку Изяславичу, а к другому князю с таким же княжьим именем. Но пока это только предположение. Теперь обратимся еще к одному первоисточнику ХI в., напрямую связанному с темой данной статьи. Речь пойдет о древнерусских златниках и сребрениках. Активное изучение этих монет началось с Х�� I�� Х в., продвигалось оно медленно, сопровождаясь спорами и ошибками исследователей. Например, известный нумизмат И. И. Толстой, чья датировка древнерусских монет сегодня считается общепризнанной, легенду на сребрениках Петроса читал как «Гергиос», что оказалось неверным прочтением18. Относительно времени выпуска древнерусских монет существует две точки зрения. По одной (И. И. Толстой, И. Г. Спасский — М. П. Сот никова, В. Л. Янин)19 монеты чеканились русскими князьями, сидевшими на столе в Киеве, с конца Х в. до начала ХI в., то есть при князьях Владимире, Святополке и Ярославе. Для сторонников этой точки зрения сложным оказался вопрос, связанный с монетами, где в легенде указано имя Петрос / Петор. Для князя с этим именем места не находилось. В. Л. Янин высказал предположение, что князь Святополк Владимирович Окаянный выпускал монеты также и под своим крестным именем20. Такое предположение сделать было легко, так как по источникам крестное имя князя Святополка не известно (крестное имя князя Владимира Святого — Василий, а Ярослава — Георгий). Аргументов для такого предположения нет, но оно позволяло хоть как-то определиться с этим неведомым Петросом / Петором. Это предположение, поддержанное И. Г. Спасским и М. П. Сотниковой21, вошло в литературу. Другая точка зрения о времени выпуска древнерусских монет представлена не менее авторитетными в русской нумизматике исследователями А. А. Ильиным и А. В. Орешниковым. По их мнению, выпуск сребреников и златников осуществлялся в течение более 121 В. К. Зиборов длительного времени, от Владимира Святого до Владимира Мономаха включительно22. Сребреники князя Святополка А. В. Орешников относил к Святополку Изяславичу, а не к Святополку Владимировичу. Монеты с именем Петроса / Петора он относил к Ярополку Изяславичу, но последний на киевском княжении не сидел, поэтому довольно произвольно было вычитано из легенды имя Димитрия, то есть крестное имя киевского князя Изяслава, отца Ярополка, на основе этого высказано предположение о чеканке монет от имени этих двух князей23. В литературе эта точка зрения не получила поддержки. Для обеих точек зрения общим является связь монет Святополка и Петроса / Петора, связь или точнее очевидная близость определена одинаковым геральдическим знаком на монетах этих князей: двузубец с навершием в виде креста на левой лопасти двузубца. При одинаковой геральдической основе на монетах присутствуют дополнительные значки, размещенные между зубцами: у Петроса «в виде якоря с одним крючком», у Петора «в виде полумесяца рогами вниз», у Святополка «в виде равноконечного креста с кружками на конце»24. Сторонники обеих точек зрения приурочивают все монеты Святополка к одному из претендентов на их выпуск. Обратимся к каталогу монет князя Святополка. Под № 203 опубликован необычный в сравнении с остальными экземплярами сребреник этого князя25. На лицевой стороне изображение князя с фрагментарно читаемой легендой «Святополк на столе», на оборотной стороне геральдический знак, вокруг которого несколько нечетко читаемая легенда «А се его серебро». Самая существенная необычность связана с геральдическим знаком, который в отличие от других экземпляров монет Святополка изображает трезубец, а не двузубец. Эту необычность составители каталога характеризовали следующим образом: «Ошибочное изображение княжеского знака Святополка: рисунок петель основания подобен предыдущим, но крест на вершине левой лопасти знака и дополнительный крестообразный значок отсутствуют. В целом фигура представляет собой не двузубец, а трезубец (со стержнем в центре, как у знака Владимира)»26. Если непредвзято посмотреть на изображение геральдического знака на сребренике под № 203, то необходимо будет признать, что перед нами не «ошибочное изображение знака» (в другом месте каталога монета названа «оригинальным уродом»27), а совершенно 122 О крестном имени киевского князя Изяслава Ярославича иной геральдический знак, чем на остальных сребрениках Святополка; и этот геральдический знак подобен знаку на монетах Владимира Святого, что указывает на их ближайшее родство (Святополк Окаянный — сын Владимира Святого). Таким образом, перед нами единственный экземпляр монеты Святополка Владимировича. Все остальные сребреники принадлежат другому князю, носившему такое же имя — Святополк. Получаемое количество экземпляров монет Святополка Окаянного (1 экз.) и другого Святополка (63 экз.)28 косвенно подтверждает предлагаемую точку зрения. По мнению составителей каталога, количество монет князя Святополка Окаянного, сидевшего на киевском столе менее 4 лет с перерывами (1015–1016, 1018–1019 гг.) при полной политической нестабильности, в несколько раз превосходит количеств монет князя Ярослава Мудрого, занимавшего киевский стол более 30 лет (1016–1018, 1019–1054 гг.). На основе новых данных соотношение монет Святополка и Яро слава — 64 к 8, то есть превосходство в 8 раз29. Кто же этот другой князь Святополк, выпускавший сребреники после Святополка Владимировича? Среди русских князей, сидевших на киевском столе за период предполагаемой чеканки древнерусских монет, было только два князя с именем Святополк: уже упоминавшийся Святополк Владимирович и Святополк Изяславич. Последнему князю и принадлежат монеты с геральдическим знаком в виде двузубца с навершием в виде креста на левой лопасти зубца, с дополнительным значком — крест между зубцами. Такой же геральдический знак, как уже упоминалось, только с другими дополнительными значками находится на монетах Петроса / Петора, что указывает на их близкое родство. На киевском княжении сидел только один ближайший родственник князя Святополка — его отец Изяслав, следовательно, крестным именем Изяслава было Петр. К слову, сам князь Святополк носил имя Михаила, что известно, например, из «Хождения» игумена Даниила30. Князь Изяслав на своих монетах, можно сказать, усилил христианскую составляющую, внеся в легенду свое крестное имя вместо княжего и украсив геральдический знак двузубца изображением креста. Для князя Изяслава это не было случайным. Напомним, что именно князь Изяслав даровал землю для строительства Киево-Печерского монастыря; при нем, когда он сидел на киевском столе и тем самым был старшим среди русских 123 В. К. Зиборов князей, и его братьях была отменена кровная месть на Руси, не соответствовавшая христианским ценностям. Биография и судьба князя Изяслава позволяет нам объяснить факт двух вариантов написания его крестного имени Петрос/Петор. Во время своего княжения в Киеве в ходе политической борьбы он был вынужден дважды бежать из Киева, и каждый раз искать поддержки на Западе (годы его киевского княжения: 1054–1068, 1069–1073, 1077–1078). Перед последним возвращением в Киев он обращался, как об этом уже упоминалось, за поддержкой не только к императору, но и к папе римскому Григорию �� VII�� . Первоначальную греческую форму своего имени (Петрос) он сменил на несколько иную (Петор). Косвенным подтверждением того, что князь Изяслав носил имя Петр, может служить текст Жития Феодосия Печерского, написанного современником князя монахом Киево-Печерского монастыря Нестором. В одно из посещений монастыря князем Изяславом привратник не впустил его в монастырь, выполняя приказание игумена монастыря Феодосия никого не впускать после обеда до самой вечерни. Привратник, даже узнав князя, не впустил его, а побежал к игумену с вестью о приезде князя. Князь Изяслав «стоящю предъ враты и тьрпящю, о семь подражающю святаго и вьрховьняаго апостола Петра, изведеноу бо бывъшю томоу ангелъмь ис тьмьнице, и пришьдъшю емоу къ домоу, иде же беша ученици его, и тълкъноувъшю емоу въ врата, и се рабыни изникноувъши, виде Петра стояща, и от радости же не отврьзе воротъ, нъ текъши поведа оученикомъ приходъ его»31. Нестор, современник князя Изяслава, знал крестное его имя — Петр, поэтому уподобил случай, с ним происшедший, с подобным случаем его покровителя апостола Петра. Для подтверждения того, что крестным именем князя Изяслава было имя Петр, можно привлечь и недавно введенную в научный оборот княжескую вислую печать с изображением св. апостола Петра, отнесенную В. Л. Яниным в соответствии с вышеотмеченным его предположением к Святополку Окаянному. Познакомимся подробнее с экземпляром этой печати: «Л(ицевая) с(торона). Погрудное изображение человека в нимбе, пластинчатых бронях, с державой в правой руке; на голове венец с крестом на верху... О(боротная) с(торона). Погрудное изображение св. Петра; правая рука в благословляющем жесте»32. И на лицевой, и на оборотной сторонах есть 124 О крестном имени киевского князя Изяслава Ярославича легенды, на оборотной легенда читается однозначно «агиос П(ет) рос», на лицевой стороне, по словам В. Л. Янина: «Колончатая надпись справа нечитаема»33. Далее В. Л. Янин отмечает: «Обнаруженная в Вышгороде печать Святополка Окаянного является ближайшей аналогией найденной в Новгороде печати Ярослава Мудрого. Обе они сочетают изображения самого владельца буллы и его небесного патрона. Они принадлежат практически к одному узкому промежутку времени, взаимно подкрепляя предложенные относительно их выводы»34. На лицевой стороне печати князя Ярослава Мудрого легенда читается полностью «Ярсла(в) / к.ня. роус»35, то есть «Ярослав князь Роуси», на оборотной св. Георгий. Хотя на печати с изображением св. Петра легенда на лицевой стороне не читается, но можно предположить, что там должно быть княже имя и титул владельца печати. На прориси, опубликованной в альбоме, видны несколько букв в нечитаемой легенде, среди них одна определяется однозначно — буква «в»36. Этой буквы не может быть в легенде печати с именем Святополк, так как ни в титуле, ни в имени этой буквы нет. В имени Изя слав эта буква есть, что позволяет привлечь эту печать для подтверждения высказанного утверждения о крестном имени князя Изяслава — Петр. У князя Ярополка, сына князя Изяслава, крестным именем было Димитрий, об этом говорит факт основания князем Изяславом монастыря св. Димитрия. К кодексу Гертруды князь Ярополк-Димитрий Изяславич не имеет отношения, там изображен другой русский князь с именем Ярополк-Петр. Более сложно обстоит дело с посланием папы римского, обращенным к «Димитрию, королю Руси». Выскажем предположение: князь Ярополк, находясь в Риме, получил послание папы римского на свое крестное имя, отсюда становятся понятными слова послания, обращенные к Изяславу: «Сын ваш... явился к нам со смиренными мольбами, желая получить названное королевство из наших рук... Он уверил нас, что вы, без сомнения, согласитесь и одобрите эту его просьбу и не отмените ее... мы пошли навстречу этим обетам и просьбам... и от имени блаженного Петра передали ему бразды правления вашим королевством...». «Бразды правления королевством» были переданы князю Ярополку, поэтому послание и обращено к нему, «Димитрию, королю Руси». 125 В. К. Зиборов Завершить можно небольшим обобщением. Новые исторические факты, вводимые в научный оборот, необходимо не только увязывать с фактами, представленными в историографии, но при необходимости и возможности класть их в основание нового взгляда на исторические события. ПСРЛ. Л., 1926. Т. I. Лаврентьевская летопись. Вып. 1. Стб. 240. Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–ХII веков. М., 2001 С. 535. — Здесь же приводится и латинский текст послания. 3 Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях... С. 509. — См. также: Айналов Д. В. К истории древнерусской литературы // ТОДРЛ. М.; Л., 1936. Т. 3. С. 8–9. 4 ПСРЛ. Т. I. Стб. 159. 5 Там же. С. 174. 6 ПСРЛ. М., 1998. Т. II. Ипатьевская летопись. Стб. 164. 7 Правильность чтения имени Ростислав в Лаврентьевской летописи находит подтверждение в тексте Ипатьевской летописи. Это необходимо отметить в связи с тем, что в других летописях вместо имени Ростислав читается Мсти слав. — См.: ПСРЛ. Т. I. Стб. 174, разночтение 40. — Ср.: ПСРЛ. Т. II. Стб. 164. 8 ПСРЛ. Т. II. Стб. 197. 9 ПСРЛ. Т. II. Стб. 198: Под 6595 г.; ПСРЛ. Т. I. Стб. 206. 10 Кондаков Н. П. Изображения русской княжеской семьи в миниатюрах ХI в. СПб., 1906. Табл. IV и VI. — См. также одну из последних работ на эту тему: Попова О. С. Миниатюры кодекса Гертруды в кругу византийского искусства ХI в. // Византийский временник. М., 2008. Т. 6 (92). С. 176–193. 11 Бобринский А. Киевские миниатюры ХI в. и портрет князя Ярополка Изяславича, в псалтыри Егберта архиепископа Трирского. СПб., 1902. С. 17. 12 Кондаков Н. П. Изображения русской княжеской семьи... С. 17–18. 13 Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии Киевской. Вып. 1: ХI–ХIV вв. Киев, 1966. С. 77. 14 Янин В. Л. Русская княгиня Олисава-Гертруда и ее сан Ярополк // Нумизматика и эпиграфика. 1963. Т. IV. С. 142–164. 15 Бобринский А. Киевские миниатюры ХI в. ... С. 17; Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии Киевской. С. 79–80. 16 Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях... С. 570. 17 Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси Х–Х�� V�� вв. Т. 1: Печати Х – начала ХIII в. М., 1970. С. 210. 18 Толстой И. И. Древнейшие русские монеты Великого княжества Киев ского: Нумизматический опыт. СПб., 1882. С. 55–56, 193–194. 1 2 126 О крестном имени киевского князя Изяслава Ярославича 19 Сотникова М. П., Спасский И. Г. Тысячелетие древнейших монет России: Сводный каталог русских монет Х–ХI веков. Л., 1983. Ч. 1. Исследование. 20 Янин В. Л. Вислые печати из новгородских раскопок 1951–1954 гг. // Труды Новгородской археологической экспедиции. М., 1956. С. 166. 21 Сотникова М. П., Спасский И. Г. Тысячелетие древнейших монет России. С. 89. 22 Орешников А. В. Денежные знаки домонгольской Руси // Труды государ ственного исторического музея. М., 1936. Вып. 6; Ильин А. А. Топография кладов древних русских монет Х–ХI в. и монет удельного периода. Л., 1924. 23 Орешников А. В. Денежные знаки домонгольской Руси. С. 57–61. 24 Сотникова М. П., Спасский И. Г. Тысячелетие древнейших монет России. С. 191, 193, 180. 25 Сотникова М. П., Спасский И. Г. Тысячелетие древнейших монет России. С. 190. 26 Сотникова М. П., Спасский И. Г. Тысячелетие древнейших монет России. С. 190. 27 Сотникова М. П., Спасский И. Г. Тысячелетие древнейших монет России. С. 85. 28 Приводим последние данные о количестве монет на основе статьи: Моисе енко Н. С. Первые русские монеты как исторический источник: Новые данные // Университетский историк: Альманах. СПб., 2010. Вып. 7. С. 28. 29 Моисеенко Н. С. Первые русские монеты... 30 «Хождение» игумена Даниила // Памятники литературы Древней Руси. ХII век. М., 1980. С. 114. 31 Житие преподобного отца нашего Феодосия игумена Печерского // Успенский сборник ХII–ХIII вв. М., 1971. С. 94, 40в25–40г7 (при цитировании буква ять заменена буквой е). 32 Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати Древней Руси Х–ХV вв. Т. III: Печати, зарегистрированные 1970–1996 гг. М., 1998. С. 113. 33 Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати... Т. III. С. 19. 34 Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати... Т. III. С. 19. 35 Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати... Т. III. С. 14. — См. также: Зиборов В. К., Федюшев К. В. О княжеском титуле на древнерусских печатях ХI–ХП вв. // Мавродинские чтения — 2004: Актуальные проблемы историо графии и исторической науки. СПб., 2004. С. 14. 36 Зиборов В. К., Федюшев К. В. О княжеском титуле... С. 259. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 В. В. Пузанов СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ОБРАЗ КНЯЗЯ В ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XI – НАЧАЛА XII ВЕКА Научная деятельность И. Я. Фроянова составила целую эпоху в отечественной историографии, во многом определив последующее течение исторической мысли. В частности, он был первым советским исследователем отечественного средневековья, кто стал анализировать проявления первобытной психологии в массовом сознании древнерусского общества1, одним из первых обратил внимание на сакральную составляющую взаимоотношений князя и народа. Труды И. Я. Фроянова заложили основы современной истории Древней Руси, освобожденной от груза догм и открытой для свободного научного поиска. Это был научный и гражданский, нравственный подвиг ученого2. Настоящая статья подводит определенный итог изучению представлений древнерусских книжников о стране, власти и социуме, начатому автором несколько лет назад. На первом этапе был осуществлен системный анализ познавательных возможностей и реконструированы социокультурные миры «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона» (далее — Сл.), «Памяти и похвалы князю русскому Владимиру» Иакова Мниха (далее — Пм.), «Жития Феодосия Печерского» (далее — Жт.) и «Чтения о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» (далее — Чт.) преподобного Нестора, «Сказания о Борисе и Глебе» (далее — Ск.), «Сказания о чудесах святых стратостерпцев Христовых Романа и Давида» (далее — СкЧ.)3. Второй этап, предусматривавший анализ, © В. В. Пузанов, 2011 128 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 сопоставление и синтез полученных реконструкций, был осуществ лен в диссертации, и полученные результаты еще не публиковались. Поскольку в рамках статьи невозможно отразить общий итог проделанной работы, было решено выделить в отдельный сюжет анализ представлений древнерусских книжников о князе. Такой выбор оправдан, поскольку князь занимал центральное место в политической и социальной картине мира древнерусских книжников XI – начала XII столетия. Социокультурный образ князя в рассматриваемой литературе многогранен и различается в зависимости от характера и сюжетной линии произведения. Важную информацию об отношении древнерусских книжников к тому или иному Рюриковичу, их представлениях о сущности княжой власти, элитарных княжеских качествах можно извлечь из анализа эпитетов, прилагаемых к князьям. Для удобства анализа эпитеты систематизированы в таблице 14, разбитой для компактности на две части. Эпитеты подчинены определенной системе как в рамках отдель ного произведения, так и применительно к рассматриваемому корпусу источников в целом. Типологически их можно разделить на три основные группы: социальные (характеризующие качества, присущие князю-правителю); политические (характеризующие пределы княжеской власти); христианские (характеризующие князя как христианина). Все три типа присутствуют в Сл., в котором помимо князей христианской поры не только упомянуты, но и наделены элитарными качествами8 князья-язычники. Типологически к Сл. в этом плане близко Ск. В нем, однако, отсутствуют сюжеты, связанные с князьями-язычниками, если не считать Владимира, родившегося в «поганстве», но потом принявшего христианство. В Сл. эпитеты (старый, славный, благородный, храбрый, мужественный, прославившийся силою и победами), характеризующие языческих князей как воинов и правителей9, связаны непосредственно с княжеским статусом, тогда как князья-христиане наделены эпитетами христианскими. В последующем в литературе эта закономерность сохраняется: в отношении князей-христиан применяются эпитеты христианские и, практически, не употребляются социальные. Исключение составляют князья Владимир (Сл., отчасти — Чт.) и св. Борис (Ск.). Показательно, что все эпитеты (за исключением старый10, славный11, мужественный12), 129 В. В. Пузанов Таблица 1 Эпитеты, используемые по отношению к князьям в памятниках древнерусской литературы Часть 1 Сл. Пм. Чт. Ск. Язычник: «живяхъ акы скотина»; Христианин: благоверный, христолюбивый, блаженный и триблаженный, гостеприимный, «апостолъ въ князехъ», божественный Язычник: «мужь правдивъ и милостивъ к нищимъ и к сиротамъ и ко вдовицамъ» Христианин: [те же качества и добавлено] благоверный самодержец «вьсей Русь скей земли», блаженный, разумный (мудрый) Игорь/ старый/славный, блаСвятослав городные, храбрые, мужественные, прославившиеся силою и победами Владимир Язычник: славный, благородный, сильный, мужественный, живущий и правящий по правде, смысленый; Христианин: неземной мудрости, честный, добрый, милостивый5, христолюбивый, премужественный, съмыслу место блаженный благоверный, щедрый и милостивый, «честнаа главо». Апостол среди владычествующих, учитель и наставник благочестия, каган, единодержец, царь, властель Ярослав Мудрый 130 «веренъ послухъ» благоверия Владимирова, наместник власти Владимировой, благоверный и красящий стол земли Владимировой, каган «мужь... праведенъ и тихъ, ходяи въ заповедехъ Божиихъ», христолюбец, царь Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... Продолжение таблицы 1 Сл. Пм. Чт. Ск. Борис Святой (в связке с Глебом), блаженный, милосердный, кроткий, смиренный, праведный, незлобивый, подобно отцу, милостив и творил милостыню, «детескъ теломъ, а умомъ старъ», страстотерпец, Божий угодник, любим отцом6 «благого корене» святой, блаженный, преблаженный, богоблаженный, добрый, благоверный, страстотерпец, послушный родителям (скоропослушливый), правдив, щедр, тих, кроток, смирен, поводырь слепым, одежда нагим, посох старцам, наставник неразумным, возлюбленный Господом, красив духовно и телесно, весел лицом, крепок телом, сияющий по-царски, храбр в битвах, мудр Глеб святой, блаженный (в связке с Борисом), страстотепец, Божий угодник блаженный, святой, стра стотерпец, жертва Господу, чистая и благоуханная7 Святополк окаянный, законопреступный, немилосердный и льстивый, грешник, окаянный сын окаянный, треклятый, второй Каин, злой сообщник дьявола, брато убийца Часть 2 Жт. Ярослав СкЧ. благоверный Изяслав Ярославич христолюбец, христолюбивый князь, «владыко благый», благолюбивый, боголюбец Святослав Ярославич благый князь, благый владыко, благоверный Всеволод Ярославич благоверный князь 131 В. В. Пузанов прилагаемые Иларионом к князьям-язычникам и Владимиру, характеризующие социальные качества правителя, применены в Ск. к Борису: благородного происхождения (благого корене), сильный (крепок телом), храбрый. Особенно показателен эпитет храбрый. В ПВЛ и Новгородской первой летописи (далее — НIЛ) храбрыми названы только древние князья (Святослав Игоревич и Мстислав Владимирович — в ПВЛ; Олег, Игорь, Святослав — в НIЛ13). Такое избирательное применение эпитета храбрый, видимо, связано с идеализацией древней эпохи и древних князей, характерной не только для ПВЛ и НIЛ, но и вообще для средневековой книжной и фольклорной традиции. Следовательно, автор Ск., называя Бориса храбрым, вводит его в круг «древних князей», тем самым ставя на пограничье между «древними» и «новыми» князьями не Владимира (что, судя по всему, было характерным для древнерусского общественного сознания), а Бориса. Только Владимир (Сл., Ск.) (в ПВЛ — Владимир и Ольга14) и Борис (Ск.15) наделяются таким элитарным социальным качеством, как мудрость/разумность. Только в отношении них применяются эпитеты правдивый (Владимир — Сл.16, Чт.; Борис — Ск.), щедрый (Владимир — Сл.; Борис — Ск.), милостивый (Владимир — Сл.; Борис — Ск.) добрый (Владимир — Сл., Чт.; Борис — Ск.). К Владимиру применяются все эпитеты, что и к другим князьям (язычникам и христианам), за исключением некоторых, адресованных Борису и Глебу. Это эпитеты, подчеркивавшие: 1) святость Бориса и Глеба — святой, страстотерпец (Борис и Глеб — Чт., Ск.), Божий угодник (Борис и Глеб — Чт.), богоблаженный праведный (Борис — Ск.); 2) их сыновнее положение по отношению к Вла димиру — послушный родителям, скоропослушливый (Борис — Ск.); 3) отдельные личные качества — незлобивый (Борис — Чт.), кроткий и смиренный (Борис — Чт., Ск.); 4) эмоциональное отношение автора к святым — светильники неугасающие, солнца светлейшие (Борис и Глеб — Чт.), поводырь слепым, одежда нагим, посох старцам, наставник неразумным, возлюбленный Господом, красив духовно и телесно (Борис — Ск.), жертва Господу, чистая и бла гоуханная (Глеб — Ск.). Особый статус и избранность Бориса определяется не в последнюю очередь тем, что он был любим своим отцом (Чт.). 132 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... Из христианских эпитетов общие для Владимира (Сл., Пм., Ск.), Бориса и Глеба (Чт., Ск.) — блаженный, для Владимира (Сл., Пм., Чт.) и Бориса (Ск.) — благоверный. Применяются особые эпитеты и по отношению к Владимиру: апостол среди владычествующих (Сл.), «апостолъ въ князехъ», божественный (Пм.), «честнаа главо», «единодержець... земли своеи» (Сл.), самодержец «вьсей Русьскей земли» (Ск.), «властель» (Сл.), гостеприимный (Пм.), неземной мудрости (Сл.). Несколько иначе обстоит дело с эпитетами политическими, применение которых особо выделяет Владимира и Ярослава. Только Владимир называется единодержцем (Сл.) и самодержцем (Ск.). С точки зрения книжников, это означало, видимо, то обстоятель ство, что Владимир один, не делясь ни с кем, обладал верховной властью над всей Русью17. Возникает вопрос, почему понятия самодержец и единодержец применяются только к Владимиру? Возможно, это связано с его особым положением в иерархии русских князей; возможно, имело место отражение реальной ситуации, поскольку Владимир — первый и последний князь, властвовавший над «всей Русью». Ни в ПВЛ, ни в хронологически соответствующей ей части Н�� I�� Л эти термины не встречаются. Правда, в ПВЛ в отношении Ярослава Мудрого применяются синонимичные понятия единовластец (Ипатьевская летопись)18 и самовластец (Лаврентьевская)19. Каганами названы Владимир и Ярослав (Сл.); царями — Владимир (Сл.), Ярослав (Чт.). К этому ряду, с соответствующими оговорками, можно причислить и Бориса, сияющего, согласно Ск., поцарски («светяся цесарьскы»). Термин каган пришел на Русь еще в языческую эпоху, но так и не прижился, несмотря на старания отдельных книжников (в частности — Илариона) «привить» его к рус скому политическому древу. Сам Иларион, судя по всему, использует титул каган в высокопарном смысле (термин князь в Сл. отсут ствует), как аналог понятиям царь и властель20. С помощью заим ствованных из книг понятий царь и властель древнерусские авторы пытались вписать деяния русских князей в контекст деяний библейских правителей. Таким образом, если особые эпитеты в отношении Бориса и Глеба сосредоточены в Чт. и в Ск., то применительно к Владимиру — в Сл., Пм. и Ск. Самый обширный и качественно разнообразный набор 133 В. В. Пузанов эпитетов по отношению к Владимиру представлен в Сл. Все эпитеты, характеризующие социальные качества Бориса как князя сосредоточены в Ск. Из них все (кроме подчеркивающего благородное происхождение, который встречается и в других частях текста) — в «панегирике»21. Типологически последний близок летописным «панегирикам» князьям, но богаче на элитарные эпитеты. Выбивается из общего ряда и Ярослав, прежде всего эпитетами, характеризующими пределы княжеской власти. Кроме того, книжникам было важно показать преемственность власти Ярослава по отношению к власти отца (Сл., Чт., СкЧ.)22. Особенно в этом на правлении потрудился Иларион. В его трактовке Ярослав — «веренъ послухъ» благоверия Владимирова, «егоже Господь» сделал намест ником власти отца. Ярослав завершил дело Владимира, подобно тому как Соломон завершил начатое Давидом; он — красящий стол земли отца своего, в нем Господь оставил память на земле о Владимире. В связи с этой преемственностью власти Иларион и именует Ярослава каганом. Имеется общее качество у Ярослава и с Борисом: Борис характеризуется в Ск. как «правьдивъ и щедръ, тихъ...»23, а Ярослав в Чт. как «мужь... праведенъ и тихъ...»24. Самые употребляемые эпитеты, прилагаемые к потомкам Владимира и Ярослава, — христолюбец/христолюбивый князь (Изяслав — Жт.) и благоверный (Ярослав Мудрый — Сл., СкЧ., Изяслав, Святослав и Всеволод — Жт.). Благоверными Иларион называет также сноху князя Владимира (жену Ярослава — Ирину), его внуков и правнуков. Благоверными могут быть также земля, грады и веси, можно благоверно править, а также пребывать в благоверии25. В то же время, по Илариону, благоверие князя «съ властию съпряжено»26. Христолюбец — эпитет более высокого качества. Он прилагался к Владимиру, Ярославу и Изяславу, когда последний стал во главе княжеского рода. В то же время, этот эпитет мог прилагаться и к простым христианам27. Эпитеты благый, боголюбивый, боголюбец являются однотипными с двумя вышеозначенными и употребляются по отношению к Изяславу (владыко благый, благолюбивый, боголюбец) и Святославу Ярославичам (благый князь, благый владыко). Употребляя те или иные эпитеты применительно к тому или иному действующему лицу, книжник определял к нему свое отношение 134 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... и соответствующим образом ориентировал читателя. Несмотря на типологическую и качественную неоднородность, все вышеперечисленные эпитеты имеют положительную семантику. Негативное отношение к Святополку проявилось и в характеризующих его эпитетах: окаянный, законопреступный, немилосердный и льстивый, грешник, окаянный сын (Чт.); окаянный, треклятый, злой сообщник дьявола, братоубийца (Ск.). Таким образом, в отношении языческих князей книжники применяли эпитеты, характеризующие социальный статус князя, а в отношении князей-христиан — эпитеты христианские (те и другие — к Владимиру и Борису). Данное обстоятельство может свидетельствовать о сакральном значении княжеской власти, поскольку, с точки зрения христианина, главное качество правителя определяется христиан скими ценностями. Именно от того, насколько князь являлся до бродетельным христианином, зависел успех его правления и сакральная защита вверенной ему Господом в управление земли. Социальные добродетели были подчинены христианским и вытекали из них. В то же время такие качества, как справедливость, милосердие по отношению к обездоленным (судя по тому, что они прилагаются в Чт. к Владимиру-язычнику), не являлись только христианскими, однако составляли неотъемлемую добродетель христианина, тем более — князя. Несмотря на христианские воззрения, древнерусский книжник идеализировал древность, языческую по своей сути, и древних князей-язычников (естественно, как князей, а не как язычников). Встречающееся в литературе противопоставление Владимира-язычника и Владимира-христианина (ПВЛ28, НIЛ29, Житие князя Владимира30 и, особенно, Пм.31) должно было подчеркнуть благотворное влияние святого крещения на князя и не преследовало цели бросить тень на древних князей-язычников. Показательно, что для повышения статуса Бориса — князя-святого — автор Ск., как отмечалось выше, пытается ввести его в круг древних князей. В идеализации последних «родовое» чувство книжника оказывалось сильнее религиозного, как и у большинства его соплеменников. Важная информация о своих героях могла закладываться древнерусскими авторами в параллели с персонажами ветхозаветной и христианской истории (табл. 2). 135 В. В. Пузанов Таблица 2 Сравнение князей с персонажами ветхозаветной и христианской истории в литературе Древней Руси Сл. Пм. Владимир Апостолы (Петр, Павел, Иоанн Богослов, Фома, Марк), Константин Великий, Давид Авраам, Иаков, Моисей, Давид, Иезекия, Иосия, Константин Великий Ярослав Соломон Жт. Чт. Ск. Константин Великий, Евстафий Плакида, Авраам, Исаак, Иаков Борис Иосиф; подвиг Бориса уподоблен подвигу Христа Глеб Вениамин, Вениамин, Давид; подДмитрий виг уподоб- Солунский, лен подви- Страстотергам Захарии пец и угоди Христа ник Христов Святополк Окаянный Каин, Юлиан Каин, ЛаОтступник, мех, Юлиан cобиратель- Отступник ный образ «старшего брата» Иосифа и Вениамина Святослав Ярославич Иосиф, Дмитрий Солунский, Страстотерпец и угодник Христов Каин Для сведущего читателя такие параллели говорили о многом, формировали в его сознании сакральную иерархию русских князей. Не случайно больше всего параллелей приходится на Владимира 136 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... как крестителя Руси и родоначальника ветви христианских князей. Сравнение Владимира с апостолами и Константином Великим, проводимое Иларионом, следовало в русле борьбы за канонизацию князя, признание его равноапостольным. В этом же ключе надо рассматривать параллели с Константином в Пм. и Чт. Сопоставление Владимира с Евстафием Плакидой у Нестора важно было для того, чтобы показать благодать Божию, низошедшую на князя, открывшую ему путь спасения через святое крещение. Более интересным представляется другое сравнение Илариона: Ярослав завершил дело отца подобно тому, как Соломон завершил начатое Давидом32. Сравнение Владимира с Давидом может намекать на то, что он, подобно Давиду, являлся младшим сыном и не сразу стал великим князем киевским. При нем все восточнославянские земли («племена») оказались под рукою киевского князя, подобно тому как при Давиде все колена Израилевы были объединены под одной властью. Как и Давид, Владимир вел победоносные войны, и, как Давиду, ему под конец жизни довелось испытать неверность сыновей (Ярослава и Святополка). Дабы положить предел попыткам сыновей захватить власть, Давид передал и власть, и чертежи храма сыну Соломону, после чего мирно скончался. Владимир не передавал власть Ярославу, более того — намеревался начать против него военные действия. Почему же Ярослав сравнивается с Соломоном? В силу мудрости своего правления (Ярослав Мудрый = русский Соломон) и завершения дела Владимирова в сфере крещения Руси и строительства храма? (Владимир, в отличие от Давида, по строил храм. Но главным храмом, подобно храму Соломона33, стал Софийский собор, построенный Ярославом). Или такое сравнение должно было подчеркнуть правопреемство власти Ярослава по отношению к власти отца и легитимность занятия великокняжеского стола, с одной стороны; затушевать его неповиновение отцу, что по тем временам являлось серьезным проступком, — с другой? Сейчас об этом можно только гадать с большей или меньшей степенью вероятности. Согласно Иакову Мниху, Владимир подражал святым царям Давиду, Иезекии, Иосии и Великому Константину, подобно им послужив «Богу всимъ сердцемъ и всею душею». В то же время он подражал Аврааму, Иакову, Моисею, Давиду, Константину Великому 137 В. В. Пузанов «поревновав святых мужей делу и житию их»34. Заложена ли какая-то особая информация в таком противопоставлении (цари — святые мужи)? Или это два не связанных никак перечня, учитывая повторение в каждом из них Давида и Константина? Иезекия — царь иудейский, боровшийся с идолопоклонством; Иосия — царь иудейский, восстановивший почитание истинного Бога. Авраам и Иаков — праведники и родоначальники народа Израилева. Сравнение Владимира с Иаковом возможно рассматривать как в плане родоначалия35 и праведности, так и в плане обстоятельств завладения правом первородства: и тот и другой — младшие сыновья, похитившие право первородства у старших братьев. Сравнение с Моисеем, возможно, у древнерусского книжника создавало аллегорический образ чудесного спасения из плена, только не египетского, а плена дьявольского обольщения. Подобно тому как Моисей вывел свой народ из египетского рабства в землю Обетованнную, Владимир вывел своих людей из рабства невежества, открыв им путь спасения во Христе. Кроме того, Владимир, подобно Моисею, — первый законодатель русского народа. Таким образом, в параллелях Иакова Мниха можно увидеть намеки как на праведную деятельность Владимира-правителя (святого царя), так и на его первосвятительскую роль и роль родоначальника. В Чт. встречается сравнение Владимира с Исааком36. Возможно, оно навеяно произведением Илариона, в котором можно увидеть косвенное сопоставление Владимира и Исаака: и тот и другой — олицетворение «благодати», противопоставляемой «закону». Несмотря на то что, согласно логической линии Сл., напрашивалось другое сравнение (Измаил — Владимир), в проводимой параллели Владимир — Исаак была своя логика. И тот и другой — младшие сыновья, избранники Божьи. В этом смысле Владимир, подобно Исааку, мог рассматриваться как рожденный по духу, в отличие от рожденных по плоти37 Естественно, что князь-креститель, на котором почила Благодать Божья, не мог, в представлении русских мыслителей, родиться по плоти, несмотря на то что мать его была ключницей. Параллели в отношении Бориса, Глеба и Святополка в Ск. и в Чт. близки. Борис и Глеб сопоставляются с младшими сыновьями Иакова — Иосифом (Борис) и Вениамином (Глеб)38. Святополк уподоблен Каину и Юлиану Отступнику. С Каином Святополка сближал 138 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... грех братоубийства, а с Юлианом Отступником — тяжесть наказания за совершенный грех39. Имеются и различия. В Чт. более четко проведена иерархия святости между Борисом и Глебом: Борис подражает Христу, Глеб — мученнику Захарии; накануне смерти Борис молится Богу Отцу, а Глеб — Богу Сыну40. Правда, в финале произведения и Борис, и Глеб названы подражателями Христу41. Кроме того, Глеб уподоблен Давиду. Только Давид спас «сынов Израилевых» от поругания иноплеменника, а Глеб спас «сыновъ рускыхъ» от поругания дьявола42. Сравнение напрашивалось, видимо, и в другом смысле: и Давид, и Глеб — младшенькие. В Чт. Святополк, помимо сравнения с Каином и Юлианом Отступником, олицетворяет собирательный образ старших сыновей Иакова (то есть отрицательный образ старшего брата и сына, тогда как Борис в Чт. и Ск. — собирательный образ идеального младшего брата и сына). В Ск. проводится параллель между св. братьями и Дмитрием Солунским. Она важна для автора в плане манифестации святости Вышгорода (находившегося под защитою Бориса и Глеба) и сравнения его с Солунью (пребывавшей под защитою св. Дмитрия). Кроме того, в Ск., как и ПВЛ43, Святополк сравнивается с Ламехом, убившим братьев Еноха, за что он понес наказание более тяжкое, чем Каин. Ведь Каин не ведал о мщении, поэтому единую кару принял, а Ламех, знавший о судьбе Каина, в семьдесят раз тяжелее наказан44. Здесь осуждался даже не столько Святополк, сколько предупреждались возможные его последователи. Если кто впредь совершит подобное, то понесет еще более тяжкую кару, поскольку уже знает о возмездии, доставшемся Окаянному. Параллель Святослава Ярославича с Каином в Жт. объясняется тем, что он изгнал незаконно с киевского стола своего брата Изяслава, которому особенно симпатизировал Нестор. Таким образом, сравнение русских князей с библейскими персонажами и христианскими подвижниками позволяет реконструировать сакральную иерархию русских князей, в формировании которой не последнюю роль играл генеалогический фактор. Отмеченные воззрения не могли не сказаться на представлениях книжников о порядке замещения княжеских столов. Законными и естественными способами занятия княжеского стола в Жт., Чт., Ск. и СкЧ. считались воля отца (либо старшего в роде князя) и родовое 139 В. В. Пузанов старшинство. При этом правило старшинства не ограничивало волю отца, которой отдавалось предпочтение45. Сыновья рассматривались как наследники отца и преемники престола (Ск., СкЧ.)46. Все эти четыре произведения пытались обосновать принцип замещения столов, нашедший отражение в «Ряде Ярослава» ПВЛ и НIЛ младшего извода47. Подвиг Бориса и Глеба, собственно, служил внешней санкцией для «Ряда Ярослава». В то же время, отдавая должное принципу родового старшинства, ни один из авторов не являлся сторонником единодержавия48. Более того, попытка Святополка сконцентрировать власть в одних руках, устранив своих братьев, и в Чт., и в Ск. рассматривалась как преступление, как акт, противный Господу. Идеал книжников — наследственная власть всех сыновей по отцу. Власть над Русью одна, но делится она между князьями — наследниками своего отца49. Особенно последовательно эта мысль проводится в Ск. Принцип наследования власти, видимо, наиболее близок и Илариону, который акцентированно указывает на генеалогическую преемственность Владимира по отношению к Святославу и Игорю, Яро слава — Владимиру50. Иаков Мних также подчеркивает, что Владимир сел в Киеве на место своего отца Святослава и деда Игоря51. В то же время Иларион больше подчеркивает сакральную составляющую передачи власти: Господь сделал Ярослава наместником власти отца, и князь должен «без блазна же Богомъ даныа ему люди управивьшу», за что после смерти ответит перед Всевышним52. Представления о сакральном способе приобретения власти, покоящиеся на фундаменте провиденциализма, естественны и для других авторов. В трактовке Иакова Мниха, Божьей помощью Владимир побеждал врагов и вокняжился в Киеве53. Согласно СкЧ., Бог вверяет князю власть и землю, и вверенным он должен распорядиться надлежащим образом54. В Ск. и Чт. эта мысль прямо не выражена. Согласно Ск., Ярослав победил Святополка соизволением Божьим и помощью святых, после чего принял всю Русскую землю55. В трактовке Нестора, Богу неугоден был Святополк, и он избавил от него землю руками народа56, после чего власть принял Ярослав57. Соблюдение принципа родового старшинства, уважение к старшим угодно Богу; несоблюдение этого принципа карается Господом. В то же время, в Жт., как о само собой разумеющемся, говорится о призвании князя жителями Тмутаракани при посредничестве 140 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... Великого Никона58. СкЧ. сообщает о призвании Мономаха киевлянами. В нем акт призвания, судя по всему, воспринимается не как естественный процесс (типа родовой преемственности от одного поколения к другому), а как следствие хаоса, дестабилизации — производных народного мятежа, вспыхнувшего после смерти Святополка. Необходимым условием прекращения хаоса и становится приезд в город князя: «И многу мятеже и крамоле бывъши въ людехъ и мълве не мале. И тъгда съвъкупивъше ся вси людие, паче же большии и нарочитии мужи, шедъше причьтъмь всехъ люди, и моляху Во лодимира, да въшедъ, уставить крамолу сущюю въ людьхъ. И въшедъ, утоли мятежь и гълку въ людьхъ, и прея княжение всея Русьскы земля»59. Инициатива в приглашении князя приписывается большим и нарочитым мужам, хотя не отрицается участие всех людей60. В Чт. Святополку Окаянному Господь «не попусти» осуществить зловещие планы и «потреби» его «от земля сея» руками людей: «Крамоле бывшеи от людеи и изгнану ему сущю не токмо из града, нъ изъ области всея»61. Иными словами, здесь проводится мысль, выражаемая известной формулой: «Глас народа — глас Божий». Как видим, книжные установки постепенно входили в противоречие с политическими реалиями, которые неуклонно прорывались на страницы рукописей сквозь пелену идеологических предпочтений авторов. Среди княжеских функций особо выделяются сакральная, социальная и военная. Особый интерес представляют сочинения Илариона и Иакова Мниха. В Сл. князь обеспечивает, прежде всего, сакральную защиту земли и народа как при жизни, так и после смерти, спасая тем самым от бед (войны, пленения, голода и др.), насылаемых Господом на народы за грехи их. Главный же труд князя и обязанность перед Богом — пасти вверенный ему Господом народ — сопоставляется с трудом праведников62. Особое внимание Иларион уделяет обеспечению князем социального благополучия в своей земле, подробно перечисляя и восхваляя щедроты и милостыни правителя по отношению к обездоленным63. Однако за вполне христианскими по форме благодеяниями Владимира, память о которых сохранялась в народе и во времена написания Сл.64, просматривается не столько нищелюбие христианского государя, сколько щедрость вождя варварской эпохи. 141 В. В. Пузанов Важную роль для понимания основных функций князей как защитников Руси от внешнего врага играет «Молитва» Илариона («владыке наши огрози странамъ»)65. Иаков Мних, как и Иларион, главной функцией князя считал сакральную защиту Русской земли. Руками князя Владимира сокрушалось идолослужение и утверждалось служение Господу. Князь, подобно устам Божьим, победил прельщение дьявольское, «свободи всяку душу, мужескъ полъ и женескъ, святого ради крещения», «всю землю Рускую исторже изъ устъ диаволъ»66. Главный залог успеха князя — боголюбие, добрые дела и исполнение Божественных заповедей. Другая важная его функция — оборона своей земли и устрашение ее врагов67. Сакральные функции князя достаточно полно отражены и в борисоглебском цикле, прежде всего в Ск., на примере св. Бориса и Глеба. Отошедшие в мир иной князья продолжают оставаться членами княжеского рода и выполнять свои функции, помогая Русской земле и сородичам, защищая их от козней дьявола и от неприятеля (выступая прочным забралом и острым мечом Русской земли)68. Причем, речь идет о помощи не только со стороны св. Бориса и Глеба, но и Владимира, еще не канонизированного церковью69. В Чт. мотив защиты Русской земли со стороны Бориса и Глеба не звучит, не отмечены св. братья и в качестве помощников Яро славу в борьбе со Святополком. Нестор акцентирует внимание на благодати и даре чудесного исцеления, которых сподобились Борис и Глеб от Господа70. Сакральные функции выполняют и тела умерших братьев, обеспечивая особый статус Вышгорода среди других городов (Ск., Чт.)71. В то же время в Чт. сакральное значение князя для земли и народа ярко предстает на примере Владимира Святославича, на которого падает Божий выбор и который становится орудием Божьей воли в деле крещения Руси72. В Ск. же лишь отмечается, что Владимир святым крещением просветил всю землю Русскую73. Сакральные функции князя прослеживаются также в храмостроительной деятельности (отмечаемой всеми авторами, за исключением Ск.) и установлении новых религиозных праздников (Чт., СкЧ.). При этом создается впечатление, что роль княжеской власти здесь более значима, чем власти духовной74. 142 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... Представления об отношениях в сакральном княжеском роде характеризует эпизод на литургии (Чт., СкЧ.75) по случаю перенесения мощей св. Бориса и Глеба в церковь, построенную Изяславом Ярославичем. После благословления мощами Бориса (Чт.) или Глеба (СкЧ.) на голове Святослава Ярославича остался ноготь святого, который тем самым особо выделил и благословил черниговского князя и его потомство. Факт благословления не отрицает даже Нестор, неблаговоливший Святославу. Показательна подача материала автором СкЧ. (отрицательно относившимся к Изяславу и его потомству) и Нестором (негативно воспринимавшим, как видно из Жт., Святослава). В Чт. митрополит благословил рукою св. Бориса всех: Изяслава, Святослава, Всеволода, всех князей и людей, а ноготь остался на голове у Святослава. В СкЧ. митрополит благословил Изяслава и Всеволода, потом Святослав взял у митрополита руку св. Глеба, прикладывал ее к нарыву на шее, темени (где остался ноготь святого) и глазам. Получалось, что не митрополит благословил Святослава рукою св. Глеба, а сам Глеб. Тем самым усиливался мотив благословления святым родственником. Можно думать, что благословление святого произвело большое впечатление на общество и на самих князей, было воспринято Святославом как благословление на киевский стол, который он вскоре не преминул занять, изгнав Изяслава. Определенные сакральные функции князя можно увидеть и в организации системы обеспечения церкви. Анализ источников позволяет высветить новые грани проблемы. Особенно ценно известие Иакова Мниха (опиравшегося на летопись, предшествующую Начальному летописному своду76), согласно которому десятина, выделенная Владимиром собору пресв. Богородицы, предназначалась не только на содержание храма и духовенства, но и для помощи социально необеспеченным слоям свободного люда77. В пользу этого варианта может свидетельствовать и сообщение Чт. о десятине, данной Ярославом церкви св. Бориса и Глеба, при которой, как видно из дальнейшего текста, пребывали нищие и убогие78. Правда, согласно и Чт., и СкЧ., нищие и убогие получали милостыню от христиан, приходящих в храм79. Не ясна также дальнейшая судьба десятины, выделенной Ярославом. Однако в любом случае храм должен был так или иначе участвовать в обеспечении обездоленных, ютившихся при 143 В. В. Пузанов нем. О том, что такая практика имела место, свидетельствует известие Жт. о построенном Феодосием близ обители дворе, где давался приют «нищимъ и слепыимъ и хромыимъ и трудоватыимъ», получавшим на содержание десятую часть от монастырского имущества80. Напрашивается сравнение этой десятины с десятиной, упомянутой Иаковом Мнихом. Можно предположить, что практика выделения церковными учреждениями десятой части от своих доходов на содержание социально необеспеченных слоев населения имела достаточно широкое распространение. Это могло быть выполнением правила, отраженного в Св. Писании и трудах отцов церкви, о необходимости отдавать десятую часть от «произведений своих» Господу81. Если князь давал десятину Господу в церковь, то само духовенство могло дать таковую только нищим и убогим. Таким образом, церковная десятина являлась не просто сред ством содержания церкви, платой ей за выполняемые общественнополезные функции. Десятина материально обеспечивала надлежащее выполнение этих функций, в том числе и функции «социального обеспечения». В условиях развития социальной стратификации и постоянного увеличения контингента обездоленных церковная организация в определенной степени компенсировала ограниченные возможности княжеской власти в деле обеспечения нуждающихся за счет своей инфраструктуры — более разветвленной и централизованной, по сравнению с княжеской. Часть средств на это закладывалось государством (князем) в десятину, часть, видимо, церковь выделяла из иных своих доходов. Такое назначение десятины следовало в русле социальных обязанностей князя, который должен был материально обеспечивать дружину, духовенство, социально незащищенные слои населения. Глубина отражения сакральной роли князя в жизни древнерусского общества зависела не только от личных убеждений книжников (вряд ли здесь были принципиальные различия), их литературного таланта, но и от характера произведения. Показательны в этом плане сочинения Нестора. В Жт. (в отличие от Чт.) сакральные функции князя четко не выражены: выбор Святославом места под строительство храма и закладка первой траншеи под фундамент, видение ему в момент смерти Феодосия огненного столпа, который дано было видеть только князю, — вот, пожалуй, все, что можно 144 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... выделить в этом плане82. Такой подход, однако, связан не с убеждениями автора (что видно из Чт.), а с характером сюжета, в котором главную сакральную роль играет преподобный Феодосий и иноки, а князья «приземлены». Именно черноризцы обеспечивают благополучие земли, и именно их исход грозит земле бедами83. Имела место и другая причина. Несмотря на то что в древнерусской книжной традиции порой трудно разделить функции святого и князя84, некоторую закономерность формирования княжеских образов можно выявить. Сакральными чертами, в первую очередь, наделяются князь Владимир и, естественно, св. Борис и Глеб. Особый статус Владимира объясняется рядом причин: креститель Руси (апостол во князьях); старший в роду; русская церковь (а книжники стояли на острие идейных баталий) вела борьбу за канонизацию князя. Поэтому сыновья Владимира (даже Борис и Глеб в плане милосердия и милостыни) подражали своему отцу. Данным обстоятельством может объясняться несколько бледный портрет Ярослава Мудрого — основателя главной ветви рода Рюриковичей: Ярослав не мог, видимо, по литературным и нормативным канонам в рамках единого литературного сюжета ставиться вровень с родителем (тем более — крестителем; он лишь мог, согласно Илариону, завершить дело отца, подобно тому как Соломон завершил начатое Давидом) и святыми братьями. А его сыновья и внуки, в свою очередь, не могли превосходить отца и деда. Тем более что в рассматриваемых произведениях главными героями являются, соответственно, Владимир (Сл., Пм.), Борис и Глеб (Чт., Ск., СкЧ.), преподбный Феодосий (Жт.). В то же время в отдельных произведениях либо летописных «панегириках» и «некрологах» главное действующее лицо, независимо от реальной святости85 и места в княжеской иерархии, может наделяться чертами, являющимися признаком святости. Показательный пример — Давыд Святославич в «Слове о князьях»86. Конечно, Давыд не рядовой князь, но и не выдающийся на фоне своего поколения Рюриковичей. От характера произведения зависела и трактовка материальной стороны бытия князей. Особо ярко она выражена в Жт. и Ск. Для Нестора важно было путем противопоставления Феодосию показать, что князья и бояре, в отличие от преподобного, — приверженцы, прежде всего, ценностей сего мира. Автор Ск. стремился 145 В. В. Пузанов продемонстрировать читателю, от каких благ княжения «сего мира» Борис отказался в пользу «царства небесного». Прием контрастного противопоставления не только усиливал мотивацию и значимость духовного подвига Бориса, но и, так сказать, от обратного, гиперболизировал истинные, вечные ценности по сравнению с преходящими — земными, материальными. Анализ Жт. и Ск. не оставляет сомнений в том, что и сами книжники, и население Древней Руси главную отличительную черту княжого быта видели в необычайном материальном богатстве. Согласно Нестору, все, что только можно представить в этом мире, можно найти во дворе княжем87. Одним из важнейших и престижных маркеров достатка и социального статуса являются обильные, разнообразные и дорогие яства88. Ск. устами Бориса рисует своеобразную иерархию этого вещного мира, составляющего необходимый атрибут «славы мира сего»: багряницы (княжие одежды) — символ княжеской власти; брячины (шелковая ткань, парча) — символ знатности, высокого социального статуса; серебро и золото — символ большого богатства; вина, меды, яства обильные — символ обильного достатка. Резвые кони символизировали не только богатство, но и связанный с ним высокий социальный статус; конь должен соответствовать социальному статусу хозяина. Как и дом — князья живут не просто в больших домах, но красноукрашенных. Дани — это и неистощимый источник, напояющий богатства княжеские, и символ власти и подчинения. Княжеская власть неразрывна с почестями бесчисленными и похвальбой «боярами своими». Величие же князя, его сила основываются на богатстве, множестве рабов и славе мира сего89. И в Жт., и в Ск. повседневная жизнь князя ассоциируется со сплошным весельем, вечным пиром. Во дворце Жт. изображает князя в окружении рабов, ему прислуживающих, и музыкантов, его развлекающих90, а за пределами двора — в сопровождении бояр и отроков91. Мотив злоупотребления властью силен в древнерусской литературе. Вряд ли это был литературный топос. Берестяные грамоты, например, свидетельствуют о том же. Но в обществе было не только понимание проблемы, но и попытка решать ее на разных уровнях: от князей (творивших правый суд и назначавших праведных судей) и духовенства (заступавшегося за несправедливо обиженных перед 146 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... представителями власти92), до простого народа (время от времени устраивавшего расправу над неугодными представителями власти). Завершение процесса формирования городов-государств, рост политической активности и влияния городских общин внесли определенные коррективы в эти идеологические конструкции. Раньше других новые политические реалии осознал Владимир Мономах, чьи книжные образы гораздо ближе к действительности, чем в рассмотренных произведениях. И в своих сочинениях, и в практической деятельности он отстаивал новый принцип княжого первенства, основанный не на родовом старшинстве, а на Божьей воле (фактически же — на личных качествах), умении сформировать привлекательный образ князя в общественном сознании. Здесь имели место и дань новым общественно-политическим реалиям, связанным с усилением городских общин, и попытка практической реализации библейских принципов в княжой деятельности. Несмотря на то что вокняжение Мономаха в Киеве привело к временному усилению и Киева, и власти самого князя, объективно его деятельность способствовала усилению центробежных тенденций, знаменовала начало новой эпохи в системе взаимоотношений князь — земля, народ — власть, эпохи независимых городов-государств (земель)93. Важным достижением авторов XI�� – начала �� XII�� в. стала разработка книжных представлений об идеальном князе, что нашло наиболее полное отражение в Сл., Ск. и Чт. Выделение вопроса об идеальном образе младшего князя (Ск., Чт.) может свидетель ствовать не только о достаточно глубоком теоретическом осмыслении темы, но и о ее злободневности для древнерусского общества. О связи поднятой проблемы с реальной жизнью говорит и участие в ее разработке самих князей («Поучение» Владимира Мономаха94), внимание к ней книжников более позднего времени95. 1 См.: Писаренко Ю. К поиску смысла посмертного ограбления правителей // Украïнський історичний збірник. Киïв, 2007. Вип. 10. С. 9. 2 См.: Алексеев Ю. Г., Пузанов В. В. Проблемы истории средневековой Руси в трудах И. Я. Фроянова // Исследования по русской истории и культуре: Сб. статей к 70-летию проф. Игоря Яковлевича Фроянова. М., 2006. С. 3–23; Брачев В. С. Служители исторической науки. Академик С. Ф. Платонов. Профессор И. Я. Фроянов. СПб., 2010. С. 477–750. 147 В. В. Пузанов 3 См.: Пузанов В. В. 1) Древнерусская государственность: Генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты. Ижевск, 2007. С. 500–552; 2) Социокультурные конструкты и образы повседневности в «Житии Феодосия» // Вестн. Удм. ун-та. Сер. История. 2007. № 7. С. 3–28; 3) Социокультурные образы «Чтения о святых мучениках Борисе и Глебе» // Вестн. Удм. ун-та. 2009. Сер. История и филология. Вып. 2. С. 3–30; 4) Становление древнерусской государственности: Социально-политические и этнокультурные трансформации общества в контексте восприятия современников (VIII–XII вв.): Дис. ... д-ра ист. наук. Ижевск, 2009. 4 Все таблицы составлены по изданиям: Слово о законе и благодати митрополита Илариона // Библиотека литературы Древней Руси (далее — БЛДР). Т. 1: XI–XII века. СПб., 2000 (далее — Слово). С. 26–61; Память и похвала князю русскому Владимиру [Иакова Мниха] // БЛДР (далее — Память) С. 314–327; Житие Феодосия Печерского // БЛДР (далее — Житие). С. 352–433; Сказание о Борисе и Глебе // БЛДР (далее — Сказание). С. 328–351; Чтение о житии и погублении блаженую страстотерпцю Бориса и Глеба // Святые князья-мученики Борис и Глеб / Исслед. и подгот. текстов Н. И. Милютенко. СПб., 2006 (далее — Чтение). С. 357–402; Съказание чюдесъ святою страстотьрпьцю Христову Романа и Давида // Святые князья-мученики Борис и Глеб (далее — Сказание чудес). С. 318–341. — Подробный анализ сюжетов см. примеч. 3. 5 Сила, храбрость, «смысленность», мудрость — самые элитарные социальные качества, представленные в ПВЛ, в порядке возрастания (См.: Пузанов В. В. Древнерусская государственность... С. 564–573). Представления о мудрости, смысленности как элитарных качествах были широко распространены в Древней Руси. Например, в Сл. для характеристики князя Владимира и его предшественников используются следующие элитарные качества: славный, храбрый, мужественный, благородный... (Слово. С. 42–44). В «Молитве» Илариона содержится указание на основные социальные функции и необходимые для их исполнения качества князей («владыке наши огрози странамъ») и знати («боляры умудри») (Иларион. Молитва // БЛДР. Т. 1. С. 56). Последняя фраза проливает свет на мужей думающих наших летописей. Согласно автору Ск., «сь убо благоверный Борисъ благого корене... Светяся цесарьскы, крепъкъ телъмь, вьсячьскы украшенъ акы цвет цвьтый въ уности своей, в ратьхъ хръбъръ, въ съветехъ мудръ и разумьнъ при вьсемь...» (Сказание. С. 350). Сам Борис, обращаясь к почившему отцу, сокрушался: «...Къде ли насыщюся таковааго благааго учения и казания разума твоего?» (Там же. С. 330). Пример показывает, как наряду с традиционными элитарными качествами (храбрость и сила, мудрость) появляется цесарское (царское) сияние. Под влиянием христианства все более актуальными становились такие качества, как нищелюбие, а также красота телесная и духовная. 6 Эти две функции князей были взаимосвязаны. — См.: Пузанов В. В. Вождьхаризматик древних славян: Сакральный и этнический факторы // Ученые записки Казанского ун-та. Сер. Гуманитарные науки. 2008. Т. 150. Кн. 1. С. 7–13. 148 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... 7 нику. Используется Иларионом только по отношению к Игорю как родоначаль- 8 Правда, Борис и Глеб в Ск. характеризуются как преславные страстотерпцы Господа, но здесь уже речь идет о качествах святых, а не князей. 9 Отличие условное, поскольку Борис назван храбрым. 10 К категории «милостынь и щедрот», денно и нощно творимым князем (Слово. С. 48), относятся и «эмоциональные эпитеты»: нагим — одеяние, алчным — насыщение и т. п. (Там же. С. 52). 11 Оба они, Борис и Глеб, — светильники неугасающие, «солнца светлеиши» (Чтение. С. 398). 12 Оба они, согласно Ск., «цесаря цесаремъ и князя княземъ», чьей помощью «и защищениемь князи наши противу въстающая дьрьжавно побежають» и чьей «помощию хваляться. ...Намъ оружие, земля Русьскыя забрала и утвьржение и меча обоюду остра, има же дьрзость поганьскую низълагаемъ и дияволя шатания въ земли попираемъ. ...Небесьная чловека еста земльная ангела, стълпа и утвьржение земле нашея», Христовы угодники, преславные страстотерпцы Господни (Сказание. С. 348, 350). 13 См.: Пузанов В. В. Древнерусская государственность... С. 570–571. 14 См.: Пузанов В. В. Древнерусская государственность... С. 566–567. 15 «Казателю ненаказанымъ», «въ съветехъ мудръ и разумьнъ» (Сказание. С. 338, 350). 16 «...Землю свою пасущу правдою» (Слово. С. 44). 17 Ср.: Толочко А. П. Князь в Древней Руси: Власть, собственность, идеология. Киев, 1992. С. 71–73. 18 После смерти Мстислава «прия власть его Ярославъ и быс единовластечь Рускои земли» (ПСРЛ. М., 1998. Т. II. Стб. 138). 19 «...И быс самовластець Русьстеи земли» (ПСРЛ. М., 1997. Т. I. Стб. 150). — Использование титулов «самодержец», «самовластец» и т. п. в домонгольской Руси детально рассмотрел А. П. Толочко (Толочко А. П. Князь в Древней Руси... С. 69–77). 20 См.: Пузанов В. В. Древнерусская государственность... С. 509–511. 21 В конце произведения, «О Борисе, как бе възъръм» (Сказание. С. 350). 22 Особенно учитывая обстоятельства прихода Ярослава к власти: непослушание отцу и междоусобная брань. 23 Сказание. С. 332. 24 Чтение. С. 376. 25 Слово. С. 44, 52. 26 Там же. С. 44. 27 Например: «...Якоже и человеку некоему христолюбиву и боящюся Бога...» (Житие. С. 414). 28 ПСРЛ. Т. I. Стб. 75–83, 110–131; ПСРЛ. Т. II. Стб. 64–71, 96–118. 149 В. В. Пузанов ПСРЛ. М., 2000. Т. III. С. 126–132, 151–160, 165–169. См. новейшее издание текстов: Милютенко Н. И. Святой равноапостольный князь Владимир и крещение Руси. Древнейшие письменные источники. СПб., 2008. С. 435–437 и след. 31 Память. С. 316–324, 326. 32 Слово. С. 50. 33 Естественно, следует учитывать специфику храма иудейского и храмов христианских. 34 Память. С. 320–322. 35 По мнению И. Н. Данилевского, перечень сыновей Владимира в ПВЛ под 6488 г. восходил к перечню сыновей Иакова (Данилевский И. Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М., 2004. С. 169–172). С сыновьями Иакова авторы борисоглебского цикла сравнивали Бориса, Глеба и Святополка. 36 Чтение. С. 364–368. 37 Ап. Павел писал: «Но как тогда рожденный по плоти (Измаил. — В. П.) гнал рожденного по духу (Исаака. — В. П.), так и ныне» (Галат. 4: 29). 38 Аналогичные сопоставления в ПВЛ (См.: Данилевский И. Н. Повесть временных лет... С. 169–172). 39 Чтение. С. 364–368, 376. 40 Там же. С. 372, 374. 41 Там же. С. 396. 42 Там же. С. 364. 43 ПСРЛ. Т. I. Стб. 145–146; Т. II. Стб. 133. 44 Сказание. С. 346. — Происхождение данного отрывка не выяснено. Вероятнее всего, Ламех никого не убивал (Иллюстрированная полная популярная Библейская энциклопедия: Труд и издание архимандрита Никифора. М., 1891. С. 421–422; Данилевский И. Н. Повесть временных лет... С. 101), а «история с братьями Еноха, судя по всему, вообще носит апокрифический характер» (Данилевский И. Н. Повесть временных лет... С. 101). 45 Житие. С. 420, 424; Чтение. С. 362, 364, 366, 368–370, 388; Сказание. С. 328, 332; Сказание чудес. С. 324. 46 Сказание. С. 332; Сказание чудес. С. 324. 47 ПСРЛ. Т. I. Стб. 161–162; Т. II. Стб. 149–150; Т. III. С. 181–182. 48 Это обстоятельство подтверждает правильность наблюдения А. П. Толочко, который писал: «Полагаем, что общественной мыслью Руси самовластье как будто бы не поощрялось. По крайней мере, в большинстве случаев стремление к нему осуждалось» (Толочко А. П. Князь в Древней Руси... С. 73). 49 Принципиально важно подчеркнуть, что по представлениям книжников делится не Русская земля, а власть над нею. 50 Слово. С. 42–44, 50. 29 30 150 Социокультурный образ князя в древнерусской литературе... Память. С. 324. Слово. С. 52. 53 Память С. 322–324. 54 Сказание чудес. С. 332. 55 Сказание. С. 344–346. 56 См. ниже. 57 Чтение. С. 376. 58 Житие. С. 388. 59 Сказание чудес. С. 338. 60 В. В. Кусков предлагает следующий перевод данного текста: «И тогда собрались все люди не только великие и знатные мужи, но и причетники, и все люди, пошли они и умоляли Владимира...» (Древнерусские княжеские жития / Сост., вступ. ст., подгот. текстов, коммент., пер. В. В. Кускова. М., 2001. С. 90). В таком случае акценты меняются, и лидирующая роль знати не выглядит уже столь убедительно. 61 Чтение. С. 376. 62 Слово. С. 50–52. 63 Там же. С. 48, 52. 64 Там же. С. 48. 65 Иларион. Молитва. С. 56. 66 Память. С. 318. 67 Там же. С. 322, 324, 326. 68 Сказание. С. 344, 348. 69 Глеб перед смертью обращается с молитвой к отцу (Сказание. С. 342). 70 Чтение. С. 378–398. 71 Сказание. С. 348; Чтение. С. 396–398. 72 Чтение. С. 360–362. 73 Сказание. С. 328. 74 Сказание чудес. С. 322–326; Чтение. С. 380–390. 75 Чтение. С. 390; Сказание чудес. С. 326. 76 См.: Шахматов А. А. Разыскания о русских летописях. М., 2001. С. 24–28; Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979. С. 61–62; и др. 77 «И церковь созда камену во имя пресвятыя Богородица, прибежище и спасение душамъ вернымъ, и десятину ей дасть, темъ попы набдети и сироты, и вдовица и нищая» (Память. С. 318). 78 Чтение. С. 384–386 и сл. 79 Чтение. С. 390; Сказание чудес. С. 326. 80 Житие. С. 406. 81 Быт. 14:20; Лев. 27:32; и др. 82 Житие. С. 424, 432. 83 Там же. С. 372. 51 52 151 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 84 «В древнерусском сознании между святыми и несвятыми князьями, по сути, нет никакой разницы; князь, так сказать, святой уже потому, что он — князь» (Толочко О. П. Русь: Держава i образ держави. Київ, 1994. С. 19). Л. А. Андреева, анализируя послание епископа Даниила к Владимиру Мономаху, приходит к следующему выводу о представлениях древнерусского автора: «Судя по контексту, великий князь есть образ Божий не столько в силу того, что он христианин, а в силу именно своего статуса правителя» (Андреева Л. А. Сакрализация власти в истории христианской цивилизации: Латинский запад и православный Восток. М., 2007. С. 190). 85 См. примеч. 84. 86 См.: Пузанов В. В. Древнерусская государственность... С. 465. 87 Житие. С. 402. 88 Там же. 89 Сказание. С. 330–332. 90 Житие. С. 404, 422. 91 Там же. С. 384, 412, 422. 92 Судебная деятельность князей и их мужей вызывала серьезное недовольство русского духовенства. — См.: Флоря Б. Н., Турилов А. А. Общественная мысль Древней Руси в эпоху раннего средневековья // Общественная мысль славян ских народов в эпоху раннего средневековья. М., 2009. С. 60–64). 93 См.: Пузанов В. В. Древнерусская государственность... С. 410–467. 94 См.: Пузанов В. В. Древнерусская государственность... С. 410–467. 95 Особо следует выделить «Слово о князьях» второй половины XII�� в., поднимающее проблему взаимоотношения старших и младших князей. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Д. М. Котышев «СЕ БУДИ МАТЕРЬ ГРАДОМЪ РУСЬСКИМЪ»: ПРОБЛЕМА СТОЛИЧНОГО СТАТУСА КИЕВА СЕРЕДИНЫ XI – НАЧАЛА XII ВЕКА Проблема «старейшинства» Киева или его столичного статуса для современной науки не является новой. Когда в 1996 г. А.�� В�� . Назаренко задался вопросом — а была ли столица в Древней Руси, он признавался в некоторой «скандальности» его постановки1. Однако почти 15 лет спустя после того, как данный вопрос прозвучал, многое изменилось в восприятии научным сообществом проблемы древнерусской государственности. Как нам представляется, без дополнительного уточнения статуса Киева в XI–XII вв. изучение целого ряда аспектов развития древнерусской государственности затруднительно. Стоит отметить, что в основном досоветская историография оценивала столичный статус Киева однозначно и без комментариев — город рассматривался в качестве столицы Древнерусского государства со времени Олега почти всеми без исключения историками. Традиция эта была заложена Н. М. Карамзиным, увидевшим в Киеве главный город Руси еще во времена Владимира и Ярослава, схожей точки зрения придерживались С. М. Соловьев, М. П. Погодин, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов. Правда, уже в начале ХХ в. по этом поводу высказывались скептические замечания. В частности, А. Е. Пресняков говорил, что «основой для старейшинства Киев мог бы стать, если бы действительно был “политическим средоточием” в смысле центра политической власти над остальными волостями русской земли. А таким он был © Д. М. Котышев, 2011 153 Д. М. Котышев только для небольшой киевской волости...»2. Однако это замечание большинством советских историков было незаслуженно проигнорировано, что привело к появлению расхожего клише относительно Киева как «столицы Древнерусского государства», кочующего из работы в работу. Только в последние десятилетия стали обращать внимание на сакрально-религиозный статус Киева как одну из причин его «столичного» статуса3. Можно сказать, что в отечественной науке был создан своеобразный историографический миф, превращавший вопрос о столичности Киева в своего рода заколдованный круг — Киев не может не быть столицей Древнерусского государства, а если отказаться от столичного статуса Киева, то как быть с существованием самого государства? Хотя еще на рубеже 80–90-х годов ХХ в. И. Я. Фрояновым была сформулирована идея о том, что вплоть до конца Х в. то, что обычно было принято называть Древнерусским государством, представляло собой конфедерацию (суперсоюз) племен, и столица вплоть до времени Владимира Святославича не отождествлялась с Киевом4. В сходном направлении двигался украинский историк А. П. Толо чко, заявивший в начале 90-х годов ХХ в.: «Хорошо известно, что государства с названием “Киевская Русь” никогда не существовало... Киевская Русь — понятие ученое и книжное»5. Понимание Древнерусского государства как своеобразного историографического мифа ставит под сомнение принятую в научной литературе концепцию столичного статуса Киева. Естественным, на наш взгляд, выходом в сложившейся ситуации, является попытка ответить на вопрос — а каким образом осмыслялся столичный/старейший статус Киева в XI–XII вв. современниками? На первый взгляд, свидетельства источников подтверждают сложившуюся историографическую традицию. Под 882 г. «Повесть временных лет» сообщает о захвате Киева Олегом: «И сѣде Олегъ княжа в Киевѣ и рече Олегъ: “Се буди мати градомъ русьскимъ”»6. Однако в тексте Новгородской первой летописи младшего извода данного сюжета нет, но излагается краткая версия о занятии Киева Олегом и Игорем7. С момента появления основополагающих работ А. А. Шахматова по истории русского летописания утвердилось мнение о первичности 154 «Се буди матерь градомъ русьскимъ»... текста НПЛ до 6523 г. по отношению к ПВЛ. Согласно гипотезе А. А. Шахматова, данный текст отражает Начальный летописный свод, положенный впоследствии в основу ПВЛ8. Данная концепция разделялась учениками и последователями А. А. Шахматова9. Среди современных исследователей наблюдается большее разнообразие мнений касательно истории текста НПЛ и судьбы Начального свода, отразившегося на ее страницах10. Ряд историков и филологов полагают, что Начальный свод (как целиком, так и отдельными частями) дошел до нас в позднейшей новгородской переработке XIII в.11, другие склонны видеть в Начальном своде переработку так называемого Древнейшего свода и свода 1072 г., послужившую основой для летописания конца �� XI�� – начала XII�� в., в том числе для Киево-Печерской летописи и собственно «Повести временных лет». Вторая точка зрения, развиваемая А. А. Гиппиусом в его работах, представляется нам наиболее обоснованной, поэтому вслед за ним мы склонны считать, что появление в ПВЛ вставки о захвате Киева Олегом, цитированной выше, является результатом работы автора-составителя ПВЛ12. Примечательно, что в дальнейшем на пространстве текста ПВЛ старейшим городом Киев однозначно определяется только под 1096 г. («...и придѣта Киеву на столъ отець наших и дѣдъ наших, яко то есть старѣйший градъ въ земли во всей, Кыевъ, ту достойно снятися и порядъ положити»13, — обращаются к Олегу Святославичу Святополк и Мономах). Возникает любопытная ситуация — на протяжении XI в. Киев никак не зафиксирован на страницах летописей как старейший город. «Ряд», или завещание, Ярослава здесь не исключение. Представляя собой, по убедительному мнению А. В. Назаренко, попытку внедрения сеньората14, «ряд» 1054 г. о статусе Киева не упоминает ни словом. Однозначно говорится лишь о статусе Изяслава («поручаю в собе мѣсто столъ старѣйшему сыну моему и брату вашему Изяславу Кыевъ»)15. Можно, конечно, априори предположить, что старейшинство Изяслава подразумевало и старейшинство Киева, но такой подход представляется откровенной натяжкой. Что же означало выражение «мати градомъ русьскимъ» в понимании древнерусского летописца? Сегодня большинство исследователей склоняются в пользу того, что данная фраза представляет собой 155 Д. М. Котышев кальку с греческого μητροπολις и является результатом применения к Киеву одного из эпитетов Константинополя16. Подтверждением этой мысли исследователя является факт неоднократного упоминания подобного термина в литературных памятниках древнерусского времени, не зависящих, заметим, от летописной традиции. Ряд таких примеров приводит в своей работе сам А. В. Назаренко, дабы не повторяться, приведем здесь наиболее красноречивые из них, чтобы перейти непосредственно к изложению соб ственных соображений. В одной из стихир службы святому князю Владимиру дословно читается следующая фраза: «славнодержавный Владимире, на высоте стола седя матере градовом богоспасеннаго Киева»17. «Память и похвала» современными исследователями датируется третьей четвертью XI в.18 Аналогичное чтение встречается и в другом памятнике — «Службе на память освящения церкви св. Георгия». Там имеется фраза «от первопрестольного матери градом, Богом спасенего Киева»19. Хотя в отношении древности, а следовательно, и аутентичности данного известия существуют определенные сомнения, на наш взгляд, его достоверность подтверждается наличием данного оборота («матери градом») в других памятниках XI�� –�� XII�� вв., таких как «Слово на обновление Десятинной церкви» и служба св. князю Владимиру20. По справедливому замечанию А. В. Назаренко, данная терминология тесно связана со «специфически церковным определением, употреблявшимся по отношению к первенствующим кафедрам — греч. πρωτοθρονος, πρωτοεδρος»21. Когда же в отношении первенствующей кафедры на Руси начинает использоваться определение πρωτοεδρος? Помочь с ответом, на наш взгляд, помогут данные сфрагистики. В связи с этим укажем на печать митрополита Ефрема, занимавшего киевскую кафедру с 1054 по 1061/62 гг.22 На этой печати титул митрополита звучит как «κύριε βοήθει ‘Εφραίμ πρωτοπροέδρω καί μητροπολίτή ‘Ρωσίας» — «Господи, помози Ефрему, протопроедру и митрополиту России»23. Сама титулатура на печати весьма необычна, на это неоднократно указывали исследователи, обращавшиеся к данной проблеме. Еще В. Лоран, пытаясь разрешить вопрос о двух Ефремах — «митрополитах России», был склонен относить появление данного титула 156 «Се буди матерь градомъ русьскимъ»... к 80-м годам XI в., поскольку первый митрополит с титулом прото проедра, согласно В. Лорану, — Иоанн Сидский24. Построения В. Лорана вызвали критические замечания целого ряда исследователей, и наиболее полно они были сформулированы И. С. Чичуровым. Опираясь на наблюдения В. Грюмеля о том, что первые упоминания митрополитов-проедров относятся к середине – второй половине 80-х годов XI в.25, И. С. Чичуров резонно замечал, что «если считать Иоанна Сидского первым носителем титула протопроэдра, то тогда придется допустить, что сначала был создан титул протопроэдра и лишь затем — проэдра»26. В свое время В. Грюмель выдвигал идею о том, что титул протосинкелла был введен для одного из соратников патриарха Михаила Кирулария — болгарского архиепископа Льва27. На основании этой идеи А. Поппэ сформулировал предположение о том, что титул протопроэдра мог быть создан по случаю поставления Ефрема на русскую митрополию28. Именно предположение А. Поппе послужило основой для мысли И. С. Чичурова о том, что титул протопроедра мог быть пожалован Ефрему по случаю назначения последнего «митрополитом Росии», особенно принимая во внимание внутри- и внешнеполитические аспекты церковной политики византийского правительства после схизмы 1054 г.29 В целом, данное предположение представляется нам вполне обоснованным. После схизмы 1054 г. Русская митрополия играла одну их ключевых ролей в деле противостояния «латинскому» Западу. Принимая во внимание некоторую космополитичность в религиозной политике Ярослава и его потомков30, следует допустить, что озабоченность правящих кругов Константинополя состоянием дел в русской епархии могла сподвигнуть на присылку нового митрополита, облаченного высоким придворным чином. Не отрицая обоснованности аргументации И. С. Чичурова, рискнем предположить, что титул протопроэдра, прилагаемый к Ефрему, мог иметь и дополнительный смысл. Как известно, во второй половине �� XI�� в. на Руси, помимо киевской, появляются еще две титульные митрополии — Черниговская и Переяславская31. На основании последних изысканий время возникновения титульных митрополий относится к рубежу 60–70-х годов XI в.32 Наличие почетного титула «председателя проэдров» в титулатуре митрополита Ефрема, чье пребывание на киевской кафедре 157 Д. М. Котышев закончилось в 1061 г., позволяет, на наш взгляд, внести некоторые коррективы в определение времени появления титульных митрополий. Как нам представляется, титул протопроедра на русской почве мог осмысляться еще и как указание на приоритетное положение киевского митрополита в среде тогдашних русских иерархов, включая черниговского и переяславского митрополитов, то есть он был в определенной мере дополнительным идеологическим аргументом в пользу концепции «киевского сеньората», сформулированного завещанием Ярослава. Вероятно, с этого времени можно говорить о том, что положение Киева в среде остальных городов южной Руси (в первую очередь, Чернигова и Переяславля) подчеркнуто выделяется как положение города «старейшей» митрополии. Являлась ли это старейшинство своеобразной проекцией старейшинства, установленного «рядом» Ярослава, — однозначно трудно ответить; по нашему мнению, эта тема требует продолжения изысканий, начало которым было положено исследованием А. В. Назаренко. Но не может не обращать на себя внимание то обстоятельство, что в нарративной традиции представление о старейшинстве Киева появляется только в 80–90 годы XI в.33, то есть к тому времени, когда титульные митрополии в Киеве и Переяславле становятся достоянием истории. Любечский съезд, сформулировав принцип «отчины», то есть семейного, а не общеродового наследования, по меткому определению А. Е. Преснякова, подготовил «падение киевского старейшинства»34. В послелюбечские времена Киев в административно-политическом смысле остается центром только для Русской земли, а со второй половины �� XII�� в. — лишь для днепровского правобережья. В сложившихся условиях общерусский статус город сохранял благодаря своему положению сакральной (религиозной) столицы Русской земли (как в узком, так и в широком смысле этого слова). Именно это представление о Киеве как о «мати градомъ русьскимъ» и нашло отражение на страницах ПВЛ, будучи спроецированным древнерусским книжником на более ранние времена истории Руси. Таким образом, данные источников позволяют, на наш взгляд, предположить, что столичный статус Киева со второй половины XI – начала XII в. определялся не межкняжескими отношениями, а сакральным статусом города как резиденции митрополита «всея 158 «Се буди матерь градомъ русьскимъ»... Руси». Это положение окончательно оформилось после упразднения титульных митрополий, когда к титулу киевского митрополита стали добавлять «всея Руси». Именно данное обстоятельство в условиях новых политических реалий позволило Киеву сохранить свой общерусский статус вплоть до монгольского нашествия. 1 См.: Назаренко А. В. Была ли столица в Древней Руси? Некоторые сравнительно-исторические и терминологические наблюдения // Столичные и периферийные города Руси и России в средние века и раннее Новое время (XI–XVIII вв.): Тезисы докладов науч. конф. Москва, 3–5 декабря 1996 г. М., 1996. С. 69–72, особенно С. 69. — Расширенный и переработанный вариант статьи см. в издании: Назаренко А. В. Древняя Русь и славяне. М., 2009. С. 103–113 (далее ссылки даются на это издание). 2 Пресняков А. Е. Княжое право в Древней Руси: Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993. С. 57. 3 См.: Данилевский И. Н. Зарождение государственной идеологии в Древней Руси // Ярослав Мудрый и его эпоха. М., 2008. C. 134–152; Ричка В. М. «Київ �� —�� Другий Є�� русалим»: (З історії політичної думки та ідеології середньовічної Русі). Київ, 2005. 4 См.: Фроянов И. Я. К истории зарождения Русского государства // Из истории Византии и византиноведения. Л., 1991. С. 57–93. 5 Толочко А. П. Князь в древней Руси: Власть, собственность, идеология. Киев, 1992. С. 185. 6 Повесть временных лет. СПб., 1996 (далее — ПВЛ). С. 14. 7 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950 (далее — НПЛ). С. 107. 8 См.: Шахматов А. А. 1) О начальном киевском летописном своде // Шахматов А. А. История русского летописания. СПб., 2003. Т. 1. Кн. 2. С. 56–70; 2) Начальный Киевский летописный свод и его источники // Там же. С. 175–184. 9 См., например: Приселков М. Д. История русского летописания XI–XIV вв. СПб., 1996; Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М., 1947; Черепнин Л. В. «Повесть Временных лет», ее редакции и предшествовавшие ей летописные своды // Исторические записки. М., 1948. Т. 25. С. 293–333; Насонов А. Н. История русского летописания XI – начала XVIII в. М., 1969. 10 Критику основных положений концепции А. А. Шахматова, предпринятую в работах В. М. Истрина и С. А. Бугославского (см.: Истрин В. М. Замечания о начале русского летописания: (По поводу исследований А. А. Шахматова в области древнерусской летописи) // ИОРЯС. 1922. Т. 26; 1924. Т. 27. С. 207–251; Бугославский С. А. 1) «Повесть Временных лет»: Списки, редакции, первоначальный 159 Д. М. Котышев текст // Старинная русская повесть: Статьи и исследования. М.; Л., 1941. С. 7–37; 2) Текстология Древней Руси. Т. 1: Повесть Временных лет. М., 2006. С. 55–76), можно считать несостоятельной после появления критических работ Я. С. Лурье (Лурье Я. С. О шахматовской методике исследования летописных сводов // Источниковедение отечественной истории. М., 1976. Вып. 2), А. Тимберлейка (Timber lake A. Redactions of the Primary Chronicle // Русский язык в научном освещении. 2001. № 1. С. 219–238) и А. А. Гиппиуса (Гиппиус А. А. О критике текста и новом переводе-реконструкции Повести временных лет // Russian Linguistics. 2002. Vol. 26. Nr. 1. P. 63–126). 11 Подобная точка зрения характерна, в первую очередь, для В. Я. Петрухина (Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX–XI вв. М.; Смоленск, 1995. С. 69–74). В дальнейшем эта мысль была развита исследователем (Петрухин В. Я. 1) К ранней истории русского летописания: О предисловии к Начальному своду // Слово и культура. Памяти Н. И. Толстого. М., 1998. Т. 2. С. 354–363; 2) Древняя Русь: Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. 1: Древняя Русь. М., 2000. С. 69–77. 12 См.: Гиппиус А. А. Два начала Начальной летописи: К истории композиции Повести Временных лет // Вереница литер: К 60-летию В. М. Живова. М., 2006. С. 60–61 и след. 13 ПВЛ. С. 97. 14 См.: Назаренко А. В. 1) Порядок престолонаследия на Руси X–XII вв.: Наследственные разделы и попытки десигнации (типологические наблюдения) // Из истории русской культуры. Т. 1. С. 500–519; 2) Древнерусское династическое старейшинство по «ряду» Ярослава Мудрого и его типологические параллели — реальные и мнимые // Ярослав Мудрый и его эпоха. М., 2008. С. 30–54. — Современные историографические и исторические проблемы интерпретации «ряда» Ярослава были рассмотрены нами в отдельной работе: Котышев Д. М. «Ряд» Ярослава 1054 г.: Историографические и исторические проблемы // Историк и его дело: Судьбы ученых и научных школ: Сборник статей Международной науч.-практ. конф. К 90-летию со дня рождения профессора Василия Евгеньевича Майера. Ижевск, 2008. С. 182–190. 15 ПВЛ. С. 70. 16 См.: Назаренко А. В. Была ли столица в Древней Руси? С. 106–107. 17 Речь идет о службе, сопровождавшей один из древнейших списков «Памяти и похвалы князю Владимиру» в так называемом Мусин-Пушкинском сборнике 1414 г. — См.: Срезневский В. И. Мусин-Пушкинский сборник 1414 года в копии начала XIX-го века // Записки Императорской Академии Наук. СПб., 1893. Т. 73. Приложение № 5. С. 68–69. — Описание рукописи см.: Срезнев ский И. И. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках // Записки Императорской Академии Наук. СПб., 1866. Т. 9. Приложение № 3. С. 84–87. 160 «Се буди матерь градомъ русьскимъ»... 18 По мнению А.�� А�� . Шахматова, основой для «Похвалы» стали два не сохранившихся до нашего времени жития князя Владимира, датированные исследователем XI веком. А. И. Соболевский был склонен полагать, что основное ядро «Памяти и похвалы» было сформировано на рубеже XII�� –�� XIII�� вв. С. А. Бугославский считал временем возникновения памятника середину XIII в. (см.: Бугославский С. А. К литературной истории «Памяти и похвалы» князю Владимиру // ИОРЯС. 1925. Т. 29. С. 105–159; Соболевский А. И. Памятники древнерусской литературы, посвященные Владимиру Святому // Чтения в историческом обществе Нестора-летописца. 1888. Кн. 2. Отд. 2. С. 7–14; Шахматов А. А. Корсунская легенда о крещении Владимира // Сборник статей в честь В. И. Ламанского. СПб., 1096. С. 16–18). Точка зрения А. А. Шахматова, развитая впоследствии в трудах Н. И. Серебрянского (Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития: (Обзор редакций и тексты) // Чтения Общества истории и древностей российских. М., 1915. Кн. 3 (254). С. 32–36, 43–51) в вопросе датировки «Памяти и похвалы» разделяется современными исследователями (Фет Е. А. Память и Похвала князю Владимиру // Словарь книжников и книжности Древней Руси. XI – первая половина XIV века. Л., 1987. С. 288–290). 19 В своей работе О. В. Лосева при цитировании данного отрывка ссылается на издание И. В. Ягича (Лосева О. В. Русские месяцесловы XI–XIV вв. М., 2001. С. 96, примеч. 3; Ягич И. В. Служебные минеи за сентябрь, октябрь и ноябрь в церковнославянском переводе по русским рукописям 1095–1097 гг. СПб., 1886. С. 61). Однако более внимательное обращение к данному факту побудило А. В. Назаренко внести некоторые коррективы: исследователь отмечает, что в тексте И. В. Ягича указанных слов нет, а читаются они в икосе канона св. Георгию в рукописи XVI�� в. (данная рукопись была описана еще А.�� В�� . Горским и К.�� И�� . Невоструевым: Горский А. В., Невоструев К. И. Описание рукописей Московской Синодальной библиотеки. М., 1917. Отд. 3. С. 177.) Это обстоятельство дает ос нование А. В. Назаренко для определенного скепсиса в отношении древности данного известия (Назаренко А. В. Была ли столица в Древней Руси? С. 107, примеч. 18). 20 «И присный заступниче стране рустей, и венче преукрашенный славному и честному граду нашему и велицей митрополии же мати градом...» (Карпов А. Ю. «Слово на обновление Десятинной церкви» по списку М. А. Оболенского // Архив русской истории. 1992. Вып. 1. С. 109); «На высотѣ стола сѣдя матере градовомъ богоспасеннаго Киева...» (Серегина Н. С. Песнопения русским святым: По материалам рукописей певческой книги XI–XIX вв. «Стихирарь месячный». СПб., 1994. С. 306). Приведенная цитата содержится в рукописи РНБ. КБ 586/843. Л. 653. 21 См.: Назаренко А. В. Была ли столица в Древней Руси? С. 107. 22 Первоначальная датировка пребывания Ефрема на киевской митрополии — 1054–1065 (или даже 1068) гг. (Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней 161 Д. М. Котышев Руси X–XIII вв. М., 1989. С. 193–194; Поппэ А. Митрополиты и князья Киевской Руси // Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988–1237 гг.). СПб., 1996. С. 451). На основании исследования Ю. Д. Рыкова и А. А. Турилова И. С. Чичуров уточнил время получения митрополичьей кафедры преемником Ефрема Георгием 1061–1062 гг. (Рыков Ю. Д., Турилов А. А. Неизвестный эпизод болгаро-византийско-русских связей XI в.: (Киевский писатель Григорий Философ) // Древнейшие государства на территории СССР. 1982. М., 1984. С. 171–172). Речь идет об одной из рукописей второй четверти XV в. из собрания М. И. Чуванова, где циклу поучений на седмицу предпослан киноварный заголовок следующего содержания: «В лето ҂SѲ҃Ѻ Григория Философа пришедшаго из Царѧграда съ митрополитомъ Георгиемъ при кн҃зи Изѧславѣ сн҃а Ӕрославлѧ словесъ седмъ» (Коллекция старопечатных книг XVI–XVII вв. из собрания М. И. Чуванова: Каталог. М., 1981. С. 3–6). Новая датировка пребывания на митрополии Ефрема дается в работе: Чичуров И. С. Антилатинский трактат киевского митрополита Ефрема (ок. 1054/55–1061/62 гг.) в составе греческого канонического сборника VAT. GR. 828 // Вестник ПСТГУ I: Богословие. Философия. 2007. Вып. 3 (19). С. 107–132. — Пользуюсь случаем, чтобы выразить благодарность И. В. Ведюшкиной, указавшей мне на эти работы. 23 См.: Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв.: В 2 т. М., 1970. Т. 1. С. 174. № 42. 24 См.: Laurent V. Le corpus des sceaux de l’empire Byzantin. Paris, 1963. T. V. 1. P. 602 (№ 783). 25 См.: Grumel V. Titulature de Metropolites Byzantins. I. Les metropolites syncelles // Revue des etudes byzantines. 1945. T. 3. P. 104. 26 Чичуров И. С. Антилатинский трактат киевского митрополита Ефрема. С. 120. 27 См.: Grumel V. Titulature de Metropolites Byzantins, C. 96 и след. 28 См.: Poppe A. La tentative de reforme ecclesiastique en Russie au milieu du XIe siecle // Acta Poloniae Historicae. 1972. Т. 25. P. 26. 29 См.: Чичуров И. С. Антилатинский трактат киевского митрополита Ефрема, С. 120. 30 Здесь идет речь о культурных и династических связях Изяслава и Святослава с западными и северными странами. — См. об этом: Назаренко А. В. 1) Несостоявшийся «триумвират»: Западноевропейская политика Ярославичей (вторая половина XI века) // Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX–XII вв. М., 2001. С. 505–558; 2) Чудо св. Пантелеймона о «русском короле Харальде»: Монастырь св. Пантелеймона в Кёльне и семейство Мстислава Великого (конец XI – начало XII века) // Там же. С. 585–616; Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Монастырь св. Симеона в Киеве и русско-немецкие связи второй половины XI в. // Литвина А. Ф., Успенский Ф. Б. Траектория традиции: 162 «Се буди матерь градомъ русьскимъ»... Главы из истории династии и церкви на Руси конца XI – начала XIII века. М., 2010. С. 9–20. 31 См.: Поппэ А. Русские митрополии Константинопольской патриархии в XI столетии // Византийский временник. 1968. Т. 28. С. 85–108; Назаренко А. В. Митрополии Ярославичей во второй половине XI века // Назаренко А. В. Древняя Русь и славяне. М., 2009. С. 207–245 (Здесь же подробная историография вопроса). 32 На основании анализа перечня русских епархий в notitiae episcopatuum А. Поппэ приходит к заключению, что черниговская епископия получила статус митрополии в 1059–1071 гг. (Поппэ А. Русские митрополии Константинопольской патриархии. С. 98–101). А. В. Назаренко уточняет датировку этого события, полагая, что возникновение титульных митрополий отражает серьезные изменения в отношениях между старшими Ярославичами, и связывает это с событиями 1069–1070 гг. (Назаренко А. В. Митрополии Ярославичей... С. 236). 33 См., например, трактовку, содержащуюся в несторовом Житии Феодосия Печерского, где говорится, что Изяслав «то же тако тъ прогнанъ бысть от града стольнаго» (Житие Феодосия Печерского // Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII в. М., 1978. С. 376). 34 Пресняков А. Е. Княжое право... С. 62. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 А. В. Майоров РАССКАЗ НИКИТЫ ХОНИАТА О РУССКО-ВИЗАНТИЙСКОМ ВОЕННОМ СОЮЗЕ В НАЧАЛЕ ХIII ВЕКА В конце ХII – начале ХIII в. Византийская империя переживала один из самых сложных периодов в своей тысячелетней истории. Особенно тяжелым оказалось ее внешнеполитическое положение. На Западе державе ромеев угрожал император Генрих �� VI�� , требуя уступки территорий от Диррахия до Фессалоник, на часть византийских территорий претендовали венецианцы, от империи отложился Кипр, с каждым годом усиливалось противостояние с римским папой Иннокентием III1. На Востоке Византия вела тяжелую войну с Иконийским султанатом, начатую ввиду необдуманных внешнеполитических действий Алексея III2. Обострение политической обстановки на Балканах: восстание болгар и набеги половцев Чрезвычайная ситуация сложилась вокруг границ империи на Балканах. В 1180 г. власть Византии перестала признавать Сербия. Вскоре ее правитель Стефан Неманя (1168–1196) перешел к более агрессивным действиям, заняв Южную Далмацию3. Его поддержал венгерский король Бела III (1173–1196), захвативший у империи в 1181 г. Хорватию, Северную Далмацию и область Срема. В 1183 г. в союзе с сербами венгры захватили и подвергли разгрому Белград, Браничево, Ниш и Средец4. Ситуацией на Балканах воспользовались сицилийские норманны, которые во главе с королем Вильгельмом II Добрым (1166–1189) © А. В. Майоров, 2011 164 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 в 1185 г. захватили Диррахий и Фессалоники и начали поход на Константинополь, у стен которого уже стоял их флот. Только беспечность захватчиков позволила тогда империи выстоять. Опьяненные легкими успехами, норманны занялись грабежом захваченных областей и, относясь пренебрежительно к византийскому войску, утратили бдительность. Войска императора Исаака воспользовались благоприятной возможностью и нанесли норманнам тяжелое поражение, вынудив их очистить Фессалоники и Диррахий5. В 1186 г. началось освободительное восстание в Болгарии под предводительством братьев Асеней, сопровождавшееся чередой кровопролитных болгаро-византийских войн6. За время своего правления Исаак �� II�� совершил четыре похода на Болгарию, лично возглавляя византийскую армию. Четвертый поход, предпринятый летом 1190 г., завершился для византийцев катастрофой: армия императора попала в западню, устроенную болгарами в тесном проходе в Тревненских горах, и почти вся была уничтожена7. Еще одна смертельная угроза для Византийской империи возникла в 1189 г., когда император Фридрих �� I�� Барбаросса как участник Третьего крестового похода двинулся со своими войсками через Балканский полуостров по направлению к Константинополю. Правители Сербии и Болгарии попытались использовать момент, чтобы при помощи германского государя добиться полной независимости. Во время пребывания в Нише Фридрих принимал сербских послов и самого великого жупана Стефана Неманю и там же вел переговоры с болгарами. Сербы и болгары предлагали крестоносцам союз против византийского императора, но с условием, чтобы Фридрих позволил Сербии присоединить Далмацию и сохранить отвоеванные у Византии земли, а Асеням обеспечил бы власть над Болгарией и признал за Петром царский титул. По каким-то причинам Фридрих не дал на это своего согласия8. Новый византийский император Алексей �� III�� , стремясь к мирному решению балканских противоречий, начал переговоры с болгарами. Но последние выдвинули неприемлемые для империи условия. Тогда византийские власти прибегли к тактике заговоров и убийств: вследствие греческих происков два старших Асеня, самопровозглашенные цари-соправители Болгарии Иван и Петр, погибли от руки убийц9. 165 А. В. Майоров Став их преемником, младший из братьев Асеней Иван Калоян (1197–1207) в 1199 г. возобновил войну с Византией, воспользовавшись новым ослаблением императорской власти ввиду начавшихся внутренних мятежей. В 1201 г. Калоян взял Констанцу, а затем Варну. Болгары активно участвовали в набегах на Фракию и Македонию, подвергая византийские провинции нещадному разорению10. В самой Македонии тем временем антивизантийское восстание поднял болгарский боярин Добромир Хриз, бывший прежде византийским наместником в области Струмица. В середине 1190-х годов он отказался признавать власть империи и создал небольшое самостоятельное княжество с центром в городе Просек (южная часть современной Вардарской Македонии). Его поддержал византийский военачальник Мануил Камица, изменивший Алексею III. Вскоре к ним примкнул еще один изменник — византийский наместник Родопской области Иоанн Спиридонаки, объявивший себя независимым правителем. Всем им стал оказывать поддержку Калоян. Добромир Хриз начал наступательные действия и захватил города Битол и Прилеп, его отряды проникли в Фессалию и в Пелопоннес11. В борьбе с империей Калоян проявлял необыкновенную жестокость, добиваясь полного истребления всех греков, живущих на болгарских землях. По свидетельству Никиты Хониата, после взятия Варны Калоян всех, кого взял в плен, живыми бросил в ров и, засыпав в уровень землею, заживо похоронил в нем, как в одной общей могиле12. Положение ухудшалось вследствие установившегося в конце ХII в. антивизантийского военного союза болгар с половцами. По соглашению 1186 г., заключенному с правителями болгар, половцы получили возможность не только для беспрепятственных набегов на византийские владения, но и для массового переселения на новые земли в низовьях Дуная, в результате чего возникла новая подконтрольная им область в Восточной Европе, известная как Придунайская Кумания13. В последнее время болгарские историки стали связывать происхождение братьев Асеней с кумано-болгарским этническим элементом, обитавшим на севере Болгарии, в противоположность принятой в румынской историографии гипотезе валашско-румынского происхождения основателей Второго Болгарского царства14. 166 Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе... Новые болгаро-византийские войны, в которых активное участие принимали половцы, развернулись в начале 1190-х годов. Перейдя Дунай ранней весной 1190 г., половцы вынудили Исаака II оставить территорию Северной Болгарии и отступить за Балканы15. Все попытки византийцев перейти в контрнаступление оказались тогда безрезультатными16. Через некоторое время в битве на Мораве в окрестностях Филиппополя византийцам как будто сопутствовал некоторый успех: победа над «влахами» (болгарами) и «скифами» (половцами), по-видимому, была достигнута в зимнюю кампанию 1190/91 г.17 Однако успех оказался слишком непрочным. Как отмечает Хониат, атаки болгар и половцев на византийские владения продолжались и стали беспрерывными18. Все попытки империи остановить агрессию заканчивались неудачей: ок. 1195 г. последовало поражение Алексея Гида и Василия Ватаца близ Аркадиополя19; ок. 1196 г. — поражение и пленение севастократора Исаака Комнина при Серрах20. В правление Алексея III нападения половцев и болгар на земли империи приобрели катастрофические масштабы, враги начали угрожать самой ее столице. Никита Хониат сообщает, что «каждый год несколько раз» греки подвергались нашествию варваров, пленению и продаже в рабство; земли Фракии и Македонии обратились в пустыню, простиравшуюся вплоть до Гема (Балканских гор); задуманный императором поход против болгар постоянно откладывался, они же вместе с половцами опустошали «самые лучшие области» и возвращались обратно, «не встретив нигде сопротивления»; враги едва не подступали к земляным воротам Константинополя21. Известия Никиты Хониата о военной помощи империи со стороны Романа Мстиславича В этой обстановке помощь Романа Мстиславича, который, быстро приготовившись и собрав «храбрую и многочисленную дружину», напал на половцев, разграбив и опустошив их землю, воспринималась византийцами как чудо, «самим Богом ниспосланная защита». Никита Хониат посвящает этому событию следующее сообщение, полное восторженных слов в адрес русского князя и «христианнейшего народа русского»: 167 А. В. Майоров В следующий год валахи вместе с команами опять произвели нашествие на римские владения и, опустошив самые лучшие области, возвратились обратно, не встретив нигде сопротивления. Может быть, они подступили бы даже к земляным воротам Константинополя и устремились против самой столицы, если бы христианнейший народ русский и стоящие во главе его князья, частию по собственному побуждению, частию уступая мольбам своего архипастыря, не показали в высшей степени замечательной и искренней готовности помочь римлянам, приняв участие в них, как народе христианском, каждый год несколько раз подвергающемся нашествию варваров, пленению и продаже в рабство народам нехристианским. Именнo Роман, князь галицкий, быстро приготовившись, собрал храбрую и многочисленную дружину, напал на коман и, безостановочно прошедши их землю, разграбил и опустошил ее. Повторив несколько раз такое нападение во славу и величие святой христианской веры, которой самая малейшая частица, каково, например, зерно горчичное, способна переставлять горы и передвигать утесы, он остановил набеги коман и прекратил те ужасные бедствия, которые терпели от них римляне, подавши таким образом единоверному народу неожиданную помощь, непредвиденное заступление и, так сказать, самим Богом ниспосланную защиту. Сверх того загорелись тогда распри между самими этими тавроскифами; именно, этот же самый Роман и правитель Киева Рюрик обагрили мечи в крови своих единоплеменников. Из них Роман, как более крепкий силою и более славный искусством, одержал победу, причем также истребил множество коман, которые помогали в борьбе Рюрику, составляя сильнейшую и могущественнейшую часть его войска22. Как видим, помощь Византии Роман оказывал неоднократно, несколько раз повторив свои походы на половцев. Военные действия против степняков, по сведениям Никиты Хониата, русский князь начал по прямой просьбе империи, переданной через архипастыря православной церкви (άρχιποιμήν) — константинопольского патриарха или киевского митрополита23. Кроме того, Роман выступал на стороне Византии и в ее противостоянии с Болгарией, что также благоприятно влияло на стабилизацию внешнеполитического положения империи на Балканах24. 168 Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе... Историки справедливо отмечают, что галицко-волынский князь остался едва ли не единственным союзником Византийской империи в период, когда она подвергалась наиболее тяжким испытаниям и когда объединение лояльных к ней стран, именуемое в литературе «византийским содружеством наций», фактически перестало существовать25. Беспрецедентный характер русско-византийских отношений времен Романа Мстиславича отмечает Г. Г. Литаврин. По словам историка, «походы Руси на печенегов и половцев были выгодны империи, но нет сведений о том, чтобы она сама взывала об этом к русам. Единственный (упомянутый под 1200 г.) пример помощи русов Византии по прямой ее просьбе — удар по половцам, нанесенный по просьбе Алексея III Ангела Романом Мстиславичем Галичским»26. Датировка рассказа Никиты Хониата о походе галицкого князя на половцев Еще в 1965 г. Н. Ф. Котляр высказал предположение о том, что свой первый поход на половцев Роман Мстиславич должен был совершить в 1197/98 г.27 Историк при этом опирается на приведенный выше рассказ Никиты�� Хониата об атаке Романа на степняков, совершенной по прямой просьбе византийцев. И поскольку Хониат в своем повествовании обходится без указания хронологии описываемых им событий, единственным датирующим признаком в рассказе о походе в Степь галицко-волынского князя является его начальная фраза: «В следующий год...». Рассказу о Романе в «Истории» Хониата непосредственно предше ствует сообщение о посещении византийского императора Алексея III иконийским султаном Кай-Хосровом I (1192–1196, 1205–1211), когда он, лишившись престола, вынужден был искать убежища и помощи в Византии28. По логике Н. Ф. Котляра, установив дату этого посещения и прибавив к ней один год, можно получить искомую дату похода в Степь Романа. Первое правление Кай-Хосрова завершилось в 1196 г., следовательно, делает вывод Котляр, поход Романа против половцев состоялся в 1197 или, самое позднее, в 1198 г., если прибавить время на скитания изгнанника29. Историк устанавливает, что наряду с двумя известными ранее походами против половцев, датируемыми в Лаврентьевской летописи 169 А. В. Майоров 1202 и 1205 гг. (второй и третий походы, по счету Котляра), Роман Мстиславич совершил еще один (первый поход), известный только по «Истории» Хониата и состоявшийся в 1197/98 г., когда сам Роман еще не был галицким князем30. Этот вновь установленный исторический факт получил широкое распространение в новейшей литературе31, обрастая новыми деталями и уточнениями. Например, согласно Л. В. Войтовичу, «свои походы против половцев» Роман Мстиславич осуществлял в 1197–1198 гг. с территории Болоховской земли, тем самым закрепляя ее за Волынью32. Однако насколько надежны полученные Н. Ф. Котляром результаты? Можно ли вообще хронологически связывать лишение престола и изгнание иконийского султана в 1196 г. с первым походом против половцев галицко-волынского князя? В своих рассуждениях Котляр совершенно не учитывает, что период изгнания Кай-Хосрова продолжался около десяти лет — с 1196 по 1205 гг., — и за это время экс-султан посещал византийскую столицу неоднократно. Более того, согласно сообщению Хониата, Кай-Хосров был принят императором Алексеем не один раз (как думает Котляр), а дважды. Первый прием состоялся непосредственно после изгнания, то есть около 1196 г. (впрочем, по некоторым данным, само изгнание КайХосрова I следует датировать 1197 г.)33. Тогда, по словам Хониата, Кай-Хосров «встретил самое слабое сочувствие, в высшей степени не удовлетворившее его ожиданий»34. В охлаждении к нему Алексея III�� свою роль, несомненно, сыграл недавний случай с самовольным захватом Кай-Хосровом двух арабских скакунов, посланных императору султаном Египта, также описанный Хониатом35. Не получив никакой поддержки в Константинополе, Кай-Хосров попытался вернуться в Иконию, но был снова изгнан и бежал со своими сыновьями в Армению, где безуспешно пытался уговорить киликийского царя Левона �� II�� (1186/7–1219) оказать ему военную помощь. Получив отказ, султан отправился в Сирию, в Алеппо, где провел около двух лет, и затем вторично прибыл в Константинополь36. Лишь после нескольких лет скитаний Кай-Хосров удостоился второй аудиенции у императора: не получив и на этот раз военной помощи, он, тем не менее, добился большего расположения к себе Алексея. По сведениям Георгия Акрополита, экс-султан настолько сблизился тогда с императором, что был крещен им и даже 170 Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе... усыновлен, а во время осады Константинополя крестоносцами помог императору бежать37. Совершенно очевидно, что, помещая сообщение о приеме КайХосрова Алексеем III перед рассказом о походе на половцев Романа Мстиславича, Никита Хониат имеет в виду не первый, а второй прием императором беглого иконийского султана. Об этом свидетельствуют общий порядок изложения событий и композиция рассказа о злоключениях Кай-Хосрова. Начиная рассказ с сообщения о втором приеме у императора («Около этого времени представлялся императору сатрап Иконии Кай-Хосров»), историк затем делает отступление, чтобы рассказать о предшествовавших событиях: «Желая сказать несколько слов о роде этого персиянина, я сделаю теперь небольшое отступление, но затем снова немедленно ворочусь к порядку моего рассказа». После этого предуведомления Хониат подробно излагает обстоятельства лишения Кай-Хосрова власти и упоминает о его первом свидании с императором, затем говорит о бегстве в Армению и новом возвращении изгнанника в Константинополь38. Вторая аудиенция Кай-Хосрова у императора Алексея, которую действительно можно принять за отправную точку при датировке похода на половцев Романа Мстиславича, должна была состояться не ранее 1200 г., то есть в период второго пребывания экс-султана в Константинополе, которое, по свидетельству различных источников, продолжалось с 1199/1200 по 1203 г.39 Такая датировка полностью соответствует общей хронологии и последовательности изложения событий, описываемых Никитой Хониатом в начале третьей книги «Истории царствованию Алексея III». Книга начинается подробным описанием похода Алексея против мятежника Добромира Хриза и неудачной осады византийцами его столицы Просека40. Эти события, а также заключенный с Хризом мир и его женитьбу на родственнице императора обычно датируют 1197–1198 гг.41 Далее Хониат сообщает о повторном замужестве дочерей Алексея �� III�� Анны и Ирины, выданных соответственно за Феодора Ласкаря и Алексея Палеолога42. Пышные свадьбы состоялись в самом начале 1199 г.43 После этого историк приступает к подробному рассказу о борьбе Алексея с еще одним мятежником по имени Иванко44. Иванко был 171 А. В. Майоров двоюродным братом Асеней и в 1196 г. встал во главе заговора против царя Ивана I, павшего от его руки. После убийства болгарского царя Иванко бежал в Константинополь и получил от императора в управление Филиппополь (Пловдив) с округой — последний оплот византийской власти в охваченной восстанием Болгарии. Однако в конце 1198 г. Иванко отказался признавать власть империи и объявил себя независимым правителем45. На подавление мятежа были посланы войска во главе с прото стратором Мануилом Камицей. Поначалу военные действия развивались для византийцев успешно, но в 1199 г. Камица попал в засаду и был пленен. Тогда командование войсками принял сам император Алексей III. Военная кампания шла без особого успеха, и только хитростью, под видом мирных переговоров, Алексею удалось заманить Иванко в ловушку и убить. Окончание борьбы с ним историки датируют 1200 г.46 Следующим событием, к описанию которого переходит Хониат после известия о возвращении в столицу императора и краткого рассказа об эксцентричных выходках императрицы Евфросинии в его отсутствие, стал упомянутый выше прием Алексеем III�� беглого иконийского султана Кай-Хосрова, состоявшийся, по словам историо графа, «около этого времени», то есть в том же 1200 г. Помещенное в тексте «Истории» Хониата непосредственно после этого сообщения известие о походе Романа Мстиславича на половцев по просьбе Византии, произошедшем «в следующий год», таким образом, нужно датировать началом 1201 г. Такая датировка так или иначе принимается практически всеми исследователями, обращавшимися к известию Хониата о походе Романа в Половецкую землю, которые относят его либо к концу 1200, либо к началу 1201 г.47 Это согласуется с приведенными Хониатом в конце второй и начале третьей книги «Истории» царствования Алексея Ангела известиями о начале массированных нападений на территорию империи половцев и болгар (скифов и валахов). В первом из них говорится о вторжении варваров во Фракию, когда были разграблены города вокруг Месины и Чурула (Цирула); во втором речь идет о еще более масштабном нападении на земли Македонии («нашествие их было огромнее и ужаснее всех прежних»)48. Оба указанных случая относятся к периоду с весны (апрель) по осень 1199 г.49 172 Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе... Новое и еще более разорительное нападение половцев на Византию, когда, по словам Хониата, захватчики подступили бы к самим воротам Константинополя, если бы не стремительный рейд по их тылам Романа Мстиславича50, должно было происходить осенью–зимой 1200/01 или ранней весной 1201 г.51 Предлагаемая датировка согласуется с хронологией дальнейших событий, описываемых Хониатом. Ближайшее к известию об ударе по половецким тылам Романа сообщение, которое может быть точно датировано, — рассказ о мятеже против Алексея �� III�� константинопольской знати во главе с Иоанном Комнином Толстым52. Этот Иоанн, приходившийся правнуком императору Иоанну II Комнину (1118–1143), воспользовавшись отсутствием в столице Алексея, провозгласил себя новым императором, захватил Большой дворец и венчался на царство в храме Святой Софии. Однако следующей же ночью верные Алексею войска вошли в столицу и разбили мятежников. Иоанн Комнин был убит, а соучастники мятежа арестованы и заключены в тюрьмы. Указанные события, благодаря точным сведениям Николая Месарита — скевофилакса (хранителя) реликвий Фаросской церкви Большого императорского дворца, лично спасавшего их от разграбления ворвавшейся во дворец толпы, датируются 31 июля – 1 августа 1201 г.53 Русские источники о времени половецкого похода Романа Датировка описанного Хониатом похода Романа Мстиславича на половцев началом 1201 г. полностью согласуется с известиями русских источников, имеющих отношение к биографии князя. Трудно допустить, чтобы�� Роман мог совершать масштабные военные предприятия в интересах Византии еще до того, как он стал галицким князем, то есть до 1199 г. И сами правители Византии едва ли стали бы искать помощи у Романа в период, когда он, будучи князем отдаленной от границ империи Волыни, еще не мог играть той значительной политической роли в жизни Южной Руси, которую он приобрел только после захвата Галича и побед над киевским князем Рюриком Ростиславичем. Нет никаких сомнений в том, что описанный Хониатом поход Романа на половцев относится ко времени, когда Роман был уже галицким князем, поскольку византийский историк в своем рассказе 173 А. В. Майоров именует его Галицким правителем (ό τής Γαλίτζης ήγεμών Ρωμανός)54. Хониату было известно также и о «распре» между Романом и Рюриком, в которой победу одержал Роман «как более крепкий силою и более славный искусством». Об этой «распре» историк говорит как о событии, произошедшем в то же самое время (ό τότε χρόνος), когда галицкий князь действовал против половцев на стороне Византии55. Начало военных действий Рюрика против Романа и первый захват Киева галицким князем русские летописи относят к 1202 г.56 В начале 1203 г. Рюрик при помощи союзных ему половцев (со «всею Половецьскою землею») вернул себе киевский стол, подвергнув столицу Южной Руси жестокому разорению57. Вероятно, в начале того же 1203 г. (по хронологии Новгородской первой летописи) состоялся совместный поход Романа и Рюрика против половцев, после которого Роман, напав на Рюрика, захватил его вместе со всей его семьей и силой постриг в монахи58. Очевидно, что именно эти события имеет в виду Хониат, говоря о «распре» киевского и галицкого князей, закончившейся победой последнего. Следовательно, и походы Романа Мстиславича против половцев, остановившие их набеги на Византию, должны были происходить примерно в это же время. Походов, по словам Хониата, было несколько: Роман, говорит историк, «несколько раз» повторил «такое нападение». Этот факт подтверждается и русскими летописями, которые знают о двух походах в Степь, предпринятых галицко-волынским князем и поддер жанных другими князьями. О первом походе сообщает Лаврентьевская летопись: Тои же зимы ходи Романъ князь на Половци, и взя веже Половечьскые, и приведе полона много, и душь хрестьяньскых множ ство ополони от них. И бысть радость велика в земли Русьстеи59. Второй поход, очевидно, был более масштабным: в нем помимо Романа участвовали также киевский князь Рюрик Ростиславич, переяславский князь Ярослав Всеволодович (сын Всеволода Большое Гнездо) и «иныи князи»60. Об этом походе известно также из сообщения Новгородской первой летописи младшего извода, где среди участников похода значится еще некий князь Мстислав61. 174 Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе... Датировка походов вызывает ряд затруднений, связанных с особенностями хронологии известий начала Х�� III�� в. Лаврентьевской летописи — главного источника интересующих нас сведений. Запись о первом походе Романа на половцев помещена в самом конце летописной статьи 6710 г. Как устанавливает Н. Г. Бережков, в этой статье летописец придерживается ультрамартовского стиля обозначения года: 6710 ультрамартовский год соответствует 6709 мартовскому году, который в переводе на христианское летосчисление продолжался с 1 марта 1201 по 28 февраля 1202 г.62 Особое внимание исследователь обращает на вторую половину статьи, в которой приводятся известия, относящиеся к Южной Руси, в том числе сообщение о походе на половцев Романа Мстиславича. Н. Г. Бережков сопоставляет его с рассмотренным нами рассказом Никиты Хониата о вторжении галицкого князя в Половецкую землю, прервавшем нападения половцев на Византию. Изучив хронологию предшествующих и последующих сообщений «Истории» Хониата, Бережков приходит к справедливому выводу о том, что описанный византийским историком поход Романа на половцев должен был состояться в первой половине 6709 сентябрьского года (что соответствует второй половине 6708 мартовского года), то есть происходить зимой 1200/1201 г.63 К такому же выводу в свое время пришел и М. С. Грушевский. Рассказ Хониата о походе Романа на половцев, по его мнению, следует датировать зимой 1200/1201 г., в то время как сообщения Лаврентьевской летописи и связанных с ней позднейших летописных сводов о первом походе в Степь галицко-волынского князя должны быть отнесены к зиме 1201/1202 г.64 Возникающее таким образом расхождение в датировке похода Грушевский оставляет без согласования, поскольку не находит для этого необходимых оснований65. Н. Г. Бережков склоняется к более определенному решению, считая возможным всю группу южнорусских известий второй части статьи Лаврентьевской летописи под 6710 г. отнести к 6708 мартовскому году, продолжавшемуся с 1 марта 1200 по 28 февраля 1201 г. Историк тем самым признает, что указанная статья имеет хронологически сложный состав и сначала включает известия, относящиеся к 6709 мартовскому году, а затем — известия предыдущего, 6708 мартовского года66. 175 А. В. Майоров Как видим, русские летописи и Хониат дают возможность датировать первый поход Романа в Степь либо концом 1200 г., либо началом 1201 г. При этом нет никакой возможности относить его к более раннему времени. Что же касается предположения Н. Ф. Котляра, датировавшего первый поход Романа 1197/98 г., то оно не находит опоры ни в русских, ни в византийских источниках и должно быть отвергнуто как ошибочное. Отнесение начала военных действий против половцев, предпринятых Романом Мстиславичем по просьбе правителей Византийской империи, к концу 1200 г. или началу 1201 г. согласуется со свидетельством еще одного древнерусского источника. По сообщению новгородского паломника Добрыни Ядрейковича (будущего архиепископа Антония), в мае 1200 г. Константинополь посещало посольство галицко-волынского князя Романа Мстиславича. Описывая одно из наблюдаемых им церковных чудес — вознесение зажженных кадил в храме Святой Софии, новгородский паломник отмечает его точную дату и видевших это чудо вместе с ним лиц: Се же чюдо свято и честно явилъ Богъ въ лето 6708-е, при моемъ животу, месяца маия, на память святаго царя Констянтина и матери его Елены, в 21, в день недельный, при царьстве Алексееве и при патриарсе Иванне, на соборъ святыхъ Отецъ 318, а при посольстве Твердятине Остромирица, иже пришелъ посольствомъ отъ великаго князя Романа со Неданомъ и съ Домажиромъ и со Дмитриомъ и съ Негваромъ посломъ67. Целью посольства, очевидно, были переговоры о возможности предоставления военной помощи империи в борьбе с половцами. Тогда же, по-видимому, и была достигнута договоренность о браке галицко-волынского князя и византийской царевны, который должен был скрепить новый военно-политический союз. О том, что этот брак был заключен незамедлительно, вероятно, еще до конца 1200 г., свидетельствует тот факт, что в следующем, 1201 г. у Романа и его новой византийской жены уже родился сын: как видно из сообщения Галицко-Волынской летописи, в год смерти Романа (1205) его старшему сыну Даниилу исполнилось четыре года68. Еще одним хронологическим ориентиром для определения времени удара Романа Мстиславича по половцам, остановившего их 176 Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе... участие в нападениях на Византию, может служить прекращение болгаро-византийских войн и заключение мирного договора. Исследователи с полным основанием ставят эти события в прямую причинно-следственную связь: сокрушительный удар галицковолынского князя по половецким кочевьям заставил половцев прекратить участие в совместных с болгарами атаках на Византию и уйти за Дунай, чтобы защищать свои собственные земли. Их уход настолько ослабил военный потенциал Калояна, что перед лицом новых военных приготовлений империи он должен был прекратить боевые действия и пойти на заключение мира. Мирный договор Византии и Болгарии, заключенный в конце 1201 или в начале 1202 г., носил характер взаимного компромисса: империя признавала не зависимость Болгарии, но возвращала утраченные территории во Фракии; границей между государствами становились Балканские горы69. 1 1968. См.: Brand Ch. M. Byzantium confronts the West. 1180–1204. 7 ed. Cambridge, 2 См.: Savvidēs A. G. K. Byzantium in the Near East: Its relations with the Seljuk sultanate of Rum in Asia Minor, the Armenians of Cilicia and the Mongols. 1192–1237. Thessalonikē, 1981. 3 См.: Blagojevic M., Petković S. Srbija u doba Nemanjića: Od kneževine do carstva. 1168–1371. Beograd, 1989. S. 35 и сл. 4 Makk F. The Arpads and the Comneni. Political relations between Hungary and Bizantium in the 12th century. Budapest, 1989. P. 107, 115–117. 5 Brand Ch. M. Byzantium confronts the West. P. 68, 223. 6 См.: Литаврин Г. Г. Болгария и Византия в ХI–ХII вв. М., 1960. С. 448–464; Цанкова-Петкова Г. България при Асеневци. София, 1978. С. 21–50; История на България: В 14 т. / Под ред. Д. Косева. Т. 3. Втора Бъгарска держава. София, 1982. С. 125–128; Петров П. Възстановяване на българската държава. 1185–1197. София, 1985. С. 218–232. 7 Nicetae Choniatae Historia / Rec. I. A. van Dieten. Berolini; Novi Eboraci, 1975. P. 429–430; Георгий Акрополит. История / Пер., вступ. ст., коммент. и прил. П. И. Жаворонкова. СПб., 2005. С. 55–56. 8 Hafner St. Serbisches Mittelalter: Altserbische Herrscherbiographien. Graz; Wien; Köln, 1962. Bd. I. S. 157 f.; Eickhoff E. Friedrich Barbarossa im Orient: Kreuzzug und Tod Friedrichs I. Tübingen, 1977. S. 41, 61, 64 f. 9 См.: Божилов И. Фамилията�� на�� Асеневци�� (1186–1460)�� :�� Генеалогия�� и�� просопография. София, 1985. С. 27–40. 177 А. В. Майоров 10 Державин Н. С. История Болгарии: Болгария времен Первого и Второго царств (679–1393). М.; Л., 1948. С. 130 и сл.; Цанкова-Петкова Г. Българско-гръцки и българско-латински отношения при Калояне и Бориле // Известия на Института за история. София, 1970. Т. 21. С. 149 и сл. 11 Успенский Ф. И. История Византийской империи: В 3 т. М., 1997. Т. III. С. 269–272, 295; История на Бъгария. Т. 3. С. 131–133; Овчаров Н. Д. История и археология на Вардарска Македония през ХIV в. София, 1996. С. 80 и сл. 12 Никита Хониат. История, начинающаяся с царствования Иоанна Комнина. Т. II / Пер.; Под ред. проф. Н. В. Чельцова. СПб., 1862. С. 263. 13 См.: Рассовский Д. А. Роль половцев в войнах Асеней с Византийской и Латинской империями 1186–1207 гг. // Списание на Българската Академия на науките. София, 1939. Т. 59. С. 203 сл.; Павлов Пл. За ролята на куманите в българската военна история (1186–1241 г.) // Военно-исторически сборник. София, 1990. № 6. С. 14–17; Бибиков М. В. Византийские источники по истории Древней Руси и Кавказа. СПб., 1999. С. 250–257; Князький И. О. Византия и кочевники южнорусских степей. СПб., 2003. Гл. IV; Vasary I. Cumans and Tatars: Oriental Military in the Pre-Ottoman Balkans. 1185–1365. Cambridge; New York, 2005. P. 42–47. 14 См.: Цанкова-Петкова Г. България при Асеневци. С. 21–50; Петров П. Възстановяване на българската държава. 15 Nicetae Choniatae Historia. Р. 428. 16 Ibid. Р. 429; Nicetae Choniatae Orationes et Epistulae / Rec. I. A. van Dieten. Berolini; Novi Eboraci, 1972. P. 3. 17 Diethen J. L., van. Niketas Choniates. Erläuterungen zu den Reden und Briefen nebst einer Biographie. Berlin, 1971. S. 62 f. 18 Nicetae Choniatae Historia. Р. 437. 19 Ibid. P. 446. 20 Ibid. P. 468. 21 Ibid. Р. 473, 487, 499–501, 522–523. 22 Никита Хониат. История... Т. II. С. 245–246. — Оригинальный текст см.: Nicetae Choniatae Historia. Р. 522–523. 23 Brand Ch. M. Byzantium confronts the West. P. 132; Vasary I. Cumans and Tatars... Р. 48–49. 24 Grala H. Rola Rusi w wojnach bizantyńsko-bułgarskich przełomu XII i XIII w. // Balcanica Posnaniensia. Acta et Studia (далее — BP). Poznań, 1985. T. II. S. 128–131. 25 Оболенский Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 1998. С. 248. 26 Литаврин Г. Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IХ – начало ХII в.). СПб., 2000. С. 356–357. 27 Котляр М. Ф. Чи міг Роман Мстиславич ходити на половців раніше 1187 р.? // УІЖ. 1965. № 1. С. 119–120. — См. также: Котляр Н. Ф. 1) Из 178 Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе... исторического комментария к «Слову о полку Игореве» (Кто был Мстислав) // ДГ. 1987 г. М., 1989. С. 46; 2) Галицко-Волынская Русь и Византия в ХII–ХIII вв.: (Связи реальные и вымышленные) // Южная Русь и Византия: Сб. науч. трудов: (К ХVIII конгрессу византинистов) / Отв. ред. П. П. Толочко. Киев, 1991. С. 25. 28 Nicetae Choniatae Historia. Р. 520–522. — Русский перевод см.: Никита Хониат. История... Т. II. С. 242–245. 29 Котляр М. Ф. 1) Історія дипломатії Південно-Західної Русі. Київ, 2002. С. 70; 2) Дипломатия Южной Руси. СПб., 2003. С. 88. — См. также: ГалицкоВолынская летопись: Текст. Комментарий. Исследование / Под ред. Н. Ф. Котляра. СПб., 2005. С. 181. 30 Свои выводы Н. Ф. Котляр многократно повторяет во множестве публикаций, вышедших в последние годы. Помимо уже указанных работ см. также: Котляр М. Ф. 1) Галицько-Волинська Русь. Київ, 1998. С. 258; 2) ГалицькоВолинська Русь, Візантія і Угорщина в ХІІ ст. // Україна в Центрально-Східній Європі: (З найдавніших часів до кінця ХVІІІ ст.). Київ, 2000. Вип. 1. С. 9–10; 3) Роман і Романовичі в історії та поезії // УІЖ. 2001. № 4. С. 58; 4) Данило Галицький: Біографічний нарис. Київ, 2002. С. 47; 5) Роман и Романовичи в исторической и поэтической традиции // ДГ. 2002 г. М., 2004. С. 117�� ; 6�� ) Стратегия обороны галицкими и волынскими князьями государственных рубежей в ХII в. // Византийский временник. 2006. Т. 65 (90). С. 74–75; 7) Даниил, князь Галицкий. СПб., 2008. С. 43. 31 Особенно в связи с изучением проблемы авторства и времени создания «Слова о полку Игореве». — См., например: Зимин А. А. Слово о полку Игореве. СПб., 2006. С. 221; Яценко Б. И. Солнечное затмение в «Слове о полку Иго реве» // ТОДРЛ. Т. XXXI. Л., 1976. С. 122; и др. — См. также: Головко А. Б. Князь Роман Мстиславович // Вопросы истории. 2002. № 12. С. 63. — Впрочем, в литературе высказывались соображения насчет недостаточной обоснованности предположения Н. Ф. Котляра (Grala H. Drugie małżeństwo Romana Mścisła wicza // Slavia Orientalis. Warszawa, 1982. R. XXXI. Nr. 3–4. S. 122). 32 Войтович Л. В. Княжа доба на Русі: Портрети еліти. Біла Церква, 2006. С. 475. 33 �� Различные датировки этого события приводят �� В.�� А. Гордлевский и Д. Моравчик: Гордлевский В. Государство сельджукидов в Малой Азии. М.; Л., 1941. С. 185–186; Moravcsik Gy. Byzantinoturcica. Berlin, 1983. Bd. II. S. 57, 112. 34 Nicetae Choniatae Historia. Р. 520. 35 Ibid. Р. 493–494. 36 Ibid. Р. 520–522. — См. также: Duda H. W. Die Seltschukengeschichte des Ibn Bibi. Kopenhagen, 1959. S. 21–27; Cahen Cl. Pre-Ottoman Turkey. 1071–1330. London, 1968. P. 115. 37 Георгий Акрополит. История. С. 53. 179 А. В. Майоров 38 Nicetae Choniatae Historia. Р. 520–522. — Русский перевод см.: Никита Хониат. История... Т. II. С. 242–245. 39 См.: Duda H. W.�� Die �� Seltschukengeschichte des Ibn Bibi. S. �� 27–29. �� —�� См. также: Turan O. Les souverains seldjoukides et leurs sujets non-musulmans // Studio Islámica. Paris, 1953. Vol. I. P. 79. 40 Nicetae Choniatae Historia. Р. 502–508. — Русский перевод см.: Никита Хониат. История... Т. II. С. 215–224. — О Добромире Хризе и его отношениях с Византией см.: Brand Ch. M. Byzantium confronts the West. P. 128–129, 133–135; Hoffmann J. Rudimente von Territorialstaaten im byzantinischen Reich (1071–1210). Untersuchungen über Unabhängigkeitsbestrebungen u. ihr Verhältnis zu Kaiser u. Reich. München, 1974. S. 46–47, 89 f.; Fine J. V. A. The Late Medieval Balkans: A critical survey from the late twelfth century to the Ottoman conquest. Ann Arbor, 1994. P. 28–32. 41 История на България. Т. 3. С. 131–133; Fine J. V. A. The Late Medieval Balkans... P. 30. 42 Nicetae Choniatae Historia. Р. 508–510. — Русский перевод см.: Никита Хониат. История... Т. II. С. 224–227. 43 Vannier J.-F. Les premiers Paléologues. Ėtude généalogique et prosopogra phique // Cheynet J. C., Vannier J. Ėtudes prosopographiques. Paris, 1986. P. 164. Nr. 29. P. 170–172. 44 Nicetae Choniatae Historia. Р. 510–520. — Русский перевод см.: Никита Хониат. История... Т. II. С. 227–240. 45 Цанкова-Петкова Г. България при Асеневци. С. 42–43; Божилов И. Фамилията на Асеневци... С. 44–45. 46 См.: Златарски В. Н. История на Българската държава през средните векове. София, 1994. Т. 3. С. 117–119, 137–139; Fine J. V. A. The Late Medieval Balkans... P. 30–31. 47 Muralt E., de. Essai de chronographie byzantine pour servir à l’examen des annales du Bas-Empire et particulièrement des chronographes slavons. �� SPb�� .; �� Leipzig, 1871. T. II. P. 261–262; Успенский Ф. И. Образование Второго Болгарского царства. Одесса, 1879. С. 208–209; Голубовский П. В. Печенеги, торки и половцы до нашествия татар. Киев, 1884. С. 37; Грушевський М. С. Історія УкраїниРуси. Київ, 1992. Т. ІІ. С. 561; Левченко М. В. Очерки по истории руссковизантийских отношений. М., 1956. С. 496; Frances E. Les relations russobyzantines au XII siecle et la domination de Galicie au bas-Danube // Byzantinoslavica. Praha, 1959. T. XX. Р. 62; Brand Ch. M. Byzantium confronts the West. P. 132; Литаврин Г. Г. Русь и Византия в ХІІ веке // Вопросы истории. 1972. № 7. С. 48; Obolensky D. The Relations between Byzantium and Russia (eleventh to fifteenth century�� ) // ХІІІ Международный конгрес исторических наук. Москва, 16–23 августа 1970 г.: Доклады конгресса. М., 1973. Т. І. Ч. 4. С. 204; История �� на България. Т. 3. С. 132; Fine J. V. A. The Late Medieval Balkans... P. 31–32; Vásáry I. 180 Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе... Cumans and Tatars. Oriental Military in the Pre-Ottoman Balkans. 1185–1365. Cambridge, 2005. Р. 48–49. 48 Nicetae Choniatae Historia. Р. 499–501, 508. — Русский перевод см.: Никита Хониат. История... Т. II. С. 212–214, 224. 49 См.: Grabler Fr. Die Kreuzfahrer erobern Konstantinopel. Die Regierungszeit der Kaiser Alexios Angelos, Isaak Angelos und Alexios Dukas, die Schicksale der Stadt nach der Einnahme sowie das «Buch von den Bildsäulen» (1195–1206) aus dem Geschichtswerk des Niketas Choniates, mit einem Anhang: Nikolaos Mesarites: Die Palastrevolution des Joannes Komnenos. Graz [etc.], 1958. S. 71–73, 80; Vásáry I. Cumans and Tatars. Р. 47–48. 50 Nicetae Choniatae Historia. Р. 522. 51 Vásáry I. Cumans and Tatars. Р. 48. 52 Nicetae Choniatae Historia. Р. 528–530. — Русский перевод см.: Никита Хониат. История... Т. II. С. 251–253. 53 Grabler Fr. Die Kreuzfahrer erobern Konstantinopel. S. 272; Brand Ch. M. Byzantium confronts the West. P. 122–124, 347–348, n. 14; Diethen J. L., van. Ni�� ketas Choniates. Erläuterungen zu den Reden und Briefen... S. 124. 54 Nicetae Choniatae Historia. Р. 522. 55 Ibid. P. 522–523. — Комментаторы относят это известие к 1202 г. (Grabler Fr. Die Kreuzfahrer erobern Konstantinopel. S. 95). 56 ПСРЛ. М., 1997. Т. I. Стб. 417–418; М., 2000. Т. VII. С. 107. 57 Там же. Т. I. Стб. 419; М., 2000. Т. III. С. 45, 240. 58 Там же. Т. I. Стб. 420; Т. III. С. 240. 59 Там же. Т. I. Стб. 418. 60 Там же. Стб. 420. 61 Там же. Т. III. С. 240. 62 Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 86–87. 63 Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. С. 87. 64 Грушевський М. С. Історія України-Руси. Т. ІІ. С. 561. 65 Грушевський М. С. Історія України-Руси. Т. ІІ. С. 561. 66 Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. С. 87. 67 Путешествие новгородского архиепископа Антония в Царьград в конце 12-го столетия / С предисловием и примечаниями П. Савваитова. СПб., 1872. Стб. 88–89. 68 ПСРЛ. Т. II. Стб. 717. 69 История на България. Т. 3. С. 133; Божилов И. Фамилията на Асеневци... С. 46–48; Fine J. V. A. The Late Medieval Balkans... Р. 31–32; Гагова К. Тракия през българското средновековие: Историческа география. София, 1995. С. 47. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Н. В. Штыков К ИСТОРИИ ФОРМИРОВАНИЯ ВОСТОЧНОГО РУБЕЖА ТВЕРСКОЙ ЗЕМЛИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIII ВЕКА* Политические изменения на Руси середины XIII в. исследователи традиционно связывают с внешними причинами — прежде всего, с монгольским нашествием, установлением даннической зависимости русских земель от Орды и активной военной экспансией Ордена и Швеции. Опустошительные походы Бату давно были признаны одним из факторов изменения статуса многих русских городов, их роли в политической жизни Руси. Разорение и упадок старых городских центров — Владимира, Ростова, Суздаля, Переяславля — привело к усилению влияния малых городов, игравших до этого подчиненную роль по отношению к стольным городам. В источниках отмечен происходивший во второй половине XIII в. политический и экономический рост Твери, Москвы, Нижнего Новгорода. Эти города, бывшие некогда форпостами княжеской власти на окраинах Ростово-Суздальской Руси, в конце XIII–XIV в. становятся центрами крупных русских земель. Вместе с тем, было бы неверно переоценивать монгольское влияние на политическое развитие русских княжений, сохранивших преемственность и традиции домонгольского времени1. Нашествие ордынцев стало своеобразным катализатором внутренних изменений в Северо-Восточной Руси XIII в., начавшихся еще до ордынских * Исследование выполнено в рамках реализации НИР «Русская государ ственность в XIII – начале XVI в.: особенности социальных и политических процессов». Тематический план СПбГУ. Проект 5.38.57.2011. © Н. В. Штыков, 2011 182 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 походов. Не меньшее значение имели также и другие факторы — внутриполитические, экономические, климатические2. В этой связи история формирования территорий средневековых русских княжений, особенно тех, чьи князья вступили в XIV веке в ожесточенное соперничество за владимирский великокняжеский стол, вызывает большой исследовательский интерес. Особое внимание историков привлекала Москва, ставшая столицей Русского государ ства. Рост территории, «примыслы» московских князей многократно исследовались учеными, изучавшими основные этапы и направления расширения московской территории3. Не была обойдена вниманием историков и Тверь. Процесс складывания территории Тверской земли начал исследоваться еще в XIX в.4 Границы территории средневековой Твери XIII–XV вв. изучались В. С. Борзаковским. Ученым были определены рубежи Тверской земли, выявлены основные этапы образования ее территории, собраны сведения о городах и некоторых селах5. Источниками для ученого послужили, прежде всего, княжеские акты и различные летописи, в том числе своды, содержащие тверской летописный материал. Однако многие источники, впоследствии введенные в научный оборот, не были известны В. С. Борзаковскому в период написания им своей моно графии. Среди них особенно важное место занимает Рогожский летописец — один из самых ранних и информативных летописных сводов по истории Твери. Наиболее подробно этапы формирования территории Тверской земли рассматривались В. А. Кучкиным. Исследователем были изучены границы русских земель, в частности Тверской земли, реконструированы основные положения духовных тверских великих князей6. Город Тверь, возникший на новгородско-ростовском пограничье, в первой половине XIII в., входил в состав Переяславского княжения. С 1247 г. город становится центром самостоятельного, быстро развивающегося княжения со значительной по своим размерам территорией. Во второй половине XIII в. одними из самых вероятных претендентов на великокняжеский стол были князья Твери. Брат князя Александра Невского Ярослав Ярославич Тверской был с 1264 по 1271 гг. великим князем Владимирским и Новгородским. Его сыновья Святослав и, особенно, Михаил Ярославич младший, великий князь в 1304–1317 гг., играли заметную роль в княжеских коалициях конца XIII в. во время 183 Н. В. Штыков борьбы за великокняжеский ярлык Дмитрия Александровича Переяславского и Андрея Александровича Городецкого. Могущество тверских князей основывалось на быстром поли тическом и экономическом подъеме Тверского княжения. Расположение на важнейших торговых путях Руси, плодородные земли, тянувшиеся по берегам Волги, развитие ремесла обеспечивало Твери материальные ресурсы для усиления ее влияния на Руси. Контроль над Волгой позволял владимирским, а затем тверским князьям следить за подвозом хлеба из «низовской земли» в Новгород. Хлебные блокады не раз становились эффективным оружием против новгородцев. На севере Тверь граничила с новгородскими владениями, на востоке — с Ростовом и Переяславлем, на юге — с Москвой, а также с Дмитровом, «тянувшим» ранее к Переяславлю, на западе — со Смоленском. Усиление Твери справедливо соотносится исследователями с оттоком населения из наиболее пострадавших от Батыева разорения районов. В первую очередь, в верхневолжский регион бежали жители Переяславля и других городов. Второе направление ми грации населения — из западнорусских земель — возникает в связи с участившимися в середине – второй половине XIII в. литовскими набегами. Формирование политической системы Тверской земли по времени совпало с формированием основной территории княжения. Помимо Твери в состав Тверской земли во второй половине XIII в. входили города на западе — Зубцов и на востоке — Кашин, Кснятин, Святославле Поле. В историографии было высказано мнение об отказе, отчасти вынужденном, тверских князей от расширения своей территории7. Однако применительно к концу XIII – началу XIV в. это утверждение представляется неверным. Вероятно, расширение территории Тверской земли было возможно в первую очередь по течению Волги, в частности, на восток — в сторону Углича, Ростова, Переяславля и на запад — в сторону Ржевы и Смоленска. Кроме того, на юге в зоне тверского влияния на рубеже XIII–XIV вв. находился Дмитров. При великом князе Ярославе Ярославиче тверские наместники управляли Москвой, князем которой считался малолетний Даниил Александрович8. Запрещение князьям и боярам русских земель покупать села в Новгородской земле наводит на мысль о том, что факты таких покупок все же имели место. 184 К истории формирования восточного рубежа Тверской земли... Одной из главных задач тверских князей было укрепление западного и восточного рубежей Тверской земли, особенно городов, позволявших держать под контролем Волгу. Тверские князья располагали сетью укреплений на своих восточных рубежах. Одним из древнейших городов Тверской земли был Кснятин, известный с 1134 г.9 Город располагался при впадении в Волгу ее правого притока Нерли и входил в систему оборонительных сооружений Ростово-Суздальской земли, прикрывая с запада и северо-запада подступы к основным центрам — Ростову, Переяславлю и далее — Владимиру. С образованием Переяславского княжества Кснятин вошел в его состав, позже перейдя к тверским князьям. Другим укреплением на востоке Тверской земли был городок Святославле Поле, упоминаемый в летописании под 1339 г.10 Название Святославле Поле связано, возможно, с именем Святослава Ярославича, старшего брата Михаила Ярославича Тверского и Владимирского. Укрепление располагалось, вероятно, на правом берегу Волги, при впадении в нее реки Жабны, на месте будущего Калязина. Сложные, часто враждебные отношения князей Святослава и Михаила Ярославичей с князем Дмитрием Александровичем Переяславским заставляли тверичей постоянно думать об обороне восточных границ Тверской земли11. Наиболее крупным городом на востоке Тверской земли был Кашин, построенный на левом притоке Волги — реке Кашинке. Первое упоминание города относится к 1238 г. и связано с монгольским нашествием на Русь. Вероятно, Кашин возник еще до этой трагедии: в Никоновской летописи отмечено, что он был разорен ордынским войском в числе многих других городов Северо-Восточной Руси12. На востоке Тверская земля граничила с новгородской, ростовскоуглицкой и переяславской территориями. В. С. Борзаковский в общих чертах определил границу Тверской земли на востоке. По его мнению, от Клина с юга на север рубеж шел по реке Сестре, устья рек Дубны и Хотчи при впадении в Волгу были тверскими, крайним восточным пунктом тверских князей было село Семендяево на реке Жабне. Далее граница шла на запад к новгородским землям до Кесовой (Киасовой) Горы13. Признав выводы В. С. Борзаковского в основном верными, В. А. Кучкин уточнил тверские рубежи на востоке, отметив, что «в XIV в. границы Твери с Ростовом в данном 185 Н. В. Штыков районе (верховья реки Жабны. — Н. Ш.) были не столь четкими, как позднее, и проходили в безлюдных или малопроходимых местах»14. Добавим, что в XIII�� в. ростовско-тверская граница, только формирующаяся, была, скорее всего, еще более нечеткой, чем в XIV в. Это создавало почву для пограничных споров. Реконструкция восточной границы Тверской земли без установления политического статуса Кашина невозможна. В историографии есть различные точки зрения на данную проблему. Еще в XVIII в. тверской исследователь Д. И. Карманов высказал предположение о ростовской принадлежности Кашина, а также присоединении его к Тверской земле после смерти ростовского князя Дмитрия Борисовича15. Представление о том, что Кашин являлся частью Ростовского княжения и был передан Твери в качестве приданого, отданного за Анной Дмитриевной Ростовской, супругой Михаила Ярославича Тверского, было весьма популярно в XIX в.16 Однако никаких реальных подтверждений в источниках эти гипотезы не имеют17. Принадлежность Кашина к Тверскому княжению не вызывает сомнений у В. А. Кучкина. Историк предположил наличие уделов в Тверской земле после смерти Ярослава Ярославича. Особый статус Кашина, в частности упоминание в летописях кашинского полка наряду с тверским18, может указывать, согласно В. А. Кучкину, на появление в Тверском княжении уделов, «особую и прочную военную организацию кашинских бояр и вольных слуг». После смерти Ярослава Ярославича в 1271 г. два его старших сына от первого брака — Святослав и Михаил — разделили Тверскую землю: Святослав стал князем в Твери и на западе княжества, восточная часть с Кашином досталась Михаилу. После смерти Михаила Ярославича старшего его половина перешла к брату — Святославу. Вторая супруга Ярослава Ярославича Ксения Юрьевна и ее сын Михаил Ярославич младший получили Зубцов19. По мнению С. В. Богданова, Кашин — изначально ростовский город, основанный в домонгольское время, — был присоединен к Тверской земле только в 80-е годы XIII в.20 Прояснить ситуацию на восточной границе Тверской земли во второй половине XIII в. во многом помогает анализ конфликта между великим князем Дмитрием Александровичем и тверским князем Михаилом Ярославичем в 1288 г. 186 К истории формирования восточного рубежа Тверской земли... Межкняжеский конфликт привел к военным действиям — походу великого князя Дмитрия Александровича и его союзников — новгородцев и многих князей Северо-Восточной Руси на Кашин и разорению территории, подконтрольной Твери. Против великого князя к Кашину с войском выступил Михаил Ярославич Тверской. Не доведя дело до сражения, стороны начали переговоры. Княжеская распря закончилась мирным договором, условия которого остались неизвестными. Источники повествуют о событиях второй половины XIII в. крайне лапидарно, имеются противоречия в хронологии событий. События конца 80-х годов XIII века в Тверской земле не раз привлекали к себе внимание историков. Н. М. Карамзин считал, что Дмитрий Александрович поспешил заключить мир с Михаилом Тверским, не решаясь на битву. Тем самым, согласно Н. М. Карамзину, великий князь признал независимость Тверского княжества21. Свою версию причины великокняжеского похода на Кашин выдвинул С. М. Соловьев. Причина похода, по мнению С. М. Соловьева, заключалась в мести Дмитрия Александровича участникам коалиции его младшего брата — князя Андрея Александровича22. В. С. Борзаковский считал, что участие в походе Дмитрия Борисовича Ростовского было связано с внутренними ростовскими делами: «Вероятно, такими спорами родственников воспользовалась Тверь и захватила некоторые пограничные Ростовские волости, для возвращения которых и ходил Дмитрий Борисович ратию к Кашину (по одним) в 1288 или (по другим) в 1290 г. Выходит, что он ходил на Тверь не только по приказанию... но и по собственному побуждению»23. Рассматривая события конца 80-х годов XIII в., А. В. Экземплярский считал Кашин тверской территорией. Причину похода Дмитрия Александровича исследователь видел в желании тверичан захватить некоторые ростовские волости. Поскольку военным преимуществом обладала антитверская коалиция, заключенный мир, как полагал А. В. Экземплярский, не мог быть выгоден Михаилу Ярославичу24. Как признак несомненной слабости и падения авторитета велико княжеской власти рассматривал А. Е. Пресняков события под Кашиным. По его мнению, был один поход, отраженный в двух основных версиях — новгородской и ростовской. В действиях Михаила Ярославича А. Е. Пресняков видел твердую политику боярского окружения тверского князя25. 187 Н. В. Штыков Немецкий историк Э. Клюг, специально занимавшийся историей средневековой Твери, отметил, что войско великого князя Дмитрия Александровича, усиленное отрядами других князей и новгородцами, не смогло добиться решительного преимущества над тверской ратью. Неудача под Кашином, угроза прямого столкновения с главными силами Тверской земли вынудили Дмитрия Александровича пойти на переговоры с Михаилом Ярославичем26. В историографии антитверской поход рассматривается в тесной связи с действиями различных княжеских коалиций на Руси и событиями в Ростовской земле. После смерти в 1276 г. великого князя Василия Ярославича новым великим князем стал Дмитрий Александрович. Соперник Дмитрия — его брат Андрей Александрович Городецкий — для захвата власти несколько раз приводил на Русь отряды ханов Волжской Орды. Дмитрий Александрович в этих условиях был вынужден ориентироваться на часть ордынской элиты во главе с темником Ногаем. Часть русских князей поддерживала великого князя Дмитрия Александровича (Даниил Александрович Московский, Михаил Ярославич Тверской), часть — князя Андрея (Федор Ростиславович Ярославский, Михаил Иванович Стародуб ский, Константин Борисович Ростовский). 80-е годы XIII в. — время острого политического соперничества русских земель. Походы 1281 и 1282 гг. князя Андрея Александровича и его союзников вместе с ордынскими войсками на Русь ослабили позиции Дмитрия Александровича27. Следующий поход ордынцев на Русь состоялся в 1285 г., когда великий князь Дмитрий «с братьями», в которых А. Н. Насонов видел родного брата Дмитрия Даниила Александровича Московского и двоюродного брата Михаила Ярославича Тверского, отразили нападение татарского «царевича», посланного для поддержки амбиций Андрея Городецкого28. Таким образом, в начале – середине 80-х годов XIII в. великий князь Дмитрий Александрович, его брат Даниил Александрович Московский и Михаил Ярославич Тверской были союзниками. Союз существовал и позже — в начале – середине 90-х годов XIII в. Одним из первых крупных мероприятий Михаила Ярославича, ставшего тверским князем после 1283 г., было участие в 1285 г. вместе со своей матерью Ксенией Юрьевной и епископом Симеоном 188 К истории формирования восточного рубежа Тверской земли... в закладке главной святыни Твери — каменного Спасо-Преображенского собора29. Скорее всего, политику Твери в 80-е годы XIII в. определяли, изза юности Михаила Ярославича, княгиня Ксения Юрьевна с епископом Симеоном и тверскими боярами. Ими принимались важнейшие политические решения. Ростовские князья также активно участвовали в политической борьбе на Руси. Еще в 1286 г. Дмитрий и Константин Борисовичи Ростовские разделили свою «отчину»: Дмитрию достался Углич, а Константину — Ростов30. Однако в Ростове Дмитрию Борисовичу удалось закрепиться только в 1289 г.31 Наиболее подробное известие о событиях 1288 г. содержится в Рогожском летописце. Под 6796 г. вслед за информацией о преставлении епископа Игнатия Ростовского сообщается: «Того же лета не въсхоте Михаилъ Тферскыи покоритися великому князю Дмитрию и начать наряжати полкы. Слышавше се великии князь и созва братью свою Андреа Александровича и Данила и Дмитриа Борисовичи и вся князи, яже суть подъ нимъ и поиде съ ними ко Тфери. И приидоша къ Кашину и обьступиша градь и стояша 9 днеи и сотвориша страну ту пусту, а Кснятинъ весь пожгоша. И оттоле въсхотеша ити къ Тфери, Михаилъ же въсхоте и расмотрився стати противу выеха. Великыи же князь сътвори миръ съ Михаиломъ и распусти братью свою въсвояси, а самъ възвратися въ Пере яславль»32. Известие Рогожского летописца дополняется данными Симеоновской летописи: под 6795 г. «князь велики Дмитреи поиде ратью къ Тфери и князь Михаило Ярославичъ Тферскыи своею ратью выиде противу его, и приидоша х Кашину князь Дмитреи и князь Михайло, и взяша миръ межи собою». Тогда же епископом Симеоном Тверским был освящен «малым священием» каменный храм Твери — СпасоПреображенский собор33. Новгородское летописание также содержит сообщение о походе. Так, в Новгородской первой летописи под 6797 г. говорится об участии в великокняжеском войске рати с берегов Волхова под предводительством посадника: «Ходи князь Дмитрии ратью ко Тфери и позва новгородцовъ; идоша новгородци с посадникомъ Андреемъ, и пожгоша волость, и взяша миръ»34. В Софийской первой летописи в статье 6797 г. сообщается: «Ходи велики князь Дмитрии Александрович 189 Н. В. Штыков къ Тфери ратью, позва же съ собою новогородцевъ, и поидоша новогородьцы с посадникомъ Андреемъ. Ратнии же пожгоша волости ихъ, и миръ взя великии князь Дмитрии Александрович, и отъиде. И князь Дмитрии ростовьскыи нача ведати всю свою вотчину, и ходи х Кашину ратью»35. Причины отказа Михаила Ярославича «покориться» великому князю неясны. Известие Рогожского летописца заставляет думать, что инициатором конфликта выступил князь Михаил Ярославич Тверской. Вероятно, военному разрешению конфликта предшествовали переговоры. Стремление Дмитрия Александровича наказать строптивого тверского князя нашло поддержку у многих — в поход выступили недавние враги — братья Александровичи: Дмитрий, Анд рей и Даниил. К походу примкнул Дмитрий Борисович Ростовский и, вероятно, другие князья, находящиеся под великокняжеской рукой. К походу были привлечены и новгородцы. Не дожидаясь выступления главных сил Дмитрия Александровича, Михаил Ярославич стал собирать свои военные силы. Упоминание в летописи полков во множественном числе представляется неслучайным. В источниках известны как минимум два полка Тверской земли в начале �� XIV�� в. — тверской и кашинский. Так, в 1318 г. в Бортеневской битве принимали участие тверские и кашинские «мужи» под командованием Михаила Ярославича36. В 1321 г. во время военного конфликта Дмитрия Михайловича Тверского с Юрием Даниловичем Московским тверичи выступили в поход двумя полками — тверским и кашинским37. Очевидно, что военная организация тверских князей складывалась ранее Бортеневской битвы, во второй половине XIII в. Поход Дмитрия Александровича, очень серьезный по своим масш табам, не мог быть подготовлен внезапно. Необходимо было оповестить союзников, скоординировать действия с Новгородом. Целью похода явно было взятие Твери и принуждение Михаила Ярославича к невыгодному для него миру. Местом сбора великокняжеского войска стал Переяславль — стратегически важный пункт, центр земель Дмитрия Александровича. В Переяславль пришли военные силы из районов великого княжения, прежде всего из Владимира, ростовские и московские полки. Объединенное войско, захватив Кснятин и соединившись с новгородцами на Волге, подошло к Кашину — последнему крупному городу на востоке Тверской земли. 190 К истории формирования восточного рубежа Тверской земли... Осада Кашина в течение 9 дней свидетельствует о тщательной подготовке тверских воевод к отражению нападения. Опустошение территории вокруг Кашина доказывает принадлежность города Тверской земле. Если бы Кашин был ростовским, вряд ли князья Ростова имели бы своей целью «сотворить страну ту пусту». Разорив округу, но не взяв город, великокняжеское войско намеревалось идти к Твери. Прибытие Михаила Ярославича Тверского с основными силами Тверской земли заставило Дмитрия Александровича начать переговоры. Видимо, Михаилу Ярославичу пришлось пойти на некоторые уступки. В источниках не сообщается о территориальных потерях Твери и контрибуции, однако тверской князь должен был признать власть великого князя и отказаться от своей наступательной политики в приграничных районах. После 1288 г. Кснятин не упоминается в летописных известиях. Вероятно, разорение города войсками великого князя Дмитрия Александровича не прошло бесследно. Тем не менее, Кснятин определенно сохранялся как важное укрепление, передавая Кашину политическое лидерство на востоке Тверской земли. Кашин же, восстановившись от последствий осады великокняжеским войском, становится одним из наиболее сильных и крупных городов Тверского княжения. Одно из возможных объяснений действий Михаила Ярославича по сбору войска и его отказа подчиниться великому князю, своему недавнему союзнику, — тревожная обстановка на восточной границе Тверской земли из-за пограничных споров с ростовцами и переяславцами. Однако явная связь со строительством Спасо-Преображенского собора и его освящением наводит на мысль о наличии у Михаила Ярославича и стоящих за ним сил в Твери уже с первых лет княжения претензий на политическое лидерство не только на верхней Волге, но и в масштабах Руси в целом. В условиях постепенного падения авторитета великого князя в конце �� XIII�� в. менялось и соотношение сил в княжеских коалициях: младшие участники таких союзов начинали все больше заявлять о своих притязаниях на влияние, хотя бы в пределах соседних земель. В случае же с Тверью уместно говорить и о стремлении города, чей князь — Ярослав Ярославич — в недавнем прошлом семь лет был великим князем Владимирским и Новгородским, к обозначению своих далеко идущих амбиций. 191 Н. В. Штыков Кривошеев Ю. В. Русь и монголы: Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2003. С. 403. 2 Подробно об этом см.: Макаров Н. А. Русь в XIII веке: Характер культурных изменений // Русь в XIII веке: Древности темного времени. М., 2003. С. 5–11; Лапшин В. А. Формирование новых городов-столиц Северо-Восточной Руси в XIII–XV вв. // Труды по русской истории: Сб. статей в память о 60-летии Игоря Васильевича Дубова. М., 2007. С. 316–333. 3 Из новейших работ см.: Горский А. А. От земель к великим княжениям: «Примыслы» русских князей второй половины XIII–XV в. М., 2010. 4 См.: Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М., 1984. С. 17–18, 145–198. 5 Борзаковский В. С. История Тверского княжества. Тверь, 1994. С. 91, С. 312–313, примеч. 368. 6 Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси... С. 145–198. 7 Чернышов А. В. Очерки по истории Тверского княжества XIII–XV вв. Тверь, 1996. С. 130–138. 8 ПСРЛ. Т. XV: Рогожский летописец. Тверской сборник. М., 2000. Стб. 474. 9 ПСРЛ. Т. IX: Никоновская летопись. М., 2000. С. 158. 10 ПСРЛ. Т. XV: Рогожский летописец. Тверской сборник. Стб. 49. 11 Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси.... С. 159–161, примеч. 110. 12 ПСРЛ. Т. X: Никоновская летопись. М., 2000. С. 109. 13 Борзаковский В. С. История Тверского княжества. С. 56–61, примеч. 246; С. 300–301. 14 Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси... С. 157–161. 15 Карманов Д. И. Исторические известия о принадлежащих к тверскому наместничеству городах // Карманов Д. И. Собрание сочинений, относящихся к истории Тверского края / Сост. В. И. Колосов. Тверь, 1893. С. 142. 16 Киссель Ф. Х. История города Углича. Ярославль, 1844. С. 71. — См. также: Корсаков Д. А. Меря и Ростовское княжество: Очерки из истории Ростово-Суздальской земли. Казань, 1872. С. 195–196. — Из современных работ см.: Чернышев А. В. Очерки по истории Тверского княжества XIII–XV вв. Тверь, 1996. С. 67. 17 Иноземцев А. Д. Удельные князья Кашинские: Этюд из политической истории Руси XIV и XV столетий // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1873. М., 1874. № 4. С. 34. — См. также: Кучкин В. А. Ростовская семья Анны Кашинской // Твер ские святые и святыни: Материалы научных конференций. Тверь, 2010. С. 122. 18 ПСРЛ. Т. XV: Рогожский летописец. Тверской сборник. Стб. 37, 84. 1 192 К истории формирования восточного рубежа Тверской земли... 19 Кучкин В. А. Права и власть великих и удельных князей в Тверском княжестве второй половины XIII–XV века // Славянский мир: Общность и многообразие: Материалы Междунар. науч.-практ. конф. Тверь, 2009. С. 216–226. 20 Богданов С. В. Об административной принадлежности Кашина в сере дине – второй половине XIII века // Тверские святые и святыни. С. 197–224. 21 Карамзин Н. М. История государства Российского: В 12 т. М., 1992. Т. IV. С. 83–84. 22 Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Соловьев С. М. Сочинения: В 18 кн. М., 1988. Кн. II. Т. 3–4. С. 189–190. 23 Борзаковский В. С. История Тверского княжества. С. 313. 24 Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 гг. СПб., 1889. Т. 1. С. 50–51, примеч. 133; СПб., 1891. Т. 2. С. 523. 25 Пресняков А. Е. Образование Великорусского государства. М., 1998. С. 77, 346, примеч. 94–95. 26 Клюг Э. Княжество Тверское (1247–1485 гг.). Тверь, 1994. С. 75. 27 Горский А. А. Москва и Орда. М., 2000. С. 12–16. 28 Насонов А. Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940. С. 73. 29 ПСРЛ. Т. XVIII: Симеоновская летопись. М., 2007. С. 81. — Брат Михаила, Святослав Ярославич, упоминается в источниках в последний раз под 1283 г. (ПСРЛ. Т. III: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000. С. 325). 30 ПСРЛ. Т. VI: Вып. 1. Софийская первая летопись старшего извода. М., 2000. Стб. 360. 31 ПСРЛ. Т. I: Лаврентьевская летопись. М., 1997. Стб. 526 (Академический список). 32 ПСРЛ. Т. XV: Рогожский летописец. Тверской сборник. Стб. 34. 33 ПСРЛ. Т. XVIII: Симеоновская летопись. С. 81. 34 ПСРЛ. Т. III: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 326. 35 ПСРЛ. Т. VI. Вып. 1: Софийская первая летопись старшего извода. Стб. 361; Т. IV. Ч. 1: Новгородская четвертая летопись. М., 2000. С. 247. 36 ПСРЛ. Т. XV: Рогожский летописец. Тверской сборник. Стб. 37. 37 Там же. Стб. 41. 193 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Т. В. Беликова КУПЕЦ И ТОРГОВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ ЧЕЛОВЕКА СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУСИ Изучение обыденных представлений, свойственных обществу на той или иной стадии развития, позволяет глубже проникнуть в реальность прошлого через призму его понимания на уровне восприятия человека в условиях повседневной, привычной для него жизни. В настоящее время исследователи активно обращаются к проб лемам становления предпринимательского менталитета купечества в процессе модернизации российского общества XVIII–XIX вв., когда система взглядов, ценностных ориентиров адаптировалась к новым условиям, обрастая постепенно новыми представлениями и мотивационными характеристиками. Тем не менее, даже в обстановке кардинальных социальных изменений сохранялась определенная степень преемственности ментальных установок. Поэтому понять особенности формирования отношения человека Нового времени к предпринимательской деятельности невозможно без обращения к эпохе средневековья, без анализа истоков традиционных стереотипов, сложившихся и эволюционировавших на протяжении предшествующих веков. Интерес представляют не только взгляды, мотивация деятельности купечества, с которым исследователи связывают зарождение предпринимательства на Руси, но и вообще отношение средневекового человека к купцам и к самой торговой деятельности. Одним из факторов, определявшим мировоззрение средневекового общества, несомненно, являлось влияние христианства. Христианское © Т. В. Беликова, 2011 194 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 вероучение призывало к честной торговле, к тому, чтобы «гиря» торговца была «точной и правильной», ибо «мерзок перед Господом Богом... всякий, делающий неправду». Не следовало стыдиться «беспристрастия в купле и продаже», а торговля и грех в представлениях христианских богословов были понятиями неразрывными. Библия утверждала, что «купец едва может избежать погрешности... Многие погрешали ради маловажных вещей, и ищущий богатства отвращает глаза. Посреди скреплений камней вбивается гвоздь, так посреди купли и продажи вторгается грех», «желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствие и пагубу...»1. Данные источников не оставляют сомнений в том, что христианская этика не чужда была представителям различных сословий средневекового русского общества и прежде всего духовенству. Монах Кирилло-Белозерского монастыря Ефросин в XV веке в переводном тексте Амартола оставил свою интерполяцию идеального общества без «купли и продажи», полагая, что они тесно связаны с «татьбой и разбоем»2. В распоряжении историка имеются свидетельства отрицательного отношения церковной власти к участию белого и черного духовенства в торговых операциях, особенно тех, которые были сопряжены с получением прибыли или какой-либо выгоды, а также ростовщичестве. Этот аспект, как и проблемы связи церковно-монастырского хозяйства с рынком на фоне изучения станов ления купеческого предпринимательства, проанализированы В. Б. Перхавко3. Исследователь больше акцентировал внимание на социальноэкономических аспектах, нас же, прежде всего, интересует сфера представлений, оценочных ориентиров, формирующих поведенческие стереотипы человека русского средневековья. И в этом контексте распоряжения русских митрополитов XIV–XV вв., запрещавших торговлю монастырям под страхом расплаты за подобный род занятий («а который игумен или поп или чернец торговал прежде сего или давал серебро в резы, а того бы от сех мест не было, занеже вам казненным бытии за то от Бога») или только отменявших право беспошлинной торговли с целью получения прикупа, в то же время сохраняя привилегию беспошлинного торга на «свое домашнее», принципиально важны для иллюстрации осуждения торговли с морально-этических христианских позиций4. 195 Т. В. Беликова К аналогичным мерам с середины XV в. прибегала и светская власть, ограничивая торговую деятельность монастырей: был введен запрет беспошлинной торговли «на продажу» и «прикуп», регламентировался и сокращался беспошлинный провоз монастырских товаров5. Однако подобные акции светских властей отражали скорее общую тенденцию к «ограничению феодальных иммунитетов» по мере завершения объединительного процесса и формирования единого Российского государства6, нежели морально-этические оценки торговли как деятельности «греховной», представленные в мотивации церковных иерархов (причем довольно позднего времени) и отражавшие элементы «картины мира» средневекового человека. О влиянии религиозности на сферу торговой деятельности ку печества указывают некоторые иностранные источники. Папский посол Я. Рейтенфельс (XVII в.) отмечает интересную особенность, свойственную русским торговцам: «считается поступком не только неблагочестивым, но заслуживающим наказания, если торговец изображениями блаженных небожителей выставит на продажу рядом с ними картины светского содержания». Он же отмечает и «беспримерную благотворительность по отношению к бедным», «для их просьб у них всегда раскрыты уши и разжаты руки»7, что косвенно может свидетельствовать об испытываемой потребности обеспечить прощение собственных грехов на небесах. В XVI в. автор «Домостроя» священник Сильвестр, советуя «милостыню давать», определил смысл этого деяния: «бо очищаются греси те бо ходатаи Богу о гресех наших». Но Сильвестр приводит и другую аргументацию подаяния милостыни, в основе которой лежат соображения престижности — «славы доброй»8. Огромное число документов, относящихся к различным регионам Руси и России, указывает на широкий и повсеместный характер благотворительной деятельности купечества, так или иначе связанной с церковью, стойко сохранявшейся и в последующие периоды, перейдя рамки средневековья. Источники зафиксировали активное участие купечества в XVIII–XIX вв. в возведении православных храмов на Руси, пострижение в монахи, завещание монастырям своей собственности на «упокой души», значительные взносы «на помин души», исполнение купцами обязанностей церковных старост церквей своих городов и торговых сел и др.9 Сфера благотворительности не ограничивалась вопросами 196 Купец и торговая деятельность в представлениях человека... церковно-монастырской жизни, а ее мотивация — искуплением грехов. В благотворительной практике присутствовали и такие побудительные стимулы, как убежденность в необходимости помочь, стремление заслужить за это авторитет в обществе, различные награды и пожалования10. Восприятие торговой деятельности как занятия греховного являлось преимущественно каноническим стереотипом, идеалом, в обыденной же жизни в основе поведенческой практики различных слоев российского средневекового общества лежали иные представления. Реальность противоречила христианским догматам. Так, несмотря на «греховность» торговли, монахи регулярно вынуждены были совершать этот «грех», сбывая изделия своего «рукоделия», продукты монастырского хозяйства на «торгах». Как отмечает И. Я. Фроянов, продовольственные затруднения обуславливали «более или менее постоянный контакт монастыря с рынком», а представители монастырских обителей не всегда отправлялись на торг лишь за хлебом насущным, стремление к получению прибыли нередко присутствовало в мотивации торговой деятельности монастырей 11. По Уставу князя Владимира Святославича каждую десятую неделю все доходы князя от взимания торговых пошлин передавались Десятинной церкви12. Церковь осуществляла надзор за эталонами мер и весов13. Принципиальное значение имеют выводы И. Я. Фроянова об особом социальном статусе православной церкви на Руси с момента ее учреждения как «организации с публично-правовыми полномочиями», «носительницы светской власти в очерченных уставами пределах». Адаптируясь к социальным условиям Древней Руси, дофеодальным по своей сущности, где знатность была сопряжена с общественным лидерством, духовенство берет на себя часть общеполезных функций, связанных и с торговой деятельностью14. Вполне закономерно, что многие древнерусские церкви выступали в качестве патрональных для купеческих объединений, являясь хранителями их казны, документации, товара. Сложившиеся условия едва ли благоприятствовали формированию негативного отношения к торговле с позиций христианской морали. Даже для реалий XVI в. занятие духовенства торговлей, вероятно, не вызывало особого осуждения в обществе. Автор «Домостороя», ссылаясь на собственный пример, наставлял своего сына праведному поведению, в том числе 197 Т. В. Беликова правилам торговли: «не полюбит хто моего товару и аз назад возму а деньги отдам». Из его слов следовало, что занятию торговлей «благоволил Бог»: «кто чево дородился и в чем кому благоволил Бог быти овии рукодельничают всякими промыслы а многия торгуют в лавках мнози и гоздьбы деют в различных землях всяки торговлями...». Давая советы, как выгоднее продать лишние запасы в хозяйстве в зависимости от конъюнктуры рынка, Сильвестр подвергает осуждению не само стремление к получению выгоды, а попытки наживы путем обмана, принуждения или другим неправедным путем15. Похожие тенденции в отношении к занятию торговлей прослеживаются и на западноевропейском материале. В эпоху средневековья, несмотря на низкую оценку предпринимательского духа в сочинениях морально-этического характера, торговыми операциями не считали зазорным заниматься ни римский папа, на католические и православные монастыри, ни даже представители высших социальных слоев16. Примечательно, что анализ одного из таких сочинений — «Истории Иоанна Кантакузина» — не выявил «никаких признаков предубеждения по отношению к торгующим и представления об их социальной неполноценности» в поздней Византии XIV в., что свидетельствует о существовании наряду с господствующей точкой зрения на торговлю «как презренное и греховное занятие» и иного отношения17. Торговлей занимались представители практически всех слоев населения, реализуя излишки продукции своего хозяйства. Страсть к наживе порой заглушала голос сострадания к ближнему. В этой связи В. Б. Перхавко обращает внимание на фиксацию в Рогожском летописце гибели людей от голода и обогащение продавцов хлеба после нападения ордынской рати Едигея в 1408 г. на Русь: «множество христиан изомроша от глада, а житопродавци обогатеша»18. Противопоставление «гибели людей» и «обогащения» не оставляет сомнений в осуждении летописцем факта обогащения за счет страданий людей, но не содержит презрительного отношения к самой торговой деятельности. На основе анализа западноевропейского материала А. Я. Гуревич пришел к выводу о том, что христианское учение не было «един ственным источником» формирования мироощущения средневекового 198 Купец и торговая деятельность в представлениях человека... человека, не меньшую роль играла система ценностей, господствовавшая в архаических обществах и которую христианизация не смогла «вытравить до конца»19. Это утверждение еще в большей степени применимо для характеристики менталитета человека русского средневековья. В домонгольской Руси православные ценности, как убедительно показано в исследованиях И. Я. Фроянова и историков его школы, еще слабо влияли на восприятие окружающего мира. По мнению И. Я. Фроянова, христианство, «не имея под собой твердой социальной почвы и ближайшей политической перспективы», «скользило по поверхности древнерусского общества»: приверженность языческим традициям сохраняли не только народные массы, но и знать; «стадии автаркичных общественных союзов, принявших форму городов-государств... в большей степени подходило язычество». Христианское мировосприятие медленно проникало в мир языческих представлений древнерусского человека, зачастую опираясь на них и подвергаясь мощному воздействию языческой традиции20. В результате формировалась многослойная синкретическая картина мира и вариативность поведенческих стандартов в повседневной жизни, в том числе и в отношении торговой деятельности21. Значительный архаический пласт мировосприятия древнего русича сохранился в русских народных бытовых сказках и былинах. В сказке о дураке и березе повествуется о проигрышной, на первый взгляд, продаже. Дурак «продает» бычка сухой березе, за ветви которой тот случайно зацепился и за деньгами приходит на следующий день. Однако его глупость (с точки зрения рационального мышления) оказывается вознаграждаемой: в дупле березы находился котел золота, спрятанный разбойниками22. Сказка, таким образом, осуждает «погоню» за прибылью и одобряет бескорыстие в торговых делах. Вероятно, в основе отразившихся в ней представлений о торговой деятельности лежит архаическое восприятие богатства. Согласно исследованиям А. Я. Гуревича, а на древнерусском материале — И. Я. Фроянова, в доклассовых обществах богатство рассматривалось не как самоцель, а как средство укрепления общественного авторитета, поэтому было сопряжено с его раздачей, носившей публичный характер. В средневековье сосуществовали разные модели восприятия богатства: христианская (определялась отношением к загробному 199 Т. В. Беликова спасению) и архаическая (основывалась на традиционных представлениях о престижности)23. Для любой из них стремление к наживе не характерно. В фольклорной традиции мы сталкиваемся с восприятием богатства как явления зачастую временного. Богатство приходит чудесным образом. Оно, как правило, — символ удачи, дар, вознаграждение, реже — результат целенаправленной деятельности человека, в том числе торговой. Важная информация содержится в новгородской былине о Садко. На первый взгляд, в ней отчетливо прослеживается связь в обыденном сознании средневекового человека торговли с получением прибыли. Стал Садко поторговывать, Стал получать барыши великие24. Вместе с тем, следует отметить, что первоначально богатство бедный гусляр Садко приобретает не от торговой деятельности, а в награду от морского царя за игру на гуслях. Он выловил трех золотых рыбок, за что и получает лавки с товарами проигравших ему спор новгородских купцов. В свою очередь, Садко проигрывает заклад крупнейшему торговому центру Руси — Великому Новгороду, не сумев превзойти его в богатстве и скупить товар «со всего бела света». Характерно, что былина не содержит негативных оценок ни торговой деятельности, ни даже стремления к получению прибыли. В ней, как и в сказке, богатство — это, прежде всего, результат удачи, вознаграждения, получаемый каким-то чудесным способом, но не от торговой прибыли. Обращает на себя внимание распространенный сюжет «похвальбы» Садко, других купцов своим богатством: его выставляют напоказ, оно выполняет знаковую функцию престижности. С легкостью с богатством расстаются, проигрывая в споре в качестве заклада. Подобное иррациональное расточительство не свойственно духу предпринимательства, зато хорошо вписывается в систему ценностей архаических обществ. Длительное существование различных форм общинного быта, наряду с достаточно поздним упрочением христианской веры и спецификой социального статуса церковной организации на Руси, способствовало консервации архаических представлений в системе взглядов средневекового человека. По мере развития товарно-денежных отношений в средневековой Руси специфика профессиональной деятельности купечества отражалась на трансформации традиционных установок в отношении 200 Купец и торговая деятельность в представлениях человека... богатства, средств и методов его приобретения, мотивации занятия торговлей. Изменение ценностных ориентиров шло по линии «иррационализм — рационализм», формируя еще один вариант поведенческой практики. Пословицы и поговорки в качестве непременных качеств, присущих купечеству, отмечают предприимчивость, смекалку, хитрость, умение обмануть с целью выгодной реализации товара («без ума торговать — только деньги терять», «купец — ловец; а на ловца и зверь бежит», «купец божится, а про себя отрекается», «не похваля, не продашь; не похуля, не купишь», «не солгать, так и не продать»). Но имеются и другие примеры, которые скорее свидетельствуют о вариативности поведенческих стандартов, нежели о пренебрежительном отношении к торговой деятельности: «неправедная корысть впрок нейдет», «обманом барыша не наторгуешь». Подобных примеров явно недостаточно для утверждения о сложившемся негативном отношении к предпринимателям в русском средневековом обществе, тем более что не все пословицы и поговорки четко ассоциируются с купечеством и даже продавцом товара. Представляется, что негативное отношение к купечеству и торговле как профессиональной деятельности не являлось доминирующим в сознании средневекового человека, формировалось довольно поздно, по мере развития товарно-денежных отношений. Не последнюю роль в этом сыграла морально-этическая сторона их деятельно сти — стремление к наживе любой ценой, что также нашло отражение в ряде приведенных поговорок и пословиц. Однако не все купцы были неразборчивы в средствах, понимая, что успех их торговой деятельности во многом зависит от доверия к ним и их авторитета в обществе. Исследователи располагают хотя и относительно многочисленными, но весьма тенденциозными сведениями иностранцев, посетивших Московское государство в XVI–XVII вв. и оставивших свои впечатления о русском купечестве. Основным лейтмотивом их записок стало изображение купечества, торговцев, «московитов» в целом как представителей варварского, не цивилизованного в отличие от европейцев народа, и весь набор негативных качеств, по их мнению, был присущ не только купечеству, но и всем «московитам». Так, по словам Сигизмунда Герберштейна — немецкого дипломата, русские «торгуют... с великим лукавством и коварно, не скупясь 201 Т. В. Беликова на слова... желая купить вещь они оценивают ее с целью обмануть продавца менее чем в половину ее стоимости и держат купцов в колебании и нерешительности не только по одному или по два месяца, но обыкновенно доводят некоторых до крайней степени отчаяния». Далее он отмечает, что «иностранцам они продают любую вещь дороже и за то, что можно было купить за дукат, запрашивают пять, восемь, десять иногда двадцать дукатов. Впрочем, и сами они в свою очередь иногда покупают у иностранцев за десять или пятнадцать флоринов... вещь, которая на самом деле вряд ли стоит один или два». С. Герберштейн сообщает и сведения о практике подделки товара25. Аналогичные суждения о «плутовстве», «хитрости» и непомерном завышении цены товара «московитами» высказывали английский дипломат Д. Флетчер, немецкий путешественник А. Олеарий, Я. Рейтенфельс и другие авторы26. В их сочинениях звучит крайне негативная оценка моральных качеств русского купечества. Едва ли иностранные авторы сильно сгустили краски, обвиняя русских торговцев в обмане. Однако принципиально важными, на наш взгляд, являются представления о сущности этого обмана. В передаче иностранных современников это, прежде всего, ложные заверения с целью продать товар по завышенным ценам. Кстати, Я. Рейтенфельс более сдержан в своих высказываниях и оценивает названные качества как «способность к торговым делам и искусность во всякого рода хитростях и обманах»27. К тому же следует учитывать, что европейские купцы поступали аналогично. По словам Ю. Крижанича, русские, поляки и весь народ славянский «мало сведущи в торговле», поэтому «чужеземным торговцам всегда легко бывает нас перехитрить и нещадно обмануть, тем паче, что они живут по всей Руси и скупают наши товары по самой дешевой цене. Можно было бы это стерпеть если бы и наши у них жили и также дешево покупали»28. И если Ю. Крижанича также можно заподозрить в тенденциозности, то вышеприведенное указание С. Герберштейна о том, что русские торговцы сами покупают втридорога товары у иностранцев, не оставляет сомнений: там, где речь шла о выгоде, европейские купцы не отставали от русских. Примечательно, что отечественный автор-публицист эпохи Петра I И. Т. Посошков к иностранным купцам предъявляет аналогичные обвинения: «на льстивые басни (иностранных купцов) и на всякие их хвасти нам смотреть не для чего. 202 Купец и торговая деятельность в представлениях человека... Нам надлежит свой ум держать и что нам к пополнению царственному потребно и прибыльно, то надлежит у них покупать... И аще такое состоится, то иноземцы будут к нам ласковее, а прежнюю свою гордость всю отложат. Нам о том вельми крепко надобно стоять, чтобы прежнюю их пыху в конец нам сломить и привести бы их во смирение и чтобы они за нами гонялись»29. А. Олеарий упоминает еще об одной особенности торговой этики российского купечества. По его наблюдениям, хотя «московиты» на обман «не смотрят как на дело совести», тем не менее «многие из них полагают что грех не отдать лишек человеку, который при платеже денег по ошибке уплатил слишком много. Они говорят, что в данном случае деньги даются по незнанию и против воли и что принятие их было бы кражею; в случае же обмана участник сделки платит по доброй воле и вполне сознательно»30. Разумеется, целью торговых операций является получение выгоды, но оказывается, что не все русские торговцы стремились получить прибыль любой ценой. Во всяком случае, для «многих из них» существовала принципиальная разница между запросом слишком высокой цены за товар, которую покупатель имеет возможность в свою очередь сбить или вовсе отказаться от покупки товара, и обманом при денежных расчетах. В связи с этим обобщение Э. Пальмквиста, согласно которому русский купец «так жаден и корыстолюбив, что считает всякую прибыль честной», явно поверхностно и не отражает вариативность социальных практик, возникающих в процессе торговой деятельности31. И. Т. Посошков предпринимает попытку реабилитировать купечество в общественном мнении. Так, по его мнению, без «купечества никаковое, не токмо великое, но ни малое царство стояти не может. Купечество и воинству товарищь, воинство воюет, а купечество помогает и всякие потребности им уготовляет». Более того, И. Т. Посошков прямо заявляет о существовании негативных оценок российского купечества: «Есть многие несмысленные люди, купечество ни во что ставят и гнушаются ими и обидят их напрасно. Нет на свете такого чина, коему бы купецкой человек не потребен был». Но и И. Т. Посошков не обходится без обвинений в адрес купечества: «И хорошо бы в купечестве и то учинить, чтобы вси друг другу помогали и до нищеты никого не допускали»32. Сочинение И. Т. Посо шкова может служить подтверждением существующего негативного 203 Т. В. Беликова восприятия торговли как профессионального рода деятельности и профессионалов-купцов, вероятно сложившегося уже в период позднего средневековья, однако недостаток сведений затрудняет воссоздание более полной картины отношения общества к торговой практике купечества русского средневековья и в целом к торговой деятельности как к роду занятий, в частности ее временным характеристикам. Таким образом, представления о купечестве и торговой деятельности в русском средневековом обществе не были однозначными и постоянными на протяжении всего средневековья, а субъектам торговых сделок была присуща вариативность форм социального поведения. Средневековое отношение к торговле определялось в значительной степени представлениями о богатстве, характерными для архаических обществ и, сохраняя определенную преемственность, трансформировалось под влиянием системы христианских ценностей и кардинальных социально-экономических изменений. Библия. Книги Священного писания Ветхого и Нового Завета. М., 2009. С. 206, 931, 918, 1274. 2 Лурье Я. С. Русские современники Возрождения. Л., 1988. С. 48–49, 85. 3 Перхавко В. Б. Торговый мир средневековой Руси. М., 2006. С. 277–374. 4 Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Григорием Кушелевым-Безбородко. СПб., 1862. Вып. IV. С. 187; Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI века. М., 1986. Вып. 1. С. 67. 5 Алексеев Ю. Г. Некоторые черты городской политики Ивана III // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1988. Вып. 11. С. 165–175; Перхавко В. Б. Торговый мир... С. 318–324. 6 Алексеев Ю. Г. Некоторые черты городской политики... С. 165–175; Перхавко В. Б. Торговый мир... С. 322–332. 7 Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Треть ему о Московии. М., 1905. С. 136–137, 141–142. 8 Домострой. СПб., 1994. С. 130, 132. 9 См., например: Барышников М. Н. Деловой мир России: Историко-биографический справочник. СПб., 1998; Покотилова Т. Е. Благотворительность в социальной истории дореволюционной России: Мировоззрение и исторический опыт: Дис. ... д-pa ист. наук. Ставрополь, 1998; Бойко В. П. Менталитет сибирского купечества в конце XVIII–XIX вв. // Сибирское общество в контексте модер низации XVIII–XIX вв.: Сборник материалов Всероссийской конференции. Ново сибирск, 2003. С. 68–87. 10 Бойко В. П. Менталитет сибирского купечества... С. 68–87. 1 204 Купец и торговая деятельность в представлениях человека... 11 Фроянов И. Я. Начало христианства на Руси // Курбатов Г. Л., Фролов Э. Д., Фроянов И. Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., 1988. С. 268. 12 Российское законодательство X–XX веков: В 9 т. М., 1984. Т. 1. С. 139–140. 13 Древнерусские княжеские уставы XI–XV вв. М., 1976. С. 18. 23, 63. — По мнению Я. Н. Щапова, право надзора за «мерой и весом» древнерусская церковь получила с конца XII в. (Государство и церковь Древней Руси X–XIII вв. М., 1989. С. 90–94). 14 Фроянов И. Я. Начало христианства на Руси. С. 263. 15 Домострой. С. 129–130, 132–133. 16 Ченцова В. Г. Купец и торговля в Византии XIV в. (по данным «Истории Иоанна Кантакузина») // Византия. Средиземноморье. Славянский мир. М., 1991. С. 100–101. 17 Ченцова В. Г. Купец и торговля... С. 98–101. 18 Перхавко В. Б. Торговый мир... С. 382. 19 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 139–191. 20 Фроянов И. Я. 1) Начало христианства на Руси. С. 288–329; 2) Об ис торическом значении «Крещения Руси» // Начала русской истории. М., 2001. С. 773–788. — См. также: Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. 21 О стойкости в массовом сознании древнерусского человека архаических представлений см. также: Дворниченко А. Ю. Древнерусское общество и церковь. Л., 1988; Майоров А. В. Галицко-Волынская Русь. СПб., 2001. С. 132–158; Кривошеев Ю. В. 1) Русь и монголы: Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв. СПб., 2003. С. 263–277; 2) Гибель Андрея Боголюбского. СПб., 2003; С. 263–272; Петров А. В. От язычества к Святой Руси: Новгородские усобицы: (К изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003. С. 192–197; Пузанов В. В. Древнерусская государственность: Генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты. Ижевск, 2007; Долгов В. В. Быт и нравы Древней Руси: Миры повседневности XI–XIII вв. М., 2007. 22 Народные русские сказки А. Н. Афанасьева: В 3 т. М., 1984. Т 3. № 402. 23 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 139–191; Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 138–146. 24 Гильфердинг А. Ф. Онежские былины: В 3 т. 4-е изд. М.; Л., 1949. Т. 1. № 70. 25 Герберштейн С. Записки о Московии / Пер. с нем. А. И. Малеина, А. В. Назаренко; Под ред. В. Л. Янина. М., 1988. С. 126–127. 26 Флетчер Д. О государстве русском / Пер. М. А. Оболенского. М., 2002. С. 163; Олеарий А. Описание путешествия в Московию. М., 2003. С. 171; Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу... С. 134–142. 205 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу... С. 134. Крижанич Ю. Политика. М., 1965. С. 383. 29 Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве и другие сочинения. М., 1951. С. 136–137. 30 Олеарий А. Описание... С. 171. 31 Шубинский С. Н. Очерки из жизни и быта прошлого времени. СПб., 1888. С. 99. 32 Посошков И. Т. Книга о скудости и богатстве... С. 113–114, 136–138. 27 28 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 А. В. Сиренов О ВОЗМОЖНОМ ИСТОЧНИКЕ МИНИАТЮРЫ «МЕРИЛА ПРАВЕДНОГО» Среди памятников юридической мысли древнерусской эпохи особое место принадлежит сборнику «Мерило праведное». Составленный преимущественно из текстов канонических и учительных, этот сборник, по мнению исследователей, был призван стать мерилом правды и праведности для князя при исполнении им своих судебных функций1. К сожалению, до настоящего времени неизвестно, когда было составлено «Мерило праведное». Все дошедшие его списки датируются XIV�� –�� XVI�� вв., но в тексте в качестве адресатов упомянуты князья XII в.2 С другой стороны, в состав «Мерила праведного» включено «Наказание» тверского епископа Симеона, жившего в конце �� XIII�� в. Отмеченное противоречие вынуждает исследователей остановиться на компромиссном варианте датировки памятника, предполагая, что первоначальный текст «Мерила» был создан в первой половине �� XII�� в., а его окончательную обработку следует датировать рубежом XIII–XIV вв.3 Не предлагая точной датировки рассматриваемого источника, обратим внимание на выходную миниатюру его древнейшего списка. Речь идет о рукописи РГБ. Ф. 304 (собр. Троице-Сергиевой лавры), 15. Она была издана фототипическим способом в 1961 г. и поэтому давно является общедоступной4. Это пергаменный кодекс, написанный восемью уставными почерками и содержащий полный текст «Мерила праведного»5. На обороте первого листа помещена миниатюра, изображающая праведного судию, о чем свидетельствуют весы как символ правосудия, помещенные над сидящей на троне © А. В. Сиренов, 2011 207 А. В. Сиренов мужской фигурой, а также текст, расположенный непосредственно над миниатюрой и начинающийся словами: «Который праведный судья...». Характерно, что в других списках «Мерила праведного» перед началом текста для миниатюры оставлено место6. Эта особенность свидетельствует о присутствии выходной миниатюры в их общем протографе. Таким образом, ее нельзя назвать особенностью только Троицкого списка «Мерила праведного», а следует возводить к общему протографу списков «Мерила». Другие списки от Троицкого отличаются, прежде всего, указанием княжеских имен — иных, чем в Троицком списке. Подобные разночтения, возможно, свидетельствуют о довольно-таки продолжительной истории текста. Итак, вероятно, миниатюра в тексте «Мерила праведного» появилась не во второй половине XIV в., а ранее. Обратимся к сюжету миниатюры и рассмотрим его подробнее. Правда, многочисленные утраты красочного слоя не позволяют сделать это с должной обстоятельностью (рис. 1). Но все же основные черты изображения различимы. Перед нами миниатюра, вписанная в круг, что само по себе характерно для рукописей рубежа XIV–XV вв., то есть того времени, к которому относится Троицкий список «Мерила праведного»7. Отметим, что миниатюра присутствовала в общем протографе всех списков, который появился ранее Троицкого списка, поэтому круглая рамка, скорее всего, является особенностью последнего. Итак, в круге, обрамленном орнаментальной рамкой, изображен неизвестный святой без бороды, в царском сане, исполняющий обязанности судьи. О первом свидетельствует нимб, о втором — трон, на котором он сидит, и корона-венец на голове. Наконец, в том, что перед нами судья, убеждает присутствие весов — древнейшего символа правосудия. Отметим, что весы вписаны в композицию миниатюры неудачно, поскольку их перекладина закрывает от зрителя центральную часть короны, вследствие чего сама корона просматривается плохо. К перекладине подвешены две чаши весов, которые опускаются к протянутым вправо и влево рукам героя. Композиция увенчана восьмиконечным крестом, возможно, позднейшего происхождения (на это указывает его черный цвет, отсутствующий в оформлении рамки, а также грубый характер рисунка8). Обратим внимание на некоторую искусственность соединения фигуры судьи и весов. Рисунок весов отличает крайняя примитивность, 208 О возможном источнике миниатюры «Мерила праведного» фигура героя, напротив, композиционно выверена и исполнена со сложной профилировкой складок одежды, напоминающей больше произведения монументальной живописи, чем станковой или миниатюры. Здесь весьма вероятно наличие какого-либо источника. Отметим, что перед нами иконографически редкий тип изображения святого — на троне, без бороды, с разведенными в стороны руками. Судя по изображению весов, автор рассматриваемой композиции едва ли был в состоянии сконструировать фигуру человека самостоятельно. По нашему мнению, он ее срисовал. Вопрос в том — откуда? Рис. 1. Выходная миниатюра Троицкого списка Мерила праведного (РГБ. Ф. 304 (собр. Троице-Сергиевой лавры), 15. Л. 1 об.) 209 А. В. Сиренов В рукописи «Мерила праведного» святой символизирует праведного судью. Н. В. Калачов и вслед за ним М. Н. Тихомиров предлагали видеть в изображенном Вседержителя9. Д. В. Айналов усомнился в такой атрибуции10, а Г. И. Вздорнов предложил другую. Исследователь обратил внимание на текст, непосредственно предшествующий миниатюре. В нем идет речь о праведном суде Соломона. Отсюда предложенное Вздорновым отождествление изображенного на миниатюре святого с Соломоном11. Это предположение кажется наиболее вероятным, поскольку герой рассматриваемой миниатюры безбород, что не соответствует древнерусской иконографии Вседержителя. Соломона же и Давида в Древней Руси иногда изображали безбородыми. Обратим внимание на фигуру Давида на фасадах белокаменных храмов Владимира XII в. — церкви Покрова на Нерли и Дмитриевского собора. Наибольшее сходство с иконографией Соломона на миниатюре Троицкого списка «Мерила праведного» обнаруживает рельеф южного фасада Дмитриевского собора во Владимире, который относится к концу 90-х годов XII в.12 (рис. 2). С белокаменной скульптурой Давида святого судью из «Мерила праведного» роднит прежде всего поза — они оба сидят на троне, разведя руки в стороны. Давид с рельефа левой рукой придерживает стоящую на коленях псалтирь, изображенную в виде древнерусских гуслей, а его правая рука — в благословляющем жесте. Судья в «Мериле праведном», как указывалось выше, держит обе руки разведенными в стороны, почти повторяя таким образом позу персонажа с рельефа. Далее, профилировка складок на одеждах судьи отличается графичностью и детализацией, характер ее рисунка соответствует складкам одежды на скульптуре. Отметим, что указанные особенности профилировки складок характерны более для скульп туры, чем для книжной миниатюры. Наконец, совпадает и рисунок трона, конструкция которого, впрочем, весьма типична для византийской иконографии. На основании конструктивных особенностей трона и позы фронтально сидящего на нем персонажа в княжеских одеждах Г. И. Вздорнов предполагал здесь влияние миниатюр тверского списка Хроники Георгия Амартола XIV в.13 Однако сходство с владимирским рельефом гораздо более значительно. Здесь и трон без спинки, и разведенные руки, и отсутствие бороды, и корона одного типа. Еще важнее то обстоятельство, что на рельефе трон украшен 210 О возможном источнике миниатюры «Мерила праведного» Рис. 2. Рельеф с изображением царя Давида на центральном прясле южного фасада Дмитриевского собора г. Владимира. геометрическим орнаментом, состоящим из пересеченных по диагонали прямых линий, образующих ромбы. Такую же орнаментацию видим и у трона на миниатюре «Мерила праведного». Для резчика по камню подобный орнамент в виде насечки вполне естественен, но он менее объясним для миниатюриста, в распоряжении которого имеется более обширный арсенал изобразительных средств. Кроме того, на рельефе с боков и снизу трон украшен полоской орнамента из кругов — на миниатюре такая полоска орнамента сохранена в основании трона. Учитывая приведенные доводы, считаем возможным предположить, что источником для миниатюры «Мерила праведного» стала скульптура Давида с Дмитриевского собора города Владимира. Отметим, что иконография Давида на рельефах Дмитриев ского собора имеет своим источником изображения Давида на церкви 211 А. В. Сиренов Покрова на Нерли. Здесь мы встречаем то же обрамление трона орнаментальной полосой, составленной из кругов. При этом поза Давида еще более традиционна — его левая рука не поднята, а лежит на коленях, придерживая псалтирь за ее нижнюю часть. Фигура Давида на рельефах Дмитриевского собора демонстрирует развитие описанной иконографии и поэтому представляется оригинальной. Совпадение с праведным судьей «Мерила праведного», на наш взгляд, свидетельствует об использовании рельефа как источника. Обратим внимание на нетипичную для древнерусского искусства ситуацию, когда источником книжной миниатюры становится белокаменный рельеф14. Известен лишь один пример такого рода — знаменитое Федоровское Евангелие первой половины – середины XIV в., для выходной миниатюры которого, изображения Феодора Стратилата, в качестве источника был использован белокаменный рельеф Георгиевского собора города Юрьева-Польского, изображающий Ге оргия Победоносца15. Другие миниатюры Федоровского Евангелия имеют иное происхождение, стилистически чужды выходной миниатюре и восходят к книжной традиции16. Характерно, что в обоих случаях, и в Федоровском Евангелии, и в «Мериле праведном», источником становится изображение типологически близкого святого. Эти пары Георгий Победоносец — Феодор Стратилат, Давид — Соломон неслучайны. Перед создателями Федоровского Евангелия и «Мерила праведного» стояла задача не просто отыскать иконографию нужного им святого (в случае с «Мерилом праведным» эта задача не представляла никакой трудности). Здесь, вероятно, мы имеем дело с актуализацией владимиро-суздальского наследия домонгольской эпохи в культурном строительстве удельного периода. О чем это свидетельствует? Как представляется, прежде всего о единой культурной традиции. Федоровское Евангелие О. А. Князевская и А. А. Турилов датируют второй–третьей четвертями XIV в.17 Г. В. Попов полагает, что оно было написано в Твери для Федоровского монастыря при епископе Феодоре, занимавшем тверскую кафедру в 1344–1360 гг.18 Троицкий список «Мерила праведного» исследователи также считают тверским по происхождению19. Не является ли отмеченная особенность чертой тверской культурной традиции XIV в.? Даже если это не так, и обе рукописи были написаны в разных культурных центрах, срисовывание миниатюристами белокаменных рельефов 212 О возможном источнике миниатюры «Мерила праведного» должно было иметь под собой какие-либо основания и еще нуждается в осмыслении20. 1 Калачов Н. В. Мерило Праведное // Архив историко-юридических сведений, относящихся до России. СПб., 1876. Кн. 1. Отд. 3. С. 29–42. 2 Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде. М.; Л., 1941. С. 92. — Списки следующие: РГБ. Ф. 304 (собр. Троице-Сергиевой лавры), 15 (XIV в.); Ф. 173 (Фундаментальное собр. Московской духовной академии), 187 (рукопись написана в конце �� XV�� в. дьяком Иваном Волком Курицыным, впоследствии принадлежала митрополиту Иоасафу); ГИМ. Синодальное собр. 525 (конец XV в. с записью митрополита Макария), 524 (рукопись написана в 1587 г. по заказу митрополита Дионисия); РНБ. Собр. Кирилло-Белозерского монастыря 145/1222 (XVI в.). Кроме того, сокращенный вариант «Мерила праведного» читается в составе конвоя в отдельных списках Кормчих книг. 3 Там же. С. 90–97. 4 Мерило праведное по рукописи XIV века / Издано под наблюдением и со вступительной статьей акад. М. Н. Тихомирова. М., 1961. 5 По мнению Л. В. Милова, особенности чередования почерков свидетельствуют о том, что при написании данной рукописи происходило обучение уставному письму (Милов Л. В. Из истории древнерусской книжной письменности XIV в.: (Палеографические наблюдения) // Милов Л. В. Исследования по истории памятников средневекового права. М., 2009. С. 198–211). 6 Эту информацию автору этих строк сообщила М. В. Корогодина. Место для миниатюры не оставлено только в списке МДА. 187, который, по оценке М. В. Корогодиной, содержит не столько полноценный текст «Мерила праведного», сколько выписки из него. 7 Имеем в виду знаменитые Евангелия Хитрово и Московского Успенского собора (оба начала XV в.). 8 На это указал Г. И. Вздорнов (Вздорнов Г. И. Искусство книги в Древней Руси. Рукописная книга Северо-Восточной Руси XII – начала XV веков. М., 1980. С. 56). 9 Калачов Н. В. Мерило Праведное. С. 29–42; Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде. С. 89. 10 Айналов Д. В. Миниатюры древнейших русских рукописей в музее ТроицеСергиевой лавры и на ее выставке // Краткий отчет о деятельности Общества любителей древней письменности и искусства за 1917–1923 годы. Л., 1925. С. 34. 11 Вздорнов Г. И. Искусство книги в Древней Руси. С. 55. 12 Г. К. Вагнер отождествил этого персонажа с Соломоном (Вагнер Г. К. Скульптура Древней Руси. XII век. Владимир, Боголюбово. М., 1969. С. 250). М. С. Гладкая в недавно изданной монографии предлагает более убедительное 213 А. В. Сиренов отождествление с Давидом, опираясь на открытую надпись над рельефом на западном фасаде (Гладкая М. С. Рельефы Дмитриевского собора во Владимире: Опыт комплексного исследования. М., 2009. С. 109–115). Впрочем, подобные разногласия характерны и указывают на то, что отождествление рассматриваемой фигуры с Соломоном могло иметь место и в Средневековье. 13 Вздорнов Г. И. Искусство книги в Древней Руси. С. 56. 14 Известный исследователь древнерусского белокаменного зодчества Н. Н. Воронин, правда, считал такое явление вполне закономерным и писал о древнерусской скульптуре домонгольского времени следующее: «Отвергнутая церковью как средство внешнего и внутреннего убранства храма, она вернулась туда, откуда пришла на белокаменные стены соборов XI�� –�� XII�� вв. — в прикладное искусство, мелкую пластику и книжную графику» (Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV вв.: В 2 т. М., 1962. Т. 2. С. 351). С белокаменной резьбой владимиро-суздальских соборов соотносил архитектурные фронтисписы рукописей XIII–XIV вв. и Н. Н. Розов (Розов Н. Н. Архитектурные фронтисписы русских книг XI–XIV вв. // Средневековая Русь. М., 1976. С. 172). Отметим, однако, что оба исследователя только допускали возможность влияния белокаменной резьбы на тератологический орнамент, но не привели ни одного конкретного примера такого влияния. 15 На это обстоятельство впервые обратил внимание А. И. Некрасов (Некрасов А. И. Возникновение московского искусства. Ч. 2: Живопись. Федоровское евангелие. М., 1929. С. 146–147), оно получило развитие в работах Г. К. Вагнера (Вагнер Г. К. 1) К вопросу о владимиро-суздальской эмблематике // Историкоархеологический сборник: А. В. Арциховскому к 60-летию со дня рождения и 35-летию научной, педагогической и общественной деятельности. М., 1962. С. 261; 2) Мастера древнерусской скульптуры. Рельефы Юрьева Польского. М., 1966. С. 40). Впоследствии исследователи лишь отмечали иконографическую близость рельефа и миниатюры, не утверждая и не отрицая их непосредственную связь (Князевская О. А., Турилов А. А. Федоровское евангелие. О времени создания и происхождении рукописи // Древнерусское искусство XIV–XV вв. / Отв. ред. О. И. Подобедова. М., 1984. С. 139–140). В последнее же время умалчивают и об этом (см.: Федоровское Евангелие из Ярославля — шедевр книжного искусства XIV века: Материалы к выставке. М., 2003). Такая позиция вполне понятна, поскольку данный факт представляется весьма «неудобным». Основной проблемой в изучении Федоровского Евангелия было и остается определение места его написания и адресат — человек по имени Федор (князь или епископ) либо одноименный храм. Согласившись с тем, что источником миниатюры явился рельеф собора в Юрьеве Польском, придется в качестве места создания миниатюры рассматривать этот город, где в первой половине XIV в. не было ни князя по имени Федор, ни Федоровского храма. Да и значительным культурным центром Юрьев этого времени назвать нельзя. А рукопись написана 214 О возможном источнике миниатюры «Мерила праведного» на пергаменных листах большого формата и прекрасной выделки, что свидетельствует о ее создании в крупной мастерской с богатыми культурными традициями (Князевская О. А., Турилов А. А. Федоровское евангелие. С. 133). Однако в миниатюре читаются явные черты восхождения к белокаменному рельефу — это и фон на щите святого Феодора в виде насечки, и орнаментальная полоса внизу композиции, в которой без труда угадывается подражание белокаменному орнаменту юрьевского собора. 16 О рукописи см.: Вздорнов Г. И. Искусство книги в Древней Руси. С. 32–36. Кат. 10. 17 Князевская О. А., Турилов А. А. Федоровское Евангелие. С. 128–140. 18 Попов Г. В. О происхождении Федоровского Евангелия // Неисчерпаемость источника: К 70-летию В. А. Кучкина. М., 2005. С. 195–196. 19 Милов Л. В. Тверская школа книжного письма второй половины XIV в.: (Из истории Троицкого Мерила Праведного) // Милов Л. В. Исследования по истории памятников средневекового права. С. 231–232; Вздорнов Г. И. Искусство книги в Древней Руси. С. 54–58. 20 Сам по себе факт восхождения миниатюры к белокаменному рельефу, на наш взгляд, не означает, что рукопись создавалась в месте нахождения рель ефа (то есть в Юрьеве Польском для Федоровского Евангелия и во Владимире для «Мерила праведного»), хотя несомненно, что миниатюрист рисовал с натуры, а не по памяти. Для XIV в. создание рукописи в нескольких местах, повидимому, не было исключительным явлением. Так, роскошно исполненную Киевскую Псалтирь написал протодьякон Спиридон в 1397 г. в Киеве, где в то время не было известно о существовании каких-либо значительных книжных традиций. Четырьмя годами ранее Спиридон переписал Евангелие для серпуховского князя Владимира Андреевича, и произошло это наверняка не в Киеве. Г. И. Вздорнов аргументированно считает Спиридона московским митрополичьим писцом, который в Киев попал в свите митрополита Киприана (Вздорнов Г. И. Исследование о Киевской Псалтири. М., 1978. С. 24–28). Заслуживают внимания попытки доказать, что по крайней мере частично работы над Киевской Псалтирью проводились также не в Киеве, а в Москве или Константинополе (Вздорнов Г. И. Искусство книги в Древней Руси. С. 94; Жемайтис С. Г. К вопросу о происхождении и бытовании Киевской Псалтири (1797–1518 гг.) // Хризограф. М., 2005. Вып. 2. С. 130). РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Ю. Г. Алексеев СПИСОК ВОЕВОД ИВАНА III Предлагаемый список воевод — первичный материал для дальнейшего изучения целого ряда вопросов, таких как, например, военная реформа Ивана III, характер формирования и структура выс шего командного состава, иерархия воевод, их служебная карьера, их взаимоотношения с Боярской Думой, Государевым двором и реликтами удельно-княжеской системы. Организация обороны страны от внешнего врага — одна из важнейших функций государства, пронизывающая все социально-экономические, политические и морально-психологические сферы бытия общественного организма. Само существование народа, в конечном счете, зависит от способности государства успешно решить задачу обороны страны. Поэтому не удивительно, что именно к этим вопросам традиционно и вполне обоснованно притягивается внимание государственной власти, отражаемое в дошедших до нас источниках. Важнейшее дело Ивана III — освобождение от ордынского ига и создание единого Российского государства — реализовывалось в бесчисленных кампаниях, походах и боях. В области государственного строительства одной из важнейших реформ была военная реформа, суть которой — создание новой военной системы единого государ ства вместо прежней удельно-княжеской системы. Особенность проведения большинства реформ Ивана III�� заключается в том, что старые институты не уничтожались одним указом, а перестраивались, подчиняясь новым требованиям государства. Так было, например, с удельно-княжеской политической системой в большинстве русских земель. Было ли так с военной системой уделов? Ответ на этот © Ю. Г. Алексеев, 2011 216 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 вопрос может дать только тщательное изучение командных кадров нового государства, составленного из множества прежних уделов. Важнейшей реформой было введение новой полковой организации — создание оперативно-тактических соединений, формируемых не накануне сражения, как в доброе старое время, а заблаговременно. Наиболее существенной частью реформы было фактическое создание института верховного главнокомандования — отделение стратегического руководства вооруженными силами от оперативно-тактического руководства во время похода и в бою. Как отразилась эта важнейшая реформа на высшем командном составе войск? При отсутствии профессионального военного образования в России, как и повсюду в Европе, одни и те же лица выступали в качестве военачальников и гражданских администраторов. Как влияла эта практика на формирование и функционирование высшего командного состава? Какую роль в формировании и функционировании высшего командного состава играли старые наследственные, родовые и вотчинные связи? Как соотносится высший командный состав с политической элитой — боярами, окольничими — и с Государевым двором? Вот только неполный перечень вопросов, которые возникают при самом первом знакомстве со списками воевод Ивана III. Эпоха Ивана III — время выдающихся успехов русского оружия. Персонажи списка — реальные творцы этих успехов. Сохраняя за собой стратегическое руководство, Ставка великого князя — верховного главнокомандующего предоставляла полковым воеводам, исполнителям ее директив, достаточно широкое поле деятельности. Разгром новгородских сепаратистов на Шелони, первое взятие Казани, поход лодейной флотилии Северным океаном, блестящая победа на Ведроше — ступени развития оперативного русского тактического искусства. Воеводы Ивана III в подавляющем большинстве своем достойно выполняли свой долг и обеспечивали решение задач, поставленных перед ними. Всестороннее и глубокое изучение их деятельности тем более необходимо, что существующая историческая традиция явно недооценивает значение эпохи Ивана III в истории развития русского военного искусства. 217 Ю. Г. Алексеев Таблица Список воевод Ивана III № Воевода Место службы 1. Бабич кн. Юрий 1496 г. воевода в Ивангороде. 2. Беззубцев Константин Александрович Беззубцев Федор Константинович Беклемишев Семен Васильевич Бельский кн. Федор Иванович 3. 4. 5. 1469 г. на Казань. № 1. ПСРЛ. Т. 28. С. 329. ПСРЛ. Т. 25. С. 281. 1495 г. на Выборг. ПР – 1. РК – 98. С. 24. 1472 г. воевода в Алексине. ПСРЛ. Т. 25. С. 297. ПСРЛ. Т. 20. С. 352. РК – 98. С. 28. РК – 98. С. 34. РК – 98. С. 21. 1485 г. на Тверь. 1499/1500 г. на Казань. Б – 1. 1502 г. на Смоленск. ПР – 1. 6. Бокеев Василий 1489 г. на Вятку. ЛР – 1 в конСеменович ной рати. 7. Бороздин Василий 1489 г. на Вятку. ПР – 2 в конБорисович ной рати. 1493 г. на Литву от Лук. ПР – 2. 1501 г. Тверь. у в. кн. Василия — № 6. 8. Бороздин Григорий 1477 г. на Новгород. ПР – 2. Никитич 9. Бороздин Иван 1487 г. на Казань. ПР – 2 в суБорисович довой рати. 1493 г. на Литву из Твери.ЛР – 2. К Берегу из Твери. № 3. 1496 г. на Свею. ЛР – 1 (не состоялось). 1501 г. на Литву. ПР – 1. 1501 г. на Немцев – пал в бою на Сирице. 10. Бороздин Иван 1471 г. на Новгород с Твер Никитич Жито ской ратью. № 2. 1477 г. на Новгород. ПР – 2. 218 Источник РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 31. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 27. РК – 98. С. 31. ПСРЛ. Т. 8. С. 241. ПСРЛ. Т. 25. С. 288. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. Список воевод Ивана III Продолжение таблицы № Воевода Место службы 11. Бороздин Петр Борисович 1493 г. на Литву из Твери. ЛР – 3. воев. № 5 у в. кн. Василия. 1495 г. на Свею под Выборг. ЛР – 1. 1496 г. на Свею. ЛР – 2. 1501 г. апрель. На Литву. ЛР – 1. 1501 г., август. На Немцев от Пскова. 1500 г. к Дорогобужу. ЛР – 1. На Ведроше. ЛР – 3. 1501 г. на Немцев. ПР – 2. Декабрь. на Литву. ПР – 1. 1469 г. послан к Устюгу, поход на Казань. 1481 г. на Ливонию. № 1. 12. Бороздин Петр Иванович Житов 13. Брюхо [Морозов] Федор Борисович Булгак кн. Иван Васильевич 14. Источник РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 27. РК – 98. С. 31. ПСРЛ. Т. 5/1. С. 85. РК – 98. С. 29. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 33. ПСРЛ. Т. 25. С. 281. ПСРЛ. Т. 25. С. 329. РК – 98. С. 19. 1482 г. в Нижнем Новгороде по Казанским вестям. № 1. 15. 1469 г. к Устюгу — на Казань. ПСРЛ. Т. 25. Бурдук Андрей С. 282. 16. Вельяминов Иван 1500 г. к Дорогобужу. П – 1. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 30. Васильевич Шадра На Ведроше. С – 2. 17. Вельяминов Обляз 1500 г. к Дорогобужу. ЛР – 2. РК – 98. С. 30. воев. кн. Бориса Волоцкого. 18. Вельяминов 1500 г. на Литву, наместник РК – 98. С. 29. в Луках. № 2. П – 1. Стерляга 19. Воронцов Семен 1493 г. в Можайске — № 2. РК – 98. С. 23. 1501 г. на Мстиславль. Б – 2. РК – 98. С. 33. Иванович 20. Воротынский Служилый князь 1493 г. — «где похочет» РК – 98. С. 22. кн. Дмитрий со своим полком. Федорович 1496 г. на Свейскую землю РК – 98. С. 27. со своим полком. 21. Воротынский 1493 г. на Литву с полком РК – 98. С. 22. кн. Иван Воротынских. 1496 г. на Свею с полком РК – 98. С. 27. Михайлович Воротынских в ЛР. 219 Ю. Г. Алексеев Продолжение таблицы № 22. 23. 24. 25. 26. 27. 28. 29. 30. 31. 220 Воевода Место службы 1500 г. на Ведроше в ПР «с Татары». 1501 г. на Мстиславль П – 2. Воротынский 1493 г. на Литву с полком кн. Семен Воротынским. Федорович 1496 г. на Свею в ЛР со своим полком. Гаврилов [Заболот- 1499 г. на Югру. № 3. ский] Василий Иванович Бражник 1469 г. на Казань. Глухой Иван Игнатьевич Голенин 1495 г. на Выборг. Б – 2. воев. кн. Андрей кн. Ивана Борисовича. Андреевич 1502 г. на Литву из Ржевы. Б – 2. Горбатый 1489 г. — стоял на Каме «вятс[Суздальский] ких для дел». кн. Борис Иванович Григорий Федоро- 1496 г. на Гамскую землю. вич [Хромой] ПР – 2. Гундорев кн. Иван 1496 г. под Ивангородом. Федорович 1501 г. на Литву. ПР – 2. [«Гундос»]. Гусев Елизар 1477 г. на Новгород «с князя Васильевич своего полком» [вероятно, Андрея Большого]. Деев кн. Михайлов 1482 г. — cтоит в Нижнем сын Новгороде. Дорогобужский 1480 г. на Угре воев. в кн. кн. Иосиф Тверского. Андреевич 1487 г. на Казань. Б – 2 в судовой рати. 1489 г. на Вятку во главе тверского ополчения. 1493 г. из Твери на Литву. ПР – 1. Источник РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 27. РК – 98. С. 29. ПСРЛ. Т. 25. С. 281. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 34. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 27. ПСРЛ. Т. 28. С. 329. РК – 98. С. 34. ПСРЛ. Т. 25. С. 315. РК – 98. С. 19. ПСРЛ. Т. 15. Стб. 497. РК – 98. С. 20. ПСРЛ. Т. 37. С. 96–97. РК – 98. С. 23. Список воевод Ивана III Продолжение таблицы № 32. 33. 34. 35. 36. 37. 38. 39. Воевода Место службы К Берегу из Твери. № 1. 1496 г. на Свею П – 1 (не состоялся). 1500 г. на Ведроше. ПР – 2. 1501 г. из Новгорода на немцев. ПР – 1. Дорогобужский кн. 1471 г. на Новгород — воев. Юрий Андреевич в. кн. Тверского. 1501 г. на Мстиславль. ЛР – 1. Жук Иван Васильевич Жулебин Семен 1501 г. изо Ржевы на Литву. Иванович С – 2. Заболотский Алек- 1500 г. на Литву. С – 1. сей Григорьевич Пуповский наместник. Засекин кн. Михаил 1501 г. на Литву изо Ржевы. Иванович ЛР – 1. Захарьич Юрий 1493 г. в Твери у в. кн. Василия, воевода № 2. 1500 г. на Дорогобуж. Б – 1. На Ведроше. С – 1. Захарьич Яков 1485 г. На Тверь – наместник Новгорода. 1492 г. в Северу. Б – 2. 1493 г. на Литву из Новгорода. 1495 г. под Выборг из Новгорода. Б – 1. 1496 г. на Свею (не состоялось). Б – 2. Б – 1. не состоялось. 1500 г. на Путивль. Б – 1. 1502 г. на Смоленск. Б – 2. Звенигородский 1468 г. на Казань в судовой кн. Иван Иванович рати с Устюжанами. Звенец 1477 г. на Новгород — пристав у татар. 1489 г. на Вятку с Устюжанами в судовой рати. Источник РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 27. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 33. ПСРЛ. Т. 25. С. 288. РК – 98. С. 32. РК – 98. С. 34. РК – 98. С. 29. РК – 98. С. 34. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 30. ПСРЛ. Т. 18. С. 271. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 27. РК – 98. С. 27. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 34. ПСРЛ. Т. 25. С. 28. ПСРЛ. Т. 25. С. 316. ПСРЛ. Т. 37. С. 96. 221 Ю. Г. Алексеев Продолжение таблицы № Воевода Место службы 1495 г. с в. кн. в Новгород, окольничий № 2. 40. Измайлов Иван Воев. Рязанский Иванович [Инка] 1492 г. на Литву. 41. Измайлов Никита Воев. Рязанский – в. кн. Анны. Иванович 1501 г. под Орду. 42. Киндырев Дмитрий 1487 г. на Казань. Конная Иванович рать, на помощь, № 2. 1493 г. на Литву с Лук Великих. ПР – 1. 1500 г. на Ведроше. ЛР – 2. 43. Кожанов Борис 1462 г. на Черемису с Устюжанами. 44. Колычев Андрей 1493 г. на Литву с Лук. ЛР – 1. Андреевич 1501 г. в Новгороде с владыкою. 45. Колычев Борис 1500 г. на Литву. ПР – 1. Александрович 46. Колычев Иван 1495 г. на Свею из Новгорода. Андреевич Лобан П – 1. 1501 г. наместник Новгорода. № 2. на Немцев. Б – 1. 1502 г. Март 9. Убит под Ивангородом. 47. Колычев Михаил 1501 г. из Новгорода на Литву. Андреевич П – 2. На Немцев из Новгорода. С – 2. Декабрь. На Литву. С – 1. 48. Коробов Андрей 1489 г. на Вятку. П – 2. Иванович 1497 г. на Казань. Судовая рать. П – 1 (не состоялось). 49. 1502 г. Сентябрь — пал в бою Кропотич на оз. Смолине. кн. Федор 50. Кубенский кн. 1489 г. на Вятку. Судовая рать. Иван Семенович № 2. 222 Источник РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 32. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 30. ПСРЛ. Т. 37. С. 90. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 32. РК – 98. С. 29. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 31. ПСРЛ. Т. 28. С. 336. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 28. ПСРЛ. Т. 24. С. 215. РК – 98. С. 21. Список воевод Ивана III Продолжение таблицы № 51. Воевода Курбский кн. Михаил Федорович Карамыш 52. Курбский кн. Семен Федорович 53. Курбский кн. Федор Семенович Черный 54. 55. 56. 57. 58. 59. 60. Место службы Источник 1501 г. на Литву. Б – 2. 1502 г. на Смоленск. ЛР – 2. РК – 98. С. 31. РК – 98. С. 34. 1499 г. на Югру. № 1. РК – 98. С. 29. 1482 г. в Нижнем Новгороде «по казанским вестям». 1483 г. на Обь. № 2. РК – 98. С. 20. Кутузов Юрий 1485 г. на Тверь. Иванович Шестак 1487 г. «на Вятку». № 1. «умиришася». 1489 г. на Вятку с важанами и каргопольцами в судовой рати. Микулинский 1489 г. на Вятку. ПР – 1. кн. Владимир 1491/92 г. на Северу. Б – 3. Андреевич 1493 г. на Литву из Твери. ЛР – 1. Микулинский 1477 г. от в. кн. Тверского кн. Михаил на Новгород. Федорович 1493 г. из Твери к Берегу. № 2. 1500 г. на Ведроше. ЛР – 1. 1501 г. в Твери у в. кн. Василия. № 4. На Немцев. ЛР – 1. Михаил Иванович 1501 г. изо Ржевы на Литву. кн., сын кн. Ивана Б – 1. Васильевича Михаил 1489 г. на Вятку. ПР – 3. Константинович Воевода кн. Андрея Углицкого. Морозов Василий 1501 г. на Литву. ЛР – 2. Григорьевич 1501 г. на Литву. ЛР – 1. Морозов Иван Григорьевич ПСРЛ. Т. 26. С. 276. ПСРЛ. Т. 18. С. 271. ПСРЛ. Т. 28. С. 310. ПСРЛ. Т. 37. С. 96. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 23. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 31. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 34. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 32. РК – 98. С. 32. 223 Ю. Г. Алексеев Продолжение таблицы № Воевода Место службы Источник 61. Морозов Григорий Васильевич Поплева 62. Морозов Семен Борисович Брюхо 63. Нелидов Гаврило 1489 г. на Вятку. П – 1. РК – 98. С. 21. 1501 г. Тверь у в. кн. Василия Ивановича. 1472 г. на Пермь. РК – 98. С. 31. 64. 1501 г. на Орду. 66. 1477 г. на Новгород в полку в. кн. № 3. 1487 г. на Казань. ПР – 1. 1493 г. на Литву. П – 1. У в. кн. № 3. 1497 г. на Казань. Б – 2 (не состоялось). 1501 г. пал в битве под Гельмедом 24.11.1501 г. 1480 г. на Ливонию от Пскова. Ноздроватый кн. Василий Иванович 65. Оболенский кн. Александр Васильевич 67. 68. 69. 70. 224 ПСРЛ. Т. 25. С. 296. РК – 98. С. 32. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 28. ПСРЛ. Т. 28. С. 335. ПСРЛ. Т. 5. Оболенский С. 218. кн. Андрей Никитич Ноготь 1493 г. на Литву. ПР – 1. РК – 98. С. 22. На Берегу. № 1. РК – 98. С. 24. ПСРЛ. Т. 25. Оболенский 1477 г. на Новгород С. 313. кн. Борис Михай- в полку в. кн. лович Туреня 1482 г. стоит в Нижнем Новго- РК – 98. С. 19. роде «по казанским вестям». № 1. 1493 г. на Литву. С – 1. РК – 98. С. 22. В Серпухове. № 2. РК – 98. С. 24. Оболенский 1500 г. к Дорогобужу. П – 2. РК – 98. С. 29. кн. Василий Бори- с братом. сович Туренин Оболенский 1493 г. на Литву. П – 2. РК – 98. С. 22. кн. Василий Василь евич Телепень Оболенский 1493 г. на Литву. С – 2. РК – 98. С. 22. кн. Василий Владимирович Каша Список воевод Ивана III Продолжение таблицы № Воевода Место службы 71. Оболенский кн. Василий Никитич 72. Оболенский кн. Владимир Борисович Туренин воевода кн. Андрея Большого. 1487 г. на Казань. ПР – 3. 1500 г. на Дорогобуж. П – 2 с братом. На Ведроше: П – 3. 1501 г. наместник в Орешке. 73. Оболенский кн. 1482 г. в Нижнем Новгороде Дмитрий [Иванович] «по казанским вестям». № 5. 74. Оболенский 1467 г. на Казань. кн. Иван 1468 г. стоит на Костроме. Васильевич Стрига 1471 г. на Новгород. 75. 76. 77. 78. 79. 1472 г. против Ахмата с Коломничи. 1477 г. на Новгород. П – 3 с Владимирцами. Оболенский 1482 г. в Нижнем Новгороде кн. Иван Василье- «по казанским вестям». вич [Шкурля] Оболенский 1487 г. на Вятку. № 1. кн. Иван 1489 г. на Вятку с Двинянами. Владимирович Лыко 1493 г. на Литву. ЛР – 1. Быть на Берегу в Тарусе. 1495 г. в Новгороде наместник № 2. Оболенский 1491 г. на Ахматовичей. № 2. кн. Иван Михайлович Репня 1496 г. на Гамскую землю. П – 2. 1500 г. на Литву к Путивлю. П – 1. 1502 г. на Смоленск. П – 2. Оболенский кн. 1493 г. на Литву. ПР – 2. Иван Никтич Смола На Берегу. № 2. Оболенский 1502 г. На Смоленск. С – 3. кн. Константин Ярославич Источник РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 31. РК – 98. С. 19. ПСРЛ. Т. 25. С. 279. ПСРЛ. Т. 25. С. 286. ПСРЛ. Т. 25. С. 297. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. РК – 98. С. 20. РК – 98. С. 21. ПСРЛ. Т. 37. С. 96. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 24. ПСРЛ. Т. 25. С. 332. РК – 98. С. 27. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 34. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 34. 225 Ю. Г. Алексеев Продолжение таблицы № Воевода 80. Оболенский кн. Петр Васильевич Нагой Оболенский кн. Петр Никитич 81. Место службы 1493 г. из Твери на Литву. ПР – 2. 1500 г. на Ведроше. П – 2. 1477 г. на Новгород. Пристав у татар. 1491 г. на Ахматовичей. № 1. 1493 г. в Твери с в. кн. Василием. № 3. 1495 г. на Выборг. П – 1. 82. Оболенский кн. 1492 г. в Северу. С – 1. Федор Васильевич 1495 г. на Выборг. ПР – 1. Телепень 1496 г. на Свею. ПР – 1. (поход не состоялся). 1497 г. на Казань (конная рать). П – 1. 1500 г. на Ведроше. ПР – 2. 1502 г. на Смоленск. С – 2. 83. Образец [Симский] 1471 г. на Двину с Утюжаны. Василий Федорович 1477 г. на Новгород. У в. кн. с Боровичи. 1478 г. на Казань. № 2. Источник РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 30. ПСРЛ. Т. 25. С. 316. ПСРЛ. Т. 25. С. 332. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 27. РК – 98. С. 28. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 30. ПСРЛ. Т. 25. С. 286. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. ПСРЛ. Т. 24. С. 196–197. РК – 98. С. 32. 84. Образец Игнатий Борисович 85. Палецкий кн. Иван Иванович 86. Палецкий кн. Федор Иванович 1501 г. на Литву. С – 1. 87. 1500 г. на Путивль с казан скими татарами. 1500 г. на Путивль с казан скими татарми. № 1. 1502 г. из Ржевы на Литву. С – 1. 1489 г. на Воротынск. № 1. ПСРЛ. Т. 6/2. Стб. 325. 1493 г. в Можайске. № 1. РК – 98. С. 23. Быть в Серпухове. № 1. РК – 98. С. 23. 1496 г. на Гамскую землю. Б – 1. РК – 98. С. 27. 226 Патрикеев кн. Василий Иванович Косой ПСРЛ. Т. 24. С. 214. ПСРЛ. Т. 24. С. 214. РК – 98. С. 34. Список воевод Ивана III Продолжение таблицы № 88. 89. 90. 91. 92. Воевода Место службы 1497 г. на Казань конная рать. Б – 1. Поход не состоялся. Патрикеев 1477 г. на Новгород кн. Иван Юрьевич «у в. кн. в полку». № 1. 1493 г. «у в. кн.» № 1. Патрикеев 1493 г. на Литву. Б – 1. кн. Михаил Ивано- На Берегу. № 1. вич Колышка 1495 г. пал под Выборгом. Плещеев Иван Андреевич Суббота Плещеев Петр 1500 г. к Путивлю. С – 1. Михайлович 1501 г. у в. кн. Василия в Твери окольничий. № 3. Плещеев Тимофей 1469 г. послан к Устюгу. Михайлович Юрло Взят в плен. 93. Плещеев Федор Михайлович 94. Прозоровский кн. Андрей Иванович 95. Прозоровский кн. Федор Юрьевич 96. Пужбальский кн. Иван Иванович Брюхо 97. Ромодановский кн. Василий Васильевич 98. Ромодановский кн. Иван Васильевич 99. Ромодановский кн. Семен Васильевич 1500 г. на Литву. ЛР – 1. 1493 г. из Лук на Литву. ЛР – 1. 1501 г. на Немцев из Новго рода. ЛР – 2. Декабрь. На Литву из Новгорода. ЛР – 1. 1501 г. на Немцев «если пригоже будет». Наместник Корелы. 1491/92 г. на Северу. ПР – 2. 1496 г. на Свею. П – 3. (не состоялся). 1501 г. на Литву. С – 1. 1487 г. на Казань «на помочь в судех». № 1. 1501 г. на Немцев. С – 3. 1501 г. Декабрь. На Литву. С – 2. Источник РК – 98. С. 29. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 23. ПСРЛ. Т. 28. С. 326. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 31. ПСРЛ. Т. 25. С. 279. ПСРЛ. Т. 37. С. 98. РК – 98. С. 29–30. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 32. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 27. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 34. 227 Ю. Г. Алексеев Продолжение таблицы № Воевода Место службы 100. Ростовский кн. 1496 г. на Свею к ИвангороАлександр Влади- ду – наместник псковский. мирович 1500 г. на Литву — взял То ропец. 1501 г. на Литву — на Мсти славль. Б – 1. 1502 г. на Смоленск. ЛР – 1. 101. Рудный Андрей 1493 г. на Литву из Лук Великих. С – 1. 102. Руно Иван 1468 г. к Галичу с МоскДмитриевич вы — бой на Каме. 1469 г. на Казань. 103. Ряполовский кн. Василий Семенович Мних 104. Ряполовский кн. Петр Семенович Лобан 105. Ряполовский кн. Семен Иванович 1492 г. в Северу. ЛР – 1. 1500 г. на Путивль. ЛР – 1. 1502 г. на Смоленск. П – 1. 1492 г. в Северу. ЛР – 2. 1501 г. к Мстиславлю. П – 1. На Литву. Декабрь. П – 1. 1477 г. на Новгород с Суздальцами и Юрьевцами — «у в. кн. в полку». 1478 г. на Казань. № 1. 1482 г. на Вятке. № 3. 1487 г. на Казань. Судовая рать. П – 2. 1493 г. «у в. кн.» № 4. 1496 г. в Казань на помощь Магмет Амину. 1497 г. на Казань судовая рать. Б – 1 (поход не состоялся). 106. Ряполовский кн. 1468 г. из Нижнего Новгорода Федор Семенович на татар. 1487 г. на Казань в конной рати. № 1. 1493 г. из Твери на Литву. П – 2. 1495 г. на Выборг. П – 2. 228 Источник ПСРЛ. Т. 5/1. С. 82. ПСРЛ. Т. 51. С. 84. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 34. РК – 98. С. 23. ПСРЛ. Т. 25. С. 280. ПСРЛ. Т. 25. С. 282. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 34. РК – 98. С. 22. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 33. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. ПСРЛ. Т. 24. С. 196. РК – 98. С. 25. РК – 98. С. 28. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 28. ПСРЛ. Т. 25. С. 281. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 24. Список воевод Ивана III Продолжение таблицы № Воевода Место службы 1496 г. на Свею. П – 2. П – 1. (поход не состоялся). 107. Сабуров Василий 1477 г. на Новгород. ЛР – 1. Федорович в полку «у великого князя». 1478 г. Сентябрь. На Вятке. № 1. 108. Сабуров Констан- 1482 г. в Нижнем Новгороде. тин Федорович № 6. Сверчок 109. Сабуров Семен 1469 г. на Казань с ВологФедорович Пешек ды — воев. кн. Андрея Меньшого. 1471 г. на Кокшенгу. Источник РК – 98. С. 27. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. РК – 98. С. 20. РК – 98. С. 20. ПСРЛ. Т. 25. С. 282. ПСРЛ. Т. 24. С. 191. ПСРЛ. Т. 25. С. 313. 110. 1477 г. на Новгород — воев. в. кн. Марии Ярославовны с ее Двором. ЛР – 2. 1501 г. наместник в Кореле. РК – 98. С. 33. 113. 1501 г. у вел. кн. Василия «во Твери окольничий». № 4. 1469 г. к Устюгу на Казань. № 6. 1483 г. на Сибирь в судовой рати. № 1. 1489 г. на Вятку. Судовая рать. № 1. 1495 г. на Выборг. ПР – 2. 1489 г. на Вятку. ЛР – 2. 1496 г. на Гамскую землю. ЛР – 1. 1497 г. На Казань. Конная рать. ЛР – 1 (поход не состоялся). 1501 г. из Новгорода на Нем цев. С – 1. 1481 г. на Немцев. Наместник Новгородский. № 2. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 27. Сабуров Юрий Константинович 111. Сакмышев Афанасий Степанович 112. Салтык Травин Иван Иванович 114. 115. Слых кн. Иван Иванович Семен Карпович Стапищев Иван Зиновьевич РК – 98. С. 32. ПСРЛ. Т. 25. С. 282. ПСРЛ. Т. 26. С. 276. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 28. РК – 98. С. 33. ПСРЛ. Т. 25. С. 329. 229 Ю. Г. Алексеев Продолжение таблицы № Воевода 116. Стародубский кн. Семен [Федорович] 117. Стародубский кн. Федор Федорович Пеструха 118. Сугорские князья (Владимир Лысый Цыгор) 119. Суздальский = Горбатый кн. Иван Иванович 120. Телятевский кн. Михаил Иванович 121. Телятевский кн. Михаил Федорович 122. Тростенский кн. Тимофей Александрович Место службы Источник 1482 г. воев. кн. Андрея Боль- РК – 98. С. 20. шого — на Казань. 1472 г. Поход на Пермь. № 1. ПСРЛ. Т. 25. С. 296. 1499 г. Начальные люди у воевод в Северном походе. 1502 г. – наместник Псковский. 1497 г. на Казань. Конная рать. ПР – 1 (не состоялся). 1500 г. на Ведроше. П – 1. 1502 г. на Смоленск. С – 1. 1486 г. на Казань. № 3. 1495 г. на Выборг из Новго рода. ЛР – 1. 1500 г. на Путивль. ПР – 1. 123. Тулуп [Палецкий] 1501 г. на Литву от Новгорода. кн. Иван Василье- П – 1. вич [Немой] 124. Тутыхин Сунбул Воевода рязанский в. кн. Анны. 1501 г. на Ахматовичей. 125. Тютчев Борис 1462 г. на Черемису — судовая Матвеевич Слепец рать. 1471 г. на Новгород с Вятчанами. 1478 г. на Казань. № 2. ПСРЛ. Т. 5/1. С. 84–85, 87–88. РК – 98. С. 28. РК – 98. С. 30. РК – 98. С. 34. РК – 98. С. 20. РК – 98. С. 24. РК – 98. С. 29. РК – 98. С. 31. РК – 98. С. 32. ПСРЛ. Т. 37. С. 90 ПСРЛ. Т. 25. С. 286. ПСРЛ. Т. 6/2. Стб. 286. РК – 98. С. 33. 126. Уланов кн. Борис 1501 г. из Новгорода на Нем цев. Б – 3. Тебет 127. Ушатый кн. Иван 1496 г. «Морем-акияном». № 1. ПСРЛ. Т. 28. Федорович БородаС. 327; Т. 26. тый Ляпун С. 391; Т. 37. С. 98. 1501/02 г. на Литву из Ржева. РК – 98. С. 34. П – 1. 230 Список воевод Ивана III Продолжение таблицы № Воевода Место службы Источник 128. Ушатый кн. Кон 1492 г. в Северу. С – 2. РК – 98. С. 22. стантин Федорович 129. Ушатый кн. Петр 1496 г. «Морем-акияном». № 2. ПСРЛ. Т. 28. Федорович С. 327; Т. 26. С. 391; Т. 37. С. 98. 1499 г. на Югру. № 2. РК – 98. С. 29. 130. Фома Иванович 1489 г. на Вятку. Воев. кн. Бо- РК – 98. С. 21. риса Васильевича. ЛР – 3. 131. Хованский кн. Ва- Воев. кн. Бориса Васильевича РК – 98. С. 21. силий Иванович 1487 г. на Казань. ЛР – 2 судовая рать. 132. Хованский кн. Иван Воев. кн. Федора Борисовича РК – 98. С. 30. Иванович Ушак 1500 г. к Дорогобужу. ПР – 2. 133. Холмский кн. Ва- 1502 г. на Смоленск. Б – 2. РК – 98. С. 34. силий Данилович 134. Холмский 1468 г. из Мурома на Казанцев. ПСРЛ. Т. 24. кн. Данило С. 187. Дмитриевич ПСРЛ. Т. 25. 1471 г. на Новгород. № 1. С. 286. ПСРЛ. Т. 25. 1472 г. на Оке. С. 292. ПСРЛ. Т. 5/2. 1473 г. на помощь Пскову. С. 193. ПСРЛ. Т. 25. 1477 г. на Новгород. П – 1. С. 313. 1487 г. на Казань. Судовая РК – 98. С. 20. рать. Б – 1. 1492 г. в Северу. Б – 1. РК – 98. С. 22. 1493 г. «у великого князя». № 2. РК – 98. С. 24. 135. Холмский кн. Се- 1497 г. на Казань. № 1. ПСРЛ. Т. 28. мен Данилович С. 328. 136. Хохолков кн. Иван 1501 г. на Литву. ПР – 1. РК – 98. С. 32. Александрович Буйнос 137. Хромой Григорий 1501 г. во Твери окольничий РК – 98. С. 31. Федорович у в. кн. Василия. № 1. На Мстиславль. ПР – 1. РК – 98. С. 32. 231 Ю. Г. Алексеев Продолжение таблицы № Воевода 138. Хромой Петр Федорович Хромой Федор Давыдович 139. 140. 141. 142. 143. 144. 145. 146. 147. 232 Место службы Источник 1501 г. во Твери у в. кн. Васи- РК – 98. С. 31. лия окольничий. № 2. 1471 г. на Новгород. П – 2. ПСРЛ. Т. 25. С. 286. ПСРЛ. Т. 25. 1472 г. на Оку с Коломничи. С. 292. ПСРЛ. Т. 25. 1477 г. на Новгород. П – 2. С. 313. Челяднин Андрей 1493 г. в Можайске. РК – 98. С. 23. Федорович 1496 г. на Гамскую землю. Б – 2. РК – 98. С. 27. 1500 г. из Лук на Литву. Б – 1. РК – 98. С. 30. Челяднин Петр 1472 г. на Оке с Двором. ПСРЛ. Т. 25. Федорович С. 292. Чернятинский кн. 1489 г. на Вятку. Б – 2. РК – 98. С. 21. Андрей Семенович Шаховской кн. 1482 г. в Нижний Новгород. РК – 98. С. 19. Иван Юрьевич № 3. Шаховской кн. 1482 г. в Нижнем Новгороде РК – 98. С. 20. Константин «по казанским вестям». № 7. Юрьевич Шеин Дмитрий 1496 г. на Гамскую землю. РК – 98. С. 27. Васильевич ПР – 1. Август. На Свею. ПР – 2. РК – 98. С. 27. (не состоялся). 1500 г. после Ведроши. П – 2. РК – 98. С. 30. 1501 г. у в. кн. Василия. № 4. РК – 98. С. 31. 1502 г. на Смоленск. ПР – 2. РК – 98. С. 34. Шуйский 1477 г. наместник Псковский ПСРЛ. Т. 25. кн. Василий С. 13. и воевода на Новгород. Васильевич ПСРЛ. Т. 25. 1481 г. на Немцев. [Бледный] С. 329. 1492 г. на Северу. ПР – 1. РК – 98. С. 22. Шуйский 1501 г. наместник новгород РК – 98. С. 31. кн. Василий ский. На Литву. П – 1. Васильевич Во Псков на немцев с новго- ПСРЛ. Т. 5/1. [Немой] родцами. С. 85. Список воевод Ивана III Продолжение таблицы № 148. 149. 150. 151. 152. 153. Воевода Место службы На Немцев. П – 1. 1501 г. Декабрь. На Литву. Б – 2. 1502 г. наместник новгород ский – на помощь Пскову. Шуйский 1471 г. на Новгород с псковикн. Василий чами. Федорович 1481 г. на Немцев — наместник Новгородский. 1487 г. на Казань. Конная рать «на помощь». 1493 г. на Литву из Пскова. 1495 г. на Выборг с пскови чами. «Преставился» в Новгороде. Шуйский кн. Иван 1501 г. на Немцев. Б – 2. Васильевич Шуйский кн. Фе- 1463 г. на Немцев. дор Юрьевич Щеня кн. Данило 1489 г. на Вятку. Б – 1. Васильевич 1493 г. на Литву из Твери. Б – 1. Взял Вязьму. 1495 г. на Выборг. Б – 1. 1500 г. на Литву. Победа на Ведроше. Б – 1. 1501 г. на Немцев из Новго рода. Б – 1. Победа под Гельмедом. 1502 г. на Немцев из Пскова на оз. Смолин. Б – 1. 1501 г. на Литву из Новго рода. Декабрь. Наместник Новгорода. Б – 1. Янов Губка 1500 г. на Литву. Наместник Лук. Б – 1. Янов Темка 1501 г. на Немцев из Новго рода. П – 1. Источник РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 34. ПСРЛ. Т. 5/1. С. 87. ПСРЛ. Т. 25. С. 290. ПСРЛ. Т. 25. С. 329. РК – 98. С. 20. РК – 98. С. 23. ПСРЛ. Т. 5/1. С. 82. РК – 98. С. 33. ПСРЛ. Т. 5/2. С. 154. РК – 98. С. 21. РК – 98. С. 23. РК – 98. С. 26. РК – 98. С. 30. ПСРЛ. Т. 24. С. 215. ПСРЛ. Т. 5/1. С. 87–88. РК – 98. С. 33. РК – 98. С. 29. РК – 98. С. 32. 233 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Окончание таблицы № Воевода 154. Ярославский кн. Данило Александрович Пенко Ярославский кн. Данило Васильевич Ярославский кн. Семен Романович 155. 156. Место службы Источник 1493 г. из Лук на Литву. Б – 1. РК – 98. С. 23. 1501 г. Апрель. На Литву. Б – 1. РК – 98. С. 31. Июль. Псков. Б – 1. ПСРЛ. Т. 5/1. С. 85–86. 1469 г. на Казань с Устюжа ПСРЛ. Т. 25. С. 281. нами и с Двором. 1467/68 г. на Черемису. № 1. ПСРЛ. Т. 25. С. 279. РК – 98. С. 20. 1487 г. на Казань. Судовая рать. ЛР – 1. 1493 г. на Литву с Лук. П – 1. РК – 98. С. 23. 1500 г. после Ведроши. Б – 2. РК – 98. С. 30. 1501 г. — наместник Новгорода. РК – 98. С. 31. На Литву. Б – 1. Список сокращений Б – 1 — Первый воевода Большого полка Б – 2 — Второй воевода Большого полка Б – 3 — Третий воевода Большого полка ЛР – 1 — Первый воевода полка Левой руки ЛР – 2 — Второй воевода полка Левой руки ЛР – 3 — Третий воевода полка Левой руки П – 1 — Первый воевода Передового полка П – 2 — Второй воевода Передового полка П – 3 — Третий воевода Передового полка ПР – 1 — Первый воевода полка Правой руки ПР – 2 — Второй воевода полка Правой руки ПР – 3 — Третий воевода полка Правой руки С – 1 — Первый воевода Сторожевого полка С – 2 — Второй воевода Сторожевого полка С – 3 — Третий воевода Сторожевого полка № 1 — Первый из названных воевод в данном тексте № 2 — Второй из названных воевод в данном тексте РК – 98 — Разрядная книга 1475–1598 гг. М., 1966 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 С. С. Пашин САНОЦКИЕ СОТНЫЕ XV ВЕКА Исследователи древнерусских смердов, выясняя социальную сущность этой категории зависимого населения, на удивление редко обращались к ретроспективному методу и, как правило, игнорировали источники XIV�� –�� XV�� вв. В этом плане особенно не повезло червонорусским материалам XV в. — прежде всего, протоколам заседаний перемышльского, львовского, галицкого и саноцкого гродских судов, которые содержат важную информацию о сохранившихся с древнерусских времен разнообразных королевских слугах. Речь идет о перемышльских конюхах, галицких каланных, львовских ордынцах, саноцких сотных и некоторых других категориях служебного населения. М. С. Грушевский еще в начале XX в. писал, что королевские слуги находились в теснейшей генетической связи с древнерусскими холопами1. В 1928 г. специальное исследование посвятил королевским слугам В. Гейнош. Польский историк увидел в них реликты древнерусского общественно-политического строя, называя его (ссылаясь на И. А. Линниченко) строем «княжеско-городовым», «предсословным», отличным от польской сословной государственности. В основе служебных отношений лежала «служебная», или «служебно-приписная», зависимость, выражавшаяся в выполнении слугами определенных повинностей и запрещении самовольных переходов. Кто попадал в эту зависимость в древнерусские времена, В. Гейнош не пояснял, да и не мог ничего сказать, поскольку никогда не занимался историей Руси XI–XIII вв. Это, впрочем, не помешало ему посвятить несколько страниц своей книги полемике с М. С. Грушевским2. © С. С. Пашин, 2011 235 С. С. Пашин Знакомый с червонорусскими слугами только по книге В. Гейноша Б. Д. Греков считал возражения, сделанные польским историком М. С. Грушевскому, «совершенно справедливыми». По его мнению, королевские замковые слуги — это дворцовые слуги и крестьяне бывших доменов галицких князей3. Ровно четверть века назад каланным и ордынцам XV�� в. посвятил небольшую статью автор этих строк4. Мы обратили внимание на то, что зависимость каланных-ордынцев от короля и его представителей — старост не ограничивалась обязательными службами и отсутствием права выхода. Только в 1501 г. король Ян Ольбрахт по просьбе ордынцев из львовских сел Солонка и Жиравка отменил «древний обычай», по которому выморочное имущество шло в пользу старосты, минуя кровных родственников умершего5. Подобный казус заставляет вспомнить о содержании ст. 90 Пространной Правды: князь наследовал имущество не оставившего сыновей смерда. Суммируя все известное о каланных-ордынцах, мы попытались установить их место в социальной структуре Галицкой Руси XII–XIII вв. Эти слуги жили на княжеских землях, выполняли в пользу князя определенные повинности, были лишены возможности покинуть свое село и разорвать служебные отношения. Князь распоряжался выморочным имуществом и активно вмешивался в дела сельского самоуправления. Какая категория древнерусского населения наи более соответствует изложенным признакам? Тот или иной ответ на этот вопрос зависит от понимания характера княжеской власти и уровня развития социально-экономических отношений в домон гольской Руси. Для Б. Д. Грекова �� XII�� –�� XIII�� века были этапом развитого феодализма — отсюда и «феодальные корни» королевских слуг. Более обоснованным — как 25 лет тому назад, так и сейчас — нам представляется мнение, согласно которому древнерусское общество переживало «переходный период от доклассового строя к классовому»6. В таком обществе немыслимо, чтобы волостные правители использовали свою власть для закрепощения свободных общинников. Основные источники пополнения зависимого от князя населения должны были находиться за пределами Галицкого княжения, и среди них важнейшее значение имел полон. Галицко-Волынская летопись переполнена известиями о плененных жителях волостей противника. Видимо, 236 Саноцкие сотные XV века какую-то часть пленников князья «сажали на землю» и таким образом превращали в смердов7. В Галицко-Волынской летописи слово «смерд» последний раз упоминается под 1245 г.: зять венгерского короля черниговский князь Ростислав Михайлович, «умолив Угор, много просися у тьстя, да выидеть на Перемышль. Вшедшу ему, собравше смерды многы пьшьце, и собра я в Перемышль»8. Добраться от венгерской границы до Перемышля Ростислав мог только по долине Сана, и среди собранных им «смердов многих», на наш взгляд, были предки саноцких сотных. Занимавшая верховья реки Сан, затерянная в северных предгорьях Карпат небольшая Саноцкая земля9, кажется, во всем отличалась от прочих земель Русского воеводства Польского королевства. Территория Перемышльской, Галицкой и Львовской земель в XII–XIII вв. была ядром Галицкого княжения, Саноччина же долгое время оставалась редконаселенным пограничным районом, глубоко вклинившимся между Польшей и Венгрией. Город Санок всего два раза упоминается в русских летописях. Интенсивное заселение земли началось во второй половине XIV в., то есть уже после захвата Червоной Руси поляками. Неудивительно, что из двух сотен саноцких поселений XV в. только примерно 20 сел вели свою историю со времен независимости Галицко-Волынского княжества10, и почти в каждом таком селе встречаются королевские слуги (servilis, servitor, servus, sluzebny). Наше внимание привлекли люди сотные (sothne, sothni, sethny). В саноцких гродских книгах �� XV�� в. сотные упоминаются в 5 селах, расположенных в 4–15 км от Санока: Костировцах, Пловцах, Саночке, Тыраве Сольной и Уличе. Формально с сотными связано 13 судебных записок, датированных 1442 и 1445–1447 гг. Понятно, что названные сотными люди существовали и до 1442 г., а исчезновение sothne�� со страниц саноцких гродских книг не привело к ликвидации этой группы зависимого населения: подобно каланным-ордынцам, сотные — не официальный термин, а слово чисто бытового обихода. При внимательном изучении саноцких записок выясняется, что с сотными связано только 6 судебных тяжб: две касаются Улича и по одной — четырех прочих сел. Самая ранняя судебная записка от 30 июня 1442 г. имеет почти анекдотический характер: житель Домбровки Борис и двое жителей 237 С. С. Пашин Саночка ручались за Степана из Саночка, что тот не покинет свою жену. Если же он все же сбежит — скорее всего, за пределы села, — тогда они «debent solvere hominem sethny». В последующих записках ни Степан, ни его поручители не упоминаются, а село Саночек не позднее 1448 г. становится держанием шляхтича Яна Кобыленьского11. Более содержательными оказались две записки от 10 апреля 1446 г. Согласно им, известный с 1429 г. Голан из Пловцов ручался за своих сыновей Олешка и Ивана в том, что они в течение 6 недель будут «в мире и спокойствии находиться в своем доме, как прежде находились». По истечении указанного срока Олешку следует покинуть дом Ивана, но он не может оставлять Пловцы и вообще королевские имения, поскольку Олешко — «человек сотный, и где бы он ни был, его должны выдать»12. В данном случае ясно вырисовывается юридический статус сот ного Олешка — он является крепостным, прикрепленным к месту проживания. Более 20 лет спустя, в октябре 1468 г. оба брата упоминаются как «Longus Ivan et Olesko, kmethones de Plowcze»13, однако мы бы не рискнули утверждать, что они превратились в обычных кметов. Все 6 записок 1446 г. с упоминанием сотных в Костировцах посвящены двум бывшим жителям этого села — Даниле и Степану, которые сбежали накануне Пасхи. Записки называют их людьми сотными, кметами сотными или людьми королевскими сотными, причем два-три термина могли использоваться в качестве синонимов в одной записке14. Саноцкий гродский суд занимался беглецами почти 9 месяцев. Тяжба началась с того, что явившиеся 26 марта на судебное заседание десятник (глава сельской общины) Андрей «cum tota comunitate de Costirowcze» поручились за своих односельчан Якова, Василя и Микиту — скорее всего, пособников беглецов. Те должны были вернуть Данилу и Степана. В противном случае им грозит штраф в 30 гривен, по 15 гривен за каждого сбежавшего — намного больше, чем за обычного беглого кмета, поскольку беглецы «были сотными». Через 2 недели в суд были вызваны сотные и кметы из села на немецком праве Глодне, входившего в состав обширной Деновской (Дынувской) волости на севере Саноцкой земли, принадлежавшей магнатскому роду Кмитов. Жители Глодне проигнорировали 4 вызова 238 Саноцкие сотные XV века на судебные заседания, и в ноябре–декабре 1446 г. суд с тем же успехом пытался вызвать управителя Деновской волости. Исход тяжбы по судебным запискам не прослеживается, однако мы можем представить себе действия Данилы и Степана после бегства из Костировцев: за несколько дней они преодолели более 20 км, попытались найти прибежище в селе Глодне, не встретили сочувствия у местных жителей — те даже сильно побили их, нанеся каждому по «две раны», — и, кажется, не без участия управителя (Woyewoda) укрылись в каком-то другом селе Деновской волости. Таким образом, в случае с двумя жителями Костировцев сотные вновь предстают как крепостные. Подозреваем, что за 4 года до бегства, в апреле 1442 г., наши беглецы были среди 8 «kmethones de Costirowcze» — поручителей своего односельчанина Трубки, которого суд обязал заплатить 8 гривен другому жителю Костировцев — Ходору15. Нам представляется, что при иных обстоятельствах упомянутых «кметов» судебные записки назвали бы сотными. Сыновьями кого-то из поручителей вполне могли быть братья Дешко и Филь. Согласно записке от 24 мая 1444 г., Дешко продал некоему Лаврентию Пачоссе — судя по имени, явно не русину — лан земли в Костировцах за 10 гривен, причем получил лишь 2 гривны, а 8 уступил брату Филю, который должен получать предназначенные ему деньги частями, по 2 гривны в год. Явившийся в суд 13 июня Филь характеризуется как «саноцкий мещанин». Он заявляет о получении первых 2 гривен из рук Лаврентия Пачоссы. К тому времени у покупателя уже возникли какие-то сомнения насчет купленной земли, и Филь обещает трехкратное возмещение всех возможных убытков. Ровно через год, получая очередные 2 гривны, «concivis Sanocensis�� » Филь сулит уже шестикратное возмещение потенциальных убытков16. Развязка наступила в следующем году. 4 ноября 1446 г. саноцкий суд постановил, что «Филь, мещанин саноцкий, землю свою в Костировцах служебную (servilem), которую он продал Лаврентию на праве немецком, будучи не в состоянии освободить ту землю, как обещал», должен получить назад, а Лаврентию в течение трех лет вернуть 6 гривен. Со своей земли Филю следует «служить русским обычаем или, по крайней мере (курсив наш. — С. П.), поселить на 239 С. С. Пашин упомянутой земле такого человека, который смог бы выполнять надлежащие королевские работы и службы по заведенному обычаю»17. В. Гейнош (а вслед за ним и Б. Д. Греков) анализировал содержание только двух записок 1446 г. и трактовал его в том смысле, что служебные обязанности Филя не носили личного характера. Речь якобы шла об имущественных отношениях, связанных с владением определенным земельным участком18. По словам Б. Д. Грекова, «замок заинтересован не в том, кто именно сидит на этой земле, а как выполняются повинности»19. Между тем, совершенно очевидно, что суд отнюдь не «вернул Филю в прежнее состояние, т. е. заставил его взять служебную землю и по-прежнему с нее служить more Ruthenico�� ». На наш взгляд, Филь, а прежде его брат Дешко, бесследно исчезли с деньгами доверчивого Лаврентия, и суд всего лишь выдавал желаемое за действительное. Другие записки 1440-х годов объясняют, почему Лаврентий позволил обмануть себя. Дело в том, часть костировских земель уже не связана с more Ruthenico — владение ими регулируется нормами польского обычного права (�� sub�� ius�� Polonicum�� ). Покупателями подобных участков становятся Станислав Polonus�� , Ян Риш — судя по именам, явно не местные20. Близость к Саноку делала привлекательной жизнь в Костировцах. Некоторые покупатели соглашались выполнять барщинные работы на костировском фольварке и становились «�� laboriosi�� ». К примеру, Альберт Спакович, приобретая в 1458 г. целый лан земли всего за 2 гривны, обещал ежегодно работать 3 дня на уборке сена, но не делать другие работы, которые выполняли его будущие односельчане21. Наличие уже в 40-е годы �� XV�� века в Костировцах фольварка, по нашему мнению, свидетельствует о сохранении в этом селе служебного населения. В случае с Тыравой Сольной, строго говоря, речь идет не о сот ных, а о «сотном скоте» (Bydlo sothne). Согласно записке от 10 марта 1447 г., саноцкий староста оставил вдову Машу и двух ее сыновей на земельном участке в этом селе и вернул им Bydlo sothne, а именно двух быков и свиней, которые после смерти Машиного мужа отошли к старосте. За это они должны выполнять работы, «как прочие кметы» из Тыравы Сольной, но «по возможности» — явно ввиду малолетства сыновей Маши. Кроме того, им запрещено оставлять свой земельный участок22. 240 Саноцкие сотные XV века В. Гейнош делал отсюда вывод, что сотные вербовались из «экономически слабых» элементов, «пролетариев», которые, не имея возможности вести крестьянское хозяйство, поступали на службу и получали за это землю с живым и мертвым инвентарем. Заботой саноцких старост о сохранности своего имущества якобы и объясняется повышенный штраф за беглого сотного. Историк даже высказал предположение, что некоторые поступавшие на сотную службу изначально лелеяли надежду, «при благоприятных обстоятельствах», сбежать с полученным от старосты скотом — отсюда «объяснение явления, что, хотя в общем в земле Саноцкой очень редко имеем дело с бегством кметов, напротив, среди сотных это случается относительно часто»23. На наш взгляд, В. Гейнош заблуждался и по поводу частоты бегства сотных — он просто не разобрался, что добрая половина всех записок о сотных касается двух беглецов из Костировцев, — и по поводу «сотного скота». В случае с вдовой из Тыравы Сольной мы сталкиваемся с явлением, аналогичным ситуации с каланными-ордынцами: староста как представитель королевской власти реализовывал право на выморочное имущество, а крепостное состояние Маши и ее сыновей никак не увязывалось с возвратом скота. Оставленные В. Гейношем без внимания записки 1448, 1456 и 1460 гг. объясняют, какие повинности выполняли односельчане вдовы Маши. Согласно первой записке, бывший мельник в Тыраве Сольной Григорий, сын Пашка, продает мельницу своему зятю Петру, при этом он оставляет за собой «вожбу» (wozba, woszba), которая возложена на мельницу «с прежних времен». Петр освобожден от этой работы (ab eodem labore) на всю жизнь. Правда, если он захочет продать мельницу третьему лицу, ему придется продавать ее только вместе с woszba24. Через несколько лет, явно после смерти тестя, Петр все же продал мельницу некоему Дмитру, «деликатно» умолчав, что мельница не освобождена (non esset desertum) от повинностей. Явившиеся в суд в 1456 г. свидетели подтвердили, что «на эту мельницу возложена работа при жупах, согласно обычаю других обитателей Тыравы». Окончательно тяжба между покупателем и продавцом мельницы закончилась в феврале 1460 г., когда Петр согласился взять на себя «обычную woszba, а именно, возить дрова к соляной жупе в Тыраве»25. 241 С. С. Пашин В связи с выяснением сущности повинностей саноцких слуг В. Гейнош обратил особое внимание на записку от 26 мая 1481 г., в которой главным героем выступает «Mykitha, servus de Thyrawa»26. Приходится констатировать, что в ходе изучения всех червонорусских слуг историк явно пренебрег сплошным просмотром протоколов судебных заседаний и ориентировался только на добросовестно составленные издателями «Актов гродских и земских» предметные указатели, где и нашел номера записок о королевских слугах, сот ных, каланных, ордынцах и т. д. В этом кроется причина содержащихся в книге многочисленных фактических ошибок. В. Гейнош, например, не понял, что Микита проживал в Тыраве Сольной, а не в расположенных в 7 км от нее крепости Тырава или селе Тырава (Валашская). В результате Микита превращается у историка в представителя особого вида королевских слуг. На самом деле наш герой еще в 1467 г. упоминался среди «�� kmethones de Tyrawa Salis», и его смело можно причислять к сотным. В 1481 г. Микита передал своему племяннику Леню четвертую часть «sui patrimonii vectigalis alias voszby szolney» и получил за землю 1 копу грошей. Отныне Лень будет заниматься «вожбой», а прочие службы, как и прежде, ложатся на Микиту27. Критикуя В. Гейноша за надуманное толкование данной записки, Б. Д. Греков справедливо замечал: «Никита просто несколько разгрузился: часть повинностей оставил за собой, часть перенес на своего племянника, уступив ему за это четвертую часть своей земли. Эта vectigal состояла в возке соли, patrimonium — в земле»28. Следует только уточнить, что передавалась повинность возить не соль, а дрова для соляной жупы — именно этим издавна занимались практически все жители Тыравы Сольной. Судебные протоколы называют их кметами гораздо чаще, чем сотными или слугами, однако это не меняет сути дела: и вдова Маша с сыновьями, и мельники Григорий и Петр лишены возможности покинуть родное село, причем такой порядок сохраняется с древнерусских времен. В отличие от других саноцких сел, с Уличем связаны 2 дела с упоминанием сотных. Первое датируется 17 июля 1445 г.: выступая в гродском суде, шляхтич Миколай Храпек подчеркивал, что обвиненный им в воровстве лошади Сенько не является ровней ему, будучи «homo sothni de Vlicz et kmetho»29. 242 Саноцкие сотные XV века Принципиальное значение для определения статуса сотных имеет записка от 26 марта 1447 г. Согласно ей, Панко из Улича передавал свою службу (�� servicium�� alias�� sluzba�� ) некоему Гинату вместе с определенным количеством скота и хлеба. Гинат принимал службу не только на себя, но и на своих сыновей «на вечные времена», тем самым освободив от службы Панка с сыновьями. Если Гинат все же выйдет «de servicio Regali sive de villa Vlicz» или преждевременно умрет, и его сыновья по молодости лет не смогут выполнять возложенные на них повинности, Панко придется вернуться к прежней службе. Впрочем, даже будучи освобожденными от службы, Панко с сыновь ями «навечно не должны выходить из королевского дедичства, но навсегда должны оставаться сотными, как прочие сотные»30. Комментируя эту записку, В. Гейнош признавал, что выход из группы сотных «был невозможен», однако акцентировал внимание на том, что «могли войти в нее личности, с рождения стоящие вне ее, которые путем добровольного договора принимали на себя и на свое потомство служебные обязанности сотных»31. На наш взгляд, данная записка лишний раз подтверждает, что крепостное состояние сотных никак не связано с их службой — они прикреплены к земле просто в силу своего происхождения. В судебной практике «вестернизированной» Саноцкой земли, в отличие от Львовской и Галицкой земель, игнорируется термин �� illiberi (невольные), в данном случае, лишенные права выхода. Тем не менее, юридический статус саноцких сотных практически ничем не отличается от положения «невольных» каланных-ордынцев. Особый интерес вызывает причастность сотных к работам у солеварен. Из люстрации Саноцкого староства 1565 г. следует, что жители Тыравы Сольной и Улича трудились при жупах даже во второй половине XVI столетия32. Здесь находился один из самых древних на Руси районов добычи соли, отсюда еще в XI в. возили соль в Киев. Во время усобицы 1097–1100 гг. киевский князь Святополк Изяславич «не пустиша гостей из Галича, ни лодей з Перемышля, и не бысть соли в всей Руской земли»33. Печерский монах писал не о городе Перемышле, а о Перемышльской волости, в состав которой некогда входила и Саноччина. Обеспечение добычи соли, вероятно, было главным занятием предков саноцких сотных в древнерусские времена. Что касается их происхождения, то данные топонимики 243 С. С. Пашин косвенно указывают на первоначальное заселение служебных осад пленниками. Пловцы — не что иное, как полонизированное слово «половцы». Название села Улич заставляет вспомнить не только об одном из восточнославянских союзов племен, но и о половецком этнониме «уличи»34. На генетическую связь с древнерусскими смердами — государственными рабами, посаженными на землю, — указывает и положение слуг из других саноцких сел XV в. (Лодзина, Гломча, Домбровка и др.), однако это тема уже другой статьи. Грушевський М. Iсторiя України-Руси. Львiв, 1905. Т. 5. С. 144–146. Hejnosz W. Ius Ruthenicale. Przezytki dawnego ustroju spolecznego na Rusi Halickiej w XV wieku. Lwow, 1928. S. 20, 102–106. 3 Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М., 1952. Кн. 1. С. 362–363. 4 Пашин С. С. Каланные и ордынцы в Червоной Руси XV в.: (К вопросу о происхождении королевских слуг) // Вестн. Ленингр. ун-та. Сер. 2. 1986. Вып. 2. С. 90–93. 5 Akta grodzkie i ziemskie (далее — AGZ). Lwow, 1883. T. 9. S. 191. Nr. 141. 6 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 44. 7 Фроянов И. Я. Киевская Русь: Главные черты социально-экономического строя. СПб., 1999. С. 248–251. 8 ПСРЛ. М., 2001. Т. II. Стб. 797. 9 Ныне — крайний юго-восток Польши. 10 Fastnacht A. Osadnictwo ziemi sanockiej w latach 1340–1650. Wrocław, 1962. S. 185–187, 270–271. 11 AGZ. Lwow, 1886. T. 11. S. 202, 317. Nr. 1564, 2542. 12 Ibid. S. 42, 275. Nr. 303, 2189–2190. 13 Ibid. Lwow, 1894. T. 16. S. 61. Nr. 550–551. 14 Ibid. T. 11. S. 273, 275, 278, 288, 290. Nr. 2175, 2191, 2210, 2299, 2309–2310. 15 Ibid. S. 200. Nr. 1545–1546. 16 Ibid. S. 241–242, 258. Nr. 1914, 1929, 2059b. 17 Ibid. S. 287. Nr. 2295–2296. 18 Hejnosz W. Ius Ruthenicale... S. 44–45. 19 Греков Б. Д. Крестьяне на Руси... С. 356–357. 20 AGZ. T. 11. S. 257, 304, 348–349. Nr. 2056, 2431, 2786, 2797. 21 Ibid. S. 436. Nr. 3453. 22 Ibid. S. 299. Nr. 2391. 23 Hejnosz W. Ius Ruthenicale... S. 66–69. 1 2 244 Саноцкие сотные XV века 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 С. 80. AGZ. T. 11. S. 324. Nr. 2609. Ibid. S. 418, 453. Nr. 3340, 3572. Hejnosz W. Ius Ruthenicale... S. 47–50. AGZ. T. 16. S. 45, 171. Nr. 384–385, 1518. Греков Б. Д. Крестьяне на Руси... С. 357, примеч. 11. AGZ. T. 11. S. 259. Nr. 2066. Ibid. S. 300. Nr. 2403. Hejnosz W. Ius Ruthenicale... S. 65. Жерела до iсторiї України — Руси. Львiв, 1897. Т. 2. С. 288–289. Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 242. Баскаков Н. А. Тюркская лексика в «Слове о полку Игореве». М., 1985. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Д. А. Котляров О КОРМЛЕНИЯХ СЛУЖИЛЫХ ТАТАРСКИХ ХАНОВ НА РУСИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XV – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XVI ВЕКА В своих предшествующих работах автор постарался рассмотреть, как находившиеся на службе московским государям татарские ханы проявляли себя на престоле Казанского ханства, каким образом выстраивались их взаимоотношения с политической элитой и населением1. В данной же статье хотелось бы проследить, как встраивались эти представители высшей служило-татарской аристократии в социальную иерархию и систему поземельных отношений Московского государства. О жизни служилых татарских ханов на Руси, к сожалению, источники сообщают очень немногое. Связано это с тем, что для великих князей и царей татарские ханы представляли интерес только постольку, поскольку они являлись потенциальными претендентами на престолы в постзолотоордынских юртах, граничивших с Русью (Казанское и Астраханское ханства). Использовав же их в качестве ключевых фигур в своей политической игре (или в ожидании такого применения), московские правители старались обеспечить им соответствующее, по их мнению, ханскому статусу материальное обеспечение и образ жизни. По вопросу о том, на каком праве получали пожалование на Руси служилые татарские ханы, взгляды исследователей расходятся. Одни придерживаются мнения, что это было кормление, другие видят в пожаловании татарским ханам русских земель поместье. С. М. Соловьев видел в принятии на службу татарских князей и передаче им кормлений «средство превосходное противопоставлять © Д. А. Котляров, 2011 246 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 варварам варваров же, средство которое Россия должна была употреблять вследствие самого своего географического положения»2. Автор всеобъемлющего исследования по истории касимовских татар В. В. Вельяминов-Зернов полагал, что пожалование Городца Касиму положило начало удельному татарскому ханству, которое находилось в прямой зависимости от русских государей3. По мнению Н. П. Загоскина, татарских царевичей на Русь привлекали сами великие князья для защиты от неприятностей. Так как царевичи привлекались в целях одинаково полезных всем русским князьям, то обязанность давать им содержание распределялась между всеми князьями4. Автор исследования о служилом землевладении в Московском государстве XVI в. С. В. Рождественский считал, что члены татар ских царских фамилий «в �� XVI�� в. занимали положение, тождественное с положением тех служилых князей, которые еще не вошли в ряды московской чиновной иерархии»5. Высокое, а иногда и исключительное положение, которое татарские царевичи занимали среди служилой аристократии, историк объяснял «их высокою “породою”, которая в аристократической Москве всегда указывала должное место ее слугам, а не видами политики, предпочитавшей чужих своим, новых слуг старым»6. С. К. Кузнецов видел в пожаловании великими князьями московскими татарским царевичам Мещерского края поместья7. П. П. Смирнов, напротив, писал о городах, оказавшихся по жалованным грамотам московских государей переданными татарским служилым царевичам, что они «передавались им не целиком, а только частью, именно черными землями посадов и притом под этой передачей разумелось не установление поземельных вотчинных или иных каких-нибудь прав жалуемого на посадские черные земли, а лишь право его собирать на себя определенные доходы, т. е. право кормления. Как “города”, остроги, так и посады при этом оставались поземельною собственностью — вотчиной великих государей Московских, которые вольны были распорядиться ими после смерти или даже при жизни кормленщика-слуги»8. Автор «Очерков по истории Казанского ханства» М. Г. Худяков полагал, что татарским ханам, «севшим на русской земле, Московские и Рязанские великие князья были обязаны платить дань — “выход” — совершенно так же, как они платили дань в Сарай и Казань, а впоследствии в Астрахань и еще в Бахчисарай»9. 247 Д. А. Котляров П. Н. Павлов считал, что московское правительство, не предоставив татарам на Руси никакой самостоятельности, заботилось об их материальном обеспечении10. Г. В. Вернадский, говоря о татарах на русской службе, видел в этом социальном институте использование системы кормления для нужд армии11. О. Притцак пишет о передаче мещерских городов Василием II�� Касиму в качестве «юрта» (удела). После передачи мещерского «юрта» потомкам хана Ахмата, касимовские Чингизиды стали марионетками в руках московской династии12. На двойственность социального положения служилых татарских ханов указывал М. Н. Тихомиров: оставаясь кормленщиками по отношению к русским крестьянам, жившим на пожалованной им территории, они в то же время были своего рода удельными князьями для подчиненных им татар13. По мнению А. Л. Хорошкевич, «общественное положение ордынских и крымских царевичей при дворе великого князя было выше положения бывших удельных князей, добровольно или по принуждению перешедших на службу великому князю, хотя по существу первые также были служилыми»14. Л. В. Данилова полагает, что, по всей видимости, до конца XV в. главной формой вознаграждения военных и судебно-административных слуг на Руси было кормление, а для наиболее привилегированных — наместничество. По мнению исследовательницы, раннее возникновение централизованного государства в России предельно упростило систему вассалитета, рано проявилось ограничение иммунитета собственников, подчиненное положение сословных групп, самим же государством во многом и созданных15. А. Ю. Дворниченко считает основным путем формирования крупного землевладения выдачу иммунитетов, сначала персональных, затем сословных. В восточнославянских землях, по мнению историка, везде развитию крупного землевладения предшествовала служба. Рост «служебной системы» является отражением усиления княже ской власти в связи с усиливающейся военной опасностью, необ ходимостью отстаивать само физическое существование восточно славянских этносоциальных организмов16. Важной составляющей служебной организации Русского государства, которую великокняжеская власть особенно интенсивно формировала начиная со второй 248 О кормлениях служилых татарских ханов на Руси... половины XV в., и явилась, по всей видимости, сословная группа служилых татар. Нет сомнений, что в оформлении их социального статуса, в узаконении их постоянного присутствия на Руси был заинтересован прежде всего великий князь московский. Он сразу с момента появления Чингизидов на Руси берет их под свою опеку. Уже в начале июня 1447 г. в перемирной грамоте князей можайского Ивана Андреевича и верейско-белозерского Михаила Андреевича с великим князем Василием Васильевичем говорится: «А в сем нам... на царевичев и на князеи на ордынских, и на их татар не ити, и не изгонити их, не пастися им от нас никоторого лиха»17. Жалуя Мещерские земли царевичу Касиму, Василий II устанавливает норму доходов, получаемых царевичем, а кроме того, берет под свой контроль отношения татарского царевича с соседними русскими князьями. Договорные грамоты великого князя московского с удельными князьями говорят о том, как формировались доходы служилых татар, и уточняют, с какой целью они принимались на службу великого князя. Так, в докончаниях Ивана III со своими братьями — князем волоцким Борисом Васильевичем от 13 февраля 1473 г. и князем углицким Андреем Васильевичем от 14 сентября 1473 г. содержится обещание удельных князей участвовать в содержании служилого татарского царевича Данияра вместе с великим князем: «А царевича нам Даньяра или хто по нем на том месте иныи царевич будет и тобе его держати с нами с одного. А будет брате, мне, великому князю и моему сыну великому князю, иного царевича отколе приняти в свою землю своего деля дела, и хрестьянского для дела, и тебе и того держати с нами с одного»18. Великий князь заявлял о своем праве приглашать на русскую службу татар в своих интересах, которые для него неотделимы от интересов всех русских людей. Сведения об этом имеются в докончании великого князя Ивана Васильевича с великим князем рязанским Иваном Васильевичем от 9 июня 1483 г., но в нем есть ссылка на договоренности, достигнутые при великом князе Василии Васильевиче и рязанском князе Василии Ивановиче, а также говорится о доходах, получаемых татарскими царевичами с рязанских территорий при князе Иване Федоровиче: «А со царевичем с Даньяром, или кто будет иныи царевич 249 Д. А. Котляров на том месте не канчивати ти с ними, ни съсылатися на наше лихо. А жити ти с ними по нашему докончанью. А что шло царевичю Касыму и сыну его Даньяру царевичю с вашие земли при твоем деде при великом князи Иване Федоровиче, и при твоем отце, при великом князи Василье Ивановиче, и что царевичевым князем шло и их казначеем и дарагам, а то тебе давати с своее земли царевичю Дань яру, или кто инои царевич будет на том месте, и их князем и княжим казначеем и дарагам по тем записям, как отець мои князь велики Василей Васильевич, за твоего отца, за великого князя Василья Ивановичя кончал со царевичевыми с Касымовыми князми, Кобяком са Аидаровым сыном, да с-Ысаком с Ахматовым сыном». Нормы обеспечения служилых татар оставались неизменными на протяжении десятилетий и впервые были зафиксированы в недошедшем до нас договоре Василия II�� (от имени рязанского великого князя Василия Ивановича) «с Касымовыми князми». Великий князь московский проявляет заинтересованность в том, чтобы царевич получал весь причитающийся ему ясак (оброки и пошлины) с подвластных ему людей. Причем неважно, на чьей земле живут ясачные люди, они могли уйти во владения рязанского князя, что не освобождало их от платежа царевичу по рассматриваемому докончанию: «А ясачных людеи от царевичя от Даньяра, или кто будет на том месте иныи царевич, и от их князеи тобе, великому князю Ивану, и твоим бояром, и твоим людем не приимати. А кото рые люди вышли на Рязань от царевичя и от его князеи после живота деда твоего, великого князя Ивана Федоровича, бесерменин, или мордвин или мачарин, черные люди, которые ясак царевичю дают, и тебе, великому князю Ивану, и твоим бояром тех людеи отпустити доброволно на их места, где кто жил. А кто не похочет на свои места поити, ино их в силу не вывести, а им царевичю давати его оброку и пошлины по их силе... Также и опрочь того которои царь или царевичь будет у нас в нашей земле не канчивати ти с ними, ни ссылатися на наше лихо. А учинут тебе чем обидети, и нам за тобя стояти и оборонити»19. По этой докончальной грамоте мы можем реконструировать этносоциальную структуру Касимовского ханства и его положение в составе Русского государства во второй половине XV века. Возглавлялось оно ханом, царевичем или царем Чингизидом (если он до этого уже занимал стол в одном 250 О кормлениях служилых татарских ханов на Руси... из улусов, на которые распалась Золотая Орда). Его окружение составляли князья — татарская знать не ханского рода. Не только царевич, но и князья имели своих казначеев и даруг (сборщиков налогов). Основную массу населения, с которой осуществлялся сбор налога (ясака), составляли ясачные или черные люди. По грамоте это бесермяне (очевидно, мусульмане), мордва, мещера. Само наименование подданных царевича — «ясачные люди» — указывает на то, что русских среди них не было. Это было финно-угорское и тюркское население языческого или мусульманского вероисповедания. Размер доходов, получаемых царевичем с ясачных людей, фиксировался великим князем. Иван III обязывает рязанского князя отказаться от отношений со служилыми татарскими царевичами в обход его: «не канчивати ти с ними, ни съсылатися на наше лихо». Также он гарантирует безопасность русских земель от служилых татар. Мещерская земля рассматривается великим князем как территория, доходы от которой постоянно будут передаваться для обеспечения служилых татарских царевичей, несущих службу на юго-восточных рубежах Руси: «или кто инои царевич будет на том месте». Это говорит в пользу преднамеренности поселения татарского царевича и его людей в Касимове. По-видимому, первоначально речь шла о пожаловании Василием II Касиму определенных доходов с Мещерской земли для обеспечения его службы великому князю. В это время можно говорить только о кормлении, что подтверждается заключенным Иваном III докончанием с великим князем рязанским Иваном Васильевичем в июне 1483 г. К концу XV в. это пожалование принимает форму, близкую к уделу, для Чингизида и поместий, распределяемых властью между его слугами, но оно еще не является наследственным. Именно в этот период московское правительство проводило активное испомещение московских служилых людей в присоединенных новгородских и вятских землях. Поэтому юридическое оформление пожалования служилым татарским ханам явилось одной из мер правительства Ивана III и Василия III по укреплению своей социальной базы в лице служилых людей. Актовых материалов, в которых служилые татарские ханы выступали как субъекты владельческих прав в Московском государстве в конце XV – первой половине XVI в., сохранилось сравнительно 251 Д. А. Котляров немного. Тем не менее, их внимательное прочтение позволяет получить довольно интересные сведения о реальном положении на Руси Чингизидов, бывших до этого по воле великого князя во главе Казанского ханства. Так, хан Мухаммед-Амин, бежавший с казанского престола на Русь при приближении Мамука, был пожалован Иваном III городами Каширой, Серпуховом и Хотунью «с волостями и съ всеми пошлинами». Софийская вторая летопись говорит о том, что это пожалование произошло весной 1497 г. Попутно летописец дает отрицательную характеристику Мухаммед-Амину как правителю теперь уже в русских землях: «...он же и тамо своего нрава не премени, но с насильством живяши и халчно ко многим». Сохранилась жалованная грамота «Царя Магмед-Аминя» Троицкому Песоцкому монастырю на пустые леса в Каширском уезде от 16 ноября 1498 г. В акте определены границы жалуемых ханом угодий. Монастырь получает право призывать «людей житии на тот лес». Далее перечисляются те доходы, которые получал с переданных ему в управление земель МухаммедАмин, и повинности, от которых были освобождены новопоселенцы: «...ино их тем людем ненадобе моя царева дань, ни поворотная, ни на ям подвод не имать, ни тамга, ни коня моего не кормят, ни сен моих не косят, ни гостиное, ни померное, ни убрусное, ни к двор скому ни к сотскому ни к десятскому с тяглыми людьми не тянут ни в которые проторы, ни в розметы, ни иныя им никоторыя пошлины ненадобет...»20. Судя по грамоте, в распоряжении МухаммедАмина находится обширный штат чиновников, призванный помогать хану в осуществлении полномочий наместника. Перечисляются «наместники мои Коширские», тиуны, праветчики и доводчики, которые от имени хана осуществляют суд над городскими и волостными людьми, собирают с них подати в пользу наместника. Интересно, что подлинник грамоты был подписан Мухаммед-Амином по-русски и по-татарски21. Следующим по хронологии документом является шерть, заключенная ханом Абдул-Латифом с Василием III в начале 1509 г. Хан был сведен с казанского престола в 1502 г. по воле Ивана �� III�� . Причину произошедшей перемены главы Казанского ханства источники не указывают, в летописях содержится лишь неопределенная ссылка на «измену» и на «неправду» хана Абдул-Латифа перед великим 252 О кормлениях служилых татарских ханов на Руси... князем. В чем заключалась эта «неправда» — мы не знаем. Вот что сообщается в летописи об этом событии: «Тое же зимы генваря, послал князь великий князя Василья Ноздроватого да Ивана Телешева в Казань, и велел поимати царя Казаньского Абдыл Летифа за его неправду; они же ехав сотвори тако, поимав царя и приведоша на Москву, князь великий послал его в заточенье на Белоозеро; а на Казань пожаловал князь великий на царство старого царя Казаньского Магамед Аминя, Абреимова сына, да и царицу невестку его ему дал Алегамовскую бывшаго царя казаньского; а со царем послал князь великий князя Семена Борисовичя суздальского да князя Василья Ноздроватого»22. Проступок казанского хана перед московским государем был столь велик, что наказание не ограничилось просто сведением с престола. Абдул-Латиф полностью лишался своих ханских привилегий, попал в заключение. Только в конце 1508 г., уже после смерти Ивана III и похода на мятежную Казань, по просьбе крымского хана Менгли-Гирея, отчима Абдул-Латифа, и его матери Нур-Салтан произошли кардинальные перемены в положении опального. Изначально крымский хан пытался договориться об отпуске освобожденного хана Абдул-Латифа в Крым. «И князь великий тогды Абды-Летифа царя, привед к шерти, и выпустил и к себе ему велел ходити... а к Минли Гирею его ко царю не отпустил»23. В январе 1509 г. Василий III «пожаловал царя Казанского Абдыл-Летифа, Абреимова сына из нятства выпустил и проступку ему отдал и пожаловал ему город Юрьев со всем и в братстве и в любви его себе учинил, печалованием Менли-Гирея царя Крымского да и порукою великому князю по Абдыл-Летифе, царе поимался царь МенлиГирей и царица его Нур-Салтана, мати Абдыл-Летифа царя, да болшей Менли-Гиреев сын царевич Магамед-Кирей; да и шерть дали Менли-Гиреевою душею послы его князь Магмедша с товарищи, да и Абдыл-Летиф шерть дал на том, что ему государю великому князю Василию Ивановичю всеа Русии служити, и добра хотети во всем»24. В составе крымских посольских книг сохранились записи о переговорах между Бахчисараем и Москвой об Абдул-Латифе и о достигнутых соглашениях, о процедуре принятия шерти. Клятва приносилась в присутствии крымских послов, возглавлявший их Магмедша вступил в спор с великим князем, не соглашаясь на передачу Абдул-Латифу Юрьева «з данью и со всеми пошлинами», утверждая, 253 Д. А. Котляров что «тот от тебя далече, да и на чем на том городе царю Абдыл-Летифу быти; да говорил о Кошыре жь, да и шерти не давши по записям, пошли прочь»25. В Крыму имели хорошее представление о доходности русских городов (особенно Каширы, доходы с которой ранее шли Мухаммед-Амину) и поэтому пытались торговаться с Василием III, испрашивая выгодное наместничество для отставного хана. Лишь неделю спустя посол «Магмедша с товарищи» согласились «то дело царево Абдыл-Летифово кончати». Клятва была принесена «у великого князя у самого в избе в брусеной; а бояре у него туто ж были»26. Сохранился и текст шерти, на которой присягал Василию III Абдул-Латиф. Хан обязывался находиться «в том месте, где мне князь великий Василей дасть место в своей земле, а из великого князя Васильевы земли мне Абды-Летифу царю от него вон не ити никуде без великого князя веленья»27. В шертной грамоте не указывалось, с какого «места» будет обеспечен «царь» и его люди, выбор и право его изменения Василий III оставлял за собой. Это свидетельствует о подчиненном, служебном положении татарского хана, несмотря на его сравнительно высокий социальный статус среди русской знати. Отметим, что в клятве устанавливались отношения татарского хана и Казани, они ставились под контроль московского государя. Абдул-Латиф клялся: «А в Казани на казанские места мне своих людей без вашего ведома воевати не посылати ни с конями, ни в судах, а войны не замышляти»28. Василий III предусмотрел возможность враждебных действий со стороны АбдулЛатифа против своих политических оппонентов в Казани, из-за которых он лишился престола, и, видимо, опасался нарушения им мирных отношений с Казанским ханством. Хан давал клятву и за своих людей — уланов, князей и казаков. В это время на службе великому князю находились еще два татарских царевича — Джанай, сидевший в Мещерском городке, и Шейх-Аулиар в Сурожике, которые, по всей видимости, были связаны похожими шертными обязательствами в отношении Василия III. Когда и по какой причине доходы с Юрьева были заменены на доходы с Каширы, источники не сообщают. Но в 1512 г. Абдул-Латиф попал в опалу за «неправду» и лишился Каширы29. А в сентябре 1516 г. после заключения выгодного для Василия �� III�� мирного договора с Казанским ханом Мухаммед-Амином хан Абдул-Латиф был прощен московским государем, выпущен 254 О кормлениях служилых татарских ханов на Руси... из заточения и вновь пожалован Каширой, которой владел до своей смерти в 1517 г.30 Наиболее подробные сведения об управлении бывшим казанским правителем русскими землями сохранились от хана Шах-Али, сыгравшего существенную роль в отечественной истории31. После возведения на казанский престол нового ставленника Москвы хана Джан-Али в сентябре 1532 г. Василий III пожаловал его старшего брата Шах-Али, бывшего казанским ханом в 1519–1521 гг., Каширой и Серпуховом «со всеми пошлинами»32. Сохранилась жалованная грамота от имени хана в качестве каширского наместника, сходная по содержанию с грамотой Мухаммед-Амина. 17 ноября 1532 г. «Царь Шалей Шаавлеяровичь Казанской пожаловал есми Троецкого монастыря, что на Белых Пескех, игумена Сергия с братьею»33. Далее следует подробный перечень обязанностей Шах-Али как каширского наместника: сбор дани, судебных и торговых пошлин, посошного корма, наместничьих пошлин, поборы праветчиков и доводчиков, надзор за городовым делом, сбор «от пятна» (клеймение лошадей), «писчих денег», сбор посошного ополчения, организация лесной сторожи, устройство засек. Упоминается ловчий Шах-Али, которому управляемое ханом население обязано было «медвежьи отсеки отсекать» (видимо, охотиться на медведей в управляемых угодьях в данном случае было привилегией и одним из способов времяпрепровождения наместника). С. Гербештейн как очевидец повествует об участии Шах-Али в великокняжеской охоте Василия III на зайцев в 1526 г.34 Указание на ловчего и псарей в грамоте свидетельствует об увлечении хана псовой охотой, к чему он, очевидно, был приучен с юности, проживая преимущественно на Руси, занимая высокое положение в среде русской аристократии и пользуясь расположением Василия III. В аппарат управления, подчиненный Шах-Али, входил довольно обширный круг лиц: волостели и их тиуны, таможники, праветчики, доводчики, приставы. Он управлял каширскими служилыми людьми и крестьянами. Кроме того, у хана был двор из лиц татарского происхождения: уланы, князи, мурзы, псари и «пошлины люди»35. Однако уже в декабре 1532 года «поимал князь великий царя Шигалея, что был на Казани»36. Поводом явилось то, что Шах-Али поддерживал отношения со своим родным братом, сидевшим в Казани, 255 Д. А. Котляров без ведома великого князя. Это было превышением полномочий служилого татарского хана. Узнав об этом от недоброхотов Шах-Али, а их, думается, было немало в окружении влиятельного мусульманина на службе православному государю, Василий III наложил опалу на Шах-Али и на его окружение. В одной из летописей сохранилось краткое упоминание о причине опалы и ссылки Шах-Али: «Тоя же зимы бывшеи царь Казанскои поиман за то, что он учал ссылатися в Казань, и сослан на Белоозеро»37. Официальное летописание сообщало об данном факте более подробно. По мысли московских летописцев, это было заслуженное наказание вассала за нарушение условий клятвы со своим сюзереном — великим князем московским: «Тоя же зимы, генваря, князь великий Василей Ивановичь всея Руси положил опалу свою на бывшаго царя Казанского Шигалея, что он правду свою порушил, учал ссылатися в Казань и во иные государства без великого князя ведома, и за то его велел князь велики ж жалования своего свести, с Коширы и с Серпухова, да поимав, сослал на Белоозеро со царицею и посадил за сторожи»38. Сразу же после получения известий о происшедшем в Казани перевороте осенью 1535 г. Боярская дума принимает решение о том, чтобы «Шигалеа царя пожаловати опростити». За ним на Белоозеро был послан князь Никита Борисович Туренин с боярскими детьми. По прибытии Шах-Али 12 декабря в Москву в его честь от имени великого князя был организован пышный прием, подробно описанный в «Летописце начала царства». Великая княгиня Елена встретилась с женой Шах-Али Фатимой39. Анализ приведенных примеров, конечно же, является довольно фрагментарным, но и на его основе можно сделать некоторые заключения об особенностях правового положения служилых татарских ханов на Руси. Прежде всего бросается в глаза стремление велико княжеской власти обеспечить соответствующий их высокому социальному статусу материальный доход и дающее этот доход «место» в русских землях. Помимо исполнения прямых своих служебных обязанностей, связанных с участием во главе своих людей в велико княжеских походах, служилые ханы могли выступать и в качестве наместников — представителей центральной администрации в русских уездах, обладая всем объемом прав и обязанностей, присущих этой должности, пользуясь соответствующими привилегиями. 256 О кормлениях служилых татарских ханов на Руси... 1 Котляров Д. А. 1) Верная служба самодержцу хана Шах-Али // Россия и Удмуртия: История и современность: Материалы междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 450-летию добровольного вхождения Удмуртии в состав Российского государства. Ижевск, 20–22 мая 2008 г. Ижевск, 2008. С. 276–283; 2) О московскоказанских отношениях в последнее правление хана Мухаммед-Амина // Финноугры — славяне — тюрки: Опыт взаимодействия: (Традиции и новации): Сб. материалов Всерос. науч. конф. Ижевск, 2009. С. 96–103; 3) «Служащий царь» — казанский хан Мухаммед-Амин и великие князья всея Руси // Вестн. Удм. ун-та. Сер. История и филология. 2010. Вып. 3. С. 23–31. 2 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1993. Кн. 2. Т. 4. С. 444. 3 Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах. СПб., 1863. Ч. 1. С. 126. 4 Загоскин Н. П. Очерки организации и происхождения служилого сословия в допетровской России. Казань, 1875. С. 171. 5 Рождественский С. В. Служилое землевладение в Московском государстве XVI века. СПб., 1897. С. 216. 6 Рождественский С. В. Служилое землевладение... С. 215. 7 Кузнецов С. К. Русская историческая география. Вып. 1 (Меря, мещера, мурома, весь). М., 1910. С. 101. 8 Смирнов П. П. Города Московского государства в первой половине �� XVII�� века. Т. 1. Вып. 1: Формы землевладения. Киев, 1917. С. 92–93. 9 Худяков М. Г. Очерки по истории Казанского ханства // На стыке континентов и цивилизаций... (Из опыта образования и распада империй X–XVI вв.). М., 1996. С. 547. 10 Павлов П. Н. Татарские отряды на русской службе в период завершения объединения Руси // Ученые записки Красноярского гос. пед. ин-та. 1957. Вып. 1. С. 169. 11 Вернадский Г. В. Россия в Средние века. Тверь, 1997. С. 122. 12 Pritsak O. Moscow, the Golden Horde and the Kazan Khanate from a Polycultural Point of View // Slavic Review. 1967. Dec. Vol. 26. Nr. 4. P. 579–580. 13 Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С. 45–46. 14 Хорошкевич А. Л. Русь и Крым: От союза к противостоянию. Конец XV�� – начало XVI в. М., 2001. С. 300. 15 Данилова Л. В. Становление системы государственного феодализма в России: Причины, следствия // Система государственного феодализма в России. М., 1993. Ч. 1. С. 42. 16 Дворниченко А. Ю. К проблеме восточнославянского политогенеза // Ранние формы политической организации: От первобытности к государственности. М., 1995. С. 303, 306. 257 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 ДДГ. № 46. С. 140. Там же. № 69. С. 226, 228, 231–232; № 70. С. 234, 236, 238, 240–241, 244, 246, 249. 19 Там же. № 76. С. 284. 20 ААЭ. СПб., 1836. Т. 1. 1294–1598. № 135. С. 101. 21 Там же. С. 101–102. 22 ПСРЛ. СПб., 1853. Т. VI. С. 47; СПб., 1859. Т. VIII. С. 241; СПб., 1901. Т. XII. С. 255; М., 1994. Т. XXXIX. С. 175; Иоасафовская летопись. М., 1957. С. 143. 23 Сборник РИО. СПб., 1895. Т. 95. С. 42. 24 ПСРЛ. Т. VI. С. 248–249; Т. XIII. Ч. 1. С. 11; Т. XX. Ч. 1. С. 381. С. 154–155. 25 Сборник РИО. Т. 95. С. 45. 26 Там же. 27 Там же. С. 47. 28 Там же. С. 42–51. 29 ПСРЛ. Т. XIII. Ч. 1. С. 15; Т. XX. С. 385; Т. XXVIII. С. 347. 30 Там же. Т. VI. С. 258; Т. VIII. С. 260; Т. XIII. С. 25; Т. XX. С. 391; Зимин А. А. Россия на пороге Нового времени. М., 1972. С. 177. 31 Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах. С. 247–252, 277–558; Котляров Д. А. Верная служба самодержцу хана Шах-Али. С. 276–283. 32 ПСРЛ. Т. VIII. С. 280; Т. XIII. Ч. 1. С. 66; Т. XX. Ч. 1. С. 414. 33 ААЭ. СПб., 1836. Т. 1. № 175. С. 146. 34 Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 220–223. 35 ААЭ. Т. 1. С. 148. 36 ПСРЛ. Т. XIII. Ч. 1. С. 65. 37 Там же. СПб., 1910. Т. XXIII. С. 205. 38 Там же. Т. VIII. С. 281; Т. XIII. Ч. 1. С. 76; Т. XX. Ч. 1. С. 415. 39 Худяков М. Г. Очерки по истории Казанского ханства. С. 603. 17 18 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 В. В. Шапошник «МЯТЕЖ» АНДРЕЯ СТАРИЦКОГО В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ Короткое правление Елены Глинской отмечено многими важными событиями. Это и строительство ряда крепостей, и монетная реформа, и война с Литвой. Кроме того, в период ее правления подверг лись репрессиям многие видные представитель знати — достаточно вспомнить события, связанные с арестом Юрия Дмитровского или князя Михаила Львовича Глинского и других летом 1534 г. В этом ряду наиболее опасным по своим возможным последствиям являлся так называемый «мятеж» удельного князя Андрея Ивановича Старицкого, произошедший в 1537 г. Отечественные исследователи неоднократно обращались к этому происшествию, высказывали свое мнение о причинах и ходе конфликта московского правительства и князя Старицкого. Каковы же выводы историков? Н. М. Карамзин основную причину событий видел в личном столк новении Елены Глинской и удельного князя. Андрей Иванович, по словам историографа, «будучи слабого характера и не имея никаких свойств блестящих... не участвовал в правлении; оплакивал судьбу брата (Юрия Дмитровского. — В. Ш.), трепетал за себя и колебался в нерешительности: то хотел милостей от двора, то являл себя... его хулителем, следуя внушениям своих любимцев». Попытки примирения и переговоры не привели к определенному результату. После смерти в заключении Юрия Дмитровского «Андрей был в ужасе» и, сказавшись больным, отказался прибыть на совет по вопросам внешней политики. Одновременно Елене донесли, что Старицкий «думает бежать». Отправив в Старицу делегацию духовных лиц, правительница в то же время послала к удельной столице войска © В. В. Шапошник, 2011 259 В. В. Шапошник во главе с Оболенскими. «Андрею сказали, что Оболенские идут схватить его: он немедленно выехал из Старицы». Н. М. Карамзин упоминает грамоты, с которыми Андрей обратился к детям боярским с призывом переходить к нему на службу. До серьезного столк новения между правительственными и удельными войсками дело не дошло: Старицкий «колебался и вступил в переговоры, требуя клятвы от Телепнева, что государь и Елена не будут ему мстить». Клятва была дана, и Старицкий явился в Москву, где был арестован и вскоре скончался. Судя по всему, историограф считает фарсом опалу, наложенную на Телепнева за самовольно данную присягу: «притворный гнев Елены на князя Телепнева не мог оправдать вероломства». Вместе с тем, Андрей заслуживал наказания, «ибо дей ствительно замышлял бунт». Завершая рассказ о событиях 1537 г., Н. М. Карамзин дает оценку и всей репрессивной политике великой княгини: «Елена считала жестокость твердостию», которая вредна для «государственного блага... возбуждая ненависть»1. Подробно описывает события «мятежа» С. М. Соловьев, начиная историю конфликта с января 1534 г., когда А. И. Старицкий просил увеличить свой удел. Получив отказ, он с «неудовольствием» уехал в Старицу. Состоявшиеся спустя некоторое время переговоры и запись, которую дал князь Андрей, не смогли развеять всех недоразумений, князь «продолжал сердиться на Елену, зачем не прибавила городов к его уделу». Об этих настроениях донесли в Москву, великая княгиня потребовала явки удельного князя в столицу для совещания по казанским делам. Сославшись на болезнь, Старицкий ехать отказался. Присланный из Москвы врач счел болезнь легкой. Вскоре правительству донесли, что Андрей собирается бежать, в удел были направлены представители духовенства и, одновременно, войска. Узнав об этом, 2 мая 1537 г. Андрей Иванович «выехал» из Старицы. С. М. Соловьев полагал, что у удельного князя не было намерения «завести непосредственную, открытую борьбу с племянником в самых областях Московского государства». Исследователь считает, что Старицкий собирался бежать в Литву и лишь под влиянием обстоятельств (дорога к границе была перерезана правительственными войсками) пошел к Новгороду. С. М. Соловьев отмечает наличие нескольких рассказов о мятеже 1537 г. и об инициаторах переговоров между Старицким и правительственными воеводами. 260 «Мятеж» Андрея Старицкого в отечественной историографии По московским летописям, инициатором переговоров был сам князь Андрей, причем правительственный воевода вступил в переговоры без разрешения правительницы, а по другим известиям, с почином выступил Оболенский, действовавший по инструкциям Елены Глинской. Историк не отдает предпочтения ни одной из версий, ограничиваясь замечанием, что «с ведома или без ведома правительницы Оболенский дал клятву, в Москве не вдруг решились ее нарушить»2. С. Ф. Платонов в своем очерке об Иване Грозном ограничился лишь кратким упоминанием о том, что правительнице «удалось заманить в Москву удельного князя Андрея и заточить его в оковах в тюрьме»3. По словам Н. И. Шатагина, вокруг Андрея Старицкого концентрируются все недовольные продолжением политики самодержавных государей, выразителем которой было правительство Елены Глинский4. Таким образом, конфликт переходит из личной плоскости в противостояние влиятельных общественных сил. Эта точка зрения на долгие годы стала господствующей в историографии. С. В. Бахрушин пишет о «правительстве Овчины-Телепнева», которое с успехом подавило попытку к восстанию князя Андрея. По словам ученого, это была последняя вспышке феодальной войны внутри княжеской семьи. Отношения между старицким двором и москов ским правительством давно были натянутыми: удельный князь опасался, что его постигнет судьба Юрия Дмитровского, а в столице подозревали, что Андрей собирается бежать из своего удела. Старицкий надеялся поднять против племянника новгородских помещиков, «над страной нависал призрак “междоусобной брани”». Несмотря на смятение, новгородские власти приняли решительные меры для борьбы с мятежником. Не решаясь применить открытую силу, Овчина-Телепнев вступил в переговоры с князем Андреем и поручился за его безопасность. Вообще, политика Елены Глинской и ее правительства, направленная на укрепление государства, вызывала раздражение среди крупных феодалов5. И. И. Смирнов в кратком очерке об Иване Грозном отмечает, что борьба за власть княжат и бояр не прекращалась в течение всего времени правления Елены Глинской. Новая вспышка этой борьбы приходится на 1537 г. Андрей Старицкий начал вооруженный мятеж, однако его план поднять против московского правительства 261 В. В. Шапошник Новгород оказался «построен на песке». Несмотря на переход части «новгородских помещиков» к Старицкому, Новгород в целом оказался враждебен мятежу. Удельный князь был вынужден сдаться, и мятеж был подавлен с беспощадной жестокостью. Правительство Елены Глинской в своей борьбе против «княжеско-боярских заговорщиков и мятежников» показало себя как решительный продолжатель политики Василия III. Эта политика была направлена на укрепление централизованного национального государства6. Впоследствии И. И. Смирнов более подробно остановился на интересующей нас теме. Исследователь пишет об «открыто враждебной позиции Андрея Старицкого», которая представляла большую опасность для Ивана �� IV�� . В связи с этим правительство Елены Глинской стремится связать удельного князя новыми обязательствами в отношении великокняжеской семьи. Исследователь подробно рассматривает сохранившуюся целовальную запись, по которой Старицкий и должен был принять эти самые обязательства. Однако И.�� И�� . Смирнов считает, что князь отказался от утверждения целовальной записи, так как на сохранившемся списке не имеется «рукоприкладств», печатей и даты. Эскалация конфликта связана с событиями конца 1536 – начала 1537 г. Андрей получил приглашение прибыть в Москву для совещания по «казанским вестям». Старицкий отказался, сославшись на болезнь. Когда присланный из столицы врач сообщил властям, что болезнь «легка», подозрения Елены Глинской лишь усилились. И действительно, по мнению историка, «Андрей готовился к вооруженной борьбе против Ивана IV». В конечном итоге, на заседании Боярской думы было принято решение вызватьтаки Старицкого в Москву и там захватить его. Одновременно решили «отвести» от удельного князя его людей. С этой целью удельный князь под контролем московских представителей был вынужден отправить свои войска на Коломну. И. И. Смирнов считает, что Андрей и его советники заранее решили в своей борьбе за власть опереться на Новгород, используя его в качестве базы. После получения информации о готовности удельного князя бежать из Старицы, правительство Елены Глинской предприняло последнюю попытку решить конфликт без применения вооруженной силы: в удел была отправлена делегация духовенства, которая должна была поручиться за безопасность Старицкого. Ученый 262 «Мятеж» Андрея Старицкого в отечественной историографии предполагает, что подобный шаг мог быть вызван стремлением правительницы разрядить ситуацию в самой Москве, где «налицо было острое недовольство со стороны княжеско-боярских кругов политикой правительства Елены Глинской». Одновременно к Старице были посланы войска. Какое-то время власти опасались, что Андрей может бежать в Литву, но мятежник, «в соответствии со своими планами» двинулся к Новгороду. По мнению исследователя, подняв мятеж, Андрей Старицкий сделался центром притяжения для элементов, враждебных политике укрепления централизованного государства, проводившейся правительством Елены Глинской. В этой связи И. И. Смирнов упоминает о присоединении к Андрею «какой-то части московских княжат и бояр». Одновременно в лагере Старицкого проходил и обратный процесс перехода на сторону Ивана IV тех элементов, которым «были чужды цели феодального мятежа», которые были заинтересованы в укреплении Русского централизованного государства. Это в первую очередь помещики: дворяне и дети боярские. Эта «измена» старицких детей боярских и заставила удельного князя сложить оружие, когда его настиг Овчина-Оболенский. Из двух версий об инициаторах переговоров И.�� И�� . Смирнов склонен больше доверять той, согласно которой инициатива принадлежала правительственным воеводам. Отсутствие поддержки со стороны собственных детей боярских вынудило Андрея согласиться на капитуляцию. Клятвы, которые воеводы дали Старицкому, исследователь называет «дипломатическим маневром», который привел к огромной политической выгоде для правительства Елены Глин ской. Исследователь отмечает и какое-то волнение среди жителей Москвы в период этих событий. Эти волнения И. И. Смирнов называет «формой антифеодальной борьбы социальных низов», высшей точкой которой явилось Московское восстание 1547 г. Мятеж Андрея Старицкого, как пишет в заключении историк, «представлял собой попытку мобилизации всех реакционных сил для борьбы против централизованного государства в лице Ивана IV и московского правительства»7. Таким образом, И. И. Смирнов рассматривает события 1537 г. как столкновение сторонников и противников Русского централизованного государства. Старицкий и его сторонники стремились повторить события междоусобной войны 263 В. В. Шапошник второй четверти X�� V в. Однако правительство Елены Глинской, поддерживающие его силы, в первую очередь помещики, дворяне и дети боярские, не допустили подобного развития событий. «Типично феодальным выступлением реакционной титулованной знати... против правительства Елены Глинской» считает события 1537 г. Н. Е. Носов. Андрей Старицкий предъявил претензии на великое княжение, «отъехал» в Новгород и пытался начать открытую борьбу с Москвой, но был «разбит» правительственными войсками. Затем удельный князь был заманен в столицу, арестован и уморен в тюрьме8. А. А. Зимин основной причиной недовольства Андрея Старицкого считает то, что правительство не передало ему Волоцкий уезд, как это следовало, по мнению историка, из завещания Василия III. Еще до бегства удельного князя из Старицы Боярская дума приняла решение о вызове Андрея в Москву. Узнав об этом, князь бежал к Новгороду, пытаясь сделать его «центром сопротивления велико княжеской власти». Этот план был чреват для Русского государства серьезными последствиями, но «энергичными мерами правитель ство Елены Глинской предотвратило серьезную угрозу, нависшую над страной». «Распад лагеря князя Андрея Ивановича» привел к тому, что именно он выступил инициатором переговоров с правительственными воеводами, обещавшими ему неприкосновенность и даже увеличение владений. Эти обещания позднее были дезавуированы правительством. Приехавший в Москву Старицкий был брошен в темницу9. По мнению А. М. Сахарова, за Старицким князем стояли «враждебные государственной централизации силы», которые не были сломлены. Эти силы располагали большими материальными сред ствами и продолжали вести борьбу за сохранение прежних порядков государственного устройства с ограниченной властью государя и большой самостоятельностью феодалов. Готовя выступление против московских властей с целью захвата власти, Андрей рассчитывал на поддержку Новгорода. Но город закрыл перед ним ворота, изменили ему и старицкие дворяне. Правителям удалось заманить удельного князя в столицу, где он был уморен10. Вскоре рассмотрение событий 1537 г. перешло из плоскости столк новения противников и сторонников укрепления централизованного 264 «Мятеж» Андрея Старицкого в отечественной историографии государства в плоскость личного и семейного конфликта внутри великокняжеской фамилии и борьбы за власть. По словам Р. Г. Скрынникова, бояре решили разделаться с Андреем Старицким для того, чтобы упрочить положение Ивана IV на троне. Великая княгиня по совету Овчины-Телепнева вызвала Андрея в Москву. Почувствовав неладное, удельный князь отклонил предложение. Он сказался больным. Одновременно он стремился убедить правительницу в своей лояльности, отправив на государеву службу почти все свои войска. Этим поспешили воспользоваться Елена Глинская и Овчина — московские полки выступили к Старице. Предупрежденный удельный князь смог бежать к Новгороду. Но Старицкий не решился вступить в бой с правительственными войсками и, положившись на клятвы правительственных воевод, явился в Москву, где его схватили11. А. Л. Юрганов допускает, что князь Андрей действительно был болен, но, возможно, легкое недомогание он стремился представить как тяжелую болезнь, чтобы не ехать в Москву и не повторить судьбу старшего брата Юрия Ивановича Дмитровского. По мнению исследователя, в Москве получили сообщение о бегстве Старицкого 4 или 5 мая, то есть уже после фактического бегства. Правитель ственные войска же выступили к Старице только 5 или 6 мая 1537 г., так как нельзя было предпринимать решительных действий до тех пор, пока не стало точно известно о бегстве удельного князя. Ученый убежден, что воеводы во главе с Овчиной-Телепневым дей ствовали согласованно с правительством Елены Глинской при переговорах с Андреем, а сами события были борьбой претендентов на власть12. В. Б. Кобрин отмечал, что пока был жив Юрий Дмитровский, Андрей Старицкий не имел никаких прав на престол и выступал союзником Елены Глинской. Со смертью Юрия положение изменилось, удельный князь понял, что стал опасен, оказался под подозрением как реальный претендент на трон. Поэтому он и не поехал в Москву, когда его вызвали на совещание, сказавшись больным. Когда в столице узнали, что болезнь не так уж и тяжела, подозрения в отношении Андрея только усилились. Его снова вызвали ко двору, Старицкий снова отказался. Теперь в Москве окончательно уверились, что удельный князь что-то замышляет, и арестовали его посланца. 265 В. В. Шапошник В результате «у Андрея Ивановича не выдержали нервы, и он поднял мятеж». Исследователь пишет, что мятеж не являлся борьбой удельного князя против центральной власти, а речь шла о том, кому будет принадлежать верховная власть в государстве. По мнению В. Б. Кобрина, «любой результат мятежа укреплял централизацию». Если бы победил Андрей, он бы стал великим князем, и Старицкий удел был бы ликвидирован: «от исхода междоусобицы зависели судьбы Ивана IV, Андрея Старицкого, Елены Глинской, а не страны»13. По мнению Л. И. Ивиной, Елена Глинская понимала, что Андрей Старицкий, единственный на тот момент из удельных князей, мог создать угрозу династического кризиса. Поводом стал отказ удельного князя участвовать в войне с Казанью, который вылился в конфликт с правительством Елены Глинской. Андрей надеялся на поддержку новгородских помещиков, но в успех мятежа мало кто верил14. Д. М. Володихин пишет о том, что трудно определить, в какой степени братья Василия III�� на самом деле стремились занять престол и затевали мятежи. Их активность, по мнению исследователя, во многом являлась ответом на жесткие меры Елены Глинской и ее партии. Великая княгиня опасалась за судьбу сыновей и взяла курс на радикальное подавление всех политических противников, в том числе и потенциальных15. И. Я. Фроянов основной причиной мятежа князя Андрея Старицкого считает придворных, которые «интриговали». В конце концов, удельный князь, то ли поддавшись интриге, то ли почуяв реальную опасность быть арестованным, побежал из Старицы. Он рассчитывал на поддержку новгородцев. К заговору имела отношение «определенная группа московских бояр и княжат», именно они и были организаторами и вдохновителями готовившегося дворцового переворота, направленного против Ивана IV и его матери. Целью московских заговорщиков было низложение малолетнего великого князя и пере дача престола Старицкому. Это им было нужно для того, чтобы «оста новить развитие самодержавия на Руси». Заговорщики провоцировали выступления удельных князей, чтобы, «используя их в качестве своих ставленников, повернуть эволюцию московской великокняжеской власти в сторону ограниченной монархии западного типа, в част ности литовско-польского образца». Представителями этой группы знати И. Я. Фроянов называет князя И. С. Ярославского, М. В. Тучкова, 266 «Мятеж» Андрея Старицкого в отечественной историографии Федора Колычева (будущего митрополита Филиппа). Именно «изменники» спровоцировали волнения в Москве, в которых участвовали, кроме городских низов, и «лихие люди» из княжеско-боярской знати, «сея смуту в сознание посадских людей ложными сведениями и побуждая их к беспорядкам». Однако эта княжеско-боярская группировка, восходящая к «еретической партии Елены Волошанки и Федора Курицына», потерпела поражение16. М. М. Кром отмечает, что первый конфликт Андрея Старицкого с правительством Елены Глинской, произошедший в январе 1534 г., был довольно быстро улажен, и уже в мае удельный князь был на службе. Однако спустя некоторое время конфликт снова обострился — об этом говорит сохранившаяся крестоцеловальная запись Андрея, содержащая односторонние обязательства князя. Новые переговоры, казалось бы, сняли напряжение между Старицей и Москвой, но, как оказалось, ненадолго. Исследователь считает, что заболевший в конце 1536 г. Старицкий действительно серьезно отнесся к недомоганию и сам просил прислать из столицы врача. Вскоре выяснилось, что болезнь не является тяжелой. Теперь уже Андрей не хотел ехать в Москву, «не желая повторить судьбу брата Юрия». М. М. Кром считает, что инициатива обострения конфликта при надлежала московскому правительству, которое приступило к решительным действиям, как только столицу покинуло литовское посольство. Старицкий же надеялся уладить дело миром, отправив к Елене Глинской для переговоров своего боярина, который был задержан властями еще по дороге к столице. Одновременно на Волок были отправлены войска. Официальная летопись, по наблюдениям историка, нарушает хронологию событий, стремясь представить дей ствия правительства в более выгодном свете. Именно появление правительственного отряда в Волоке и привело к принятию Старицким окончательного решения бежать из своего удела, причем никакого предварительного плана действий у него не было, «его шаги, по крайней мере в первые дни, были продиктованы отчаянием и страхом». Лишь в Торжке Андрей принял решение идти к Новгороду. Исследователь отмечает, что, несмотря на имевшиеся случаи бегства старицких детей боярских, боеспособность удельных сил сохранялась, и говорить о «развале» сил удельного князя 267 В. В. Шапошник не следует. Инициатором переговоров между великокняжескими воеводами и Старицким М. М. Кром считает правительственную сторону. Овчина-Телепнев и другие, принося клятву, действовали в полном согласии с Еленой Глинской. Заключенное соглашение положило конец мятежу, который «само правительство и спрово цировало»17. Какие же выводы можно сделать после знакомства с историо графией? По целому ряду вопросов у исследователей нет единого мнения. Так, споры вызывает в первую очередь то, в какой мере конфликт между удельным князем и московским правительством являлся отражением борьбы между противниками и сторонниками централизованного государства, какая сторона была инициатором перевода событий в открытую стадию, каковы были планы Андрея Старицкого перед началом противостояния, кто выступил с почином переговоров, и в какой мере московские воеводы действовали самостоятельно, без ведома правительницы, когда приносили клятвы удельному князю. Такая историографическая ситуация требует продолжения исследований событий 1537 г. 1 Карамзин Н. М. История государства Российского. М., 1989. Кн. 2. Т. 8. Стб. 10–12. 2 Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Соловьев С. М. Сочинения. М., 1993. Кн. 3. Т. 6. С. 402–407. 3 Платонов С. Ф. Иван Грозный // Платонов С. Ф. Сочинения по русской истории: В 2 т. СПб., 1994. Т. 2. С. 23. 4 Шатагин Н. И. Русское государство в первой половине �� XVI�� века. Свердловск, 1940. С. 70. 5 Бахрушин С. В. Иван Грозный // Бахрушин С. В. Научные труды: В 4 т. М., 1954. Т. 2. С. 263–264. 6 Смирнов И. И. Иван Грозный. Л., 1944. С. 21. 7 Смирнов И. И. Очерки политической истории Русского государства 30–50-х годов XVI века. М.; Л., 1958. С. 53–74. 8 Носов Н. Е. Завершение объединения Руси и свержение татаро-монгольского ига // Копанев А. И., Маньков А. Г., Носов Н. Е. Очерки истории СССР. Конец XV – начало XVII вв. Л., 1957. С. 54, 65. 9 Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 243–248. 10 Сахаров А. М. Образование и развитие Российского государства в XIV–XVII вв. М., 1969. С. 90–91. 11 Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 87. 268 «Мятеж» Андрея Старицкого в отечественной историографии 12 Юрганов А. Л. 1). Старицкий мятеж // Вопросы истории. 1985. № 2. С. 104–109; 2) Политическая борьба в годы правления Елены Глинской (1533–1538 гг.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1987. С. 17. 13 Кобрин В. Б. Иван Грозный. СПб., 1992. С. 485–486. 14 Ивина Л. И. Правящая элита Русского государства конца XIV�� – первой половины XVI вв. // Правящая элита Русского государства IX – начала XVIII вв.: (Очерки истории). СПб., 2006. С. 187. 15 Володихин Д. М. Иван Грозный: Бич Божий. М., 2006. С. 14. 16 Фроянов И. Я. Драма русской истории: На путях к опричнине. М., 2007. С. 384–401. 17 Кром М. М. «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30–40-х годов XVI века. М., 2010. С. 172–219. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 А. И. Филюшкин «DE MOSCORUM BELLIS» ИОАННА ЛЕВЕНКЛАВИЯ* Одним из малоизвестных западных авторов, обращавшихся к теме Ливонской войны, был представитель немецких интеллектуалов, уроженец Вестфалии Иоанн Левенклавий (Lewenclavii loannis, (Löwen klau), 1533 (по другим данным, 1541) – 1593 или 1594)1. В юности он некоторое время жил в Ливонии, учился в университетах Виттенберга, Гейдельберга, Базеля. Потом Иоанн Левенклавий работал преподавателем греческого языка в Гейдельбергском университете (1562–1565) и дослужился до декана факультета свободных искусств. Он вел переписку с профессором Лейпцигского университета Иоахимом Камерарием Старшим, известным немецким историком, автором истории Шмалькальденской войны, что повлияло на его литературные взгляды. В 1565 г. Иоанн Левенклавий предпринял первую поездку на Восток, а в 1584 г. отправился ко двору турецкого султана Мурада III. Свою известность среди западных интеллектуалов Левенклавий приобрел в основном благодаря своим описаниям Востока и изучению истории Турецкой империи2. Интересующее нас сочинение Левенклавия «Московские войны против ближайших соседей, до 1570 года... комментарии»3 было одним из первых, написанных гейдельбергцем. Оно было опубликовано в приложении к базельскому изданию 1571 г. «Записок о Московии» * Работа выполнена по тематическому плану НИР СПбГУ, мероприятие 2 «Проведение фундаментальных научных исследований по областям знаний, обеспечивающим подготовку кадров в СПбГУ», проект 5.38.62.2011 «Россия и Балтийский мир в Средние века и Новое время». © А. И. Филюшкин, 2011 270 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Сигизмунда Герберштейна и потом в ХVI в. уже не переиздавалось. Особого влияния на историографию раннего Нового времени оно не оказало. Целью Левенклавия было показать, что людям воздается по их делам, рассказать о справедливости и побудить делать добро4. Таким образом, смысл повествования сводится к моральной сентенции. Историческая концепция Левенклавия состоит в следующем. Левенклавий вписывает гибель Ливонии в европейский контекст. Суть исторических событий для него в том, что историю творят монархи, в смене власть предержащих и их соперничестве, борьбе. Гибель Ливонии просто пришлась на целый комплекс перемен в Европе: 21 сентября 1558 г. умер император Карл V, который к тому времени фактически отошел от дел и в феврале 1558 г. был сменен Фердинандом (правил до 1564 г.). Еще в 1556 г. Карл отдал испанские владения империи королю Филиппу, своему сыну. В том же 1558 г. умерла английская королева Мария, в 1559 — Генрих II, король Франции. В 1560 г. умер шведский король Густав Ваза, в 1559 — король Дании Кристиан III5. Низложение Фюрстенберга, переход Готарда Кетлера в зависимость от польского короля и превращение в вассального герцога Курляндского и Семигальского — всего лишь часть этих процессов «смены монархов», который и влек за собой политические и исторические перемены. Левенклавий ссылается на то, что сам был свидетелем некоторых эпизодов дипломатической борьбы 1550-х годов6, а также на рассказы очевидцев (например, о миссии Шлитте ему рассказал некий Валентин Энгельхарт Готан — Valentinum Engelhartum Gothanum)7. Но главными источниками его знаний о России явились трактаты П. Йовия и С. Герберштейна, о чем он заявляет в первых строках своего труда. Однако Герберштейн дал ему скорее оптику восприятия России как исконного врага Европы. Пытливый ум будущего специалиста по Турции стремился найти собственные примеры поведения Московии как «антиевропы». Пример он обнаружил, но странный. Левенклавий пишет, что в старинных анналах рассказывается о претензиях русских князей во времена императора Генриха IV (1084–1106) на область Vangionum Berbeto mago (Bormatia) — территория в Рейнгессене, совр. Рейнланд-Пфальц8. Какое известие и какая хроника в данном случае имеется в виду, 271 А. И. Филюшкин точно установить не удалось. Но известно, что именно во второй половине ХI – начале ХII в. резко возросли контакты русских князей с германскими политиками, их генеалогические и политические связи, участие в политической борьбе, войнах и интригах. С генеалогией были связаны и земельные споры, и претензии на наследство9. Совпадение хронологии и действующих лиц не позволяет оценить сообщение Левенклавия как вымысел, ошибку (пусть конкретных совпадений не найдено) — он мог прочитать подобное известие в каких-нибудь древнегерманских анналах. Чтобы объяснить причины нападения России на Ливонию, Левенклавий обращается к проблеме происхождения русских и повторяет одну из версий Герберштейна (по словам последнего, бытовавшую в Европе), что русские близки к древним роксоланам10. Русские приняли греческую христианскую веру. С московитами враждовали уже Казимир («император Сарматской империи»), Ян Альбрехт и Александр Ягеллончик, наконец, Сигизмунд. Корни их вражды к Ливонии, европейской стране, — исторические, хотя Левенклавий не хочет делать больших исторических экскурсов, считая, что все написано у Герберштейна и Йовия. Вслед за Герберштейном и Бреденбахом11 Левенклавий относит истоки конфликта России с Ливонией и Литвой к началу ХVI в., эпохе противостояния Василия III и Вальтера Плеттенберга12. Он рассказывает о походе ливонского войска на Псков в 1502 г.13, основываясь на рассказе Герберштейна14. Оттуда же взята история русско-литовской войны и покорения Василием III Смоленска в 1513–1514 гг., которая, в свою очередь, как указывает Герберштейн, восходит к Павлу Йовию15. Эти события Левенклавий считает наиболее заметными эпизодами войн России со своими соседями — Ливонией, Литвой, Польшей. После них он переходит непосредственно к роковым событиям в Ливонии в середине ХVI в. (не забыв упомянуть и знаменитую зловещую комету, вестницу беды)16. Рассказ о них Левенклавий начинает с русско-шведской войны, первые сражения которой состоялись «в середине зимы» 1555 г. Как обычно, говорится о грабежах и насилиях. 10 000 московитов вторглись в Финляндию, напали на Выборг, чинили разбой и разрушения. Шведский король Густав призвал на помощь солдат из германских земель. Русские в своих агрессивных действиях сравниваются 272 «De Moscorum Bellis» Иоанна Левенклавия Левенклавием с турками и другими варварами (barbarorum). Шведы оказались сильно ослабленными войной, потрясены ее ужасами и бед ствиями и запросили мира. Все это открывало путь будущим жестокостям московитов в Ливонии17. Описание собственно Ливонской войны Левенклавий традиционно предваряет описанием Ливонии, ее географии, внутреннего политического устройства, владений и прерогатив ландсгерров18. Описание носит достаточно лаконичный характер: перечисляются города, рассказывается об их связях, о роли Дании в истории Ревеля. Подчеркиваются связи с империей и христианский облик Ливонии. Перед нами стандартный «экспортный вариант» — зарисовка для европейского читателя, незнакомого с Ливонией, с целью дать самые основные сведения об этой стране на окраине «христианского мира». Последующий рассказ о конфликте с участием Вильгельма, архиепископа Рижского, ливонского магистра, прусского герцога Альбрехта и Сигизмунда II Августа, известном нам под названием «войны коадъюторов»19, Левенклавий начинает с указания на покорение Польшей Пруссии в 1525 г. Далее рассказывается о приглашении Кристофора Мекленбургского, конфликте коадъюторов. Что интересно, ситуацию вокруг противостояния Вильгельма Бранденбургского и Виль гельма Фюрстенберга Левенклавий сравнивает с недавним эпизодом, связанным с Генрихом Валуа20. Последовали выступления рижан против римской веры и власти магистра, за городскую республику Ригу, Вильгельм пытался быть посредником. Далее описывается конфликт Вильгельма Бранденбургского с магистром 1556–1557 гг., роль в нем Альбрехта Прусского и Сигизмунда II Августа, ослабление Ливонии из-за поражения. В следующих строках Левенклавий возвращается к «русской угрозе». Он пишет, что после Плеттенберга в течение 50 лет был мир, а в 1550 г. уполномоченный Дерптского епископа Юстус Рециус (�� Iustus�� Reccius�� ) вел переговоры с московскими дипломатами о продлении перемирия на 5 лет. На первом месте среди русских условий Левенклавий называет восстановление православных храмов в Риге, Дерпте и Ревеле21. То есть причиной конфликта являлся религиозный вопрос, претензии православных и выступления протестантов, без особого разбора разрушавшиеся и католические, и православные храмы. Судя по дальнейшему повествованию, какую-то роль 273 А. И. Филюшкин в обострении конфликта сыграла резиденция Дерптского епископа, монастырь Фалькенау. Именно в этой обители разрабатывались рекомендации епископу Герману Везелю о том, как вести переговоры с московитами22. Герман, а не магистр под пером Левенклавия выглядит главным лицом, ответственным за переговоры с Россией. При описании русско-ливонских переговоров 1554 г. Левенклавий вновь делает акцент на религиозной стороне вопроса: русские требовали восстановить православные храмы в Риге, Дерпте и Ревеле. Требование дани с Дерптской области идет вторым пунктом требований (и далее расценивается не как материальный фактор, а как юридический — знак желания России подчинить себе ливонский Дерпт). Действия России тут же сравниваются с практикой Турции, которая также взимает дань с каждой головы. Также говорится о задержках Ливонией европейских мастеров и военных специалистов. Фюрстенберг советовался с сановниками ордена, стоит ли выполнять русские условия. Мнения были разные, но никто не высказался в пользу того, чтобы смириться и уступить по всем пунктам. Левенклавий приводит прозвучавшее на переговорах мнение (с русской стороны), что война будет очищением Ливонии от грехов, наставлением ее на истинный путь. Ливонцы же пытались апеллировать к принадлежности их государства империи и подваст ности самому императору. Но на русских это не произвело впечатления. Левенклавий воспроизводит слух о том, что царь хотел оставить послов заложниками в Москве, пока из Ливонии не привезут дань, но они испугались и предпочли вернуться домой23. Назначив следующий раунд переговоров на февраль 1558 г., Иван IV вероломно напал на Ливонию. Далее Левенклавий помещает перевод знаменитой грамоты об объявлении войны, датированной ноябрем 1557 г. Текст отличается от ранее опубликованного Бреденбахом24, хотя перед нами, несомненно, та же самая грамота — просто разные переводы25. На основании письма Левенклавий делает вывод о том, что для русских главной причиной войны была торговая блокада, прежде всего — в отношении военных товаров, а также требование Юрьевской дани. Дальше, судя по всему, описывается миссия Шлитте, отнесенная к 1548 г. (имя Шлитте не упоминается). Причем упоминается знаменитый памфлет — анонимное письмо императору Священной Римской империи, якобы переданное через 274 «De Moscorum Bellis» Иоанна Левенклавия Шлитте и содержащее обязательство России выставить 30 000 конницы против турок «за всю Европу»26. Описание собственно русского вторжения Левенклавий начинает с рассказа о том, как в январе 1558 г. царь огнем и мечом разорил Нейгауз (как указывается дальше, его обороняло всего 70 солдат и небольшое ополчение крестьян из соседних деревень, да Дерптский епископ обещал прислать 300 ландскнехтов на подмогу27) и напал на Дерптскую область. Затем последовала атака на Нарву. Зону боевых действий Левенклавий определяет как 280 стадий в длину и 400 в ширину. Провалились все попытки задобрить варваров подарками и заплатить им, наконец, деньги (Левенклавий называет цифру в 30 000 как «цену мира»)28. Далее Левенклавий рассказывает о Нарве: что она образует с Ивангородом одну систему (два города напротив друг друга по берегам одной реки), что Ивангород построен итальянскими архитекторами, что русские пытались захватить Нарву и уговорами, и угрозами. Они в конце концов осадили Нарву огромным войском и вошли в нее, воспользовавшись пожаром. Силы обороняющихся были ничтожны: 300 пехотинцев и 150 всадников. Они могли оборонять только замок, и то недолго. Поэтому ливонцы выбрали почетную сдачу: они оставили замок и ушли с тем имуществом, которое смогли унести с собой29. После рассказа о потере Нарвы и Нейгауза Левенклавий переходит к описанию осады Дерпта. Упоминается Петр Шигалей (Petrus Sisegaledrus) как русский военачальник (правда, почему-то пират ствующий на шести триерах — datum erat a sex triremibus, quibus piraticam exercuerat). Дерпт пал и оказался под игом Москвы (recusato Moscorum iugo). В городе на момент взятия оставались 200 воинов, безоружные женщины и дети, погруженные в смятение. Судьба епископа Германа оказалась печальной — он стал пленником московитов30. После этого Левенклавий сообщает о поездке комтура Дюнабурга Георга Сибурга (Georgium Siburgum) в империю с просьбой о помощи против московитов в 1559 г. Империя помощи не оказала, денег не нашла. Говоря о гибели и разделе Ливонии, Левенклавий перечисляет пункты, отошедшие к Польше, Дании, Швеции, России. Описывая раздел Ливонии, он обращает внимание на коммерческий аспект происходящего, на борьбу на море, на влияние фактора 275 А. И. Филюшкин войны на балтийскую торговлю, особенно для немцев и русских, на шведские морские перехваты товаров, на роль Ревеля и Любека31. Левенклавий рассказывает о взятии 200 000-ми русских Полоцка (Polozicoum), принудительных переселениях пленных в Россию и сож жении города. Установление московитского ига он сравнивает с турецким, а Полоцкое поражение — с знаменитой турецкой победой 1523 г. (возможно, имеется в виду битва при Мохаче 1526 г.)32. Польшу Левенклавий называет империей (imperium Poloni), особо подчеркивает заслуги польского короля в организации обороны Подолии от татар и турок (после ее присоединения к Польше в 1569 г.). Рассказывая о политике России в Ливонии, под 1569 г. он упоминает об основании королевства Магнуса, датчанина на службе Москвы33. Причем особо подчеркивается женитьба Магнуса на сестре царя (дочери князя Владимира Андреевича Старицкого). Из событий 1569 г. Левенклавий упоминает также осаду датчанами Ревеля, его бомбардировку, гибель части датского флота в Финском заливе (по другим данным, было потоплено около 90 судов)34. Историк заканчивает повествование рассказом о заключении мира 1570 г. польским королем с Московией. Сочинение Левенклавия — попытка подвести итоги закончившейся в 1570 г. войны за Ливонию, а также вписать ее в европейский контекст, показать значение этих событий для Европы. Автор с симпатией относится к Польше, хотя это симпатия европейца, а не панегирический тон собственно польских авторов того времени. «Российское иго» для него синонимично турецкому, Россия — однозначно враг и агрессор. Но Левенклавия она не очень-то и интересует, лишь постольку поскольку она сумела оказать влияние на европейскую политику. О Левенклавии см.: Recke J. von, Napiersky K., Beise T. Allgemeines Schriftsteller-und Gelehrten-Lexicon der Provinzen Livland, Esthland und Kurland. Mitau, 1831. Bd. 3. S. 101; Horawitz A. Allgemeine Deutsche Biographie, herausgegeben von der Historischen Kommission bei der Bayerischen Akademie der Wissenschaften. Bayer, 1883. Bd. 18. S. 488–493; Babinger F. 1) Herkunft und Jugend Hans Löwenklaw’s // Westfälische Zeitschrift. Regensberg, 1949. Bd. 98/99. S. 112–127; 2) Johannes Lewenklaws Lebensende // Basler Zeitschrift für Geschichte und Altertumskunde. Basel, 1951. Jg. 50. S. 5–26; Mazzarino S. Das Ende der antiken Welt. München, 1961. S. 98–110; Trunz E. Der deutsche Späthumanismus um 1600 als 1 276 «De Moscorum Bellis» Иоанна Левенклавия Standeskultur (1931) // Deutsche Barockforschung / Hrsg. von Alewyn R. Köln; Berlin, 1968. S. 147–181; Troje H. Die Aneignung des byzantinischen Rechts und die Entstehung eines humanistischen Corpus Iuris Civilis in der Jurisprudenz des 16. Jahrhunderts. Köln; Wien, 1971. S. 110–114, 264–269; Metzler D. 1) Johannes Löwenklau // Westfalische Lebensbilder / Hrsg. von R. Stupperich. Münster, 1985. Bd. 13. S. 19–44; 2) Löwenklau, Johannes // Neue Deutsche Biographie. Berlin, 1987. Bd. 15. S. 95 f.; Pitsakis K. Leunclavius neograecus // Rechtshistorisches Journal. 1994. Nr. 13. S. 234–243; Kohlndorfer-Fries R. Diplomatie und Gelehrtenrepublik: die Kontakte des französischen Gesandten Jacques Bongars (1554–1612). Tübingen, 2009. (Frühe Neuzeit. Bd. 137). S. 134–135, 148, 150–151, 253. 2 Сочинения, переводы, издания и переиздания трудов Левенклавия: Lewenklavii J. 1) Plutarch. Basel, 1565; 2) Ecologa sive Synopsis Basilicorum. Basel, 1575; 3) Apologia. Basel, 1576 (второе издание — Frankfurt/M., 1588); 4) Annales Sultanorvm Othmanidarum, A Turcis Sua Lingva Scripti... Frankfurt/M., 1588 (�� второе издание — 1596); 5) Neue Chronika türkischer Nation. Frankfurt/M., 1590; 6) Historiae Musulmanae Turcorum, De Monumentis Ipsorum Exscriptae, Libri XVIII. Frankfurt/M., 1591; 7) Paratitela. Frankfurt/M., 1593; 8) Xenophontos�� ю�� Ta heuriskomena = Xenophontis, philosophi et imperatoris clarissimi, Quae exstant opera, in duos tomos diuisa... Basel, 1594; 9) Iuris Greco-Romani tam canonici quam civlis tomi duo. Frankfurt/M., 1596; 10) Annales sultanorum othmanidarum, a turcis sua lingua sripti: Hieronymi Beck a Leopoldstorf, Marci fil. studio & diligentia Constantinopoli aduecti MDLI, diuo Ferdinando caes. opt. max. d.d. isussuque caes. a. Joanne Gaudier dicto Spiegel, interprete turcico germanice translati. Editio altera. Franckfurt/M., 1596. 3 Lewenclavii l. De Moscorum Bellis adversus finitimos gestis, ab annis iam LXX, quibus antea per Europam obscuri paullatim innotuerunt, commentarius // Sigismundi Liberi Baronis in Herberstain Rerum moscoviticarum commentarii. Basileae, 1571. S. 205–227. 4 Ibid. P. 227. 5 Ibid. P. 223. 6 Ibid. P. 216. 7 Ibid. P. 220. 8 Ibid. P. 205. 9 Подробнее см.: Назаренко А. В. Несостоявшийся «триумвират»: Западноевропейская политика Ярославичей (вторая половина ХI века) // Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IХ–ХII вв. М., 2001. С. 505–558. 10 Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 57–58. 11 Там же. С. 66, 68–71; [Bredenbachius Tilmannus]. Historia belli Livonici, quod Magnus Moscovitarum Dux, anno 1558, contra Livones gessit. Lovanii, 1564. F. 32 v. – 33. 277 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Lewenclavii l. De Moscorum Bellis... P. 206–207. О боях с войcками Ливонского ордена под Псковом в 1502 г. подробнее см.: Алексеев Ю. Г. Походы русских войск при Иване III. СПб., 2007. С. 417–425. 14 Герберштейн С. Записки о Московии. С. 197–198. 15 Lewenclavii l. De Moscorum Bellis... P. 208–209; Герберштейн С. Записки о Московии. С. 69–71, 78; Йовий П. Книга о московитском посольстве // Россия в первой половине ХVI в.: Взгляд из Европы / Сост. О. Ф. Кудрявцев. М., 1997. С. 286. 16 Lewenclavii l. De Moscorum Bellis... P. 223. 17 Ibid. P. 209–210. 18 Ibid. P. 210–211. 19 Ibid. P. 212–215. 20 Ibid. P. 212. — Возможно, имеется в виду резкое возвышение 16-летнего Генриха в 1567 г., когда он был назначен генерал-лейтенантом Франции, а вскоре стал генерал-интендантом короля. Это дало ему фактически неограниченные возможности военного командования при короле Карле IХ. Видимо, в этом и состоит суть сравнения Левенклавием Генриха с Фюрстенбергом, ставшим вторым лицом при престарелом магистре Генрихе фон Галене. 21 Ibid. P. 215. 22 Ibid. P. 216. 23 Ibid. P. 216–217. 24 [Bredenbachius Tilmannus]. Historia belli Livonici... Р. 11–12. 25 Lewenclavii l. De Moscorum Bellis... P. 218–219. 26 Ibid. P. 220. — Публикацию апокрифического текста грамоты см.: Hoff G. van. Erschreckiche, grewliche und nic erhörte Tyranney’n Johannis Basilidis. Naum�� burg, 1582. S. 49–73. Подробно она анализируется в пятой главе. 27 Lewenclavii l. De Moscorum Bellis... P. 222. 28 Ibid. P. 220–221. 29 Ibid. P. 221. 30 Ibid. P. 222–223. 31 Ibid. P. 224. 32 Ibid. P. 225. 33 Ibid. P. 226. 34 Ibid. — Об осаде датчанами Ревеля и ответном ударе Дании под крепостью Варбек см.: Lepszy K. Dzieje Floty Polskiej. Gdańsk; Bydgoszcz; Szczecin, 1947. S. 110–111; Sacra Regia Msti [ad M. Cromera et Jana Solikowskiego]. Decembris 1569 // AGAD. Inwentarz Metryki Koronnej. Libri Legationum. LL 19. Księga prowadzowa za podkanclerstwa Franciszka Krasińskiego, zawierająca wpisy spraw zagranicznych. 12 13 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Е. А. Ляховицкий АРХИЕРЕЙСКИЕ И ЦАРСКИЕ НАКАЗНЫЕ ГРАМОТЫ, СОДЕРЖАЩИЕ РЕШЕНИЯ СТОГЛАВОГО СОБОРА В исследованиях, так или иначе касающихся решений Стоглавого собора, как правило, за основу берется текст Стоглава. Значительно реже исследователи обращаются к другим документам, отражающим решения Стоглавого собора. Среди последних особое значение имеют грамоты, в которых решения Стоглавого собора доносились до местной администрации. Из этой группы документов наиболее известны грамоты, посланные от лица архиереев во Владимир, Каргополь и в Вязьму и в Хлепен. Первые два документа были открыты П. М. Строевым и в настоящий момент находятся в составе двух конволютов из его собрания, в последствии перешедших к Н. П. Погодину (ОР РНБ. Собр. Н. П. Погодина. № 156, 1841). В фундаментальной работе Барсукова опубликовано письмо П. М. Строева от 11 августа 1830 г., в котором он перечислил в перечне находок «Окружный наказ митрополита Макария»1. Первое известное нам печатное упоминание этих важных документов относится только к 1845 г., когда было издано принадлежащее тому же П. М. Строеву описание собрания ОЛДП, включая сборник НИОР РГБ. Ф. 205 (собрание ОИДР). Отд. 1. № 22, содержащий текст наказной грамоты в Каргополь. Характерно, что сборник содержит примечания, по мнению П. М. Строева, сделанные рукой Е. Болховитинова2. Будущий издатель наказных грамот И. В. Беляев узнал о наказной грамоте во Владимир в 1849 г. и тогда же от И. Д. Беляева о наказной грамоте в Каргополь3. Итак, задолго до публикации в начале 1860-х годов наказные грамоты были уже известны определенной части научной общественности. © Е. А. Ляховицкий, 2011 279 Е. А. Ляховицкий Введение этих документов в широкий научный оборот происходило в контексте бурной полемики 1860-х годов о каноническом статусе Стоглава, в которой наказным грамотам предстояло сыграть важную роль. В 1862 г. И. М. Добротворский, отрицавший каноническое достоинство Стоглава, выступил с исследованием, в котором дал первый обзор содержания наказной грамоты в Каргополь от 2 февраля 1558 г. Исследователь пришел к выводу, что данный документ — «исполнительный указ о церковных именно чинах», «самое обширное извлечение из Стоглава в официальном акте»4. Он, таким образом, противопоставлял официально не принятому Стоглаву утвержденную официально наказную грамоту. Тем самым утверждался тезис о том, что Стоглавый собор не вводил в действие постановление о двоеперстии: «раскольническое мнение» возобладало уже после собора5. В 1863 г. наказная грамота в Каргополь была издана6. В том же году оппонент И. Добротворского И. В. Беляев опубликовал наказную грамоту во Владимир от 10 ноября 1551 г. с разночтениями по наказной грамоте в Каргополь. По мнению И. В. Беляева, «Стоглав был актом не только подлинным, но и официальным, определения которого рассылались в свое время к исполнению...»7. Более четко ту же мысль и то же отношение к значению наказных грамот сформулировал десятью годами позже А. С. Павлов, издавший наказную грамоту в Вязьму и в Хлепен: «Наказные списки, представляя вполне все церковно-законодательное содержание Стоглава, относятся к этому последнему как исполнительные указы к подлинным соборным определениям 1551 года»8. А. С. Павлов обратил внимание на близость публикуемой им грамоты к Каргопольской и Владимирской и справедливо заключил, что эти три грамоты восходят к одному протографу, составленной на самом соборе 1551 г. общей форме архиерейской наказной грамоты по новому соборному уложению9. Итак, как противники, так и сторонники официального статуса Стоглава считали наказные грамоты в текстологическом смысле производными от Стоглава. Принципиально иное мнение о соотношении Стоглава и наказных грамот было высказано в работе Н. Кононова «Разбор некоторых вопросов, касающихся Стоглава». Н. Кононов считал, что наказные грамоты есть не производное от Стоглава, но его источники. Основными аргументами исследователя стали следующие соображения. 280 Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения... Во-первых, совпадающие тексты главы 28 Стоглава и наказные грамот оканчиваются фразой «...и сия убо дозде священству вашему написахомъ». При этом, в первом эта фраза неуместна, так как «в Стоглаве, долженствующем представлять в себе свод постановлений относительно практики всей русской церкви, такие слова прямо не уместны»; 28 глава не является ни заключительной для Стоглава, ни заключительной для глав, посвященных приходскому духовенству10. Во-вторых, исследователь обращал внимание на то, что «если мы обратимся к главам Стоглава, всего более касающимся приходского духовенства, то, к нашему удивлению, вместо безличного: “пусть делают то-то и так-то” мы встретим приказания, начинающи�� е�� ся словами: “А вы бы делали то-то и такъ-то”...»11. Ответом Кононову стала работа И.�� М�� . Громогласова «Новая попытка решить старый вопрос о происхождении “Стоглава”». В ней он последовательно подверг критике доводы Кононова, указав на то, что, во-первых, фраза, находящаяся в конце наказных грамот и в конце главы 28 Стоглава, не является уместной и в наказных списках, поскольку в начале идет обращение к таким лицам, как городовой приказчик, посадские, волостные, сельские старосты12; во-вторых, присутствие в тексте обращений и в безличной форме, и во втором лице не есть особенность Стоглава, это норма для законодательного памятника средневековой Руси (как пример — деяния собора 1667 г.)13. Критика идеи Кононова, предпринятая Громогласовым, была поддержана Д. Ф. Стефановичем, автором до недавнего времени един ственного монографического источниковедческого исследования Сто глава14. Концепция Кононова, таким образом, не получила тогда развития. Однако в последних трудах Е. Б. Емченко о Стоглаве концепция Кононова была «реанимирована». Поводом для этого послужили результаты изучения рукописи ОР РГБ собрания Румянцева № 425, которую исследовательница считает подлинником пространной редакции Стоглава15: по мнению исследовательницы, первоначальный порядок чтений в ней соответствовал тому, который имеется в Смоленской наказной грамоте16. В остальном же аргументация Е. Б. Емченко повторяет предложенную Кононовым: указывается на окончание двадцатой главы, на наличие многочисленных совпадений в текстах, на соотношение текстов, которые в наказных грамотах 281 Е. А. Ляховицкий содержат обращение во втором лице, а в Стоглаве — в неопределенной форме17. Подытоживая обзор истории изучения наказных грамот, отметим, что они всегда рассматривались применительно к нуждам изучения текста Стоглава. При этом, несмотря на издания И. В. Беляева и А. С. Павлова, фиксирующие различия в текстах наказных грамот, до сих пор не осуществлено сравнительное исследование их текстов. Игнорируется важное наблюдение И. В. Громогласова о том, что наказные грамоты, как и Стоглав, имеют сложную структуру. Данная работа призвана отчасти восполнить этот пробел. Наказная грамота во Владимир (далее — ВГ) в конволюте ОР РНБ. Погод. 1869 составляет особый блок, включающий Л. 1–32 об.18 Эта копия ВГ — единственный из имеющихся в нашем распоряжении текстов наказных грамот, в конце которого приводится описание оригинала: отмечено наличие митрополичьей печати, раскрыт ее текст, отмечена и раскрыта подпись на грамоте митрополичьего дьяка Ивана Афанасьева. Кроме того, текст содержит самоидентификацию: «Список с наказного списка соборного уложения»19. Эти черты дают основание для предположения, что текст интересовал переписчика с точки зрения своего конкретно-юридического значения. Возможно, перед нами копия наказной грамоты, снятая в соответ ствии с содержащимся в ней указанием «и вы б(ы) сие н(а)ше послание списывали слово в слово да росдава(ти) по(повски)м старо(с)там и десятцкимъ св(я)щ(е)ником... и они их у себя держат и о всем по тому брегут и ходят как в сеи грамоте писано»20. В этой связи интересно рассмотреть вопрос о времени создания копии. Единственный водяной знак бумаги данной части конволюта — кувшинчик одноручный, с короной и розеткой, на тулове литеры «DM». Нам удалось обнаружить в справочниках только одну композиционно совпадающую с данным знаком параллель с такими же литерами, датируемую 1577 г.21 В материалах Тромонина имеется также параллель, датирующаяся 1589 г., композиционно близкая к наблюдаемому в рукописи знаку. Эта параллель отличается от последнего одноконтурной ручкой. Впрочем, это отличие может быть связано с несовершенством прорисовки, очевидным из верхней части рисунка, не отразившей деталей короны22. Остальные зафиксированные в альбомах водяные знаки «кувшинчик» с литерами 282 Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения... «�� DM�� » имеют иную композицию и датируются начиная с первых годов XVII в.23 Исходя из имеющегося материала, наиболее вероятным временем создания копии представляются конец 1570-х – 1580-е годы XVII�� в., что, впрочем, не исключает и более ранних и поздних датировок в приделах второй половины XVII в. Характерной особенностью текста ВГ является наличие чтений, которые не соответствуют ее узкой адресации и передают решения собора в общей форме. Например, в начальной части грамоты, сходной по содержанию с 67–69 главами Стоглава, среди прочего утверждается: «тако ж(е) отн(ы)не и в пред(ь) н(а)шим митрополичим бояром. и архиеп(и)с(ко)повым и еп(и)с(ко)повым и их десятинником судити»24. Подобным образом передаются решения собора в части, практически дословно совпадающей с 69 главой Стоглава25, в тесте, близком 6-й главе Стоглава (20 гл.), в тексте, озаглавленном «О том же соборный ответ о всех протопопах», совпадающем дословно с 29–30 главами Стоглава. Грамота в Вязьму и в Хлепен (далее — ВХГ) была послана от лица епископа Сарского и Подонского Саввы. Копия грамоты дошла до нас в составе кормчей книги ОР РНБ. Соф. 1176, описанной Я. Н. Щаповым. Исследователь охарактеризовал рукопись как Корм чую Мясниковского типа в новой обработке XVI в., состоящей, в основном, в добавлении материалов соборов 1503 и 1551 гг.26 Характерной чертой текста ВХГ, как он представлен в Соф. 1176, является его краткость по сравнению с двумя другими наказными грамотами. Краткость эта связана в основном с начальной частью, где излагаются соборные решения по вопросам церковного судопроизводства и администрации. В Соф. 1176 мы видим только текст, передающий основные положения этой части постановлений собора. Так, в Соф. 1176 имеется формулировка общего положения: во всех делах «кроме грабежа и разбоя с поличным» духовенство подсудно не царской администрации, а церковной — архиереям и их представителям, им же принадлежит исключительная юрисдикция в духовных делах. Однако отсутствует специальное положение о юрисдикции архимандритов и игуменов в отношении своих старцев, слуг и крестьян во всех делах, кроме духовных. В Соф. 1176 мы видим главное установление по реформе местного церковного суда: суд осуществ ляется светскими должностными лицами архиерея в присутствии 283 Е. А. Ляховицкий поповских старост, десятских священников и земских старост27. Но описания процедуры делопроизводства, обеспечивающей контроль выборных представителей белого духовенства над работой архиерейских чиновников, в тексте нет. Приведенные примеры свидетельствуют о том, что текст ВХГ в составе Соф. 1176 является сокращением оригинала, скорее всего, произведенным переписчиком. Маловероятно, что в оригинальной грамоте, в inscriptio которой значились в том числе и игумены28, отсутствовали подобные пункты. Такого рода сокращение говорит о том, что переписчиком руководил интерес к тексту, связанный не с практическим, а, по всей видимости, с культурно-религиозным его значением. Некоторые формулировки, которые в ВГ имеют характер общих постановлений, в ВХГ, напротив, имеют вид частных. Приведем некоторые примеры (ср. выделенный текст): Стоглав (по изд.: Емчен- Грамота во Владимир (по ко Е. Б. Стоглав. Исследо- списку ОР РНБ. Собрание М. П. Погодина. 1569) вание и текст. М., 2000) Венечную пошлину заказывают и збираютъ св(я)щенники, старосты поповскые и с(вя)щенникы десятцскые в митрополии и во архиеп(и)ск(о)пьях, и въ еп(и)ск(о)пьяхъ, по всем градом и по десятинам, и по селом. А емлют с перваго браку алт(ы)нъ... (С. 364 (гл. 69)) 284 Грамота в Вязьму и в Хлепен (Здесь и далее по списку ОР РНБ. Софийское собр. 1176) ...заказывают. и збирают св(я)щенники и старосты поповские и св(я)щенники де сятцкие. в митропол(ь)е и въ архиеп(и)с(ко)пьях и въ еп(и)с(ко)пьях по всем градом и по десятинам и по селам. а емлют с перваго браку алтын... (Л. 6 об.) ...заказывают и збирают с(вя)щ(е)ники и старосты поповскиа. и с(вя)щ(е)ники десятцкиа во всемъ вяземскомъ оуезде и в хлепенском по волостем и по селом имати сперваго бракu алтын... (Л. 276) и тог(о) ради въ ц(а)рствующем граде Москве и по всем градом Росиискаг(о) ц(а)рства в митропол(и) и.и въ архиеп(и)с(ко)пьях. и въ еп(и)с(ко)пияхъ кии ждо в своих пределех итого ради ц(е)рк(о) внаг(о)чина въ ц(а)рствующемъ граде москве и по всем градом русиискаго ц(а)рства и в нашеи еп(и)с(ко)пьи в вязме и в хлепни Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения... повелехом соборне уста- повелехом соборне оусвити... (Л. 14) тавити... (Л. 279) Такъ же которые писцы по городомъ книги пишутъ, и вы бы имъ велели писати з добрых переводов (С. 287 (гл. 28)) тако ж(е) которые писцы по городом и по волостем и по селом книги пишут. и вы б имъ велели писати з добрых переводов... (Л. 19 об.) Также которыя писци в городе в вязме и в хлепни и по волостем книги пишоут и вы б(ы) велели им писати з добрых переводов... (Л. 283) Тем не менее, в тексте ВХГ остались чтения, абсолютно не умест ные в ней, но аналогичные содержащимся во Владимирской грамоте, например: «также отныне и впредь нашим митрополичим бояром и архиеп(и)ск(о)плим и еп(и)ск(о)плим (выделено нами. — Е. Л.) и их десятинником судити...»29. Итак, по всей вероятности, образец ВХГ был подобен ВГ, как и она, содержал ряд формулировок общего вида. Наказная грамота в Каргополь (далее — КГ), кроме упомянутого уже сборника XIX в., известна по копии первой половины XVII в.30, содержащейся в еще одном конволюте П. М. Строева — ОР РНБ. Собр. М. П. Погодина, 1841. Текст грамоты (Л. 87 об. – 118) находится в составе блока, занимающего Л. 85–124 об. Е. Б. Емченко обратила внимание на то, что текст, находящийся в составе этого же блока, известный как «приговор об учреждении и обязанностях поповских старост», был опубликован в 1832 г. в первом томе «Актов Археографической экспедиции» по рукописи из библиотеки Софийского собора № 87731. Судя по реестру библиотеки 1784 г., отражающему номера рукописей до их передачи в Санкт-Петербургскую духовную академию, блок, содержащий текст грамоты, находился в составе одного из служебников32. Впрочем, характер блока, как мы можем его наблюдать в составе Погод. 1841, позволяет утверждать, что он был создан и некоторое время бытовал как самостоятельная единица: в самом деле, крайние листы блока сильно загрязнены, при этом Л. 85 свободен от текста, если не считать пометы в верхнем правом углу, к сожалению, сильно стершейся, а Л. 124 об. заполнен манерой, отличающейся от манеры письма остальной части блока. В отличие от текста Погод. 1569, Погод. 1841 передает текст грамоты с признаками формулярного извода. В тексте многолетия отсутствуют имена царя и царицы, нет упоминания о царевне Марье, 285 Е. А. Ляховицкий нет упоминания брата Ивана — Георгия и Владимира Старицкого. В начале КГ мы видим intitulatio, обозначающее в качестве отправителя грамоты того же митрополита Макария. Однако в дальнейшем в КГ все решения излагаются от лица архиепископа (см. выделенный текст): ВГ КГ (здесь и далее по списку ОР РНБ. Собр. Погодина 1841) И те бъ поповские старосты и десятцкие св(я)щенники, которые живутъ в городе и на посаде, были в суде у н(а)шег(о) митрополичя де(сятинник)а... (Л. 3 об. – 4) ...А не учнутъ ихъ слушати, и старостам и целовальником и поповским старостам и десятц(к)имъ св(я) щенником вазв(еща)ти и писати на них ко мне митрополиту. А не управлю яз митрополит, и старостам и св(я)щенником о том писати ко ц(а)рю и великому кн(я)зю. И десятинником моимъ митрополичим от ц(а)ря быти в великой опале... (Л. 4 об. – 5) И те поповские старосты и десяцкие с(вя)щенники, которые живутъ в городе и на посаде, были в суде у нашего архиепископлья десятилника... (Л. 90 об. – 91) ...А не учнутъ ихъ слушати, и старостамъ и целовалником и поповским старостам и десяцкимъ с(вя)щенникомъ сказывати и писати на нихъ ко мне архиеп(и)с(ко)пу. А не управлю яз архиеп(и)с(ко)пъ, и старостам и с(вя)щенником о том писати ко ц(а) рю и великому кн(я)зю. И десятилникомъ моимъ архиеп(и)ск(оп)ьим от ц(а)ря быти в великой опале... (Л. 91 об.) А тиуном и неделщыком н(а)шимъ митрополичим и архиеп(и)с(ко)плимъ и еп(и)с(ко)плим съ ябедники и з блудницами зговору не чинити... (Л. 10) А тиуном и неделщиком нашим архиеп(и)с(ко)пльимъ съ ябедники и блудницами зговору не имети... (Л. 96) Вообще, для текста КГ характерно удаление всех указаний на митрополита, что видно на примере мест, имеющих характер общих решений: ВГ КГ ...в митропол(ь)е и въ архиеп(и)с- ...во архиеп(и)с(ко)пьях по всем городом (ко)пьях и въ еп(и)с(ко)пьях и по десятинам и по селом... (Л. 93) по всем градом и по десятинам и по селам... (Л. 6 об.) 286 Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения... И того ради... въ ц(а)рствующем граде Москве и по всем градомъ росийскаго ц(а)рства въ митропол(ь) и и въ архиеп(и)с(ко)пьяхъ и въ еп(и)с(ко)пиях, кииждо в своих пределех... (Л. 14) ...отн(ы)не и впред(ь) по всем градомъ и по волостем и по селам въ митропол(ь)и и въ архиепис копьхъ и въ епископияхъ по всем м(о)н(а)стырем и по погостом чернцом и черницам в одном месте не жити... (Л. 22) И того ради... въ царствующем граде Москве и по всем градомъ росийскаго ц(а)рствия во архиеп(и)с(ко)пьяхъ и еп(и)с(ко)пьях, кииждо во своих приделех...(Л. 100) ...отныне и впредь по всемъ градомъ и по волостемъ и по селамъ въ архиепископьхъ и въ епископияхъ всемъ монастыремъ и по погостомъ чернцомъ и черницамъ в одномъ месте не жыти... (Л. 107 об.) Эти особенности текста КГ заставили А. С. Павлова считать, что грамота была послана от лица митрополита в Каргополь, который, по мнению ученого, находился тогда на территории митрополии33. И. М. Добротворский, напротив, считал грамоту переделкой из митрополичьей, сделанной для новгородского архиепископа34. Еще одна особенность КГ — значительно более краткий по сравнению с двумя другими текст многолетия царю и его семье35: там отсутствуют имена царя и царицы, нет упоминания о царевне Марье, нет упоминания брата Ивана — Георгия и Владимира Старицкого. Вкупе с другими эта черта КГ позволяет видеть в ней копию не реального документа, а подготовительного материала, вышедшего, по всей видимости, из архиепископской канцелярии. В связи с последним характерна следующая вставка, отличающая КГ от ВГ (см. выделееный текст): ВГ (Л. 25 об.) О том же соборной ответ о всех протопопех в ц(а)рствующем граде Москве и въ прочих градех Росиискаго ц(а)рствия... КГ (Л. 110 об. – 111) О том же соборнои ответъ о всех протопопех въ ц(а)рьствующем граде Москве и в Новегороде и въ прочих городех Московскаг(о) г(о) с(у)д(а)рьства... Косвенно такой взгляд на КГ подтверждается тем, что, по всей видимости, рукопись, из которой листы, содержащие КГ, были изъяты П. Н. Строевым, находилась в Софийском соборе36. 287 Е. А. Ляховицкий Итак, ближе всего образец архиерейских наказных грамот передает ВГ. В дальнейшем изложении мы будем, кроме специально оговоренных случаев, опираться на ее текст, при этом для удобства используя разделение на главы КГ. Царские наказные грамоты на Волок и в Заволочье. Уже И. Беляев обращал внимание на то, что текст наказных грамот как бы распадается на две части — указ о церковном суде и поучение37. На неоднородность текста НГ обращал внимание и И. В. Громогласов. Помимо упомянутого выше наблюдения о неуместности фразы «и до зде священству вашему написахом» в контексте наказных грамот, исследователь также отметил текстологический шов между фрагментом, в КГ занимающим главу 18, окончание которого выглядит как окончание целого документа, и следующим, занимающим в КГ 19 главу, начало которого напоминает начало нового текста38. Многое для понимания структуры текстов наказных грамот может дать обращение к изданному еще в 1836 г под заглавием «Окружный царский наказ...» фрагменту царской грамоты, посланной в Заволоцкий уезд в декабре 7060 г.39 Он дошел до нас в копии, хранящейся в коллекции П. М. Строева40. Сам вид документа — столбец, указание на то, что царская грамота списана «слово в слово», — заставляет предполагать, что он использовался как руководство в практической деятельности. В этой связи интерес представляет дата создания копии. Знаки, полностью совпадающие по своей композиции с наблюдаемым в документе знаком «двуглавый орел под короной», встречаются в справочниках в диапазоне 1558–1578 гг.41 К сожа лению, в альбомах, основанных на русских материалах, подобных знаков нет. Таким образом, копия, вероятно, была создана в конце 1550-х – 1570-х годах. Царская наказная грамота в Заволочье весьма мало востребована исследователями письменного наследия Стоглавого собора. В основном внимание к ней ограничивается эпизодическими ссылками на «Окружной царский наказ» как на отражение соответствующих глав Стоглава42. Между тем, текст грамоты имеет прямые текстологические параллели не со Стоглавом, а с наказными грамотами. Начало фрагмента грамоты в Заволочье соответствует тексту архиерейских наказных грамот, который в КГ помещается в конце 5 главы и главах 6–7: 288 Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения... № Главы (по разделению на главы КГ) 5 6 «Окружной царский наказ» (по изданию: Архив П. М. Строева. Т. I). Cт. 338–340. «Грамота царя Ивана Васильевича на Заволочье о церковном благочинии» ...учнутъ ихъ слушати, и старостамъ и целовальникомъ, и поповскимъ старостамъ и десятцкимъ священикомъ сказывати и писати ко владыке, а не управитъ владыка, и старостамъ, и целовальникомъ, и священикомъ о томъ писати ко мне, царю и великому князю, и десятилнику владычню от меня, царя и великого князя, быти въ великой опале, а взятое велети на нихъ доправити втрое по Судебнику, а будетъ неправда въ суде и всякая хитрость и продажа в десятилнике, и въ земскихъ старостахъ, и целовалникахъ, и въ поповскихъ старостахъ, и въ десятцкихъ священикахъ, а доведутъ на нихъ многими свидетели, и темъ всемъ быти отъ меня, царя и великого князя, въ великой опале. Тако жъ бы естя берегли накрепко, десятцкие священики, и земские старосты, и це ловалники: коли приедутъ владычни неделщики и десятилничьи съ суда на обыскъ или по приставной отъ кого на поруку давати, и оне бы на Владимирская грамота (Погод. 1569. Л. 4 об. – 6 об.) А не учнутъ ихъ слушати, и старостамъ и целовалником и поповским старостам и десятц(к)им св(я)щенникомъ воз(вещ)ати и писати на них ко мне митрополиту. А не управлю яз митрополитъ и старостам и св(я)щенником о том писати ко ц(а)рю и великому кн(я)зю. И десятинником моимъ митрополичимъ от ц(а)ря быти в великой опале, и взятое велети на нихъ доправити втрое по Судебнику. А будетъ неправда в суде и всякая хитрость и продажа в десятинникех и в земских старостах и в десятцкихъ священникех а доведут ихъ многими сведетели, и темъ всемъ быти от ц(а)ря в великой опале, а от нас в духовном великом запрещении по св(я)щеннымъ прпавиломъ. Також бы есте брегли накрепко десяцткие св(я)щенники и земские старосты и целовалники: кол(и же прие)дут н(а)ши митрополичи неделщики и десятинничи с суда на обыскъ или приставным от кого на поруки давати и они б на поруки давали и передъ вами десяцкими 289 Е. А. Ляховицкий 7 290 поруку давали передъ вами зъ десятцкими священики, или передъ вами старостами земъ скими и целовалники, а отъ поруки бъ и поклонново не имали ничего. А безъ десятцкихъ священиковъ и безъ васъ, земъскихъ старостъ и целовалниковъ, однолично на поруки не давали, а з записми неделщики не ездили, развие духовныхъ делъ; и вы бы о всемъ о томъ берегли накрепко; а обыски бы писали церковны дьячки или земъские передъ вами, десятцкими и старостами и целовальники, и вы бы о всемъ о томъ берегли накрепко по нашему царьскому наказу. А учнутъ владычни неделщики или десятилничьи поклонное или отъ поруки имати, или безъ васъ, десятскихъ священниковъ, или безъ васъ земъскихъ старостъ и целовалниковъ на поруки не давати, ни по сроку и не по уставнымъ грамотамъ, и обыски писати безъ васъ, и вы бъ на техъ неделщиковъ о всемъ о томъ писали ко владыке Ростовскому; а не управитъ владыка, и вы бы о всемъ о томъ писали ко мне, царю и вликому князю, и темъ неделщикамъ отъ меня, царя, быти въ великой опале, а взятое втрое на нихъ доправити. св(я)щенники или пред вами старостами и земскими целовалники, а от поруки бъ и от поклоннаго не имали ничего, а без десятцкихъ св(я)щенниковъ и без васъ земскихъ старостъ и целовальниковъ однолично бъ на поруки не давали, а з записми бы неделщики не ездили, развее духовныхъ делъ. И вы бъ о всем о том брегли накрепко, а обыски бъ писали ц(е)рковные диячки или земские передъ десяцкими священники и передъ вами земскими старосты и целовальники, и вы б о всем о том брегли накрепко по Царскому указу и по нашему благословению (5 об. – 6). А учнутъ н(а)ши митрополичи неделщики и десятинничи поклонное или от поруки имати, или без вас десяцтких св(я)щенников или без вас земских старостъ и целовалников на поруки давати не по сроку и не по уставным грамотам и обыски писати без вас, и вы б на тех н(е)д(е)лщиков о всем о том писали ко мне Митрополиту. А не управлю яз митрополит, и вы бъ о всемъ о том писали къ ц(а)рю и великому кн(я)зю. И тем моим неделщыком от ц(а)ря быти в великой опале а взятое втрое на них доправити. А не учнете вы о том бречи десятцкие св(я)щенники и земские старосты и целовалники, или учнете по них покрывати или Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения... А не учнутъ беретчи десятцкие священики и земьские старосты и целовалники, или учнутъ по нихъ покрывати, или учнутъ съ ними съ одного продавати, и вамъ быти всемъ отъ меня въ великой опале. с ними учнете с одного продавати, и вам всем быти отъ ц(а)ря в в великой опале, а от нас въ д(у)ховном запрещении по св(я)-щенным правилом (Л. 6–6 об.). С окончанием текста, занимающего в КГ главу 7, сходство текстов царской грамоты и архиерейских грамот прерывается. В царской грамоте далее следует текст, не имеющий прямых совпадений ни в Стоглаве, ни в наказных грамотах, где содержится призыв к поповским старостам, десяцким священникам наблюдать за священниками для обеспечения исполнения церковного чина43. Затем в «Окружном наказе» следует текст, передающий суть решений, занимающих в КГ 8-ю, а в Стоглаве — 69-ю главы, о размере венечной пошлины: «Да темъ же бы естя старостамъ земьскимъ, и поповскимъ старостамъ, и десятцкимъ священикомъ приказывали въ городе на посаде въ Заволочье, чтобы святительскую дань и десятил ничь(и) пошлины, и кормъ, и заездъ, и венечную пошлину збирали оне по книгамъ, каковы имъ книги владыка пришлетъ, о всемъ по старине, какъ прежъ сего. А венечную бы естя пошлину збирали съ перваго браку алтынъ, а со втораго два алтыны, съ троеженца четыре алтына»44. После этого в царской грамоте снова появляются чтения, соответствующие тексту, в КГ помещающемуся в главах 17 и 18: № главы 17 «Окружной царский наказ» (Ст. 340–342) ВГ (Л. 10 об. – 11) Да темъ же бы естя старостамъ земьскимъ, и поповскимъ старостамъ, и десятцкимъ священикомъ приказывали въ городе на посаде въ Заволочье, чтобы святительскую дань и десятилничь(и) пошлины, и кормъ, и заездъ, и венечную пошлину збирали оне по книгамъ, каковы имъ книги владыка Також бы есте въ городе и на (по)саде и по волостемъ и по селом во всем Володимерском уезде велели поповским старостам и десятцким св(я)щенником и земскимъ старостам и целовалником по ц(а)реву наказу и по соборному уложению, н(а)шу с(вя)тителскую 291 Е. А. Ляховицкий 18 292 пришлетъ, о всемъ по старине, какъ прежъ сего. А венечную бы естя пошлину збирали съ перваго браку алтынъ, а со втораго два алтыны, съ троеженца четыре алтына. Да тако жъ по волостемъ и по селомъ и во всемъ Заволоцкомъ уезде велели бъ естя десяцкимъ священикомъ, и земъскимъ старостамъ, и целовалникомъ святительскую дань и десятилничьи пошлины, кормъ и заездъ, и внечную пошлину збирати по книгамъ, каковы книги владыка пошлетъ; да те бы естя все собирали по книгамъ сполна и привозили архиепископу Ростовскому на зборъ или въ той же день по зборе безо всякого перевода. А чего сполна по книгамъ не привезутъ, и то есми велелъ доправливати на васъ, на поповскихъ старостахъ и на десятскихъ священикахъ, и на целовалникахъ, и на старостахъ на земскихъ, владычну казначию. дан(ь) и десятинничи пошлины и кормы и заездъ и венечную пошлину збирати по книгам: а книги есми к вам послали о всемъ по старине, как преж сего было. И вы б те все пошлины собрав по н(а)шим книгам сполна привозили к Москве на зборъ или въ тои ж(е) д(е)нь по зборе, без всякаг(о) переводу по ц(а)реву наказу. А чег(о) по книгам сполна не привезут, и то намъ велети доправливати на вас поповских старостах и на десятцких св(я)щ(е)никех и на старостах и на целовалникех земских своему казначею по ц(а)р(е)ву ж указу. А которыхъ старостъ земъскихъ и целовалниковъ, и поповскихъ старостъ, и десятцкихъ священиковъ, выберете и уставите въ городе на посаде и по волостемъ и по селомъ и во всемъ Заволоцкомъ уезде, и вы бы темъ старостамъ поповскимъ и десятскимъ священикомъ, и старостамъ земь скимъ и целовалникомъ имена написали на списокъ да отслали ко владыке часа того, и онъ о всемъ о томъ къ темъ старостамъ пошлетъ книги свои и наказъ, по А которых старостъ поповских десятцких св(я)щ(е)ников выберете и уставите в городе и на посаде и по волостем и по селам во всем Володимерскомъ уезде, и вы б тем старостам поповским и десятцкимъ св(я)щ(е)нником и старостам и целовальником имена написав на список прислали к нам ч(а)са тог(о), чтоб нам о томъ известно и ведомо было. А н(ы)не по ц(а)реву совету и по соборному уложению о всем о том Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения... соборному уложенью, какъ имъ те писали есмя к вам как им те дела святительские делати отныне наши дела с(вя)тительские веи впередъ, о всемъ подлино. дати и делати отн(ы)не и впред(ь) о всем подлинно. В отношении текста главы 18, сходство такое же, как и в случае с главами 5–7. На этом содержательная часть «Окружного наказа» заканчивается. Окончание «Окружного наказа» соответствует окончанию Владимирской грамоты, содержащему требование распространять и использовать этот документ как практическое руководство. Этот текст в архиерейских грамотах следует за знаменитой фразой «И до зде священству вашему написахом». Важно отметить, что, помимо текстологического сходства, тексты царской грамоты и архиерейских грамот связывают и взаимные ссылки: мы видели, что в тексте, в КГ находящемся в главе 6, имеется приказание следовать «царскому наказу», которое есть и в царской грамоте. В том месте царской грамоты, где она не совпадает с архиерейскими, имеется указание: «В о всехъ техъ церковныхъ чинехъ и о вашемъ священическомъ пребывании буди наказъ вамъ и соборное уложение отца нашего Макарьи Митрополита всея Русии»45. По-видимому, под наказом и соборным уложением следует понимать архиерейские грамоты. В тексте, в КГ находящемся в 17 главе, содержится ссылка «по цареву наказу и по соборному уложению», далее следует предписание действовать по «царскому наказу»46. Наконец, в тексте царской грамоты, соответствующем тексту, в КГ читающемуся в 18-й главе, можно видеть указание на святительские наказные грамоты: «...и онъ (владыка) о всемъ о томъ, къ темъ старостамъ, пошлетъ книги свои и наказъ, по соборному уложенью...»47. Явственность этого указания становится очевидной из соответствующего места архиерейских грамот, где читаем: «...а н(ы)не по ц(а)р(е)ву совету и по соборному уложен(и)ю, о всем о том писали есмя к вам...»48. Ссылки в текстах наказных грамот могут дать представление об объеме документа, фрагментом которого является «Окружной наказ». В главе 4 читаем: «И как к вам ц(а)ря ивеликаг(о) кн(я)зя гра(мо)та придет. и н(а)ше послание, и вы б(ы)... в городе и на посаде уставили б(ы) поповских старостъ... и десяцких св(я)щенников...»49. 293 Е. А. Ляховицкий Можно предположить, что в царской грамоте, фрагментом которой является окружной наказ, имелись постановления об избрании поповских старост и десяцких священников. Другим следом существования царских наказных грамот является фрагмент, содержащийся в сборнике ОР РНБ. Собр. Погодина 1571, также принадлежавшем П. М. Строеву. Текст представляет собой начало грамоты царя Ивана на Волок от 1555 г., написанный на единичном листе без водяных знаков. Текст этот сходен с началом архиерейских наказных грамот: ОР РНБ. Собр. М. П. Погодина 1571 (Л. 1) КГ (Л. 87об. – 88об.) В лето 7063 список новоуложеныи (зачеркнуто, сверху подписано: новое оуложение). От ц(а)ря И великого кн(я)зя Ивана Васил(ь)евича всеа Русии на Волок приказщиком городовымъ Олеше Парфенову да Данилу Обрамову да воскр(е)с(е)ньскому протопопу Дмитрию и всем игуменом и соборным св(я)щенникомъ и по волостем и по селом игуменом и св(я)щ(е)нником и д(ь)яконом всего Волотцкого уезда и посадцким и волостным и сел(ь)ским старостам и целовал(ь)ником земским. Приговорил есми со отцемъ своим Макаремъ митрополитом всеа Русии и з своею братею и са архииеп(и)с(ко)пы и еп(иско)пы и з боляры и со всем св(я)щ(е)нным собором по свещенным правилом и по ц(а)рьскым законом наипач(е) ж брегучи и жалуючи вас своих б(о)гомол(ь)цов что отн(ы)не и вперед н(а)шимъ бояром и дворетцким и дияком и по городом наместником и по волостем волостелем и их тиуном въ Благословение преосвященнаго Макарии Митрополита всея Русии в пресловущий градъ Каргополь: Царя и великого князя приказщику Иосифу Михайлову да Семену Иванову сыну Мохнаткину, да поповскому старосте священнику Киндею и всемъ посадскимъ игуменом и соборным священником и дияконом и по волостем и по селам игуменом и священником и дьяконом и по волостем и по селам игуменом и священикомъ и дьякономъ и всего Каргопольского уезда посадским и волостным и сельским старостам и целовальникам земским, да в Турчасово на на стан Федору Васильеву сыну (далее перечисляются адресаты). Приговорили есмя со своим мыном государем благоверным царем и великими князем Иваном Васильевичем вся России самодержцем и его братиею, и со архиепископы и епископы из бояры, и со всем освященным собором по священным правыилом и по царским законом о многоразличных церковных чинех, наипаче же бреегуче и жалуюче вас, своих богомольцев, чтобы отменили впредь Царя и Великого князя бояром 294 Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения... с(вя)тител(ь)ские суды не вступа- и дворецким, и дьяком и по городам тися и архимандритов и игуменови наместникам и по волостям волостеи протопопов и св(я)щенников... лем, и их тиуном во Святительские суды не вступать. Мы видим, что фрагмент соотносится с текстом архиерейских грамот таким же образом, что и царская грамота в Заволочье. Представляется весьма вероятным, что, как и грамоты во Владимир, в Каргополь, в Вязьму и в Хлепен, царские грамоты в Волок и в Заволочье были созданы по одному образцу. Итак, первая часть архиерейских наказных грамот с начала и до того фрагмента, который в КГ занимает главу 18, имеет своим источником, с одной стороны, Соборные ответы, с другой — текст, подобный фрагментарно дошедшим до нас царским грамотам. Кроме того, в состав архиерейских грамот были включены и другие материалы собора. «Промежуток» в параллельных текстах «Окружного наказа» и архиерейских грамот заполняется тестом, начинающимся с заголовка «Також вам царев указ и соборный ответ о венечной пошлине». Очень близкая к нему 69 глава Стоглава также имеет собственный заголовок: «О венечной пошлине царев указ и соборное уложение». Как уже отмечалось, текст, в КГ соответствующий 19-й главе, начинается таким образом, как если бы он представлял собой новый раздел: «Також(е) есмя н(ы)не послали к вам по ц(а)р(е)ву совету и по повелению и по его ц(а)р(е)вым вопросомъ сие соборное послание вкратце написав о многоразличных ц(е)рковных чинех. чтоб(ы) вам протопопом и поповскимъ старостам и десятцким св(я)щенником (ко)торы(е) живу(т) в городех и на посадех. и которые десятцкие св(я)щенники живут по волостем и по селам во всем Володимер ском уезде отн(ы)не и впред(ь) накрепко беречи о всех ц(е)рковных мног(о)различныхъ чинех»50. Содержание последующего текста существенно отличается от текста, в КГ занимающего главы 1–18. Если в последних речь шла о церковном управлении и сборе пошлин, то начиная с 19-й главы затрагиваются темы богослужения и морального облика священнослужителей. Часто текст приобретает характер поучения, чего в предыдущей части грамоты не было вовсе. Особенно показательны рассуждения о высокой миссии священства в тексте, соответствующем в КГ главам 20, 56, 5751. 295 Е. А. Ляховицкий Вторая часть часть текста архиерейских грамот очень близка первым Святительским ответам Стоглава. Имея в виду то обстоятельство, что сопоставление двух текстов не дает возможности возводить один из них к другому, следует полагать, что документ, имевший характер учительного архиерейского послания, легший в основание второй части архиерейских грамот, был использован и при создании Стоглава52. *** Все сказанное выше позволяет сделать следующие выводы. Вопервых, архиерейские наказные грамоты, как и Стоглав, являются текстологически сложными памятниками, представляющими собой результат переработки материалов собора. Для суждений о взаимоотношении Стоглава и архиерейских грамот это обстоятельство очень важно. Ситуацию, характеризуемую наличием значительного объема очень близких текстов, их различным взаимным расположением, явными текстологическими «швами», следует интерпретировать, имея в виду возможность использования при создании как Стоглава, так и наказных грамот одних и тех же предшествовавших им документов. Во-вторых, копии митрополичьей грамоты во Владимир и царской грамоты в Заволочье дают некоторые основания предполагать, что эти документы реально использовались в судебной и админист ративной практике. Следовательно, если эти предположения верны, в какой-то степени решения собора были реализованы. В-третьих, наличие взаимных ссылок говорит о том, что царские наказные грамоты составляли как бы единый пакет со святительскими: в каждый уезд, по-видимому, направлялось оба перекликающихся друг с другом документа. Ссылка в 4-й главе прямо свидетельствует об этом53. В высшей степени показательно, что в той своей части, которая содержала невыгодные для архиереев решения, сущест венно ограничившие произвол их административного аппарата, документы, исходящие от архиереев, ссылаются на документ, исходящий от лица царя: меры, которые должны были вызвать недовольство части влиятельного епископата, «продавливались» царским авторитетом. Барсуков Н. Жизнь и труды П. М. Строева. М., 1878. С. 211. Строев П. М. Библиотека Императорского общества истории и древностей Российских. М., 1845. С. 8–9. — По данным Е. Б. Емченко, сборник написан 1 2 296 Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения... на бумаге 1820-х годов (Емченко Е. Б. Стоглав: Исследование и текст. М., 2000. С. 118). 3 Беляев И. В. Наказные списки соборного уложения 1551 г. или Стоглава. М., 1863. С. 4–5. 4 Добротворский И. М. Дополнительные объяснения к изданию Стоглава // Сто глав. Казань, 1862. С. 17–25. 5 Добротворский И. М. Дополнительные объяснения... С. 34–41. 6 Наказная грамота Митрополита Макария по Стоглавому собору // Православный cобеседник. 1863. Ч. 1. С. 87–106, 202–220. 7 Беляев И. В. Наказные списки... С. 6. 8 Павлов А. С. Еще наказной список по Стоглаву. Одесса, 1873. С. 1–2. 9 Павлов А. С. Еще наказной список по Стоглаву. С. 2. 10 Кононов Н. Разбор некоторых вопросов, касающихся Стоглава. ТроицеСергиева Лавра, 1904. С. 20–21. 11 Кононов Н. Разбор некоторых вопросов... С. 21. 12 Громогласов И. В. Новая попытка решить старый вопрос о происхождении Стоглава. Рязань, 1905. С. 14–15. 13 Громогласов И. В. Новая попытка... С. 17–19. 14 Стефанович Д. Ф. О Стоглаве: Его происхождение, редакции и состав: (К истории памятников древнерусского церковного права). СПб., 1909. С. 24. 15 Емченко Е. Б. Стоглав... С. 73–75. 16 Емченко Е. Б. Стоглав... С. 71–73. 17 Емченко Е. Б. Стоглав... С. 108–109. 18 ОР РНБ. Собр. Н. П. Погодина. № 1569. 19 Там же. Л. 32–32 об. 20 Там же. 21 The Thomas L. Gravell Watermark Archive. Pot.247.1 // URL: http://www. gravell.org 22 Загребин В. М. Свод изображений филиграни кувшинчик. Л., 1975. С. 51. № 809 из альбома К. Я. Тромонина. 23 Загребин В. М. Свод изображений... № 425 из альбома А. А. Гераклитова (1600 г.); С. 109. № 561 из альбома А. А. Гераклитова (1622 г.). 24 ОР РНБ. Собр. Н. П. Погодина. № 1569. Л. 1–2 об., 3. 25 Там же. Л. 6 об., 8–10 об. 26 Щапов Я. Н. Новые списки Кормчих книг, содержащие Русскую правду // История СССР. 1964. № 2. С. 101–102. — См. также: Емченко Е. Б. Стоглав... С. 218. 27 ОР РНБ. Софийское собрание. № 1176. Л. 274 об. – 275. 28 Там же. Л. 274. 29 ОР РНБ. Соф. 1176. Л. 275. 30 См.: Емченко Е. Б. Стоглав... С. 317. 31 См. ее записку, вложенную в рукопись. 297 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Абрамович Д. И. Софийская библиотека. СПб., 1905. Вып. 1. С. XXVII. Павлов А. С. Курс церковного права. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1902. С. 173. 34 Добротворский И. М. Каноническая книга Стоглав, или не каноническая? (Ответ на замечания об издании Стоглава напечатанные в № 10 и 11 «Дня») // Православный собеседник. Казань, 1863. Май. С. 82. 35 Погод. 1841. Л. 100 об. – 101. — Ср.: Беляев И. В. Наказные списки... С. 20; Павлов А. С. Еще наказной список по Стоглаву. С. 18–19. — До 1571 г. Каргополь относился к Новгородской епархии (Покровский И. Русские епархии в XVI–XIX вв., их открытие, состав и пределы: (Опыт церковно-исторического, статистического и географического исследования). Казань, 1897. Т. 1. С. 67). 36 Помимо сказанного, специфической чертой КГ является и ее разделение на пронумерованные главы (всего — 57). 37 Беляев И. В. О Стоглавом Соборе против раскольников // Чтения в обществе любителей древней письменности. 1875. С. 117. 38 Громогласов И. В. Новая попытка решить старый вопрос... С. 14–15. 39 ААЭ. Т. I. № 231. СПб., 1836. — Затем текст был переиздан: Архив П. М. Строева. Петроград, 1915. Т. I. № 187. Cт. 338–342. 40 Архив ИРИ РАН (СПб.). Колл. 12. Оп. 2. № 6. 41 Briquet С. M. Les filigranes. Dictionnaire historique des marques du papier. Ge neve, 1907. T. I. №306 — 1558 г.; Piccard Online № 42732 — 1565 г., 42733 — 1564 г. (http://www.piccard-online.de); The Thomas L. Gravell Watermark Archive. eagle.112.1 — 1578 г. 42 Добротворский И. М. Дополнительные объяснения к изданию Стоглава. С. 305; Бочкарев В. Стоглав и история собора 1551 года: Историко-канонический очерк. Юхнов, 1906. 43 ААЭ. Т. I. С. 226. 44 Там же. С. 227. 45 Там же. C. 226. 46 Беляев И. В. Наказные списки... С. 16–17. 47 ААЭ. Т. I. С. 227. 48 ОР РНБ. Собр. Погод. 1569. Л. 11 об. 49 Там же. Л. 3 об. 50 Там же. Л. 11 об. 51 Там же. Л. 12, 30 об. – 32 об. 52 Ляховицкий Е. А. Архиерейская грамота белому духовенству в составе Стоглава и наказных грамот // Мавродинские чтения — 2008. Петербургская историческая школа и российская историческая наука. СПб., 2009. 53 Наличие царского наказа, существующего одновременно с рассылаемыми от архиереев, справедливо предполагал еще Н. Кононов (Кононов Н. Разбор некоторых вопросов, касающихся Стоглава. С. 38). 32 33 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 А. Л. Корзинин ГОСУДАРЕВ ДВОР В РУССКОМ ГОСУДАРСТВЕ СЕРЕДИНЫ XVI ВЕКА: К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ* Государев двор в истории России �� XVI�� в. выполнял функции государственного аппарата власти. Члены Двора назначались воеводами и головами в полки, выполняли посольские миссии, участвовали в заседаниях Боярской думы, Земских соборов, в придворных церемониях. Государев двор не являлся официальным органом власти, а представлял административное объединение служилых людей родовитого происхождения, принимавших непосредственное участие в руководстве страной. Государев двор конца XV – первой половины XVI в. формировался по чиновному и территориальному принципам. С одной стороны, во Двор входили чины, которым соответствовали определенные должности. С другой стороны, в Государевом дворе были представлены территориальные корпорации служилых людей, которые делились на дворовых детей боярских (проходивших службу в составе Государева двора) и городовых детей боярских (проходивших службу в составе уездного дворянства вместе со своим служилым городом). В конце XV�� – первой половине �� XVI�� в. Государев двор формировался преимущественно по территориальному принципу из родовитых детей боярских, представителей различных уездов (городов) Русского государства. С середины XVI в. вместо территориального Работа выполнена при поддержке гранта Президента Российской Фе дерации — России по теме «Правящая элита Русского государства XVI в.» (№ гранта МК — 2252.2011.6). * © А. Л. Корзинин, 2011 299 А. Л. Корзинин принципа начал постепенно утверждаться чиновный принцип. Дворовые дети боярские стали оседать по городам, им на смену пришли выборные, а затем московские дворяне. В исторической науке существует немало дискуссионных сюжетов, касающихся устройства Государева двора, состава различных чиновных и должностных групп1. Вопросы о численности и прин ципах формирования Двора для середины �� XVI�� в. остаются малоизученными. Не понятно, кто персонально входил в Государев двор в середине XVI�� в., как соотносятся тысячники с выборными и московскими дворянами. От середины XVI в. сохранилось два важнейших источника по учету дворовых детей боярских: Тысячная книга 1550 г. и Дворовая тетрадь 50-х годов XVI в. Однако у ученых до сих пор не сложилось однозначного мнения о том, можно ли считать лиц, записанных в Тысячную книгу и Дворовую тетрадь, членами Двора. Один из важных вопросов состоит в том, все ли тысячники входили в Государев двор. Большинство исследователей считают тысячников представителями Государева двора середины XVI в.2 Полагают, что Тысячная реформа 1550 г. (наделение тысячи «лучших слуг» поместьями под Москвой) заложила основу формирования Двора середины XVI в. и что Тысячная книга — это «попытка создать корпорацию, аналогичную будущему “выбору”»3. Но среди тысячников встречаются не только дворовые, но и городовые дети боярские (например, из городов Северо-Запада), что затрудняет их отождествление с членами Двора. Можно предположить, что именно благодаря Тысячной реформе 1550 г. городовые дети боярские — тысячники перешли в разряд представителей Государева двора. С точки зрения С. Б. Веселовского и А. А. Зимина, Дворовая тетрадь является полным списком Государева двора середины XVI в.4 Однако Б. Н. Флоря отметил неполноту Дворовой тетради, отсут ствие в ней перечня дворовых по Северо-Западу России (Новгороду, Пскову), представителей Вереи, Луха, Кинешмы5. В. Д. Назаров сомневается в правильности мнения, что численность дворовых в середине XVI в. составляла 3 тысячи человек (по количеству записанных в Дворовую тетрадь лиц), поскольку в конце XVI в. дворовых было чуть более 1 тысячи человек6. А. П. Павлов, изучив записанных в отдельные рубрики (по Можайску, Кашире, Коломне) детей 300 Государев двор в Русском государстве середины XVI века... боярских, пришел к выводу, что Дворовая тетрадь не отражает реальный состав Двора, а является документом, «содержащим максимально полные сводные данные о лицах, принадлежавших к верхнему слою служилого сословия и как-то выделявшихся из общей массы городовых детей боярских»7. Если рассмотреть лиц, не внесенных в Дворовую тетрадь, но записанных в официальные документы по учету дворовых — Государевы разряды, то их можно разбить на несколько категорий8. Первую категорию составляют новгородские помещики и землевладельцы Северо-Запада России (Пскова, Торопца, Великих Лук, Ржева): В. Алтуфьев, Л. И. Алтуфьев, И. И. Адаш Барашев Звенигородский, С. В. Бачин, И. Г. Белеутов, И. И. Буйносов Ростовский, Ф. А. Бутурлин, И. М. Быков, П. Б. Вышеславцев, М. К. Нарымов, А. Ж. Нащокин, С. И. Нащокин, И. Т. Петров Соловой, П. Д. Ростовский, П. Д. Меньшой Ростовский, Я. М. Снозин, К. З. Тыртов, И. В. Чеглоков, В. Т. Чубаров, О. М. Щербатый, В. И. Щербинин, а также тысячники М. К. Ададуров (Новгород), С. Д. Аксаков (Новгород), И. И. Бабичев (Новгород), И. Д. Бутурлин-Полуектов, В. А. Вешняков (Псков, Рожницкая Засада), Ж. А. Вешняков (Псков, Рожницкая Засада), С. А. Вешняков (Псков, Рожницкая Засада), Н. Ф. Вышеславцев (Псков, Гдов), П. Б. Вышевлавцев (Новгород), А. Д. Гурьев (Псков, Бельская Засада), И. И. Елецкий Селезнев (Новгород), И. Б. и Ф. Б. Еремеевы (Псков, Вышгород), П. П. Заболоцкий (Псков, Гдов), князь М. И. Засекин (Новгород), З. И. Игнатьев-Вороной (Торопец), Р. Д. Игнатьев (Торопец), Б. С. Колычев (Новгород), Д. �� В�� .�� Кропоткин�� -�� Косов�� (�� Новгород�� ), �� М�� . И�� .�� Кропоткин (Новгород), А. Нащокин (Новгород), А. Ж. Нащокин (Новгород), М�� . К�� .�� Нарымов�� (�� Новгород�� ), Д�� . Ф�� .�� Нащокин�� (�� Новгород�� ), С�� . И�� .�� Нащокин�� (�� Новгород�� ), С�� . Ф�� .�� Нащокин�� (�� Новгород�� ), Г�� . А�� .�� Неплюев�� (�� Новгород), А. И. Новокрещенов (Новгород), Н. Б. Новокрещенов (Новгород), И�� . Я�� .�� Нороватый�� (�� Новгород�� ), �� Г�� . В�� .�� Оболенский�� (�� Новгород�� ), �� И�� . А�� .�� Овцын�� (�� Новгород�� ), �� А�� . Е�� .�� Огарев�� (�� Ржева�� Пустая�� ), �� Б�� . А�� .�� Плещеев�� (�� Новгород), В. Сабуров (Торопец), В. Ю. Сабуров (Псков, Мелетовская Засада), Г. Ю. Сабуров (Псков), Б. Ю. Вислоухов Сабуров (Псков), А�� . И�� .�� Соловцов�� (�� Новгород�� ), А�� . Л�� .�� Соловцов�� (�� Псков�� , Завелицкая�� За�� сада), Ф. Г. и Я. М. Сназины (Новгород), Ф. Л. Соловцов (Псков), К. С. Терпигорев (Новгород), Г. Е. Трусов (Новгород), З. С. Тыртов (Новгород), Д. В. Уваров (Псков, Дубков), И. В. Чеглоков (Торопец), 301 А. Л. Корзинин М. Б. Чеглоков (Торопец), Н. З. Чеглоков (Торопец), У. И. Чеглоков (Новгород), В. Т. Чубаров (Новгород), И. Л. Ширяев (Новгород). Первая категория по понятной причине не попала в Дворовую тетрадь, куда вносились только представители Московской земли и не включались члены Государева двора по Северо-Западу. Вторая категория лиц, не попавших в Дворовую тетрадь, представлена теми, кто находился в 1550-е годы на службе у удельного князя, брата царя князя Владимира Андреевича: Г. Н. Борисов, И. Б. Колычев Слизнев, Ю. В. Лыков-Оболенский, Ю. А. и Ю. Д. Пенинские Оболенские, Ю. А. Меньшой Пенинский Оболенский, В. И. Темкин Ростовский, А. П. Хованский, Б. П. Хованский. Тысячник А. С. Давыдов служил князю Юрию Ивановичу. Таким образом, служба второй категории лиц проходила на должностях Государева двора, но они служили удельным князьям и поэтому не попали в Дворовую тетрадь. Третья категория — это лица, занимавшие различные мелкие дворцовые должности: конюшенных (П. Булгаков, В. Рылов, С. Федотов), ясельничих (В. Г. Дровнин, П. В. Зайцев), барашей (Д. Пересветов). В Дворовой тетради эти рубрики отсутствуют, хотя принадлежность их ко Двору очевидна. Четвертая категория — самая многочисленная. В нее входят несомненные члены Государева двора, которые начали службу с конца 1550-х годов, с 1558/59 гг.: И. И. Алексеев Уваров, М. С. Андреев, Г. Л. Анисимов, Д. Н. Бартенев, М. А. и Ф. А. Безнины, Ф. М. Безобразов, Б. И. и Б. У. Болтины (может потому, что их родственники Я. Ф., Н. Г. и Ф. Г. Болтины служили по Северо-Западу?), И. М. Булгаков, М. И. Бурцов, А. М. и И. А. Бутурлины (многие Бутурлины проходили службу по Новгороду), С. М. и Ф. П. Волконские, З. И. Вороной, Ю. И. Волк Вяземский, Ф. Ю. Глазатый, дмитровский дворецкий П. И. Головин, И. А. Ершов, Е. Н. Захарьин, Н. А. Карпов, С. Б. Киреев, Н. Ч. Клементьев (его родственники Клементьевы служили по Северо-Западу), В. К. Сухой Кобылин, С. В. Копнин, В. А. Коробов, В. Короулов, А. В. Левашев, И. Р. Михнев, Н. И. Новокрещенов (многие Новокрещеновы служили по Новгороду), В. П. Нороватый (его родственник И. Я. Нороватый служил по Новгороду), Н. Ф. Оболенский (некоторые Оболенские владели новгородскими поместьями), М. А. Павлов, Г. И. Перфушков, П. Д. Большой Ростовский (его брат 302 Государев двор в Русском государстве середины XVI века... Петр Меньшой был новгородским помещиком), Б. Ю., Г. П. и В. Б. Вислоуховы Сабуровы (многие Сабуровы служили по Пскову, Торопцу), Т. И. Сергеев, В. А. Степанов, Н. В. Таптыков, В. Е. Трусов (его братья Трусовы служили по Новгороду), Д. З. Федков, Д. Фустов, Р. М. Хвощинский, Ф. Ф. Хотяинцов, А. Н., И. И., У. В., Ф. Б. Шафер Чеглоковы (их родственники Чеглоковы служили по Торопцу), Н. К. Чепчюгов, князь В. Сибок и И. Амашук Черкасские, В. А. и М. В. Чихачевы, Д. Чулков, Я. Щербачев. Пятая (также многочисленная) категория представлена теми, кто служил с середины 50-х годов �� XVI�� в., но в Дворовую тетрадь по какой-то причине не попал: Л. И. Бакеев, П. Ф. Вышевлавцев (Вышеславцевы служили по Новгороду и Пскову), Т. Дементьев, М. М. Денисьев Булгаков, В. Дмитриев (У. и С. У. Дмитриевы служили по СевероЗападу), П. П. Заболоцкий (его брат проходил службу по Пскову), Ф. Загряжский, П. Г. Засекин (многие князья Засекины проходили службу по Новгороду), И. Б. Захаров, Ф. Д. Зезевитов (тысячник), И.�� В�� . Иевлев, Г.�� Н. и Ф.�� М�� . Карамышевы (их родственник Н.�� Ф�� . Карамышев служил по Северо-Западу), И. Киясов, И. С. Козинский, В. и М.�� И�� . Колычевы (их родственник Б.�� С�� . Колычев служил по Новгороду), Р.�� И�� . Кочуров, И.�� С�� . Курцев, С. и М.�� Лачиновы, М.�� В�� . Литвинов Мосальский, Ф. Молчанов, А. В. Ногтев-Суздальский, Б. Г. Савин, князь А. И. Сосунов-Засекин, И. П. Татищев, И. В. Тургенев, И. Ушаков, Б. Хохлов, Б. И. Шастинский, З. Юматов, Т. И. Яковлев. В шестую категорию входят князья Стародубские, перечень которых вообще выпал из Дворовой тетради: Д. Д. Шемяка Гагарин, С. И. Гундоров, В. Д. и С. Д. Палецкие, Н. В. Стародубский, А. И., П. И. и Ф. И. Татевы. Приведенные наблюдения над составом лиц, несомненно являвшихся представителями Двора, но не внесенных в Дворовую тетрадь, не позволяют считать Дворовую тетрадь документом, отражающим полный состав Государева двора в 1550-е годы. В тексте памятника есть немало несовершеннолетних, отсутствует большое количество дворовых детей боярских, писцов (описывавших различные уезды), послов и гонцов в иностранные государства, несомненно являвшихся членами Государева двора в середине XVI в. Как уже было отмечено, исследователи обычно сближают выборных дворян и тысячников, считая, что состав выборного дворянства 303 А. Л. Корзинин соответствовал составу тысячников9. Точка зрения об идентичности выборных дворян и тысячников восходит в отечественной историографии к В. Н. Татищеву и Н. В. Мятлеву10. В. И. Новицкий считал, что выборные дворяне появились уже в первой половине XVI в.11 По мнению Новицкого, первоначально выборные дворяне были только в Москве, но в конце XVI в. стали служить с городовыми детьми боярскими по уездам12. Различие между выборным и московским дворянством, с точки зрения Новицкого, состояло в том, что московские дворяне испомещались под Москвой, а выборные дворяне имели земли на местах. Н. Е. Носов, напротив, считал, что «институт выбора не был создан испомещением избранной тысячи, а сам его состав в 50-х гг. не обязательно был тождественным избранной тысяче, хотя многие представители последней в то или иное время входили в его состав»13. В этом Н. Е. Носова убедили временный характер службы выборных в Москве, не предполагавший их обязательного испомещения под Москвой, а также сравнение записанных в Каширскую десятню выборных дворян с Дворовой тетрадью (правда, Н. Е. Носов ошибочно считал в Каширской десятне выборными дворянами 15 человек, хотя на самом деле выборных названо только 2)14. А. Л. Станиславский оспаривал выводы В. И. Новицкого и полагал, что «различия между московскими и выборными дворянами следует искать не в месте землевладения, а в характере их службы»15. Станиславский не был склонен отождествлять тысячников и выборное дворянство, но отмечал несомненную связь между Тысячной реформой и оформлением во второй половине XVI в. новой чиновной (а не территориальной) организации Государева двора: «И в том, и в другом случае из всех дворовых детей боярских было “выбрано” около 1000 лучших слуг — к тысячникам (или, точнее, к идеям тысячной реформы) восходит “новый” двор в полном составе, а не какой-либо из его чинов»16. А. П. Павлов предполагает, что «уже в доопричный период дворовые дети боярские перестают рассматриваться как члены двора и составляют лишь один из чинов “служилого города”»17. Вместо дворовых детей боярских во второй половине 50-х годов XVI в. появляются выборные дворяне. С точки зрения А. П. Павлова, «оформление выборного дворянства как определенной и устойчивой по своему 304 Государев двор в Русском государстве середины XVI века... составу чиновной группы двора, противостоявшей массе уездного дворянства, было связано с реализацией октябрьского указа 1550 г.»18. А. П. Павлов считает, что уже во второй половине 70-х годов XVI в. выборные дворяне постепенно оседают в городах и начинают записываться в десятни. Место выборных дворян занимают дворяне московские. Однако здесь важно отметить, что и во второй половине XVI – начале XVII в. выборные дворяне попеременно несли дворовую службу и службу «с городом», то есть продолжали входить в Государев двор19. По мнению А. П. Павлова, выделение москов ских дворян произошло уже в первой половине 1570-х годов. Дворяне московские полностью обособлялись от уездных корпораций и несли службу исключительно по «московскому списку»20. Таким образом, в начале 60-х годов XVI в. происходил переход к новой структуре Двора: от административно-территориальной к чиновной. А. П. Павлов делает вывод о соответствии тысячников выборному дворянству, исходя из того, что среди 140 лиц, записанных в рубрики «князи и дети боярские, которым спати в стану», «головы в становых сторожах из спальников», «дозорщики», «князи и дети боярские прибраны в ясоулы» Полоцкого похода 1563 г. (по мнению А. П. Павлова это и есть выборные дворяне), можно встретить 82 тысячника21. Эту точку зрения следует проверить, сравнив тысячников с упоминаемыми в боярских списках выборными дворянами, а также установив, действительно ли лица, записанные в вышеуказанные рубрики Полоцкого похода, были выборными дворянами. В рубрики «князи и дети боярские, которым спати в стану», «головы в становых сторожах из спальников», «дозорщики», «князи и дети боярские прибраны в ясоулы» Полоцкого похода 1563 г. оказалось записано 149 человек22. По подсчетам автора этих строк, из них только 64 человека являлись в 1550 г. тысячниками (то есть чуть меньше половины). Что касается лиц, пребывавших на других должностях в Полоцком походе (воевод, голов, собиравших отряды вооруженных людей, бывших с кошем, в ертоульском полку, ездивших за государем и пр.), то среди 205 человек можно найти лишь 41 тысячника. Всего среди 354 человек, поименно названных в разряде Полоцкого похода, встречается 105 тысячников (то есть менее одной трети). Идентичность записанных в рубрики «князи и дети боярские, которым спати в стану», «головы в становых сторожах 305 А. Л. Корзинин из спальников», «дозорщики», «князи и дети боярские прибраны в ясоулы» и выборных дворян стоит под вопросом. Из 40 человек, упоминавшихся в рубрике «дозорщики», в боярских списках 1570–1590-х годов мы нашли только 7 выборных дворян и 1 московского дворянина, из 53 «князей и детей боярских, которым спати в стану» вышло только 2 московских дворяна, из 83 «прибраных в ясаулы» есть сведения о 3 выборных и 2 московских дворянах. Иными словами, из 149 лиц, записанных в рубрики «князи и дети боярские, которым спати в стану», «головы в становых сторожах из спальников», «дозорщики», «князи и дети боярские прибраны в ясоулы», несомненно принадлежали к выборному дворянству 10 человек (М. Б. Блудов, И. И. Бухарин, П. А. Волконский, князь С. И. Засекин, Д. С. и П. Ф. Ивашкины, П. Ф. Колычев, князь М. В. Мезецкий, М. С. Павлов, Д. И. Фустов), к московским дворянам 5 человек (князья И. М. и Т. М. Долгоруковы, И. С. Злобин, Р. В. Олферьев, князь Р. В. Охлябинин). Такой небольшой процент совпадений кажется недостаточным для подтверждения предположения А. П. Павлова. Выборные дворяне оказались записаны и в другие рубрики разряда Полоцкого похода. Среди упоминающихся «в посылках у государя» встречается 1 выборный дворянин (князь Г. И. Коркодинов), среди «ездивших за государем» — 1 выборный дворянин (И. Б. Блудов), среди стольников ясаулов 1 московский дворянин (князь Г. И. Долгоруков). Наконец, среди лиц, занимавших должности голов, поддатней, стряпчих, жильцов, встречаются 16 выборных и 4 московских дворянина23. Таким образом, нельзя с большой долей уверенности считать, что записанные в рубрики «князи и дети боярские, которым спати в стану», «головы в становых сторожах из спальников», «дозорщики», «князи и дети боярские прибраны в ясоулы» Полоцкого похода 1563 г. были выборными дворянами. Выборные дворяне (в разряде сказано, что их было 374 человека) могли быть разбросаны по разным рубрикам Полоцкого похода. Возможно, они значились и среди дворовых детей боярских из городов. Кроме того, не установлено, сколько тысячников во второй половине �� XVI�� в. стали выборными и московскими дворянами. На основании всех высказанных замечаний, на наш взгляд, рано говорить о соответствии тысячников выборным дворянам. Еще один дискуссионный вопрос — о принадлежности к Государеву двору участников Земского собора 1566 года. В приговорной 306 Государев двор в Русском государстве середины XVI века... грамоте служилые землевладельцы оказались записаны по двум статьям. В первой статье они названы «дворянами первой статьи», а во второй «дворянами и детьми боярскими другой статьи»24. Состав участников Земского собора 1566 г. был подробно изучен А. А. Зиминым, В. Д. Назаровым, А. П. Павловым25. Однако до сих пор не решенными остались вопросы о том, являлись ли названные дворяне представителями Двора, и если так, то были ли они выборными или московскими дворянами. Б. Н. Флоря предположил, что дворяне, записанные в первую статью в приговоре Земского собора 1566 г., являлись московскими дворянами (на собор было созвано практически все столичное дворянство), а те, кто оказался во второй статье, представляли выборное дворянство26. Впервые данное мнение было высказано Н. В. Мятлевым27. Однако Б. Н. Флоря не привел в подтверждение своей точки зрения указаний на конкретные лица, принадлежащие, по его мнению, к выборному дворянству. При проверке гипотезы Б. Н. Флори по боярским спискам последней четверти XVI в. выяснилось, что есть немало лиц, записанных в первую статью, кто в 1570–1580-е годы упоминался среди выборного дворянства, и лиц, записанных во второй статье, кто оказался в последующем среди московских дворян. Среди выборных дворян нужно назвать следующих участников собора 1566 г.: П. Ф. Колычева (1 статья, выборный дворянин из Белой в 1577 г.), М. В. Мезецкий и П. И. Волынский (1 статья, выборные из Рузы в 1577 г.), И. И. Сабуров Головин и Н. И. Кропоткин (1 статья, выборные из Новгорода в 1577 г.), А. Ф. Загрязский (2 статья, выборный дворянин из Боровска в 1577 г.), В. М. Ржевский (2 статья, выборный дворянин из Белой в 1577 г.), И. П. Рясин (2 статья, выборный из Бежецкого Верха в 1588/89 г.), И. Г. Меликов (2 статья, выборный из Углича в 1588/89 г.), Г. Ф. Колычев (2 статья, выборный из Водской пятины Новгорода), А. И. Колтовский (2 статья, выборный из Тарусы в 1577 г., 1588/89 г.), М. Н. Глебов (2 статья, выборный дворянин из Рязани в 1577 г.), Ф. Н. Дубенский (2 статья, выборный из Дорогобужа в 1588/89 г.), Б. Т. Зачесломский (2 статья, выборный из Коломны в 1577 г.), М. С. Павлов Андреев (2 статья, выборный из Каширы в 1577 г.), Я. И. Судимантов (2 статья, выборный из Белой в 1577 г.)28. Как мы видим, 5 человек, записанные в первую статью, в 1577 г. были не московскими дворянами, а выборными 307 А. Л. Корзинин дворянами из городов. Остальные 11 человек, отмеченные во второй статье, являлись в 1570–1580-е годы выборными дворянами. Относительно московских дворян приведем следующие данные: Ф. Н. Дубенский (2 статья, московский дворянин в 1577 г., а в 1588/89 г. выборный дворянин из Дорогобужа), П. И. Борятинский (2 статья, московский дворянин в 1577 г. и в 1588/89 г.), А. Ф. Клобуков (2 статья, московский дворянин в 1588/89 г.), М. В. Мезецкий (1 статья, выборный дворянин в 1577 г., а в 1588/89 г. московский дворянин), Р. В. Охлябинин (1 статья, в 1585–1587 гг. назван среди московских дворян, а в 1588/89 г. среди Ярославских князей), Р. В. Алферьев (1 статья, московский дворянин в 1588/89 г.), А. Т. Михалков (1 статья, московский дворянин в 1577 г.). Таким образом, из дворян второй статьи трое к 1577 г. и к 1588/89 г. стали московскими дворянами. Четыре дворянина первой статьи стали в 1570–1580-е годы московскими дворянами. Следовательно, среди дворян первой и второй статей в 1566 г. было немало как московских, так и выборных дворян. В процентном соотношении среди дворян первой статьи московских дворян было больше по сравнению с дворянами второй статьи: из 9 представителей первой статьи вышло 4 московских (57 % от общего числа московских дворян) и 5 выборных (31 % от общего числа выборных) дворян, и из 14 человек второй статьи 3 стали московскими (43 %) и 11 выборными (69 %) дворянами. Следующий вопрос — являлись ли дети боярские первой и второй статей Земского собора выборными дворянами? В первой статье мы нашли только 6 человек, упоминавшихся в 1570–1580-х годах XVI�� в. на постах выборных дворян (князь М. В. Мезецкий, П. Ф. Колычев, П. И. Волынский, И. И. Сабуров Головин, князь Н. И. Кропоткин, М. В. Чихачев), и 4 московских дворянина (князь Р. В. Охлябинин, А. Т. Михалков, Р. В. Олферьев, князь В. П. Туренин)29. Во второй статье упомянуто 14 выборных дворян (Б. Т. Зачесломский, М. С. Павлов Андреев, И. И. Селиверстов, А. Ф. Загрязский, В. М. Ржевский, Я. И. Судимантов, Е. Т. Старого, И. П. Рясин, И. Г. Меликов, Г. Ф. Колычев, А. И. Колтовский, А. Н. Мясного, М. Н. Глебов, В. В. Колычев) и 6 московских дворян (Ф. Н. Дубенский, А. Ф. Клобуков, Д. И. Черемсинов, князь Ф. А. Мосальский, князь Д. И. Мосальский Горбатый, князь П. И. Борятинский). Можно предположить, что в первую и во вторую статьи приговорной грамоты 1566 г. были внесены 308 Государев двор в Русском государстве середины XVI века... выборные дворяне, однако для такого предположения явно недостаточно доказательств. Вообще трудно определенно утверждать, что дворяне первой и второй статей точно принадлежали к Государеву двору. А. П. Павлов допускает, что во второй статье «могли находиться и представители уездных детей боярских, не входивших в государев двор»30. По нашим подсчетам, среди записанных в первую статью лиц нет сведений в официальных разрядах (куда заносили лишь членов Государева двора) о 13 из 96 человек, а во второй статье — о 45 из 99 человек, то есть почти о половине. Если судить по службам остальных дворянских представителей собора 1566 г., по упоминанию многих из них в Тысячной книге и в Дворовой тетради, можно предположить, что они принадлежали к Государеву двору, включая тех, кто не попал в статейные рубрики (торопецких и луцких помещиков). Обращает на себя внимание то, что в первую статью земского собора были записаны лица более знатного и аристократического положения, чем во вторую статью. Из 96 человек, упомянутых в первой статье, после 1566 г. 4 стали окольничими, 8 боярами. В первой статье по городам Московской земли и Северо-Западу названы 14 тысячников второй статьи и 2 тысячника первой статьи. Во второй статье лишь 2 тысячника второй статьи, а все остальные — это тысячники третьей статьи. Из первой статьи 7 человек упоминались в 1550–1580-х годах XVI века в чинах стольников, двое — среди думных дворян. Во второй статье нет ни одного стольника и думного дворянина. Встречается только 5 поддатней. Таким образом, предварительный анализ лиц, записанных в Тысячную книгу 1550 г. и Дворовую тетрадь, сравнение их с упоминаемыми официальными разрядами членами Двора, а также изучение дворянских представителей Земского собора 1566 г. и их сравнение с выборными и московскими дворянами по боярским спискам последней четверти XVI – начала XVII в. показали сложность и про тиворечивость проблемы формирования Государева двора в середины – второй половине XVI в. Преемственность выборных дворян и тысячников не была выявлена на основе изучения их персонального состава. Трудно с уверенностью говорить о том, что перечисленные в определенных рубриках разряда Полоцкого похода 1563 г. были непременно выборными дворянами. Также невозможно убедительно 309 А. Л. Корзинин доказать, что все записанные в первую и вторую статьи участники Земского собора 1566 г. являлись выборными и московскими дворянами. Решение всех этих вопросов упирается в необходимость углубленного изучения биографий служилых землевладельцев и выявления их принадлежности к определенным чинам Государева двора. 1 Мятлев Н. В. Тысячники и московское дворянство XVI в. Орел, 1912; Новицкий В. И. Выборное и большое дворянство XVI–XVII веков. Киев, 1915; Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963. С. 79–87; Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в России: Изыс кания о Земской реформе Ивана Грозного. Л., 1969. С. 386–422; Зимин А. А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV – первой трети XVI в. М., 1988; Назаров В. Д. 1) О структуре Государева двора в середине XVI в. // Общество и государство феодальной России: Сб. статей, посвященный 70-летию Л. В. Черепнина. М., 1975. С. 40–55; 2) «Двор» и «дворяне» по данным новгородского и северо-восточного летописания (XII–XIV вв.) // Восточная Ев ропа в древности и средневековье: Сб. статей. М., 1978. С. 104–124; 3) О титу лованной знати России в конце XV в. (Рюриковичи и Гедеминовичи по списку двора 1495 г.) // Древнейшие государства Восточной Европы. 1998 г. М., 2000. С. 189–207; 4) Нетитулованная знать по походному списку двора Ивана III в 1495 г. // Российское государство в XIV–XVII вв.: Сб. статей, посвященный 75-летию Ю. Г. Алексеева. СПб., 2004. С. 567–584; Бенцианов М. М. Государев двор и территориальные корпорации служилых людей Русского государства в конце XV – середине XVI в.: Дис. ... канд. ист. наук. Екатеринбург, 2000; Корзинин А. Л. Проблема устройства Государева двора в новейшей историо графии // Вестн. СПбУ. Сер. 2. 2009. Вып. 4. С. 3–7. 2 Мятлев Н. В. Тысячники и московское дворянство XVI в.; Новицкий В. И. Выборное и большое дворянство... С. 28–83; Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. С. 81; Павлов А. П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове (1584–1605 гг.). СПб., 1992. С. 89–90. 3 Павлов А. П. Государев двор... С. 90; Кротов М. Г. Провинциальное дворянство и «Государев двор» в середине XVI века // Феодализм в России: Юбилейные чтения, посвященные 80-летию со дня рождения академика Л. В. Черепнина. М., 1985. С. 98. 4 Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. С. 81; Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 371. 5 Флоря Б. Н. Несколько замечаний о Дворовой тетради как историческом источнике // Археографический ежегодник за 1973 г. М., 1974. С. 53, 57. 6 По данным А. Л. Станиславского. — См.: Станиславский А. Л. Труды по истории государева двора в России XVI–XVII веков. М., 2004. С. 134. 310 Государев двор в Русском государстве середины XVI века... 7 Павлов А. П. К изучению Дворовой тетради 50-х гг. XVI в. // Средневековая Русь: Сборник научных статей к 65-летию со дня рождения проф. Р. Г. Скрынникова. СПб., 1995. С. 32–33. 8 См. по указателю: Разрядная книга 1475–1598 гг. М., 1966. 9 Павлов А. П. Государев двор... С. 99. 10 Историографию вопроса см.: Станиславский А. Л. Труды по истории государева двора... С. 130. 11 Новицкий В. И. Выборное и большое дворянство... С. 21–24. 12 Новицкий В. И. Выборное и большое дворянство... С. 21–24, 31–34. 13 Носов Н. Е. Становление сословно-представительных учреждений в Рос сии... С. 403. 14 Кротов М. Г. Провинциальное дворянство... С. 97. 15 Станиславский А. Л. Труды по истории государева двора... С. 131. 16 Станиславский А. Л. Труды по истории государева двора... С. 130. 17 Павлов А. П. Государев двор... С. 98. 18 Павлов А. П. Государев двор... С. 99. 19 Павлов А. П. Государев двор... С. 119–122; Станиславский А. Л. Труды по истории государева двора... С. 131–133. 20 Павлов А. П. Государев двор.... С. 101. 21 Павлов А. П. Государев двор... С. 99. 22 Книга Полоцкого похода 1563 г.: (Исследование и текст) / Подгот. текст К. В. Петров. СПб., 2004. 23 См. по указателю: Станиславский А. Л. Труды по истории государева двора...; Книга Полоцкого похода 1563 г. 24 СГГД. М., 1813. Ч. 1. № 192. С. 549, 551. 25 Зимин А. А. 1) Земский собор 1566 г. // Исторические записки. М., 1962. Т. 71. С. 196–236; 2) Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 159–211; На заров В. Д. К истории Земского собора 1566 г. // Общественное сознание, книж ность, литература периода феодализма. Новосибирск, 1990. С. 298–299; Пав лов А. П. Государев двор... С. 100–101. 26 Floria B. N. Skład społeczny soborów ziemskich w państwie moskiewskim w XVI wieku // Czasopismo Prawno-Historyczne. 1974. T. XXVI. Z. 1. S. 43–45. 27 Мятлев Н. В. Тысячники и московское дворянство XVI в. С. 83. 28 См. по указателю: Станиславский А. Л. Труды по истории государева двора... С. 191–428. 29 Станиславский А. Л. Труды по истории государева двора... С. 191–428. 30 Павлов А. П. Государев двор... С. 101. 311 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 С. А. Никонов МОНАСТЫРСКИЕ ПРОМЫШЛЕННЫЕ АРТЕЛИ НА МУРМАНСКОМ БЕРЕГУ КОЛЬСКОГО ПОЛУОСТРОВА В КОНЦЕ XVII – НАЧАЛЕ XVIII ВЕКА* Суровые условия Севера России создавали особый тип хозяйства, в котором заметную роль играли промыслы, в том числе связанные с добычей морского зверя и рыбы. Исключение не составляло и хозяйство монастырей Поморья (Двинского, Каргопольского и Кольского уездов), в значительной степени ориентированное на участие духовных корпораций в континентальных и морских прибрежных промыслах, а также в выварке соли. Тем более что ряд местных монастырей и вовсе был лишен возможности заниматься сельским хозяйством1. Морской прибрежный промысел в силу значительных организационных и материальных затрат требовал коллективного или артельного труда. Поэтому издавна (с конца XV – XVI в.) в отдаленные районы приарктической зоны России отправлялись артели поморов-промышленников, вслед за которыми на морском побережье появлялись и монастыри Поморья. Промысел морского зверя и рыбы велся в различных районах субарктики: на побережье Белого моря, Новой земле, Шпицбергене (русский Грумант), а также и на побережье Баренцева моря Кольского полуострова, так называемом Мурманском берегу2. Последний и станет предметом нашего внимания при рассмотрении вопроса о деятельности и организации здесь промысловых артелей духовных феодалов Поморья. Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда и правительства Мурманской области (проект №10-01-43101а/С). * © C. А. Никонов, 2011 312 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Побережье Баренцева моря издавна служило местом добычи рыбы ценных пород, таких как палтус, треска и пикша. По крайней мере со второй четверти XVI в. здесь возник ежегодный промысел рыбы, стягивавший каждую весну и лето тысячи промышленников из разных волостей и городов Поморья и Севера Московского го сударства. На Мурманском берегу в XVI – начале XVII в. возникла и целая сеть временных (сезонных) становищ, служивших местом жительства для крестьян-поморов и центрами промысла на побережье Баренцева моря. По данным писцовой книги Кольского уезда 1608–1611 гг. письма Алая Михалкова, на Мурманском берегу действовало 50 становищ3. Каждое становище включало как жилые постройки и строения, связанные с организацией жизни и быта промышленников (избы, поварни, бани), так и хозяйственные, предназначавшиеся для содержания рыболовных снастей и судов, а также для хранения и разделки морской добычи. Организация морского прибрежного промысла в силу его удаленности от мест постоянного обитания русских промышленников4 требовала существенных затрат. Необходимо было не только обеспечить рыболовные снасти и суда, но и запасы продовольствия, позволяющие промышленникам работать на протяжении нескольких месяцев, средства транспортировки промышленных людей на Мурман и т. п. Подобными средствами располагал, разумеется, далеко не каждый промышленник, а только наиболее состоятельный. Роль организаторов промысла, в том числе в XVI–XVIII вв., брали на себя и монастыри, обладавшие необходимыми материальными возможностями для организации промысловых экспедиций в отдаленные районы Крайнего Севера России. На промысел монастырями нанимались промышленники — кресть яне поморских волостей, либо из числа крестьян монастырских вотчин, либо же просто все те, кто готов был отправиться за добычей на далекое «Мурманское море». Подобная система организации труда и формирования артельного объединения, при которой средствами (натуральными и денежными) и орудиями производства обладает одно лицо или духовная корпорация (как в нашем случае), а наемный работник вкладывает только свой труд, в источниках получила наименование покрута5. 313 С. А. Никонов Не останавливаясь специально на проблеме покрута как особой системы организации труда на рыбных и звериных промыслах, отметим, что этот вопрос уже давно нуждается в специальном исследовании. Существующие на сегодняшний день работы по этой проблеме посвящены развитию покрута во второй половине XIX – начале XX в.6, то есть в то время когда это социальное явление себя уже изживало. Более ранний период развития покрута и связанный с этим вопрос организации труда на промыслах получил лишь фрагментарное освещение в специальной литературе7. В настоящей работе обратимся к одному частному вопросу, имеющему немаловажное значение для исследования монастырского промыслового хозяйства в Поморье, а именно — о составе и механизмах формирования промысловых артелей на Мурманском берегу. Вначале дадим краткую характеристику наших источников. Анализ и классификация монастырской документации, касающейся промысла на Мурмане, требует специального исследования8. Сейчас лишь можно отметить, что состояние источников по указанной проблеме лучше всего позволяет изучать монастырский промысел трески и палтуса для середины – второй половины XVIII в. Особое значение здесь приобретают материалы Соловецкого монастыря, отложившиеся в фондах Российского государственного архива древних актов. Период же конца XVII – начала XVIII в., к сожалению, не освещается таким большим количеством источников, и все же имеющиеся документальные свидетельства позволяют выявить особенности организации промысла рыбы на Мурманском берегу. Мы обратимся к материалам нескольких духовных корпораций, участвовавших в промысле на Мурмане. Поясним, что это вызвано в значительной степени тем, что имеющиеся источники не поз воляют в должной мере выявить систему организации труда для какого-либо отдельного участника промысла из числа духовных феодалов. Наше внимание привлекут источники следующих монастырей и духовных организаций Поморья: Николо-Корельского, Соловецкого монастырей и Холмогорского архиерейского дома. Представленный список, конечно же, далеко не исчерпывает перечень тех монастырских организаций, которые участвовали в промысле трески и палтуса на побережье Баренцева моря9. 314 Монастырские промышленные артели на Мурманском берегу... Итак, какими же источниками мы располагаем? Во-первых, это небольшая группа таких документов, как «книги записные» и «книги отпускные» участников мурманского промысла — карбасников (корм щиков) и покручеников — Николо-Корельского монастыря. В настоящее время нам известно четыре подобных документа (1691, 1696, 1697 и 1710 гг.)10. «Книги» составлялись либо монастырским казначеем или же приказчиком монастырской Холмогорской службы, ведавшим в том числе организацией промыслов на Кольском полу острове11. В «книги» вносились конкретные данные о покрученных (то есть нанятых) на промысел лицах (кормщиках и покручениках), размере оплаты труда, выдаваемых ссудах и т. п. Данная группа источников не исчерпывает всей сохранившейся документации Николаевского монастыря по организации промысла на Мурманском берегу для изучаемого периода. Так, среди разрозненных источников, касающихся организации промысла, сохранились такие виды документации, как «тетрати записные» отпущенных на промысел снастей и продуктовых запасов12, «росписи» принятой с промысла рыбы13, «отпуски» на промысел отдельных артелей14 и ряд других. Документы мурманского промысла Соловецкого монастыря представлены «книгами счетными», содержащими данные о распределении добытой рыбной продукции и получаемых от ее реализации денег между промышленниками и обителью. Все источники относятся к началу XVIII века. В настоящее время нам известны четыре таких «книги» (1710, 1711, 1717 гг.)15. Холмогорский архиерейский дом, также один из крупных участников промысла, представлен разнообразными видами документации, позволяющими оценить общее состояние, доходы, этапы формирования мурманского промысла. Это — приходные и расходные книги архиерейской казны, содержащие сведения о затратах на мурманский промысел16, отдельные тематические выписки из приходо-расходных книг, касающиеся состояния промысла в начале XVIII в.17, сведения о добытой рыбе и ее распределении между духовной организацией и промышленниками в 1716 г.18, а также подробные описания («ведомость» и «опись») архиерейского мурманского промысла, составленные в 1704 г. по распоряжению архангелогородского стольника и воеводы В. А. Ржевского19. 315 С. А. Никонов Дав краткую характеристику источников, рассмотрим, как происходило формирование артелей, и выясним их состав. Рекрутирование промышленных людей на мурманский промысел отражено в целом ряде источников. Это, прежде всего, «книги записные» и «книги отписные» Николо-Корельского монастыря и учетная документация Холмогорского архиерейского дома. Наиболее ранние свидетельства покрута промышленников на мурманский рыбный промысел встречаются в приходных и расходных книгах НиколоКорельского монастыря середины – второй половины XVI в. Данное обстоятельство уже отмечалось в историографии20. Так, в приходных и расходных книгах монастыря 1551–1559 и 1567–1571 гг. упоминается как сам покрут промышленных людей на промысел, так и получение доходов от промысла приказными старцами21. Судя по записям источников, покрут, или, другими словами, формирование промысловых артелей, осуществлялся приказными старцами в заполярной волости Коле (с 1582 г. — Кольский острог), а не на Двине, где стоял монастырь. Заметим, что приходные и расходные книги содержат и специфическую терминологию, связанную с организацией мурманских артелей: сама артель именуется «ужиной»22, а доля участника артели от доходов в промысле называется «участком»23. Очевидно, что исследование монастырских приходо-расходных книг, а не только специальной документации мурманского промысла способно расширить наши знания о хронологических этапах участия монастыря в промысле, его организации и конкретных участниках. В конце XVII�� в. ситуация с покрутом промышленников в Николо-Корельском монастыре на промысел существенно изменилась. На промысел нанимались (крутились) крестьяне либо монастырских вотчин, либо вотчин других духовных феодалов Двинского уезда (в частности, Холмогорского архиерейского дома), а также и черносошные крестьяне Двинского уезда24. Количественный состав команды определялся не только возможностями духовной корпорации покрутить определенное число промышленников и промысловой ситуацией на Мурмане, но и системой организации труда на морских прибрежных промыслах, сложившейся издавна. Основным промысловым судном в тот периода был карбас, на котором трудилось четверо промышленников: один кормщик 316 Монастырские промышленные артели на Мурманском берегу... (карбасник) и трое рядовых покручеников. Если в задачу кормщика (карбасника) входило общее руководство судном и процессом добычи рыбы, то на плечи команды ложилась вся тяжесть нелегкого рыбацкого труда: подготовка снастей, добыча рыбы и ее последующая разделка на берегу. Карбас и четыре члена его команды составляли единицу артельной организации. Следует отметить, что численный состав промышленников, трудившихся на карбасе, а также и распределение между ними функций в процессе добычи и разделки рыбной продукции оставались устойчивыми на протяжении долгих столетий, сохранившись вплоть до начала XX в. На организацию промысловой деятельности артелей оказывал влияние и сезонный характер промысла25, делившегося на два этапа: «вешний» (конец апреля – вторая половина июня)26 и летний (конец июня – начало сентября). Для каждого этапа промысла, как об этом можно судить по документам Николо-Корельского, Соловецкого монастырей и Холмогорского архиерейского дома, покручивалась отдельная команда промышленников. При этом, конечно же, нельзя исключать и того, что ряд промышленников входили как в «вешнюю», так и в летнюю команды27. «Книги отпускные» Николо-Корельского монастыря 1691, 1696 и 1697 гг. позволяют выявить порядок рекрутирования промышленников на «вешний» мурманский промысел. Первоначально в январе месяце покручивались карбасники — руководители судовых команд, а уже затем, в феврале, осуществлялся покрут рядовых промышленников28. После произведенного найма команды покрученики отправлялись сухопутным путем (морской был невозможен из-за того, что воды Белого моря сковывались льдами) к Кольскому острогу (административный центр Кольского уезда), откуда они уже направлялись в монастырское становище на Мурманский берег29. Путь от Двины до Колы занимал около одного-полутора месяцев. Летняя команда доставлялась на Мурманское побережье монастырскими ладьями — крупными мореходными судами, привозившими в становище продовольствие, снасти и самих промышленников. Обратно из становища ладьи доставляли в Архангельск добытую в «вешний» сезон рыбу, а в начале осени отвозили туда же и самих промышленников с летней добычей. 317 С. А. Никонов Видимо, ключевую роль в покруте рядовых промышленников на мурманский промысел Николо-Корельского монастыря играл карбасник (кормщик), поскольку, как уже отмечалось, социальный состав артелей был «пестрым», и туда помимо вотчинных монастырских крестьян входили крестьяне других духовных феодалов Двинского уезда и черносошные крестьяне. В этой ситуации карбасник должен был не только привлечь желающих на далекий мурманский промысел, но и по возможности отобрать наиболее достойных и крепких промышленников из числа крестьян-поморов. Об этом, в частности, свидетельствует «договорное письмо» карбасника Степана Карпова сына Мал(ь)гина с властями Николаевского монастыря30. Сам Степан Мал(ь)гин был черносошным крестьянином, выходцем из Нижнекойдокурской волости Двинского уезда. В 1725 г. карбасник С. К. Мал(ь)гин в соответствующем «договорном письме» не только брал на себя обязательство выйти в срок на промысел, но и обещал, когда «промысел приспеет», привлечь «знатных и добрых людей человека три ис покруту, как мошно и прибыльно бы было святыя обители»31. Количественный состав промышленников, нанимаемых духовными организациями на рыбный промысел, колебался и не был устойчивым. Очевидно, что на эти колебания должны были оказывать воздействие различные факторы, как то материальные возможности монастыря в организации промысла, политика властей (центральных и региональных) в отношении монастырского хозяйства, внешнеполитическая обстановка на Севере России. Опираясь на изучаемые источники, можно привести следующие данные о задействованных духовными феодалами трудовых ресурсах. Николо-Корельский монастырь в конце XVII в. использовал на «вешнем» промысле от 3 до 4 карбасов, на которых трудилось от 12 до 16 промыш ленников, а в начале XVIII в. уже только 2 судна, соответственно с 8 промышленниками32. Примерно такие же силы на рыбном промысле были задействованы и Соловецким монастырем. «Счетные книги» монастыря с промышленниками дают основания говорить о том, что в начале XVIII в. на промысел отправлялось 16 человек — 4 кормщика и 12 покручеников, трудившихся на 4 карбасах33. При этом количественный состав команды, по данным рассматриваемых источников, оставался 318 Монастырские промышленные артели на Мурманском берегу... неизменным как на «вешнем», так и на летнем этапах мурманского промысла. Последнее, по всей видимости, говорит о том, что и в «вешний», и в летний сезон на монастырском промысле трудились одни и те же промышленники. Более значительные трудовые ресурсы в конце �� XVII�� в. на Мурманском берегу использовал Холмогорский архиерейский дом. Так, по данным приходо-расходных книг архиерейской казны 1694 г., на Мурманском берегу в промысле трески и палтуса было задействовано 6 карбасов. Несмотря на то что источник не раскрывает количе ственный и персональный состав промышленных людей, принимая во внимание традиционный состав «карбасной артели», включавший четырех промышленников, можно говорить о том, что на промысле в 1696 г. трудилось 24 промышленника. Эти расчеты полностью подтверждает «ведомость» состояния рыбных промыслов архиерейского дома на побережье Баренцева моря, составленная в 1704 г. Согласно источнику, до 1700 г. в промысле участвовало около 40 человек. Распределение промышленников было следующим: в «вешнем» промысле участвовало 24 промышленника — 6 карбасников и 18 рядовых, трудившихся на 6 карбасах; на летний промысел выходило 16 промышленников — 4 карбасника и 12 покручеников, добывавших рыбу на 4 карбасах34. В начале �� XVIII�� столетия в силу неблагоприятных для архиерейского дома факторов численность отправляемых на Мурман промышленников сократилась35. Так, в 1703 г. на промысел было отпущено 12 человек (4 карбасника и 8 покручеников)36, а в 1704 г. добывало рыбу уже 17 человек (4 карбасника и 13 рядовых)37. Как и ранее, судовые команды делились на сезонные объединения — «вешних» и летних промышленников. В последующем тенденция к общему сокращению промышленных людей на мурманских промыслах Холмогорского архиерейского дома была продолжена. Так, на промысел 1709 и 1710 гг. было отпущено 8 промышленников — 2 карбасника и 6 рядовых38. Персональный состав артелей для изучаемого периода прослеживается только по источникам Николо-Корельского монастыря. К этому вопросу ранее уже обращался в своей небольшой статье В. В. Брызгалов39. Вкратце повторим и в чем-то дополним наблюдения архангельского историка-краеведа. Наиболее стабильную часть 319 С. А. Никонов артелей составляли карбасники (кормщики). Так, в рассматриваемых нами источниках упоминаются имена 9 карбасников. Из них дважды на промысел выходил один40, четыре раза выходил один карбасник41, наконец пять раз на промысел выходили два карбасника42. Остальные карбасники в известных нам источниках упоминаются только однажды. Рядовые покрученики, как об этом можно судить по документации мурманского промысла Николо-Корельского монастыря, не составляли стабильную часть артелей: из года в год на промысел нанимались новые промышленники. Только один из известных нам по источникам покручеников дважды упоминается в монастырской документации промысла как участник артели43. Вместе с тем, источники позволяют говорить о том, что отход на мурманский промысел для крестьян Поморья зачастую был семейным делом. Учетная документация монастыря знает братьев и просто представителей одной фамилии, уходивших совместно на промысел или участвовавших в нем в разные годы. Так, родственные узы связывали промышленников Васильевых, Малгиных, Новоселовых, Трапезниковых. Учитывая то, что труд на промысле требовал знаний и определенной квалификации, и далеко не каждый член артели мог стать ее руководителем (то есть кормщиком), при благоприятном стечении обстоятельств и рядовой член артели, с годами приобретая опыт и завоевывая авторитет среди товарищей, мог подняться до уровня кормщика. В частности, примером является уже знакомый нам Степан Карпов сын Мал(ь)гин: в 1696 г. этот крестьянин известен как рядовой покрученик, а уже в 1724–1725 гг. он упоминается в источниках в качестве кормщика. Не имея, разумеется, полных сведений о профессиональном продвижении С. К. Мал(ь)гина от покрученика к кормщику, нельзя не заметить, что этот путь занял не менее десятилетия. Документы Соловецкого монастыря и Холмогорского архиерейского дома, к сожалению, содержат крайне отрывочную информацию о конкретных участниках промысла, что не позволяет сделать скольнибудь основательных обобщений. Вновь повторимся, что состав мурманских артелей был достаточно пестрым. Найм промышленников мог производиться и на Мурманском берегу, если в этом была потребность44. Последняя категория 320 Монастырские промышленные артели на Мурманском берегу... промышленников в источниках выступает под определением бобыли45. Но, видимо, во всех случаях поступление на службу сопровождалось заключением договора между духовным феодалом и промышленными людьми. Подобные договоры, пусть и в незначительной степени, известны для второй четверти – середины XVIII в. среди документов мурманского рыбного промысла монастырских организаций. Для изучаемого времени примеры подобных документов, к сожалению, исключительны. В частности, нам известно «договорное письмо» мурманских промышленников с властями Николо-Корельского монастыря (1722 г.)46. Договоры заключались не индивидуально, а от лица всей промысловой артели, выходящей на рыбный промысел, и содержали обязательства, взятые на себя промышленниками, и условия оплаты труда. Скудость сохранившихся договоров в известной степени компенсируется данными основных источников нашего небольшого исследования: учетной документацией монастырских промыслов, описаниями рыбных промыслов архиерейского дома и др. Поскольку в нашу задачу не входит исследование покрута как экономической основы формирования промысловых артелей, постольку и на вопросе оплаты труда кормщиков и покручеников мы остановимся лишь вскользь. Вопросы, связанные с распределением добытой продукции промысла между командой и монастырем как организатором промысла, видами денежного поощрения промышленников и т. п., требуют обстоятельного изучения. Итак, во всех случаях оплата труда была дифференцированной: одна для кормщиков (карбасников), другая — для рядовых промышленников. И в том и в другом случае оплата состояла из двух частей — натуральной и денежной. Добытая в ходе промысла рыбная продукция делилась на определенные доли («участки»), которые в неравной степени распределялись между организатором промысла (в нашем случае — монастырями и архиерейским домом) и его непосредственными участниками (кормщиками и рядовыми покручениками). Кормщик (карбасник) получал половину участка (доли) от добытой рыбы. Рядовые покрученики довольствовались пятой долей от добычи. Соответственно, улов разделялся на две части, одна из которых шла монастырю, а вторая — занятым на промыслах промышленным людям. 321 С. А. Никонов Такой порядок был распространен на мурманских промыслах всех рассматриваемых духовных организаций, но при этом не являлся исключительным. Так, более мелкие участники промысла из числа состоятельных крестьян Поморья и небольших монастырей за основу натурального расчета с командой брали другой принцип: каждый участник команды, независимо от ранга, получал равную долю, составлявшую пол-участка47. Возможно, такой порядок был связан с тем, что в этих случаях участники промысла вкладывали в предприятие помимо своего труда еще и какую-то часть орудий производства (промысловые снасти и суда). Но это пока только предположение. Помимо натуральной оплаты, за свой труд кормщик (карбасник) и команда получали и денежные средства. Выдаваемые команде деньги делились на две части: так называемый верхонок (свершонок), получаемый безвозмездно, и ссуду, которую необходимо было возвратить по окончании промысла. Источники поясняют назначение верхонка: данная плата предназначалась на путевые издержки (харч и оплата постоя), связанные с походом к месту промысла — Кольскому острогу и Мурманскому берегу48. Ссуда, по всей видимости, имела совсем иное назначение. Этно графический материал второй половины XIX в. показывает, что промышленники, уходившие на промысел, брали ссуду для поддер жания семьи в период отсутствия кормильца. Выдача ссуды, безусловно, способствовала развитию кабальных отношений в волостях Поморья и вместе с тем выступала одной из основ системы покрута, способствуя, как это ни покажется странным, долговременному существованию промысловых артелей. Подводя итоги небольшого исследования, отметим, что на рубеже XVII–XVIII столетий крупные духовные корпорации Поморья участвовавшие в промысле рыбы на Мурманском берегу, обладали примерно равными трудовыми ресурсами. Несколько большими были только трудовые ресурсы Холмогорского архиерейского дома, способного отправить на Мурман несколько десятков промышленников. При этом распределение трудовых функций на промысле, порядок производства дележа добытой рыбы, то есть основные составляющие промысла, являлись исторически сформировавшимися и не могли 322 Монастырские промышленные артели на Мурманском берегу... изменяться духовными феодалами. Вместе с тем, очевидно и то, что организация промысла все же не могла не испытывать деформирующего влияния со стороны монастырей. Это проявлялось на таких этапах и особенностях формирования и деятельности промысловых артелей, как рекрутирование трудовых ресурсов на промысел (особенно когда дело касалось вотчинных крестьян того или иного монастыря), практические формы распределения добытой продукции и порядок оплаты труда, установление системы контроля и введение наказаний за проступки промышленников в период промысла и т.�� п. Все перечисленные стороны организации промыслового монастырского хозяйства Поморья требуют дальнейшего изучения. 1 В частности это относится к монастырям Кольского уезда — Троицкому Печенгскому и Кандалакшскому Пречистенскому. 2 Мурманским берегом в XVI�� – начале XX�� в. называли побережье Баренцева моря в пределах от Варангер-фьорда (на западе) до мыса Св. Нос (на востоке). — См.: Географический словарь Кольского полуострова. Л., 1939. С. 65. 3 Державин В. Л. Северный Мурман в XVI–XVII вв.: (К истории русскоевропейских связей на Кольском полуострове). М., 2006. С. 28–29. 4 Первые постоянные поселения (колонии) на Мурманском берегу возникают только с 60-х годов XIX в. — См.: Орехова Е. А. Колонизация Мурманского берега Кольского п-ова во второй половине XIX�� – первой трети XX�� вв.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. СПб., 2009. 5 Данное понятие известно уже в источниках XIV–XV вв. (в частности в Псковской судной грамоте). Покрут и покрута, согласно данным исторической этимологии, в источниках той эпохи, а также и рассматриваемого нами периода выступают в значениях «ссуда, подмога, снаряжение всем необходимым, доля или пай от общей добычи» и др. (См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1902. Т. II. (Л–П). Стб. 1117; Словарь русского языка XI–XVII вв. М., 1990. Вып. 16. (Поднавесъ — Поманути). С. 180–181). 6 Ушаков И. Ф. Покрут на Мурманских рыбных промыслах (в свете выс казываний В. И. Ленина) // Ученые записки Ленингр. государственного педа гогического университета им. А. И. Герцена. Т. 426. С. 1969; Кораблев Н. А. 1) Покрут на мурманских рыбных промыслах: (Вторая половина XIX в.) // Вопросы истории Европейского Севера: Межвузовский научный сборник. Петрозаводск, 1974; 2) Условия труда и быта покрученников на мурманских рыбных промыслах: (Вторая половина XIX в.) // Там же. Петрозаводск, 1977; Крысанов А. А. Тресковый промысел онежан на Мурмане (1850–1920 годы). Онега, 2000; 323 С. А. Никонов Юрченко А. Ю. Тресковый промысел поморов на Мурмане: Развитие артельных отношений // Наука и бизнес на Мурмане (Х Юбилейная научно-практическая конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Тейлоровские чтения»). Мурманск, 2002; и др. 7 Гемп А. Г. Хозяйство и хозяйственная деятельность Николо-Корельского монастыря в �� XVII�� веке: (Очерки). Архангельск, 1967 // Архангельская областная научная библиотека им. Н. Добролюбова. Ф. 657389; Ушаков И. Ф. Кольская земля // Ушаков И. Ф. Избранные произведения: В 3 т. Мурманск, 1997. Т. 1. С. 67–69; Брызгалов В. В. Состав мурманских рыболовных артелей в конце XVII�� века // М.�� В�� . Ломоносов и национальное наследие России: Тезисы докладов междунар. науч. конф., посвященной 285-летию со дня рождения великого российского ученого М. В. Ломоносова. Архангельск, 1996. Ч. IV; Крайковский А. В. Промысел трески и палтуса на о. Кильдин в XVIII–XX вв. // Ушаковские чтения: Материалы I�� науч.-практ. межрегиональной краеведческой конференции памяти профессора И. Ф. Ушакова. Мурманск, 2004; Никонов С. А. Промысловые становища Кандалакшского Пречистенского монастыря на Мурманском берегу во второй половине XVI – первой трети XVIII веков // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. Сер. Общественные и гуманитарные науки. 2010. № 7 (112). Ноябрь. 8 В частности, в специальной работе нами были проанализированы и изучены приходо-расходные книги мурманского промысла Крестного Онежского монастыря второй половины XVII – первой трети XVIII в. (См.: Никонов С. А. Участие Крестного Онежского монастыря в мурманском рыбном промысле во второй половине XVII�� – первой половине XVIII�� вв.: (По материалам монастырских приходо-расходных книг) // VI Ушаковские чтения: Сборник научных статей. Мурманск, 2010). 9 В промысле трески и палтуса на Мурманском берегу принимали участие следующие монастырские организации: Антониево-Свийский, Михаило-Архангельский, Пертоминский, Спасо-Новоприлуцкий монастыри (Двинский уезд); Крестный Онежский монастырь (Каргопольский уезд); Троицкий Печенгский и Кандалакшский Пречистенский монастыри (Кольский уезд). 10 Государственный архив Архангельской области (далее — ГААО). Ф. 191. Оп. 1. Д. 1052, 1078, 1388, 2557. 11 Помимо промысла трески и палтуса на Мурманском берегу, Николо-Карельский монастырь в XVI–XVIII вв. занимался и добычей семги в волости Варзуга Терского берега Кольского полуострова (Двинский уезд). 12 ГААО. Ф. 191. Оп. 5. Д. 5. 13 Там же. Оп. 1. Д. 191. 14 Там же. Д. 1604, 2566. 15 РГАДА. Ф. 1201. Оп. 1. Д. 807, 825, 875, 982 (последняя рукопись не датирована). 324 Монастырские промышленные артели на Мурманском берегу... ГААО. Ф. 31. Оп. 3. Д. 20, 22. Архив СПб ИИ РАН. Ф. 255. Оп. 2. Д. 3. 18 Там же. Д. 8. 19 Сборник материалов по истории Кольского полуострова XVI–XVII вв. (далее — СМИКП). Л., 1930. № 75–76. 20 Шаскольский И. П. О возникновении города Кола // Исторические записки. М., 1961. Т. 71. С. 247, примеч. 2; Ушаков И. Ф. История Кольского Севера с древнейших времен до 1917 года: Дис. ... д-ра ист. наук. Мурманск, 1978. С. 148. 21 Архив СПб ИИ РАН. Кол. 115. № 934. Л. 18 об.; № 935. Л. 10 об., 37 об., 43 об., 58; № 939. Л. 5 об., 16, 25 об. 22 Необходимо отметить, что специальным словарям древнерусского языка понятие «ужина» не известно в таком специфическом смысле, как артель, объединение. В словаре И. И. Срезневского это понятие представлено в привычном для нас смысле слова — полдник, еда. (См.: Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятника. СПб., 1912. Т. II. (Р–Я). Стб. 1166). Вместе с тем в этнографических материалах Русского Севера второй половины – конца XIX в. понятия ужина и поужина хорошо известны в значении пая (доли) материальных ресурсов, вносимых промышленником в артель. Также это понятие выступает и синонимом понятия артели (См.: Ефименко А. Я. Артели Архангельской губернии // Сборник материалов об артелях в России. СПб., 1873. С. 74. Вып. 1; Подвысоцкий А. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб., 1885. С. 117–178). 23 Так, в 1555/56 г. приказной старец «крутил участок на Мурманское на удьбу»; а в октябре 1556 г. «крутил ужину на Мурманское» (См.: Архив СПб ИИ РАН. Кол. 115. № 934. Л. 18 об.; № 935. Л. 43 об.). 24 Так, среди волостей Двинского уезда поставлявших монастырю промышленников на промысел, называются: Куростровская, Курейская, Княжостровская, Ровдогорская, Ухтостровская. 25 Сезонный характер мурманского промысла, распадавшегося на два этапа (весенний и летний), был вызван естественной, природной миграцией рыбы (трески и палтуса), ежегодно совершавшей движение из отдаленных районов мирового океана к побережью Кольского полуострова. 26 Согласно «книге счетной» с мурманскими промышленниками Соловецкого монастыря 1711 г., «вешний» промысел заканчивался на «Иванов день», то есть на рождество Иоанна Предтечи (24 июня по ст. ст.) (см.: РГАДА. Ф. 1201. Оп. 1. Д. 825. Л. 3). 27 Таким образом обстояло дело в промысловый сезон 1716 г. Холмогор ского архиерейского дома на Мурманском берегу. Артель «вешних промышленников», возглавляемая карбасниками Иваном Хабаром и Дмитрием Мошиным, 16 17 325 С. А. Никонов по окончании своего срока промысла продолжила добычу рыбу на Мурмане уже совместно с «летними промышленниками» (См.: Архив СПб ИИ РАН. Ф. 255. Оп. 2. Д. 8. Л. 3). 28 ГААО. Ф. 191. Оп. 1. Д. 1052. Л. 2–6; Д. 1078. Л. 1–6 об.; Д. 2557. Л. 1–5 об. 29 На Мурманском берегу Николо-Корельскому монастырю принадлежало становище Шубино. 30 Документ датирован 3.03.1725 г. (См.: ГААО. Ф. 1025. Оп. 5. Д. 493. Л. 1–2 об.). 31 ГААО. Ф. 1025. Оп. 5. Д. 493. Л. 1. 32 Там же. Ф. 191. Оп. 1. Д. 1052. Л. 2–4 об.; Д. 1078. Л. 1–6 об.; Д. 2557. Л. 1 об. – 4 об. 33 РГАДА. Ф. 1201. Оп. 1. Д. 807. Л. 2, 4 об.; Д. 825. Л. 2 об., 5 об.; Д. 875. Л. 2 об., 4 об.; Д. 982. Л. 1. 34 СМИКП. № 75. С. 128–129. 35 Причинами были следующие: во-первых, изменение промысловой обстановки на Мурмане, вызванное сокращением добычи рыбы и, как следствие этого, упадком доходов от продажи продукции; во-вторых, угроза военных нападений со стороны шведского флота, усилившаяся со вступлением России в Северную войну (См.: Там же. С. 129). 36 СМИКП. № 75. С. 130. 37 Там же. № 76. С. 137. 38 Архив СПб ИИ РАН. Ф. 255. Оп. 2. Д. 3. Л. 1–2. 39 Брызгалов В. В. Состав мурманских рыболовных артелей в конце XVII века. С. 101–104. 40 Федор Демидов сын Романов (1696, 1697 гг.) (см.: ГААО. Ф. 191. Оп. 1. Д. 1052. Л. 2; Д. 1078. Л. 1 об.). 41 Осип Петров сын Новоселовых (1691, 1692, 1696, 1697 гг.) (см.: ГААО. Ф. 191. Оп. 1. Д. 400. Л. 44; Д. 1052. Л. 3; Д. 1078. Л. 1; Д. 2557. Л. 1–1 об.). 42 Василий Алексеев сын Кожин (1694, 1696, 1697, 1709, 1710 гг.) и Тимофей Семенов сын Языков (1691, 1692, 1693, 1694, 1710 гг.) (см.: ГААО. Ф. 191. Оп. 1. Д. 400. Л. 41; Д. 914. Л. 37 об.; Д. 952. Л. 8 об.; Д. 1052. Л. 2; Д. 1078. Л. 1 об.; Д. 1388. Л. 1 об.; Д. 2566. Л. 1; Д. 2557. Л. 2; Д. 1388. Л. 1 об.). 43 Андрей Исаков сын Малгин (1696, 1697 гг.) (см.: ГААО. Ф. 191. Оп. 1. Д. 1052. Л. 5 об.; Д. 1078. Л.4 об). 44 Так, в «ведомости» состояния мурманского промысла архиерейского дома 1704 г. отмечается, что традиционно на Мурман отправлялось по 16 промышленников, среди которых были и «вольные люди» (см.: СМИКП. № 75. С. 132). 45 Согласно «тетрати отпускной», на мурманский промысел Николо-Корельского монастыря 1697 г. монастырскому ладейному кормщику и по сов местительству карбаснику Ивану Смирных предписывалось нанять на карбас 326 Монастырские промышленные артели на Мурманском берегу... работника-бобыля. В отличие от рядовых членов команды, наемному бобылю причитался повышенный размер натуральной оплаты: пол-участка от добычи рыбы, против 1/5 участка, который получали рядовые покрученики (См.: ГААО. Ф. 191. Оп. 1. Д. 1078. Л. 6 об.). 46 ГААО. Ф. 191. Оп. 1. Д. 1604. Л. 1. 47 СМИКП. № 76. С. 144–145. 48 Так, в «книгах отпускных» мурманских промышленников Николо-Корельского монастыря 1697, 1709 гг. поясняется, что «свершеночные деньги» кормщики и покрученики получали «на проход» (См.: ГААО. Ф. 191. Оп. 1. Д. 1078. Л. 2 об. – 5; Д. 2566. Л. 1–1 об.). РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Е. А. Васильева ИСТОРИЯ СТАНОВЛЕНИЯ ПОЛИЭТНИЧНОГО СОСТАВА НАСЕЛЕНИЯ АСТРАХАНСКОГО КРАЯ Территориальные изменения приводили к изменениям в численном и национальном составе населения Астраханского края. Однако все изменения производились законодательным путем и не вызывали внутренних межнациональных и порубежных конфликтов. Занимая выгодное географическое положение, Астрахань быстро превратилась в крупный торговый и ремесленный центр. Своеобразной характеристикой населения Астраханского края является его полиэтнический состав. Наряду с жителями Азии, европейцы также стремились завязать торговые отношения с Астраханью, а через нее и со странами Востока. Сложная и неоднозначная проблема наличия либо отсутствия в Астраханском крае коренного, автохтонного, населения в данной работе не рассматривается. В �� XVI�� –�� XIX�� вв. происходил переход от одной волны миграции к другой. Славянское население эпизодически появлялось в низовьях Волги и Прикаспии еще в домонгольские времена (походы Святослава, косвенные свидетельства Ахмеда Ибн-Фадлана о поволжских «руссах», археологические находки в селах Селитренное, Красный Яр Астраханской области и др.). В составе Золотой Орды сразу возникли поселения русских пленников-ремесленников. Существование таковых в разной степени ассимиляции, возможно, с собственными православными храмами в составе «Сарайской» епархии (располагалась в ордынской столице) может быть зафиксировано по приведенным © Е. А. Васильева, 2011 328 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 М. Д. Полубояриновой археологическим находкам ХIII–ХIV вв. на месте Сарая-Бату и у окраины г. Астрахани — поселка Мошаика1. Массовое переселение сюда уже сложившихся этносов, русских, затем украинцев, включая донских и запорожских казаков, произошло позже, с включением края в состав Российского государства во второй половине ХVI в. (вступление войск в 1554 и 1556 гг., основание русской Астрахани в 1558 г.), а особенно — с активным освоением степных пространств в течение XVIII в.2 Первоначальная, «ловецкая» (рыбацкая), «сходческая», то есть вольная, северорусского происхождения, диалектно «окающая» миграция уже сменялась вторичной, крестьянской (в том числе и «владельческих», крепостных крестьян) — среднерусской и южнорусской, «акающей». Первая связана с XVII в., вторая больше представлена в XVIII в. «Окающие» группы разместились при этом в низовьях, на юге края, а «акающие» — в верховьях, севернее. Вокруг же Аст рахани возникла «буферная», переходная зона. В рассматриваемый период, после городского антиправитель ственного восстания в Астрахани 1705–1706 гг., добавилась казачья миграция, представленная донскими командами и местными «выкрестами» (в массе своей калмыками, уходившими от владельцев). Возникли первые станицы: Грачевская, Ветлянская, Михайловская, Сероглазинская, впоследствии Замьянская (калмыцкого происхождения: там жил командир, нойон Замьян). Следует выделить «полуславянские» названия русских (или прежде русских) низовых сел — Иванчуг (Иванов учуг, «место для ловли») и Кошиванка (народная этимология — «стоянка Ивана»). В других случаях возникали «парные» топонимы с этнической окраской, например Русская Башмаковка (русские) и Татарская Башмаковка (переселившиеся в начале XVII в. ногайцы-юртовцы). Выделенный автором так называемый «бугристый» тип названий (соответствовавший безопасным при разливах рек возвышенным местам) мог иметь и славянское оформление (Ракушский, Бараний, Яблоневый Бугор), и тюркское (Ярлы-Тюбе = Осыпной Бугор, Ак-Тюбе и т. п.). В селе Красный Бугор на взморье, как было установлено автором, в середине XVIII в. поселились «краснобугоринские болдыри», потомки русских и жившей тогда в низовой дельте особой группы «николинских» калмыков-христиан (теперь здесь больше 329 Е. А. Васильева казахов). С теми же калмыками, сохранявшими тайком древний шаманизм, связывается название бывшего поселка Бухульген (священный небесный, синий бык). Он просуществовал до конца 20-х годов XX в., но был уже населен казахами. Таким образом, мы можем фиксировать поселение славян (русских, украинцев, включая казаков) в местностях, сохранивших топонимию от прежнего, не до конца ясного этнически, населения, контакты их между собой и с иноэтническими группами, также переселявшимися в Астраханский край в данный период. В течение XVIII в. происходит активное освоение пустующих земель Астраханской области. Основная часть переселенцев была из центральных губерний России: Московской, Тамбовской, Воронежской, Костромской, Рязанской. Освоение земель происходило двумя путями: строительство казачьих поселений-крепостей по решению правительства и проникновение русских рыбацких ватаг, крестьянземлепашцев, бежавших на юг от крепостного гнета. Сенатским указом от 1750 г. учреждался Астраханский казачий полк из 500 человек. Необходимость защиты степных рубежей заставила правительство создать эти казачьи формирования в Астраханской губернии. Астраханский казачий полк размещался в Астрахани, казаки жили в своих домах. Управлять полком было сложно, поэтому было решено поселить полк отдельной казачьей станицей на бугре Сунгур. Поселение стало называться Казачьей слободой, позднее — Казачьим бугром и, наконец, Казачьебугоринской станицей, а речка Луковка, омывающая бугор, — Казачьим ериком3. В уездных городках губернии существовали самостоятельные казачьи команды: Красноярская, Черноярская, Енотаевская, Царицинская, Камышинская и Саратовкая. Все они позднее были причислены к Астраханскому казачьему войску. Особенностью Астраханского казачьего войска было то, что оно, в отличие от природных казачьих войск Дона, Терека, Урала, являлось созданным государством подразделением, предназначенным для охраны границ осваиваемого Нижнего Поволжья. Этими задачами определялась и служба казаков, заключавшаяся в охране солевых промыслов, рыбных ватаг, ямского дела в губернии. Кроме того, астраханские казаки охраняли границу от разбойничьих нападений, производившихся с территории 330 История становления полиэтнического состава населения... Кавказа и из-за Урала. Казаки также обеспечили карантинные меро приятия во время эпидемии холеры и чумы. Во второй половине XVIII в. при Екатерине II (примерно с 1780 г.) для освоения низовьев Волги началось принудительное переселение государственных крестьян — русских, чувашей, мордвы, татар из Среднего Поволжья. К ним добавились беглые люди, демобилизованные солдаты. Важную роль играло астраханское казачество и в хозяйственном освоении края. Основанные по распоряжению губернатора Бекетова в 1765–1766 гг. станицы Лебяжинская, Замьяновская, Серо глазинская, Ветлянинская, Грачевская, Косикинская, Копановская явились первыми сельскими поселениями на ранее пустынном тракте от Черного Яра до Астрахани. Именно казаки первыми начали превращать безжизненные степи в поля, бахчи, сады и огороды. Численность городского и сельского казачества составила 7283 души обоего пола. Особенностью астраханского казачества был его полиэтнический состав. Среди казаков были русские и поляки, калмыки и татары, малороссы. Казачество являло пример религиозной терпимости. Хотя подавляющее большинство казаков были православными, среди них встречались и мусульмане, и католики и даже старообрядцы. Будучи на первых порах отличными друг от друга по этническим и религиозным признакам, казаки были объединены конвойно-караульной службой и взаимной экономической заинтересованностью4. В XVIII веке в Поволжье появились украинцы, приезжавшие на заработки. Вокруг соляных озер Баскунчак и Эльтон появилась «чумацкая» миграция, украинская по происхождению. Украинцы поселились в Саратове, Камышине, Черном Яру, Красном Яру и Астрахани, образуя земледельческие слободы. Каждая слобода возглавлялась старостой. Все члены этих общин платили государству семигривенную подать. В фондах астраханского архива сохранились документы за 1782 г., содержащие сведения об украинском сообществе, которые не публиковались до 1967 г. Один из этих документов — ревизский реестр, представленный местным властям украинским старостою Игнатом Дюжинковым о последней переписи украинцев на территории Астрахани. Всего было произведено две переписи украинского населения 331 Е. А. Васильева на территории Астраханской области — в 1763 и 1782 гг. Эти два документа дают сведения об украинцах в Астрахани. Как свидетельствует рукопись «Топографического описания Астраханской губернии» 1785 г., украинцы были приписаны к ведомству губернской канцелярии, а не к магистрату, к которому приписывались купцы и мастеровые люди. Когда точно возникло в Астрахани украинское сообщество — сказать трудно. Указом 1763 г. на украинцев был распространен «подушный» налог. Однако документы о «подушном» налоге не дают ясного представления о том, сколько украинцев было в рыбацких ватагах, на судах и на верфях в Персии. Для переработки богатых рыбных уловов требовались работники, и украинцев нанимали на промыслы и на суда, которые ходили вниз и вверх по Волге. Перепись 1782 г. на территории Астраханской губернии выявила 811 украинцев (486 мужчин, 325 женщин и детей) — выходцев из Лубенского, Нежинского и Полтавского уездов Украины. Астрахань была важным торгово-промышленным узлом, губернским центром, а также центром Волжско-Каспийского рыбацкого промысла. Проживая теперь здесь, украинцы легко приспосабливались к укладу основной части местного населения5. При преобладании славян в составе населения Астраханского края уже с XVI�� –�� XVII�� вв. был довольно значителен элемент восточного, азиатского (оседлого и особенно кочевого) этнического происхождения. Здесь проживали грузины, татары, индийцы, иранцы, бухарцы и армяне. Они проложили торговые пути к Астрахани через Моздок и степи Терека. Русское правительство разрешило иностранным купцам селиться на Садовом бугре, так как оно было заинтересовано в развитии торговых отношений со странами Востока6. В 1744, 1746, 1759 гг. были изданы указы, которые разрешили людям разных национальностей жить в Астрахани и также дали право селиться слободами. В центре города образовались Агрыжанская (Индийская)7, Гилянская8, Бухарская, за каналом располагались Татарская, Армянская9, Солдатская10, а также Безродная слободы. Последние получили свое название от самовольно поселившихся беглецов, которые, приходя из разных мест в Астрахань, объявляли себя безродными11. Одно из первых упоминаний об армянах, проживающих в Астрахани, мы встречаем в Софийской, Воскресенской и Никоновской 332 История становления полиэтнического состава населения... летописях, где сообщается об эпидемии 1346 г.: «...казнь бысть от бога на люди под восточною страною на город Орнач, и на Хазторокань, и на Сарай, и на Бездеж, и на прочие грады во странах их; бысть мор силен на Бесермены, и на Татары, и на Ормены, и на Обезы, и на Жиды, и на Орязы, и на Черкасы, и на всех тамо живущих, яко не бе кому их погребати...»12. Исследуя историю Астрахани XVI в., П. Х. Хлебников отмечал существование бухарских и гилянских гостиных дворов, среди ино странных торговцев он упоминал в том числе армян. Они из-за своей малочисленностью не имели собственных гостиных дворов13 и проживали со своими семьями на гилянском дворе14. Однако Ключаревская летопись первоначальное появление армян в Астрахани относит к 1615 г.: «...на третье лето царствования царя и великого князя Михаила Федоровича первоначальные явились люди гостиные из армян, персиян и индийцев...»15. К началу XVII�� века в Астрахани сформировалась армянская колония16, которая состояла преимущественно из торговых людей17. В 1706 г. армянам принадлежало тридцать городских домов18. В том же году они получили разрешение Петра I�� на строительство каменной церкви19, а в указе от 23 сентября 1723 г. «именовали их уже Астраханскими жителями с давних лет». С 1744 г. для проживания и торговли армян были изданы особые правила, как для привилегированного сословия. Им разрешалось свободно торговать в России, оставаться на временное жительство, селиться слободами, строить фабрики и заводы. Армян освободили от гильдейского сбора и обязали платить пошлину только за товар20. Секретным предписанием было разрешено принимать армян в вечное Российское подданство21. В 1734–1747 гг. к астраханским армянам присоединились беженцы с Кавказа. Все они спасались от набегов персидского шаха Надира. В XIX в. Астрахань стала одним из крупнейших центров развития армянской культуры. Были открыты Агабабовское народное училище, епархиальное училище, армянская семинария. В 1735 г. изгнанный грузинский царь Вахтанг решил окончательно поселиться в Астрахани, чтобы быть поближе к родине. С Вахтангом остались только наиболее преданные друзья. Уже в то время за рекой Кутум, близ Иоанно-Предтеченского монастыря, появилась 333 Е. А. Васильева небольшая Грузинская слобода22. Издавна здесь была и улица Грузинская, которая сохранила свое название до настоящего времени. Кроме имеретинских выходцев в Астрахани стали селиться и жители других земель Грузии. Петровские реформы были ориентированы на внедрение нового быта, близкого к европейскому. Возрастала потребность в иностранных специалистах для подъема ремесел и торговли, а с развитием просвещения, морского, военного и торгового флотов также в учителях, советниках и других представителях военных и гражданских профессий. В 1702 г. в Астрахани насчитывалось около 100 немцев. Кроме трудностей адаптации к новым условиям жизни, быту и климату, существовали проблемы крещения детей при их рождении, венчания вступающих в брак и погребения умерших по религиозным канонам. Большая часть немецкого населения придерживалась лютеранства. Немцы обращались к священникам в православных храмах с просьбой оказать им религиозные услуги. Но, по разъяснению Священного Синода, православным священникам запрещалось оказывать услуги немцам и другим иностранцам. Тогда немцы, проживающие в Астрахани, обратились к властям за разрешением на постройку молитвенного дома, который был возведен в 1713 г. на территории кремля. Немцы сыграли большую роль в строительстве судов для Каспийского флота. В 1772 г. в Астрахани стали делать островные лодки и ластовые суда для похода. Они были приспособлены и к морскому плаванию. Капитан Блория и Яков Брант вместе с русскими купцами участвовали в строительстве пильной ветряной мельницы для распиловки брусяного леса. Капитан Карл фон Верден принял участие в исследовании западного побережья Каспийского моря и составлении его новой карты, которая была необходима для мореходства. В состав Каспийской флотилии вошли и иностранные офицеры, давно состоящие на русской службе и не раз бороздившие воды Каспия, — капитаны Верден и Вильбоа. Одним из многочисленных народов, проживавших на территории Астраханской области, являлись татары23. Они подразделялись на юртовых, аульных и кочевых. После покорения Астраханского ханства насчитывалось 25 000 семей (дымов). Опираясь на архивные 334 История становления полиэтнического состава населения... источники, мы наблюдаем уменьшение численности татарского населения: к 1772 г. их было не более 2000 семей. Это объясняется тем, что астраханские татары убегали к кавказцам, крымцам, башкирам, киргизам по одиночке и целыми семьями24. Юртовские татары управлялись Табунными головами и подразделялись на три общества: Бухарское, Агрыжанское и Гилянское, общей численностью 740 человек. Каждое общество имело свою мечеть25. Астраханские деревенские, или аульные, татары жили на островах в устье Волги. В каждой деревне проживало от двадцати до двухсот семей (дымов). В одной из семей жил Каций, или первосвященник. Деревни состояли из небольших деревянных дворов с плоскими крышами. Проживали там только в зимнее время, а летом кочевали в шалашах или тростниковых кибитках. Стада деревен ских татар были немногочисленны. Помимо скотоводства, они, так же как и юртовские, занимались земледелием и садоводством26. В XVIII в. группа юртовцев начала жить оседло и основала свои первые села: Карагали, Кизань (ныне Татаро-Башмаковка), Майлегуль (ныне Яксатово), Бусдангуль (ныне Кулаковка), Казы (ныне Мошаик), Джамели (ныне Три Протоки) и Тияк (ныне Царев)27. Позже возникли и остальные: Кучергановка, Солянка, Килинчи, Семиковка и Осыпной Бугор. В 1771 г. группа юртовцев получила независимость, и к ней присоединились некоторые семьи туркмен и часть живущих в Астрахани торговцев из Бухары — узбеков. Они стали называться «Утар», их административным центром было село Янго-Аскер. Все эти группы населения — и карагаши, и юртовцы — отчетливо осознавали общность языка, происхождения, культуры, отделяли себя от живших в Астрахани и селах Наримановского района татар, под которым понимали усвоивших это самоназвание казанских татар и горьковско-пензенских так называемых «мишарей». Сами себя они называли исключительно ногайцами с небольшими вариантами: «ногай», «карагаш ногай» у карагашей, «нугай» у юртовцев. По преданию карагашей, различия между обеими группами и их названия связаны с войнами давних лет, в ходе которых карагаши бежали в «черные леса», а юртовцы были поселены в «черных юртах». На самом деле карагаши дольше, чем юртовцы, сохраняли 335 Е. А. Васильева прямые контакты с этническим массивом ногайцев Предкавказья, а также кочевой образ жизни, способствовавший консервации многих черт культурной специфики. Юртовцы же подверглись значительному языковому и культурному влиянию городского татарского населения, проникавшего в их села. Среди переселившихся из Среднего Поволжья (Казанского, Пензенского) выделялись четыре социальные группы: «служилые» — татары-военнослужащие; «ясашные» — татары — государственные крестьяне; «беглые татары», тайно покинувшие своих помещиков, а также «новокрещенные» татары, временно принявшие христианство. Первоначально южной границей поселения татар была определена линия Саратов — Царицын. На более «спокойных» местах в степях Астрахани и Ставрополья они поселились по своей инициативе в нарушение указов. В Астраханской области татарских переселенческих сел немного. Это села Каменный Яр Черноярского района, Линейное, Курченко, Туркменка, Биштюбиновка, Янго-Аскер, Новая Кучергановка Наримановского, Зензели Лиманского, Новые Булгары Икрянинского, три хутора Ахтубинского районов. Все они при известной общности существенно отличаются одно от другого. Появление в южных степях средневолжских татар произошло в 1722–1723 гг. в связи с Персидским походом Петра I. Поселенным в Кизляре «служилым» казанским татарам поручались охрана рубежей, разведка, переводческие и дипломатические функции. Эти исторические события послужили причиной образования татарских сел в Астраханской области. Первое татарское поселение в Наримановском районе возникло в 80-х годах �� XVIII�� в. Здесь поселилось 339 казанских татар из Малых Чапурников, преимущественно «новокрещенные». Это было село Курченко (тат. «Картузан»). Отъезд части жителей Чапурников на плотах вниз по Волге был проведен без разрешения начальства. Первоначальное название села действительно Курочкино по имени астраханского купца Курочкина, получившего от императора Петра I в 1722 г. эти земли с двумя солеными озерами, куда потом поселились татары. Название Картузан, по народной этимологии, — «Карт Узган» (старик пришел), якобы в честь мудреца, подсказавшего им это удобное и красивое место вдали от города и властей. Однако более 336 История становления полиэтнического состава населения... вероятно его происхождение от «Кар» и «Тузан» (снег и пыль), как подсказывает сама природа. Курчинковские жители позже основали село Зензели (Жедали). В 1782–1791 гг. колонистами из села Каменный Яр (Ташлы Яр) с разрешения властей было основано село Линейное, по-татарски сохранившее название прежнего, «материнского населенного пункта» — «Кэмени» (каменный) и «Яр» (гора). В 1843 г. жители Каменноярского селения сочли место своего проживания неудобным для скотоводства и хлебопашества и получили разрешение на переселение двадцати девяти татарских семей в селение Курочкинское28. В 1864 г. выделилось село Туркменка (Толке Бугор — Большой Бугор). В низовья Волги в XVIII в. переселилось значительные количество казанских и мишарских татар. В Астраханском крае они заметно повлияли на речь пригородных ногайцев. В середине �� XVIII�� в. среди астраханских татар появляется кубанско-ногайская группа, ранее подчиненная калмыкам и имевшая официальное название «кундровцы» (кундрау — место жительства, селение) и собственное уточняющее — «карагаши». Они были последними кочевниками, которым царское правительство разрешило кочевать между Тереком и Кумой, а затем в Мочагах около Каспийского моря. Сами себя кундровские татары называли и часто доселе называют карагашами, связывая это наименование с породой деревьев — кара агач (черное дерево), среди которых им приходилось жить. Сначала в 1788 г. они основали два обширных селения на реке Ахтубе и протоке Берекет — Сеитовку и Хожетаевку. В связи с полукочевым образом жизни у них дольше всего сохранились пережитки родоплеменных отношений. До сих пор в низовьях Волги живут три родственные между собой группы населения: астраханские татары, карагаши и ногайцы29. В приволжских степях до 1700 г. на луговой стороне кочевали калмыки. При Петре I�� им были отведены кочевья и в нагорной стороне. В первой половине �� XVIII�� века в астраханских степях насчитывалось больше 80 000 калмыцких кибиток. Калмыки кочуют на определенной территории группой близкородственных семейств (хотон). Хотоны образуют аймаки, из которых в свою очередь создаются анчи (роды). Последние объединяются 337 Е. А. Васильева в улусы. Всего насчитывалось семь улусов, которые управлялись особыми попечителями и подчинялись попечителю калмыцкого народа30. В средней полосе губернии, в правобережье Ахтубы, к середине XVIII в. возникли первые полукочевые калмыцкие становища31 (ставки нойонов) — Харабали, Досанг и др.32 После постоянных набегов кочующих калмыков на пограничные села и города правительство было вынуждено в 1765 г. ввести ограничения прав калмыков. Основание казачьих поселений на Волге, страх лишиться основной части кочевий подтолкнуло калмыков, кочующих на луговой стороне, уйти в Китай. В итоге на территории в Астраханском крае на правом, нагорном, берегу Волги осталось около 30 000 калмыцких кибиток33. В своем большинстве калмыцкие улусы не принадлежали ни к каким уездам, так как их перекочевка продолжалась с ранней весны до глубокой осени34. В 1758–1759 гг. часть калмыков под влиянием русских перешла к оседлости, создавая новые поселения и новый тип межэтнических отношений, в том числе хозяйственных и культурных. Такова, например, судьба села Замьяны. В 1764 г. нойон Хошеутовского улуса Замьян обратился к правительству с просьбой разрешить перейти к оседлости. Его просьбу поддержал губернатор Н. А. Бекетов. Коллегия иностранных дел, изучив вопрос, пожаловала «раскриптную» дачу как собственную землю фамилии Тюмень, где было образовано село Тюменевка. Было рекомендовано поселить Замьяна в урочище Крымский затон, в 60 верстах выше Астрахани, а для оказания помощи калмыкам, не имеющим традиции оседлой жизни, рекомендовалось поселить рядом русских. Несмотря на противодействие калмыцкого хана Убаши, в 1770 г. дом для Замьяна был построен, и с ним поселились подвластные ему калмыки (63 кибитки) и русские казаки. Новое поселение было названо Замьян-Городок. Хотя другим некрещеным калмыкам не было разрешено создавать постоянные поселения, все же стремление к освоению новых хозяйственных отношений у них не исчезло. Есть масса свидетельств о том, что зажиточные калмыки приглашали русских для занятий земледелием, от которых и перенимали эти традиции. Наметилась тенденция к принятию заметной частью калмыков православного христианства. Правда, причины для этого были 338 История становления полиэтнического состава населения... разные. Если в среде калмыцкой знати на первый план выдвигались политические соображения, то для простых калмыков принятие православия означало освобождение от тяжелейшего гнета со стороны феодалов. Крещеным калмыкам разрешалось селиться в городах. Очень часто крещеных калмыков отправляли в центр России на казачью службу (Ставрополь-на-Волге под Самарой) или же в по граничные селения (Чугуев, Моздок) для защиты рубежей России. Одним из кочующих народов в степях Астраханской губернии были казахи. Они принадлежали к Букеевской орде, и их кочевья располагались на левой стороне Волги. После того как часть калмыков ушла на территорию Китая, последовало Высочайшее соизволение от 11 марта 1801 г. на кочевье казахов между Уралом и Волгою. Они превосходили по численности калмыков. После смерти хана Букея внутренней ордою управлял его сын Джингар. При нем начался постепенный переход орды от кочевого образа жизни к оседлому. В Рын-песках Джингар возводит для своей жены большой одноэтажный дом с мезонином, железной крышей и многочисленными хозяйственными пристройками. Рядом была выстроена мечеть. По примеру хана состоятельные казахи стали строить себе дома. Так появилось первое казахское поселение Ханская ставка35. Позже остальные казахи стали возводить на своих зимовках землянки из глинобитного кирпича с плоской камышовой крышей. Они были разбросаны по степи в основном по две или четыре землянки. Такое поселение стало называться аулом. По причине скудности растительности каждый казах старался поселиться отдельно, чтобы зимой прокормить свое стадо36. Тяжелые условия жизни постепенно заставляли казахов переходить к оседлому образу жизни. Они не были приспособлены к занятию земледелием, поэтому работали на рыбных промыслах и соляных озерах. Архивные материалы свидетельствуют о проживании на территории Астраханской области закавказских туркмен. В письме Астраханскому военному губернатору от 21 октября 1849 г. говорится, что «кочующие издавна Закавказские Туркмены Чаудыровы, Игдыровы и Саунджазиевы родов, поданным прошением через поверенного своего Мамета Мамедкулова в числе 72 семейств изъявили желание оставить веденный ими досеем кочевой образ жизни и поселиться 339 Е. А. Васильева на калмыцких землях по линейному тракту в трех станицах по 24 семейства в каждой...»37. Подводя итоги, следует отметить, что на территории Астраханской губернии проживали русские, украинцы, татары, персы, индусы, армяне, евреи, грузины и народы других национальностей. В силу ряда причин происходило взаимопроникновение многообразных культур. Для истории Астраханского края с XVI по XX в. характерны тесные связи России с кочующими тюркскими племенами, оказавшими немалое влияние на ее социальную и политическую жизнь. Прослеживая историю заселения Астраханского края, можно выделить четыре миграционные волны, на основе которых сформировалось население Астраханской области в нынешнем его виде, — с середины XVI по конец XX в. 1 Шнайдштейн Е. В. Древняя история Нижнего Поволжья. Астрахань, 1987. С. 18. 2 Государственный архив Астраханской области (далее — ГААО). Ф. 32. Оп. 1. Д. 87. Л. 2–3. 3 Бирюков И. А. История казачьего войска. Саратов, 1911. Ч. 2. С. 29–32. 4 Бирюков И. А. История казачьего войска. Ч. 2. С. 56–78. 5 ГААО. Ф. 2. Оп. 2. Д. 327. Л. 37–73. 6 Рыбушкин М. Записки об Астрахани. М., 1841. С. 57, 60. 7 ГААО. Ф. 857. Оп. 1. Д. 26. С. 1. 8 Там же. С. 49. 9 Описание Колы и Астрахани. СПб., 1804. С. 93. 10 Памятная книжка Астраханской губернии на 1876 год. Астрахань, 1876. С. 3; Памятная книжка Астраханской губернии на 1878 год. Астрахань, 1878. С. 3. 11 Чулков М. Д. Историческое описание Российской коммерции при всех портах и границах от древних времен доныне настоящего. М., 1785. Т II. Кн 2. С. 449. 12 ПСРЛ. Воскресенская летопись. М., 2000. Т. VII. С. 210. — См. также: Никоновская летопись. Т. X. С. 217; Софийская первая летопись. Т. V. С. 225. 13 Хлебников П. Х. Астрахань в старые годы. 1. Вторая половина �� XVI�� столетия. СПб., 1907. С. 134. 14 Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией / Под ред. Н. И. Веселовского. СПб., 1898. Т. III. С. 61–67. 15 Ключаревская летопись. История о начале и возобновлении Астрахани, случившихся в ней происшествиях, об архиереях в оной бывших, а также воеводах, градоначальниках и губернаторах. Астрахань, 1887. С. 15. 340 История становления полиэтнического состава населения... ГААО. Ф. 32. Оп. 1. Д. 87. Л. 9–11. Раввинский И. В. Хозяйственное описание Астраханской и Кавказской губерний по гражданскому и естественному их состоянию и отношению к земледелию, промышленности и домоводству. СПб., 1809. С. 164–168. 18 ГААО. Ф. 394. Оп. 1. Д. 2403. Л. 1. 19 Ключаревская летопись. С. 87. 20 Художественная Россия. Общедоступное описание нашего отечества. СПб., 1885. Т. 1. С. 342–343. 21 Рыбушкин М. Записки об Астрахани. С. 60. 22 ГААО. Ф. 32. Оп. 1. Д. 87. Л. 11–11об. 23 Там же. Л. 11–14. 24 Описание всех обитающих в Российском государстве народов и их житейских обрядов, одежд, жилищ, вероисповеданий и прочих достопамятностей. СПб., 1799. Ч. 2. С. 33. 25 Рыбушкин М. Записки об Астрахани. С. 70. 26 Описание всех обитающих в Российском государстве народов... Ч. 2. С. 34. 27 Труды Астраханского Губернского статистического комитета. 1877. Вып. 5. С. 26–28. 28 ГААО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 985. 29 Описание всех обитающих в Российском государстве народов... Ч. 2. С. 30–32. 30 Художественная Россия. Т. 1. С. 335. 31 ГААО. Ф. 32. Оп. 1. Д. 87. Л. 15–23. 32 Раввинский И. В. Хозяйственное описание Астраханской и Кавказской губерний... С. 175–195. 33 Художественная Россия. Т. 1. С. 330. 34 ГААО. Ф. 32. Оп. 1. Д. 69. 35 Художественная Россия. Т. 1. С. 338. 36 Там же. С. 339. 37 ГААО. Ф. 794. Оп. 1. Д. 355. Л. 1. 16 17 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 А. П. Павлов ИЗ ИСТОРИИ ПРИДВОРНОЙ БОРЬБЫ В ЦАРСТВОВАНИЕ МИХАИЛА ФЕДОРОВИЧА («ДЕЛО ХЛОПОВОЙ») Одним из ярких эпизодов придворной жизни начала царствования Михаила Федоровича явилась история с неудачной попыткой женитьбы царя на Марии Хлоповой. «Дело Хлоповой» давно изве стно в исторической литературе. Однако историки рассматривают его преимущественно как придворную интригу, как образец злоупотреблений при дворе тогдашних могущественных временщиков — братьев Салтыковых, родственников и фаворитов матери царя Михаила государыни-старицы Марфы Ивановны1. Между тем, женитьба царя не могла оставаться только семейным делом и не выйти за стены Дворца. В 1616 г. царю шел уже 20-й год, и настала пора жениться. Своей невестой царь выбрал Марию Ивановну Хлопову, дочь дворянина Ивана Ивановича Назарьева Хлопова, служившего в 1589/90–1611 гг. выборным дворянином по Козельску, а затем, к 1615/16 г., ставшего московским дворянином2. Вероятно, выбор невесты первоначально был одобрен Марфой Ивановной, мимо внимания которой не могло пройти такое важное дело, как женитьба сына. Хлопову взяли во Дворец. Мать царя приставила к М. Хлоповой одну из своих придворных сенных боярынь — Марию Милюкову, сын которой — С. Я. Милюков — был комнатным стольником и родственником Марфы (его бабкой была Анна Петрова жена Шестова); при Хлоповой жили также ее мать и бабка — Федора Желябужская, тоже, вероятно, приближенные ко дворцу боярыни3. Вероятно, во Дворец вместе с ней © А. П. Павлов, 2011 342 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 были взяты ее дядья (братья матери) Александр и Иван Григорьевичи Желябужские. Марию Хлопову нарекли царицей и дали ей новое имя Анастасия в честь первой супруги Ивана Грозного Анастасии Романовны, бабки царя Михаила. В церквах ее поминали «на ектеньях» как члена царствующей семьи. Однако свадьба не состоялась из-за интриги Салтыковых. Подробности событий вскрылись позднее, в ходе следствия по делу Хлоповой, проведенного по возвращении в Москву Филарета. Салтыковы воспользовались случившейся у Хлоповой незадолго до свадьбы болезнью. Как выяснилось позже, болезнь оказалась неопасной (невеста царя, по-видимому, просто объелась во дворце необычными для нее царскими яствами). Тем не менее, Салтыковы, действуя через Аптекарский приказ, занимавшийся охраной царского здоровья (М. М. Салтыков являлся главой Аптекарского приказа), сумели утвердить в качестве официальной версию о неизлечимом недуге царской невесты, ее неспособности к деторождению. Родственники Марии Хлоповой были обвинены в сокрытии данного обстоятельства. Судьба царской невесты решалась на соборе, который вынес постановление о ее отставке. Хлопова и ее родня были отставлены от двора (в конце июня – начале июля) и затем сосланы в Сибирь. В ссылку в Сибирь, в Тобольск, с Марией Хлоповой были отправлены ее бабка Феодора (жена Г.�� Г�� . Желябужского, умершего в 1613 г.), ее дядья Иван (с женой) и Александр Григорьевичи Желябужские. Царскую невесту разлучили с родителями. Отец Марии И. И. Хлопов был отправлен на воеводство в Вологду. Ее родственник Гаврила Васильевич Хлопов, один из активных участников дела Хлоповой, был сослан в Уфу4. По Забелину, ссылка Хлоповой и ее родни состоялась через 10 дней после ее отставки от дворца (где-то в начале или середине июля 1616 г.)5. Поводом к отставке Хлоповой послужил конфликт оружничего М. М. Салтыкова с Гаврилой Васильевичем Хлоповым6, но подлинной ее причиной, по всей видимости, являлось опасение Салтыковых, что новая царская родня — Хлоповы — могут потеснить их от двора. Но могли ли худородные Хлоповы, происходившие из городовых дворян, соперничать с родовитыми Салтыковыми, которых поддерживала сама мать царя? Хлоповы действительно не являлись людьми знатными7, однако их род был довольно заметным при 343 А. П. Павлов дворе. В середине XVI в. все представители рода (за исключением Дмитрия Константиновича, тысячника по Новгороду, не оставившего потомства) служили по Коломне и записаны в Дворовой тетради. Возвышение рода произошло в период опричнины и послеопричного правления Ивана Грозного. В опричнине служил Иван Назарьевич Хлопов8 (родной дед невесты царя Михаила Марии Хлоповой) и, вероятно, другие представители рода. Ряд представителей рода упоминается в составе особого двора Ивана IV в 70-х – начале 80-х годов XVI в.9 Можно полагать, что Хлоповы были взяты в опричнину и особый двор всем родом: в боярских списках конца XVI – начала XVII в. все представители рода значатся уже не по Коломне, а по Ржеве и Козельску, уездам, бывшим в опричнине и «дворе». Представители старшей ветви рода получили при особом дворе Ивана IV высокие придворные должности: Илья Нехороший Александрович Хлопов стал постельничим, а его троюродный брат Тимофей Андреевич — стряпчим с ключом10. Немало представителей Хлоповых присутствовало на свадьбах царя Ивана с Анной Васильчиковой (1575 г.) и Марией Нагой (1580 г.). В годы правления и царствования Бориса Годунова Хлоповы, как и большинство худородных «дворовых» Ивана IV, лишились придворных и столичных чинов и служили в составе городовых дворян. При Борисе Годунове один из членов рода, Василий Нагай Михайлович Хлопов, был одним из приставов у опальных Романовых и их родни — находился в Сибири (на Малмыже) и в Нижнем Новгороде при опальном князе И. Б. Черкасском, а затем был одним из приставов у семьи Романовых в их вотчине селе Клины Юрьев-Польского уезда. В селе Клины вместе со своей родней находился в то время будущий царь Михаил Федорович. Таким образом, Романовы уже с начала XVII в. были знакомы с Хлоповыми. В литературе высказывалось предположение о том, что Михаил мог уже тогда познакомиться со своей будущей невестой. Однако В. М. Нагай Хлопов состоял не в столь близком родстве с Марьей Хлоповой — судя по родословцу, ее отец приходился В. М. Хлопову четвероюродным племянником11 — и вряд ли Мария Хлопова могла находиться при своем сородиче в Клинах. Кроме того, в тот период она была еще совсем ребенком. Несмотря на то что в годы правления Годунова Хлоповы были понижены в чинах, приобретенные ими при царе Иване придворные связи сохранялись. Дочь постельничего 344 Из истории придворной борьбы в царствование Михаила Федоровича... Ильи-Нехорошего Александровича Хлопова Мамелфа была женой Ивана Семеновича Нагова. От брака И. С. Нагова и Мамелфы Ильи ничны Хлоповой родились сын Василий Иванович Нагой и дочери — Прасковья Ивановна, ставшая женой боярина князя Ф. И. Мсти славского, и Анна, ставшая женой князя В. Я. Сулешова, брата боярина Ю. Я. Сулешова12. В. И. Нагой находился в близких связях с князем Алексеем Михайловичем Львовым и другими видными придворными царя Михаила — в качестве его душеприказчиков выступали князь А. М. Львов, Н. С. Собакин и московский ловчий И. Ф. Ле онтьев13. Первой женой князя А. М. Львова была Евлампия Михайловна из рода Нагих. Вероятно, в близких отношениях В. И. Нагой состоял с князьями Кашиным и Лыковым-Оболенским. В 1635 г. за вотчину, данную в Троице-Сергиев монастырь в Оболенском уезде последним представителем Кашиных князем Дмитрием Михайловичем, давали выкупные деньги боярин князь Б. М. Лыков и В. И. Нагой14. Влиятельным человеком при дворе был Гаврила Васильевич Хлопов, один из активных действующих лиц в деле Марии Хлоповой. Уже в Смуту он дослужился до московского дворянства: в боярском списке 1611 г. он упоминается как дворянин московский с пометой «в Ямском приказе». При Михаиле Федоровиче, в 1613–1615 гг., Гаврила Васильевич Хлопов упоминается как второй судья Владимирского судного приказа15. Г. В. Хлопов был женат на дочери князя Никиты Григорьевича Елецкого Елене, троюродная сестра которой (дочь князя Д. П. Елецкого) была замужем за боярином князем А. Ю. Сицким16. Связи Хлоповых с придворной средой устанавливались и через Желябужских. Женой Ивана Ивановича Назарьева Хлопова (матерью Марии Хлоповой) была дочь Григория Григорьевича Желябужского. Ее родная тетка Соломонида Григорьевна была женой боярина князя В. Ю. Голицына и матерью боярина И. В. Голицына17. Родной брат Соломониды (дядя матери Марии Хлоповой) Федор Григорьевич Желябужский в 1614 г. ездил гонцом в Польшу и возил грамоту от бояр к панам-радам. Как близкий родственник И. В. Голицына (а также как человек, связанный через Хлоповых родством с Мсти славским) Желябужский, вероятно, пользовался доверием руковод ства Думы. Таким образом, Хлоповы и их близкие родственники Желябужские, вопреки распространенному в литературе мнению18, отнюдь не были обычными рядовыми дворянами. В годы Смуты 345 А. П. Павлов и в первые годы царствования Михаила Федоровича (еще до 1616 г.) Хлоповы вновь проникают в состав столичного дворянства — в московские дворяне незадолго перед 1616 г. были пожалованы Иван Иванович (отец Марии) и Осип Тимофеевич Хлоповы — и устанавливают прочные связи с видными боярскими родами, в том числе и с теми, которые были оттеснены от власти группировкой Салтыковых. Их утверждение при дворе в случае женитьбы царя на Марии Хлоповой могло представлять потенциальную угрозу всевластию Салтыковых, которое вызывало недовольство в различных слоях общества — от бояр до простонародья19. Неприязненное отношение к матери царя и к Салтыковым со стороны широкой общественности нашло отражение в многочисленных следственных материалах о «слове и деле государевом». Особенно живо обсуждались в различных слоях населения семейные дела государя и, прежде всего, события, связанные с отставкой М. Хлоповой20. При этом у народа царская невеста вызывала, как правило, сочувственное отношение, тогда как матери царя отводилась самая негативная роль в истории несостоявшейся женитьбы Михаила. Осуждали действия властей по отношению к Хлоповой не только среди простонародья, но и в придворных кругах21. Разлучение с невестой вызывало внутренний протест и неудовольствие и самого царя Михаила, хотя как человек кроткий и тихий он не смел прямо ослушаться воли своей матери. Но с в возвращением в Москву отца Михаил надеялся на пересмотр дела. Уже вскоре по возвращении Филарета Михаил Федорович завел разговор о судьбе своей нареченной невесты Марии Хлоповой, к которой был, по всей видимости, искренне привязан. 20 июня 1619 г. от имени царя Михаила была послана грамота в Тобольск, в которой говорилось, что царь «...пожаловал для отца нашего государя митрополита Филарета Никитича (то есть еще до избрания Филарета патриархом. — А. П.), велел Ивана Желябужского с матерью и з женой и з братьею и с племянницею отпустить ис Тобольска на Верхотурье»22. Грамота несколько облегчала положение ссыльных. Однако сказывалось еще влияние Салтыковых и Марфы Ивановны — царская невеста упоминается здесь даже не по имени, а просто как «племянница» И. Желябужского. Но в следующей грамоте царя на Верхотурье от 30 декабря 1620 г. содержатся уже иные формулировки: 346 Из истории придворной борьбы в царствование Михаила Федоровича... «пожаловал есмя для отца нашего великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всеа Русии Настасью Хлопову, велели ее с бабкой и с дядьями, с Иваном да с Олександром Желябужскими, отпустить из Сибири с Верхотурья в Нижний Новгород». Происходит дальнейшее облегчение положения царской невесты и ее родни. В грамоте от 30 декабря 1620 г. царская невеста называется уже как главное действующее лицо; причем она именуется в грамоте ее царским именем — Настасья. По-видимому, государя не покидает мысль о женитьбе на М. Хлоповой вопреки воле матери. Характерно, что грамоту доставил в Верхотурье 4 февраля 1621 г. человек Ивана Хлопова, отца невесты23. После неудачных попыток посватать за Михаила Федоровича иноземных принцесс24 при дворе вернулись к мысли найти царю невесту из русских, подданных царя. Михаил, очевидно, не оставлял надежды жениться на Хлоповой. В Москву поступали слухи о том, что она жива и здорова. В сентябре 1623 г. был организован сыск по делу Хлоповой. В состав следственной комиссии вошли ближние бояре И. Н. Романов, князь И. Б. Черкасский и Ф. И. Шереметев. Были допрошены окольничий М. М. Салтыков, бывший главой Аптекарского приказа, служащие Аптекарского приказа доктор Валентин Бильс и лекарь Балсыр. Показания дали отец Марии Иван Хлопов, Г. В. Хлопов и духовник невесты. Для расспроса Марии Хлоповой и ее окружения в Нижний были отправлены боярин Ф. И. Шереметев, чудовский архимандрит Иосиф, ясельничий Б. М. Глебов и дьяк Иван Михайлов; вместе с ними были посланы доктора, а также отец невесты. В ходе следствия полностью раскрылся обман Салтыковых, которые, действуя в своих корыстных целях, оговорили царскую невесту, приписав ей несуществующую серьезную болезнь, и тем самым расстроили брак царя. Опала бывших временщиков не заставила себя долго ждать. 24 октября 1623 г. думный посольский дьяк Иван Грамотин зачитал государев указ, в котором Салтыковы были обвинены в измене, в том, что они «государской радости и женитьбе учинили помешку». Вина Салтыковых, согласно тексту указа, усугублялась тем, что они, будучи пожалованными «честью и приближеньем больше всех братьи своей (то есть бояр. — А. П.)», это «поставили ни во что, ходили не за государским здоровьем, только и делали, что себя богатили... а доброхотство и службы к государю 347 А. П. Павлов не показали». Опальные были высланы из Москвы в свои вотчины — Борис на Вологду, а Михаил в Галич. Их мать Евникея, род ственница и приближенная государыни Марфы Ивановны, была сослана в суздальский Покровский монастырь. Опальные перед ссылкой были лишены чести «при государе быти и государевых очей видеть». Поместья и вотчины (основную их часть) «велел государь отписать и взять на себя государя»25. В указе прямо говорилось, что «за то воровство (покушение на честь государя, на семейную жизнь царя) годны были есте казни», но царь и отец его патриарх Филарет «большого наказания учинить над вами не велели» и ограничились ссылкой и конфискацией владений. Имело место, очевидно, заступничество матери царя и самого Михаила. После отставки Салтыковых вновь поднимался вопрос о женитьбе Михаила на Марии Хлоповой. Однако Марфа Ивановна решительно воспротивилась браку и отказала сыну в своем благословении. Михаил вынужден был смириться. В 7132 (1623/24) г. был созван «собор о Марье Хлоповой»26. 1 ноября 1623 г. в Нижний была послана грамота царя Михаила на имя Ф. И. Шереметева, в которой ему предписывалось сообщить Ивану Хлопову, «что мы дочь его Марью взять за себя не изволили». Однако и после официальной отставки Хлоповой власти не решились (из опасений лишний раз возбуждать общественное мнение) возвратить в Москву бывшую царскую невесту и ее родню. Марии Хлоповой с бабкой и дядьями (Желябужскими) велено было жить по-прежнему в Нижнем Новгороде. Хлопова жила в Нижнем до своей кончины (в марте 1633 г.)27. Отец царской невесты Иван Иванович Хлопов и ее дядя Гаврила Васильевич Хлоповы были сосланы в свои деревни и «до указу» им «к Москве ездить не велено»; они упоминаются «в деревнях» в 1624–1632 гг.28 И. И. Хлопов последний раз упоминается в 1632 г.; возможно, он умер ранее своей дочери29. Г. В. Хлопов после смерти племянницы был возвращен из ссылки и в 1632/33 — 1636/37 гг. упоминается уже на московской службе30. Интересно, что сын Г. В. Хлопова, Иван Гаврилович, был тогда же (в 1633 г.) приближен к патриарху Филарету и зачислен в состав патриарших стольников — по разбору бывших стольников патриарха Филарета (ноябрь 1633 г.) был зачислен в дворяне московские31. После смерти Марии Хлоповой (не позднее 1633/34 г.) был возвращен в Москву родственник Марии Хлоповой 348 Из истории придворной борьбы в царствование Михаила Федоровича... Иван Григорьевич Желябужский32, сосланный в деревню, а затем, в 1628 г., отправленный на воеводство (фактически в ссылку) в Уфу, где находился и в 1631/32 г.33 «Дело Хлоповой», как мы видим, не свелось к простой интриге Салтыковых, оно имело довольно длительную историю и получило широкий резонанс в различных кругах московского общества. Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Соловьев С. М. Сочинения: В 18 кн. М., 1990. Кн. V. Т. 9–10. С. 120–122; Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII ст. // Забелин И. Е. Домашний быт русского народа в XVI и XVII ст.: В 2 т. М., 2001. Т. II. С. 219–241. 2 Боярские списки последней четверти XVI – начала XVII вв. и роспись русского войска 1604 г. М., 1979. Ч. 1. С. 226, 295; Ч. 2. С. 22; Акты Московского государства. СПб., 1890. Т. I. С. 81, 145. 3 Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц... С. 221, 224. 4 Дворцовые разряды (далее — ДР). СПб., 1850. Т. I. Стб. 247, 296, 349. — В деле Хлоповой (см.: СГГД. М., 1819. Ч. III. С. 261–264) он упоминается как дядя невесты царя, но по родословцу он значится как ее пятиюродный брат (ИРГО. СПб., 1911. Вып. 4. С. 79). 5 Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц... С. 228–229. 6 Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц... С. 222. 7 Родословная роспись Хлоповых // ИРГО. Вып. 4. С. 79–80. — См. также: Архив СПб ИИ РАН. Ф. 131. № 13 (Родословец кн. С. В. Ромодановского). Л. 158. 8 Кобрин В. Б. Состав опричного двора Ивана Грозного // Археографический ежегодник за 1959 год. М., 1960. С. 82. 9 Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Состав особого двора Ивана IV в период «великого княжения» Симеона Бекбулатовича // Археографический ежегодник за 1976 год. М., 1977. С. 188. 10 Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Состав особого двора... С 188. 11 ИРГО. Вып. 4. С. 79. 12 ЛИРО. М, 1915. Вып. 1−4. С. 310. 13 Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. М., 1987. С. 71. 14 Там же. С. 60. 15 Богоявленский С. К. Приказные судьи XVII века // Богоявленский С. К. Московский приказный аппарат и делопроизводство XVI−XVII веков. М., 2006. С. 167. 16 Власьев Г. А. Потомство Рюрика: В 2 т. СПб., 1906. Т. I. Ч. I. С. 521. 17 Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий: В 2 т. СПб., 1886. Т. I. С. 261–262. 18 Ср.: Скрынников Р. Г. Михаил Романов. М., 2005. С. 252. 1 349 А. П. Павлов 19 В плане злоупотребления властью правление Салтыковых стало нарицательным. Так, в 1632 г. в своей «сказке» о вотчинах и поместьях князь Б. Ф. Долгорукий указывал: «Поместья за мной в Орземасе 100 чети, и то разорено от князя Ивана князь Иванова сына Ромадановского при Солтыковых...» (Сташевский Е. Д. Землевладение московского дворянства в первой половине XVII века. М., 1911. С. 37–38). 20 Бахрушин С. В. Политические толки в царствование Михаила Федоро вича // Бахрушин С. В. Труды по источниковедению, историографии и истории России эпохи феодализма. М., 1987. С. 87–117. 21 Речи с осуждением поведения царя и его окружения произносила мать Петра Лихарева Прасковья (Бахрушин С. В. Политические толки в царствование Михаила Федоровича. С. 104). Ее родственница Дарья Федоровна Лихарева была замужем за Семеном Васильевичем Щепиным-Волынским, сестра которого была за боярином В. �� П�� . Морозовым. В числе душеприказчиков Дарьи Федоровны был Иван Гаврилович Хлопов, сын упомянутого выше Г. В. Хлопова (Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 89; ИРГО. Вып. 4. С. 158). 22 АИ. СПб., 1841. Т. III. № 80. 23 Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц. С. 233; АИ. Т. III. № 91. 24 В 1621 г. в Данию к королю Христиану были отправлены послы князь А. М. Львов и дьяк Ждан Шипов с поручением сосватать царю Михаилу одну из племянниц короля. Однако переговоры закончились неудачей. В 1623 г. была предпринята попытка через посредничество шведского короля Густава Адольфа сосватать в невесты Михаилу Федоровичу сестру бранденбургского курфюрста Екатерину, родственницу короля Густава Адольфа. Но и в этом случае переговоры не принесли ожидаемых результатов. Русская сторона ставила непременным условием, чтобы невеста царя перешла в православную веру и заново приняла обряд крещения, что стало главным камнем преткновения на переговорах (Козляков В. Н. Михаил Федорович. М., 2004. С. 147–148). 25 СГГД. Ч. III. № 64. С. 266–267. — Опальные братья Салтыковы были высланы под надзор приставов в свои имения. В боярском списке 1624 г. над именами дворян Григория Михайловича Юшкова и Федора Бессонова сына Демьянова стоят пометы: «В Ярославле у Бориса Салтыкова в приставех» и «В Галиче у Михайла у Салтыкова в приставех» (РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 142. Столпик 4. Л. 59). В 1625/26 г. Б. М. и М. М. Салтыковы из деревенской ссылки, «не видав государевых очей», были отправлены на воеводства — первый в Самару, а второй — в Чебоксары; причем писать их с думными чинами было не велено (ДР. Т. I. Стб. 741, 845–846, 937). Братья Салтыковы были возвращены из ссылки и вновь получили думные чины уже после смерти патриарха Филарета. 26 Опись архива Посольского приказа 1626 г. М., 1977. Ч. I. С. 269. 27 Забелин И. Е. Домашний быт русских цариц... С. 241. 350 Из истории придворной борьбы в царствование Михаила Федоровича... 28 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 142. Столпик 4. Л. 52, 53; № 22. Столпик 1. Л. 44, 45; № 32. Столпик 2. Л. 57; № 33. Л. 57; № 25. Столпик 2. Л. 69, 70; № 51. Столпик 3. Л. 91; № 55. Столпик 3. Л. 59; № 1084. Столпик 3. Л. 55;. Столбцы Разных столов. № 64. Л. 58, 59. — После отставки Марии Хлоповой ее отцу И. И. Хлопову было приказано ехать в свою коломенскую вотчину. Г. В. Хлопов находился в своей деревне на Вятке. И. И. Хлопов навещал свою дочь в Нижнем Новгороде — в боярском списке 7137 г. он упоминается с пометой «В Нижнем у дочери» (РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 25. Столпик 2. Л. 69). 29 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 1084. Столпик 3. Л. 55. — В боярской книге 1628/29 г. упоминается с пометой «Умре» (Там же. Боярские книги. № 2. Л. 201 об.). 30 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 86. Столпик 3. Л. 10; № 91. Столпик 1. Л. 13; № 1149. Столпик 2. Л. 13; № 111. Столпик 1. Л. 17; № 119. Л. 52; № 122. Столпик 3. Л. 29; Столбцы Разных столов. № 139. Л. 108; ДР. СПб., 1851. Т. II. Стб. 873. 31 РГАДА. Ф. 210. Дела десятен. № 151. Л. 14 об.; Столбцы Московского стола. № 844. Л. 180. — И. Г. Хлопов был зятем князя Никиты Сеюшевича Исупова (РГАДА. Ф. 1209. Кн. 173. Л. 1235 об.), другим зятем которого был Данила Мосеевич Глебов (ЛИРО. М., 1911. Вып. 1–2. С. 40), двоюродный племянник ясельничего Богдана Матвеевича Глебова, приближенного Филарета. 32 РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 91. Столпик 1. Л. 15. 33 Там же. № 142. Столпик 4. Л. 56; № 22. Столпик 1. Л. 49; № 33. Л. 62; Столбцы Разных столов. № 64. Л. 61. — В боярском списке 1628 г. над его именем зачеркнута помета «В деревне. До указу к Москве ездить не велено» и поставлена помета «На Уфе» (РГАДА. Ф. 210. Столбцы Московского стола. № 32. Столпик 2. Л. 62). О его нахождении в Уфе см.: Там же. № 32. Столпик 2. Л. 62; № 25. Столпик 2. Л. 74; № 51. Столпик 3. Л. 97; № 55. Столпик 3. Л. 80; № 1084. Столпик 3. Л. 69. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 П. А. Кротов ПИСАТЕЛЬ П. Н. КРЁКШИН — ЧЕЛОВЕК ПЕРЕХОДНОЙ ЭПОХИ XVIII ВЕКА (К ВОПРОСУ О ГЕНЕЗИСЕ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ) Эпоха преобразований Петра I придала скачкообразное ускорение многим процессам в области культуры. С рубежа XVII�� –�� XVIII�� столетий и до середины века в рамках Переходной эпохи1 эти новые тенденции развития приводят к формированию качественно иных явлений. Складывается новый тип человека-патриота своей Отчизны — «истинного сына Отечества». По мнению ряда ученых, культурологов, философов (в частности, Н. А. Бердяева), к тому переломному времени относится и начало формирования интеллигенции как новой общественной прослойки, существование которой связано с интеллектуальным трудом. Верхушку этого «демократического», связанного с народом слоя составила творческая интеллигенция. Имена некоторых из числа ее представителей вошли в «портретную галерею» замечательных деятелей российской культуры века Просвещения. Личность писателя середины �� XVIII�� столетия Петра Никифоровича Крёкшина привлекает внимание именно в контексте изучения формирования интеллигенции и развития в стране литературного процесса. Как представляется, это одна из тех ярких творческих личностей, потребность в появлении которых обозначила Петров ская эпоха. Как ответ на возникшую потребность российское общество выдвинуло ряд личностей подобного плана. В русском литературном процессе, по мнению автора этих строк, П. Н. Крёкшин стал родоначальником направления эпической прозы. Его литературное творчество отличалось высокой патриотической направленностью. © П. А. Кротов, 2011 352 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Он проявил себя как истинный «любитель Отечества» (это его соб ственное выражение) и ставил своей целью написать 45-томную литературно-художественную историю Петра Великого. В 1759 г. писатель утверждал, что у него имеется «до сорока пяти книг» описания «блаженных дел» Петра Великого2. Как представляется, роль П. Н. Крёкшина в развитии российской культуры века Просвещения поныне серьезно недооценена. Начиная с 1772 г. и до начала XXI столетия в литературе даже приводились годы жизни этого интересного представителя русской культуры века Просвещения, не связанные с реальностью: 1684–1763. Теперь на основании записи в метрической книге установлена точная дата его смерти — 31 августа 1764 г. Изучение многочисленных записей в исповедных росписях (там указывался возраст в годах) позволяет полагать, что он родился в 1692 или 1693 г.3 Специалисты спорят о самом написании его фамилии. Следует ли писать ее с буквой «ё» и где ставить ударение?4 Крёкшей по издаваемому кряканью в некоторых местностях именуют дикую утку. От этого слова и происходит фамилия5. Следовательно, современное написание фамилии с «ё» согласно ее правильному произношению является оправданным. Что касается ударения, то в исповедной книге «царствующаго града Санкт-Петербурга церкви Введения Пресвятые Богородицы» 1745 г. священник отмечал надстрочными знаками окончания слов (при слитных написаниях) и ставил ударения. Это достаточно редкий случай в рукописях того времени. В фамилии П. Н. Крёкшина ударение поставлено на первом слоге6, что и логично, исходя из ее происхождения. Очень часто в документах, современных Крёкшину, его фамилию писали через «щ» (иногда даже он сам). То же можно сказать и о фамилии Меншиков (Менщиков) — это местные особенности произношения. Следует попытаться приоткрыть завесу тайны относительно того, из какой местности происходит П. Н. Крёкшин, каков круг его ближайших родственников и отношения с ними, много ли значили для него родственные связи. Это не праздные вопросы для изучения творчества П. Н. Крёкшина, для изучения генезиса российской интеллигенции. Получение ответа на эти вопросы по существу позволит также выявить тот жизненный базис, первооснову, на которой и зиждилась его литературная деятельность. 353 П. А. Кротов Чтобы ответить на поставленные вопросы необходимо обратиться к поиску новых архивных материалов. Ключами к разгадке загадок о происхождении и родственных связях П. Н. Крёкшина могут стать из сохранившихся источников, как ни странно это может показаться на первый взгляд, в первую очередь метрические книги и исповедные росписи. П. Н. Крёкшин в своих произведениях неизменно именовал себя «новогородским дворянином», «дворянином Великого Новгорода». Эту характеристику собственной личности он выносил на заглавные листы своих произведений. Следовательно, это было для него принципиально значимо. Удалось выяснить, что, по крайней мере, с конца 1712 г. и самой смерти он проживал в Санкт-Петербурге7. Род Крёкшиных известен с XVII в. Сохранилось дело о передаче Андрею Ратаеву сыну Крёкшину поместья его отца в Водской пятине Новгородского уезда (около 1635 г.)8. Дед П.�� Н�� . Крёкшина Гаврила Никитин сын Крёкшин получил жалованную грамоту царей Ивана и Петра Алексеевичей на владение поместьем за службу сво его отца. Поместье располагалось в Шелонской пятине Великого Новгорода9. Помещик Гаврила Крёкшин неоднократно упоминается в метрической книге за 1727 г. Там он значится в качестве владельца села Берёзки «Шелонския пятины Залеския половины Окологородья Порховского и Смолинского погоста»10. Отец П. Н. Крёкшина Никифор Гаврилович в 1703 г. владел поместьем в Дремяцком погосте Залеской половины той же Шелонской пятины — деревня Конец-озеро11; в 1742 г. это поместье принадлежало уже самому П. Н. Крёкшину12. Вотчины П.�� Н�� . Крёкшина были разбросаны по Шелонской и Водской пятинам Новгородского уезда. Метрические книги отражают состав поместий П.�� Н�� . Крёкшина косвенно (демографическое движение населения в его владениях), сохранились только с 1720-х годов и не по всем территориям. Поэтому полных сведений о помещичьих владениях П. Н. Крёкшина автор, надо полагать, не собрал. Однако и из того, что удалось выявить, можно полагать, что родовые корни П. Н. Крёкшина, скорее всего, тянут в Залесскую половину Шелонской пятины. Здесь явно было родовое гнездо этой ветви Крёкшиных. Именно там кучно располагались их вотчины. Права собственности на вотчины здесь у Крёкшиных часто переплетались. Петр 354 Писатель П. Н. Крёкшин — человек переходной эпохи XVIII века... Никифорович и его дядя Матвей Гаврилов сын Крёкшин были со владельцами усадища13 Костыжицы и расположенной вблизи деревни Нинково в той же Залесской половине Шелонской пятины14. Эти населенные пункты расположены севернее села Дно (ныне город). Рядом были другие многочисленные владения М. Г. Крёкшина: усадище Любашево и деревни при селе (усадище) Костыжицы: Борки, Горушка, Песок, Тресна. Костыжицы — это ныне село на берегу реки Шелонь. Немного севернее Костыжиц на правом притоке Шелони реке Ситня сейчас расположен населенный пункт с примечательным названием Пески Крёкшины (выше упомянута деревня Песок); рядом деревни Борки, Дубки, Плосково. По левому притоку Шелони, впадающему в нее несколько ниже по течению, как раз и расположены ныне населенные места, которые связаны с Крёкшиными: Горушка, Большое Юрково, Большое Тресно (невдалеке Малое Тресно), Нинково. Я. Н. Крёкшин совместно с дядей Матвеем владел деревней Тресна15, а с дедом Г.Н. Крёкшиным — селом Берёзки недалеко от Порхова на западе Шелонской пятины (Залесская половина)16. В Залесской половине П. Н. Крёкшин также являлся помещиком в деревнях: Волочек, Малый Волочек (Передольский погост) и Владышня (Дремяцкий погост)17. Брат П. Н. Крёкшина Яким владел выставкой села Костыжиц — деревней Юрково, также селом Бродовичи, усадищем Мельницы в Ясенском погосте и деревней Зуево в Дремяцком погосте18. Братья Петр и Яким поддерживали связь. Так, 6 сентября 1740 г. комиссар «ямских дел» Яким Крёкшин был восприемником от купели сына Петра Крёкшина Иоанна19. Дядя П. Н. Крёкшина Матвей являлся также помещиком деревни Горки в Турском погосте Залесской половины. Деревня Плосково того же погоста у него была неразделенной с П. Н. Крёкшиным (1727)20. Похоже, деревня Плосково на Ситне — это и есть место рождения П. Н. Крёкшина. В 1742 и 1752 гг. Плосково, согласно записям в метрических книгах, продолжало принадлежать Петру Никифоровичу21 (может быть, на правах совладения). Основания поставить в деревне Плосково памятник этому выдающемуся писателю-патриоту в любом случае, на взгляд автора, имеются. Племянник П. Н. Крёкшина — Дмитрий Якимов сын Крёкшин в 1742 г. владел деревней Лежня в Павском погосте Залеской половины Шелонской пятины22. 355 П. А. Кротов Крёкшины имели поместья также и на востоке Шелонской пятины. По метрическим записям 1727 г., в Жедрицком погосте Зарусской половины Шелонской пятины П. Н. Крёкшин владел деревнями Городня и Дубки (или Дубня)23. Права на Дубки он делил с родным братом Якимом24. В «Шелонские пятины Заруские половины Ясенскаго погоста» Петру Никифоровичу принадлежали деревни: Горки, Заболотье, Плотишна25. Возможно, деревней Горки он владел совместно с братом Якимом, который по данным 1752 г. показан помещиком этой деревни26. «Зов малой родины» находил выражение и в целенаправленной скупке поместий П. Н. Крёкшиным в Шелонской пятине уезда Великого Новгорода. Он приобрел там в деревне Клабутицы в 1737 г. за 35 руб. 15 четвертей пашни, в 1740 г. — пустошь Быково (80 руб.), в 1761 г. — пустошь Вердуги в Бельском погосте с пашней «и сенными покосы, с рыбными ловли и со всеми угодьи» (50 руб.). В 1716 г. он взял под залог в 500 руб. (очень большая сумма!) населенные крестьянами поместья в расположенном по соседству Порховском уезде27. Деревня Клабутицы в Дремяцком погосте Залесской половины Шелонской пятины принадлежала ему и в 1752 г.28 П. Н. Крёкшин, как удалось выяснить, являлся помещиком также и в Корельской половине Водской пятины уезда Великого Новгорода. Он владел там деревней Криваш в Ладожском заказе Михайловского погоста, «что на Ладожском пороге» (1725, 1734, 1736). Права на эту деревню делил с ним Иван Яковлев сын Крёкшин29. В той же половине, но в Солецком погосте П. Н. Крёкшин имел усадище Сташкино (такое название; 1725 г.)30. По данным 1742 г. в Солецком же погосте дворянин Петр Иванов сын Крёкшин владел усадищами Осташкино и Мерятино31. Федор Крёкшин был владельцем усадища Мелятино (1725)32. Очевидно, это современное селение Милятино на востоке бывшей Шелонской пятины, на Валдае, западнее Яжелбиц. Некий Фаддей Крёкшин в Водской же пятине вблизи села Кобона являлся помещиком деревни Ручей (1726)33. Санкт-Петербург по своей исторической роли в истории Отече ства, можно сказать, во многих отношениях выступил преемником Великого Новгорода, и новгородские помещики Крёкшины пустили прочные корни в новой русской столице. Там они тоже жили по сосед ству. Сын родного брата П. Н. Крёкшина Дмитрий Якимов (Иоакимов) 356 Писатель П. Н. Крёкшин — человек переходной эпохи XVIII века... сын Крёкшин в 1738 г., будучи 30 лет от роду, проживал с семьей вблизи от Петра Никифоровича в собственном доме на Санкт-Петербургской стороне34. В 1745 г. Д. Я. Крёкшин служил поручиком35, а в 1755 г. капитаном Копорского гарнизонного полка. Эта воинская часть размещалась на Санкт-Петербургском острове столицы36. В 1737–1738 гг. в Кадетском корпусе в Санкт-Петербурге служил также комиссар Александр Якимов сын Крёкшин (возраст указан в источнике так: 24 и 26 лет)37. Родственная связь поддерживалась также с гарнизонным ротным писарем Егором Крёкшиным. Последний вместе с Петром Никифоровичем был восприемником от купели младенца в 1745 г.38 Исповедная роспись 1738 г. упоминает 15-летнюю дочь «бывшаго камисара Матвея Гаврилова сына Крекшина». Она тоже жила на освоенной Крёкшиными под новое родовое гнездо Санкт-Петербургской стороне в приходе церкви св. Матвея39. О круге прочих близких родственников П. Н. Крёкшина имеются только отрывочные сведения. В 1742–1745 г. в доме П. Н. Крёкшина на Санкт-Петербургской стороне проживал его племянник Фаддей Петров сын Крёкшин40. Документ 1760 г. упоминает имя Андрея Крёкшина, экипажмейстера Придворной конюшенной конторы, как брата Петра Никифоровича41. В исповедной росписи 1754 г. он назван с отчеством. Обер-провиантмейстер императорского Конюшенного двора, 41-го года от роду, Андрей Крёкшин именуется Матвеевым сыном42. Следовательно, он был двоюродным братом П. Н. Крёкшина. В 1744 г. Андрей Матвеев сын Крёкшин, тогда капитан гарнизонного полка в Санкт-Петербурге, вместе с женой П. Н. Крёкшина Настасьей были восприемниками от купели сына домашнего служителя Петра Никифоровича43. Следовательно, двоюродные братья поддерживали тесные родственные связи. К тому же А. М. Крёкшин проживал в соседнем приходе Санкт-Петербургской стороны — в приходе церкви св. апостола Матвея44. Некоторые Крёкшины, имена которых встречаются в документах, являются, видимо, дальними родственниками или однофамильцами. В Водской пятине Новгородского уезда в Георгиевском Теребужском погосте Ладожского ведомства «усадищем» Валдом владел отставной драгун Афанасий Крёкшин (1734, 1736)45. Иван Крёкшин в 1723 г. был мичманом Балтийского флота46. Таким образом, видно, что Крёкшины имели тесную родовую спайку: владели многими неразделенными вотчинами, поддерживали 357 П. А. Кротов родственные и духовные связи, проживали в Санкт-Петербурге рядом. П. Н. Крёкшин давал кров в течение нескольких лет молодым близким родичам. Как сказано, до конца своих дней он продолжал именовать себя «новогородским дворянином». Это его личное отождествление нашло отражение в его произведениях. Его следует считать патриотом Великого Новгорода и Новгородской земли. Можно сказать, что П. Н. Крёкшин по своему мировосприятию, действиям — типичный «почвенник», для которого родственные узы, родная земля, Новгородчина и ее историческое продолжение в виде Санкт-Петербурга — это не простые звуки, но то, ради процветания и прославления чего он готов был творить. П. Н. Крёкшин являлся вдохновенным обожателем своей новой «малой родины» — СанктПетербурга не в меньшей мере. В самом же широком плане он был «любителем Отечества». Чем интересны сведения о семейной жизни П. Н. Крёкшина? Прежде всего, они показывают его деятельное отношение к жизни, инициативность, способность к нетрадиционным поступкам. Выяснилось, что этот человек Переходной эпохи ради личного счастья был готов преступить через традицию, через церковные нормы, пойти на подлог некоторых сведений о себе. Сопоставление данных метрических книг разных лет и разных приходов Санкт-Петербурга позволило установить, что П. Н. Крёкшин не постеснялся обойти церковный запрет для православного человека — не заключать более трех браков. Как известно, четвертый брак запрещался всем47. В 1737 г. он был женат на юной вдове Анне Ивановой дочери Еремеевой (урожденной Румянцовой). 19-летняя женщина имела дочерей Наталью трех лет, вторую Наталью двух лет и Евдокию одного года. Среди детей комиссара в исповедной росписи Троицкого собора, «что на Санкт-Петербурхском острове», тогда же была записана также 18-летняя Акилина48. Очевидно, она была дочерью П. Н. Крёкшина от предыдущего брака. Старшая из детей второй жены комиссара Наталия (род. 24.9.1735 г.49), показанная в метрической книге как дочь П. Н. Крёкшина, прожила недолго (ум. 8.12.1737 г.50). Позднее П. Н. Крёкшин называл ее ребенком его супруги от предыдущего брака (Наталья Иванова дочь Еремеева)51. Вторая дочь Наталья родилась 4 августа 1736 г.52 Метрическая книга 1738 г. сообщает, что 8 декабря скончалась «вышеписаннаго 358 Писатель П. Н. Крёкшин — человек переходной эпохи XVIII века... ж Крекшина дочь Анна одного года»53. В источнике явная неточность — тогда умерла годовалая Наталья. В начале 1738 г. у П. Н. Крёкшина супруги Анны уже не было. Запись в метрической книге Троицкого собора Санкт-Петербурга о венчаниях за 4 февраля 1738 г. позволяет приоткрыть завесу тайны семейной жизни любвеобильного комиссара. Она гласит: «Крон штатскаго каналу камисар Петр Никифоров сын Крекшин новгородскаго дворянина Семена Мартемьянова с дочерью девицею Наталиею. Оной Крекшин третьим браком»54. Брак по неизвестной причине был недолгим. Однако комиссар оказался, как обычно, неудержим — в данном случае в поисках семейного счастья. Новгородский дворянин презрел древние (столь не соответствовавшие уже реалиям русской жизни XVIII�� в.) каноны Русской православной церкви. После расторжения брака с третьей супругой П. Н. Крёкшин быстро переселился в соседний приход Санкт-Петербурга. Священники не знали там о его предыдущем брачном поведении (может быть, не захотели об этом заявить — комиссар был изворотлив и находчив; деньги у него водились), и приблизительно через год П. Н. Крёкшин был венчан, как удалось выяснить, в четвертый раз. Согласно данным исповедных росписей, П. Н. Крёкшин сочетался очередным браком, как было ему привычно, с юной девицей, которая была младше его на 26 лет. В исповедных росписях 1739, 1740 и 1742–1745 гг. упоминается его очередная молодая жена Настасья Семеновна и дочь Авдотья (Евдокия). Выявленные данные метрической книги 1737 г. и исповедных росписей заставляют однозначно полагать, что Авдотья (Евдокия) была дочерью от его второго брака с Анной. Авдотья родилась в 1736 г. В исповедной росписи 1739 г. возраст супруги П.�� Н�� . Крёкшина указан как 20 лет, дочери Авдотьи — 4 года55 (последнее сомнительно; скорее, 3). Согласно росписи 1740 г., жена, как и следовало ожидать, названа 21-летней56; в 1742 г. — 23-летней, дочь — 6-летней57. По исповедной росписи 1743 г., жене Настасье Семеновне было 24 года; дочери Евдокии же соответственно 7 лет. По исповедным росписям 1744 г., Настасья Семеновна значится как 24-летняя (в документе небрежность?); дочь же Евдокия соответственно показана 8-летней. Возраст дочери в документе 1744 г. переправлен с 7 на 8 лет58. Исповедная книга 1745 г. возраст Настасьи Семеновны указывает как 26 лет, 359 П. А. Кротов а «девице Евдокии» — 10 лет59. От четвертого брака у П. Н. Крёкшина появился наследник Иоанн, но он прожил совсем недолго (2–24.9.174060). Его дочь 20-летняя «Евдокея Петрова» в 1756 г. значится замужем за генерал-вагенмейстером М. А. Деденевым61. Один из помещиков Деденевых являлся соседом П. Н. Крёкшина по Ясенскому погосту62. Дочь Авдотью Петр Никифорович, по-видимому, тоже выдал замуж за выходца из его родных мест в Шелонской пятине. В исповедных книгах 1754 и 1755 гг. жена П. Н. Крёкшина указана 43- и 44-летней63. Очевидно, это неточности: следует 35 и 36 лет? Итак, семейно-брачная жизнь П. Н. Крёкшина однозначно свидетельствует о его амбициях (четыре женитьбы; большая разница в возрасте во втором, третьем и четвертом браках), о его деятельной человеческой природе и о готовности совершать мистификации. Из метрической книги также известно, что в третий раз он женился на новгородской дворянке (по логике вещей так было и при его первой женитьбе), а дочь он выдал за представителя рода новгородских же помещиков. Даже эти сведения, на взгляд автора, показывают, что патриот П. Н. Крёкшин по самому существу своему, по мировосприятию — государственник. Родовые корни, Новгородская земля, представители его рода, земляки и новое родовое место Крёкшиных — «царствующий град» Санкт-Петербург — все это для него важнейшая часть его жизненного бытия. Подмеченные подробности дают материал для ответа на вопрос, откуда идет любовь П. Н. Крёкшина к малому и большому Отечеству, России: от самых основ его человеческой природы или это только лицемерный способ сделать карьерное продвижение на литературно-художественном поприще. Что может сказать о личности П. Н. Крёкшина его место проживания в новой столице? «Новогородский дворянин» П. Н. Крёкшин многие годы вплоть до самой своей кончины постоянно проживал в новой российской столице, почти все годы в пределах Санкт-Петербургской стороны. Первое выявленное документальное свидетельство о П. Н. Крёкшине как раз относится к декабрю 1712 г. Это бумага об отпуске с ним денег «на раздачу жалованья в полк гренадерской»64. Согласно материалам переписи, проведенной в декабре 1713 г., двор комиссара 360 Писатель П. Н. Крёкшин — человек переходной эпохи XVIII века... Белозерского полка Петра Крёкшина находился именно на СанктПетербургской стороне65. Его дворовое строение в Первой «новопостроенной слободе» солдат и офицеров Белозерского гарнизонного пехотного полка Петербурга включало «две светлицы» с печами, соединенные между собой сенями. Во дворе стояли также баня и еще одна «изба с печью да с сенми»66. Жилье будущего писателя было скромным и не выделялось из застройки слободы. Белозерские слободы располагались напротив Кронверка за Сытным рынком и к югу от церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы. Согласно плану 1738 г., Первая Большая Белозёрская улица — предполагаемое место жительства П. Н. Крёкшина — пролегала южнее Введенской церкви67. Ныне это район Введенской улицы на Петроградской стороне. В гарнизоне Санкт-Петербурга Белозерский полк пребывал с 1712 г.68 В 1738 г. за ним числился дом «при Белозерских слободах» на Санкт-Петербургской стороне. Хозяин переехал тогда к третьей по счету жене в соседний приход, но два его служителя присматривали за домом69. В 1739 г. он снова занимал его с четвертой женой и дочерью Евдокией70. На склоне лет, в 1763 г., отставной комиссар П. Н. Крёкшин по-прежнему жил в своем доме в Посадской слободе. Вместе с ним проживала супруга Настасья Семеновна и «служители» из числа его крепостных. Он являлся тогда прихожанином храма св. Николая Чудотворца, «что в Посадских слободах»71. Важно заключить, что П. Н. Крёкшин прожил большую часть жизни в демократической по составу населения Санкт-Петербургской стороне, где его соседями являлись офицеры и солдаты гарнизонных полков и разночинцы. Вероятно, выбор им в разные периоды жизни приходских храмов на Санкт-Петербургском острове столицы тоже не был случаен. Этого человека Переходной эпохи, по-видимому, связывало некое религиозное чувство с храмами во имя тех святых или в честь тех христианских праздников, которые имелись в приходах, где располагались его вотчины. Он, можно думать, хотел ощущать небесное покровительство именно в этих приходах. Так, в родных местах П. Н. Крёкшина имелся не один приход в память св. Николая Чудо творца. Церкви в память св. Николая Чудотворца были в уже упоминавшихся Ясенском и Опоцком погостах под Порховом72, в Дремяцком и Передольском погостах73. Длительное время П. Н. Крёкшин 361 П. А. Кротов являлся прихожанином столичного прихода Введенского храма. Его вотчина деревня Криваш входила в приход церкви Введения пресвятыя Богородицы74. Вотчина его деда село Берёзки под Порховом относилось к приходу храма св. Троицы75. Сделанное предположение — одна из попыток понять и, по возможности, всесторонне охарактеризовать эту по-своему столь яркую и нетрафаретную личность Переходной эпохи. В литературном творчестве П. Н. Крёкшина присутствует теснейшая связь со Священным писанием, христианским вероучением вообще. Когда П. Н. Крёкшин вышел в отставку? В метрических книгах 1735 и 1736 гг. он именуется комиссаром; упоминания об отставке нет76. Запись же в метрической книге того же прихода за декабрь 1737 г. уже гласит: «Кронштатскаго канала бываго камисара Петра Крекшина...»77, то есть, если верить источнику, в том году он вышел в отставку. В исповедной росписи прихода церкви Введения Пресвятыя Богородицы на Санкт-Петербургском острове 1739 г. в словах «Новгородскаго уезда дворянин Петр Никифоров сын Крекшин» «дворянин» вписано поверх полустертого слова «комиссар»78. Итак, есть документальные основания полагать, что в 1737 г. П. Н. Крёкшин вышел-таки в отставку. Очевидно, этот факт в оп ределенной мере подтолкнул его к активизации творческих поисков — деятельной натуре отставного армейского комиссара требовалось поприще для приложения своих сил и еще нереализованных литературно-художественных дарований. Однако в том же 1737 г., по рекомендации механика асессора А. К. Нартова, он был привлечен к работе Комиссии о весах и мерах (1735–1741 или 1742 гг.), занимавшейся изучением систем мер и весов в России и за границей и изготовлением эталонов. Возглавлявший комиссию сенатор граф М. Г. Головкин подал 20 июля 1737 г. в Кабинет министров следующее донесение: «Усмотрела Комисия к порученному... оной делу достойного человека... Петра Крекшина, которой весьма нужен быть при Комисии для изыскания в прежних весах и мерах происходящих обманов, чрез что в новозделаемых можно будет лутчей способ употребить, дабы нельзя было имеющим у себя весы и меры неправду чинить...»79. В поданном в 1737 г. в Кабинет министров донесении за подписью членов Комиссии П. Н. Крёкшина характеризуют 362 Писатель П. Н. Крёкшин — человек переходной эпохи XVIII века... как отставного — «бывшаго от Санкт-Питербурхской губернии в дватцети семи полках в обер-крикс-камисарской должности с 1712 по 1720 год»80. Маловероятно, что он какое-то время действительно исполнял более высокую должность. Скорее всего, члены Кабинета министров стали «жертвами» одной из многочисленных мистификаций (устного уверения?) П. Н. Крёкшина: в отставку он вышел все в том же невысоком обер-офицерском звании комиссара «капитанского ранга». В метрических книгах 1740 г. (записи февраля и сентября) он именуется «каммиссии сочинения весов и мер камисар» и «сочинения весов и мер камисар»81. Следовательно, есть основания считать, что в 1737–1741 гг. комиссар был возвращен на государственную службу и состоял в Комиссии о весах и мерах. Относительно года завершения деятельности Сенатской комиссии весов и мер в литературе имеются разночтения (1741 или 1742 г.). Ее руководитель вице-канцлер граф М. Г. Головкин утратил все должности после прихода к власти в конце 1741 г. императрицы Елизаветы Петровны. Что касается года выхода П. Н. Крёкшина в отставку имеющиеся данные исповедных росписей и метрических книг (в данном случае это не первоисточники) тоже несколько противоречат друг другу. В исповедной росписи 1741 г. упомянут «дом отставного камисара Петра Крекшина»82. Если в августе 1742 г. в метрической книге есть упоминание (может быть, уже по утраченной им должности?) «Камиссии сачинения весов и мер камисара Петра Крекшина»83, то в записи февраля 1743 г. — просто «новогородцкого дворянина Петра Крекшина»84. В любом случае время окончательного выхода П. Н. Крёкшина в отставку очевидно — 1741 или 1742 г. В последующем он именовался в исповедных росписях и метрических книгах и с упоминанием о пребывании в отставке и без такового. Например, в метрических книгах 1745 г. имеются неоднократные упоминания П. Н. Крёкшина и как «камисара»85, и как «отставного камиссара», «бывшаго камисара»86. Однако эта разноголосица известий источников уже не меняла сути — до самой кончины он пребывал в отставке. 22 июня 1742 г. П. Н. Крёкшин завершил87 и вскоре представил императрице Елизавете Петровне свое литературно-художественное сочинение «Краткое описание блаженных дел великаго государя 363 П. А. Кротов императора Петра Великого, самодержца всероссийскаго, собранное чрез недостойный труд последнейшаго раба Петра Крекшина, дворянина Великаго Новаграда». Оно содержало изложение жизни и деяний монарха-преобразователя в период с 1672 по 1706 г. Это первое масштабное произведение П. Н. Крёкшина, прославлявшее деятельность Петра Великого, показало: в Санкт-Петербурге появился яркий писатель — основоположник жанра эпической прозы в рамках литературы классицизма. Малозаметный деятель XVIII�� столетия «капитанского ранга» перешел от исполнения военно-административных и хозяйственных функций к историко-литературному творчеству. Первый свой значимый писательский труд П. Н. Крёкшин, следовательно, завершил в возрасте около 50-ти лет. Это событие последовало почти сразу же после получения им отставки с государственной службы. Ранее, следовательно, у этого человека Переходного периода происходило накопление опыта, осмысление виденного. Можно предполагать, что писательским трудом П. Н. Крёкшин занялся только в 1730-е годы. В 1742 г. он упомянул, что материалы для книги о Петре Великом он усердно собирает «чрез двадесятолетной труд»88 (то есть с 1722 г.). Вполне возможно, что приблизительно с этого времени он начал собирать материалы по истории. Масштабные преобразования Петра Великого впечатлили их непосредственного очевидца, петербургского жителя П. Н. Крёкшина. Шли годы, и настал момент, когда П. Н. Крёкшин, ранее накапливавший материалы о правлении Преобразователя, взялся за перо. Новгородский дворянин увидел свой патриотический долг в том, чтобы прославить человека, который преобразовал страну и превратил ее в великую державу — Российскую империю. Внимание П. Н. Крёкшина к текстам Священного писания, попытки их использовать в своих произведениях — черта, которая роднит его с представителями традиционной русской культуры Средневековья, характеризует его именно как тип человека Переходной эпохи. Невысокий служебный статус дворянина П. Н. Крёкшина, проживание его в «демократическом» районе Санкт-Петербурга, превращение с рубежа 30-х и 40-х годов �� XVIII�� столетия литературного труда в главное дело его жизни позволяют отнести его к числу представителей творческой интеллигенции. Путь, которым П. Н. Крёкшин пришел к занятию писательским 364 Писатель П. Н. Крёкшин — человек переходной эпохи XVIII века... трудом от канцелярской и хозяйственно-управленческой деятельности, весьма любопытен. Как следует из приведенных материалов, патриотическая направленность его творчества была изначально пред определена его любовью к родной земле, силой родовых связей и гордостью за деяния Петра Великого. 1 О научных спорах относительно рамок и периодизации Переходной эпохи в истории русской культуры см.: Чёрная Л. А. Русская культура Переходного периода от Средневековья к Новому времени. М., 1999. С. 52–88. 2 ОР РНБ. Ф. 550 (Основное собрание рукописных книг). Q. IV. 4. Л. 21. 3 Кротов П. А. «Прекрасных вымыслов плетя искусно нить...» // Родина. 2009. № 2. С. 51–52. 4 См. историографию дискуссии о «ё» и месте ударения в фамилии Крёкшин: Мезин С. А. Первый биограф Петра Великого Петр Никифорович Крекшин // Петровское время в лицах — 2008. СПб., 2008. С. 174. — Автор настоящей статьи, кроме цитат из документов XVIII в., везде пишет в этой фамилии «ё». 5 Федосюк Ю. А. Русские фамилии: Популярный этимологический словарь. М., 2009. С. 109. 6 ЦГИА СПб. Ф. 19 (Петроградская духовная консистория). Оп. 112. Д. 60. Л. 781. 7 Кротов П. А. «Прекрасных вымыслов плетя искусно нить...». С. 52. 8 РГАДА. Ф. 1455 (Государственные и частные акты поместно-вотчинных архивов XVI–XIX вв.). Оп. 3. Д. 199. Л. 1–3. 9 Шумков А. А. Крёкшины // Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 г.: Энциклопедия. М., 2000. Т. 3. С. 107; РГИА. Ф. 878 (С. С. Татищев). Оп. 2. 1681 г. Д. 395. Л. 1. Выводная грамота помещика Г. Н. Крёкшина его крестьянке на замужество (1681). 10 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 111. Д. 771. Л. 171–172. 11 РГИА. Ф. 878. Оп. 2. 1703 г. Д. 425. Л. 1–3. 12 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 124. Д. 495. Л. 307, 307 об., 309. 13 Усадище — наименование старинного поселения, усадьбы. 14 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 124. Д. 138. Л. 71– 72. 15 Там же. Л. 71–72 об. 16 Там же. Оп. 111. Д. 771. Л. 172 об.; Д. 5. Л. 170. 17 Там же. Оп. 112. Д. 511. Л. 2 об. – 3, 4 об., 18; Оп. 124. Д. 495. Л. 304, 337–337 об., 338 об. 18 Там же. Оп. 124. Д. 138. Л. 71 об., 87 об. – 88, 192 об.; Д. 495. Л. 307, 309. 19 Там же. Оп. 111. Д. 10. Л. 100 об. 20 Там же. Оп. 124. Д. 138. Л. 131 об., 132 об. 21 Там же. Д. 495. Л. 332 об., 334 об.; Оп. 112. Д. 511. Л. 104. 365 П. А. Кротов Там же. Оп. 124. Д. 495. Л. 311 об. Там же. Оп. 111. Д. 771. Л. 149–150. 24 Там же. Л. 159. 25 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 124. Д. 138. Л. 79–79 об., 84 об. — Плотишна — это, скорее всего, современное селение Плотично на востоке бывшей Шелонской пятины на берегу одноименного озера. На противоположном берегу озера как раз расположена и ныне деревня Горки. 26 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 112. Д. 511. Л. 104 об., 106. 27 ОР РНБ. Книга новых поступлений. 1969–1973. С. 76. № 24. Документы 1–4. 28 ЦГИА СПб. Оп. 112. Д. 511. Л. 18 об. 29 Там же. Оп. 124. Д. 139. Л. 48 об., 49, 176; Д. 138. Л. 36 об.; Д. 494. Л. 96; Оп. 111. Д. 772. Л. 150, 151. 30 Там же. Оп. 111. Д. 772. Л. 55. 31 Там же. Оп. 124. Д. 495. Л. 229 об., 231. 32 Там же. Оп. 111. Д. 772. Л. 55–56 об. 33 Там же. Л. 181 об. 34 Там же. Оп. 112. Д. 14. Ч. 2. Л. 196. 35 Там же. Оп. 111. Д. 19. Л. 60. 36 Там же. Оп. 112. Д. 122. Л. 182, 207. 37 Там же. Д. 6. Л. 134; Д. 13. Ч. 2. Л. 190. 38 Там же. Оп. 111. Д. 19. Л. 18 об. 39 Там же. Оп. 112. Д. 14. Ч. 2. Л. 773 об.; Ч. 5. Л. 778 об. 40 Там же. Д. 44. Л. 594 об.; Д. 48. Л. 507; Д. 54. Л. 610; Д. 60. Л. 781. 41 РГАДА. Ф. 7 (Преображенский приказ, Тайная канцелярия и Тайная экспедиция). Оп. 1. Д. 1957. Л. 5. 42 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 112. Д. 115. Л. 1. 43 Там же. Оп. 111. Д. 17. Л. 29. 44 Там же. Д. 15. Л. 92. 45 Там же. Оп. 124. Д. 139. Л. 65; Д. 494. Л. 102 об. 46 РГАВМФ. Ф. 212 (Государственная Адмиралтейская коллегия). Оп. 1. Д. 13. Л. 45 об. 47 Семенова Л. Н. Очерки истории быта и культурной жизни России. Первая половина XVIII в. Л., 1982. С. 52–61. 48 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 112. Д. 6. Л. 872. 49 Там же. Оп. 111. Д. 2. Л. 59 об. 50 Там же. Д. 5. Л. 36 об. 51 РГАДА. Ф. 1455. Оп. 6. Д. 669. Л. 7. 52 ЦГИА СПб. Ф. 119. Оп. 111. Д. 3. Л. 409. 53 Там же. Д. 5. Л. 36 об. 54 Там же. Д. 7. Л. 10 об. 55 Там же. Оп. 112. Д. 22. Л. 873. 22 23 366 Писатель П. Н. Крёкшин — человек переходной эпохи XVIII века... ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 112. Д. 27. Л. 698. Там же. Д. 44. Л. 594 об. 58 Там же. Д. 48. Л. 507; Д. 54. Л. 610. 59 Там же. Оп. 112. Д. 60. Л. 781. 60 Там же. Оп. 111. Д. 10. Л. 56, 113. 61 Там же. Оп. 112. Д. 130. Л. 555 об. 62 Там же. Оп. 124. Д. 138. Л. 83 об. – 84 об, 85, 86. 63 Там же. Оп. 112. Д. 115. Л. 124. 64 РГАДА. Ф. 26 (Государственные учреждения и повинности в царствование Петра I). Оп. 1. Ч. 2. Д. 69. Л. 58. 65 ОР РНБ. Ф. 575 (П. Н. Петров). № 126. С. 17. 66 Там же. С. 19. 67 Петров П. Н. Петербург в застройке и сооружениях // Зодчий: Журнал литературный и художественно-технический, издаваемый Санкт-Петербургским обществом архитекторов. 1884. 1-е полугодие. Л. 19, 20. 68 Рабинович М. Д. Полки Петровской армии. 1698–1725: Краткий справочник. М., 1977. С. 38. 69 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 112. Д. 14. Ч. 2. Л. 305. 70 Там же. Д. 22. Л. 867 об., 873. 71 Там же. Д. 171. Л. 656, 660. 72 Там же. Оп. 124. Д. 138. Л. 71, 87. 73 Там же. Оп. 112. Д. 511. Л. 2, 18. 74 Там же. Оп. 124. Д. 494. Л. 95, 96. 75 Там же. Оп. 111. Д. 771. Л. 171. 76 Там же. Д. 3. Л. 392, 408 об.; Д. 2. Л. 24, 74. 77 Там же. Д. 5. Л. 36 об. 78 Там же. Оп. 112. Д. 22. Л. 873. 79 РГАДА. Ф. 248 (Сенат и его учреждения). Оп. 25. Кн. 1658. Л. 49. 80 Там же. 81 ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 111. Д. 10. Л. 56, 100 об. 82 Там же. Оп. 112. Д. 44. Л. 594 об. 83 Там же. Оп. 111. Д. 13. Л. 59. 84 Там же. Д. 15. Л. 38. 85 Там же. Д. 19. Л. 12, 18 об., 27. 86 Там же. Л. 29 об., 35. 87 Козлов В. П. Кружок А. И. Мусина-Пушкина и «Слово о полку Игореве»: Новые страницы истории древнерусской поэмы в XVIII в. М., 1988. С. 162. 88 РГАДА. Ф. 17 (Разряд XVII: наука, литература, искусство). Оп. 1. Д. 167. Л. 44. 56 57 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 С. И. Маловичко КОНСТРУИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ В ИСТОРИОПИСАНИИ ЕКАТЕРИНЫ II В ситуации пост-постмодерна происходит трансформация функций исторического знания, которая четко обозначилась еще в период постмодерна. Оказавшись в ситуации парадигмального изменения в гуманитаристике, историки стали отмечать, что «вся история целиком вступает в свой историографический возраст», а поэтому историческая наука «по характеру своего объекта может и должна быть наукой о человеческом мышлении»1. Неслучайно историография все чаще начинает выступать как одна из «базовых составляющих исторической культуры»2. Поэтому изучение не только поля, привычно называемого исторической наукой, но истории историописания и, более того, исторического сознания общества становится актуальным для современной историографии. Применение широкого надрационального подхода, соотносящего науку с современным ей обществом и сосредоточивающего внимание на феномене как внутридисциплинарных, так и внедисциплинарных интеллектуальных практик, явилось ответом современной историографии на вызов времени. В этой связи важно вспомнить рассуждение О. М. Медушевской «о сосуществовании и противоборстве двух взаимоисключающих парадигм» исторического знания. Одна из них — это «парадигма истории как строгой науки, стремящейся выработать... общие критерии системности, точности и доказательности нового знания». Другая парадигма «тесно связана с массовым повседневным историческим © С. И. Маловичко, 2011 368 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 сознанием»3, то есть с исторической памятью. Солидаризируясь с мыслью М. Ф. Румянцевой, что мы должны говорить не о «противоборстве двух взаимоисключающих парадигм», а об их сосуществовании4, добавим, что многоуровневость исторического знания появилась не сейчас и даже не в прошлом столетии. Ее структурирование можно обнаружить в XVIII в.5 В этом году американской историк Дж. Г. А. Покок, обративший внимание на присутствие в историографии (которую он рассматривает как историописание) политических теорий, детерминирующих работу исследователей, сделал вывод (с которым нельзя не согласиться), что некоторые историописатели обращаются к пошлому с целью актуализации той или иной политической мысли. Поэтому Покок предложил выделять в поле историографии особую форму политического историописания6. Нам представляется, что лучше говорить о социально ориентированном историописании (в нем присутствуют и политические мысли авторов), которое служит формированию социальной памяти общества. Историописание как процесс исследования прошлого состоит из разных по целеполаганию историографических культур — научно ориентированной и социально ориентированной. Причем если в социально ориентированной практике историописания социальные функ ции доминируют над научными, то историографическая культура, представленная научным исследованием, признает приоритет научной функции перед социальной. Исследование не стремится быть нейтральным к прошлому, как того требует наука, и поддерживается и/или актуализируется историческим сознанием общества, а также навязывающей обществу «нужный» образ прошлого властью7. Социально ориентированное видение прошлого связано общественным сознанием, и оно появилось ранее самой научной истории. Представители этой историографической культуры изучали историю не ради нее самой, а для объяснения настоящего и преследовали цель конструирования или (говоря словами Цинтии Виттакер) «изобретения» национального прошлого8. Делая предметом своих изысканий это прошлое, они транслировали его в современную им жизнь для поучения читателя. В период начала строительства национальных государств актуализируется историографическая культура, связанная с общественным 369 С. И. Маловичко сознанием и выполнявшая практические задачи конструирования национального прошлого, а также контроля над национальной памятью. Практика историописания, ориентированная на политические вкусы общества, в XVIII в. распространяется по всей Европе9. Как пишет Джон Тош, в XVIII веке в то время как социальная память продолжала создавать интерпретации, удовлетворяющие новые формы политических и социальных потребностей, развивается подход, состоящий в том, «что прошлое ценно само по себе и ученому следует, насколько это возможно, быть выше политической целесообразности»10. Эта «иная» история и становится со временем классической европейской историографией. Складываются две историографические культуры, которые формировались средой и разным пониманием ценностей. Так, в России уже со второй четверти XVIII в. устои российской социальной памяти, включившей набор московских и польско-украинских мифологем �� XVI�� –�� XVII�� вв., с рационалистических позиций все сильнее стали колебать Г. З. Байер, В. Н. Татищев, а затем Г. Ф. Миллер, М. М. Щербатов и А. Л. Шлёцер. Они, говоря словами Ницше, начали «оскорблять некоторые национальные святыни» ради нового знания11, ради научной истории, рационально добивавшейся «истины». Практика изучения истории у представителей научно ориентированной историографической культуры несла в себе черты рационализма, и именно она закладывала основы нормативного (для того или иного времени) образца исторического исследования и комплекс правил оформления исторического письма. Уже начиная с XVIII в. решение о «научности» и «ненаучности», «рациональности» и «нерациональности» той или иной практики историописания стало принадлежать как раз научно ориентированной историографической культуре, которая в процессе своей профессионализации все сильнее отрывалась от ожиданий общественного сознания. Поэтому социально ориентированное историописание так и не было вытеснено сугубо научной историографией, и здесь уместно вспомнить меткое замечание Реймона Арона, что разные отношения к истории могут «исчезнуть не скорее, чем интересы, которым они отвечают, или жизненные позиции, которые они выражают»12. Объектом своего исследования мы выбрали несколько примеров конструирования социально-политической истории Древней Руси 370 Конструирование социально-политической истории Древней Руси... императрицей Екатериной �� II�� в «Записках касательно российской истории». Сконструированные ею сюжеты прошлого рассматриваются нами как социально ориентированная практика историописания. В связи с этим считаем важным отметить, что с точки зрения «рациональной» (научной) историографии исторические конструкции прошлого, выстроенные Екатериной �� II�� , должны казаться «нерациональными», «ненаучными» и «ошибочными», так как они противоречили не только сообщениям исторических источников, но и выводам иных (современных ей) исследователей. Поэтому ее дискурсивная практика будет нами рационализироваться в процессе ее деконструкции. В России, в первую очередь у М. В. Ломоносова, а затем и Екатерины II мы находим желание организовать определенную российскую национальную память. Екатерина �� II�� защищала и оберегала национальное прошлое от «злобных толков» и проводила такую политику памяти, которая могла бы представить обществу «правильную», «нужную» историю. В одном из писем к М. Гримму от 1783 г. она написала про свое занятие историей так: «Я пишу историю в мои часы досуга. <...> Эта история печатается в русском журнале, который... выходит каждый месяц... и я не могу отрицать, что она имеет успех; она считается за самую сносную из бывших до сих пор, и в ней находят внушение ревности к отечеству, которым согревается чувство»13. Екатерина не считала нужным подходить к прошлому «нейт рально», как того начинала требовать зарождающаяся историческая наука, и, как справедливо заметил С. Л. Пештич, она рассматривала историю как «могучее средство идеологического воздействия», больше преследуя «не научную, а общественно-политическую цель»14. «Записки касательно российской истории» первоначально печатались в журнале «Собеседник любителей русского слова» (№ I–XV. СПб., 1783–1784), а затем вышли отдельным изданием15. В этом сочинении императрица пыталась совместить теорию естественного права как с современной ей политико-правовой сферой, так и с историей русского государства, причем с большим желанием представить его прошлое в соответствии с принципами разума. Поэтому социально-политические отношения в Древней Руси она также представляла разумными, однако, как мы ниже увидим, разумными императрица изображала их сама. 371 С. И. Маловичко Самым важным признаком, отличающим социально ориентированное историописание от научно ориентированного, является целеполагание. Например, Ломоносов ставил целью «соблюсти похвальных дел должную славу», поэтому воспоминание или забвение тех или иных страниц прошлого у него подчинялось формуле «не предосудительно ли славе российского народа будет»16. Научно ориентированная практика историописания требовала иного — стремления к истине. Так, Г. Ф. Миллер отмечал: «Должность истории писателя требует, чтоб подлиннику своему в приведении всех... приключений верно последовать. Истина того, что в историях главнейшее есть, тем не затмевается, и здравое рассуждение у читателя вольности не отнимает»17. Научную цель перед исследованием ставил и М. М. Щербатов, когда отмечал, что он старается не вступать «ни в какие неподлинные системы» и стремится к «безпристрастному повествованию»18. Екатерина II перед своим трудом поставила сугубо практические цели. Исследование она посвятила подрастающему поколению, которому следовало читать «правильные» истории, написав: «Сии записки касательно Российской Истории сочинены для юношества в такое время, когда выходят на чужестранных языках книги под именем Истории Российской, кои скорее именовать можно сотворениями пристрастными...». При этом в качестве основной функции истории она указала на ее воспитательное значение — «она учит добро творить и от дурного остерегаться»19. Работа с источниками (документальная фаза исторического исследования) у Екатерины II�� не обязательно предшествовала объяснению того или иного сюжета. Если для Миллера и Щербатова «буква» исторического источника (чаще всего) имела приоритет перед общей схемой объяснения, то для императрицы, наоборот, смысл заключался в нарративизации своей объяснительной схемы. В ее модели историописания объяснение превалировало над сообщениями исторических источников. Например, объясняя поход Олега на Киев и «свержение» Аскольда и Дира в 882 г., она по-своему рационализировала, взвалив вину за эту операцию на летописного киевского князя Аскольда, написав: «...Олег, слыша от Киевлян жалобы на Оскольда, и нашед оныя знатно основательными, и ведав о неудаче его в походе на Царьград и о потере многих людей и кораблей, сам пошед в Киев»20. Все 372 Конструирование социально-политической истории Древней Руси... дело в том, что этой трагической (для Аскольда и Дира) развязке предшествовала, на наш взгляд, интересная и довольно стройная конструкция распространения княжеской власти, выстроенная Екатериной. Теорию общественного договора ей понадобилось распространить не только на север (Новгород), но и на юг, в Киев. И вот как она это сделала: поляне, жившие в Киеве, писала Екатерина II, прислали к великому князю Рюрику именитых мужей или старейшин «просити, да пошлет к ним сына или свойственника Князя княжити. Он же дал им Оскольда и войска с ним отпустил»21. Вот почему, по мнению императрицы, Олег имел право наказать Аскольда за проявленное «нерадение». Своей идеей, которая легла в основу созданного исторического конструкта, Екатерина II хотела продемонстрировать легитимный характер власти, который выражается в согласии между властью и обществом. Более того, императрица в конструируемом древнерусском прошлом предусмотрела еще и то, чего не было в летописях, — Олег не убивает Аскольда и Дира (например, у Татищева читаем: «и рек Олег Оскольду и Диру: ты не князь, ни роду княжа... и уби Оскольда и Дира, и погребоша их»22). Власть Олега, по мнению императрицы, была более разумна, чем сообщают источники и историки, поэтому она заметила, что Олег поступил с Аскольдом как с подчиненным князю Игорю23. Этот пример дает возможность понять, что Екатерина II�� не стремилась выстраивать свою историческую конструкцию на сообщениях исторических источников и обобщениях историков. Таким образом, перед нами вырисовывается не научная, а практическая цель исторического письма сочинительницы «Записок касательно российской истории». Императрица на исторических примерах старалась демонстрировать, что не любое «самодержавие» является легитимным. Для последнего нужна любовь подданных. Таким завоевавшим безграничную любовь киевлян, по мнению Екатерины, был Изяслав Мстиславич. Именно этим он импонировал ей как императрице. В достижении всенародной любви Екатерина видела важнейшее условие, позволяющее управлять подданными. Даже жестокое убийство киевлянами свергнутого князя Игоря (что произошло в годы правления Изя слава Мстиславича) императрица вынужденно оправдала тем, что 373 С. И. Маловичко собиравшимся на сражение горожанам было опасно оставлять в городе пусть и постриженного в монахи, но все же князя (им «нужно подумать о безопасности внутренней»)24. Можно предположить, что императрица увидела в этом событии хронотоп событиям своего века (мотив дворцовых переворотов). Значит, убийство Игоря было дорогой ценой, но оно не могло перевесить общественного спокойствия города, последнее было дороже. Тем более что до этого императрица указывала, как киевляне его не любили: «он не выполнил своего крестоцеловального обещания» перед горожанами. А раз так, то исследовательница без большого сожаления отнеслась к городской трагедии, это было «народным нечаянным смятением»25. Подчеркнула Екатерина любовь горожан к Изяславу и в тот момент, когда он уходил с киевлянами биться против Юрия Долгорукого, претендовавшего на киевский стол. Киевские вои покидали город, «и тако, помолясь Богу, пошли со всеми полками», то есть против неугодного претендента встала вся община киевская. Императрица этот мотив усилила еще и следующими фразами: «...оставя в Киеве престарелых, больных и младенцев, и не только тем, но и женам, велели вооружаться и быть к обороне готовым»26. Уважаемый многими историками �� XVIII�� в. и последующего времени князь, основатель Москвы Юрий Долгорукий (правда, по мнению императрицы, ее построил еще Олег, а Юрий только «разширил») сильно проигрывал в глазах исследовательницы. Проигрывал в главном — он был нелюбим горожанами: «Киевляне наивяще не возлюби его и желали вообще, чтоб из Киева выехал, понося его непорядочное житие и правление»27. Именно такие слова киевлян Екатерина II�� адресовала князю Юрию Долгорукому, несколько раз пытавшемуся утвердиться на киевском столе. Следует обратить внимание на слово «правление» в последней процитированной фразе Екатерины II: киевлянам не нравилась не только бытовая сторона жизни знаменитого князя, но и его «правление». Позволяя горожанам выражать такое отношение к князю, императрица должна была найти и отразить в своих «Записках» причину такой людской неприязни к князю. Наиболее приемлемой областью поиска в данном случае мог стать характер князя, какая-либо его отрицательная черта. И императрица нашла такую черту характера князя Юрия Долгорукова — его «неограниченное властолюбие»28. Вот 374 Конструирование социально-политической истории Древней Руси... за что его также не признавали киевляне, и это, по ее мнению, было вполне справедливым. За такое же недостойное разумного правителя качество был убит его сын Андрей Боголюбский. Императрица без лишнего сожаления заметила о нем: «...последнее время жизни его возгордился зело, и гордостию многие неистовы изъявил, также добраго распорядка не доставало» в правлении29. Тогда за что же киевские жители любили князя Изяслава? Екатерина указала эту причину, причем нашла ее вполне достаточной. За то, что Изяслав «советуется с народом Киевским»30. Не стоит принимать буквально слова императрицы: «советовались» завоевавшие ее любовь князья не со всеми. Если обратиться к примеру сконструированного ею образа князя Владимира Свято славича, то она указывала, что он на совет «созвал... вельмож своих и старшин градских»31. В другом месте она заметила: «Великий Князь Владимир любил весьма вельмож мудрых и простосердечных, и с ними о устроении государства, войнах и правосудии со ветовал, разсуждая, что сими государство силу, богатство и славу приобретает»32. Можно предположить с определенной долей уверенности, что императрица, скорее всего, воспользовалась татищевским текстом, так как именно у него летописное сообщение о любви князя к своей дружине подано так, что вместо «дружины» значатся «вельможи»33. Это говорит о том, что, с одной стороны, исторические соответствия своим идеалам прошлого Екатерина находила в исторической литературе. С другой стороны, летописных княжих дружинников она понимала как служилых людей — вельмож, и с такими «вельможами» в ее конструкциях древнерусского прошлого мы еще встретимся. По мысли Екатерины �� II�� , «правильные» древнерусские князья советовались о своих начинаниях не только со своими вельможами, но и с представителями городских общин (ими были старцы градские, или старшины). Впервые о киевских старейшинах императрица упомянула при описании осады города печенегами, в отсутствие князя Святослава. Именно «старейшины Киевские» искали человека, которого можно послать к воеводе Претичу за помощью, а после устранения угрозы отослали послов с укором князю34. Конечно, в летописном сообщении упоминания о «старейшинах» мы не находим. В из данной Никоновской летописи (известном императрице издании), 375 С. И. Маловичко читаем: «И въстужиша людье въ граде и реша. <...> И послаша Кияне кСвятославу послы, глаголюще: Княже, чюжия sемли ищешъ и блюдешъ, а своея ся охабивъ; мало бо невsяша Печенеsи матери твоей и детей твоихъ и насъ...»35. Вероятно, императрице показалось, что укорять князя имели право только городские старейшины, а не все «кияне». Поэтому она воспользовалась сообщением, в котором упоминаются «старейшины киевские» применительно именно к этому сюжету. Такое сообщение можно найти только у Татищева36. Это говорит о том, что Екатерина подходила к известным летописным событиям с вполне сформировавшимся взглядом: важнейшие политические решения принимали избранные, в данном случае старейшины градские. Поэтому она пользовалась не сообщениями летописей, а «Историей Российской» Татищева, которая в большей степени, нежели сообщения древнерусских летописей, подкрепляла созданный парадигмальный конструкт. В связи с этим вызывает интерес вопрос о том, как отнеслась императрица к вечевым собраниям в Древней Руси. В качестве примера представляется возможным обратиться к описанию Екатериной II киевских событий 1068 и 1113 гг. В изданной в 1767 г. Никоновской летописи сообщается, о том, что в 1068 г. «Изеславуже со Всеволодомъ прибегшу кКиеву, а Святославу кЧернигову, и сотвориша вече на торговище, i рҍша людi Киевстиi ко княsю: “се Половцы раsсыпались по sемли вsагонехъ; дай намъ, Княже, оружие и кони, еще биемся сними”»37. Летописец указал, что киевляне собрались на вече, которое устроили в торговой части города. Екатерина передала этот сюжет иначе. Коалицию князей Изяслава Киевского, Святослава Черниговского и Всеволода Перя славского разгромили половцы. «Киевские же войски прибегли в растройстве в Киев, — писала она, — начали роптать и, согласясь между собою, послали к Великому Князю сказать тако: “Ныне Половцы разсеялись по земле и делают разорение, просим, чтоб нам даны были оружие и кони, которые естьли получим, можем оборониться”»38. Можно сразу заметить, что в приведенных словах Екатерины II отсутствует упоминание о вече, но, кроме того, в отличие от слов летописца, у нее действуют не «люди Киевстии», а «войски». Кто это такие? Так как императрица выборочно пользовалась татищевским текстом, необходимо посмотреть, как там описывается это событие: «Киевляне же прибегши в Киев учинили обсченародный совет 376 Конструирование социально-политической истории Древней Руси... на торговище, и согласясь, послали ко князьям и объявить тако...». Дальше есть упоминание о народе: «начали народ роптать», но слова «войски» у Татищева мы не находим39. Может быть, под этим словом Екатерина подразумевала дружины Изяслава и Всеволода, которые после поражения прибежали в город просить оружия для продолжения борьбы с кочевниками? Однако это маловероятно: надо вспомнить, что вслед за Татищевым императрица назвала дружину «вельможами». Таких «вельмож» мы встречаем и в этом сюжете русского историка. Татищев отличал «народ» киевский от «вельмож». Последние делали все возможное, чтобы спасти ситуацию в Киеве в пользу их князя Изяслава. Народ, как указал историк, «видев Изяслава стояща с вельможи его...»40. И снова у Татищева мы обнаруживаем «вельмож» там, где в летописи значатся дружинники, например, в Никоновской летописи читаем: «...и дружине стоящи у князя»41. Екатерина, следуя за историком, также указала на князя, «стоящего с Вельможи»42. Значит, можно снова убедиться в том, что «вельможи» у императрицы, как и у Татищева, — это дружинники. Однако ситуацию с «войски» это полностью не объясняет. В киевском «Синопсисе» Гизеля в событиях 1068 г. действовали «бояре», они же, в изложении Ф. А. Эммина, подстрекали народ к возмущению против князя. А. И. Манкиев участниками этого конфликта сделал «дворян»43. Однако и Эмин, и Манкиев следовали за построением Гизеля. Их связывала общая идея о недовольстве Изяславом, порожденном заточением им в «поруб» Всеслава Полоцкого. Но при внимательном прочтении изложения этого сюжета в екатерининских «Записках», выборочным порядком скомпилированного из «Истории Российской» Татищева, мы обнаруживаем намеки на гизелевскую идею. Только в чистом виде эта идея не была заимствована императрицей у автора «Синопсиса», в новую конструкцию его преобразовал М. М. Щербатов. В «Истории Российской» князя Щер батова можно найти указание на то, что киевское событие 1068 г. начали именно «войска». Историк писал, что после поражения пришедшие «же войска в Киев учинили собрание между собой»44, то есть он не указал, как летописец, что «кияне», весь город, собрались на совет (вече), а поставил слово «войска». Однако не следует думать, что, создавая образ этого события, Екатерина полагалась только на тексты Татищева и Щербатова. Нет, далее 377 С. И. Маловичко у князя Щербатова написано: «...Тогда народ, возлагая всю вину на воеводу Косняча... пошел с яростию на двор его, но не нашедши его в доме, половина народу на двор Княжеский устремилась» и призвали на княжение освобожденного из темницы Всеслава45. В приведенных историком словах уже нет его произвольно внесенного слова «войска», теперь действует «народ», так же как в летописях и в «Синопсисе». Екатерина же поместила щербатовские «войска» и в описание дальнейших событий. Она давала тем самым понять, что «войски», а не «народ» были недовольны поражением, «безпорядочным предводительством» и в этом обвиняли княжеского воеводу Коснячко. Более того, именно этот мотив императрица усиливает в том месте, когда, по ее словам, «войски», а не «народ» оказались рядом со злополучным «порубом», где содержался полоцкий князь. Недовольные «стали у двора, где содержался в заточении князь Все слав Полоцкий... и начаша некоторые поговаривать и посоветовать, чтоб содержащегося Князя Всеслава освободить и, его яко искуснаго в воинстве начальника, противу неприятелей (половцев. — С. М.) отправить»46. Значит, приведенным императрицей «войскам» нужен был полководец. Это подтверждает мысль Екатерины, кратко сформулированная в другой исторической работе: «Всеслав освобожден в Киеве войсками (курсив наш. — С. М.) яко храбрый воин»47. Остается только одна версия: загадочные «войски» — это незначительная часть горожан, они не собирались изгонять своего князя и на его место ставить другого. Им нужен был не князь, а «храбрый воин» — полководец. Такими «войсками», как и в тексте Щербатова, могло быть только народное ополчение — вои. Здесь Екатерина ото шла и от татищевского, и от щербатовского текста, так как в первом нарисована картина всеобщего выступления горожан, а во втором указано, что начало событиям было положено воями, а затем к ним присоединился весь город. Императрица не привела и татищевского эпитета, данного той категории киевлян, которые хотели избавиться от Изяслава (Татищев их назвал «подлыми»)48. Екатерине незачем было так называть киевлян, так как, по ее гипотезе, никто Изяслава изгонять не собирался, он ушел из Киева, «поверя слабым» — части своих неразумных «вельмож» (дружинников)49. Можно сделать следующий вывод: Екатерина II�� не признала никакого вече в Киеве, так как все замешательство произошло по причине 378 Конструирование социально-политической истории Древней Руси... недовольства воев своим поражением и поисками храброго полководца, а таким был полоцкий князь. Но в этом логическом построении не все так гладко, как хотелось бы... Напрашивается вопрос, по какой причине покинули Киев Изяслав и его брат Всеволод Переяславский? И, кроме того, когда на следующий год Изяслав с польским войском подошел к Киеву, то перед ним каялись не «войски», а все горожане. Отвечая на это «возражение», императрица пишет: они «учинили совет»50. Видимо, усмотрев это логическое несоответствие, в другой работе она замечает, что «войски Киевские начали приходить в раскаяние». Но тут же повторяет свою прежнюю версию, основанную на сообщении летописей, в которых не было места, подтверждавшего ее построения. В связи с этим она замечает: «Изяслав прощает Киевлян», не уточнив, в чем был виноват весь город51. В конструкции киевских событий 1113 г. Екатерина �� II�� представила активную политическую роль двух социальных групп киевлян. Это «вельможи» и «народ многочисленный». Она указала, что «по смерти Великого Князя Святополка Изяславича вельможи Киевские немедленно послали Князьям Руским объявить о сем произшествии»52. То есть она не стала писать о том, что сразу после смерти Святополка киевляне собрались на совет (вече) и выбрали себе в князья Владимира Мономаха, как, например об этом написал Татищев: «...Киевляне сошедшись к церкви святой Софии, учинили совет о избрании на великое княжение, на котором без всякого спора все согласно избрали Владимира Всеволодича»53. Не последовала императрица и примеру Ф. А. Эмина, который коротко отметил, что «Владимир по прошению всех киевлян, с общего князей согласия был избран князем киевским»54. В сложившейся ситуации Екатерине необходимо было пояснить, почему на киевский стол не мог сесть кто-либо из ближайших род ственников умершего. Текст Татищева не давал возможности это сделать, так как в примечаниях автор отметил: «сие избрание Государя погрешно [в летопись] внесено: ибо по многих обстоятельствах видим, что силы Киевлян в том не было; брали сущие наследники по закону или по заветам или силою». Правда, Татищев намекнул, что «по старшинству имел преимущество» Олег, но он был беспокойным, властолюбивым и свирепым55. 379 С. И. Маловичко Свое объяснение императрица представила так: «Князи Олг и Давид Святославичи, яко дети старейшаго брата Великого Князя Всеволода, родителя Князя Владимира, могли требовать престол Киевской, но большая часть Киевлян слышать не хотели о поколении Святославли... в самом городе Киеве ненависть дошла до того, что разграблены были домы тех, которые старались о доставлении престола Киевскаго Князьям Святославичам. <...> Потом напали на Жидов, коим под Святополком разные выгоды даны были»56. В данном случае следует внимательно отнестись к описанию киевского события Щербатовым, но не к той его части, где он указал, что большинство летописей молчат о происшедшем в 1113 г., «и только обретаю единого (список одного летописца в моей библиотеке), который описывает о бывших возмущениях в Киеве после смерти Святополка». Для нас актуально замечание историка о том, «что жители сего града по самой кончине их государя кинулись сперва на жидов, живущих в Киеве, оных пограбили, и желали далее простирать свои беспорядки, чего ради мудрейшие люди, из искреннего почтения» послали за Владимиром Мономахом57. По мнению Щербатова, «беспорядки» были прекращены правильным решением «мудрейших». Как можно заметить, Екатерина II�� не повторила осторожное описание события Щербатовым (ведь он признается, что у него недостаточно источников). Ей требовалась иная пространно описанная конструкция прошлого. Все перечисленные действия осуществлялись киевским народом, и естественно, на фоне подобного неустройства должна была выступить сила, которая стремилась к порядку. У Щербатова такой силой были «мудрейшие», Татищев писал о «вельможах» («Вельможи же Киевские, видя такое великое смятение, и большего спасаясь, едва уговорили народ, послали второе ко Владимиру»)58. Теперь императрица уже использует мысль Татищева, вводя в киевское действие «вельмож». «Вельможи Киевские, — писала она, — видя такое неузтройство во граде послали ко Князю Владимиру, прося, чтоб немедленно пришел возстановить спокойствие». Владимир откликнулся на призыв «вельмож» и пришел в город59. Таким образом, в екатерининской конструкции события 1113 г. вечевых сходок киевляне не устраивали, но в построении императрицы 380 Конструирование социально-политической истории Древней Руси... место простым киевлянам отведено было. Екатерина предусмотрела все или почти все. Она расписала эти события как сценарий к своим многочисленным пьесам: не вывела горожан на киевскую сцену 1068 г., так как им некого было противопоставить как силу, которая внесла бы порядок, поэтому в тексте «Записок» действуют одни «войски»; они вроде и киевляне, но однако не все, а лишь небольшая их часть. В конструкции события 1113 г. действующих лиц больше. Кроме того, у Татищева оказалось упоминание о киевских «вельможах». В этих условиях Екатерина изобразила киевский люд не просто силой, мстящей ставленникам ненавистных Святославичей, но разумным обществом, желающим для себя добродетельной власти, которую можно уважать и любить. «Киевляне вообще, — писала она, — желали видеть на Киевском престоле Князя Владимира Всеволодича... ибо паче прочих Князей Руских, современников его, украшен был добродетелями»60. Получается, что разумно поступили не только простые киевляне, но и «вельможи» киевские, так как выполнили волю населения, пригласили пользующегося любовью князя. «Князь Владимир Всеволодович по кончине Святополка II, был призван Вельможами Киевскими для возстановления спокой ствия», — вернувшись во второй раз к своему выводу, заявила императрица61. Следует заметить, что в конструкциях социально-политической истории Древней Руси императрица ничем не ограничивала права князя, но предъявляла к нему требования и требования не только морального характера. Эти требования проистекали из ее понимания принципов разумного правления. Князь должен был советоваться не только со своими ближними, или «вельможами», — дружиной, то есть служилой знатью, но и с представителями народа. Представители от народа были выделены ею в лице старейшин и старцев градских. Последние связаны с горожанами, которых как реально действующую силу Екатерина II�� и выводила на сцену истории в те моменты, когда в управлении что-то не ладилось, когда княжеская власть не в силах была разумно управлять. Другое дело, что волю народной стихии императрица ограничивала действием третьей силы. Эта сила была ближе к князьям, и именно с ней последние вели диалог. Она помогает князьям устанавливать разумную «законную монархию». Именно их, «вельмож» и старейшин, можно наблюдать 381 С. И. Маловичко во всех за редким исключением созданных Екатериной II�� конструкциях прошлого. Императрица не хотела упоминать о вече, поэтому вместо вечников она выставляла то «войски», то благоразумных «вельмож», однако она не замалчивала происходившие в древнерусских землях социально-политические конфликты, что делали многие другие исследователи того времени, не защищала князей от «подлых» горожан, если те, по ее мнению, проявляли «неограниченное властолюбие». Данное наблюдение идет в разрез с мнением А. Н. Пыпина о том, что применительно к периоду древнерусской истории Екатерина II выводила на историческую авансцену только князей62. Эту же мысль, причем более категорично, повторил С. Л. Пештич, написав: «Творцами истории в представлении автора “Записок касательно Российской истории” были только князья, а не представители городского сословия»63. М.�� А�� . Алпатов окончательно закрепляет эту мысль, говоря о том, что Екатерина II взялась «доказать, что первые русские князья были полновластными правителями Киевского государства, что власть в России исторически родилась как власть абсолютного повелителя...» и т. д.64 Кроме того, что эти замечания не совсем соответствуют сконст руированным Екатериной II социально-политическим практикам Древней Руси, они еще и являются замечаниям к ней как к историку. Однако Екатерина была «другим» историком. Не надо искать в ее работе «настоящей истории», это другая социально ориентированная история. Поэтому и вывод И.�� Я�� . Лосиевского о «Записках касательно российской истории», что это — «фундаментальное научное сочинение», но «полностью уйти от современности Екатерине-историку не удалось»65, выглядит очень спорным. Ее сочинение не было научно ориентированным, а поэтому автор «Записок» и не ставил целью «уход от современности». Конечно, дискурсивное поведение историописателя Екатерины II с точки зрения историка иррационально, но таковым оно является, когда историк смотрит с позиций идеологии сциентизма, резко отрицательно относящейся к «ненаучной» форме мышления, смотрит сквозь призму «своей» научной истории. Поэтому признание иной (ненаучной) формы историописания дает возможность лучше понять разные «истории». 382 Конструирование социально-политической истории Древней Руси... Выбранная императрицей парадигма «разумного прошлого» заняла высшее место в иерархии правил оформления письма истории. Именно она являлась тем фактором, который способствовал выбору направленности описания социальных и политических практик Древней Руси. Целью Екатерины было не приближение к истине, чего можно было достичь посредством соблюдения правил, вырабатываемых зарождающейся классической европейской моделью историо графии, а «реализация» своей идеи в прошлом. Интересно отметить, что в �� XVIII�� в. выявляются несколько направлений социально ориентированного историописания. Например, если Ломоносов пытался выстроить «славные» страницы прошлого России, то Екатерина II�� конструировала «социальный порядок» в отечественной истории. Однако и в первом и во втором случаях социально ориентированная модель историописания, характеризующаяся практическим отношением к прошлому, четко проявляется в стратегии поглощения в историографической операции документальной фазы двумя другими фазами — объяснения и литературной обработки. То есть объяснение и риторика подчиняют поставленной автором цели документальную фазу исследования. Напротив, строгая источниковедческая работа отличает научно ориентированное истори описание от социально ориентированного. 1 Нора П. Между памятью и историей: Проблематика мест памяти // Франция-память. М.; СПб., 1999. С. 23; Медушевская О. М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008. С. 24. 2 Репина Л. П. Память и историописание // История и память: Историческая культура Европы до начала Нового времени / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2006. С. 45–46. 3 Медушевская О. М. Теория и методология когнитивной истории. С. 15–16. 4 См.: Румянцева М. Ф. «Отражается» ли в историческом источнике историческая память? // Историческая память: Люди и эпохи: Тезисы науч. конф. Москва, 25–27 ноября 2010 г. М., 2010. С. 236–237. 5 См.: Маловичко С. И. М. В. Ломоносов и Г. Ф. Миллер: Спор разных историо графических культур // Ейдос: Альманах теорiï та iсторiï iсторичноï науки. Кiев, 2009. Вип. 4. С. 331–354. 6 Pocock J. G. A. Historiography as a Form of Political Thought // History of Euro pean Ideas. 2011. Vol. 37. Nr. 1. P. 1–2. 7 Подробнее см.: Маловичко С. И. Историописание: Научно ориентиро ванное vs социально ориентированное // Историография источниковедения 383 С. И. Маловичко и вспомогательных исторических дисциплин: Материалы XXII междунар. науч. конф. / Отв. ред. М. Ф. Румянцева. М., 2010. С. 15–21. 8 Verschaffel T. The Modernization of Historiography in 18th-century Belgium // History of European Ideas. 2005. Vol. 31. Nr. 2. P. 135–146. 9 См.: Whittaker Cynthia H. The Autocracy Among Eighteenth-Century Russian Historians // Historiography of Imperial Russia: The Profession and Writing of History in a Multinational State / Ed. by T. Sanders. New York, 1999. P. 18. 10 Тош Дж. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000. С. 15–16. 11 См.: Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 175–176. 12 Арон Р. Введение в философию истории // Арон Р. Избранное. СПб., 2000. С. 494. 13 Пынин А. Введение: Исторические труды императрицы Екатерины II // Сочи нения императрицы Екатерины �� II�� на основании подлинных рукописей, с объяснительными примечаниями академика А. Н. Пыпина: В 11 т. СПб., 1906. Т. 11. С. XX. 14 Пештич С. Л. Русская историография XVIII в.: В 3 ч. Л., 1965. Ч. 2. С. 261–262. 15 Издание «Записок касательно российской истории» было возобновлено и продолжено отдельной книгой в шести частях (Ч. I–IV. — в 1787; Ч. V–VI. — в 1793–1794). 16 Ломоносов М. В. 1) Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года. СПб., 1766 [Репринт]. С. 3–4; 2) Замечания на диссертацию Г.-Ф. Миллера «Происхождение имени и народа Российского» // Для пользы общества... М., 1990. С. 197. 17 См.: Миллер Г.-Ф. Описание Сибирского царства и всех произшедших в нем дел от начала, а особливо от покорения его Российской державе по сии времена. СПб., 1750. Кн. 1. С. 121. 18 См.: Щербатов М. М. История российская с древнейших времен: В 7 т. СПб., 1770. Т. I. С. IV. 19 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. СПб., 1787. Ч. 1. С. I, 1. 20 Там же. С. 42. 21 Там же. С. 34. 22 Татищев В. Н. История Российская с древнейших времен: В 4 кн. М., 1773. Кн. 2. С. 14. 23 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 1. С. 43. 24 Там же. СПб., 1787. Ч. 2. С. 124–125. 25 Там же. С. 86, 128. 26 Там же. С. 229–230. 384 Конструирование социально-политической истории Древней Руси... [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 2. С. 203. Там же. 29 Там же. СПб., 1787. Ч. 3. С. 103. 30 Там же. Ч. 2. С. 124–125. 31 Там же. Ч. 1. С. 121. 32 Там же. СПб., 1787. Ч. 4. С. 163. 33 См.: Татищев В. Н. История Российская... Кн. 2. С. 83. 34 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 3. С. 98. 35 Руская летопись по Никонову списку изданная смотрением Император ской Академии Наук: В 2 ч. СПб., 1767. Ч. 1. С. 52–53. 36 См.: Татищев В. Н. История Российская... Кн. 2. С. 46. 37 Руская летопись по Никонову списку. Ч. 1. С. 157. 38 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 1. С. 209–210. 39 Татищев В. Н. История Российская... Кн. 2. С. 120. 40 Там же. С. 120–121. 41 Руская летопись по Никонову списку... С. 158. 42 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 1. С. 210. 43 См.: Синопсис [1674]. СПб., 1810. С. 90–91; [Манкиев А. И.] Ядро российской истории. М., 1799. С. 93; Эммин Ф. Российская история жизни всех древних от самого начала России государей до Екатерины II: В 3 т. СПб., 1768. Т. 2. С. 15. 44 Щербатов М. М. История Российская от древнейших времен. СПб., 1771. Т. 2. С. 12. 45 Там же. С. 12–13. 46 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 1. С. 210. 47 [Екатерина II]. Выпись хронологическая из истории Руской. СПб., [б. г.]. С. 42. 48 Татищев В. Н. История Российская... Кн. 2. С. 120. 49 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 1. С. 211. 50 Там же. С. 213. 51 [Екатерина II]. Выпись хронологическая... С. 43–44. 52 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 1. С. 358. 53 Татищев В. Н. История Российская... Кн. 2. С. 212. 54 Эммин Ф. Российская история жизни всех древних от самого начала России государей до Екатерины II. Т. 2. С. 310. 55 Татищев В. Н. История Российская... С. 458–459. 56 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 1. С. 359–360. 57 См.: Щербатов М. М. История Российская от древнейших времен. СПб., 1771. Т. 2. С. 87. 58 Татищев В. Н. История Российская... С. 212. 59 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 2. С. 360. 27 28 385 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 [Екатерина II]. Записки касательно российской истории. Ч. 2. С. 358. Там же. Ч. 4. С. 379. 62 Пынин А. Исторические труды Екатерины II // Вестник Европы. 1901. № 12. С. 790. 63 Пештич С. Л. Русская историография XVIII в. Ч. 2. С. 262. 64 Алпатова М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII – первая половина XIX в.). М., 1985. С. 161. 65 Лосиевский И. С пером и скипетром // Екатерина II. Российская история. Записки великой императрицы. М., 2008. С. 22. 60 61 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 «ДНЕВНИК ПОЕЗДКИ НА ЧУДСКОЕ ОЗЕРО» АКАДЕМИКА М. Н. ТИХОМИРОВА (1958 Г.)* Интерес академика Михаила Николаевича Тихомирова (1893–1965) к истории жизни и деятельности Александра Невского имел глубокий и многолетний характер. Первые публикации ученого, непосредственно касающиеся данной проблематики, относятся еще к довоенному периоду. Особенно примечательна первая из них, так как ее появление напрямую связано с подготовкой к съемкам киноленты о прославленном древнерусском полководце. В 1937 г. кинорежиссер С. М. Эйзенштейн и литератор П. А. Павленко начали работу над фильмом, посвященным сражению Александра Невского на Чудском озере. В журнале «Знамя» (1937. № 12) они опубликовали один из вариантов сценария будущей картины, предварительно озаглавленного «Русь». В феврале 1938 г. на «Мосфильме» состоялось обсуждение этого текста, на которое были приглашены профессиональные историки: А. В. Арциховский, Ю. В. Готье, Н. П. Грацианский и другие. В процессе обмена мнениями, специалисты указали на ряд существенных недостатков и недоработок в сценарии1, позже некоторые из историков дополнительно изложили свои мысли в письменных отзывах2. Тогда же в журнале «Историк-марксист» (1938. № 3) появилась статья «Издевка над историей (о сценарии “Русь”)», автором которой стал не присутствовавший на февральском заседании М. Н. Тихомиров. Необходимо подчеркнуть, что тон этой публикации был крайне резким (это видно уже из названия статьи). Историк раскритиковал почти все построения авторов сценария, согласно которым, Исследование выполнено при поддержке гранта Президента Российской Федерации по теме «Государство, общество и церковь в средневековой Руси» (№ гранта МК 1091.2010.6). * © Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов, 2011 387 Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов например, «центром освобождения от татарского ига являлся Новгород», хотя на самом деле таковым была Северо-Восточная Русь, Москва; немцы строили планы завоеваний по Волге и Днепру вплоть до Киева, в то время как Тевтонский «орден даже не в состоянии был поставить себе подобные задачи»3. Крайнее негодование вызвал у историка список действующих лиц, среди которых лишь «Александр Невский может считаться действительно историческим лицом», остальные же или выдуманы авторами, или наделены чертами, «которые уводят нас далеко от описываемых в сценарии исторических событий» (особое неудовольствие у рецензента вызвало присутствие в тексте былинных персонажей ― Буслая и Садко)4. В целом, ученый повторил замечания, высказанные на совещании, организованном «Мосфильмом»: это и отсутствие епископа во Пскове, и простота быта княжеской семьи в Переяславле, и «езда» Твердилы во Пскове на запряженной девушками «тройке», и негативное отношение к «ордынским» сценам (особенно к последней поездке князя и его смерти на Куликовом поле5), и указание на то, что «Ледовое побоище — только важнейшее звено в цепи побед русских над немцами»6. Однако при всей схожести высказанных претензий исследователь был намного более резок в выражениях, нежели его коллеги. М. Н. Тихомиров, настроенный, по меткому выражению Р. Н. Юренева, далеко «не тихо и не мирно»7, обращал внимание на «множество фактических ошибок», на то, что авторы «дали совершенно искаженное представление о Руси XIII в.», и вообще, говорил о том, что «скучно следить за всеми несообразностями сценария», из которого «глядит отовсюду» «убогая, лапотная Русь». Особенно резко, на грани едкого сарказма, ученый «прошелся» по сценам, содержащим описание новгородского торга8. Необходимо заметить, что, несмотря на столь жесткий тон, статья М. Н. Тихомирова содержала весьма ценные и конструктивные указания, которые С. М. Эйзенштейн и П. А. Павленко постарались учесть при дальнейшей работе9. Дискуссия, вызванная публикацией сценария, наглядно показала различие в подходах ученых и представителей искусства к данной теме. Если историки следовали букве историзма, то авторы сценария, понимая, что «обломки мечей, один шлем да пара кольчуг — вот все, что сохранилось в музее от да лекой эпохи»10, считали возможным создавать свою историческую 388 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) реальность, не связывая себя фактическими сведениями, условиями быта и особым правдоподобием деталей. Режиссер считал излишним знать, «как ходили в XIII веке? Как произносили, как кушали, как стояли? Неужели застилизовать экран под обаятельные горельефы бронзовых ворот Софийского собора...? Как расправиться с костюмами, невольно диктующими “иконописный” жест новгородского письма? Где прощупать живое общение с этими далекими и вместе с тем близкими людьми?» Поводом к дискуссии стало стремление С. М.�� Эйзенштейна модернизировать историю. Этим приемом он пытался передать дух эпохи — героическую и одновременно драматическую борьбу за сохранение независимости, оставив за собой свободу в передаче деталей11. Насколько он справился с этим, свидетель ствует тот факт, что фильм «Александр Невский» до сих пор транслируется по телевидению и в передаче эпохи оказывается более правдоподобным, чем его современные «последователи». Для М. Н. Тихомирова обращение к личности и эпохе одного из главных деятелей русской средневековой истории Александра Ярославича Невского стало отправной точкой для последующих исследований по данной тематике. Актуальность ее изучения была во многом обусловлена грядущей 700-летней годовщиной битвы на Чудском озере, не оставленной без внимания советскими историками, которые в годы войны активно публиковали статьи о битве, проводили научные сессии. Уже в 1939 г. в журнале «Знамя» публикуется его большая статья «Борьба русского народа с немецкой агрессией (XII–XV вв.)» (1939. № 3). На основе этой статьи в 1941 г. в Москве издается отдельная брошюра под названием «Борьба русского народа с немецкими интервентами в XII–XV вв.», в которой среди прочего историк солидаризировался с мнением относительно места Ледового побоища, высказанным еще в дореволюционную эпоху Ю. Трусманом12. Эта брошюра дважды переиздавалась в 1942 г. на русском языке (в Москве и Свердловске), а также в сокращенном варианте на татарском и азербайджанском языках. В 1975 г. статья была вновь напечатана в сборнике избранных работ М. Н. Тихомирова «Древняя Русь». Комментаторы, на основе архивных изысканий, отметили, что она «представляет собой расширенный вариант доклада, посвященного 700-летию Ледового побо ища, с которым М. Н. Тихомиров выступал на заседании Московского 389 Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов университета, находившегося в эвакуации в Ашхабаде»13. После этого ученый еще «несколько раз возвращался к статье (первый раз в конце 1942 – начале 1943 г., а последний уже после 1958 г.), о чем свидетельствуют внесенные им ссылки на новые издания. Работа М. Н. Тихомирова по переработке статьи осталась незавершенной»14. Вместе с тем, в начале 1940-х годов печатаются другие научнопопулярные работы М. Н. Тихомирова, также посвященные Александру Невскому и его эпохе: «Сражение на Неве» (Военно-исторический журнал. 1940. № 7), «Александр Невский» (Вечерняя Москва. 1941. 23 мая), а уже в послевоенный период переводы текстов о Невской битве и Ледовом побоище и жизнеописание князя15. В 1950-е годы ученый все более пристально начинает всматриваться в одно из важнейших событий того времени — Ледовую битву. Для уточнения существующих версий по поводу возможного места сражения и сбора дополнительного материала М. Н. Тихомиров предпринял дополнительные изыскания и совершил выезд в район Чудского озера. После этого он пишет исследовательскую статью «О месте Ледового побоища» (Известия Академии наук СССР. Сер. истории и философии. 1950. Т. 7. № 1), а затем выступает одним из инициаторов организации фундаментальной экспедиции на место этой важнейшей битвы русского средневековья. Экспедиция была организована Академией наук СССР. В конце июня – первой половине июля 1958 г. М. Н. Тихомировым была совершена поездка в район этой экспедиции, которой руководил генерал в отставке Г. Н. Караев. В поездке ученый вел дневник, который отложился в его фонде в Архиве РАН и впервые был опубликован в 1975 г. в приложениях уже упомянутого сборника его статей «Древняя Русь», ответственным редактором которого стал С. О. Шмидт. Однако в этой публикации присутствуют некоторые сокращения, отчасти, вероятно, продиктованные временем. Авторы настоящей публикации сочли возможным воспроизвести текст этого важного документа без купюр. В фонде академика сохранились рукописные страницы дневника и машинописный вариант с правкой от руки. Последний и был взят за основу при подготовке дневника к печати. Наряду с этим публикуется несколько дополнительных материалов, также связанных с поездкой М. Н. Тихомирова. Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов 390 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) См.: РГАЛИ. Ф. 1923. Оп. 1. Д. 462. Стенограмма совещания при информационно-методическом отделе киностудии «Мосфильм» по обсуждению сценария П. А. Павленко и С. М. Эйзенштейна «Русь». Приложена запись высказываний участников совещания, сделанная С. М. Эйзенштейном. 2 См.: РГАЛИ. Ф. 1923. Оп. 1. Д. 460. Отзывы на сценарий «Русь». — Подробный разбор обстоятельств дискуссии и анализ письменных отзывов см.: Кривошеев Ю. В., Соколов Р. А. К истории создания кинофильма «Александр Невский» // Новейшая история России: Время, события, люди: (К 75-летию почетного профессора СПбГУ Г. Л. Соболева). СПб., 2010. С. 281–295. 3 Тихомиров М. Н. Издевка над историей // Тихомиров М. Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 375–376. — В комментариях к этому изданию неточно указывалось на то, что публикация отзыва М. Н. Тихомирова стала отправной точкой для обсуждения сценария и передачи его на рецензирование А. В. Арциховскому (Белявский М. Т. [Комментарий к статье] Издевка над историей (о сценарии «Русь») // Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 415). Эту ошибку исследователи повторяли и в последующем (От редакции // Родина. 2003. № 12. С. 94). Подчерк нем, обсуждение проходило задолго до выхода в свет этой статьи, и А. В. Арциховский с коллегами по совещанию рецензировали текст намного раньше. 4 Тихомиров М. Н. Издевка над историей. С. 376. — Историк верно подметил стремление авторов сценария связать прошлое и современность. В воспоминаниях о работе над картиной С. М. Эйзенштейн писал: «На первый план выплыло все обобщавшее ощущение, что делаешь вещь, прежде всего, современную: с первых же страниц летописи и сказаний больше всего поражала перекличка с сегодняшним днем. Не по букве, а по духу событий XIII век дышит одной и той же эмоцией, что и мы. Да даже по букве события близки до степени кажущейся опечатки. Не забуду дня, когда, откладывая газету с описанием гибели Герники от зверских рук фашистов, я взялся за исторический материал и натолкнулся почти на дословное описание уничтожения крестоносцами... Герсика. Это еще более творчески и стилистически определило наши взаимоотношения с материалом и его трактовкой» (Эйзенштейн С. Избранные произведения: В 6 т. М., 1964. Т. 1. С. 170). 5 См. подробно о монгольских сюжетах в сценарии: Кривошеев Ю. В., Соколов Р. А. «Александр Невский» и монголы // Средние века. (В печати). 6 Эйзенштейн С. Избранные произведения. Т. 1. С. 377–378. 7 Юренев Р. Н. Сергей Эйзенштейн. Замыслы. Фильмы. Метод. Ч. 2. 1930–1948. М., 1988. С. 145. 8 Тихомиров М. Н. Издевка над историей. С. 375, 378, 380 и др. 9 Юренев Р. Н. Сергей Эйзенштейн. Ч. 2. С. 146. 10 Эйзенштейн С. Избранные произведения. Т. 1. С. 169. 11 История советского кино: В 4 т. М., 1973. Т. 2. С. 240. 1 391 Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов 12 Трусман Ю. О месте Ледового побоища в 1242 г. // Журнал Министер ства народного просвещения. 1884. Январь. С. 44–46. — Подробно об эволюции взглядов М. Н. Тихомирова о месте Ледовой битвы см.: Караев Г. Н. К вопросу о месте Ледового побоища 1242 г. // Труды комплексной экспедиции по уточнению места Ледового побоища 1242. М., 1966. С. 10–13. 13 Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 414. 14 Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 414. 15 Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 414–415. Дневник поездки на Чудское озеро в 1958 году 29 июня, воскресенье. Выехали из Москвы скорым поездом на Таллин (я и Александр Николаевич Мальцев). 30 июня. Приехали в Псков в 8 ч. 55 м. Тут нас ждала неожиданность: Саша Маленький (Александр Иванович Рогов) забыл написать день нашего приезда и мы остались без номера, хотя Саша и подписался грозно «референтом Роговым». Номер получили лишь в 2 часа, а за это время были в городе, пытались найти зампредседателя Областного Исполкома Ивана Тимофеевича Демочку и зав. музеем Ивана Николаевича Ларионова. И тот и другой были в отъезде. Нашли только завед. Рыбтрестом Михаила Терентьевича Филиппенко, энергичного и симпатичного, еще молодого мужчину, который, однако, ничего не знал об экспедиции. Псков произвел большое впечатление и на этот раз даже не своей древностью (я был в Пскове в третий раз), а своим явно преуспевающим благоустройством и зеленью, цементирующ(им) кремлевскую и городскую стену. Это портит ее внешний вид, но сейчас это способ спасти ее от неминуемого разрушения. Саша Большой (Мальцев) гонял меня по городу и я страшно устал от жары и еще от еды. Ресторан здесь не плохой, но все здесь не по моей печени. 1 июля. Утром опять неудача. Пришли снова в Музей и так ничего не добились. Зато около 4-х дня добился разговора с Демочкой и по его приглашению приехал в Облисполком. Он повел меня к Богданову, председателю Облисполкома и потом ко второму секретарю Обкома Михаилу Степановичу (первый секретарь Михаил Яковлевич Канунников был в отъезде). Прием везде был прекрасный, работами нашими интересуются, обещают помочь, а Демочка и так 392 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) помогает. Вечером в номер пришла Инга Константиновна Голунова, работник Музея в Пскове, наша бывшая студентка, и рассказала об экспедиции, из которой только что вернулась, предлагала нам лететь на вертолете, но мы решили ехать на пароходе. 2 июля. Ночь почти не спал, а в 4 ч. 30 м. утра пришла машина от Облисполкома и повезла на речной вокзал. В 5 ч. 30 м. «Александр Невский» отошел от пристани. Это небольшой пароход с салоном на носу, 2 каютами в трюме и несколькими скамейками на корме и по бокам трубы. Народу относительно немного, везут мебель, нравы патриархальные, но не грубые, ехали и школьники (лет 10–12) из интерната. У них вид незабитый, но одеты плохо. Вот и Великая с ее высокими берегами, Светогорским монастырем и храмами, рукава и простор Псковского озера. В Самолве нас встречал настоящий руководитель экспедиции ген. Георгий Ник. Караев. На газике доставил нас в село, где была уже снята для меня комната у Якова Ивановича и Евгении Тимофеевны Калининых. После отдыха был на отчете участников экспедиции, которые ежедневно в 8 ч. 30 мин. вечера проводит Караев. Дело очень сложное. Металлоискатели показывают металл, но пока еще ничего нет, аквалангисты заняты, но со дна поднимается ил и пр. Часто металлоискатели показывают металл, а на деле оказываются валуны. 3 июля. На вертолете летали в Гдов. Там нас водил местный учитель средней школы Николай Владимирович Иванов, небольшой подвижный старичок, моих лет или немного постарше. Крепость в Гдове расположена своеобразно на небольшом возвышении у берега Гдовы. Это почти 4-х угольник. Сторона обращенная к реке не имеет уже стены, зато стена сохранилась на значительном протяжении на противоположной стороне. Там очень ясно выражен и ров. Стена состоит из известковых плит, обложенных снаружи валунами, сильно осыпалась и попорчена. Ее древняя часть под валунами. На месте собора и других зданий — пустыри. Собор был взор ван фашистами, непонятная подлость, безцельная злоба мелких людей, мечтавших угнетать мир. Характерная особенность: Гдов расположен в нескольких километрах от озера. Наша чудесная машина привлекала множество мальчишек, заполнивших лужок до отказа и два часа атаковавших вертолет. Экипаж вертолета состоит из молодых и очень милых людей лет от 22 до 25-ти. 393 Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов Чем больше я сейчас встречаюсь с молодежью, тем больше ее начинаю любить. Это новое и хорошее племя, пусть же растет и возвышается (плагиат из Хронографа). Ник. В-ч Иванов заслуживает всяческого уважения, собрал коллекцию монет с 1700 года, топоры, ядра и пр., немного, но как это почтенно, живая душа. Раньше Гдова спускалась у Городища. Возможно, там и было городище, но выражено это слабо, к тому же стоит оно одиноко, вдалеке от озера и реки. Есть большой лужок заболоченный и остатки какого-то протока, остальное дополняется воображением. Георгий Ник. (Г. Н.) ищет здесь волок от названия «Волошня» и я не спорю. Думаю, впрочем, что волока не было. Поражает пустынность окрест ностей Гдова, внизу море лесов и кустарников, сбоку ширь озера. Везде, где останавливался вертолет собирались кучи мальчишек и даже взрослых. Председатель района, ехавший в грузовом трандулете, соскочил и заявил протест, что измяли траву. Но кто измял: ребята, а не вертолет. Тем все и кончилось. В школе показывали песок с примесью железа. Вот в этом разгадка валунов, которые показывают примесь металла. 4 июля, пятница. Летали на вертолете в Пнево, стоящее на самом узком месте Теплого озера, на другом берегу Мехикорми, с красивым белым маяком. Пнево стоит рядом с мысом, вытянутым к озеру, теперь голо, но еще недавно, по рассказам стариков, был здесь сос новый бор с вековыми деревьями. У самого мыса песчаные холмики и в одном песчаном холмике находят много человеческих костей, а как рассказывал Иван Николаевич Светцов (ему 75 лет, рыбак), его мать находила там медные пряжки и булавки. Молодой парень подтвердил, что и при нем там находили ржавые железные ножи. Гулявшие школьницы принесли керамику с орнаментом, найденную там же. Видимо, тут было когда-то кладбище, но известие о нем крайне сбивчиво; говорили даже о чугунных ядрах. Светцов сказал, что есть предание о том, что Измена (Мехикорми) получила название потому, что там была «смена» (!) войск. Из Пнева мы прилетели в Мехикорми. Здесь все называли селение и русским названием Измена, упоминая, что к северу от него имеется Пикузице или «Старая Узмень», но было уже поздно и в Узмень мы не попали, возвращаясь вдоль эстонского берега над о. Пересари. В Пнево внезапно произошла мимолетная, но неприятная ссора с генералом, 394 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) почему-то ревниво оберегавшим свой вариант, что надо искать место побоища у о. Вороньего. Я давно уже заметил какую-то его особую нервность, в явной связи с тем, что весь наш флот и аквалангисты пока ничего не нашли. Удивляться этому нечего, так как объем работ громадный, но плохо то, что генерал несколько упрощенно думает об истории. Вечером состоялся мой доклад в клубе. Собралось много народу, дважды хлопали. Доклад, видимо, понравился. Генерал показывал мне рог (зубра или тура), наиболее толстая часть которого была отпилена. Рог выловили рыбаки, но где неизвестно. 5 июля, суббота. День пасмурный, вертолет не прилетел. Занят был переговорами по телефону с Москвой. В 12 часов пришли киношники, снимающие здесь фильм в 600 м. Говорил с ними более часа и отвечал на вопросы. В 3 часа снимались всей экспедицией у катеров, по случаю отъезда студентов метеорологов. Вечером по гати с Сашей ходили на Кобылье городище. Сегодня многие на катерах поехали в Тарту и Гдов за провизией, а местные для отдыха. Вечером сами металлоискатели говорили о магнитном песке и хотели сделать анализ. Говорил с Москвой, новых требований мы не давали, а старые все выполнены. 6 июля, воскресенье. Ясный, но холодный день. В 4 ч. веч. ходили в Кобылье городище. Теперь оно, впрочем, довольно красиво и в то же время нелепо, называется «Курганом Александра Невского». Городище стоит на небольшом холме, на берегу озера. В центре его церковь, а кругом низкая каменная ограда из валунов с прекрасным кладбищем. Существование здесь городища доказано раскопками П. И. Раппопорта. Он откопал 2 деревянных бревенчатых стены к северу от церкви, наружная стена была обуглена, что соответ ствует рассказу летописи 1463 года о сожженном городке немцами. Видимо, пространство между деревянными стенами было набито землей. Городище было значительно пространнее нынешней церковной ограды, но повышение его над окружающей территорией очень незначительно. Церковь, вернее, ее старый прямоугольник с пофронтонным покрытием прекрасно сохранилась, только сделаны наличники у боковых окон и растесано окно в алтаре. Глава по крыта по московски в виде луковицы, а не псковского шлема. Особенно хорошо сохранилась абсида (вернее 3 апсиды — для престола, жертвенника и диаконника). Церковь украшена по абсиде и главе 395 Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов обычным псковским узором из чередующихся углублений. Внутри обычная тесная псковская церковь с открытой главой и толстыми столбами, в куполе, на стенах, в алтаре множество голосников. В целом это великолепный образчик псковской архитектуры (построена церковь в 1462 г.). К четырехугольнику пристроен притвор и колокольня XIX в. Все содержится в прекрасном порядке. Иконостас и иконы, видимо, XVIII�� или нач. XIX�� века. Одна икона (Спас), попорчена жучком, но еще прекрасно сохранившийся лик относится ко второй половине XVI в. или к началу XVII-го. Икона Михаила Архангела (небольшая) почти уже потеряла изображение, видны под ризой только облезлые места. Священник, Борис Иванович Лебедев живет в большом каменном доме, кругом прекрасный, разведенный им сад. Он человек очень радушный, напоил нас чаем. Кончил он Духовную Семинарию в Петербурге, ему 71 год. Он живой, еще не дряхлый, но старый на лицо с седой бородой и вылинявшими длинными волосами. Между прочим, на берегу озера, против церкви, кладбище советских воинов, павших в Отечественную войну, содержится оно в порядке трудами священника. Городище — место поэтичное, стоит на крутом берегу озера. И широкий его простор и тихая деревня с ладными, хотя и бедными домами, и белая древняя церковь, и блеклое вечернее небо с ослепительным солнцем, уже тонущем в озерных водах, все это так много говорит воображению. 7 июля. Пасмурный холодный день, вертолет не прилетел. В час дня поехали на озеро с Г. Н. на т. н. ГК, приспособленном для водолазов. Остановились в воротах между островами, у Вороньего острова. Водолаз Горун, молодой коренастый человек южного типа (он украинец, но дед его был турком). Горун трижды был в воде. В воротах под водой лежит большой камень, метров в 11 длиной, в 4–5 шириной, видимо, взорванный, потому что, по словам водолаза, он покрыт обломками и даже заметны остатки шурфов. Поверхность его скрыта под водой, примерно, на 2 метра: Горун стоял на камне с лопатой в согбенной руке и лопата высовывалась на половину. Высота камня от дна 4–5 метров (более точно в материалах). Это, возможно, и есть Вороний камень на путях из Пскова к Гдову и Кобыльему городищу, а в другую сторону к Дерпту (Тарту). К камню под водой примыкает стена, вернее подходит стена, метров в 7 шириной (длина и высота ее пока точно не выяснена). Горун достал 396 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) из-под воды камень из стены, это бурый известняк, с одной стороны он явно обработан. Вернулись раньше обычного к 7 часам вечера. 8 июля, вторник. Летал на вертолете в Псков. Демочка оказался в отпуске, дозвонился до первого секретаря обкома Мих. Яковл. Канунникова. Он пригласил меня к себе, но пока я ходил по коридорам б. Кадетского корпуса к нему в кабинет пришли люди. Ждал с 11 до 12.20 ч., потом ушел и вернулся к 1 ч., позвонил и секретарь меня принял. Говорили больше часу. Канунников кончил Институт Красной Профессуры, учился в нем у Грекова. Он обещал всемерную помощь и даже в размере 50–70 тыс. руб., но думает, что работы с землесосной машиной надо еще сделать в этом году, что явно невозможно. Он же говорил, что немцы (будто бы) во время мировой войны уничтожили следы Ледового побоища, но откуда взяты его сведения не знаю. Вечером в 8 час. ездили в деревню Кола (или Колы), в 9–10 верстах от Самолвы, через д. Козлово. Стоит она на реке Желчи. На речном берегу стоит ладно срубленная часовня, внутри иконы, по преимуществу новые. Сбоку от аналоя стоят два креста. Первый из них имеет длину в [пропуск] см. (2 листа бумаги в длину + добавка шириною в [пропуск]), ширина в поперечнике креста в [пропуск], широком месте [пропуск] см. (лист бумаги в длину), ширина основной части креста [пропуск] Как видим, крест небольшой. На нем изображение креста и по бокам надписи над титлами éñЃ и õЃñ. Под крестом: «ника возд//виже//нью». В верху неясная буква под титлом похожая на ¾ или ô, далее üЃåà. Последнее а читается нечетко. Крест был вставлен в валун, где имеется для него выделанное отверстие. Возможно, он обозначал место, где находилась прежде церковь «Воздвиженья Креста Господня» или какое-либо событие, происшедшее в Воздвиженье (14 сентября). Характер букв ведет, примерно, к XIII* веку, так (ника) современное, «в» почти в виде квадратика, рядом старое Í, но Þ с косой перекладиной. Второй крест несколько побольше и грубее. Он был вставлен в плиту, стоявшую на валуне, и как первый крест стоял на кладбище. В длину второй крест см. ([пропуск]) листа бумаги в длину), в широком поперечнике (1/4 листа бум. в длину), ширина основной части креста — 2 см. (2/3 листа бумаги). По середке креста с боку * Римская цифра «XIII» исправлена ручкой поверх «XVI». 397 Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов éЃñ и õЃñ, под крестом ника, в верху неясная буква, близкая к такой же на первом кресте и ü, внизу под крестом ника. Второй крест близок по начертаниям к первому. Часовня празднует Николу Чуд. (обычно зимнего). В этот же день приходил учитель (директор) школы в Самолве — Ив. Андр. Карасев с жалобой на моряков, будто бы что-то напортивших в школе. Обещал зайти. 9 июля, среда. Утром прилетели 2 вертолета. Заходил с Г. Н. в школу. Динамик велел убрать от здания, остальные жалобы Карасева оказались вздорными. Видите ли, моряки начертили на стене: «Леня», «Нина». Уборщица, однако, сказала, что это сделали до моряков десятиклассники. Моряки не моют полов, но полы вымыты, и морячок сказал: «мою каждый день». Печка будто-бы испорчена моряками, но ее не чинили года два и т. д. Скверный пример человека, желающего свалить на других свою нераспорядительность, а главное он хочет 12-го уехать в отпуск, свалив ремонт на другого. Я и генерал сказали ему приятные слова. В 11 ч. вылетели на вертолете. Летели через озеро к Эмайыги (Омовже — каких летописей) до моста на ней, потом обратно и сели на Перисари. Местность в устьи Омовжи пустынная, но дальше начинается красивая равнина с распаханными полями и селениями, а вдали маячит возвышенность. На Перисари мы отправились к «батюшке» — наставнику поморской общины, Кириллу Алексеевичу Смирнову. Он провел нас в моленную хороший дом, построенный в 1863 году в виде длинного строения, разделенного внутри перегородкой с большими окнами и проходом. Вместо алтаря, иконостас и перед ним аналой с евангелием и крестом. Поют на двух клиросах. Есть очень старые иконы: особенно интересны пророки (Илия с Елисеем и Гедеон с Самсоном!). Илию я рассматривал, краски желтые и коричневые, возможно, икона XV века. Апостолы Петр и Павел неожиданны: красный фон, коричневые ризы апостолов, характерны лица, возможно, тоже XV века. Книги в большинстве новой, единоверческой печати. Евангелие филаретовское 1633 года. На его последнем листе внизу скорописью XVII века: «Полка смотрел Федор Иванов». Полка, по словам наставника, село поблизости. Поморы на острове «прямо вечные», по их словам, а не пришлые, жили до Никона, были государственными, рыбаки. К. А. Смирнов рассказал и следующее со слов стариков (ему самому 55 лет), слышал он этот рассказ мальчиком 398 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) 8–10 лет, значит, до мировой войны) от деда (а не от отца), как сам он подчеркнул: «Старики говорили, что немцы стояли в Парапале (Парапал), а русские у Вороньего камня; немцев было больше и русские пошли на хитрость, разделившись на 2 отряда (один сел в засаду). Немцы начали наступать, а русские заманили их на плохой лед. Место для немцев было чужое и они не знали состояния льда; не столько немцев было побито, сколько утонуло». Вот смысл рассказа, очень вероятно рисующего битву. Но что это, легенда или позднейшее припоминание сказать трудно. Наставник пригласил посетить его дома. Дом хороший в 2 больших комнаты, очень уютных. Познакомился с женой и дочкой (лет 8-ми). Прием был самый лучший. Получил телеграмму от А. Ф. Медведева, что его Колчин не пускает из Новгорода. Вечером, было, поехали в Чудскую Рудницу, но вернулись из-за большого волнения на озере. На обратном пути уже в речке Самолве к нашей мотолодке «Килька» присоединились две лодки с мальчишками 8–12 лет. С необычайной ловкостью они влезли в лодку и в их числе некий Витька, 3 ½ лет, крайне самостоятельный, неоднократно тонувший и спасаемый. 10 июля, четверг. Утром киношники снимали меня и генерала вкупе с другими. Процесс этот проделывался глуповато и араписто. Никакого плана, взамен сценария, они не составили, а сценарий Бориса Вениаминовича Юдина забраковали. Впрочем, браковать-то было собственно нечего: сценарий представлял собой выдумку и вздор. Сам Борис Вениаминович был у меня с Г. Н. на дому. Сей был благодушный и тароватый на слова человек, склонный забросать вас словами без всякого содержания, но произнесенными с большой энергией. Но и плохой сценарий все-таки план, а без плана совсем плохо. Увы, 30 лет тому назад я работал с киношниками, а все осталось на старом месте: суточные, квартирные, проездные и их оформление в виде серых фильмов с обычным типажем. Вечером я ходил к Ив. Ив. Колосову, 78 лет, рыбаку. Он чистил картошку вместе со своей старухой и был воинственно настроен, сдав свой тон только тогда, когда узнал, что мне уже 65 лет. В моей фигуре и лице так все посредственно, что это вредит мне всю жизнь. «Маленькая собачка — всю жизнь щенок». Из рассказа его я вынес одно важное указание: На эстонском берегу стояла деревня Старая Узмень (к северу от Измены или Мехикорми), километрах в двух от нее к Чудской 399 Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов Руднице существовал перевоз. Г. Н. с поразительным упорством отвергает эту Узмень, выдвигаю свою. Спросил Колосова о слабом льде. Он показал его так: слабый лед от Воронья Камня к Городищу («большие ворота»), от Воронья Камня о. Станок («малые ворота»); напротив Чудской Рудницы третий слабый лед, где «тина», «гороб» — возвышения. Вороний Камень всегда был под водой, метра на 1 ½. В 9 ч. вечера аквалангисты устроили очень милый вечер. Живописен этот клуб, где на первых скамьях разместились детишки. Один из них Витька, явно ничего не понимавший, но держащий себя со старшим братишкой с великим гонором. Аквалангисты — очень симпатичные молодые люди. 11 июля, пятница. Утром киношники увлекли меня с Г. Н. в путь, снимали зачем-то в лесной деревушке за Козловым и наконец доставили в Колу, где хотели сделать снимок с креста с соответствующим кадром, но пошел сильный дождь. Скрылся у некоего десяти классника Валерки, который принес крест к аппарату. Просидели 2 часа и уехали. Мать Валерки вначале ему говорила, что не надо кончать школу, а после моего разговора с ним столь же горячо увещала его кончить ее. Оказалось, что десятилетка в Самолве закрылась и надо ехать учиться в Ямм, «еще годок поголодать». По моей просьбе Валерка отнес крест в часовню, а мы с Г. Н. уехали в Самолву. Вороний Камень и здесь знают. Вечером пришли аквалангисты во главе с Кипкало с просьбой помочь им организовать лабораторию при Академии Наук. Придется помочь, еще одно дело к сотне других, а помочь надо. 12 июля, суббота. Выехали из Самолвы на буксирном катере «Судак» в 6 ч. утра. За о. Перисари озеро несколько волновалось, но в целом было чудесное, хотя и холодноватое утро. Ехал всю дорогу на палубе и даже не заходил в каюту. Катер чистый, за исключением уборной. Интересно устье Эмайыги (Омовжи), все в рукавах и необозримых полей камыша, пустынно, летают дикие утки и чайки. Берега становятся выше, к ним начинают подходить рощи. Только с остановки «Кастры» становится оживленнее. Название «Кастры» симптоматично. Не говорит ли оно о немецком «костре», укреп лении, о разрушении которого сообщает псковская летопись. Вид на Тарту с реки некрасивый, но сам город хорош. Приехали к 11 ч. и явились в гостиницу «Парк», где никакой телеграммы о моем 400 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) приезде не получили. Однако, на наше счастье оказался свободный номер. Пошли в университет, а оттуда в Университетскую библиотеку. Там нас приняли очень любезно, хотя заведующая вначале и не поняла, кто я такой. Пришел хранитель рукописей Лев Ив. Ляскент, и оказалось, что он знает меня и мои работы, помнит покойного Грекова. Повели в хранилище рукописей, впрочем, довольно темноватое, и в шкафу оказались прекрасные рукописи Псково-Печорского монастыря. Но день кончился в субботу в 2 часа и сговорились, что я приду в понедельник в 8 ч. утра. Саша Большой согласился остаться до понедельника. Номер в гостинице очень чистый и уютный. Обед дали в диэтической столовой, обед не плохой даже для меня, поразительно быстро подают, народу много, но как-то по деловому. В гостинице хороший буфет. Здесь что-то по быстроте обслуживания от Западной Европы. Впрочем, «туалет» в столовой столь же совершенен, как и на «Судаке». В городе множество парков и скверов, но от старого города осталось немного. Интересна гора, где был замок, но от него ничего не сохранилось, собор XIII века в развалинах, а часть его в начале �� XIX�� в. перестроена под библиотеку. Собор XIV в. полуразрушен внизу* в эту войну. Хорошо здание университета начала XIX в., но зажато в узкой уличке. 13 июля, воскресенье. Ничего не делали и гуляли по городу, жду завтрашнего дня. 14 июля, понедельник. Были в библиотеке, списали** краткую опись, много книг �� XVI�� в., но интересна одна — Измарагд со словами Максима Грека XVI века. Архив РАН. Ф. 693. Оп. 3. Д. 68. Автограф, машинопись с правкой автора. * ** В печатном варианте слово опущено. В печатном варианте «сделали». 401 Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов Письмо Г. Караева и Б. Юдина референту главного ученого секретаря Президиума АН СССР РЕФЕРЕНТУ ГЛАВНОГО УЧЕНОГО СЕКРЕТАРЯ ПРЕЗИДИУМА АН СССР тов. ЗАЙЦЕВОЙ А. В. Глубокоуважаемая Антонина Васильевна! Прежде всего — приносим Вам благодарность за сверхлюбезное «кураторство» над делами экспедиции в Москве: аккуратно получаем (на адрес Б. В. Юдина) копии всех документов. Экспедиция уже развернула изыскания и во главе с Г. Н. Караевым находится на Чудском озере — «Псковская обл., Гдовский район, поселок Самолва, Сельсовет — для генерала Караева». Все местные учреждения и организации в Пскове и Самолве оказывают экспедиции всемерную и действенную помощь. Но есть «узкие места», которые тревожат. Я (Юдин) вчера вернулся из Самолвы в Ленинград, и, по просьбе Караева, прошу Вашей помощи (личной и при участии Ал. Вас. Топчиева): 1) Крайне беспокоит отсутствие ответа (копии) решения Устинова и Вершинина относительно вертолета. Письмо А. В. Топчиева (и наш визит) Вершинину Конст. Андр. за № 1-77-445 были 15 мая 1958 г.; затем последовало письмо А. Н. Несмеянова и А. В. Топчиева — Устинову. 20-го июня вертолет уже нужен (не позднее 23), так как начинаются археологические исследования острова Городца — ученые Раппопорт и Станкевич пробудут только две недели... Поэтому очень просим: а) проверить нет ли письменного ответа в АН; б) если есть — срочно выслать его Караеву в Самолву и мне (Юдину) в Ленинград; в) если нет — (звонить Вершинину К. А.) — спасать от тяжелого прорыва! (адъютант — полк. Хаустов: Г-4-67-82 и Г-6-51-61) и вертушка. 2) Поторопить с немедленным «открытием фондов» (на Псковский облисполком — зам. предс. Демочка Ив. Тимоф.) на 8 тонн горючего — нефтепродуктов: из них — 3 тонны соляра, 3 тонны автобензина 402 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) и 2 тонны бензина «Б-70» (для катеров). Нам дали много судов, все работают, а дополнительных фондов у Пскова нет! По этому вопросу Демочка давал телеграмму М. Н. Тихомирову, и вместе с Караевым разговаривал с ним по телефону. Обещали срочно помочь. 3) Позвонить адмиралу Головко Арсению Григорьевичу (29-15; К-5-06-89 и адъютанты: Дерюгин Евгений Никол. и Лесков Сергей Меф. К-4-51-08) просить срочного распоряжения Таллину или адмиралу Бойкову (Ленинград-Кронштадт) о высылке в Псков (спасательная служба ДОСААФ) или непосредственно в Самолву (лучше) — второго экземпляра металлоискателя «НЕКМЕТ» и еще одного-двух металлоискателей «ЭНВИ». Район поисков огромен, прибор решает судьбу экспедиции, одного «НЕКМЕТА», как показывает опыт, мало: не успеть «проутюжить» район битвы. А интерес к результатам экспедиции, по словам нач. спец. отд. АН — т. Филиппова, которого я видел с А. В. Топчиевым в Ленинграде, непрерывно растет. В том числе и на Западе. Найти кое-что на дне необходимо для престижа советской науки. Помочь может только Головко! Ведь лето идет! 4) До сих пор, несмотря на приказ Головко, не прибыли: врачфизиолог и минноторпедный специалист, а из оборудования — рекомпенсационная камера, насос «М-600» и два водоструйных насоса (эжектора). Это срывает работы. О мелочах не пишу — сами бьемся. Но эти четыре пункта определяют судьбу экспедиции. Приносим Вам извинения за надоедливые просьбы... Но во-1) верим в Ваше всесилие; во-2) просим во имя победы советской науки, с учетом политического резонанса, который приобрела экспедиция; и в-3) надеемся на Вашу добрую волю и замечательное благорас положение. Крепко жмем руку, искренне Ваши Г. КАРАЕВ, Б. ЮДИН. Ленинград, 10 июня 1958 г. Архив РАН. Ф. 693. Оп. 3. Д. 68. Машинопись. 403 Ю. В. Кривошеев, М. В. Мандрик, Р. А. Соколов Письмо председателя Самолвовского с/с М. Н. Тихомирову с благодарностью за деятельность по установлению места Ледового побоища с. Самолва, Гдовского района, Псковской обл. 26 июля 1958 г. Академику Михаилу Николаевичу Тихомирову Многоуважаемый Михаил Николаевич! При обсуждении итогов экспедиции Академии Наук СССР по уточнению места Ледового побоища 1242 года, на основании доклада генерал-майора Караева Г. Н. от 22 июля 1958 г. Исполком Самолвовского сельского Совета и все население восхищены теми успехами которых Вы добились в этом году и выносит Вам, как председателю комиссии АН СССР, глубокую благодарность и желает Вам дальнейших успехов в Вашей деятельности, направленной на благо нашей Советской Родины. Михаил Николаевич! Исполком Самолвовского сельского Совета надеется, что в результате Вашей плодотворной исследовательской работы, теперь как место Ледового побоища окончательно уточнено, в районе дер. Самолвы будет установлен памятник, который достойно увековечит сказочный подвиг нашего народа совершенный им при защите священных границ нашей Родины. Заверяем Вас, что Самолвовский Исполком и впредь окажет всемерное содействие Вашему патриотическому начинанию и желает полного конечного в нем успеха. Желаем Вам здоровья и многих лет научной и общественной деятельности. С большим сердечным приветом к Вам. Председатель Самолвовского сельского Совета П. К. Песчаный Секретарь Самолвовского сельского Совета З. М. Бушина. Наш адрес: Псковская обл. Гдовский район п/о Самолва Самолвовский сельский Совет. Архив РАН. Ф. 693. Оп. 3. Д. 69. 404 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) Отзыв о статье М. С. Ангарского «К вопросу о поисках места Ледового побоища» (опубл. в ж. «Военная история» 1960 г. № 6) ОТЗЫВ О СТАТЬЕ М. С. АНГАРСКОГО «К ВОПРОСУ О ПОИСКАХ МЕСТА ЛЕДОВОГО ПОБОИЩА» Статья тов. М. С. Ангарского очень интересна и заслуживает напечатания, так как она содержит вполне основательную критику построений Г. Н. Караева. К сожалению, этой критики до сих пор не делалось, а газетные статьи тов. Караева, в которых доказывались совершенно недоказуемые вещи, да еще в различных вариациях, фактически компрометировали саму идею поисков места Ледового побоища. Однако в статью тов. М. С. Ангарского следовало внести некоторые поправки. Прежде всего следовало бы указать, что поднятие воды в Чудском озере произошло уже в наше время в связи с пост ройкой Нарвской электростанции, о чем упорно молчит тов. Караев. Следовательно его домыслы о том, что на месте воды в районе Вороньего острова была когда то суша, являются мифом, опровергаемым картами XVIII века. Никаких серьезных работ по установлению преж него уровня Чудского озера не производилось, если не считать практических работ студентов с их нехитрыми приспособлениями. В статье надо усилить элементы личного знакомства тов. Ангарского с Чудским озером и прямо сказать, что тов. Ангарский знает эти местности с детства. Тогда его слова о «Чудской Руднице» и пр. будут звучать более убедительно. Полагаю также, что тов. М. С. Ангарский не должен так настоятельно говорить о необходимости правильного понимания политических условий и стратегических задач Александра Невского, так как эти условия и задачи для него столь же неясны как для меня, Г. Н. Караева и других. Надо в первую очередь опираться на исторические источники, а как раз этого и не делал Г. Н. Караев. Тов. М. С. Ангарский должен был бы также более справедливо отнестись к своим предшественникам. Место Ледового побоища в его схеме указано почти на том же месте, на котором я его ука зывал в книге «Атлас карт и схем по русской военной истории» 405 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Л. Г. Бескровного (Воениздат НКО СССР, 1946), а также в моей специальной статье. Однако я не настаиваю на обязательности моих выводов, так как уже Бунин указывал на Вороний остров как на место Ледового побоища. Г. Н. Караев «забыл» упомянуть о том, что Бунин написал статью о месте Ледового побоища у Вороньего камня, так же как и тов. М. С. Ангарский «забыл» о моей статье и схеме. Экспедиция предполагала исследовать сначала местность у Вороньего камня, а дальше у Мехикорме, изучив оба варианта: Бунина и Тихомирова — ныне Караева и Ангарского. Я бы также вычеркнул рассуждения насчет «пней», происхождения названия Пнево и пр. Они звучат как-то наивно-краеведчески. В целом же считаю работу заслуживающей напечатания. Архив РАН. Ф. 693. Оп. 1. Д. 211. Л. 1–2. Автограф, машинопись с правкой автора. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 АННОТАЦИИ Дворниченко А. Ю. И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 5–30. В статье рассматривается зарождение интереса И.�� Я.�� Фроянова к истории Древней Руси, показано развитие основных концепций исследователя в его работах. Автор излагает взгляды И. Я. Фроянова на основные проб лемы истории Киевской Руси и показывает, в чем заключалась их оригинальность и преемственность по отношению к предшественникам. Ключевые слова: И. Я. Фроянов, история Древней Руси, историография истории России. УДК 94(47).027 Долгов В. В. Концепция И. Я. Фроянова в современной исторической науке: к вопросу о способах ведения дискуссий // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 23–30. В статье рассматриваются особенности современной научной полемики в российской историографии, анализируются работы И.�� Я.�� Фроянова по истории Древней Руси. Ключевые слова: история России, историография, И. Я. Фроянов. УДК 94(47).027 Шорохов В. А. О некоторых аспектах восточноевропейской работорговли в�� IX�� – первой половине X�� века (по данным восточных источников) // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответ ственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. C. 31–41. Статья посвящена некоторым аспектам работорговли в Восточной Европе IX – первой половины Х в. (на основе восточноевропейских источников). Автор рассматривает различные особенности ранней истории работорговли (например, дает хронологию и историю формирования стабильной работорговли, перечисляет основные рынки рабов). На основании изучения 407 Аннотации арабских источников, он приходит к выводу о зависимости взлета рабо владения в Восточной Европе от поступления серебра с Востока и образования Древней Руси. Ключевые слова: Древняя Русь, работорговля, Восточная Европа. УДК 94(47).02 Грузнова Е. Б. Могилы правителей в ранний период русской истории // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответ ственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 42–54. Представлен сравнительный анализ письменных и археологических данных о древних могилах русских правителей и скандинавских конунгов в связи с общественной значимостью, конфессиональной принадлежностью и обстоятельствами смерти их обитателей. Ключевые слова: история России, древние гробницы, русские правители, скандинавские конунги. УДК 94(47).022 Костромин К. А. Борисоглебская проблема: вопрос доверия источ �� 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Отникам // Русские древности: К�� ветственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 55–70. Существует два подхода к решению борисоглебской проблемы: тра диционный, сторонники которого особо доверяют отечественным источ никам, и альтернативный, в котором приоритетностью может обладать любой из имеющихся исторических источников о смуте 1015–1019 гг. В статье сделана попытка дополнить методологию изучения борисоглеб ской проблематики. Искусственность внедрения в�� летопись житийного рассказа, разорвавшего повествование, в�� котором Борис и�� Глеб не�� упоминались, очевидна. Можно выделить три базовых источника: Хроника Титмара Мерзебургского, Сказание о Борисе и Глебе (консонирующее с Чтением о Борисе и Глебе) и Сага об Эймунде. Особое внимание следует обратить на жанровые особенности этих памятников. Поскольку сага — эпическое произведение, то ядром ее смыслового наполнения будет расстановка сил, противостояние действующих персонажей, которым мы можем доверять. Назначение жития состоит в�� этическом поучении. Главное этическое содержание житий Бориса и Глеба — беззлобие по отношению к убийцам и заказчикам убийства, готовность подобно Христу пожертвовать собой и�� согласие уступить первенство старшему брату, который не�� только посягает на него, но и имеет на это право. Жанровые характеристики скорее свидетельствуют о правоте альтернативного подхода в изучении проблемы, что подчеркивается сходностью внешнеполитических предпочтений Бориса, Глеба и Святополка. 408 Аннотации Ключевые слова: источниковедение, русские святые, Борис и Глеб. УДК 94(47).026 Петров А. В. Несколько замечаний о древнерусском «одиначе стве» // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответ ственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. C. 71–83. Статья посвящена древнерусскому политическому, правовому и�� идеологическому началу «одиначества». Автор считает, что «одиначество» было центром и нервом всей древней русской политической культуры в целом. Вечевой уклад Киево-Новгородской Руси — такой же конкретно-исторический ее�� случай, как и�� Московское самодержавие. Обычное противопоставление самодержавной власти московских государей вечевой «вольнице» предшествующего периода нуждается в оговорках. Вече и самодержавие связаны друг с другом принципом «одиначества». Ключевые слова: Древняя Русь, Киево-Новгородская Русь, вече, «одиначество». УДК 94(47).027 Халявин Н. В. Оценка новгородских событий 1136 года в советской и современной отечественной историографии // Русские древности: К�� 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Двор ниченко. СПб., 2011. C. 84–97. Статья посвящена изучению событий 1136 г. в Новгороде в советской и современной отечественной историографии. Автор рассматривает труды ведущих российских исследователей. Ключевые слова: история России, Новгород, историография. УДК 94(47).027 Кибинь А. С. Городенская волость в XII веке // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 98–115. Статья посвящена истории Городенского княжества в XII�� в. Рассматриваются вопросы исторической географии городенской волости, политической истории, генеалогии и сфрагистики городенских князей. Автор показывает, что на протяжении этого периода Городен (Гродно) оставался важным политическием центром, значение которого определялось положением на неманской коммуникативной артерии. Также в статье затрагивается вопрос о судьбе княжения после начала эпохи литовских походов. Ключевые слова: Древняя Русь, история Белоруссии, Городенское княжество, сфрагистика. УДК 94(47).027 409 Аннотации Зиборов В. К. О крестном имени киевского князя Изяслава Ярославича // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответ ственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 116–126. В статье рассматривается один из актуальных вопросов истории Древней Руси — проблема двух имен русских князей — крестного и языческого. Выяснение двух княжеских имен — важная задача источниковедения. Автор на основе различных источников приводит новый вариант крестного имени князя Изяслава Ярославича Киевского — Петр. Ключевые слова: источниковедение, история Древней Руси, имена русских князей. УДК 94(47).027 Пузанов В. В. Социокультурный образ князя в�� древнерусской литературе XI – начала XII века // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. C. 128–152. В статье анализируются представления древнерусских книжников �� XI�� – начала XII �� в. о�� князе и�� его месте в�� жизни социума. Предпринимается попытка реконструкции социокультурного портрета князя. Ключевые слова: Древняя Русь, социальная история, книжники, книжность. УДК 94(47).027 Котышев Д. М. «Се буди матерь градомъ русьскимъ»: проблема столичного статуса Киева середины XI – начала XII века // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. C. 153–163. Статья посвящена истории одного из крупных городов Древней Руси — Киева. Автор рассматривает проблему столичного статуса Киева в XI–XII вв. Согласно источникам, город имел важное сакральное значение. Ключевые слова: русская история, Киев, столичный статус. УДК 94(47).027 Майоров А. В. Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе в начале ХIII века // Русские древности: К�� 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 164–181. На основании сведений Никиты Хониата и русских летописей автор устанавливает время заключения военно-политического союза между византийским императором Алексеем III и галицко-волынским князем Романом Мстиславичем (1200 г.), в результате которого был заключен брак русского 410 Аннотации князя с племянницей императора и начаты военные походы русских войск против придунайских половцев. Ключевые слова: Византия, Галицко-Волынская Русь, князь Роман Мсти славич, император Алексей III Ангел. УДК 94(47).027 Штыков Н. В. К истории формирования восточного рубежа Тверской земли во второй половине XIII века // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворни ченко. СПб., 2011. C. 182–193. В статье рассматривается проблема формирования восточного рубежа Тверской земли во второй половине �� XIII�� в. Особое внимание при этом уделено дискуссии о военном походе великого князя Дмитрия Александровича на Тверь и Кашин в 1288 г. После похода 1288 г. граница на востоке Тверской земли постепенно стабилизировалась. Ключевые слова: история России, средневековая Тверь, Михаил Яро славич. УДК 94(47).033 �� торговая деятельность в�� представлениях чеБеликова Т. В. Купец и�� ловека средневековой Руси // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 194–206. В статье рассматриваются проблемы, связанные с изучением истоков становления предпринимательского менталитета в русском средневековом обществе. Автор прослеживает влияние архаического и христианского миро восприятия на особенности формирования отношения человека русского средневековья к�� богатству, торговой деятельности, купечеству, вариативность и трансформации поведенческих стереотипов субъектов торговых сделок под воздействием различных факторов. Ключевые слова: средневековая Русь, купеческая ментальность, предпринимательство. УДК 94(47).04 Сиренов А. В. О возможном источнике миниатюры «Мерила праведного» // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. C. 207–214. Статья посвящена миниатюре «Праведный судья» из рукописного сборника �� XIV�� в. «Мерило праведное». Выдвигается предположение, что источником этой миниатюры послужил рельеф на Дмитриевском соборе г. Владимира, изображающий пророка Давида (конец XII в.). 411 Аннотации Ключевые слова: источниковедение, кодикология, русская палеография, древнерусское искусство, русская история XIV в. УДК 94(47).034 Алексеев Ю. Г. Список воевод Ивана III // Русские древности: К�� 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Двор ниченко. СПб., 2011. С. 215–233. Исследование посвящено воеводам великого князя Ивана �� III�� . Предлагаемый список воевод дает основу для анализа военной реформы Ивана III, проблем формирования структуры высшего командного состава, устройства Государева двора в Русском государстве XV в. Ключевые слова: Иван III, история России, русские воеводы, государ ственная власть в России, военная история. УДК 94(47).041 Пашин С. С. Саноцкие сотные XV века // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворни ченко. СПб., 2011. С. 234–244. Статья посвящена одной из�� групп королевских крепостных слуг в�� Червоной Руси XV в. Автор приходит к выводу, что саноцкие сотные были потомками древнерусских пленников, посаженных на землю (смердов). Ключевые слова: Червоная Русь, крепостничество, социальный порядок. УДК 94(47).041 Котляров Д. А. О кормлениях служилых татарских ханов на Руси во второй половине XV – первой половине XVI века // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. C. 245–268. В статье рассматривается положение служилых татарских ханов на Руси, анализируется процесс включения их в социальную иерархию и систему поземельных отношений Московского государства до середины XVI в. Ключевые слова: история России, Московское государство, служилые татары, кормление. УДК 94(47).042 Шапошник В. В. «Мятеж» Андрея Старицкого в отечественной ис ториографии // Русские древности: К�� 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. C. 258–268. В статье рассматриваются мнения отечественных историков об одном из важнейших событий времени правления Елены Глинской — «мятеже» удельного князя Андрея Ивановича Старицкого, дяди Ивана IV. Среди ученых 412 Аннотации нет единого мнения по целому ряду вопросов, которые являются важными для понимания «мятежа», — о его причинах, инициаторах и�� самом ходе событий. Также спорным остается и�� то, являлись ли�� эти события выступлением «реакционной знати» против продолжения политики Василия III или представляли собой личный конфликт в великокняжеской семье. Эти споры свидетельствуют о том, что необходимо продолжать изучение «мятежа» 1537 г. Ключевые слова: историография, Иван Грозный, внутренняя политика, «мятеж» Андрея Старицкого. УДК 94(47).043 Филюшкин А. И. «De Moscorum Bellis» Иоанна Левенклавия // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. C. 269–277. В статье рассматривается малоизвестное сочинение о Ливонской войне (1558–1583) Иоанна Левенклавия, опубликованное в Базеле в 1571 г. Оно является компиляцией, составленной из�� «Записок о�� Московии» Сигизмунда Герберштейна и других хроник, а также иных исторических со чинений о�� Ливонской войне, и�� интересно прежде всего как памятник идеологии. Ключевые слова: Иван Грозный, Ливонская война, исторические хроники, Иоанн Левенклавий. УДК 94(47).043 Ляховицкий Е. А. Архиерейские и�� царские наказные грамоты, содержащие решения Стоглавого собора // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворни ченко. СПб., 2011. C. 278–298. В статье представлены результаты изучения епископских Наказных грамот во Владимир, Каргополь и в Вязьму и Хлепен и царских наказных грамот на Волок и в Заволочье. Сопоставление текстов этих документов показывает, что в основании первой части общего формуляра епископских грамот, содержащего соборные решения о�� десятских священниках и�� поповских старостах, лежит общий формуляр царских грамот. Формуляр архиерейских грамот ссылался на�� царскую грамоту как на�� основной документ, то есть архиерей от своего имени должен был подтвердить решения собора, которые вводил в действие царский указ. По всей видимости, такое взаимоотношение текстов обусловлено необходимостью преодолеть недовольство определенной части епископата, для которого повсеместное введение институтов поповских старост и десятских священников означало ограничение возможностей их собственного административного аппарата. 413 Аннотации Вторая часть формуляра епископских наказных грамот основана на тексте, который представлял собой по содержанию архиерейское учительное по слание и являлся также источником Первых святительских ответов Сто глава. Ключевые слова: история России, Стоглавый собор, архиерейские грамоты, царские грамоты, наказные грамоты. УДК 94(47).043 Корзинин А. Л. Государев двор в Русском государстве середины XVI века: к постановке проблемы // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 299–311. Статья посвящена дискуссионным вопросам, касающимся устройства Государева двора в Русском государстве середины XVI�� в., положения и состава различных чиновных групп Двора. Автор статьи оспаривает устоявшиеся в науке представления о принадлежности к Государеву двору всех записанных в Дворовую тетрадь 1550-х гг. лиц, о тождестве тысячников и выборного дворянства. Ключевые слова: аристократия, Иван Грозный, внутренняя политика, Государев двор, Дворовая тетрадь, Тысячная книга. УДК 94(47).043 Никонов С. А. Монастырские промышленные артели на Мурманском берегу Кольского полуострова в конце XVII – начале XVIII века // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 312–327. Статья посвящена истории монастырских промышленных артелей на Мурманском берегу Кольского полуострова в конце XVII–XVIII вв. Ключевые слова: история России, монастырь, артель. УДК 94(47).048 Васильева Е. А. История становления полиэтнического состава населения Астраханского края // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 328–341. В статье рассматриваются проблемы массового переселения различных этносов в Астраханский край с �� XVI�� по �� XX�� вв. Выделяются четыре миграционные волны, определившие социальную и политическую жизнь Астрахани. Автором изучены различные аспекты топонимики Астраханского края. Ключевые слова: миграция, Астраханский край, топонимика. УДК 94(47).0 414 Аннотации Павлов А. П. Из истории придворной борьбы в царствование Михаила Федоровича («Дело Хлоповой») // Русские древности: К�� 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 342–351. В статье рассматриваются обстоятельства «дела М. И. Хлоповой». «Дело» является ярким эпизодом политической борьбы в России в XVII в. Ключевые слова: история России, Михаил Федорович, «дело Хлоповой». УДК 94(47).046 Кротов П. А. Писатель П. Н. Крёкшин — человек Переходной эпохи XVIII века (к вопросу о генезисе интеллигенции) // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. C. 352–367. В статье рассматривается деятельность П. Н. Крёкшина — известного писателя XVIII�� в. Автор анализирует процесс образования русской интеллигенции в Новое время. Ключевые слова: история России, П. Н. Крёкшин, русская интеллигенция. УДК 94(47).066 Маловичко С. И. Конструирование социально-политической истории Древней Руси в историописании Екатерины II // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 368–386. В статье рассматривается проблема социально ориентированного историо писания на примере конструкций социально-политической истории Древней Руси, представленных Екатериной II. Автор показывает, как императрица конструировала «социальный порядок» и�� «разумный» образ взаимоотношений князя, аристократии и народа. Ключевые слова: историография, Екатерина II, социальные отношения. УДК 94(47).066 «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова // Русские древности: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова / Ответ ственный редактор проф. А. Ю. Дворниченко. СПб., 2011. С. 387–406. УДК 94(47).032 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 SUMMARIES Dvornichenko A. Yu. I. Y. Froyanov as a researcher into the history of Kievan Rus // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 5–30. The article focuses on how I. Y. Froyanov became interested and began studying the history of Kievan Rus and shows the development of his conceptions. The author describes I. Y. Froyanov’s ideas concerning the main issues of Kievan Rus history and explains their originality and how I. Y. Froyanov develo ped the ideas of his predecessors. Key words: I. Y. Froyanov, Russian historiography, Old Russian history. Dolgov V. V. I. Y. Froyanov’s conception in modern historical studies in the light of ways of holding a discussion // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 23–30 The article deals with the features of modern scientific discussions in historical studies. The author analyzes I. Y. Froyanov’s works on the Old Russian history. Key words: I. Y. Froyanov, Russian historiography, Old Russian history. Shorokhov V. A. On some aspects of East European slave trade in 9 – first half of the 10th century (according to Eastern sources) // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 31–41. The author examines some aspects of the early history of East European slave trade, such as its chronology and features of stable trade routes formation, their configuration, market trends. Drawing on data from Muslim sources he concludes that the main causes of the rise of slave trade in Eastern Europe were oriental silver cash flow and the formation of the Rus’ state. Key words: Old Rus’, slave trade, Eastern Europe. Gruznova E. B. Russian rulers’ tombs in early Russian history // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 42–54. A comparative analysis of written and archaeological data on ancient tombs of Russian rulers and Scandinavian konungs in terms of public importance, confession and facts of the death of their inhabitants is conducted in the article. 416 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Key words: history of Russia, ancient tombs, Russian rulers, Scandinavian konungs. Kostromin K. A. Boris and Gleb problem in light of source reliance // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 55–70. The article focuses on two approaches to the solution of Boris and Gleb problem: traditional, whose supporters tend to trust domestic sources, and alternative, according to which any available historical source may be given prio rity. The author attempts to add some new methods to the study of Boris and Gleb problem. Не distinguishes three basic sources: the Chronicle of Titmar Merzeburgsky, the Legend on Boris and Gleb (repeated in the Primary Chronicle « ale of Bygone Years») and the Saga of Eymund. Special attention should be paid to genre features of these texts. The Saga as an epic writing concentrates on the relationship between people and their opposition, and this information we can trust. The purpose of Life is to teach certain ethical ideas. The main ethical content of Lives of Boris and Gleb is kindness to murderers and the assassin’s paymaster, readiness to sacrifice one’s life like Christ and the consent to concede superiority to the elder brother who not only encroaches on it, but also has the right to claim it. Genre characteristics testify to the correctness of the alternative approach, which is emphasized by similarity of foreign prefe rences of Boris, Gleb and Svyatopolk. Key words: source studies, Russian saints, Boris and Gleb. Petrov A. V. On old Rus’ «odinachestvo» // Russian antiquities: to I. Y. Froya nov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 71–83. The article is devoted to Old Russian political, legal and ideological principle of «odinachestvo». The author believes that «odinachestvo» was the nerve center of the entire ancient Russian political culture as a whole. Veche system of Kiev-Novgorod Russia is its historical manifestation, as well as Moscow autocracy. The usual opposition of autocratic power of Moscow sovereigns and veche «freemen» of the previous period requires reservations. Veche and the sovereignty are related to each other by the principle of «odinachestvo». Key words: Kievan Rus, veche, «odinachestvo». Khalyavin N. V. Assessment of Novgorodian events of 1136 in Soviet and modern Russian historiography // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 84–97. The article is devoted to historians’ opinions about the events of 1136 in Novgorod in the Soviet and modern historiography. The author analyzes the research works of famous Russian historians. Key words: Russian history, Novgorod, historiography. 417 Summaries Kibin’ A. S. Goroden principality in the 12th century // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 98–115. The article deals with the history of Goroden principality in the 12th century. It covers the questions of historical geography, political history, genealogy and sphragistics of Goroden princes. The author shows that during this period town Goroden (Grodno) remained an important political center, whose significance was determined by its position on a communicative Neman artery. Also the article addresses the question of the fate of the region in the beginning of the epoch of the Lithuanian hikes. Key words: Ancient Rus’, history of Belarus, Goroden principality, sphragistics. Ziborov V. K. On Christian name of Kievan prince Izislav Yarosla vich // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvor nichenko. St. Petersburg, 2011. P. 116–127. The article deals with one of challenging questions of Old Rus’s history — the problem of two names of princes — Christian and pagan. Explanation of two princes’ names is an important problem of source studies. Key words: source studies, ancient Rus’, names of the Russian princes. Puzanov V. V. Socio-cultural prince’s image in Old Rus’ literature, the 11th – beginning of the 12th century // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 128–152. The article deals with the views of old-Russian scribes of the 11th – beginning of the 12th centuries on prince and his role in the society. The attempt of reconstruction of socio-cultural portrait of a prince is made. Key words: Old Rus’ literarute, Old-Russian scribes, prince. Kotyshev D. M. «Се буди матерь градомъ русьскимъ»: the problem of Kiev capital city status in the 11th – beginning of the 12th century // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Peters burg, 2011. P. 153–163. The article deals with Kiev — one of the biggest cities of Ancient Russia. The author analyzes the problem of capital status of Kiev in the 11–12th centuries. According to sources, this city was of great sacral significance. Key words: Russian history, Kiev, capital status. Maiorov A. V. Nikita Choniates’ account of Russian-Byzantine military alliance in the early 13th century // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 164–181. Drawing on the information of Nikita Choniates and Russian chronicles the author finds out the time of conclusion of the military-political alliance between 418 Summaries the Byzantine Emperor Alexios III and Galicia-Volyn prince Roman Mstislavich (1200), followed by the marriage of Russian prince to the niece of the Emperor and military campaigns of Russian forces against Danube Kumans. Key words: Byzantium, Galicia-Volyn Rus, prince Roman Mstislavich, emperor Alexeos III Angelos. Shtykov N. V. On the development of medieval Tver east frontier in the second half of the 13th century // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 182–193. In this article the author analyzes the problem of east frontier of medieval Tver in the second half of the 13th century. Special attention is paid to the discussion on the military campaign of great prince Dmitri Aleksandrovich against Tver and Kashin in 1288. After the campaign of 1288 the eastern frontier of medieval Tver was determined gradually. Key words: Russian history, history of medieval Tver, Kashin, Mihail Yaro slavich, great prince Dmitri Aleksandrovich. Belikova T. V. The ideas of a merchant and commercial activities of a per son in medieval Russia // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birth day / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 194–206. In this article the problems of formation of entrepreneurial mentality in medieval Russian society are studied. The author, having defined the influence of the archaic outlook and Christian outlook on the formation of mental attitudes, focused on the features of attitude of a person of the Russian medieval society to wealth, commercial activities, merchantry. Key words: commercial activities, medieval Russia, entrepreneurial mentality. Sirenov A. V. On the hypothetical source of the miniature of the Old Rus’ manuscript «Merilo pravednoye» // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 207–214. The article is devoted to the miniature of the 14th century «The just judge» in the Old Russian manuscript «Merilo pravednoye». The author proves that the source of this miniature was the Prophets David’s sculpture of the 12th century in the St. Demetrius’ Cathedral in Vladimir. Key words: source study, codikology, Russian paleography, the Old Russian art, Russian history of the 14th century. Alekseyev Yu. G. Ivan III’s voivodes (commanders) list // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 215–233. The article contains the list of the Russian voivodes of Ivan III. This register of nobility serves as a basis for analyzing military reforms, problems of the 419 Summaries voivodes structure formation, make-up of Tsar Court in Russian state of the 15th century. Key words: Ivan III, Russian history, Russian voivodes, state power in Russia, military history. Pashin S. S. The Sanok hundred’s men (sothni) in the 15th century // Rus sian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 234–244. The article is devoted to the group of the royal bondservants in Red (Galician) Rus’ in the 15th century. The author comes to the conclusion that the Sanok hundred’s men (sothni) were the descendants of ancient Russian serf-captives settled on land (smerdy). Key words: Red (Galician) Rus’, serfdom, social order. Kotlyarov D. A. On «kormlenie» (state support) of serving tatar khans in Russia in the second half of the 15th – the first half of the 16th century // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Peters burg, 2011. P. 245–257. The article deals with the position of serving tatar khans in Russia. It analyzes the process of their incorporation into the social hierarchy and land relations system of Moskow state up to the half of the 16th century. Key words: Russian history, Moskow state, serving tatars. Shaposhnik V. V. The rebellion of Andrey Staritsky in Russian historio graphy // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvor nichenko. St. Petersburg, 2011. P. 258–268. The article deals with opinions of Russian historians about one important event in the reign of Elena Glinskiy — rebellion of Andrey Staritskiy, uncle of Ivan IV. There is no agreement among historians as to who initiated the rebellion, what caused it and even how the events unfolded. Key words: Ivan IV, Russian history, Andrey Staritskiy, Elena Glinskiy, rebellion of Andrey Staritskiy. Filuschkin A. I. «De Moscorum Bellis» by Johann Levenklavij // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Peters burg, 2011. P. 269–277. «De Moscorum Bellis» is a rare book about Livonian War (1558), written by Johann Levenklavij published in Basel in 1571. It was a compilation, based on «The Narration about Muscovy» by Sigizmund Herberstein and other German Chronicles about Livonian War. Primarilly, «De Moscorum Bellis» is interesting as a monument of ideology. Key words: Livonian War, Ivan the Terrible, historical chronicles. 420 Summaries Lyakhovitsry E. A. The hierarchal and tsar’s Order letters, including the resolution of One Hungered Chapter church council // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 278–298. The article represents the results of the study of the hierarchal Order letters to Vladimir, Kargopol, Vjazma and Khlepen and the tsar’s Order letters to Volok and Zavolochie. Comparison of the texts of these documents has revealed that the first part of the common form of hierarchal Order letters, which included the council’s resolutions about the elective representatives of the parish priests, was based on the common form of tsar’s letters. The form of hierarchal letters includes references to the tsar’s letters as the main document, which meant making a bishop approve council decisions initiated by the tsar’s decree. In all likelihood, the situation was determined by the necessity to overcome the discontent of the part of hierarchy, for whom the planned reform meant restriction of their own administrative power. The research on the second part of the form of hierarchal Order letters enabled the author to suggest that it was derived from the same hierarchal didactic letter as the First Council answers in the Stoglav. Key words: Russian history, One Hungered Chapter church council, hierarchal Order letters, tsar’s Order letters. Korzinin A. L. The Tsar Court in the Russian state of the middle of the 16th century // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 299–311. The article is devoted to the highly controversial questions, concerning the make-up of the Tsar Court in the Russian state of the 16th century. The author refutes the traditional view held by many historians that all noblemen mentioned in Dvorovaya tetrad’ of the 1550s belonged to the Tsar Court, and that «tysyach niki» and «vybornye dvoryane» were the same people. Key words: aristocracy, Ivan the Terrible, domestic policy, the Tsar Court. Nikonov S. A. Workmen’s associations (fishermen’s crews) in the mona steries on Murmansk Kola Peninsula shore at the end of the 17th – the beginning of the 18th century // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birth day / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 312–327. In the article the author analyzes the problem of history of workmen’s associations of the monasteries on Murman in the 17th–18th centuries. Key words: Russian history, monastery, workmen’s association (fishermen’s crews). Vasilyeva E. A. History of formation of polyethnical population of As trahan region // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 328–341. 421 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 In the article the author analyzes the problem of migration of different nations in Astrahan region in 16–20th centuries. The author proves that the four waves of relocation defined social and political life of Astrahan. She also studied certain aspects of Astrahan region toponymy. Key words: Russian history, Astrahan region, toponymy. Pavlov A. P. On history of Russin political struggle in the reign of Mi khail Fyodorovich: «Delo Khlopovoy» (Khlopova’s case) // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P 342–351. The article presents the analysis of the reasons for the case of M. I. Khlopova. This was a bright episode of political struggle in Russia in the 17th century. Key words: Russian history, Mihail Feodorovich, political struggle, Khlopova’s case. Krotov P. A. Writer P. N. Krekshin as a men of 18th century transient period: concerning the problem of intelligentsia development // Russian anti quities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Peters burg, 2011. P. 352–367. In this article the author analyzes the activities of P. N. Krekshin — a famous writer of the 18th century and shows the process of foundation of Russian intellectuals in the Modern age. Key words: Russian history, P. N. Krekshin, intelligentsia formation. Malovichko S. I. Designing socio-political history of Ancient Russia in Catherine II’s historical writing // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 368–386. The author considers the problem of socially focused representation of history on the example of constructions of socio-political history of Old Russia in the historical works by Catherine II. The author shows how the empress designed «a social order» and «a reasonable» image of mutual relations of the prince, aristocracy and the people. Key words: source studies, Catherine the Great, social order. «Notes of a journey to Chudskoye lake» by academician M. N. Tikho mirov // Russian antiquities: to I. Y. Froyanov’s 75th birthday / Ed. by A. Yu. Dvornichenko. St. Petersburg, 2011. P. 387–406. РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ BZH — Białoruskie zeszyty historyczne = Беларускі гістарычны зборнік MGH SS — Monumenta Germaniae Historica, Scriptores MPH — Monumenta Polaniae Historica УIЖ — Українськийiсторичний журнал WNA — Wiadomosci numizmatyczno-archtogychny ААЭ — Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею императорской Академии наук АИ — Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею Архив СПб ИИ РАН — Архив Санкт-Петербургского института истории РАН ДГ — Древнейшие государства на территории СССР ДГВЕ — Древнейшие государства Восточной Европы ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. / Подгот. к печати Л. В. Черепнин; Отв. ред. С. В. Бахрушин. М.; Л., 1950 ИОРЯС — Известия Отдела русского языка и словесности ИРГО — Известия Русского генеалогического общества КСИА — Краткие сообщения Института археологии РАН ЛИРО — Летопись историко-родословного общества в Москве МИА — Материалы и исследования по археологии СССР НПЛ — Новгородская первая летопись ОР РНБ — Отдел рукописей Российской национальной библиотеки ПСРЛ — Полное собрание русских летописей РГАВМФ — Российский государственный архив Военно-морского флота РГАДА — Российский государственный архив древних актов СА — Советская археология Сборник РИО — Сборник Русского исторического общества СГГД — Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в государственной коллегии иностранных дел ТОДРЛ — Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы РАН (Пушкинский дом) ЦГИА СПб — Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга 423 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ Алексеев Юрий Георгиевич, доктор исторических наук, профессор исторического факультета СПбГУ; Беликова Татьяна Викторовна, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета Ставропольского государственного педагогического университета; Васильева Елена Анатольевна, кандидат исторических наук, г. Астрахань; Грузнова Елена Борисовна, кандидат исторических наук, начальник отдела формирования и обработки информационных ресурсов ФГБУ «Президентская библиотека»; Дворниченко Андрей Юрьевич, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России с древнейших времен до XX в., декан исторического факультета СПбГУ; Долгов Вадим Викторович, доктор исторических наук, профессор исторического факультета Удмуртского государственного универ ситета; Зиборов Виктор Кузьмич, доктор исторических наук, профессор исторического факультета СПбГУ; Кибинь Алексей Сергеевич, кандидат исторических наук, ассистент исторического факультета СПбГУ; Корзинин Александр Леонидович, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета СПбГУ; Костромин Константин Александрович, аспирант исторического факультета СПбГУ; Котляров Дмитрий Алексеевич, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета Удмуртского государственного университета; Котышев Дмитрий Михайлович, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета Челябинского государственного университета; 424 РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011 Кротов Павел Александрович, доктор исторических наук, профессор исторического факультета СПбГУ; Кривошеев Юрий Владимирович, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой исторического регионоведения исторического факультета СПбГУ; Ляховицкий Евгений Александрович, аспирант исторического факультета СПбГУ; Майоров Александр Вячеславович, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой музеологии исторического факультета СПбГУ; Маловичко Сергей Иванович, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории и культурологии Российского государственного аграрного университета — Московской сельскохозяйственной академии имени К. А. Тимирязева; Мандрик Мария Вячеславовна, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Санкт-Петербургского филиала Архива РАН; Никонов Сергей Александрович, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета Мурманского государственного гуманитарного университета; Павлов Андрей Павлович, доктор исторических наук, профессор исторического факультета СПбГУ; Пашин Сергей Станиславович, доктор исторических наук, доцент, заведующий кафедрой отечественной истории Института истории и политических наук Тюменского государственного университета; Петров Алексей Владимирович, доктор исторических наук, профессор исторического факультета СПбГУ; Пузанов Виктор Владимирович, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой дореволюционной отечественной истории исторического факультета Удмуртского государственного университета; Сиренов Алексей Владимирович, доктор исторических наук, доцент исторического факультета СПбГУ; Соколов Роман Александрович, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета СПбГУ; Филюшкин Александр Ильич, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории славянских и балканских стран исторического факультета СПбГУ; 425 Сведения об авторах Халявин Николай Васильевич, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета Удмуртского государственного университета; Шапошник Вячеслав Валентинович, доктор исторических наук, профессор исторического факультета СПбГУ; Шорохов Владимир Андреевич, ассистент исторического факультета СПбГУ; Штыков Николай Валерьевич, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета СПбГУ. СОДЕРЖАНИЕ Дворниченко А. Ю. И. Я. Фроянов — исследователь Киевской Руси . . . 5 Долгов В. В. Концепция И. Я. Фроянова в современной исторической науке: к вопросу о способах ведения дискуссий . . . . . . . . . . . . . . . 23 Шорохов В. А. О некоторых аспектах восточноевропейской работорговли в IX – первой половине X века (по данным восточных источников) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 31 Грузнова Е. Б. Могилы правителей в ранний период русской истории . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42 Костромин К. А. Борисоглебская проблема: вопрос доверия источникам . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 55 Петров А. В. Несколько замечаний о древнерусском «одиначестве» . . . 71 Халявин Н. В. Оценка новгородских событий 1136 года в советской и современной отечественной историографии . . . . . . . . . . . . . . . . . 84 Кибинь А. С. Городенская волость в XII веке . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 98 Зиборов В. К. О крестном имени киевского князя Изяслава Ярославича . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 116 Пузанов В. В. Социокультурный образ князя в древнерусской литературе XI – начала XII века . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 128 Котышев Д. М. «Се буди матерь градомъ русьскимъ»: проблема столичного статуса Киева середины XI – начала XII века . . . . . . . . 153 Майоров А. В. Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе в начале ХIII века . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 164 Штыков Н. В. К истории формирования восточного рубежа Тверской земли во второй половине XIII века . . . . . . . . . . . . . . . . . 182 Беликова Т. В. Купец и торговая деятельность в представлениях человека средневековой Руси . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 194 Сиренов А. В. О возможном источнике миниатюры «Мерила праведного» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 207 Алексеев Ю. Г. Список воевод Ивана III . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Пашин С. С. Саноцкие сотные XV века . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Котляров Д. А. О кормлениях служилых татарских ханов на Руси во второй половине XV – первой половине XVI века . . . . . . . . . . . . Шапошник В. В. «Мятеж» Андрея Старицкого в отечественной историографии . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Филюшкин А. И. «De Moscorum Bellis» Иоанна Левенклавия . . . . . . . . Ляховицкий Е. А. Архиерейские и царские наказные грамоты, содержащие решения Стоглавого собора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Корзинин А. Л. Государев двор в Русском государстве середины XVI века: к постановке проблемы . . . . . . . . . . . . . . . . . . Никонов С. А. Монастырские промышленные артели на Мурманском берегу Кольского полуострова в конце XVII – начале XVIII века . . Васильева Е. А. История становления полиэтнического состава населения Астраханского края . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Павлов А. П. Из истории придворной борьбы в царствование Михаила Федоровича («Дело Хлоповой») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Кротов П. А. Писатель П. Н. Крёкшин — человек Переходной эпохи XVIII века (к вопросу о генезисе интеллигенции) . . . . . . . . . . . . . . Маловичко С. И. Конструирование социально-политической истории Древней Руси в историописании Екатерины II . . . . . . . . . . . . . . . . . «Дневник поездки на Чудское озеро» академика М. Н. Тихомирова (1958 г.) (Кривошеев Ю. В., Мандрик М. В., Соколов Р. А.) . . . . . 216 235 Аннотации . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Summaries . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Список сокращений . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сведения об авторах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 407 416 423 424 246 259 270 279 299 312 328 342 352 368 387 Научное издание Русские древности: Сборник научных статей: К 75-летию профессора И. Я. Фроянова Отв. ред. проф. А. Ю. Дворниченко Оригинал-макет подготовлен отделом информационного сопровождения НИР УНИ СПбГУ по направлению история, психология, философия Редактор У. Л. Романова Корректор У. Л. Романова Верстка Д. В. Романова Оформление серии и обложки Е. И. Егоровой Подписано в печать с готового оригинал-макета 20.06.2011. Формат 60х84/16. Усл. печ. л. 26,5. Тираж 150 экз. Заказ Отпечатано в типографии Издательства СПбГУ.

Log In

Related Papers

RELATED PAPERS