Котоматрица 2014

Новый заряд позитива для всех!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Читать далее...

Никита Кирсанов: "Случай Громницкого". Часть 2.

Энергичный и деятельный П.Ф. Громницкий принимал активное участие и в последующих событиях. Когда армия была размещена на зимние квартиры, началась работа по подготовке солдат к восстанию. Пропаганда велась в ряде частей и в особенности в полках Пензенском, Саратовском, 8-й и 9-й артиллерийских бригадах, где многие офицеры были членами тайного общества. Успех работы во многом зависел от того, как относились офицеры к подчинённым им "нижним чинам". Источники свидетельствуют, что отношение это было очень гуманным и мягким. После ареста декабристов адъютант главного штаба 1-й армии Сотников доносил, что Спиридов в своей роте "поселил дух своеволия, ибо говорят, что он солдатам давал много воли и обходился с ними запанибрата". О подпоручике Саратовского полка Н.О. Мозгалевском, сообщал Сотников, "солдаты сожалеют и говорят, что он для них был весьма добр". Я.М. Андреевича солдаты очень любили, часто приходили к нему жаловаться на свои нужды.
Пётр Фёдорович Громницкий. С акварели Н.А. Бестужева. 1836 г.
В донесении адъютанта есть указания и на привязанность солдат Пензенского полка к своим начальникам. "Об офицерах, взятых из их полка, - писал Сотников, - солдаты весьма сожалеют, а в особенности о Тютчеве и Громницком, о которых говорят, что они для них были весьма хороши".
Пропаганду среди солдат офицеры, входившие в тайное общество, вели, конечно, прежде всего в подчинённых им частях. Пропаганда связывалась с тяжёлой жизнью солдат, с их нуждами, с рабским и угнетённым положением их отцов, матерей, братьев. Цель её состояла в возбуждении ненависти к правительству, в том, чтобы привлечь их к участию в восстании.
Весьма деятельно вели эту работу офицеры Пензенского полка Спиридов, Тютчев, Громницкий, Лисовский, Фролов. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что из этого полка к следствию было привлечено 14 человек из числа нижних воинских чинов. Двое из них Пётр Гульбин и Андрей Муркин, обвинялись в ведении пропаганды среди других солдат и в том, что они "изъявляли готовность содействовать Муравьёву-Апостолу". Как видно из материалов, следственная комиссия с особым усердием допрашивала пензенцев "для ближайшего и скорейшего открытия, до какой степени развращена нравственность в тех ротах сего полка, коими командовали капитан Тютчев, поручики Громницкий и Лисовский".
Пропаганду в своих частях вели также офицеры Саратовского, Черниговского полков и артиллерийских бригад.
Можно считать, что агитационная работа среди солдат имела некоторый успех. Об этом свидетельствовали и сами декабристы. Так, Андреевич считал готовой артиллерию, Спиридов и Тютчев ручались за вверенные роты, а Громницкий говорил, что он "тотчас взбунтует свою роту". Горбачевский утверждал, что 8-я артиллерийская бригада с восторгом приняла предложение восстать.
Из этого видно, что агитация доходила до солдат, держала их на подъёме, возбуждала доверие к командирам. И если во время восстания на юге Черниговский полк не был поддержан другими частями - в этом вина не солдат.
Надо сказать, что важное место в восстании отводилось Пензенскому полку, так как считалось, что он более других частей готов к этому. И.И. Сухинов на следствии показал: "Бестужев и Муравьёв рассказывали (членам тайного общества), что они имеют большую надежду на Пензенский и Саратовский полки". Сам Бестужев-Рюмин говорил во время допроса: "На Пензенский полк мы имели более надежды, нежели на другие, потому что там, кроме семёновских солдат, служили майор Спиридов и капитан Тютчев".
г. Староконстантинов Волынской губернии (ныне Хмельницкой области, Украина). Фотография 2012 г.
Но Пензенский полк не выступил. В это время он квартировал в городе Староконстантинове и близлежащих деревнях, вдали от района действий Черниговского полка, и не имел никаких сведений о начавшемся восстании ни от Муравьёва-Апостола, ни от Бестужева-Рюмина. Отсутствие каких-либо известий от руководителей восстания сыграло немаловажную роль.
По той же причине не выступил и Саратовский полк, который, по словам члена тайного общества И.Ф. Шимкова, "с нетерпением ожидал начала восстания". Без пехотного прикрытия не выступили и артиллеристы.
Мы не будем здесь останавливаться подробно на восстании Черниговского полка, которое хорошо освещено в литературе о декабристах. Как известно, восстание началось 29 декабря, а 3 января 1826 года оно было подавлено правительственными войсками у деревни Ковалёвки. Основная черта его - выжидательная тактика руководителя восстания Сергея Муравьёва-Апостола, надежда на присоединение других полков. Но эта надежда не оправдалась. Неясность плана действий восставших, спонтанность и неорганизованность, нерешительность некоторых офицеров, членов тайного общества, удержали от выступления даже те части, которые были готовы к нему.
Вскоре начались аресты. Сняв первоначальные допросы в главной квартире 1-й армии, арестованных офицеров-декабристов отправили под строгим караулом в Петербург. Там производилось основное следствие. Верховному уголовному суду было предано 37 членов Южного общества и 23 члена Общества соединённых славян. Некоторых судили в Могилёве. Следствие о солдатах, участниках движения, велось в Белой Церкви. Многие из них были приговорены к наказаниям шпицрутенами от 1 до 12 тысяч ударов с последующей ссылкой в Сибирь или на Кавказ в действующую армию.
П.Ф. Громницкий и его товарищи по полку М.М. Спиридов, А.И. Тютчев, П.Д. Мозган, А.Ф. Фролов и Н.Ф. Лисовский были арестованы в Староконстантинове Волынской губернии. В январе-феврале 1826 года, в разное время, их отправили в Петербург. Громницкого доставили на главную гауптвахту 9 февраля. Того же числа он был допрошен и препровождён в Петропавловскую крепость с запиской Николая I коменданту Сукину: "Присылаемого Громницкого посадить по усмотрению и содержать строго". Его поместили в № 8 Трубецкого бастиона.
Во время следствия Пётр Фёдорович держался стойко, не каялся, не молил о пощаде. На вопрос о цели Славянского общества он точно пояснил: "Цель сего общества была соединить все славянские народы в один союз, средства к достижению оной заключались в умножении членов, в точном исполнении правил и силе оружия".
При дальнейших допросах П.Ф. Громницкий высказывался ещё более определённо о задачах тайного общества: "Положено было начать действия уничтожением царствующего лица и всех тех, кои могли бы сему противиться. Исполнение сего действия поручено Бестужевым и Муравьёвым капитану Тютчеву, Горбачевскому, Громницкому и проч... начать действия при сборе корпуса... истреблением царствующего лица и, соединившись со 2-й армией, идти в Москву для учреждения нового правления".
Финляндия, Хельсинки. Крепость Свеаборг, где содержались декабристы. Фотография 2012 г.
Небезынтересен и такой факт, связанный с показаниями Громницкого. Известно, что во время следствия Николай I отдал приказ: "Из дел вынуть и сжечь все возмутительные стихи". Приказ был выполнен. Уцелело лишь одно пушкинское стихотворение "Кинжал". Его записал на память по требованию следствия П.Ф. Громницкий. Бестужев-Рюмин, показывал он, "в разговорах своих восхвалял сочинения Александра Пушкина и прочитал наизусть одно... не менее вольнодумное. Вот оно..." Далее следовал записанный Громницким текст пушкинского "Кинжала". Его не удалось извлечь и сжечь согласно царскому приказу, так как запись располагалась на двух смежных страницах, обороты которых были заняты важными показаниями при допросе, не подлежавшие уничтожению. Тогда председатель следственной комиссии военный министр Татищев нашёл такой выход из положения: он густо зачеркнул текст стихотворения и в начале и в конце его написал: "С высочайшего соизволения вымарал военный министр Татищев".
Этот факт свидетельствует, между прочим, и о том, как широко были распространены среди декабристов сочинения А.С. Пушкина, которые они не только читали, но и знали наизусть. "Рукописных экземпляров вольнодумческих сочинений Пушкина и прочих столько по полкам, что нас самих удивляло", - показывал Бестужев-Рюмин.
Как уже говорилось выше, Верховный уголовный суд распределил всех декабристов по разрядам (категориям) с различными мерами наказания. Громницкий попал во II разряд. Ему вменялось в вину "участие согласием на цареубийство и согласие на бунт". Кроме того, он обвинялся в пропаганде среди солдат. По приговору суда Громницкий был "осуждён к лишению чинов и дворянства и к ссылке в каторжную работу на 20 лет, а потом на поселение в Сибири".
После приговора Пётр Фёдорович некоторое время содержался в Петропавловской крепости, а затем был вывезен из Петербурга (21.10.1826) в крепость Свеаборг, затем Свартгольм (4.10.1827) и Кексгольм (март 1828), где и находился до отправки в Сибирь 24 апреля 1828 года. Каторгу он отбывал вместе со всеми декабристами сначала в Чите, куда его привезли в конце июня 1828 года, а с сентября 1830 года в Петровском заводе.
О сибирском периоде жизни П.Ф. Громницкого сведений сохранилось немного. Сам он не оставил каких-либо записок, а упоминания о нём в мемуарах, письмах других декабристов не дают полного представления о пребывании его на каторге и поселении. Поэтому мы можем говорить об этом периоде его жизни лишь в общих чертах.
Понятно, что, попав в Читинский острог, а затем в Петровскую тюрьму, П.Ф. Громницкий должен был понести на себе все тяготы и лишения каторжного режима. Но Пётр Фёдорович не пал духом. Наряду с другими он активно участвовал в научной и культурной жизни заключённых, изучал ремёсла, работал в тюремных мастерских. Среди декабристов П.Ф. Громницкий "считался лучшим слесарем и был учеником Николая Бестужева во всевозможных мастерствах". Не имея богатых родственников, не получая ни от кого материальной помощи, он мог существовать только благодаря товарищеской "Большой артели".
П.Ф. Громницкому, как и другим декабристам, осуждённым по II разряду, срок каторги был сокращён сначала до 15 лет, а затем (8.11.1832) до 10 лет. По указу 14 декабря 1835 года они освобождались от каторжных работ и переводились на поселение. Местом поселения П.Ф. Громницкого было назначено село Бельское Ирсктской губернии, куда он прибыл в 1836 году.
Дом П.Ф. Громницкого в Бельском (не сохранился). Фотография 1970-х гг.
Одновременно с его прибытием в село, Черемховским волостным правлением (село Бельское находилось на территории Черемховской волости) было получено указание иркутских властей "немедленно принять означенного Громницкого... и впоследствии, а именно с 1 июля доносить ежемесячно о поведении его на основании предназначенных правил".
Пётр Фёдорович находился уже в Бельском, когда туда приехал с семьёй И.А. Анненков. Общность идей, одинаковая судьба сблизили декабристов, и они подружились. Около двух лет ссыльные провели вместе, проявляя заботу друг о друге, деля все невзгоды жизни в глухой отдалённой деревне. В июне 1838 года Анненкова перевели в Туринск Тобольской губернии, и Громницкий остался в Бельском один.
Несмотря на запрещение властей, он устанавливает связи с некоторыми ссыльно-поселенцами, в частности с декабристом М.С. Луниным. За чтение и переписывание сочинений Лунина П.Ф. Громницкий в 1842 году был арестован и посажен в Иркутске на гаутвахту, где провёл пять месяцев, а потом был отдан под особый надзор местной полиции.
Тяготы и невзгоды, всё пережитое сломили здоровье декабриста, и в нём стала развиваться болезнь - туберкулёз лёгких. Громницкому было разрешено на время лечения переехать в село Усолье Тельминской волости, где располагалась больница. 31 мая 1851 года Громницкий умер. В метрической книге Усольской Спасской церкви была сделана запись: "Переселенец из государственных преступников в Черемховской волости Пётр Фёдорович Громницкий, 70 (!) лет, умер от чахотки. Погребение совершено на сельском приходском кладбище" 2 июня 1851 года.
Усолье-Сибирское Иркутской области. Памятный знак на месте старого кладбища, где был похоронен П.Ф. Громницкий. Фотография П. Петухова. 2012 г.

Никита Кирсанов: "Случай Громницкого". Часть 1.

У Фёдора Григорьевича Громницкого (1771-1830) и его жены Екатерины Фёдоровны (ск. после 1852) было шестеро детей: три сына Пётр, Александр (р. 1805) и Виктор (р. 1811) и три дочери Мария (р. 1798), Варвара (р. 1803) и Ольга (р. 1804). О них не сохранилось почти никаких сведений. Известно лишь, что братья - Александр и Виктор находились на военной службе, а сёстры - жили "при родителях". В Пензенском областном архиве есть дело о дворянстве рода Громницких, в котором говорится, что в январе 1860 года девица Варвара Фёдоровна Громницкая "распиской объяснила" дворянскому депутатскому собранию, что "из рода Громницких кроме неё никого в живых нет, сама же она не желает вести дело о дворянстве и не может за неимением средств представить гербовую бумагу". Депутатское собрание определило: "Дело о дворянстве Громницких считать конченным. Дальнейших затем причислений к роду Громницких не было, и имений, как видно из окладной книги, за ними в Пензенской губернии не состоит".
Пензенская область, г. Вадинск (бывш. Керенск). Фотография 2008 г.
Однако по данным 1828 года, Громницким, в Керенском уезде Пензенской губернии принадлежали деревни Шуриновка (267 душ мужского пола), Артамас, Новая и Ключи. Ещё в 1799 году Фёдор Григорьевич "приобрёл землю в Русском Пимбуре у коллежского асессора Андрея Боташова 10 четв.", а также имел "земли в с. Архангельское, Дубасово тож". "Но как они обременены долгами, то домашние их обстоятельства крайне стеснены", - доносил керенский предводитель дворянства пензенскому губернатору в ответ на запрос последнего о семействе Громницких. Екатерина Фёдоровна после смерти мужа приобрела землю в Русском Пимбуре, Баранчеевке и Новосёлках, но уже к 1860 году, как было сказано выше, ни земель, ни имений за Громницкими не числилось.
Фёдор Григорьевич, находился на военной службе, вышел в отставку в 1794 году в чине капитана, а потом жил в Керенском уезде, где занимал разные должности. В 1805-1811 гг. он был земским исправником. В 1812-1813 гг. собирал в уезде средства на ополчение. В 1816-1829 гг. служил уездным судьёй. Затем он оставил гражданскую службу и жил с семьёй то в городе Керенске, то в своём имении - деревне Артамасе.
Дата рождения его сына, будущего декабриста Петра Фёдоровича Громницкого - 1803 г., встречающаяся в некоторых изданиях, указана неправильно. Из личного дела Фёдора Григорьевича видно, что Пётр родился в 1801 г., а в 1803 родилась его сестра Варвара Фёдоровна (ГАПО, ф. 196, оп. 2, д. 545).
Детские годы Петра Громницкого прошли в Керенском уезде, в доме родителей. Здесь он обучался грамоте, здесь получил первые впечатления об окружающей действительности, потом воспитывался во 2-м кадетском корпусе в Петербурге, куда поступил кадетом 13 июня 1814 года. Любимыми его предметами, как показывал он следственной комиссии, были отечественная словесность, история и география. 1 февраля 1819 года П.Ф. Громницкий был выпущен прапорщиком в армию и зачислен в Пензенский пехотный полк, находившийся в то время в Пензенской губернии. За время четырёхлетнего пребывания в родных местах уже взрослым человеком будущий декабрист многое узнал по личным наблюдениям и по рассказам других о жизни крепостной деревни, и у него всё больше укреплялась мысль о необходимости изменения существующего порядка.
г. Новоград-Волынский. Фотография конца XIX в.
В 1823 году Пензенский полк был переведён на Украину и расквартирован в районе Новограда-Волынского. Там П.Ф. Громницкий вскоре познакомился и подружился с подпоручиком 8-й артиллерийской бригады Петром Ивановичем Борисовым, который оказал на него большое влияние. Разговоры шли, показывал Громницкий во время следствия, о "правительстве с самой невыгодной стороны", не пропускался ни малейший случай, "где можно было сказать что-либо дурное на особу царствующую или на особ, имеющих влияние в правительстве". В то же время Пётр Борисов читал ему сочинения Гельвеция, Вольтера и других прогрессивных французских писателей. В начале 1824 года П.Ф. Громницкий, к тому времени поручик Пензенского полка, был принят в тайное Общество соединённых славян, а позднее стал заместителем его председателя.
Общество это было основано на Волыни в 1823 году братьями Андреем и Петром Борисовыми и Юлианом Казимировичем Люблинским. Общество стало численно расти. Каждый его участник обязывался привлекать новых лиц, и в этом направлении велась работа. Политической целью тайной организации было уничтожение "самовластия" и образования федеративного союза славянских республик. Предполагалось уничтожение сословий, освобождение крестьян от крепостной зависимости, установление демократических свобод и прав для народа.
Братья Борисовы написали "Правила" Общества соединённых славян ("Катехизис") и "Клятвенное обещание", которые были приняты всеми членами общества. Первое правило гласило: "Не надейся ни на кого, кроме твоих друзей и твоего оружия. Друзья тебе помогут, оружие тебя защитит". "Не желай иметь раба, когда сам рабом быть не хочешь", - говорилось в другом пункте "Правил". Клятвенное обещание гласило, что в тайную организацию каждый член вступал для освобождения себя от тиранства и возвращения роду человеческому свободы. Он обязывался никогда не выдавать сочленов, хотя бы грозил ему "самый ад со всеми ужасами", а к цели славянского единства идти во что бы то ни стало, хотя бы через тысячи смертей и тысячи препятствий, посвятив цели общества последний вздох. Для большего возбуждения энтузиазма клятва произносилась на мече.
Река Тетерев в окрестностях Житомира. Раскрашенная фотография начала XX в.
В марте 1825 года в местечке Чернихово, в 25 верстах от Житомира, происходило собрание всех членов Славянского общества, которое признало необходимым поручить управление Обществом президенту (председателю) и секретарю. Президентом был избран Пётр Борисов, секретарём - И.И. Иванов, а заместителем президента - П.Ф. Громницкий. Собрание решило начать сбор членских взносов, предполагалось выработать новый устав.
К концу лета 1825 года в Обществе соединённых славян насчитывалось несколько десятков членов. Позднее состав его пополнился новыми членами. В своём большинстве "славяне" были офицерами 8-й и 9-й артиллерийских бригад и Пензенского, Черниговского и Саратовского пехотных полков. В частности, из офицеров Пензенского полка членами Общества были: поручик П.Ф. Громницкий, подпоручик П.Д. Мозган, капитан А.И. Тютчев, подпоручик А.Ф. Фролов, поручик Н.Ф. Лисовский, майор М.М. Спиридов.
Однако сложившиеся обстоятельства изменили все намерения "славян". Летом 1825 года 3-й корпус был собран на манёвры под местечком Лещином, недалеко от Житомира. Во время этого сбора член Славянского общества Тютчев встретился со своими старыми товарищами по Семёновскому полку подполковником Черниговского полка С.И. Муравьёвым-Апостолом, подпоручиком Полтавского пехотного полка М.П. Бестужевым-Рюминым и узнал от них о существовании на юге другого тайного общества. Муравьёв-Апостол и Бестужев-Рюмин, члены Южного общества, и видные деятели его Васильковской управы, в свою очередь, узнали от Тютчева о существовании Общества соединённых славян. Они предложили "славянам" присоединиться к Южному обществу. Начались переговоры о слиянии. Роль посредников между двумя обществами взяли на себя Тютчев и его товарищ по Пензенскому полку Громницкий.
Помещичья усадьба в селе Лещин Житомирской области, где проходили совещания декабристов. Фотография 2006 г.
За период с 3 по 13 сентября 1825 года состоялось несколько собраний всех "славян" с участием представителей Южного общества - Муравьёва-Апостола и Бестужева-Рюмина. На собраниях говорили о бесправии армии, о тяжёлом положении солдат и младших офицеров, угнетаемых начальством, "на которое нельзя жаловаться", о крайнем бесправии крестьян, о недостатках системы управления, о несправедливости высших властей, о необходимости в России перемены правления. При этом Бестужев-Рюмин читал "славянам" выдержки из "Русской Правды" Пестеля.
Обсуждался вопрос и о "способах действия", о тактике революционной борьбы. На одном из собраний Бестужев-Рюмин произнёс речь, в которой говорил: "Наша революция будет подобна революции Испанской (1820 г.). Она не будет стоить ни единой капли крови, ибо произведётся одною армией, без участия народа. Москва и Петербург с нетерпением ожидают восстания войск. Наша Конституция утвердит навсегда свободу и благоденствие народа. Будущего 1826 года в августе месяце император будет смотреть 3-й корпус, и в это время решится судьба деспотизма; тогда ненавистный тиран падёт под нашими ударами. Мы поднимем знамя свободы и пойдём на Москву, провозглашая Конституцию".
Это была тактика военного переворота, принятая Южным обществом. Теперь её должны были принять и члены Общества соединённых славян.
Последнее собрание "славян" происходило 13 сентября. Оно было наиболее многочисленным и оживлённым. Было положено соединиться с Южным обществом на основаниях, предложенных Бестужевым-Рюминым. Как указывал И.И. Горбачевский, Бестужев-Рюмин первым произнёс клятву быть верным обществу. Его примеру последовали все присутствующие на этом собрании. "Все с жаром клялись, - писал Горбачевский, - при первом знаке явиться в назначенное место с оружием в руках, употребить все способы для увлечения своих подчинённых действовать с преданностью и самозабвением... Чистосердечные, торжественные клятвы смешивались с криками: "Да здравствует Конституция! Да здравствует республика! Да здравствует народ! Да погибнет различие сословий! Да погибнет дворянство вместе с царским саном!"
То, что определило отношение "славян" к Южному обществу и побудило их объединиться с ним, - это демократическое устройство государства, предусмотренное "Русской Правдой" Пестеля. Пётр Борисов говорил о Южном обществе: "Целью сего общества есть введение в России чистой демократии, уничтожающей не только сан монарха, но и дворянское достоинство и все сословия и сливающей их в одно сословие - Гражданское". Это и была та платформа, на которой произошло объединение обществ. При этом "славяне" желали быстрого революционного действия, "рвались к делу, и дело приближалось. Все ожидали начала действий", - замечала академик М.В. Нечкина.
15 сентября войска выходили из Лещинского лагеря на зимние квартиры. В этот день представители "славян" Спиридов, Горбачевский и Пестов ещё раз встретились с Бестужевым-Рюминым, чтобы набрать группу лиц, готовых на цареубийство, по терминологии Южного общества - "заговорщиков". В эту группу были намечены 12 человек: Пестов, Спиридов, Тютчев, Громницкий, Лисовский, Горбачевский, братья Андрей и Пётр Борисовы, Бечаснов, Кузьмин, Сухинов и Соловьёв.
Из всего сказанного выше видно, что Пётр Фёдорович Громницкий играл активную роль в Обществе соединённых славян, являлся заместителем его председателя, вместе с Тютчевым выступал посредником во время переговоров о слиянии "славян" с Южным обществом. В числе наиболее видных представителей "славян" он вошёл в группу заговорщиков-цареубийц.
В то же время П.Ф. Громницкий вёл работу по приёму в тайное общество новых членов. Так, им были приняты в Общество соединённых славян поручик Пензенского полка Н.Ф. Лисовский, офицер Черниговского полка В.Н. Соловьёв и другие лица. На следствии Соловьёв рассказывал, что он приглашён был членом общества Громницким и что Громницкий "сообщил ему о сем обществе, что оно существует с давнего времени, на предмет для перемены образа правления и восстановления конституции, говорил ему, чтобы стараться увеличить число известных ему по характеру людей, и давать отчёт о принятых в общество, на что он, Соловьёв, дав клятву по имеющейся у него, Громницкого, форме, хранил в тайне и никому о том не объявлял".
Троицкий костёл в Лещине (1805 г.), который посещали декабристы. Фотография 2006 г.
Во время Лещинского лагеря П.Ф. Громницкий постоянно общался с офицерской молодёжью разных частей. Например, он неоднократно бывал у поручика Черниговского полка А.Д. Кузьмина, где собирались и другие офицеры для обсуждения положения дел в обществе. Рядовой Черниговского полка Игнатий Ракуза во время допроса показал: "Из числа офицеров 8-й пехотной дивизии, весьма часто у Кузьмина бывавших, я приметил следующих: Пензенского пехотного полка капитана Тютчева, поручиков Лисовского и Громницкого. Артиллерийских офицеров видел многих, но по фамилии не знаю". И.И. Сухинов рассказывал, что в один из вечеров он и его товарищи по приглашению Кузьмина прибыли к нему в деревню недалеко от Лещина "в предположенное там быть собрание" и нашли у него "многое число пехотных и артиллерийских офицеров и юнкеров", среди которых были пензенцы Спиридов, Тютчев, Громницкий и Лисовский.
Из показаний ряда декабристов известно, что во время лагеря при Лещине многие офицеры разных полков, в числе их и Громницкий с товарищами по Пензенскому полку, часто бывали в "Балагане" (палатке) Сергея Муравьёва-Апостола, где "слышали преступные суждения его о необходимости переворота в государстве, о силе и связях Южного общества и проч. и... были увлечены к соединению с Южным обществом".

Никита Кирсанов: "Случай Спиридова". Часть 2.

Перед отъездом из Любара Бестужев-Рюмин написал записку Спиридову, в которой сообщил, что "Общество" раскрыто и что восстание началось. Горбачевский передаёт, что две записки написал Сергей Муравьёв - одну Спиридову и Тютчеву, а другую - Горбачевскому. В них писалось о начале восстания и высказывалась просьба о содействии. Житомир был назначен сборным пунктом восставших войск. Артамон Муравьёв на следствии уточнил, что в записке было требование, "чтобы через 8 дней все были готовы". Записка была оставлена у командира Ахтырского полка для передачи по назначению, но как только Бестужев-Рюмин и Муравьёв-Апостол уехали, Артамон Муравьёв сжёг записки.
Между тем, "славяне"-артиллеристы решили действовать самостоятельно. Для этого нужно было поднять пехоту и кавалерию. Горбачевский написал записку Спиридову. Её должен был передать Андрей Борисов. Последний посетил в ночь со 2-го на 3 января в г. Староконстантинов офицеров Пензенского полка П.Ф. Громницкого, Н.Ф. Лисовского, А.И. Тютчева и отдал им записку. Офицеры обещали поддержать артиллеристов 8-й бригады. Тютчев предложил взбунтовать полк и идти на Новоград-Волынский за артиллерией. Громницкий и Лисовский согласились с его предложением, но попросили съездить к Спиридову отдать ему записку Горбачевского, а потом уже приступить к делу всем вместе. Тютчев поехал к Спиридову, квартировавшемуся со своей частью в 20 верстах от Староконстантинова в местечке Красилове. Ему была вручена записка Горбачевского следующего содержания: "Податель сей записки расскажет вам подробно всё случившееся с нашими знакомыми; от него вы узнаете, на что мы решились и чего ожидаем от вас". "Где податель, - спросил Спиридов, - и кто он?" Тютчев рассказал о Борисове и о намерениях артиллеристов 8-й бригады. "Итак, надобно начинать, - сказал Спиридов, - но готовы ли у вас роты!" "Я согласен действовать и приготовил 30 самых лучших солдат моей роты; я убеждён, что они увлекут за собой всех и за это ручаюсь, - отвечал Тютчев, - что же касается рот Громницкого и Лисовского, я ничего не знаю, поедем к ним". Спиридов согласился.
Церковь Преображения Спаса в Нагорье. Построена Г.А. Спиридовым в 1787 г.
Пока готовили лошадей, Спиридов написал в Саратовский полк члену Общества соединённых славян И.Ф. Шимкову записку. Он просил известить своих, что восстание начинается немедленно, поэтому нужно приготовить солдат к выступлению, но не начинать действовать до вторичного уведомления. Была оставлена записка и Горбачевскому: "Если не удастся мне привести к вам Пензенский полк, то я сам приеду; будучи вместе, мы скорее придумаем, что сделать в таких обстоятельствах". Эти записки он отдал своему денщику, приказав доставить их как можно скорее. Вместе с Тютчевым Спиридов поехал в Староконстантинов к Громницкому и Лисовскому. Он предложил начать восстание, спрашивая, надеются ли они на своих солдат. Офицеры ответили отрицательно. Спиридов заметил, что рассматривает это как неисполнение принятых на себя обязательств, но Лисовский и Громницкий оправдывались тем, что Муравьёв-Апостол и Бестужев-Рюмин ориентировали их на август 1826 года. Только Тютчев подтвердил готовность хоть сейчас поднять свою роту, но этого было явно недостаточно. Наконец, после долгих рассуждений Спиридов и Тютчев, видя, что невозможно что-либо сделать, уехали. Надежда на успех пропадала.
На следующий день, 4 января, капитан Тютчев выступил со своей ротой в поход к Житомиру, но не для того, чтобы захватить штаб корпуса, а чтобы охранять его.
Житомир. Предместье Подол. Фотография начала XX в.
Спиридов возвратился в Красилов, куда 5 января вернулся посланный им денщик. Оставив Шимкову записку и взяв ответ на неё, он, по дороге к Новоград-Волынскому, был схвачен полицией как шпион тайного общества. Его обыскали, но так как по приказанию Спиридова записки были зашиты в складках шинели возле воротника, то и не были найдены, хотя полицейские оторвали воротник. Денщика арестовали, но ночью он бежал. Спиридов с надеждой начал читать записку. Шимков писал: "Саратовский полк с нетерпением ожидает восстания: я ездил в Тамбовский полк и принял там пять ротных командиров, которые поклялись при первом случае соединиться с нашим полком и готовы содействовать нам со своими подчинёнными". Это было последнее радостное сообщение, но и оно пришло слишком поздно.
Седьмого января стало известно о поражении Черниговского полка. Восстание не удалось. Потянулись тревожные дни, наполненные мучительным ожиданием ареста.
Сразу же после возвращения в Красилов Спиридов собрал все свои сочинения, переводы, копию "Государственного завета", свои замечания на этот конституционный проект и отдал слуге Григорию Максимову. Тот закопал их в конюшне под яслями. На душе у Спиридова было неспокойно, и он приказал Максимову сжечь все бумаги. Последний медлил, думал, может, они пригодятся майору. Ещё раз он откопал, пересмотрел их и снова спрятал в том же месте.
25 января Спиридов был арестован. Из Житомира в Петербург в качестве жандарма его сопровождал поручик Пензенского полка Франтишек.
Житомир. Архирейское подворье. Раскрашенная фотография начала XX в.
Максимов, узнав, что его господин отправлен в Петербург, решил выполнить его волю. Вечером 30 января вместе с ещё одним слугой Павлом Ивановым и денщиком Буймистренко Максимов откопал бумаги и бросил в печь, зная, что за них придётся отвечать. Впоследствии следственная комиссия очень интересовалась судьбой бумаг. 22 февраля Спиридову были посланы вопросные пункты, касающиеся его бумаг. Из Петербурга в Житомир послали предписание - провести расследование о судьбе бумаг. Командир 3-го пехотного корпуса генерал-лейтенант Рот послал капитана Глазунова в Красилов с приказанием найти их.
Капитан перевернул всё вверх дном в доме Спиридова, не веря утверждениям денщика, что бумаги сожжены, но поиски не дали никаких результатов. Максимов и другие слуги были арестованы.
Спиридова доставили в Петербург на главную гауптвахту 1 февраля. В тот же день его допросил сам Николай I.
2 февраля Спиридова перевели в Петропавловскую крепость с сопроводительной запиской: "посадить по усмотрению и содержать строго". Его камера № 20 находилась в Невской куртине.
Ожидание ареста, дорога из Житомира в Петербург, иезуитские приёмы Николая I, и мрачная камера в крепости в сочетании со строгим режимом едва не сломили дух декабриста.
Спиридову были предъявлены обвинения в руководстве Обществом соединённых славян, в намерении цареубийства, в приёме новых членов, в подготовке солдат к восстанию. За это его осудили по первому разряду, что означало "смертная казнь отсечением головы". Но затем по конфирмации (утверждении царём судебного приговора) смертная казнь заменена пожизненной каторгой, которая в августе 1826 года была сокращена до 20 лет.
Приозёрск. Крепость Корела (Кексгольмская крепость). Круглая воротная (Пугачёвская) башня, где содержались декабристы. Фотография 2010 г.
Не сразу Спиридов попал в Сибирь. Сначала он с Горбачевским и Барятинским был отправлен в крепость Кексгольм, где находился в так называемой Пугачёвской башне, в которой когда-то содержалась семья Е.И. Пугачёва. В апреле 1827 г. последовал перевод в Шлиссельбургскую крепость. Тут декабристы пробыли до сентября. В ноябре Спиридов вместе с Юшневским, Пестовым и Андреевичем был уже в Иркутске, а в декабре этого же года доставлен в Нерчинские рудники.
Подавленное состояние не покидало Спиридова и в дороге. Он вспоминал своих престарелых родителей, от которых уже в течение почти двух лет не имел никаких известий. Он ещё не знал, что его мать скончалась в том же году; отца ему также не суждено было увидеть.
Спиридов был доставлен в Читинский острог, где находилось большинство декабристов. Их дружная семья благотворно повлияла на настроение Спиридова. Через некоторое время он стал активным членом так называемой "каторжной академии". О занятиях в этой "академии" писали декабристы А.П. Беляев, Д.И. Завалишин, Н.И. Лорер. Вот что писал А.Ф. Фролов: "Некоторые (декабристы), обладая обширными специальными знаниями, охотно делились ими с желающими. Не могу отказать себе в удовольствии назвать тех дорогих соузников, которые делясь своими знаниями, своим искусством, не только учили, доставляли удовольствие, но и были спасителями от всех пороков, свойственных тюрьме. Никита Михайлович Муравьёв, обладавший огромной коллекцией прекрасно исполненных планов и карт, читал по ним лекции военной истории и стратегии. П.С. Бобрищев-Пушкин - высшую и прикладную математику. А.И. Одоевский - историю русской литературы. Ф.Б. Вольф - физику, химию, астрономию. Спиридов - свои записки (истории средних веков) и многие другие - как собственные так и переводные статьи".
Чита. Церковь Михаила Архангела. Фотография начала XX в.
О подробностях жизни Спиридова на каторге нам известно мало. Очевидно, она не очень отличалась от жизни его товарищей. Спиридов продолжал заниматься самообразованием и чтением лекций после того, как вместе с другими был переведён в Петровский завод.
Узники выписывали 22 периодических издания, а у всех вместе насчитывалось около шести тысяч книг. Особенно сблизился Спиридов с И.И. Пущиным, с которым и позже поддерживал переписку.
В 1832 году срок каторги Михаила Матвеевича был сокращён до 15 лет, а в 1835 - до 13. С камерой № 26 Спиридов распрощался 10 июля 1839 года. Он отправился на поселение в г. Красноярск, о чём усиленно хлопотали его братья - действительный статский советник начальник Сибирского таможенного округа Александр Матвеевич (20.04.1788-1843) и колежский асессор Андрей Матвеевич (1790-5.01.1847). В 1835 году последовало высочайшее повеление "об отводе каждому из находящихся на поселении государственных преступников по 15 десятин земли близ места их жительства, дабы представить им через обрабатываемые оной средства к удовлетворению нужд хозяйственных и к обеспечению будущей судьбы детей их, прижитых в Сибири".
Вид г. Красноярска. Фотография начала XX в.
Обосновавшись в Красноярске, Спиридов обратился к Енисейскому гражданскому губернатору Копылову с просьбой отвести и ему узаконенное количество земли в Заледеевской волости. Енисейская казённая палата предписала 6 ноября 1841 года губернскому землемеру, отмежевать государственному преступнику Спиридову требуемое количество земли. Окончательное отмежевание было произведено в 1843 году. Но ещё раньше Михаил Матвеевич писал И.И. Пущину: "... я понемногу хозяйствую, понемногу завожусь, да всё плохо, трудно по нашему стеснённому положению. Завёл кузницу желанную, а зимой заведу шорную. Хлебопашество моё идёт, можно сказать, кое-как по великому недостатку работников, которые все уходят на золотые прииски".
После наделения землёй Спиридов проживал в деревне Дрокино в 12 верстах от Красноярска. Ещё в 1920-е годы его заимка, находившаяся недалеко от деревни, называлась Спиридовской.
Материальное положение Спиридова на поселении было нелёгким. Несмотря на то, что у него было много богатых родственников, никто из них не помогал ему и даже не писал писем. Поэтому Михаил Матвеевич занимался хлебопашеством для снабжения приисков хлебом, а также предпринимательством, которое, чаще всего, кончалось неудачно.
Покровская церковь в Красноярске. Фотография начала XX в.
За Спиридова перед родственниками просил его товарищ И.Д. Якушкин, посетивший его в Дрокино в 1854 году. Для Якушкина Михаил Матвеевич был ещё близок как двоюродный брат друга юности И.Д. Щербатова. Последний в 1820 году по "Семёновскому делу" был приговорён к смертной казни, которая заменена была шестью годами крепости. Впоследствии бывший капитан-семёновец был сослан на Кавказ, где и умер.
Спиридов напомнил ему также пылкую юношескую любовь к двоюродной сестре Н.Д. Щербатовой, вышедшей впоследствии замуж за декабриста Ф.П. Шаховского.
И вот через сорок лет Якушкин пишет письмо когда-то любимой женщине, из-за которой чуть не застрелился и не уехал в Америку. В тактичной форме он упрекает её за то, что она забыла своего двоюродного брата в трудную минуту.
Наталья Дмитриевна Шаховская, ур. княжна Щербатова (4.07.1795-2.06.1884), двоюродная сестра М.М. Спиридова. Портрет работы А.А. Васильева. 1846 г.
Ещё летом Спиридов принимал у себя дорогого друга, а 20 декабря он скоропостижно скончался. Вот как писал об этом в письме к И.И. Пущину живший в Красноярске декабрист В.Л. Давыдов: "С разбитым сердцем берусь я за перо, чтобы вам написать, мой добрый И.И. Три дня тому назад я имел несчастье потерять настоящего друга, которого вся моя семья всем сердцем любила и умела ценить так же, как и я. Наш превосходный Спиридов умер по возвращении из поездки по уезду, которую он предпринял по случаю своих дел. Несмотря на то, что он был довольно тяжело болен, он строжайшим образом запретил нас извещать об этом, не желая нас беспокоить. Не знаю, какая роковая случайность заставила его близких следовать этому завещанию, и я, к несчастью, слишком поздно узнал об опасности, в какой он находился, и то случайно. Я поспешил в Дрокино, и нашёл его уже в очень плохом состоянии. Я поскорее вернулся в город, чтобы послать к нему доктора, при нём до тех пор был только фельдшер, очень хороший, правда, и очень добрый человек, но с самого начала нужен был доктор, тогда, может быть, бог сохранил бы его".
Михаил Матвеевич похоронен на старом кладбище села Арейское (ныне посёлок Емельяново). Хоронило его сельское общество. Позже приезжал какой-то родственник, который сделал ограду и положил плиту на могилу...

Никита Кирсанов: "Случай Спиридова". Часть 1.

Михаил Матвеевич Спиридов происходил из старинного дворянского рода, известного по документам с XVI века. Его предки служили жильцами, стряпчими, воеводами, рейтарами. Самым выдающимся из Спиридовых был дед декабриста - адмирал Григорий Андреевич Спиридов (18.01.1713-18.04.1790). Он избороздил воды Балтийского, Азовского, Каспийского, Белого морей. В 1769 году ему было поручено командовать эскадрой, впервые совершавшей переход из Балтийского в Средиземное море. Успешно руководил действиями русского флота в Чесменском сражении (1770 г.), во время которого артиллерийским огнём и бандерами был полностью уничтожен турецкий флот. За эту победу он был награждён орденом Андрея Первозванного и вотчиной в Переславском уезде (до 1929 г. находился в составе Владимирской губернии, а ныне Ярославской области), которая состояла из сёл Нагорье, Преображенское, Воскресенское и 13 деревень. Всего по 4-й ревизии адмиралу принадлежало 1451 душа мужского пола. Выйдя в 1774 г. по болезни в отставку, Григорий Андреевич проживал в селе Нагорье, выстроил здесь роскошный дом (сгорел в начале XX в. со всем родовым архивом) и каменную Преображенскую церковь, в которой и похоронен в особом склепе.
Григорий Андреевич Спиридов, дед декабриста. Копия с портрета работы неизвестного художника второй половины XVIII в.
Отец декабриста, Матвей Григорьевич (20.11.1751-10.02.1829), был сенатором, но больше всего известен своими работами по генеалогии. Женившись на дочери известного историка Ирине Михайловне Щербатовой (28.01.1757-17.07.1827), он, вероятно, оставил службу, поселился в Москве и под влиянием и руководством тестя занялся историей. Его перу принадлежит "Российский родословный словарь", "Краткий опыт исторического известия о дворянстве российском", "О старинных чинах в России" и др. Вместе с женой он похоронен в Сольбинском монастыре, находящемся недалеко от Нагорья.
Матвей Григорьевич Спиридов, отец декабриста. Портрет работы Михаила Шибанова. 1776 г.
Михаил Матвеевич родился в 1796 году. Он был самым младшим, шестым сыном в семье. Получил хорошее домашнее образование.
Когда началась Отечественная война 1812 года, шестнадцатилетний внук адмирала пошёл в ополчение. Очевидно, молодой Спиридов находился под командованием своего дяди Григория Григорьевича (30.09.1758-4.05.1822), который во время войны организовал Переславль-Залесское ополчение и вместе с ним принимал участие в боевых действиях. После освобождения Москвы Григорий Григорьевич был назначен комендантом Москвы, а затем гражданским губернатором. На этом посту он много сделал для сгоревшей "первопрестольной".
С 1813 года Михаил Матвеевич уже в действующей армии, принимает участие в крупных сражениях на территории Германии и Франции; города Люцен, Дрезден, Кульм, Лейпциг - свидетели боевой юности Спиридова. 19 марта 1814 года вместе с победоносными русскими войсками он вступил в столицу побеждённой Франции. Два месяца молодой офицер пробыл в Париже, а затем на корабле вместе с солдатами отправился к родным берегам. В сентябре 1814 года он, кавалер двух орденов (Владимира 4-й степени и Анны 4-го класса), прошёл торжественным маршем по улицам Петербурга.
Григорий Григорьевич Спиридов, дядя декабриста. Портрет работы Михаила Шибанова. 1776 г.
После войны Спиридов остался в армии. Военную службу он любил, всё время проводил с солдатами, даже тратил свои деньги на их обмундирование. О любви солдат к Спиридову доносил и специальный агент Сотников, который по заданию военных властей в марте 1826 года объезжал места расположения 8-й пехотной дивизии. Он отметил, что в роте, которая была когда-то под командованием капитана Спиридова, распространён "дух своеволия, ибо говорят, что он (Спиридов) солдатам давал много воли и обходился с ними запанибрата". В свободное от службы время Спиридов много читал, особенно по военному искусству, интересовался также новейшими произведениями по философии и политике. О направленности интересов его хорошо свидетельствует каталог книг, составленный во время его ареста: "История гр. Морица Саксонского", "Курс тактики", "Кампания короля Прусского 1778-1779 гг.", "Военные записки о греках и римлянах, соч. Карли Гишара", "Мемуары принца Евгения Савойского", "Мысли и нравственные размышления Лорашфуко", "Приключения Телемаха". Кроме того, Спиридов занимался переводами. Среди них встречаются произведения со следующими названиями: "Сравнение различных правительств", "Предварительный взгляд на общество", "Происхождение обществ", "Природная религия". Напряжённая умственная работа выражалась не только в чтении книг и переводах, но и в создании собственных сочинений философского и политического характера. Перу Спиридова принадлежат произведения: "О воли и вольности человека", "О власти отцовской", "О незаконнорожденных", "Правила жизни собственно для себя", "Глас патриота", "О действиях всегда мерами добра, честности и правоты", "Разные замечания". Декабрист давал читать переводы и собственные сочинения другим членам тайного общества, например, И.И. Горбачевскому.
Алексей Григорьевич Спиридов (6.10.1753-18.03.1828), адмирал Ревельского порта; дядя декабриста. Портрет работы Михаила Шибанова. 1772 г.
Уже позже, в крепости, Спиридов сам очень хорошо определил значение своего самообразования для выработки революционных идей. Он писал: "...беспрестанное чтение книг дало семя порочному корню", - но не только это - "далее наблюдения в нижних частях правительства, т.е. в первых судах судопроизводства... и обращение... некоторых с солдатами, дало повод превратному уму... вот что вгнездило непозволительные мнения". Но самое сильное впечатление производило тяжёлое положение крестьянства. Спиридов служил в основном в Саратовском и Пензенском пехотных полках в составе 11-й армии, располагавшейся на Украине. Солдаты, как правило, стояли на квартирах в крестьянских домах, поэтому ротный командир Спиридов был знаком с жизнью крестьянина, видел обращение с ним помещика, ужасался и "причину саму находил в принадлежности к помещику". Особенно тягостное впечатление осталось после того, как "потом, сделав переход в Житомирскую губернию, более был приведён в скорбь общею бедностию поселян; видел там, что плодородная сия губерния отдаёт дань одним владельцам, видел неусыпную деятельность хлебопашца, плоды которого служили обогащению панов... моё сердце содрогалось, жалея их".
Михаил Михайлович Щербатов (22.07.1733-12.12.1790), дед декабриста М.М. Спиридова по материнской линии; историк, публицист, почётный член С.-Петербургской Академии наук (1776), член Российской Академии (1783). Портрет работы Д.Г. Левицкого. 1781 г.
Летом 1825 года Спиридов становится членом Общества соединённых славян, которое ставило своей целью объединение всех славян в демократическую республику. В начале сентября 1825 года между Южным обществом и Обществом соединённых славян шли переговоры о слиянии. На одном из заседаний в с. Млинищи Спиридов был принят в Южное общество. М.П. Бестужев-Рюмин дал Спиридову для ознакомления программный документ южан "Государственный завет", на который он письменно сделал замечания, носившие умеренный характер. Спиридов, в частности, возражал против ликвидации монархии, сословий, уничтожения титулов. Значительный интерес представляет его отношение к национальному вопросу, - он предлагал "составить Российское государство из одних русских губерний, а Сибирь и другие, коих жители суть происхождения не русского, оставить в полной зависимости, лишив их права представительства среди граждан России, даруя им сие внутри своих губерний и областей".
Ирина Михайловна Спиридова, ур. Щербатова - мать декабриста. Портрет работы Фердинанда Мейса. 1785 г.
На одном из заседаний он был избран посредником для связи между обществами. Видный деятель "славян" И.И. Горбачевский в своих "Записках" пишет, что Спиридов "тотчас после избрания предложил и взялся сам составить правила, которые могли бы служить руководством членам тайного общества в их будущих действиях". Это предложение было принято без малейшего возражения. На следующем заседании (9-10 сентября) Спиридов представил свои правила, согласно которым право принимать новых членов в общество имели только посредники, запрещался выход в отставку, как и перевод в другие части, до осуществления восстания; все участники тайного общества обязаны строго хранить тайну, нести ответственность за своё бездействие, за свои поступки, а "за неосторожность и упущения по делам общества удаляться от совещаний и прочее". "За значительную вину наказывать немедленно смертью". Эти правила должны были создать организацию, спаянную строгой дисциплиной. За них высказались Пётр Борисов, Горбачевский, Аполлон Веденяпин, Драгоманов, но большинство, во главе с Бестужевым-Рюминым, который по каким-то причинам не доверял Спиридову, отвергли правила.
Мария Алексеевна Олсуфьева, ур. Спиридова (1800-1878), дочь Алексея Григорьевича Спиридова, двоюродная сестра декабриста. Была замужем за В.Д. Олсуфьевым. Портрет работы Е.А. Плюшара. 1839 г.
Ещё раньше возникла мысль разделить Общество соединённых славян на два округа - артиллерийский и пехотный и во главе каждого поставить посредника. На собрании , которое отвергло правила Спиридова, он был избран, против желания Бестужева-Рюмина, посредником в пехоте, а в артиллерии был Горбачевский, который так охарактеризовал права посредника: "Посредники сии обязаны были сохранить порядок, последовательность и единство в действиях управы, наблюдать за поведением и поступками членов. Они одни имели право сноситься с Верховною Думою через С. Муравьёва или Бестужева-Рюмина и представлять Думе разные проекты и мнения членов, которые через них получали предписания Думы относительно действий восстания. Равным образом для принятия кого-либо в общество необходимо было согласие посредника, который, впрочем, сам имел право принимать не только в члены общества, но даже из них назначать в заговорщики". Таким образом, Спиридов стал занимать один из руководящих постов среди декабристов. От других руководителей "южан" его отличало стремление расширить тайное общество за счёт привлечения офицеров и солдат. Очень часто на собраниях из-за этого вопроса возникали жаркие споры. Чаще всего Спиридову возражал Сергей Муравьёв-Апостол, который считал, что солдат и офицеров нужно готовить к восстанию, но солдаты ничего не должны об этом знать.
Софья Дмитриевна Спиридова, ур. Олсуфьева (179?-1853), жена полковника Ивана Матвеевича Спиридова (14.01.1788-21.09.1819), брата декабриста. Портрет работы Александра Молинари. 1810-е гг.
Как уже отмечалось, солдаты любили Спиридова. Когда он получил чин майора и был переведён из Саратовского полка в Пензенский (4.06.1825), к нему продолжали приходить его бывшие солдаты. Однажды к нему пришли бывшие семёновцы Анойченко и Юрашев и начали жаловаться на жестокость ротного командира (в 1820 г. гвардейский Семёновский полк за выступление против "аракчеевщины" был расформирован, и солдаты разосланы в различные армейские полки). Спиридов им ответил: "надо терпеть, может ещё год и всё переменится". И позже майор Пензенского полка вёл агитацию среди солдат.
В начале декабря 1825 года Спиридов приехал в город Острог, где был штаб Саратовского полка. Спиридов позвал к себе солдат Андреева, Янтаря, Анойченко и говорил им, что "служба стала ныне чрезвычайно тяжёлой не только для солдат, но и для офицеров.., что государь не наблюдает справедливости, увещевал потерпеть немного, обнадёживая, что служба скоро переменится, и будет легче, только бы они держались его стороны, когда что начнётся". Не раз ещё приходили солдаты к своему бывшему командиру. На следствии это подтвердили 16 человек, посетившие Спиридова за те четыре дня, которые он провёл в Остроге. Посещали его и бывшие крепостные села Нагорье, ставшие теперь солдатами. Доверие солдат давало повод надеяться, что пять рот, обещанные Муравьёва-Апостолу, в день восстания пойдут за своим командиром.
Очень острым для декабристов был вопрос о цареубийстве. На одном из совещаний Спиридов вместе с Горбачевским, Громницким, братьями Борисовыми, Бечасновым, Пестовым, Тютчевым согласился убить Александра I. Это должно было произойти в 1826 году около города Белая Церковь Киевской губернии во время манёвров. Убийством царя решено было начать восстание. Но, как известно, неожиданная смерть Александра I расстроила планы декабристов и ускорила события.
Наталья Ивановна Толстая, ур. Спиридова. Дочь Ивана Матвеевича Спиридова; племянница декабриста. Была замужем за графом Н.А. Толстым. Портрет работы Ш. Козины. 1840-е гг.
25 декабря в Житомире Сергей Муравьёв-Апостол узнал о восстании на Сенатской площади от курьера. Посетив командира корпуса генерала Рота, Муравьёв вместе с братом Матвеем немедленно выехал через Троянов в Любар, куда прибыли в 10 часов утра 27 декабря. В этом городе стоял Ахтырский полк, командир которого Артамон Муравьёв был членом тайного общества. Через два часа туда же приехал Бестужев-Рюмин с сообщением о том, что 26 декабря командир Черниговского полка Гебель и два жандармских офицера приходили на квартиру С. Муравьёва-Апостола, чтобы арестовать его. Отвергнув высказанную братом мысль о бегстве, Сергей Муравьёв предложил Артамону "немедленно собрать Ахтырский полк, идти на Троянов, увлечь за собой Александрийский гусарский полк, явиться в Житомир и арестовать всю корпусную квартиру". Однако Артамон Муравьёв отказался поднять полк. Посоветовавшись, С.И. Муравьёв-Апостол и М.П. Бестужев-Рюмин всё же решили поднять восстание, начав его с Черниговского полка.

Никита Кирсанов: "Случай Волконского". Часть 2.

Находясь в крепости, Волконский в мае 1826 г. составил духовное завещание, в котором дал распоряжение относительно своего имущества. Душеприказчиками Волконский назначил своего тестя Н.Н. Раевского и брата Николая Репнина. Вместе с Марией Николаевной они назначались также опекунами Николеньки. Свои имения Волконский разделял на благоприобретённые и родовые. К первым относились 10 тысяч десятин земли в Таврической губернии, хутор возле Одессы и дом в этом же городе; "родовое имение состоит: а) Нижегородской губернии Балахнинского уезда Кирюшинское имение, первоначально поступившее в числе 1498 душ, в котором в силу домового акта, в ноябре 1824 г. учинённого, полагаю причитается до 72 душ, а по сему всего в Кирюшинском имении 1560 душ; b) Ярославской губернии Угличского уезда Заозерское имение в числе 643 душ; с) переведённые из Томальского имения в Новорепьёвку 44 душ..."
Мария Николаевна Раевская. Портрет работы И. Олешкевича (?). 1824 г. Государственный музей А.С. Пушкина, Москва.
По завещанию жена получала Новорепьёвку, хутор, дом в Одессе, седьмую часть из Нижегородского имения. Родовые имения, в том числе Заозерье, Волконский завещал сыну.
После составления завещания Волконский написал ещё записку, в которой дал пояснения относительно некоторых статей завещания. В этой записке он писал: "Заозерское имение весьма невыгодно, ужасно малоземельно и в общем владении с другими двумя владельцами. Продажа оного и покупка другого есть оборот несомнительно выгодный для пользы сына моего". Заозерского имения Волконский коснулся ещё раз в специальной "Записке по делам, матушке поручаемых". Он писал: "В Нижегородской вотчине оброк с души - 30 руб. Годового дохода 45 тыс. В Заозерье - 25 руб., посему 16075. Дробных по сим же имениям доходам может ещё будет до 2000..." С Заозерского имения в 1825 г. Волконский получил 6788 руб. В этой же записке Волконский указывал на возможность продажи имения: "Ежели приступить необходимо будет к продаже Заозерской вотчины, посему, полагаете, можно продать, считая цены по ревизской душе".
После приговора Волконский, Трубецкой, Оболенский, Давыдов, Артамон Муравьёв, Якубович, братья Борисовы закованными были отправлены в Иркутск, а оттуда - в Благодатский рудник. В октябре 1826 г. маркшейдер Черниговцев доносил начальнику Нерчинских заводов - "все означенные восемь человек размещены по принадлежности на Благодатском руднике, что все они ремесла никакого за собой не имеют, кроме российского языка, и прочих наук, входящих в курс благородного воспитания". От губернатора Цейдлера последовало распоряжение об использовании государственных преступников для работы в шахте. Декабристы работали на руднике до середины сентября 1827 года.
Село Благодатка (ныне Нерчинско-Заводской район Читинской области). Фотография начала XX в.
Именно сюда, в Благодатский рудник, приехала жена С.Г. Волконского. Ей пришлось приложить много усилий, чтобы опять увидеть своего мужа. Хоть царь в письме к Марии Николаевне после предупреждения об опасностях, которые ожидают княгиню в Сибири, и написал, что "предоставляю вполне вашему усмотрению избрать тот образ действий, который покажется вам наиболее соответствующим вашему настоящему положению", но избрать было нелегко. Братья и отец были против. Когда Н.Н. Раевский услышал из уст дочери о намерении ехать в Сибирь, он поднял кулаки над её головой и закричал: "Я тебя прокляну, если ты через год не вернёшься".
Но Волконская всё же поехала. На некоторое время она остановилась в Москве у Зинаиды Волконской, бывшей замужем за братом декабриста, Никитой Григорьевичем Волконским и которую Пушкин называл "царицей муз и красоты". Невестка устроила для Марии Николаевны как бы прощальный музыкальный вечер. На нём присутствовал и А.С. Пушкин.
В.А. Дрезинина. "Пушкин читает Волконской своё послание к декабристам". 1950 г.
После нескольких дней пребывания в Москве Волконская тронулась в путь по заснеженной России. В Иркутске губернатор всячески отговаривал Марию Николаевну от её намерений, но видя её решительность, предложил подписать условия, что теперь она будет считаться женой ссыльного каторжного, что "дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казённые заводские крестьяне", и ещё ряд пунктов, ограничивающих её свободу. Она подписала.
Вскоре произошла встреча с мужем. "Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала его кандалы, а потом и его самого".
В 1827 г. декабристы из рудника переведены были в Читинский острог, где прожили три года. Здесь Волконские получили известие о смерти своего сына Николеньки, которому А.С. Пушкин составил проникновенную эпитафию:
"В сиянии и радостном покое,
У трона вечного творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благославляет мать и молит за отца".
В сентябре 1830 года декабристов перевели в тюрьму Петровского завода. Жёны поначалу проживали в камерах своих мужей, а потом начали покупать или строить собственные дома. Такой дом имела и Волконская, а в 1835 г. перед самым выходом на поселение, в нём разрешили жить и Сергею Григорьевичу. В 1832 г. у них родился сын, Михаил, а через два года - дочь Елена. Теперь княгиня Волконская всецело посвятила себя заботам о своих детях, тем более, что она уже потеряла надежду вернуться в Россию.
Мария Николаевна Волконская. Акварель Н.А. Бестужева. 1828 г. Всероссийский музей А.С. Пушкина, С.-Петербург.
Мать Волконского, умирая, просила Николая I вернуть сына из Сибири и разрешить ему жить в одном из своих имений. Уарь не разрешил это, но жизнь Сергея Григорьевича была облегчена - в 1835 г. он вышел на поселение. Правительство долго решало, где поселить Волконских. Лучшим местом в Сибири считались Курган и Ялуторовск, но в первом уже жили 6 декабристов, а во втором - 3. Николай приказал поселить Волконского одного. Он соглашался даже на Ялуторовск, но потребовал перевести живших там декабристов в другое место. Наконец, решили спросить у Волконского, где он желает жить - в Петровском заводе или в Баргузине, где жил на поселении Михаил Кюхельбекер (в случае согласия Волконского на Баргузин, Кюхельбекера должны были перевести в другое место). Волконский остался жить в Петровском заводе, а в 1836 г. переселился в село Урик Иркутской губернии. Там жил врач - декабрист Ф.Б. Вольф, который всегда мог помочь часто болевшим детям, а также и Сергею Григорьевичу, страдавшему ревматизмом.
В Урике, кроме Вольфа, жили М.С. Лунин и Муравьёвы - Никита и Александр. В восьми верстах в Усть-Куде жили И.В. Поджио и П.А. Муханов, в 30 верстах в селении Оёк позднее были поселены - С.П. Трубецкой и Ф.Ф. Вадковский. Расстояния не мешали встречам друзей, но особенно близок Волконский был с М.С. Луниным.
Дом, построенный С.Г. Волконским. Изначально находился в Урике, а затем был разобран и перевезён в Иркутск. В настоящее время - музей декабристов. Фотография начала XX в.
В Урике Сергей Григорьевич с увлечением занялся любимым делом - земледелием, которому посвящал всё свободное время ещё в Петровском заводе. В Урике у него было 15 десятин.
О смягчении участи Волконских просили их высокопоставленные родственники. О переводе Волконского на Кавказ просил брат Марии Николаевны, генерал-лейтенант Н.Н. Раевский-младший. Об этом же ходатайствовал и новороссийский генерал-губернатор Воронцов. Но эти просьбы Бенкендорф даже не доводил до сведения императора. Надежды вернуться в Россию пропадали.
Сергей Григорьевич Волконский. Дагерротип А.К. Окуловского. Иркутск. 1845 г.
В 1846 г. Волконские переехали в Иркутск. Сергей Григорьевич хотел, чтобы его сын Михаил получил университетское образование. Ступенькой к диплому должна была быть гимназия. М.С. Волконский в 1849 г. окончил Иркутскую гимназию с золотой медалью. Высшего образования, которое дало бы ему возможность сделать "блестящую карьеру", он не получил. Но и без "диплома" он занимал впоследствии высокие административные посты и дослужился до товарища министра просвещения.
Мария Николаевна, очутившись в большом, по масштабам Сибири, городе, поставила свой дом на широкую ногу, стараясь вести светский образ жизни, который она едва вкусила до замужества. Визиты, балы - всё это мало интересовало стареющего декабриста. Большую часть времени он проводил в деревне, поближе к крестьянам, среди которых у него было много друзей.
Десять лет прожили Волконские в Иркутске. В июне 1855 г. дочь Сергея Григорьевича Елена обратилась с просьбой резрешить ей и матери, чьё здоровье всё ухудшалось, поехать в Москву для консультации с врачами. Разрешение было получено. Мать и дочь выехали в Москву 6 августа. Волконский проводил их до Красноярска и вернулся в свой опустевший дом. Ему предстояло прожить в нём ещё целый год.
Мария Николаевна Волконская. Фотография А. Бергнера. Москва, 1857 г. Собственность автора.
26 августа 1856 г. последовал царский Манифест о помиловании декабристов. Волконскому возвращались "все права потомственного дворянина, только без почётного титула, прежде им носимого, и без прав на прежнее имущество, с дозволением возвратиться с семейством из Сибири и жить, где пожелает в пределах империи, за исключением С.-Петербурга и Москвы, под надзором". Этот Манифест был привезён в Сибирь из Москвы по личному распоряжению нового царя Александра II Михаилом Волконским.
Жить в Москве Волконскому запрещалось - формально он жил в деревне Зыково Московской губернии, а фактически - в Москве, сначала на Спиридоновке, а затем в собственном доме дочери Е.С. Молчановой.
В 1826 г. Сергей Григорьевич завещал свои родовые имения за исключением 7-й части, сыну Николаю. После его смерти они должны были вернуться обратно в род. Братья Волконского Никита и Николай после смерти первенца Сергея Григорьевича отказались от причитавшихся им наделов в пользу семьи декабриста. Братья также завещали своим сыновьям Александру Никитичу и Василию Николаевичу не пользоваться чужим достоянием, а передать их Сергею Григорьевичу.
Никита Григорьевич Волконский, брат декабриста. Портрет работы неизвестного художника начала 1840-х гг.
Годы, проведённые в Сибири, сказывались на здоровье Марии Николаевны и Сергея Григорьевича. Волконская умерла в 1863 г. в возрасте 57 лет в селе Вороньки Козелецкого уезда Черниговской губернии, в имении второго мужа дочери, Н.А. Кочубея. Через два года там же умер и С.Г. Волконский.
Могила Сергея Григорьевича Волконского в Вороньках. Фотография начала XX в.

Никита Кирсанов: "Случай Волконского". Часть 1.

Волконские принадлежали к высшим слоям русской аристократии, в которую они попали не потому, что их предок был царским фаворитом или брадобреем. Они вели своё происхождение от "святого" князя Михаила Черниговского. Дед декабриста, Семён Фёдорович, принимал участие во многочисленных войнах первой половины XVIII века. В Семилетнюю войну он был генерал-лейтенантом, командовал кирасирами и заведовал провиантмейстерской частью. Умер Семён Волконский в 1768 году и похоронен в своём селе Новоникольское Мышкинского уезда Ярославской губернии. Позже над его могилой жена и сын Григорий Семёнович (отец декабриста) построили церковь.
Семён Фёдорович Волконский, дед декабриста. Портрет работы неизвестного художника середины XVIII в. Тульский музей изобразительных искусств.
Карьера Григория Семёновича во многом сходна с карьерой своего отца. Его жизнь хорошо охарактеризована, хотя в несколько напыщенных фразах, в надписи на могильной плите в Александро-Невской лавре в Петербурге: "Генерал - от кавалерии князь Григорий Семёнович Волконский. Служил отечеству 66 лет. На поле брани Румянцева, Суворова, Репнина - сподвижник, на поприще гражданском - Оренбургский военный губернатор. Член Государственного Совета. Родился 25 января 1742 г., переселился в жизнь вечную 1824 г. июня 17 дня".
Григорий Семёнович Волконский, отец декабриста. Портрет работы Ф. Рокотова. 1780-1786 гг. Государственный Русский музей.
Сыновья Григория Семёновича тоже служили исправно и достигли высоких чинов. Старший сын Николай (с 1801 г. в память деда со стороны матери фельдмаршала Н.В. Репнина носил эту фамилию) - участник Аустерлицкого сражения, в котором командовал эскадроном кавалергардов, атаку которых описал Л.Н. Толстой в произведении "Война и мир". В 1810 году Николай был послом в Испании, а в 1813-1814 гг. - наместником Саксонии. После войны на протяжении почти 20 лет Николай Репнин занимал пост Малороссийского генерал-губернатора. Второй сын - Никита - дослужился до генерал-майора, с 1811 г. служил в 3-й армии. Радовался Оренбургский генерал-губернатор и успехам младшего сына, Сергея, которого в письмах называл не иначе, как "наш герой". Служба Сергея Волконского началась в 1796 году, когда ему было всего восемь лет. В этом же году он был зачислен (конечно, номинально) штабс-фурьером в штаб Суворова, с которым отец был знаком лично и которого обожествлял, усвоив себе некоторые странности характера великого полководца. Продвижение по службе недоросля Сергея Волконского шло быстро - в службу записан 6 июля, а в августе уже был адъютантом в Алексопольском пехотном полку, в сентябре - полковым квартирмейстером Староингерманландского полка, а в марте 1797 г. "переименован" ротмистром в Екатеринославский Кирасирский полк.
Николай Григорьевич Репнин-Волконский, брат декабриста. Портрет работы В.Л. Боровиковского. 1806 г. Киевский национальный музей русского искусства.
Пока "шла" служба, Волконский до 14 лет учился. Действительная служба началась только в декабре 1805 года, когда он был переведён поручиком в Кавалергардский полк. Принимал участие во всех крупных сражениях в войнах с Францией, Турцией. За храбрость, проявленную в бою под Прейсиш-Эйлау, получил золотую шпагу. Во время Отечественной войны получил чин полковника, а в 1813 году - генерал-майора. Ему было в это время 25 лет. Сергей Волконский принимал участие в 58 сражениях. После войны был назначен бригадным командиром. Подобно многим своим товарищам Сергей Григорьевич пережил увлечение масонством, был членом "Соединённых друзей", ложи "Сфинкс", сам основал ложу "Трёх добродетелей". Война оказала огромное влияние на будущего декабриста. Позже он писал: "Зародыш сознания обязанностей гражданина сильно уже начал высказываться в моих мыслях и чувствах, причиной чего были народные события 1814 и 1815 гг., которых я был свидетелем, вселившие в меня вместо слепого повиновения и отсутствия всякой самостоятельности мысль, что гражданину свойственны обязанности отечественные, идущие по крайней мере, наряду с верноподданическими".
Сергей Григорьевич Волконский. Портрет работы неизвестного художника первой половины XIX века по оригиналу Ж.-Б. Изабе 1814 года с изменением в костюме. Эмаль на меди. Государственный Исторический музей.
После возвращения в Россию Волконский служил во второй армии, располагавшейся на Украине. Здесь он сближается с членом тайного общества Михаилом Орловым, с которым вместе учился, вместе начинал службу в Кавалергардском полку. Молодой генерал вращался в кругу людей, связанных с Союзом спасения, а затем Союзом благоденствия. Но членом Союза благоденствия Сергей Григорьевич стал только в 1820 г., заняв в нём сразу довольно значительное положение. Он сблизился с П.И. Пестелем. После образования Южного общества Волконский ещё больше внимания уделяет революционной деятельности. Он находится в курсе всех событий, касающихся Общества - на его квартире в Киеве проходили съезды членов Южного общества. Он выполнял поручения Пестеля, направленные на сближение Северного и Южного обществ, вёл переговоры с Польским обществом о совместном выступлении.
Мария Николаевна Раевская. Миниатюра работы неизвестного художника. 1810-е гг. Частное собрание.
В 1824 г. Волконский решил просить руки дочери героя 1812 года Н.Н. Раевского, Марии. За содействием он обратился к своему товарищу Михаилу Орлову, который был женат на старшей дочери Раевского. Волконский предупредил Орлова, что если участие в тайном обществе явится препятствием к вступлению в брак, тогда он готов отказаться от личного счастья, "нежели решусь своим политическим убеждениям и своему долгу". На некоторое время Волконский уехал в отпуск на кавказские воды, "с намерением буде получу отказ, искать поступления на службу в Кавказскую армию и в боевой жизни развлечь горе от неудачи в личной жизни".
Но не только это привело Волконского на Кавказ. Он имел задание от Южного общества узнать подробности о тайном обществе, которое якобы существовало в кавказской армии. Если бы удалось установить с ним связь, то это привело бы к тому, что в день выступления можно было расчитывать на Кавказский корпус и даже на его командующего А.П. Ермолова.
Из разговора с А.И. Якубовичем у Волконского сложилось впечатление, что на Кавказе действительно существует тайное общество, которое готово поддержать восстание, а в случае неудачи будет тем зерном, "могущим возродить новую попытку". Окрылённый этими надеждами, Волконский возвратился с Кавказа, тем более что старик Раевский согласился выдать за него свою дочь. 11 января 1825 года в киевской церкви Спаса на Берестове состоялось венчание. Жена была на 17 лет моложе своего мужа и вышла замуж не по любви, а под влиянием отца, которого все Раевские обожествляли. В первый год совместной жизни супруги провели вместе только три месяца - после свадьбы Мария Николаевна заболела и должна была уехать на лечение в Одессу. Волконский остался со своей дивизией.
Для тайного общества настали тревожные дни - стало известно о доносах на его членов. Волконский встретился с женой только осенью, чтобы отвезти её в Умань, где стояла его дивизия, а сам затем уехал в Тульчин, где находился штаб второй армии. Здесь Волконский узнал о доносе Майбороды и о том, что Пестель арестован. Но всё же ему удалось повидаться с руководителем Южного общества, предупредить о доносе. На это Пестель ответил: "Смотри, ни в чём не сознавайся! Я же, хоть и жилы мне будут тянуть пыткой - ни в чём не сознаюсь! Одно только необходимо сделать - это уничтожить "Русскую правду", одна она может нас погубить".
Волконский возвратился в Умань. Мария Николаевна описывала это возвращение в следующих словах: "Он вернулся среди ночи; он меня будит, зовёт: "Вставай скорей", я встаю, дрожа от страха. Моя беременность приближалась к концу, и это возвращение, этот шум меня испугали. Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогала, как умела, спрашивая, в чём дело? "Пестель арестован" - "За что?" - Нет ответа. Вся эта таинственность меня тревожила". Именно этой ночью Волконская впервые соприкоснулась с тайным обществом.
Сергей Григорьевич понимал, что рано или поздно, но он тоже будет арестован. Волконский отвёз жену в имение её отца с. Болтышка Чигиринского уезда и возвратился в Умань. Ещё раз он посетил Болтышку, когда пришло известие, что 7 января 1826 г. родился сын Николай. Волконский был арестован на своей квартире в Умани.
Теперь его увезли в столицу в сопровождении фельдъегеря. По дороге они обогнали несколько таких же саней, в которых везли его товарищей. Навстречу попадались флигель-адъютанты, ехавшие по "Высочайшему повелению" для расследования восстания Черниговского полка. Вся страна была возбуждена. Шло расследование, которым руководил лично император. Следовали бесконечные допросы - устные, письменные, перекрёстные. Делались очные ставки. На одном из допросов генерал-адъютант Чернышёв сказал: "Стыдитесь, генерал-майор князь Волконский, прапорщики больше вас показывают!"
Положение Волконского было тяжёлым - полная неизвестность о жене и ребёнке, разобщённость с матерью, братьями, сестрой, неизвестность в отношении будущего.
Мать С.Г. Волконского - Александра Николаевна - была обер-гофмейстерикой двора. Она не сразу посетила своего сына в крепости, утверждая, что это свидание убило бы её. Ещё когда следствие не закончилось, она уехала из Петербурга в Москву с императрицей, где начинались приготовления к коронации. В Петербурге она владела домом на Мойке, где сейчас находится музей-квартира А.С. Пушкина.
Александра Николаевна Репнина, мать декабриста. Портрет работы неизвестного художника. 1760 г.
Нелёгким было положение и Марии Николаевны. После рождения сына она заболела и находилась в тяжёлом состоянии, когда же приходила в себя и спрашивала о муже, ей отвечали, что он находится в Молдавии по делам службы. Наконец, она узнала правду и решила ехать в столицу, чтобы повидаться с мужем. Оставив маленького сына у своей тётки графини Браницкой в Белой Церкви, она в апреле отправилась в дорогу. В Петербурге она остановилась у своей свекрови в доме на Мойке.
Мария Николаевна добилась свидания с мужем, которое произвело на неё тягостное впечатление. В эту тяжёлую минуту Волконская осталась одна. Её братья старались очернить Волконского. Особенно старался брат Александр. В семье мужа она тоже встретила только колкости и холодность.
Софья Григоревна Волконская, сестра декабриста. Акварель В.И. Гау. 1830-е гг.
Наконец приговор Верховного уголовного суда так определил состав преступления Волконского: "участвовал согласием в умысле на цареубийство и истребление всей императорской фамилии, имел умысел на заточении императорской фамилии, участвовал в управлении Южным обществом и старался о соединении его с Северным; действовал в умысле на отторжение областей от империи и употреблял поддельную печать полевого аудитора". Осуждён был по I разряду. Срок каторги был определён сначала в 20 лет, а затем сокращён до 15-ти.

Никита Кирсанов: "Случай Голицына". Часть 4.

Отношение многих офицеров к Голицыну было гуманным. Декабрист впоследствии с благодарностью вспоминал генерала Николая Николаевича Раевского, сына героя войны 1812 года. Несмотря на разницу в чине, он обращался с Валерианом Михайловичем по-дружески, приглашал к себе обедать и проводить вечера.
Современники отмечали, что Голицын несмотря на свой ум, очень дорожил своим аристократическим происхождением, и ему было приятно, когда его называли князем. Декабрист Н.И. Лорер, встречавшийся с Голицыным в конце 1850-х годов, писал: "В князе Валериане Михайловиче было много странного, и при всём его либерализме, он был аристократ до мозга костей".
Аристократизм Голицына принял такие болезненные формы, очевидно, под влиянием ссылки и службы на Кавказе. Своей солдатской шинелью он явно тяготился. В 1835 году он был произведён в унтер-офицеры (4.06.1835), а через два года получил звание прапорщика (31.05.1837). Голицын не мог скрыть удовольствия, что снова может одеть тонкий сюртук вместо толстой шинели.
г. Пятигорск. Вид на Лазаревскую церковь. Фотография начала XX в.
Летом 1835 года Голицын впервые посетил Пятигорск, а впоследствии некоторое время жил в Ставрополе, возле которого располагался Кабардинский егерский полк. Здесь он, ещё будучи унтер-офицером, посещал вместе с декабристом С.И. Кривцовым дом Н.М. Сатина и Н.В. Майера. Сатин во время учёбы в Московском университете близко сошёлся с Герценом и Огарёвым, стал участником их студенческого кружка. В 1835 году он вместе с ними был арестован и сослан в Симбирскую губернию, а через два года по болезни переведён на Кавказ, где познакомился со многими декабристами. Он следующим образом характеризовал Валериана Михайловича: "замечательно умный человек". Споры с ним были самые интересные: мы горячились, а он, хладнокровно улыбаясь, смело и умно защищал свои софизмы и большею частию, не убеждая других, оставался победителем".
Один из постоянных посетителей квартиры Майера офицер Генерального штаба Г.И. Филипсон вспоминал потом об этом времени: "Через Майера и у него я познакомился со многими декабристами, которые по разрядам присылались из Сибири в войско Кавказского корпуса. Из них князь Валериан Михайлович Голицын жил в одном доме с Майером и был нашим постоянным собеседником. Это был человек замечательного ума и образования. Аристократ до мозга костей, он был бы либеральным вельможей, если бы судьба не забросила его в сибирские рудники. Казалось бы, у него не могло быть резких противоречий с политическими и религиозными убеждениями Майера, но это было напротив, оба одинаково любили парадоксы и одинаково горячо их отстаивали. Спорам не было конца, и иногда утренняя заря заставала нас за нерешёнными вопросами".
Майер - это доктор Вернер из "Героя нашего времени". Портретное сходство полное. Оно прослеживается по линии и внешнего и внутреннего сходства, вплоть до мелочей. Майер был настолько своеобразен, ярок и привлекателен, что многие его черты Лермонтов перенёс нетронутыми в роман.
В Ставрополе Лермонтов очутился в декабре 1837 года, когда возвращался из первой своей кавказской ссылки. Он сразу оказался в атмосфере оживлённых споров на квартире у Майера и Сатина. Ставропольские встречи и разговоры нашли своё отражение в романе "Герой нашего времени". В дневнике Печорина можно прочитать: "Я встретил Вернера в С. среди многочисленного и шумного круга молодёжи; разговор принял под конец вечера философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убеждён в разных разностях". Это очень перекликается с рассказами Сатина и Филипсона.
Лермонтов с Майером и Голицыным был знаком раньше. С последним он познакомился летом 1837 года в Пятигорске, где Голицын был в отпуске и лечился на водах. В книге ванных билетов от 24 мая 1837 года записано: "выдано 10 билетов унтер-офицеру Валериану Голицыну". Когда Лермонтов проездом в Петербург задержался в Ставрополе, он, вероятно, встретил в кружке декабристов и своего знакомого - В.М. Голицына.
М.Ю. Лермонтов, был знаком и с младшим братом Валериана - Леонидом, который когда-то служил в лейб-гвардии Гусарском полку. На одном из листов альбома рисунков Лермонтова есть записи, сделанные его рукой, очевидно, адреса знакомых: "Аквердова - на Кирочной, графиня Завадовская, Леонид Голицын в доме Ростовцева".
В дневнике у В.А. Жуковского есть запись, свидетельствующая о встрече Лермонтова и Леонида Голицына: "5 ноября 1839, воскресенье. Обедал у Смирновой. Поутру у Дашкова. Вечер у Карамзиных. Князь и княгиня Голицыны и Лермонтов". Женой Л.М. Голицына была внучка М.И. Кутузова - Анна Матвеевна Толстая.
Жизнь в Сибири, служба на Кавказе подорвали здоровье Валериана Михайловича. 22 июля 1838 года он был уволен с военной службы и должен был отправиться в Астрахань, но 17 сентября этого же года ему было разрешено служить по гражданскому ведомству на Кавказе. Голицыну удалось остаться в ставшем для него родным Ставрополе, он был зачислен в штат "Общего Кавказского областного управления". Но на "статской службе" был он недолго: кавказский климат не действовал на него благотворно, и в 1839 году Голицына уволили со службы по болезни.
После 14 лет ссылки и службы опять на свободе. Хотя это скорее была какая-то "полусвобода", так как за ней стояли "голубые мундиры". Хотелось скорее уехать с Кавказа. В это время произошла встреча его с Лорером, который запечатлел этот момент в следующих строках: "Мрачный ноябрь месяц наступил, и я почти безвыходно сижу в своей лачужке. Однажды утром слышу знакомый голос, осведомляющийся обо мне, и через несколько минут обнимаю моего дорогого товарища князя Валериана Михайловича Голицына, который наконец получил отставку и едет, счастливец, к матери и братьям. Как истый москвич, после первых дружеских объятий, он потребовал чайку. Я послал сказать Ромбергу, что буду у него обедать с товарищем, угостил покуда приятеля чаем из самовара, а он мне успел передать все затруднения, которые ему делали при получении отставки. И меня, стало быть, ждёт подобная же участь! Заботою Голицына в настоящее время было - как бы переправить в Керчь свою карету. Я взялся похлопотать об этом и, пригласив к себе Дорошенку, просил его помощи и содействия. Он обещал достать большую шаланду, но требовал терпения и согласия князя выждать более благоприятной погоды. Волею и неволею надо было согласиться, но ненадолго: ибо на другой же день всё было исполнено, и карету до Тамани перевезли на волах, а там поставили на большую лодку с 6-ю человеками гребцов. На берегу я простился с этим милым человеком и весело возвратился к себе в лачужку, радуясь, что и ещё один из наших свободен и после 17 лет несчастной ссылки возвращается на родину".
Местом жительства Голицыну был назначен Орёл. Царь не мог, конечно, оставить своего "друга" без внимания. За Голицыным был установлен секретный надзор. Только через год ему разрешили на лето поехать в местечко Хиславичи Могилёвской губернии, где находилось имение сестры графини Екатерины Михайловны Салтыковой (29.09.1808-9.12.1882).
Усадебный дом графов Салтыковых в посёлке Хиславичи Смоленской области (бывш. Могилёвской губернии). Здесь, с 31 мая 1841 г. по 19 марта 1842 г. жил В.М. Голицын. Фотография 2010 г.
Валериану Михайловичу не разрешили даже ездить в Москву, где жила мать. Наталья Ивановна очень любила своего сына. Когда он был в Сибири, она почти каждый день писала ему письма, а после перевода сына на Кавказ - каждый год ездила в Астрахань или Пятигорск, чтобы провести с ним несколько недель.
Когда княгиня Голицына ездила к сыну на Кавказ, она брала с собой двоюродную племянницу, княжну Дарью Андреевну Ухтомскую (19.03.1824-24.12.1871), которую воспитывала у себя как родную дочь, и даже любила её больше родной дочери. Княжна Долли, как звала её тётка, не была красавицей, но её весёлость и обаяние производили очень приятное впечатление. Валериан влюбился в молодую княжну, но старая княгиня была против этого брака сына. Княжна Ухтомская, верная своей любви к ссыльному, отказывала всем женихам. Только через год после смерти матери он получил разрешение приехать в Москву, чтобы 23 января 1843 года обвенчаться с княжной Долли.
Валериану Михайловичу было уже без малого сорок лет. Тотчас после свадьбы молодые поселились в имении при селе Архангельское-Хованщина Епифановского уезда Тульской губернии, где прожили десять лет и где родились их дети: Леонилла (р. 28.12.1844), впоследствии бывшая замужем за Иваном Александровичем Сипягиным и Мстислав (28.10.1847-26.03.1902), к которому как к внучатому племяннику (21.05.1863) перешёл майорат с добавлением титула графа Остермана-Толстого. Мстислав Валерианович был женат (с 30.06.1869) на Амалии Ивановне Лоренц (р. 25.10.1851). Скончался и был похоронен в селе Красное Рязанской губернии.
Село Хованщина Касимовского района Тульской области (бывш. Архангельское-Хованщина Епифановского уезда Тульской губернии). Остатки Михайло-Архангельской церкви, построенной "усилиями Д.А. Голицыной" в 1855 г. Фотография 2009 г.
Живя в Архангельском-Хованщине, В.М. Голицын очень сблизился с жившим в 15 км Иваном Артемьевичем Раевским. Жена последнего, Е.И. Раевская, так описала внешний облик декабриста: "Валериан Голицын был среднего роста, хорошо сложен. Лицо его было смуглое, нос орлиный, волосы чёрные, как смоль, бороду брил, усы носил немного подстриженными. Большие его чёрные глаза (как тогда говорили "бибиковские") глядели прямо и строго, но любовь его к семье смягчала иногда до нежности эту обычную строгость. В молодости он, вероятно, был очень хорош собой... Характера он был прямого, правдивого, высказывал своё мнение без утайки. На его дружбу можно было положиться".
В деревне Валериана Михайловича посещали образованные мыслящие люди, проживавшие в окрестностях и близкие ему по взглядам. Здесь их ждала богатая библиотека, почти все отечественные и иностранные газеты и журналы, которые можно было получить в России, и, конечно, умный, несколько парадоксальный собеседник.
Е.И. Раевская рассказывает, что собиравшиеся у Голицына обсуждали и вопросы об отмене крепостного права. Само собой разумеется, что проекты, которые обсуждались, предусматривали отмену крепостного права сверху и в интересах помещиков, но в николаевское время даже разговоры о "крестьянском деле" допускались только в специальных секретных комитетах.
Валериан Михайлович Голицын. С фотографии начала 1850-х гг.
В 1853 году Голицыну разрешено было проживать в Москве, но под строгим надзором, от которого он был освобождён лишь в марте 1856 года, а в августе ему и детям был возвращён княжеский титул с освобождением от всех ограничений.
В.М. Голицын всегда любил Россию. Во время Крымской войны декабрист очень остро переживал неудачи русской армии. Он хотел даже предложить помещикам сформировать за свой счёт батальоны.
После амнистии многие декабристы поселились в Москве или в ближайших губерниях. В первопрестольной Голицын встресался с А.П. Беляевым, Н.И. Лорером, П.С. Бобрищевым-Пушкиным, Н.В. Басаргиным, М.И. Муравьёвым-Апостолом. Недалеко от Архангельского поселился в усадьбе Высокое М.М. Нарышкин, приезжавший часто к Валериану Михайловичу. В Калуге Голицын посещал Е.П. Оболенского, с которым у него было много общего во взглядах.
Валериан Михайлович был разумным хозяином, свои дела вёл аккуратно, жил по средствам. После смерти своего дяди бездетного графа А.И. Остермана-Толстого в 1857 г. В.М. Голицын по завещанию получил огромное наследство. Ему досталось до 70 тысяч десятин земли в разных губерниях, но везде царил страшный беспорядок, дела были запутаны, так как герой 1812 года жил постоянно за границей, а имения находились в полном распоряжении управляющих. До 1857 года имениями А.И. Остермана-Толстого сначала управлял Александр Голицын, а затем Леонид Голицын, которому Остерман-Толстой передал имения, не входившие в майорат, в том числе подмосковную усадьбу Ильинское. Однако, Л.М. Голицын, оказался неважным управляющим.
Валериан Михайлович стал вникать во все дела, пытаясь наладить их. Он предпринял в 1859 году поездки по своим поместьям, но в имении Матоксе Шлиссельбургского уезда (ныне деревня в Куйвозовском сельском поселении Всеволожского района Ленинградской области) неожиданно заболел холерой. В.М. Голицын успел только написать письмо Я.И. Ростовцеву, с которым был в дружеских отношениях. Он просил Ростовцева оказать поддержку семье. Валериан Голицын, любимый женою и детьми, всегда окружённый друзьями, умер 8 октября 1859 года, в глуши среди болот, в присутствии слуги. Похоронили его в Москве в родовом склепе на кладбище Данилова монастыря, однако, в советское время кладбище было упразднено и могила декабриста оказалась утраченной...
Могила Валериана Михайловича Голицына на кладбище Данилова монастыря в Москве. Фотография А.Т. Лебедева. 1929 г.

Никита Кирсанов: "Случай Голицына". Часть 3.

Около трёх лет провёл Валериан в Киренске. В 1829 году последовала царская "милость" - он был зачислен рядовым в 42 егерский полк, а через полгода переведён в 9 Кавказский линейный батальон, который располагался в Астрахани. При назначении его на службу командирам Кавказского корпуса предписывалось от 17 ноября 1829 г. иметь за Голицыным "тайный и бдительный надзор". Командир батальона полковник Бланжиевский в своём рапорте от 21 января 1833 г. так описывал службу декабриста в Астрахани: "В батальоне за ним был учреждён тайный надзор, и ежедневно я имел в виду о всех занятиях его в отправлении службы и вне оной. Во время службы рядовой Голицын наравне с прочими нижними чинами в очередь на службу наряжали в караул, на главную гауптвахту, к провиантским бунтам, в таможню и в тюремный замок; стоял (он) на установленных постах очередные часы; дневальным по роте; на ротных и батальонных учениях со всеми вместе выводом был, все обязанности исполнял с ревнстью и усердием, вёл себя хорошо, свободу же имел, как и прочии чины, и ничего противного законам за ним я не замечал".
12 ноября 1832 года дежурный генерал военного министерства генерал-адъютант Клейнмихель сообщил астраханскому военному губернатору Пяткину, что "Государь император повелел осуждённого приговором Верховного уголовного суда Валериана Голицына" выслать из Астрахани в Грузию, отправить его в Тифлис "со всеми о нём сведениями к командиру отдельного Кавказского корпуса". Бумагу эту губернатор получил 27 ноября и на другой день сделал распоряжение "не мало не медля исполнить оное поручение". Но николаевская бюрократическая машина часто сама попадала в ловушки, изобретённые ею для других. Когда командир Голицына обратился к коменданту Ребиндеру с просьбой выписать подорожную для отправления Голицына и обеспечить прогонными деньгами его конвой, то комендант заявил, что нижним чинам прогоны не выдаются, и пускай Голицына отправят "по средствам внутренней стражи, предписав им иметь за ним в пути ближайший надзор". Бланжиевский в ответ на такое предписание рапортовал, что "будучи по преступлению своему важным, он не подлежит в разряд обыкновенных арестантов, пересылаемых посредством внутренней стражи". Только "важность" преступника убедила Ребиндера "в необходимости отправления его под надзором благонадёжного унтер-офицера". Лишь 10 декабря были доставлены прогоны. В это время Голицын простудился и заболел. "Освидетельствовав" его вместе с ротным командиром, полковник Бланжиевский из чувства сострадания к больному, чтобы не подвергать его здоровье опасности при столь дальней дороге и к тому же зимой, оставил Голицына впредь до выздоровления в местном околотке, где лечил его доктор Суворов.
О такой "поблажке" государственному преступнику узнал губернатор. Считая подобный поступок ослушанием царского повеления и сделав за это командиру батальона строгий выговор, он предписал ему 16 декабря "с получением сего, без малейшего отлагательства времени отправить сего рядового к месту служения, донеся в то же время мне о часе его выбытия для представления нынешнею почтою военному министру гр. Александру Ивановичу Чернышёву". Пришлось выполнять столь строгое распоряжение и на следующий же день в 8 часов утра отправить преступника "в том же болезненном состоянии" под конвоем унтер-офицера Ростова.
Конечно, весть о задержании Голицына в Астрахани достигла Петербурга. Военный министр писал генералу Пяткину: "до сведения государя императора дошло" не только то, "что рядовой Голицын, после объявления ему высочайшей воли, оставался давнее время в Астрахани и пользовался свободою", но ещё "и сделал значительный долг, простирающийся до 2 тысяч рублей". Граф не постеснялся добавить собственноручно: "сверх 3000, прежде сего им издержанных".
Теперь, естественно, мчатся фельдъегеря с одного конца страны на другой с перепиской относительно долгов Голицына. От батальонного командира опять требуют объяснений "по какой причине отправлен он не тотчас, у кого именно и сколько занял денег и какое из них сделал он употребление?"
Все обвинения оказались ложными, ни на чём не основанными. Подтвердив причину задержки перепиской с комендантом и медицинским актом, бывший командир Голицына донёс губернатору, что "во время службы денежных долгов (он) не делал. По разведывании, у купцов и маклеров не занимал, не делал никаких расходов, потому что не имел из чего; по векселям частным распискам и на верное слово ни у кого не занимал и, наконец, по служении его в батальоне жалоб и претензий ни на малейшую сумму и ни по каким случаям, как словесным, так и письменным - (я) не получал". Эти сведения подтвердило также губернское правление.
Вся переписка (на 26 листах) была отослана в столицу. Видимо, она вполне удовлетворила военного министра, так как больше распоряжений в Астрахань не поступало. А больной Голицын, не подозревая о том, что задал столько работы канцелярии, ехал в сопровождении унтер-офицера в пехотный графа Паскевича полк.
Georgia. Dedoplistskaro (бывш. Царские Колодцы). Фотография 2009 г.
В середине января 1833 года декабрист прибыл в урочище Царские Колодцы, где располагался полк. Царские Колодцы, находившиеся в 120 верстах от Тифлиса, представляли собой солдатскую слободу, вытянувшуюся вёрст на шесть. В слободе находилось несколько каменных домов, до ближайшего грузинского селения было 20 вёрст.
В этом заброшенном уголке Грузии Голицын совершенно неожиданно для себя встретил своего знакомого по Петербургу, декабриста с причудливой и печальной судьбой - А.О. Корниловича. Александр Осипович Корнилович занимался литературой, в то же время это единственный среди декабристов специалист-историк, черпавший свои исторические сведения в государственных архивах. Статьи Корниловича на исторические темы свидетельствуют о его разносторонних интересах. Его перу принадлежит ряд работ по истории России XVII века, но больше всего Корниловича привлекала эпоха Петра I. Ряд очерков, помещённых в журналах и в "Полярной звезде", издававшейся Рылеевым и Александром Бестужевым, завершился изданием А.О. Корниловичем альманаха "Русская старина" (1824 г.) с посвящением памяти Петру I. В этом сборнике помещены четыре статьи Корниловича о быте петровского времени, об ассамблеях и о личности Петра I. Сочинения Корниловича о Петре I были использованы А.С. Пушкиным при написании романа "Арап Петра Великого". Пушкин использовал и другие работы Корниловича при создании своих произведений, в частности, переводы Корниловичем сочинений голландца Стрюйса о восстании Разина, "Жизнеописание Мазепы" при написании "Полтавы".
Членом тайного общества Корнилович стал в 1825 году, но принимал в нём довольно активное участие. Верховный уголовный суд приговорил его к лишению дворянства и 12 годам каторги. После срок был сокращён до 8 лет. В марте 1827 года Корнилович был уже в Читинском остроге.
Однако в Сибири он был недолго. Менее чем через год фельдъегерь, привезший декабриста Вадковского, забрал с собой Корниловича в столицу. Причиной быстрого возвращения из Сибири был донос Фаддея Булгарина в III отделение, в котором он писал о своих подозрениях относительно связи декабристов с австрийским правительством. Это могло казаться правдоподобным, тем более что князь С.П. Трубецкой был женат на графине Лаваль, сестра которой была замужем за австрийским послом в Петербурге графом Лебцельтерном. По словам Булгарина, секретарь посольства Гуммлауэр подружился с Корниловичем. Последнего Булгарин рисовал как ветренного и болтливого молодого человека, через которого австрийский посол и его секретарь выведывали сведения о разных лицах. Доносу Булгарина был дан ход. Таким образом, Корнилович опять оказался в Петербурге. 15 февраля 1828 года он был доставлен в Петропавловскую крепость. Он дал подробные письменные показания о встрече с австрийским послом и его секретарём, сношения с которыми ограничивались светскими встречами и невинными разговорами. Объяснение Корниловича, написанное в крепости, по-видимому, показалось убедительным для Николая I.
Александр Осипович Корнилович. С портрета работы неизвестного художника. 1820-е гг.
Неделю спустя Корнилович написал свою первую записку, в которой предлагал поручить ему составить историю России, начиная с эпохи Петра I, с выяснением различных проектов, выдвинутых в своё время, но затем забытых, осуществление которых могло бы быть полезно в будущем.
В апреле того же года он представил вторую записку с проектами мер для повышения нравственности в семейной жизни крестьян, в том числе об учреждении приходских училищ. Николай I распорядился "дозволить ему писать что хочет" и вместе с тем поручил ему описать, "каким образом обходятся с каторжниками в Чите". Корнилович в своей новой записке подробно и правдиво описал положение декабристов на каторге. Эту записку читал Николай I, и, на основании её, разрешено было снимать кандалы с декабристов, "кто этого своей кроткостью заслуживает".
Затем Корнилович представил одну за другой записки о положении в польских губерниях, о мерах к развитию русской торговли в Азии, об улучшении положения сельских священников, о русско-персидских делах. Всего за время заключения в крепости декабрист написал 23 различные записки. Бенкендорф распорядился присылать ему газеты, некоторые журналы и книги. Корнилович, очевидно, надеялся, что его проекты помогут его освобождению. Он просил о разрешении участвовать в походе против турок, но просьба успеха не имела. Ему разрешили писать матери, сёстрам, брату.
В крепости он написал повесть из эпохи Петра I "Андрей Безыменный". Об этом Бенкендорф доложил Николаю I, в результате чего повесть была напечатана отдельной книжкой в типографии III отделения и вышла в свет без имени автора и ограниченном количестве экземпляров. В крепости Корнилович занимался переводами Тита Ливия и Тацита.
Заключение Корниловича в крепости, по его словам, было значительно более тяжёлым, чем сибирская каторга. Оно продолжалось четыре с половиной года. В ноябре 1832 года он был отправлен на Кавказ, будучи назначен рядовым в пехотный графа Паскевича-Эриванского полк, стоявший в Царских Колодцах. Корнилович ехал на Кавказ, полный надежд и литературных планов, но очень скоро он писал брату в письме: "Ну уж сторонка, в которую судьба меня забросила. Подлинно Южная Сибирь! и климат, и жители - одно к одному. Думаю даже, что жизнь в Сибири гораздо предпочтительнее". Солдатская лямка везде была тяжела. Постепенно крепло убеждение, что из этого состояния можно вырваться только ценой крови, только в бою можно было получить офицерское звание и отставку.
Корнилович искренне обрадовался прибытию Валериана Голицына. Уже в январе 1834 года Корнилович писал в письме к матери: "На счастье моё, встретил здесь своего товарища по несчастию Голицына (кн. В.М.), с которым вместе живу. Таким способом в компании с ним время веселее провожу, и дешевле стоит жизнь. В настоящее время живу в тесноте, в крестьянской избе, где двум с трудом можно повернуться. Но это ненадолго, скоро переедем в другое помещение, где нам будет просторнее". Такой же радостью полно и письмо к старшему брату Михаилу, написанное в мае: "Я, любезный мой, совершенно праздную, от утра до вечера на боку, читаю старые журналы, за недостатком новых. К счастью, нашёл здесь товарища в несчастии Голицына, пострадавшего вместе со мною по одному делу, хорошего, умного человека, с которым вместе тянем горе. Без него я совершенно бы зачерствел".
Михаил Осипович Без-Корнилович, брат А.О. Корниловича. Фотография 1852 г.
Корнилович и Голицын в какой-то мере были интеллектуальным центром в Царских Колодцах. Они превосходили окружающих по уму и образованию, поэтому большинство офицеров старались поддерживать с ними знакомство. Дом, в котором жили эти "нижние чины", стал своеобразным клубом - всегда кто-то приходил побеседовать. Частые посещения становились даже в тягость, особенно Корниловичу, который вообще был менее общительным, и его замкнутость ещё больше усилилась в крепости. К тому же частые посетители не давали работать. Сначала друзья жили вместе, но потом Голицын купил себе избу, тем самым несколько улучшил бытовые условия и свои и Корниловича. Встречались они по-прежнему каждый день. Корнилович и ещё несколько опальных офицеров (Хвостов, Райко) составили тот круг близких друзей, в среде которых проходили грустные дни нелёгкой солдатской службы на Кавказе.
В этой отупляющей однообразной жизни, где каждый день похож на предыдущий, так же как и годы сливались в вереницу одинаковых дней, иногда являлась нечаянная радость, когда появлялся какой-нибудь старый товарищ, подобно тому, как в один из весенних дней 1834 года в солдатской слободке неожиданно оказался декабрист и писатель Александр Бестужев-Марлинский. Друзья не знали, куда усадить желанного гостя, чем угостить, а, главное, говорили день и ночь напролёт, слушали друг друга и не могли наслушаться. Но такие события случались крайне редко. Чаще всего серые будни солдатской службы, тревоги, разговоры о предстоящих экспедициях в Персию или против горцев. Хотя часто эти экспедиции кончались смертью от пули горца, как это случилось через три года с Бестужевым-Марлинским или смертью от малярии, которая через пять лет погубила поэта Александра Одоевского, военных действий желали, их ждали, так как это была единственная возможность освободиться от солдатской шинели, а затем и вообще получить свободу.
Вид г. Дербента и крепости. Фотография начала XX в.
1 августа 1834 года полк, в котором служили Корнилович и Голицын, отправился в поход в Дагестан. Путь до города Кубы друзья проделали вместе, а затем Корнилович получил приказ, что он поступает в распоряжение генерала Ланского. 25 августа Корнилович заболел лихорадкой, которая быстро прогрессировала. 29 августа ему стало совсем плохо. Голицын всё это время находился возле больного друга. Позже в письме к брату Корниловича, Михаилу, Валериан писал: "Видя, что болезнь усиливается, я пригласил ещё другого лекаря... Я находился при нём до 9 часов, он находился без памяти...", в 11 часов Корниловича не стало. "...30 числа, отпев его по обряду греко-российскому", совершили погребение "не блистательно, но торжественно". Могила его "по правую сторону дороги, ведущей из Дербента в Торки и на самом берегу Самура..."
Далее Голицын пишет: "Я хотел, чтобы место могилы Александра Осиповича не было утрачено, и велел насыпать груду камней и поставить деревянный крест. На возвратном пути я опять нашёл его в целости, но так как наш скромный памятник стоит на большой дороге, на поле, где жители сеют хлеб, то плуг ского сравняет это место. Зная расположение полковника Ховена к вам и покойному, я просил его поставить какой-нибудь камень с надписью". После смерти Корниловича вещи и бумаги его остались у Голицына.
Смерть друга потрясла Валериана. Ему хотелось сохранить память о своём товарище, перенеся любовь к нему на его близких. Он обращается к М.О. Без-Корниловичу: "Начатое по столь горестной причине знакомство, я надеюсь, продолжится в более приятных обстоятельствах, по крайней мере, это моё искреннее желание, ибо я очень любил вашего братца и не могу оставаться равнодушным к тем, кого он любил и которые его любят, а поэтому прошу Вас принять в число ваших знакомых и Валериана Голицына".
А тем временем "по воле его величества" декабрист вновь переводится в новый для него Кабардинский егерский полк, принимавший активное участие в войне с горцами. В 1835 году Валериан Михайлович участвует в экспедиции за Кубань.
В Кабардинском полку служило много декабристов. С 1829 по 1836 год в нём служил Н.П. Окулов, а с 1837 по 1843 год - М.А. Назимов, вместе с последним туда же прибыл А.И. Вегелин. К сожалению, мы ничего не знаем о взаимоотношениях Валериана с этими декабристами. Даже неизвестно, были ли знакомы Окулов и Голицын, хотя это не исключено.

Никита Кирсанов: "Случай Голицына". Часть 2.

Арестовали Голицына в январе 1826 года. 24 числа этого месяца он был отправлен в крепость с неизменной запиской: "присылаемого князя Голицына посадить на гауптвахту, содержать строго, но хорошо". Для престарелого Михаила Николаевича это был удар, который стал тяжелее вдвойне, когда в Карабиху пришло известие, что арестован и старший сын, Александр, подпоручик лейб-гвардии пешей артиллерии. Последний был арестован вследствие показаний фон Вольского, сообщившего князю Голицыну ещё в 1823 году о существовании тайного общества. Брат Валериана не изъявил желания сделаться членом этого общества, однако, Матвей Муравьёв-Апостол сообщил на следствии, что на одном из собраний у Поджио наряду с Валерианом присутствовал и "брат его артиллерийский" (имеется в виду, что Александр служил в артиллерии). Якушкин и Михаил Бестужев считали старшего Голицына принадлежавшим к обществу и даже возлагали на него определённые надежды. Михаил Бестужев, рассказывая о восстании на Сенатской площади писал: "Пешая гвардейская артиллерия не соединилась с нами потому, что князь А. Голицын и прочие члены общества по малодушию позволили... себя арестовать". Хотя в рассказе Бестужева много неточностей, и вряд ли всё происходило так на самом деле, но, очевидно, Александр Голицын знал об обществе. Показания главных членов Северного общества были для него благоприятными, и следователи не стали особенно тщательно выяснять обстоятельства связей гвардейского поручика с декабристами. Пробыв под арестом до 20 апреля, А. Голицын был освобождён без каких-либо последствий для своей карьеры.
Портрет Михаила Николаевича Голицына, отца декабриста. Копия с миниатюры работы неизвестного художника первой четверти XIX в. Ярославский художественный музей.
Младший брат томился на карауле у Петровских ворот Петропавловской крепости в мучительном ожидании своей участи. Сначала Валериан решил всё отрицать, не говорить, что он является членом тайного общества. Но следователи знали слишком много, больше того, чем мог он догадывться. Это стало ясно уже из предварительного устного допроса. Следственная комиссия обычна присылала вопросы арестованному. Голицын колебался - отрицать или рассказать? Верность слову, понятие дворянской чести требовали первого, но вместе с тем приходили мысли о молодости, о суровых военных законах, восходящих ещё к петровскому времени.
Нужно вести себя твёрдо, - главное - отрицать своё согласие на цареубийство. Очная ставка с Александром Поджио, который показал, что Голицын соглашался на истребление императорской фамилии. Нет, никогда не соглашался. - А слова Митькова - "До корня всех истребить". - Нет, никогда не слышал таких слов от Митькова. Показания других об истреблении царя - обнадёживающие для князя: одни говорят, что Голицын не присутствовал, когда Митьков произносил страшные слова, другие - что вообще не помнят Голицына. Похоже, что самая чёрная туча проходит. Может чем-нибудь поможет дядя Александр Николаевич? Брата Александра ведь освободили. А пока: серый гранит, часовые, одноногий комендант. О своём пребывании в крепости Валериан Михайлович вспоминал позже: "Мой день разделён на две равные половины. До полудня я лежал в постели. С полудня до полуночи я ходил безостановочно по своей крошечной тюрьме и курил. Ни книг, ни бумаги, ни чернил, ни перьев, ни карандашей не давали. Табак давали, картуз табаку лежал у меня у окна, и когда он был запечатанный, то от сырости тюрьмы всегда лопалась бумага. В полночь я ложился и до полудня следующего дня уже не вставал с постели. Что я передумал во время ежедневного двенадцатичасового хождения взад и вперёд по пространству в несколько шагов, рассказать невозможно".
По приговору Верховного уголовного суда Валериан Голицын был осуждён по VIII разряду - "лишение чинов и дворянства и ссылка в Сибирь бессрочно". По конфирмации в августе 1826 г. "бессрочно" заменено на 20 лет. Приговор оказался сравнительно мягким. Может здесь и сказалось заступничество дяди? Ведь вымолил же на коленях Алексей Орлов у императора Николая I помилование своему брату Михаилу.
Своему "другу по 14 декабря" (так в непринуждённой атмосфере Николай I называл сосланных декабристов) В.М. Голицыну царь сначала местом ссылки назначил Якутск. Условия жизни в этом крае были суровыми, русского населения было очень мало, якуты вели кочевой образ жизни. Не хватало даже хлеба, поэтому местное население заготавливало в прок древесную кору, которую сушили, а затем употребляли вместе с молоком. Но в глухих местах Якутии было невозможно создать того строгого и бдительного надзора, которого требовало правительство. Вероятно, по этой причине, а также под влиянием дяди и отца, в конце июля 1826 года Голицына отправили в город Киренск Иркутской губернии. Название "город" было слишком громким для Киренска. В 1858 году в нём проживало всего 830 человек, а во времена Голицына - и того меньше.
На поселение Валериана вёз фельдъегерь Тихонов. Попутчиком стал бывший поручик Черниговского полка А.И. Шахирёв, тоже осуждённый по VIII разряду. Местом поселения ему был назначен глухой, спрятанный среди болот, Сургут Тобольской губернии. До Тобольска доехали вместе, распрощались, чтобы больше уже никогда не встретиться. Шахирёв умер через два года.
Ссылка сына в Сибирь совсем подорвала здоровье престарелого князя. Для него "государственный преступник", замышлявший перевернуть устои государства, был всего-навсего мальчик, который и шагу не может ступить без поддержки отца. Как будет он жить в холодной Сибири среди диких якутов? Кто будет заботиться о его здоровье, о его досуге в этой дикой стране, где и собеседника невозможно найти? Брат Александр Николаевич и так сделал всё, что можно, но нужно как-то помочь сыну. Старый князь, наконец, решил кого-нибудь из близких людей к Валериану послать, чтобы опытный человек помог наладить ему жизнь. Выбор пал на Василия Лазова, грека по национальности, проживавшего в семье Голицыных около 20 лет и бывшего дядькой почти всех младших детей, в том числе и Валериана. Лазов сам согласился ехать в далёкую Сибирь. Князь дал в помощь греку двух крепостных, снабдил их деньгами, наставлениями, письмами родных к "своему мальчику", и Лазов в начале 1827 года отправился в Сибирь. Но старый князь так и не дождался сообщений верного грека о сыне: в этом же, 1827 году, семидесятилетний Михаил Николаевич скончался.
Прибыв в Иркутск, Лазов явился к губернатору И.Б. Цейдлеру и заявил, что желает отправиться по торговым делам в Киренск и Якутск. При этом он добавил, что "быв с давнего времени знаком с домом князей Голицыных, намерен, согласно сделанного ему поручения, присоединиться к сосланному в Сибирь государственному преступнику Валериану Голицыну, устроить его жизнь, заниматься его хозяйством и наблюдать за нравственным и физическим поведением".
Для губернатора такая просьба явилась неожиданной, но он всё же отпустил грека в Киренск. Сомнения о законности разрешения ехать Лазову к Голицыну не оставляли Цейдлера. Совсем недавно он выдержал упорную борьбу с Е.И. Трубецкой, М.Н. Волконской и А.Г. Муравьёвой. А ведь ещё в сентябре 1826 года иркутский гражданский губернатор получил высочайше одобренное указание генерал-губернатора Восточной Сибири Лавинского, в котором предписывалось местному начальству "употреблять всевозможные внушения и убеждения к оставлению их (имелись в виду жёны декабристов) в сем городе и к обратному отъезду в Россию". В частности, рекомендовалось внушить жёнам, что, "следуя за своими мужьями и продолжая с ними супружескую связь, они, естественно, сделаются причастными к их судьбе и потеряют прежнее звание, т.е. будут уже признаваемые не иначе, как жёнами ссыльно-каторжных, а дети, которые приживутся в Сибири, определить в казённые крестьяне".
Но даже эти угрозы не оказали действия. Губернатор разрешил ехать к своим мужьям: всё-таки здесь - законный брак, освящённый церковью, а как быть с "дядькой", следующему к государственному преступнику, чтобы следить за его "нравственным и физическим состоянием"?
Цейдлер решил обратиться к генерал-губернатору. Последний совсем растерялся. Ведь по его заявлению уже было возбуждено дело "за беспорядки при распределении государственных преступников" против председателя Иркутского губернского правления Н.П. Горлова, который отнёсся чрезвычайно гуманно к первой партии декабристов и разместил их вблизи Иркутска, вместо того, чтобы отправить в дальние рудники. И не сочтут ли в Петербурге прибытие "дядьки" к молодому Голицыну как послабление? После раздумий Лавинский решил обратиться за соответствующими разъяснениями к Главному управляющему третьим отделением Бенкендорфу. Правда, генерал-губернатор Восточной Сибири сделал это в неофициальной форме - это было частное письмо, написанное на французском языке. Всесильный шеф жандармов доложил об этом самому Николаю I.
По распоряжению царя Бенкендорф на письме Лавинского сделал следующие пометки: "Кто ему (Лазову) дал паспорт и как он испросил у нежинского магистрата написать об этом губернатору (Черниговскому, в губернии которого находился Нежин, Губернатор донёс позднее, что в Нежине Лазов "промышленности никакой не имел"); написать князю Голицыну в Москву (Д.В. Голицын - в 1820-1843 гг. московский генерал-губернатор), чтобы он испросил мать молодого Голицына, почему она выбрала этого грека, чтобы доверять своего сына; кто те двое слуг и по какому праву она туда их послала. Генерал-губернатору Сибири - чтобы он немедленно отослал этого грека обратно, хорошо допросил его предварительно, а равно и слуг".
Дом матери декабриста, Натальи Ивановны Голицыной в Москве. Ныне Староваганьковский переулок, 17. Фотография начала XX в.
Через некоторое время Бенкендорф получил своеобразное письмо-покаяние матери Валериана, Натальи Ивановны Голицыной. Она писала следующее: "На вопрос, сделанный мне чиновником московского военного губернатора статским советником Тургеневым по какому случаю грек Василий Лазов находится в городе Киренске, который объявил тамошнему начальству, что он приехал к сыну моему Валериану Голицыну - устроить ему жительство, заняться его хозяйством и наблюдать за его нравственным и физическим поведением, объясняю: что означенный грек Лазов, имея около 50 лет от роду, более 20 лет жил у нас в доме, как друг, при котором все почти дети наши родились и возросли и который по собственной своей привязанности к нам просил даже нашего согласия ехать туда, так как от правительства не было запрещения на въезд и жительство в оных городах свободного состояния людям. Мы не только не отказали ему в том, но не могли довольно признать сердечного расположения его к нам, тем более, что зная хорошую его нравственность и правила, мы польстились поручить ему назидание сына нашего, постигнутого несчастием на 23 году, быв совершенно уверенны, что он не допустит его впасть в пороки, которые бы ещё могли усугубить его положение. Что касается до крепостных людей, в то время, когда господин Лазов решился предпринять этот путь, нодобны были ему люди для сопровождения и для услуги - по летам его невозможно было на расстоянии 7 000 вёрст ехать одному или с неизвестными лицами, почему покойный муж мой, желая дать ему в услугу тех, которые сами пожелают, собрал их и спросил. Эти двое изъявили желание ехать и служить г. Лазову, на кой предмет и снабжены были плакатными паспортами, дабы в случае, если они пожелают оттуда возвратиться, чтоб не встретилось им какое препятствие".
Царь, прочтя это письмо и не видя здесь потрясения государственных основ, приказал: "Крепостных выслать обратно в Россию, а греку разрешить остаться в Киренске, но взять с него подписку, что он согласен поселиться в сем городе, в противном случае выслать и его". Бенкендорф сообщил высочайшую резолюцию Лавинскому, но уже было поздно. Генерал-губернатор вызвал ещё раньше Лазова из Киренска в Иркутск и придирчиво рассмотрел его бумаги. Из писем "от отца, матери и других родственников преступника Валериана Голицына" он увидел, что Лазова "убеждали решить всё возможное о Валериане Голицыне, способствовать ему советами к терпеливому сношению участи его, подтверждать в поведении его, отвергнуть от худых наклонностей, в которые он мог бы погрузиться от отчаяния, доставлять ему всё нужное к жизни и быть ему неразлучным собеседником". Как видим, намерения были самые благие и могли быть даже полезны для властей, но последняя не могла терпеть, чтобы наряду с ней находилась ещё какая-нибудь опека. Лавинский приказал Лазову и крестьянам уехать в Россию. Впоследствии, однако, Лазов всё же несколько раз приезжал к Голицыну в Сибирь с деньгами, книгами и т.п.
Злоупотребления администрации сказывались не только на людях близких к декабристам, но и сами декабристы постоянно ощущали "заботу" сибирской администрации, которая подчас была более нахальной, чем в европейской части страны. Строго контролировалась переписка "государственных преступников". Письма пересылались через жандармское управление и поступали туда только в открытом виде. Во все почтовые отделения страны были разосланы списки декабристов и лиц, с которыми они переписывались. Почтовое начальство обязано было вскрывать все такие письма и "поступать с ними соответственно по содержанию", т.е. пересылать во всех подозрительных случаях в жандармское управление. Именно таким образом до нас дошло письмо Валериана Голицына к матери от 28 мая 1828 года. Из этого письма жандармы сделали интересующие их выписки и отправили в третье отделение.
Письмо раскрывает злоупотребления администрации, которые на каждом шагу отравляли жизнь Голицына. Он писал: "Нам разрешено писать и получать письма от наших родных, а между тем вот уже более трёх месяцев, что я не имею писем от сестрицы; наверное, это не по её вине. Позволяют нашим родным приходить нам на помощь, но деньги не доходят до нас целиком и мы совершенно не знаем, какие суммы высылаются нам.
Несмотря на наши хлопоты, несмотря на письмо, которое вы написали губернатору с просьбой переслать мне деньги на мою жизнь, несмотря на то, что я получил только 3200 рублей вместо 4000 в продолжении этих двух лет, что я здесь, губернатор мне ничего не выслал, и я вынужден лишать себя очень многого и платить вдвое дороже за вещи, которые мог бы иметь дешевле и лучшего качества. Даже вещи прибывают разрозненными. Только сегодня я получил ружьё, посланное Леонидом (младшим братом), не хватает в нём двух частей и его, по-видимому, употребляли на охоте, так как оно сильно подержано. Губернатор предварительно послал мне ключ от ящика, в котором находилось ружьё, а ящик прибыл ко мне открытым, а ключ не подходит к замку, наверное, его подменили. Из русских журналов я получил только первый номер "Телеграфа". Из 50 пудов муки доставлено мне только 25 пудов, остальная часть девалась бог весть куда, так же как и много других вещей, о посылке которых я не знаю, ибо не все письма доходят до меня.
Словом, нас хорошо обставили. Невозможно дальше оставаться в этом положении, так как оно всё ухудшается. Вам следовало бы, дорогая матушка, попросить, чтобы нам разрешили писать непосредственно; письма могли бы вскрывать на почте, но по крайней мере была бы установлена отчётность. Настоящее письмо будет вложено в письмо к губернатору, которому я излагаю все свои нужды, но увенчается ли это успехом, бог знает, т.к. я уже писал ему и безрезультатно. Кроме того, его плохо слушают. Так, например, это ружьё должен был передать мне исправник, но я получил его бог весть каким путём и месяц спустя. Будет ли вообще доставлено ему это моё письмо, т.к. кто знает, в его ли канцелярии или здесь делаются эти "прекрасные дела". И вы хорошо понимаете, что в первом случае не доставят из опасения кары, во втором - чтобы не быть уличёнными в злоупотреблениях. Ужасно подумать, что придётся всю жизнь провести с подобными людьми".
Дом В.М. Голицына в Киренске. Фотография 2013 г.
Иркутский губернатор Цейдлер вынужден был в своё оправдание приложить к письму Голицына следующую записку: "Долгом считаю объявить, что все вещи осматриваются при мне и отправляются тотчас и потому ничего утеряно быть не может. Что нумера газет не все, в этом правительство не виновато, а что пришлют, то и отправляем. Посылки худо укладываются, вещи приходят потерянные и разбитые. Муки прислано 5 кулей, а не 50 пудов. Денег Голицыну отправлено 3300 рублей, и по желанию матери его, из принадлежащих ему 500 отослано Веденяпину. Следовательно, ничего и никаких денег правительство здешнее не удерживает". Губернатор не смог опровергнуть фактов, хотя и свалил всю вину на плохую упаковку. Из записки Цейдлера видно, что Голицын помогал своему товарищу по несчастью. Но сейчас трудно установить, о каком Веденяпине идёт речь. Аполлон Веденяпин был осуждён по VIII разряду и в это время находился на поселении в Киренске вместе с Голицыным. Младший брат Аполлона, Алексей Васильевич Веденяпин в это время служил рядовым на Кавказе в 42 егерском полку. Очевидно, его имеет в виду Цейдлер, иначе бы Голицын знал об этих 500 рублях, если бы их получил Аполлон Веденяпин.

Никита Кирсанов: "Случай Голицына". Часть 1.

Отец декабриста М.Н. Голицын - потомок древнего княжеского рода. К XIX веку этот род стал очень разветвлённым, но князья продолжали играть значительную роль в управлении государством. Родной брат Михаила Николаевича, Александр Николаевич (8.12.1773-4.12.1844), с детства был другом великого князя Александра Павловича, поэтому после воцарения последнего стал обер-прокурором Синода (1803). Под стать своему царствующему другу, обер-прокурор увлекался религией и мистикой. Мистические настроения особенно овладели князем после 1812 года, когда он стал возглавлять Российское библейское общество. С 1816 года А.Н. Голицын занимал пост министра просвещения, а через год возглавил объединённое министерство духовных дел и народного просвещения, которое Н.М. Карамзин называл министерством "затмения".
Александр Николаевич Голицын. Портрет работы К.П. Брюллова. 1840 г.
Период управления Голицына характерен душной атмосферой мистицизма и мракобесия. Достаточно сказать, что среди сотрудников министра находились такие личности, как М.Л. Магницкий и Д.П. Рунич. Политика А.Н. Голицына вызывала недовольство православной церкви. Дело дошло даже до публичного скандала в салоне графини Орловой-Чесменской, когда архимандрит Фотий прокричал "анафему" министру. Ревностный сын православной церкви, обер-прокурор святейшего Синода и министр духовных дел был предан самому страшному для христианина проклятию. Положение Голицына пошатнулось, и в 1824 году, вследствие происков Фотия и А.А. Аракчеева, он вынужден был подать в отставку. "Без лести предан" видел в Голицыне своего соперника по влиянию на царя. Об огромном доверии Александра I своему министру говорит хотя бы то, что он вместе с Аракчеевым и митрополитом Филаретом принимал участие в составлении Манифеста об отречении от престола Константина Павловича. Рукой Голицына была даже написана довольно мудрёная заключительная фраза Манифеста: "О нас же просим всех верноподданных наших да они с любовью, по которой Мы в попечение о них непоколебимом благосостоянии полагали Высочайше на земли благо, принесли сердечные мольбы к Господу и Спасителю Нашему Иисусу Христу о принятии души Нашей, по не изречённому Его милосердию, в Царствие его вечное". Голицын также сделал копии с этого Манифеста, которые и были разосланы в Государственный Совет, Сенат и Синод. Как известно, этот Манифест содержался в глубокой тайне.
В период "междуцарствия" А.Н. Голицын поддерживал Николая I и настаивал, чтобы тот исполнил волю своего брата, выраженную в Манифесте от 16 августа 1823 года. Позднее Голицын управлял почтовым ведомством.
Всю жизнь А.Н. Голицын провёл холостяком и был известен своей нетрадиционной сексуальной ориентацией. Н.М. Языков в письме 1824 года приводит анекдот, "будто бы государь призывал к себе известного содомита В.Н. Бантыш-Каменского и приказал ему составить список всех ему знакомых по этой части, что Бантыш-Каменский представил ему таковой список, начав оный министром просвещения, потом стоял канцлер и так далее... Он имел после этого аудиенцию у государя и удостоверил его клятвенно в истине своего донесения". А.С. Пушкин высмеял Голицына в эпиграмме "Вот Хвостовой покровитель..." Знаменитый мемуарист и сам гомосексуал Ф.Ф. Вигель вспоминает о Голицыне ещё более непристойно: "Не краснея, нельзя говорить об нём, более ничего не скажу: его глупостию, его низостию и пороками не стану пачкать страниц".
Александр Николаевич Голицын. Копия С. Ефошкина с оригинала П.Ф. Соколова.
Михаил Николаевич Голицын (19.06.1756-3.04.1827) не занимал таких постов, как его брат, но тоже стоял значительно высоко на служебной лестнице. В 1802 году он был назначен Ярославским губернатором, пост которого занимал четырнадцать лет. В отличие от своего брата, обер-прокурора, губернатор не очень увлекался мистикой, хотя и отдавал дань моде (да и с ориентацией у него "всё было в порядке"). Его больше занимали дела по управлению губернией - это ведь было напряжённое время войн с Наполеоном, а затем последовала Отечественная война 1812 года, и М.Н. Голицыну пришлось заниматься организацией госпиталей, ополчением, размещением беженцев и т.п. На организацию ополчения губернатор пожертвовал пять тысяч рублей из своих доходов. Война принесла горе и князю - в Бородинском сражении погиб его 22-летний сын Николай.
Во время правления Голицына в Ярославле были открыты "Ярославское Демидовское высших наук училище", гимназия, "Общество любителей российской словесности" и типография при губернском правлении.
Д.Г. Левицкий. Портрет Федосьи Ржевской и Настасьи Давыдовой. 1772 г.
Князю Михаилу Николаевичу не везло в семейной жизни. Ему не было ещё и сорока лет, когда умерла его вторая жена - Федосья Степановна Ржевская, воспитанница первого выпуска Смольного института. По приказу Екатерины II она была запечатлена Левицким, который изобразил её танцующей. Похоронив жену в Толгском монастыре, князь Михаил Николаевич отправился исполнять свои служебные обязанности в Эстляндию, где он был тогда вице-губернатором. Вскоре он женился третий раз. Его женой стала Наталья Ивановна Толстая (18.07.1771-24.11.1841), сестра А.И. Остермана-Толстого, героя войны 1812 года, прославившегося особенно во время заграничных походов (Кульм). "Княгиня Наталья Ивановна, - писала о ней одна из родственниц, - была, в своём роде, замечательная женщина по уму, самостоятельному характеру и оригинальному обращению в обществе". Уже в Ярославле от этого брака 23 сентября 1803 года у Голицыных родился второй сын - Валериан. Очевидно, будущий декабрист родился в губернаторском доме, который находился тогда на углу Которосльной набережной и Духовской улицы (ныне улица Республиканская). Здание находилось напротив факультета иностранных языков пединститута, ближе к реке. В 1820-е годы, когда губернатор переехал на Волжскую набережную, здание пришло в ветхость, а в 1840-е годы от него остались одни развалины. Сохранился чертёж этого здания, выполненный по приказу Ярославского гражданского губернатора М.Н. Голицына в 1809 году.
У Валериана было ещё два брата: старший - Александр (1798-1858), в аристократическом свете известный под прозвищем "Серебряный". Одно время у него были сомнения в истинности православия, и он перешёл в католичество. В 1820-е годы довольно часто думающая молодёжь пыталась истолковать отрицательные стороны русской действительности косностью православия, его зависимостью от бюрократического государственного аппарата. Многим казалось, что духовное освобождение можно найти в лоне независимой могущественной католической церкви. Даже такой яркий и оригинальный ум, как Чаадаев, тоже был очарован католицизмом, а для молодого мыслителя Печерина это даже кончилось поступлением в монашеский орден. У Александра Голицына колебания между католицизмом и православием кончились в пользу отечественной религии. В этом сыграл определённую роль и митрополит Филарет, написавший в 1820-х годах специально для князя "Серебряного" "Разговор между испытующим и верующим", в котором ополчился против векового врага православной церкви - "папежства". Впоследствии Александр Голицын довольно успешно служил, стал статским советником и возглавлял почтовое ведомство в Варшаве.
Младший брат декабриста - Леонид Михайлович (15.02.1806-23.02.1860) - служил в гвардии. Во время войны с Турцией в 1828 году он был адъютантом Дибича. Голицын принимал участие в подавлении восстания в Польше в 1831 году, где был тяжело ранен, после чего вышел в отставку.
М.Н. Голицын принадлежал к состоятельным дворянам. У него были имения в Ярославском, Ростовском, Пошехонском, Ветлужском, Ливенском, Епифанском уездах. По седьмой ревизии (1815 г.) Ярославскому губернатору только в управляемой им губернии принадлежало 748 душ мужского пола. К моменту восстания декабристов имения Голицына значительно возросли. В 1822 году Михаил Николаевич купил с торгов у статского советника М.А. Майкова за 34750 рублей в Ярославском уезде сельцо Горки, Копытово, Поратки, деревни Чебакино, Тантыково, Починки, Михино, Поповку, Савкино. В начале XIX века князю Голицыну принадлежало также село Карабиха, возле которого была построена усадьба. После смерти старого князя в 1827 году усадьба перешла к его сыну Леониду, у вдовы которого Анны Матвеевны и их дочери Екатерины Леонидовны и приобрёл усадьбу Н.А. Некрасов.
Усадьба Карабиха. Фотография начала XX в.
В первой половине XIX века барский дом в Карабихе выглядел иначе, чем теперь. По семейным преданиям Голицыных, план усадьбы составил тот же архитектор, который строил и подмосковное Ильинское, принадлежавшее в начале XIX века А.И. Остерману-Толстому. Барский дом был с антресолями и двумя боковыми флигелями, которые соединялись со средним домом галереями. Вдоль всего фасада пристроены были массивные каменные аркады. В центральной части они достигали уровня второго этажа, т.е. образовывалась терраса с двумя въездами, настолько широкими, что парные экипажи Голицыных подавались прямо под портик к дверям парадного гостиной. За домом начинался английский парк с большими лужайками, беседками, горками, статуями. Ко времени продажи усадьбы Голицыны давно не жили в ней. Постройки обветшали, парк зарос, беседки и мостики развалились, статуи были разбиты.
Н.А. Некрасов приобрёл усадьбу и земли только по правую сторону дороги, а земли по левую сторону остались за Голицыными.
В 1868-1870 годах брат поэта, Фёдор Алексеевич, произвёл ремонт и частичную перестройку ансамбля барского дома. В результате этого ремонта фасад утратил свой первоначальный облик. Интерьер также потерял прежнее великолепие, хотя в кабинете Некрасова оставались ещё кое-какие вещи из голицынских времён - старинная бронза и большой портрет Екатерины II.
Пансион коллегии иезуитов в С.-Петербурге (ныне - Набережная канала Грибоедова, 8). Фотография начала XX в.
Будущий декабрист до 11 лет воспитывался дома, затем с 1814 по 1815 гг. в петербургском Пансионе коллегии иезуитов, а в 1815-1817 гг. пансионе Жонсона. Затем он учился в Москве у профессора Шлецера, сына известного историка Августа Шлецера. В семь лет (29.03.1811) сын губернатора был зачислен формально в привилегированное учебное заведение - Пажеский корпус, где уже учился его старший брат Александр, а затем будет учиться и младший - Леонид. Реально в стенах этого учебного заведения Валериан Голицын оказался в 1819 году.
Постановка образования в Пажеском корпусе не отличалась серьёзностью. Учителя были плохо подготовлены, ни один из них "не умел представить свою науку в достойном её виде и внушить к ней любовь и уважение". Особенно плохо преподавали историю - изучали только античную и русскую. Так как почти все воспитанники происходили из аристократических семей, и отцы которых занимали высокие посты, многое пажам сходило с рук. Поэтому дисциплина в корпусе была слабой - царил дух своеобразного буршианства, процветало своеволие старших по отношению к младшим. Говоря современным языком: в корпусе процветала "дедовщина" и проделки питомцев были очень далеки от невинных. Будущий декабрист А.С. Гангеблов, тоже бывший жертвой этих проделок, рассказывает, что однажды группа пажей решила отомстить своему товарищу. Для этого они заколотили его в бочку, предварительно обмотав голову полотенцем, и под крики "ура" спустили с лестницы.
И.Д. Кутилин. Пажеский корпус в Петербурге на Садовой улице. 1850 г.
Но наряду с гусарским духом, воспеваемым Денисом Давыдовым и бытовавшим среди дворянской военной молодёжи, в корпусе среди определённой части пажей господствовал дух свободолюбия и личной независимости. Некоторых не устраивали занятия, где античную историю в основном преподавали для знания мифологии, а французский язык для того, чтобы уметь изъясняться в великосветском обществе. Среди воспитанников распространялась литература, которая явно не рекомендовалась для назидательного чтения. Наконец, в Пажеском корпусе возникло тайное общество "квилки". В основном, в нём занимались самообразованием, но и туда проникали идеи, волновавшие передовых людей России. Руководитель этого кружка, "вольнолюбец до цинизма", по определению Гангеблова, дружил с писателем-декабристом Александром Бестужевым.
В 1820 году, когда В.М. Голицын был уже камер-пажем, в Пажеском корпусе произошёл настоящий "бунт". Поводом послужило наказание воспитанника Арсеньева розгами. Это вызвало возмущение пажей, возглавляемых "квилками". Позже Гангеблов заметил, что "школьный бунт этот был детищем тех же учений, которые привели к декабрьской катастрофе". Хотя руководитель "квилков" А.Н. Креницын по высочайшему повелению был наказан розгами, исключён из корпуса и разжалован в солдаты, случай оставил след и был одной из зарниц грозы 1825 года. Интересно отметить, что уже будучи на Кавказе, Гангеблов, встретившись там с Голицыным, неоднократно в своих разговорах вспоминал тот бунт, о котором он счёл также необходимым сообщить на следствии, "что семя, брошенное в школьную почву, могло бы рано или поздно принести вредные плоды". В такой атмосфере провёл Голицын без малого три года.
С.-Петербург. Кирочная улица, 31. Офицерская казарма лейб-гвардии Преображенского полка. Фотография 2010 г.
26 марта 1821 года князь начал служить в чине прапорщика в знаменитом Преображенском полку. В этом полку он прослужил три года, а 3 февраля 1824 года был уволен поручиком. 2 февраля 1825 года он поступил в Департамент Внешней торговли с переименованием в титулярные советники. Кто мог подозревать, что молодой камер-юнкер - племянник одного из влиятельнейших людей в государстве А.Н. Голицына - уже два года является членом тайного общества?
В Северное общество Валериан Михайлович вступил ещё будучи офицером-преображенцем в 1823 году. Изучая историю Северного общества, можно прийти к выводу, что в этой декабристской организации в период с 1823 по 1825 годы выделилось два крыла: более умеренной программы и тактики - Никита Муравьёв, Сергей Трубецкой, Николай Тургенев, и сторонники революционной программы и особенно тактики - так называемая, "отрасль" Рылеева. Хотя "отрасль" не представляла какой-то особой организации внутри общества, но она объединяла между собой людей, связанных общностью понимания как задач, стоявших перед тайным обществом, так и общих всему движению тактических лозунгов и положений программы. В.М. Голицын по своим взглядам примыкал к "отрасли" К.Ф. Рылеева, хотя лично они встречались редко.
С.-Петербург. Английская набережная, 10. Здесь, в доме своего дяди графа А.И. Остермана-Толстого, В.М. Голицын жил во второй половине декабря 1825 года.
В Северном обществе, в отличие от Южного, не было общепризнанной, принятой программы. Конституция Никиты Муравьёва вызвала в столичной декабристской организации серьёзную критику, которая ещё более усилилась, когда в 1823-1824 гг. члены Северного общества познакомились с программой Южного общества. Революционная решительность и демократические тенденции "южан" встретили сочувствие многих новых членов общества. Взгляды сторонников П.И. Пестеля импонировали Голицыну. В 1823-1824 гг. он вступал в спор с одним из руководителей Северного общества, С.П. Трубецким, перед которым защищал республиканские идеи Пестеля. Одним из пунктов разногласий в области тактики был вопрос о цареубийстве. Опыт французской и испанской революций приводил членов Южного общества к пониманию необходимости одновременного уничтожения всех возможных претендентов на престол как опоры контрреволюции.
На одном из собраний у Оболенского член Южного общества А.В. Поджио сказал декабристам Митькову, Валериану Голицыну и другим, что "покушение на жизнь всей царской фамилии положено первым началом действия общества". Это должно служить сигналом к революционному выступлению. "Отрасль" Рылеева разделяла точку зрения Пестеля. Источники свидетельствуют, что на собрании у Оболенского после слов Поджио об истреблении царской семьи Митьков ответил: "Моё мнение: до корня всех истребить. Валериан Голицын равным образом был с тем согласен". Декабрист Матвей Муравьёв-Апостол подтверждал на следствии, что во всё время его пребывания в 1823 году в столице, "Никита Муравьёв и князь Сергей Трубецкой не были согласны на счёт преступного предложения Южного общества: республики и истребления (царской фамилии). Н. Тургенев, князь Оболенский, Рылеев, Бестужев, Вадковский, Свистунов, Анненков, Депрерадович разделяли сие мнение". Князь Голицын принимал участие в нескольких собраниях (Оболенского, Поджио), где обсуждались как программные документы, так и тактические вопросы. Правда, особой активности князь не проявлял.
Надо сказать, что Валериан Голицын стал главным героем романа Мережковского "14 декабря", но пусть читатель не надеется найти в этом произведении какие-то факты из жизни реального Голицына. Не говоря уже о мировоззрении, которым автор наделил своего героя. Мережковский в качестве исторической канвы взял воспоминания декабриста И.Д. Якушкина.

Никита Кирсанов: "Случай Веденяпиных".

Братья Аполлон и Алексей Веденяпины происходили из мелкопоместных дворян. Оба родились в селе Веденяпине бывшего Тёмниковского уезда Тамбовской губернии (ныне Теньгушевский район республики Мордовия). Аполлон в 1803 году, Алексей 2 марта 1804 года.
В. Илюхин. Портрет Аполлона Васильевича Веденяпина. 1968 г.
В семье Василия Никитича Веденяпина (1770-1819) и его жены Дарьи Михайловны, урождённой Кашкаровой (ск. 1815), кроме Алексея и Аполлона было ещё пятеро детей: Николай (р. 1806) и Александр (р. 1807), служившие впоследствии в Олонецком полку, Надежда (р. 1809), Иван (р. 1810) и Павел (р. 1811). По смерти родителей досталось неразделённое имение, в котором числилось по 7-й ревизии 33 мужских души и 39 женских. Земли в имении было 66 1/2 десятины пахотной и 5 десятин лугов, причём и земля и крестьяне были разбросаны в разных деревнях: Ибакове, Выполове и других. Кроме того, в Тамбовском приказе общественного призрения находился в обращении денежный капитал в 4388 рублей. Доходы с имения и проценты с капитала шли на содержание детей. Опекала имение тётка Веденяпиных, купецкая жена Матрёна Меднова. Доходы семьи были небольшими. Чиновник, собиравший сведения об имении, уже после суда над братьями, записал, что находятся их "крестьяне в бедном, а семейство Веденяпиных в посредственном положении".
Тамбовский дворянский училищный корпус. Фотография конца XIX в.
Старший брат, Аполлон Васильевич (Веденяпин 1-й), воспитывался сначала в Тамбовском дворянском училищном корпусе, затем в Петербургском 2-м кадетском корпусе, откуда в 1821 году был выпущен офицером в артиллерию и назначен на службу в 9-ю артиллерийскую бригаду. Учился он хорошо, особенно "прилежал" к математике и военным наукам, как и подобает артиллеристу. Младший брат, Алексей Васильевич (Веденяпин 2-й), также врспитывался в Тамбовском, затем в 1-м кадетском корпусе в Петербурге и был выпущен в артиллерию прапорщиком. Как и старшего брата, его направили на службу в 9-ю артиллерийскую бригаду, квартировавшую в то время на Украине, близ Житомира.
В 1825 году Веденяпины вступили в Общество соединённых славян: Аполлон Васильевич (в чине поручика) в мае этого года, а Алексей Васильевич - несколько позже, в Лещинском лагере. Оба они были активными членами тайной организации, участвовали в совещаниях, на которых обсуждались задачи общества и вопрос о слиянии его с Южным обществом. Особенно выделялся старший брат. "Умный и практичный Веденяпин 1-й, - писала М.В. Нечкина, - принадлежал к группе общества, стоявшей за строгую организацию и ответственность".
После разгрома восстания Черниговского полка Аполлон Веденяпин (как и его брат) был арестован и 31 января 1826 года доставлен из Житомира в Петербург на главную гауптвахту. Через два дня он был допрошен генералом В.В. Левашовым, после чего его отправили в Петропавловскую крепость с отметкой Николая I: "Присылаемого Веденяпина посадить по усмотрению и содержать строго". "Алфавит декабристов" так передаёт заключение по делу Аполлона Веденяпина: "Вступил в Славянское общество в 1825 году. Был на совещании у Пестова и Андреевича, поклялся на образе быть готовым к действию по первому знаку. Знал о предложении ввести в России республиканское правление. Сверх того, уличался в знании о намерении истребить государя императора и всю высочайшую фамилию". Осуждён он был по VIII разряду и приговорён к лишению чинов и дворянства и к ссылке в Сибирь на поселение бессрочно. Высочайшим указом от 22 августа 1826 года повелено оставить его на поселении 20 лет.
Аполлон Васильевич Веденяпин с племянниками Александром и Аполлоном Алексеевичами Веденяпиными. С фотографии 1850-х - 1860-х гг.
Алексей Веденяпин был доставлен в Петербург из Житомира 16 февраля 1826 года и после допроса заключён в Петропавловскую крепость. Обвинение его в "Алфавите" записано так: "Слышал речь Бестужева-Рюмина о несправедливости правительства и необходимости конституции и клялся на образе в принадлежности к обществу и в участии в его действиях... Находился на совещании у Андреевича, где говорено было, что цель Общества есть уничтожение самовластия, а средство - истребление всей императорской фамилии, но в том не сознался и на очной ставке не уличён". Он был осуждён по XI разряду: приговорён "к лишению чинов и написанию в рядовые до выслуги, с определением в дальние гарнизоны".
Дальнейшая судьба братьев Веденяпиных сложилась по-разному.
Алексей Васильевич Веденяпин сначала служил рядовым в Верхнеуральском гарнизонном батальоне. Но на основании указа от 22 августа 1826 года его перевели в полевые полки Кавказского корпуса, "дабы мог заслужить свою вину". На Кавказ он прибыл в январе 1827 года и был зачислен в 42-й егерский полк. За отличие в сражениях против турок произведён был в унтер-офицеры. Позднее он служил в Тенгинском пехотном полку.
Александр Алексеевич Веденяпин, сын декабриста. С фотографии 1880-х гг.
Сохранилось письмо Алексея Веденяпина к брату Аполлону, посланное из турецкой крепости Эрзерум и датированное 8 июля 1829 года. Из этого письма видно, что младший Веденяпин в перерывы между боёв много читал, изучал историю Турции, изучал язык и быт турецкого народа. "Мой девиз, - писал он, - век живи, век учись, и, исполняя это правило, в свободное время учусь говорить по-татарски... и вникаю в характер побеждённых, в образ их жизни". Он и здесь, вдали от родины, сохранил верность идеям декабризма, надеялся на лучшее будущее России. "Хотя мы и далеко друг от друга, - говорится в письме, - но наши убеждения остались прежними". Письмо заканчивается такими словами: "Прощай, милый брат, будь покоен, надейся на будущее, а главное не ропщи на судьбу... и не забывай писать брату".
Елена Аполлоновна Веденяпина, дочь декабриста. Фотография второй половины XIX в.
В 1833 году Алексей Веденяпин по состоянию здоровья был уволен от службы с воспрещением въезда в обе столицы и с учреждением секретного надзора по месту жительства в селе Веденяпине Тёмниковского уезда Тамбовской губернии. Здесь, на своей родине, он жил под наблюдением местной полиции до начала 1837 года.
Не имея средств к существованию, Алексей Васильевич вынужден был искать частную службу. Этим, по-видимому, и были вызваны его частые переезды с одного места на другое, из Тамбовской губернии в Пензенскую и обратно. Из дела "О секретном полицейском надзоре за Алексеем Веденяпиным", хранящегося в Пензенском областном архиве, видно, что с февраля по июль 1837 года он управлял имением графа Закревского при селе Муратовке Мокшанского уезда, с июля по октябрь того же года жил в Пензе, а после этого - в имении помещика Фёдора Ивановича Никифорова, в селе Паршине Нижнеломовского уезда. Наконец, в начале декабря 1838 года Алексей Веденяпин, как доносил нижнеломовский исправник, "из имения колежского асессора Никифорова выехал на жительство Тамбовской губернии Тёмниковского уезда в село Богородское". Хотя эти переезды и были "дозволены" начальством (ему запрещался лишь въезд в столицы), но всё это время он находился под постоянным бдительным полицейским надзором.
Варвара Аполлоновна Веденяпина, дочь декабриста. С фотографии второй половины XIX в.
В конце 1839 года ему было разрешено наконец вступить в гражданскую службу в Тамбове, в Комиссию народного продовольствия. Когда его материальное положение несколько стабилизировалось, Алексей Васильевич вступил в брак с девицей Александрой Ильиничной (ск. в С.-Петербурге в 1883 г.), от которой имел двух сыновей. Старший Аполлон (р. 2.09.1842), впоследствии учился в Гатчинском сиротском институте, служил в таможенном обществе (с 1860), в 1886 г. был управляющим таможней в Новоселицах Бессарабской губернии (ныне Черновицкая область Украины), управляющим Архангельской таможней (1893), а с 1899 г. - начальником Варшавского таможенного округа. К 1903 г. имел чин действительного статского советника и являлся кавалером ордена Св. Владимира 3-й степени. Второй сын Алексея Васильевича - Александр (р. 12.08.1845), впоследствии генерал-инженер (с 1912), заслуженный ординарный профессор Николаевской инженерной академии. Проживал с матерью в Петербурге, где и скончался после 1916 года.
Сам Алексей Васильевич Веденяпин, умер 13 марта 1847 года в имении бывшего министра юстиции Д.В. Дашкова - селе Царёв Курган Самарского уезда (ныне посёлок Волжский Красноярского района Самарской области) и был похоронен в ограде Христорождественской церкви. Могила его не сохранилась.
Христорождественская церковь в посёлке Волжский Самарской области (бывш. Царёв Курган). В 1840-х гг. церковь посещала семья Алексея Васильевича Веденяпина, здесь были крещены оба его сына и здесь же 13 (25) марта 1847 года отпевали декабриста. Фотография 2010 г.
Старший брат, Аполлон Васильевич Веденяпин, был поселён в Верхневилюйске Якутской области, а оттуда переведён в город Киренск Иркутской губернии, куда он прибыл в ноябре 1826 года. В первые годы жизни в Сибири он занимался сельским хозяйством и, между прочим, производил удачные опыты по выращиванию в условиях сибирского климата многоплодного гималайского ячменя. Но для правильной организации хозяйства нужны были средства (на приобретение скота, инвентаря и проч.), а их у него не было. Пришлось оставить занятие сельским хозяйством. Он вёл жизнь, полную тяжёлых лишений, голодал. Дойдя до нищеты, ссыльный не раз обращался к властям с просьбой разрешить ему поступить на какую-нибудь службу, но на все просьбы он получал отказ.
Елена Аполлоновна Веденяпина, дочь декабриста. С фотографии второй половины XIX в.
Только через 15 лет, в 1841 году, Аполлону Веденяпину разрешили поступить на службу младшим писарем в Иркутский военный госпиталь. Спустя три года, он был уволен по болезни от этой должности и в 1844 году назначен помощником смотрителя Иркутской гражданской больницы, а с 1848 года состоял смотрителем этой больницы. В 1850 году был назначен заседателем Иркутского окружного суда. Уволен от службы по его прошению в феврале 1855 года.
Дом Аполлона Веденяпина в деревне Тройня Краснослободского уезда Пензенской губернии (не сохранился).
По амнистии 26 августа 1856 года Аполлон Веденяпин был освобождён от дальнейшего наказания и получил право проживать в местностях Европейской России, за исключением Москвы и Петербурга. Изгнанник возвратился на родину и поселился в своём небольшом имении при деревне Тройня Краснослободского уезда Пензенской губернии (ныне Краснослободский район республики Мордовия). Однако полицейский надзор за ним продолжался до конца 1858 года. Умер он 2 (14) июля 1872 года и похоронен в селе Селищи, расположенном недалеко от Тройни.
В настоящее время на его могиле стоит памятник и на нём мемориальная доска, на которой указано, что здесь похоронен декабрист Аполлон Веденяпин, с датами рождения и смерти.
Аполлон Васильевич Веденяпин был женат на сибирячке Елене Гавриловне (фамилия её неизвестна). У них был сын Николай (р. 1868) и четыре дочери: Александра (15.04.1853-1931), в замужестве Малахова; Надежда (1863-1943); Варвара (1859-1940) и Елена (1862-1944). Старшая из них, Александра Аполлоновна, проживала в селе Арютьеве Краснослободского уезда, Надежда - в Нижнем Новгороде, а две младшие дочери, Варвара и Елена, - в городе Тёмникове. Все умерли в глубокой старости уже в советское время. Все были персональными пенсионерами.
Внучка Аполлона Веденяпина, Екатерина Васильевна (сидит слева) и правнук - Константин Зарубин. Фотография 1960-х гг.

Никита Кирсанов: "Случай Горсткина".

В семье тульского и пензенского помещика Николая Петровича Горсткина (ск. 1821) и его жены Елизаветы Ивановны, урождённой Озеровой, было шестеро детей: Павел Николаевич (р. 12.06.1797), Надежда Николаевна (р. 1801), Софья Николаевна (1818-1858), Анна Николаевна, в замужестве княгиня Щербатова (ск. 1858), Дмитрий и Пётр Николаевичи. Но наибольшую известность приобрёл второй сын Горсткиных - Иван Николаевич. Родился он 12 мая 1798 года.
Иван Николаевич Горсткин. Фотография второй половины XIX в.
Воспитывался Иван Горсткин в Московском университетском пансионе, после окончания которого 20 июля 1814 года поступил юнкером в 4-й резервный батальон лейб-гвардии Егерского полка. Спустя несколько дней, он был переведён непосредственно в полк, где прослужил до 27 октября 1821 года, после чего был уволен "за болезнью" поручиком, а спустя три года (31.07.1824) он был определён в штат гражданской канцелярии московского военного генерал-губернатора, где дослужился до чина титулярного советника.
В начале 1818 года И.Н. Горсткин одним из первых вступил в Союз благоденствия и стал членом одной из его управ. Рассказывая о своём вступлении в декабристскую организацию, он сообщал на следствии: "В 1818 году я был принят в тайное общество Александром Муравьёвым. Цель оного была изложена в "Зелёной книге", и я в оной ничего не нашёл противозаконного".
Показания ряда декабристов свидетельствуют, что Горсткин был членом управы, существовавшей в Егерском полку, где он служил. Так, Сергей Трубецкой признал, что в Петербурге кроме Главной управы Союза благоденствия заведены были три управы: в Конной гвардии, в Измайловском полку и в лейб-гвардии Егерском полку. Председателем последней он называет И.Н. Горсткина. Евгений Оболенский, подтверждая существование управы в Егерском полку, показал, что он, Оболенский, был членом Главной управы в Петербурге и что "ближайшая к нашей управе была управа Егерского полка... членами которой были: Норов, Панкратьев, Челищев, Шляхтинский, Дребуш, Горсткин и Ростовцев". Членом этой управы И.Н. Горсткин состоял до роспуска Союза благоденствия в 1821 году.
Согласно уставу (то есть первой части "Зелёной книги") деятельность членов Союза благоденствия состояла из четырёх направлений: человеколюбие, просвещение, воспитание и правосудие. Каждый вступающий мог избрать направление ("отрасль") по своему усмотрению. И.Н. Горсткин избрал сферой своей деятельности правосудие. Он рассказывал: "Я принадлежал к отрасли правосудия, которая предписывала мне разыскивать злоупотребления разного рода, стараться выставлять их на вид начальства, дурных пустых людей всячески унижать, пускать их в огласку при всяком случае, хороших же превозносить, дабы через то, сколько можно способствовать к установлению общего мнения в России. Наблюдать, где случится быть, чтобы помещики крестьян своих не мучили; о таковых доводить до сведения начальства... потом улучшение нравов, распространение просвещения..."
В пределах положений устава члены Союза должны были вести пропагандистскую деятельность и разоблачать отрицательные явления современной российской действительности. В этих целях руководители Союза благоденствия считали необходимым создание наряду с тайным обществом ряда полулегальных организаций, "побочных управ", в той или иной степени идейно связанных с Союзом. Из известных организаций такого рода, находившихся под воздействием декабристов, в первую очередь надо отметить литературное общество "Зелёная лампа", возникшее в 1819 году в Петербурге. Одним из активных его членов был А.С. Пушкин, вольнолюбивые стихи которого сыграли большую роль в широком распространении принципов устава Союза благоденствия.
Кроме "Зелёной лампы" с Союзом благоденствия были связаны и другие организации (например, "Вольное общество любителей российской словесности" и др.), в которые были вовлечены многие представители передовой части русского общества.
Работа Союза благоденствия и его побочных легальных и полулегальных обществ далеко не всегда носила безобидный характер. Часто их члены в своей деятельности выходили за рамки "Зелёной книги" и становились на путь антикрепостнической борьбы. Сокровенную же цель Союза благоденствия, то есть насильственную ликвидацию самодержавной монархии и крепостничества, "Зелёная книга" обходила. Она должна была быть указана во второй части программы Союза, которая так и не была разработана.
После роспуска Союза И.Н. Горсткин жил в Москве. В 1825 году он принимал деятельное участие в создании и работе московской управы Северного общества и тайной декабристской организации "Практический союз".
Из канцелярии московского военного генерал-губернатора, И.Н. Горсткин 13 мая 1825 года, вступил в исполнение должности советника московского губернского правления, а 15 июня того же года, указом Сената был "определён в сие правление советником".
Тремя годами ранее, устроилась личная жизнь декабриста. Он вступил в брак с Евгенией Григорьевной Ломоносовой, сестрой лицейского товарища А.С. Пушкина. В этом браке у Горсткиных родилось пятеро детей: Елизавета Ивановна (р. 27.12.1822), в замужестве Литвинова; Варвара Ивановна (р. 1823), в замужестве Костомарова; Николай Иванович (р. 13.10.1826); Лев Иванович (р. 17.03.1832) и Павел Иванович (24.11.1835-1896).
После разгрома восстания на Сенатской площади, Горсткин был арестован. 23 января 1826 года он был доставлен из Москвы в Петербург на главную гауптвахту, а 24 января переведён в Петропавловскую крепость ("присылаемого Горскина содержать по усмотрению хорошо") в № 3 Невской куртины, с 30 января в № 1. Во время допросов он был чрезвычайно осторожен, подчёркивал свою непричастность к тайному обществу, в делах которого он будто бы не принимал никакого участия, ни на каких собраниях, где обсуждалась бы конституция, не присутствовал и ничего о ней не знает. Избранная Горсткиным тактика отрицания его присутствия на совещаниях декабристских организаций была вызвана не только стремлением отвести предъявленные ему обвинения и избежать наказания, но и нежеланием выдать в показаниях своих товарищей.
По докладу комиссии 15 июня было "высочайше повелено: продержав ещё четыре месяца в крепости, отправить (его) на службу в Вятку, где и состоять ему под бдительным тайным надзором местного начальства, и ежемесячно доносить о поведении".
Здание канцелярии вятского губернатора, где служил И.Н. Горсткин. Ныне - суд Ленинского района г. Кирова (ул. Дрелевского, 20). Фотография начала XX в.
В Вятку Горсткин прибыл 9 ноября 1826 года и "определён был для занятий в канцелярию местного губернатора". 7 июля 1827 года ему было разрешено жить в своём пензенском имении при селе Голодяевке с тем, однако, чтобы он находился там под строгим полицейским надзором. В специальном секретном предписании начальника Главного штаба пензенскому губернатору Лубяновскому указывалось: "Титулярный советник Горсткин, по прикосновенности к делу о злоумышленном обществе, вследствие высочайшего повеления определён был на службу в Вятку - ныне благоугодно было государю императору позволить Горсткину жить в собственном его имении Пензенской губернии, в Чембарском уезде состоящем, с тем, чтобы никуда из имения сего не отлучался, состоял бы под секретным надзором полиции и чтобы ваше превосходительство уведомляли меня ежемесячно для доклада его величеству о поведении и образе жизни его, Горсткина. О сей высочайшей воле государя императора имею честь уведомить ваше превосходительство для зависящего от вас исполнения".
Губернатор тотчас же уведомил об этом чембарского земского исправника и предложил ему по приезде Горсткина начать за ним наблюдение. Пензенские власти напряжённо ждали его прибытия. И вот наконец исправник рапортом от 11 августа донёс Лубяновскому:
" Во исполнение предписания вашего превосходительства от 21 июля имею честь донести, что титулярный советник Горсткин в имение своё состоящее здешней округи сельцо Голодяевку сего августа 8 числа прибыл, в котором и находится; а чтоб он из оного никуда не отлучался, с тем вместе как за поведение его, так и за образом жизни его неприметный надзор тщательнейшим образом мною производится".
Почти полгода прожил Горсткин безвыездно в селе Голодяевке (ныне село Междуречье Каменского района Пензенской области) под секретным наблюдением полиции.
В начале января 1828 года он получил разрешение "приезжать в город Чембар (ныне г. Белинский) по делам, до имения его относящимся", а 3 ноября этого же года ему разрешено было жить в Пензе. Однако учреждённый над ним полицейский надзор не снимался; он продолжался до 1848 года.
Евгения Григорьевна Горсткина, ур. Ломоносова - жена декабриста.
В государственном архиве Пензенской области хранятся дела, содержащие документы о пребывании И.Н. Горсткина в ссылке в Пензенской губернии: многочисленные рапорты чембарского земского исправника губернатору, донесения последнего в III отделение и Главный штаб, переписка пензенского губернатора с начальниками других губерний и прочее. Излишне приводить здесь все эти документы. Основным их содержанием является требование о доставлении сведений о поднадзорном и донесения о его "образе жизни" и действиях.
Полиция следила за каждым шагом декабриста, не оставляя без внимания и того, с кем он встречается и кто у него бывает. Так, например, в рапорте от 26 января 1828 года чембарский исправник сообщал губернатору Лубяновскому: "Сего месяца 11 числа в село Голодяевку к титулярному советнику Горсткину приезжал бывший нижегородский губернатор, действительный статский советник Кривцов и пробыл у него до шести часов вечера 12 числа, а потом проехал через город Чембар по Тамбовскому тракту".
Через несколько дней тот же исправник снова доносил: "Сего месяца 29 числа приезжал к Горсткину генерал-майор Габбе, ночевал у него и 30 числа приехал на его лошадях в город Чембар, а потом отправился по Тамбовскому тракту".
Живя в селе Голодяевке И.Н. Горсткин, несомненно, был знаком и встречался с Григорием Никифоровичем Белынским - отцом Виссариона Григорьевича Белинского. Есть сведения, что летом 1828 года уездный врач Белынский лично делал прививки оспы в селе Голодяевке.
Хотя И.Н. Горсткину и было "дозволено" жить в Пензе, но разрешения поступить на службу в губернском городе ему не было дано. Он по-прежнему жил в селе Голодяевке и лишь на короткое время приезжал в Пензу. "Горсткин весьма редко бывает в городе Пензе и большей частью проживает в своём имении, состоящем в Чембарском уезде", - сообщал пензенский полицмейстер губернатору в одном из своих рапортов. Испрашивая каждый раз разрешение начальства на "отлучку", он выезжал в Тульскую губернию, где у него были имения в Алексинском и Крапивенском уездах.
Только 17 марта 1848 года после неоднократных просьб о помиловании, Горсткину было дано право поступления на службу в Москве и беспрепятственного въезда в Петербург. Но на жительство в Москву, Иван Николаевич не переехал. После кратковременной поездки в столицы для свидания с родными он возвратился в Пензенскую губернию.
Сергей Григорьевич Ломоносов (1799-13.10.1857), российский дипломат, тайный советник, чрезвычайный посланник и полномочный министр при Нидерландском дворе; лицейский товарищ А.С. Пушкина и шурин декабриста И.Н. Горсткина. Портрет работы С.Г. Чирикова. 1810-е гг.
В своём имении Горсткин старался улучшить положение крестьян, некоторых отпускал на волю. Так, в 1831 году получили отпускную крепостные его люди братья Михаил и Иван и их сестра Надежда Андреевы. В этом же году Чембарский уездный суд оформил "законным порядком" отпускную дворовых Горсткина Василия Демидова с женой. Были и другие случаи отпуска Горсткиным своих крестьян на волю, о чём свидетельствуют дела Чембарского уездного суда за 1831 и другие годы. В период реформы И.Н. Горсткин, будучи членом Пензенского губернского комитета по крестьянским делам, выступал сторонником освобождения крепостных на более выгодных для них условиях.
Живя в своём имении, а потом в Пензе, И.Н. Горсткин не прерывал дружеских связей с другими причастными к тайным обществам лицами, проживавшими в Пензенской губернии или приезжавшими сюда. Так, хорошо известно, что он часто встречался с А.А. Тучковым, бывал у него в селе Яхонтове, куда приезжал и декабрист, член Союза благоденствия Григорий Александрович Римский-Корсаков (его имение, село Голицыно, находилось недалеко от Яхонтова).
В своих "Воспоминаниях" Н.А. Тучкова-Огарёва рассказывает: "У моего отца был ещё один приятель, память о котором сохранилась до сих пор в нашем губернском городе: это был Иван Николаевич Горсткин; мой отец и Корсаков были знакомы с ним почти с детства и потому поддерживали с ним короткие отношения... Он был арестован в Москве после 14 декабря, но его освободили через несколько месяцев... В крепости он написал стихи, начало которых я помню до сих пор". "Бывало, когда он приедет в Яхонтово, - пишет она далее, - все его упрашивали спеть эти стихи; он сядет за рояль, поёт и аккомпанирует себе сам, а мы слушаем его с восторгом, видя в нём также декабриста".
Выше говорилось, что в Голодяевку приезжали Николай Иванович Кривцов (брат декабриста С.И. Кривцова) и генерал-майор Габбе, родной брат декабриста Михаила Андреевича Габбе. Один из братьев Габбе, Пётр Андреевич, бывал у Тучкова, где он встречался с Горсткиным и Римским-Корсаковым. Собирались и у Корсакова. Мы не знаем достоверно, о чём говорили при встречах старые знакомые и единомышленники. В.С. Нечаева приводит такой отрывок из письма П.А. Габбе к П.А. Вяземскому от 17 августа 1829 года об одном из посещений Римского-Корсакова: "У Корсакова... находился и старый сослуживец мой Андрей Афросимов. Мы перетолковали обо всём и про всех: Хазрой Мирза и поэмы Пушкина, палата депутатов и русская барщина являлись попеременно на сцене". "Как видим, - замечает В.С. Нечаева, - круг интересов - литературный, политический и социальный - чрезвычайно характерный: дух декабризма продолжал жить среди этих заброшенных в степные губернии оппозиционеров, за которыми николаевское правительство и здесь организовало секретный надзор".
Пенза. Зимний театр на Театральной улице. Здание было построено в 1807 г. До 1829 г. здесь располагался Театр Гладковых, а с 1836 г. - Театр И.Н. Горсткина. В 1929 г. здание пострадало от пожара и было разобрано. Фотография начала XX в.
По свидетельству современников, Горсткин был человек умный, обладал литературными и музыкальными способностями, любил театр. И.А. Салов, лично знавший Горсткина, так рисует его портрет: "Он имел типичное лицо с выдающимся вперёд подбородком и нижней челюстью, почему лицо его имело крайне саркастическое выражение, высокий лоб и большие выразительные глаза... Это был страстный любитель театрального дела..." По словам Н.А. Тучковой-Огарёвой, "Иван Николаевич был умён, но ум его был какой-то особенный, саркастический. Он умел... заметить смешные стороны и метко задевал всех".
Страстно любя драматическое искусство, И.Н. Горсткин в своём доме в Пензе на Театральной улице с 1836 года устроил театр. Кабинет его, писал И.А. Салов, был как раз под сценой, и из этого кабинета был ход за кулисы. В этом-то театре в зимнее время и давались любительские благотворительные спектакли, которые всегда привлекали массу публики и всегда приводили её в восхищение. О них даже "обыкновенно печатались отчёты в местных губернских ведомостях, сопровождающиеся рецензиями". Позднее драматический театр Горсткина снимали по контракту разные актёрские труппы.
Могила И.Н. Горсткина в Пензе на кладбище Троицкого женского монастыря. Фотография начала XX в.
Скончался Иван Николаевич Горсткин в Пензе в 1876 году и был похоронен на кладбище Троицкого женского монастыря, однако могила его оказалась утраченной в 1930-е годы...

Никита Кирсанов: "Случай Тучкова". Часть 2.

Вскоре начались аресты. А.А. Тучков был арестован в январе 1826 года и 19 числа этого месяца доставлен в Петербург. Но после четырёхмесячного содержания на Гауптвахте Главного штаба и допросов он был освобождён по недостатку улик.
Дело в том, что следственная комиссия по делу декабристов интересовалась преимущественно теми из арестованных, которые или принимали непосредственное участие в восстании, или участвовали в обсуждении вопроса о цареубийстве. Остальные арестованные не заслуживали с точки зрения следователей особого внимания, и поэтому они не проявили достаточного рвения в их изобличении. Вот почему Тучкову, который, в глазах следователей, принадлежал к числу не главных, а второстепенных "преступников", и удалось отделаться сравнительно лёгким наказанием.
Наталья Алексеевна Тучкова-Огарёва, дочь декабриста. Портрет работы Е. Кузьминой. 1978 г.
После освобождения из-под ареста А.А. Тучков уехал в своё родовое имение Яхонтово Инсарского уезда Пензенской губернии (ныне село Долгоруково Иссинского района Пензенской области). Его дочь Н.А. Тучкова-Огарёва пишет в своих "Воспоминаниях", что вся их семья поселилась в "маленьком домике, крытом соломой, в котором живали прежде приказчики". По свидетельству И.А. Салова, Тучков в Яхонтове "жил не так, как жили помещики того времени, а как-то по-иному... Даже его деревянный дом совсем не был похож на обыкновенные помещичьи дома". В родном селе он прожил почти безвыездно до самой своей смерти.
Поселившись в Яхонтове и занимаясь сельским хозяйством, он старался улучшить положение крестьян, заботился об их просвещении. В имении им была открыта школа для крестьянских детей, в которой он сам и преподавал. Одним из первых в России Тучков построил сахарный завод, где работали его крестьяне на выгодных для них условиях.
Николай Михайлович Сатин (1814-1873), поэт и переводчик; зять декабриста. Фотография 1860-х гг.
Избранный в середине 1830-х годов инсарским уездным предводителем дворянства, А.А. Тучков много лет энергично и мужественно защищал интересы крестьян от произвола помещиков и администрации. Как указывают издатели его "Дневника" 1818 года, среди оставшихся после него бумаг сохранилось множество копий прошений и отношений к губернатору, министру внутренних дел и другим лицам за время его предводительства. Они свидетельствуют о том, что положением своим он пользовался для заступничества за слабых и угнетённых против произвола становых приставов, исправников и прежде всего за крепостных против деспотизма помещиков.
Результатом этой его деятельности была ненависть со стороны помещиков, вражда со стороны местных властей и большая популярность среди крестьян. "Никто никогда не слыхал, - вспоминает И.А. Салов, - чтобы кто-нибудь из крепостных людей враждебно к нему относился, а, напротив, все любили его и отзывались о нём как о самом "простом барине".
Н.А. Тучкова-Огарёва с дочерью Лёлей. Фотография 1862-1863 гг.
Тучкова-Огарёва в "Воспоминаниях" рассказывает о таком случае: "В конце 1849 года, - пишет она, - я возвращалась с Огарёвым из Крыма и, проезжая по Симбирской или Тамбовской губернии - не помню, - разговорились с одним крестьянином о рекрутском наборе. Дело было осенью.
- У нас беда, - отвечал он, - да, впрочем, везде одно и то же; только вот там, - и он указал по направлению к Пензенской губернии, - и есть один человек, который жалеет крестьянина.
Мы взглянули друг на друга.
- Как его зовут? - спросила я с замиранием сердца.
- Тучков, - ответил он.
Он служил народу искренне, не тщеславясь, и память о нём сохранилась в народе".
В 1840-е годы вокруг Тучкова сложился своеобразный кружок в составе Н.П. Огарёва, Н.М. Сатина и И.В. Селиванова - все представители нового поколения, для которых декабрист Тучков являлся живым свидетелем недавнего прошлого, вдохновлявшего их на дальнейшую борьбу. (В это время Огарёв жил в Яхонтове у тестя, а Сатин - в имении Огарёва Старое Акшино; Селиванов жил в имении своей жены при деревне Малое Маресево Саранского уезда).
Николай Платонович Огарёв (1813-1877), зять декабриста. Портрет работы Е. Кузьминой. 1978 г.
Власти следили за поведением Тучкова и его группы. В марте 1849 года по указанию министра внутренних дел Л.А. Перовского за ними был установлен секретный полицейский надзор, а меньше чем через год, 21 февраля 1850 года, в Пензе было получено новое предписание Перовского и шефа жандармов, на этот раз об аресте их. В Пензенскую губернию был командирован состоящий при шефе жандармов генерал-майор Куцынский с поручением: "Тучкова отрешить от должности предводителя дворянства... арестовать со всеми бумагами как Тучкова, так и помещиков Огарёва, Селиванова и Сатина и доставить их с бумагами в С.-Петербург".
Все четверо были арестованы и вместе с захваченными у них при обыске "бумагами" отправлены в III отделение для допроса. Им было предъявлено обвинение в принадлежности к "коммунистической секте". Однако за отсутствием доказательств их вскоре освободили, и они возвратились в свои имения, но полицейский надзор за ними продолжался до конца 1850 года.
Михаил Николаевич Сатин, внук декабриста; сын Н.М. Сатина и Е.А. Тучковой. В 1891 г. скончался, простудившись в поездке по сбору хлеба для пострадавших от эпидемии. Похоронен в селе Старое Акшино Инсарского уезда Пензенской губернии, в ограде Спасской церкви. Фотография 1880-х гг.
В 1853 году по указанию из Петербурга полицейский надзор вновь был учреждён за Тучковым, Огарёвым и Сатиным. Инсарскому исправнику вменялось в обязанность вести за ними наблюдение и доносить губернатору об их действиях. Исправник ревностно исполнял порученное ему дело. О каждом выезде поднадзорных из имения он сообщал губернатору, а последний министру внутренних дел и начальникам тех мест, куда они отправлялись. Равным образом и о возвращении их в свои имения исправник уведомлял губернатора, а тот - высшее начальство. Только в 1857 году Тучков и его друзья были освобождены от секретного полицейского надзора.
Наталья Николаевна Сатина, внучка декабриста; дочь Н.М. Сатина и Е.А. Тучковой. Умерла в Швейцарии после 1895 г. Фотография 1880-х гг.
Более пятидесяти лет Алексей Алексеевич Тучков провёл в Пензенской губернии, ведя упорную борьбу против произвола администрации и помещиков, стремясь, насколько было возможно, облегчить участь обездоленных и угнетённых существующим порядком вещей. Вот какую характеристику даёт ему Б.П. Козьмин в своей работе "А.А. Тучков в деле декабристов".
"Среди общественных деятелей, связанных с Пензенской губернией, А.А. Тучкову принадлежит весьма видное место. Но это не значит, что он был деятелем только провинциального масштаба. Один из образованнейших людей своего времени, отличавшийся разносторонними интересами и широким умственным кругозором. Тучков по праву может быть причислен к лучшим представителям русской интеллигенции первой половины XIX столетия, которая, несмотря на принадлежность к дворянскому сословию, сумела подняться над узкоклассовыми интересами... Находясь после 1825 года под подозрением в неблагонадёжности, Тучков, за каждым шагом которого внимательно следили агенты правительства, продолжал в самые мрачные годы царствования Николая I сохранять верность своим юношеским убеждениям и не изменил им, несмотря на преследования, которым подвергался со стороны как центральной власти, так и местной пензенской администрации".
Елена Николаевна Сатина (в замужестве Кавторина), внучка декабриста; дочь Н.М. Сатина и Е.А. Тучковой. Похоронена в селе Старое Акшино Инсарского уезда Пензенской губернии. Фотография 1880-х гг.
А.А. Тучков находился в дружеских отношениях с рядом выдающихся представителей передового русского общества своего времени. В.Г. Белинский, сблизившись с Тучковым в 1843-1845 годах, причислял его к своим "хорошим знакомым". Тесной дружбой он был связан с Н.П. Огарёвым и А.И. Герценом. Герцен после первой встречи с Тучковым в Москве в 1843 году внёс в свой дневник следующую запись: "Ал. Ал. Тучков - чрезвычайно интересный человек, с необыкновенно развитым практическим умом. У нас это большая редкость: мы - или животные, или идеологи, как и аз грешный. Ничем не занимаемся или занимаемся всем на свете. Ещё более интересен он потому, что очевидец и долею актёр в трагедии 14 декабря..." "Славный человек", "чудесный человек", "превосходный человек" - так всегда отзывался А.И. Герцен о Тучкове.
Александр Николаевич Сатин, внук декабриста; сын Н.М. Сатина и Е.А. Тучковой. Умер в Швейцарии после 1895 г. Фотография 1880-х гг.
Для Герцена, считавшего себя продолжателем дела декабристов, Тучков представлял большой интерес прежде всего как человек, лично знавший многих деятелей 14 декабря, как очевидец событий той эпохи, который мог бы сообщить достоверные сведения о движении декабристов. И действительно, Тучков в беседах с ним передал ему немало подробностей интересовавших его событий, подробностей, которыми Герцен воспользовался при написании ряда статей, посвящённых декабристам.
Живя в своём имении при селе Яхонтове, А.А. Тучков не прерывал дружеских связей и с бывшими участниками тайных декабристских обществ, своими товарищами: Нарышкиным, Горсткиным, Зубковым, Римским-Корсаковым и другими. Н.А. Тучкова-Огарёва вспоминала, что в 1837 году отец её с детьми (то есть с ней и её сёстрами Еленой и Анной (1825-1838)) ездил к княгине Голицыной, чтобы повидаться с бывшим у неё проездом из сибирской ссылки на Кавказ её братом декабристом М.М. Нарышкиным. "Он, - говорит Тучкова-Огарёва о Нарышкине, - очень обрадовался всем нам, особенно отцу, и нас он очень ласкал с чисто отеческим чувством".
Наталья Алексеевна Тучкова-Огарёва с дочерьми А.И. Герцена Татой и Ольгой. Фотография конца 1850-х гг.
Позднее дочерям А.А. Тучкова не раз приходилось встречаться с возвратившимися из ссылки декабристами. "Они, - пишет Тучкова-Огарёва, - добродушно, радостно жали нам руки и говорили со светлой улыбкой: это - дети Алексея Алексеевича". Мы чувствовали, что нас любят, нами интересуются, и нам, деревенским дикаркам, было хорошо и легко с ними".
Скончался Алексей Алексеевич Тучков в Яхонтове в августе 1878 года. Согласно завещания, он был похоронен рядом со своей дочерью Еленой и зятем Н.М. Сатиным на погосте при Спасской церкви соседнего села Старое Акшино, принадлежавшего Огарёвым. Позднее там же упокоились жена декабриста, его дочь Наталья и внуки...
Спасская церковь в селе Старое Акшино Инсарского уезда Пензенской губернии (ныне Старошайговский район республики Мордовия). С картины Т. Радимовой. 1979 г.

Никита Кирсанов: "Случай Тучкова". Часть 1.

Сын генерал-майора, племянник героев Отечественной войны 1812 года, Алексей Алексеевич Тучков, родился в Москве 26 декабря 1800 года. Детство своё он провёл в доме отца на Пречистенке (ныне №19) и подмосковном имении Тучковых - сельце Ляхово Верейского уезда (ныне Одинцовский район). Кроме Алексея, в семье Тучкова-старшего и Каролины Ивановны Ивановской, было ещё шестеро детей: Сергей и Николай, умершие в малолетстве; Мария (1794-2.12.1878), девица; Елена (10.06.1804-24.05.1811); Павел (7.04.1803-21.01.1864), впоследствии Московский генерал-губернатор; Анна (1804-1845), девица и Елизавета (1806-1846), в замужестве Суровщикова.
Александр Алексеевич Тучков (7.03.1778-26.08.1812), генерал-майор; дядя декабриста. Мастерская Дж. Доу.
Будущий декабрист получил прекрасное образование. Он учился сначала дома, затем в Московском университете и, наконец, в известной муравьёвской школе для колонновожатых (то есть офицеров Генерального штаба). Во время учёбы в этой школе, как вспоминала его дочь Н.А. Тучкова-Огарёва, он сблизился со многими из будущих декабристов, особенно с Е.П. Оболенским и братьями Сергеем и Матвеем Муравьёвыми-Апостолами. Войдя из пажей "двора его величества" в свиту по квартирмейстерской части прапорщиком Генерального штаба (1.07.1817), он по роду своей служебной деятельности был близок Александру Николаевичу Муравьёву - одному из основателей Союза благоденствия. Зная взгляды и настроения молодого офицера, А.Н. Муравьёв посчитал возможным ввести его в тайную организацию. В апреле или начале мая 1818 года Алексей Тучков, семнадцатилетний юноша, был принят в члены Союза благоденствия.
Николай Алексеевич Тучков (16.04.1765-30.10.1812), генерал-лейтенант; дядя декабриста. Мастерская Дж. Доу.
Вскоре после этого , летом 1818 года, он был командирован военным начальством в Тульскую губению на топографическую съёмку. Результатом его живых наблюдений и впечатлений явился подробный дневник, в котором он приводит много фактов, свидетельствующих о крайне тяжёлом положении российского крестьянства: "Вообще можно сказать, что здесь народ угнетён до чрезвычайности... если не сами помещики, то их приказчики разоряют крестьян вконец". Он приходит к выводу, что "ни раба, ни господина быть не должно". Тучков верит во внутренние силы, таящиеся в народе. "В заключение рекогносцирования Одоевского уезда, - пишет Алексей Алексеевич, - смело можно сказать, что напрасно думают о русских крестьянах, что они варвары без всякого просвещения, что они преданы все почти пьянству и... получив однажды свободу, не в состоянии будут употребить её ни на что полезное". А.А. Тучков выражает уверенность в том, что "свобода не замедлит привести в цветущее состояние сословие людей, прокормляющее и обогощающее всю Россию, сословие, дающее самое большое число защитников отечества, и потому сословие достойное уважения".
"Дневник" А.А. Тучкова - яркий документ, обличающий крепостнические порядки в России.
Павел Алексеевич Тучков (15.10.1776-12.01.1858), генерал-майор; дядя декабриста. Мастерская Дж. Доу.
Выше было отмечено, что Союз благоденствия, членом которого был А.А. Тучков, возник в начале 1818 года в Москве, где тогда временно находилась гвардия. По возвращении гварди в Петербург (в том же 1818 году) туда перешёл и центр этого тайного общества. В Москве осталось около 90 человек его членов, которые были разделены на две управы (отделы), возглавлявшиеся одна Ф.П. Шаховским, а другая - А.Н. Муравьёвым. А.А. Тучков входил в управу Александра Муравьёва, в которой кроме него состояли Михаил Муравьёв, Пётр Колошин, Давыдов, Бегичев и другие.
На первых порах деятельность московских управ Союза благоденствия была успешной. Велась большая работа по сплочению декабристов-москвичей и приёму в общество новых членов. Но уже в 1819 году обнаружились расхождения во взглядах руководителей управ, нарушилось единство их действий. Александр Муравьёв вышел из Союза, передав председательство в управе Петру Колошину. Из управ вышел и ряд других членов. Всё это ослабило действия московского филиала Союза благоденствия и нанесло большой урон тайной организации в целом. В составе общества наметилось два течения - умеренное и революционное. Возникла необходимость созыва общего съезда представителей всех управ. Такой съезд состоялся, как известно, в Москве в январе-феврале 1821 года. Он принял решение о роспуске Союза благоденствия, о чём и было объявлено во всех управах. Но более последовательные и решительные декабристы не прекратили своей работы. Возникли два новых тайных общества - Южное и Северное, оформившиеся в 1821-1823 годах.
Алексей Алексеевич Тучков-старший (16.03.1766-8.05.1853), генерал-майор артиллерии, с 1797 г. - в отставке, Звенигородский уездный предводитель дворянства; отец декабриста. Портрет работы В.А. Тропинина. 1843 г.
В это время в Москве продолжали жить многие бывшие члены тайной организации, не потерявшие с северянами дружеских и идейных связей. Среди них можно назвать И.И. Пущина, М.М. Нарышкина, С.М. Семёнова, М.А. Фонвизина, И.Д. Якушкина, Павла Колошина, И.Н. Горсткина и А.А. Тучкова, который 3 октября 1820 года был уволен от службы "за болезнью" в чине поручика и женился в 1823 году, будучи в Оренбурге, на Наталье Аполлоновне Жемчужниковой (1802-1894), дочери генерал-лейтенанта Аполлона Степановича Жемчужникова и Анны Ивановны Типольд.
Но до 1825 года организованно оформленной ячейки тайного общества в Москве не было. Между тем руководители Северного общества были заинтересованы в том, чтобы и москвичи были втянуты в движение. Для этого необходимо было возродить московскую управу, связать старых московских декабристов с петербургским центром.
Именно такую задачу и ставил перед собой представитель "северян" Евгений Оболенский, когда он в начале 1825 года приехал из Петербурга в Москву. При содействии И.И. Пущина ему удалось создать здесь в январе-феврале этого года объединяющий центр, ставший московской управой Северного общества. В своём показании Пущин так рассказывал об этом событии: "Прошлого (1825) года возвратился я из Петербурга в Москву в феврале месяце в бытность там в отпуске Евгения Оболенского. С ним начали рассуждать о средствах действовать для общества в Москве... Он сказал мне, что надобно собрать тех общих наших знакомых, которые, по наблюдениям нашим, принадлежали к обществу... Тут назначил он день, в который приехали к нему: двоюродный брат его С.Н. Кашкин, свиты отставной поручик А.А. Тучков, титулярный советник И.Н. Горсткин, полковник М.М. Нарышкин, отставной капитан А.В. Семёнов, титулярный советник Колошин и я. Таким образом, соединившись, составили управу, в которую я поименованными членами избран председателем для сношений с Петербургом".
Павел Алексеевич Тучков, брат декабриста. Гравированный портрет из "Альбома пятидесятилетнего юбилея Московского общества любителей конского бега. 1834-1884". Москва. 1884 г.
Рассказанное Пущиным подтвердили в своих показаниях и другие участники собрания. Так, С.Н. Кашкин показал, что в 1825 году он был на совещании у Оболенского и что на этом совещании присутствовали Пущин, Тучков, Нарышкин, Колошин, Семёнов и некоторые другие. Сам Е.П. Оболенский признался на допросе, что в Москве существовала "отрасль" Северного общества, в состав которой входили Пущин, Нарышкин, Тучков и другие, имена которых он припомнить не может.
Итак, в создании московского отделения Северного общества Алексей Алексеевич Тучков принимал живейшее участие. Необходимо отметить, что один из организаторов его И.И. Пущин давно уже был знаком с А.А. Тучковым и даже находился с ним в дружеских отношениях. Это видно из письма самого Пущина. Так, ещё в 1820 году он писал своему другу В.Д. Вольховскому: "Знакомые наши друзья понемногу разъехались... Тучков... получив отставку, отправляется на родину". Дружественные отношения Пущина и Тучкова поддерживались и позднее. Во время приездов в Москву, где жил Тучков, Пущин неоднократно встречался с ним. В письме из Москвы в 1824 году к тому же Вольховскому он сообщал: "Здесь Алексей Тучков, я иногда с ним видаюсь в свободные часы".
Естественно поэтому, что, стремясь в 1825 году возродить московскую управу, Пущин должен был искать поддержки у Тучкова. Последний не возражал против создания такой управы и против избрания Пущина её руководителем. Таким образом, А.А. Тучков, состоявший ранее членом Союза благоденствия, стал членом сменившего его Северного общества декабристов. Активное участие принимал он и в последующей деятельности тайного общества.
Алексей Алексеевич Тучков. Рисунок карандашом Х. Рейхеля. 1844 г.
Вскоре после отъезда Е.П. Оболенского в Петербург у Тучкова происходило собрание московской управы. Пущин говорил в своём показании: "По отъезде его (Оболенского) я предложил собраться членам, и мы съехались у Тучкова; тут были: полковник Нарышкин, Кашкин, Горсткин, князь Константин Оболенский и двое Семёновых. Было рассуждаемо о возможности ввести в России конституцию". О том, что у Тучкова состоялось такое собрание, говорили в своих показаниях и другие члены московской управы Северного общества (Нарышкин, Горсткин).
Почти одновременно с московской управой по инициативе Пущина было создано новое тайное общество под названием "Практический союз". На следствии Пущин показал, что целью этого Союза было личное освобождение дворовых людей. "Обязанность члена состояла в том, - говорил он, - чтобы (непременно) не иметь при своей услуге крепостных людей, если он вправе их освободить... Сверх того, при всяком случае, где есть возможность к освобождению какого-нибудь лица, оказывать должное пособие, как денежное, или какое-нибудь другое по мере возможности".
Оформление Практического союза произошло на собрании на квартире у И.Н. Горсткина, что видно из показаний С.Н. Кашкина и самого Горсткина. Последний так передаёт содержание происходивших у него разговоров: "Ко мне приехали Пущин, Нарышкин, Тучков, Семёновы двое, Степан и Алексей, Кашкин... "Мы к тебе приехали узнать, согласен ли ты на одну вещь, - сказал Пущин, - ежели уже и на это не согласишься, то докажешь, что не благоразумием ведом, как всегда хвастаешь, а самой предосудительной личной выгодой". - "Говорите, посмотрим". - "Дай слово (мы все дали друг другу слово), что через несколько лет всех дворовых людей своих отпустишь на волю и будешь стараться, чтоб все знакомые твои тебе последовали". Я отвечал: "Чтоб вам доказать, что истинную пользу и в настоящем добром деле я не менее вашего способен чувствовать, я согласен". Зачали толковать, когда положить срок, все условились, и положено было пять лет сроку. Это было говорено в марте (1825 г.)".
Елена Алексеевна Тучкова (1827-1871), дочь декабриста. С 27.05.1849 г. была замужем за поэтом и переводчиком Николаем Михайловичем Сатиным (1814-1873). В браке имели пятерых детей: Михаила (ск. 1891), Марию (ск. до 1895), Наталью, Александра и Елену, в замужестве Кавторину. Похоронена в селе Старое Акшино Инсарского уезда Пензенской губернии (ныне Старошайговский район республики Мордовия). Фотография 1860-х гг.
Таким образом, Практический союз ставил своей задачей содействовать личному освобождению крестьян, что должно было оживить деятельность московских декабристов. Вместе с тем созданием его Пущин хотел прикрыть филиал Северного общества в Москве. На дальнейших допросах он признался, что Практический союз создавался с целью оказания действенной помощи тайному обществу, или, точнее, для содействия его управе в Москве. Союз был утверждён с ведома Северного общества: об его учреждении Пущин сообщил Рылееву и Оболенскому.
В Практический союз вошли все члены московской управы, в том числе А.А. Тучков и И.Н. Горсткин. В дальнейшем его начальный состав расширился. В него вошли несколько лиц, не принадлежавших к членам управы, но связанных с ними дружбой: В.П. Зубков, П.Д. Черкасский, бывший лицеист Б.К. Данзас и другие.
Московские декабристы постоянно общались между собой, толковали о необходимости большей деятельности тайного общества, о соблюдении осторожности и конспиративности. Нарышкин показал на следствии, что он часто встречался с Пущиным, Горсткиным, Колошиным, Тучковым, Кашкиным и Семёновым. Они посещали друг друга, говорили о политике и "о большей или меньшей возможности достигнуть конституционного порядка вещей в России".
Наталья Алексеевна Тучкова (2.07.1829-30.12.1913), дочь декабриста. В 1849-1856 гг. была замужем за Н.П. Огарёвым, с 1857 г. в гражданском браке с А.И. Герценом. Похоронена в селе Старое Акшино Инсарского уезда Пензенской губернии (бывшем имении Огарёвых). Фотография 1850-х гг.
До самого конца, то есть до восстания 14 декабря 1825 года, москвичи поддерживали связь с петербургским центром; они готовы были исполнить свои обязанности по отношению и к тайному обществу, и к своим товарищам. В начале декабря Пущин уехал в Петербург, где сделался участником событий на Сенатской площади. Другие члены управы, в том числе Тучков и Горсткин, в день восстания находились в Москве.

Никита Кирсанов: "Самая счастливая из женщин". Часть 2.

Ровно через год после декабрьских событий на Сенатской площади последовало "высочайшее разрешение" Муравьёвой ехать в Сибирь, к месту каторги мужа. На другой день, 15 декабря 1826 года, Александра Григорьевна подала царю прошение о снисхождении к её брату Захару, являвшемуся единственной опорой для больного отца, умирающей матери и сестёр, "едва покинувших младенческий возраст, но уже увядших от слёз и печали".
Я.Ф. Яненко. Портрет Александры Григорьевны Муравьёвой. 1826 г.
Поручив двух маленьких дочек Екатерину и Елизавету и совсем крохотного сына Михаила попечению свекрови, Муравьёва на самом стыке 1826 и 1827 годов выехала из Москвы. Перед отъездом её посетил Пушкин. Родители Александры Григорьевны жили в самотёчном доме В.П. Тургеневой, матери будущего писателя.
Вручив мужественной женщине стихи для декабристов, поэт сказал: "Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в своё общество: я не стоил этой чести".
Александр Сергеевич верил, что "любовь и дружество" самоотверженных жён и сестёр, а также признательных современников дойдут до сибирских узников "сквозь мрачные затворы". А в том, что "свободный глас" поэта услышали в "каторжных норах" декабристы, заслуга прежде всего Александры Муравьёвой. Пушкинское послание "Во глубине сибирских руд...", получившее большой общественный резонанс, поэтесса Ростопчина перевела на французский язык и выслала Александру Дюма-отцу.
В начале января 1827 года поэт П.А. Вяземский писал в одном из писем: "На днях видели мы здесь проезжающих далее Муравьёву-Чернышёву и Волконскую-Раевскую. Что за трогательное и возвышенное отречение. Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории..."
Платок А.Г. Муравьёвой, на который ею собственноручно были переписаны документы, связанные с её приездом на каторгу к мужу. ЦГА РФ.
В феврале в Иркутске и Чите Александра Григорьевна подписывает страшные пункты отречения от своих гражданских и человеческих прав. Каждый пункт мучительнее другого, вызывает внутренний протест:
"1. Жена, следуя за своим мужем и продолжая с ним супружескую связь... потеряет прежнее звание, то есть будет уже признаваема не иначе, как женою ссыльно-каторжного, и с тем вместе принимает на себя переносить всё, что такое состояние может иметь тягостного...
2. Дети, которые приживутся в Сибири, поступят в казённые заводские крестьяне..."
Муравьёва первой из жён декабристов прибыла в глухую Читу, где отбывали срок каторжных работ, кроме мужа, брат Захар и деверь Александр. Купив домик напротив тюрьмы, она два раза в неделю ходила туда на свидания с мужем. Они проходили в присутствии дежурного офицера и продолжались всего лишь один час.
Иван Пущин, которому Александра Григорьевна передала пушкинское стихотворение "Мой первый друг, мой друг бесценный...", вспоминал: "В ней было какое-то поэтически возвышенное настроение, хотя в отношениях она была необыкновенно простодушна и естественна. Это составляло главную её прелесть.
Непринуждённая весёлость с доброй улыбкой на лице не покидала её в самые тяжёлые минуты первых годов нашего исключительного существования. Она всегда умела успокоить и утешить - придавала бодрость другим..."
Муравьёва тяжело переживала вынужденную разлуку с детьми, оставленными у свекрови. На какое-то время утешило получение их портретов. Вскоре у Муравьёвых родилась дочь Софья (Нонушка) - первый ребёнок у политических ссыльных.
Софья Никитична Бибикова, ур. Муравьёва (15.03.1829-7.04.1892), дочь А.Г. и Н.М. Муравьёвых. Фотография 1860-х гг.
"Наша милая Александра Григорьевна, - отмечал А.Е. Розен, - с добрейшим сердцем, юная, прекрасная лицом, гибкая станом, единственно белокурая из всех смуглых Чернышёвых, разрывала жизнь свою сожигающим чувством любви к присутствующему мужу и к отсутствующим детям. Мужу своему показывала себя спокойною, даже радостною, чтобы не опечалить его, а наедине предавалась чувствам матери самой нежной..."
Некоторое время спустя после рождения Нонушки, пришло известие о кончине матери Александры Григорьевны. Московский дом Чернышёвых современники называли в те дни "святынею несчастья".
А.Г. Муравьёва никогда не замыкалась в своём горе, её стараниями жизнь читинских узников делалась терпимой. Она сыграла выдающуюся роль в установлении контактов лишённых права переписки декабристов с их родными и близкими. Получая огромную материальную помощь от свекрови Екатерины Фёдоровны и из дома, она щедро помогала нуждающимся декабристам.
"Выписав" отличную аптеку, хирургические инструменты, лекарственные растения, Муравьёва организовала в Чите прекрасную больницу, значение которой - при бесчеловечных условиях содержания политических узников - трудно переоценить.
По её настоянию Николай Бестужев написал воспоминания о К.Ф. Рылееве. С помощью Александры Григоревны, обеспечившей бумагой, кистями и красками на редкость одарённого того же Бестужева, мы имеем настоящую портретную галерею первых русских революционеров. Недаром свой рассказ "Шлиссельбургская крепость" Николай Бестужев посвятил Александре Муравьёвой.
Н.А. Бестужев. Портрет Никиты Михайловича Муравьёва. 1836 г.
Благодаря жене и матери Никита Михайлович получил в острог большую часть своей богатой библиотеки. Проявив выдумку, Александра Григорьевна организовала получение декабристами русских и иностранных журналов.
"Мы все без исключения любили её, - утверждал декабрист Николай Басаргин, - как милую, добрую, образованную женщину и удивлялись её высоким нравственным качествам: твёрдости её характера, её самоотвержению, безропотному исполнению своих обязанностей..."
А декабрист Сергей Кривцов, покинув читинский острог, просил свою сестру: "Александре Григорьевне пиши в Читу, что я назначен в Туруханск и что все льды Ледовитого океана никогда не охладят горячих чувств моей признательности, которые я никогда не перестану к ней питать".
Посылая каждый день в тюрьму несколько блюд собственного приготовления, Муравьёва зачастую забывала об обеде для себя и своего мужа. "Довести до сведения Александры Григорьевны о каком-нибудь нуждающемся, - вспоминал декабрист Иван Якушкин, - было всякий раз оказать ей услугу, и можно было оставаться уверенным, что нуждающийся будет ею успокоен".
К осени 1830 года читинских узников перевели за шестьсот с лишним вёрст в новый, специально построенный острог, расположенный на территории Петровского завода. "Мы в Петровском и в условиях, в тысячу раз худших, нежели в Чите, - писала Александра Григорьевна отцу за три месяца до его смерти. - Во-первых, тюрьма построена на болоте, во-вторых, здание не успело просохнуть, в-третьих, хотя печь и топят два раза в день, но она не даёт тепла, в-четвёртых, здесь темно: искусственный свет днём и ночью; за отсутствием окон нельзя проветривать комнаты...
Я целый день бегаю из острога домой и из дома в острог, будучи на седьмом месяце беременности. У меня душа болит за ребёнка, который остаётся дома один; с другой стороны, я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь его видеть только три раза в неделю..."
Н.А. Бестужев. Портрет Александры Григорьевны Муравьёвой. 1832 г.
Хлопотами Муравьёвой и других добровольных изгнанниц полгода спустя в остроге были прорублены окна, правда, узкие и высоко от пола. А Александру Григорьевну ждало новое испытание - умерла новорожденная дочь Ольга.
"У меня нет ещё сил взяться ни за книгу, ни за работу, - жаловалась она в те дни свекрови, - такая всё ещё на мне тоска, что всё метаюсь, пока ноги отказываются... Вы и не представляете, сколько у меня седых волос".
Из нескольких портретов Муравьёвой той поры, исполненных талантливой кистью Николая Бестужева, сохранился лишь один, принадлежавший её мужу. Написанный, видимо, в последние месяцы жизни декабристки, портрет производит тяжёлое впечатление. Мучительные годы, проведённые в сибирской ссылке, не прошли бесследно. Александра Григорьевна выглядит устало, лицо её осунулось, взгляд скорбный...
Скрывая от мужа "общее расстройство" своего здоровья, она не внимала совету доктора Ф.Б. Вольфа принять особенные меры предосторожности и продолжала вести обычную жизнь. Ходя по нескольку раз в день из своей квартиры в каземат, она крепко простудилась и после трёхнедельной болезни умерла в возрасте тридцати двух лет. Произошло это 22 ноября 1832 года.
Могила Александры Григорьевны Муравьёвой в Петровском заводе.
В день смерти жены Никита Муравьёв стал седым. Да и вообще не было никого - ни среди декабристов, ни среди уголовных, называвших её "матерью", - кого бы не потрясла эта преждевременная кончина.
Велика была скорбь потому, что сошла в могилу всеобщая любимица, "святая женщина", на протяжении шестилетнего пребывания в Сибири олицетворявшая лучшие человеческие качества. "Она умерла на своём посту, - скажет Мария Волконская, - и эта смерть повергла нас в глубокое уныние и горе".
Умирая, Александра Григорьевна выразила желание быть похороненной на родине, рядом с отцом, на кладбище Орловского Свято-Успенского монастыря. Николай Бестужев, у которого были поистине золотые руки, изготовил деревянный гроб с винтами, скобами и украшениями. В надежде, что разрешат перевезти прах незабвенной Муравьёвой в родные места, он, с позволения коменданта, отлил на заводе свинцовый гроб. Однако, резолюция Николая I была однозначной: "Совершенно невозможно". Похоронили А.Г. Муравьёву на погосте Петровского завода.
"Если бы Вам случилось приехать ночью в Петровский завод, - писал И.Д. Якушкин сестре её Надежде Григорьевне Долгоруковой, - то налево от дороги Вы бы увидели огонёк, это беспрестанно тлеющая лампада над дверьми каменной часовни, построенной Никитой Михайловичем и в которой покоится прах Александры Григорьевны".

Никита Кирсанов: "Самая счастливая из женщин". Часть 1.

Все шесть сестёр Чернышёвых были обаятельны, каждая по-своему, но особой красотой, по свидетельству мемуариста, выделялись Елизавета, Вера и Надежда: "Гр. Елизавета Григорьевна напоминала собою чисто восточный тип, как я видал в гравюрах аравитянок и израильтянок в библейских сюжетах Гораса Верне.
У неё были большие кофейного цвета глаза... правильные и тонкие античные черты лица на матово-смугловатом фоне, тёмные, но не совсем вороного крыла цвета волосы, роста среднего, но превосходно сложена... Натура была пылкая и любящая, горячий друг своим друзьям, стояла за них горою перед кем бы то ни было..."
Она вышла замуж за историка, археолога и нумизмата, основателя знаменитой библиотеки А.Д. Черткова. В их московском доме гостили Жуковский и Пушкин, читал свои произведения Гоголь, бывший в дружеских отношениях с хозяйкой дома. Незадолго до событий на Сенатской площади в Елизавету Чернышёву был влюблён декабрист Владимир Сергеевич Толстой.
А. Маньяни. Портрет Натальи Григорьевны Чернышёвой ребёнком. 1816 г.
"Из всех сестёр стройностью талии наиболее отличалась гр. Наталья Григорьевна", - сообщал посетивший семейство Чернышёвых в августе 1825 года, мемуарист граф М.Д. Бутурлин, отмечая, что в свои семнадцать лет она лицом очень напоминала бабушку Н.П. Квашнину-Самарину. После отъезда старшей сестры Александры к месту сибирской каторги Никиты Муравьёва, Наталья Григорьевна обратилась к императору за позволением делить с сестрой изгнание и лишения.
Получив отказ, она деятельно помогала своей сестре - добровольной изгнаннице. На склоне лет, уже будучи вдовой известного военачальника Н.Н. Муравьёва-Карского, Наталья Григорьевна имела все основания сказать, что она на деле доказала свою любовь к близким ей людям.
Веру Григорьевну с её необыкновенной белизной кожи и постоянным румянцем на щеках можно было назвать брюнеткой лишь по цвету глаз и оттенку волос. "Глаза были небольшие и кругловатые, но взгляд был томно-задумчивый и нежный... и не изобличающий силы характера и воли, которыми, однако же, она была одарена. Рот был маленький с припухлыми ярко-малиновыми губами... Движения были плавны, сдержаны и проникнуты негою... Это было такое создание, от которого трудно было отводить глаза".
А. Маньяни. Портрет Веры Григорьевны Чернышёвой ребёнком. 1816 г.
Когда Готовящаяся к отъезду в Сибирь Анна Васильевна Розен находилась в Москве, то все сёстры Чернышёвы приняли исключительное участие в её судьбе. "Особенно Вера Григорьевна, ныне графиня Пален, - подчёркивал декабрист Андрей Розен, - со слезами просила взять её с собою под видом служанки, чтобы она там могла помогать сестре своей..."
Снова обратимся к объективному свидетельству Бутурлина: "Графиня Надежда Григорьевна не подходила ни к той, ни к другой из сестёр: роста была мужского, смуглая, как цыганка, и с сильным, киноварным румянцем во всю щёку до самых ушей, с выразительными тёмными глазами, с той особенностию, что у неё не видать было вовсе верхних ресниц, и глаза казались как бы выходившими прямо из под бровей; брови были густы и горизонтальны, а волосы тёмные. Вся её фигура была величава и эффектна..."
Удивительно ли, что она покорила сердце Дмитрия Гончарова, старшего брата Н.Н. Пушкиной, управляющего всеми гончаровскими имениями и предприятиями. Однако на его предложение "прелестная и божественная графиня" ответила отказом. Деятельное сочувствие своему шурину выражал Александр Сергеевич, летом 1834 года писавший жене: "Ты слади эту свадьбу, а я приеду в отцы посаженные..." В 1838 году Надежда Григорьевна вышла замуж за капитана Генерального штаба князя Григория Долгорукова.
А. Маньяни. Портрет Надежды Григорьевны Чернышёвой ребёнком. 1816 г.
Давая портреты своих кузин, граф М.Д. Бутурлин, по его выражению, "не описал" лишь старшую сестру - Софью Григорьевну Чернышёву. Ей в ту пору было 26 лет, а самой младшей Надежде - 12. Через четыре года Софья выйдет замуж за участника Отечественной войны И.Г. Кругликова. Унаследовав после "политической смерти" единственного брата Захара чернышёвский майорат, она со временем передала брату (под видом продажи) орловское имение Тагино.
С Софьей Григорьевной был знаком А.С. Пушкин, с ней переписывался поэт П.А. Вяземский, опубликовавший в "Полярной звезде" стихотворение "Графиням Чернышёвым". Декабрист Н.М. Муравьёв переслал ей нелегально из Сибири свой портрет работы Н.А. Бестужева. Софья Григорьевна воспитала дочерей своего дальнего родственника декабриста В.Л. Давыдова после того, как к нему в Сибирь выехала его супруга Анна Ивановна. Недаром Давыдовы благодарно писали: "Только одна в мире Софья Григорьевна, только одна..."
П.Ф. Соколов. Портрет Софьи Григорьевны Чернышёвой. 1827 г.
До нас дошло несколько портретов и словесных описаний второй, после Софьи, дочери Чернышёвых - Александры Григорьевны Муравьёвой, родившейся в Петербурге 2 июня 1800 года. Самый ранний портрет относится к 1816 г. Это рисунок карандашом и сангиной, выполненный художником Маньяни, многие годы жившим в семье Чернышёвых в качестве учителя рисования.
Есть все основания предполагать, что Александра Григорьевна была недовольна этим портретом. Много лет спустя она писала о манере письма Маньяни: "У него особый дар: он схватывает черты лица, набрасывает их на бумагу, а затем располагает наобум, как вздумается..."
А. Маньяни. Портрет Александры Григорьевны Чернышёвой. 1816 г.
О других портретах декабристки чуть позже, а пока напомним, как же выглядела замечательная русская женщина, эта "сибирская героиня", на самом кануне событий 14 декабря 1825 года.
Всё тот же М.Д. Бутурлин вспоминал: "Она была выше среднего роста, блондинка, кровь с молоком и широковатого телосложения. Тогдашние петербургские англичане находили поразительным сходство её с умершею в 1817 году принцессою Шарлоттою, дочерью тогдашнего принца-регента, впоследствии короля Георга IV".
Александра росла в атмосфере обострённого чувства патриотизма, свободомыслия, осуждения аракчеевщины и засилия неметчины. Чтение вольнолюбивых произведений Пушкина, Рылеева, Грибоедова и Бестужева-Марлинского располагало к обсуждению казни испанского революционера Риего, восстания Семёновского полка, к которому имел прямое отношение кузен сестёр Чернышёвых - Иван Фёдорович Вадковский.
В 1820 году шестнадцатилетняя Александра начинает свой дневник трогательными словами: "Я говорила, говорю и пишу, что нет большего несчастья, чем иметь голову горячую и сумасбродную и ум набекрень..." В характере умной и наблюдательной девушки ярко проявлялась страстная эмоциональность.
22 февраля 1823 года она вышла замуж за двадцатисемилетнего капитана гвардии Н.М. Муравьёва, активного члена ранних декабристских организаций, правителя дел Северного общества, автора знаменитой "Конституции". Это о нём упоминает Пушкин в десятой главе "Евгения Онегина":
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты...
Интересно, что ту же черту декабриста отметил и поэт Константин Батюшков: "Твой дух встревожен, беспокоен..." Широкообразованный и щедро одарённый от природы, Никита Муравьёв был блестящим историком и математиком, библиофилом, знатоком множества языков. Это им сказаны слова: "История народа принадлежит народу". Собранная им огромная библиотека уникальна по своему составу. "Этот человек один стоил целой академии", - сказал о нём декабрист М.С. Лунин.
П.Ф. Соколов. Портрет Никиты Михайловича Муравьёва. 1824 г.
В "Алфавите декабристов" о капитане Н.М. Муравьёве говорилось: "Участвовал в умысле на цареубийство изъявлением согласия в двух особенных случаях в 1817 и в 1820 году; и хотя впоследствии и изменил в сем отношении свой образ мыслей, однако ж предполагал изгнание императорской фамилии; участвовал вместе с другими в учреждении и управлении тайного общества и составлении планов и конституции".
Арестованный в Тагино 20 декабря 1825 года на глазах жены, готовящейся в третий раз стать матерью, Никита Михайлович сумел из Москвы переправить ей несколько строк: "Помни о своём обещании беречь себя: мать семейства в твоём положении имеет священные обязанности, и, чтобы их исполнять, прежде всего нужно чувствовать себя хорошо".
Уже в предпоследний день уходящего года Александра Григорьевна прибыла в столицу. В ответ на "покаянное" письмо мужа из крепости она нашла мужественные слова: "Ты просишь у меня прощения. Не говори со мной так, ты разрываешь мне сердце. Мне нечего тебе прощать.
В течение почти трёх лет, что я замужем, я не жила в этом мире, - я была в раю... Не предавайся отчаянию, это слабость, недостойная тебя. Не бойся за меня, я всё вынесла... Я самая счастливая из женщин".
П.Ф. Соколов. Портрет Александры Григорьевны Муравьёвой. 1825 г. Надпись на обороте по-французски: "Моему дорогому Никите".
5 января 1826 года Александра Григорьевна передала мужу в Петропавловскую крепость свой портрет, работы художника-акварелиста П.Ф. Соколова.
"Портрет твой очень похож, - сообщал Никита Михайлович жене, - и имеет совершенно твою мину. Он имеет большое выражение печали..."
А в письме от 16 января того же года он признавался: "В минуту наибольшей подавленности мне достаточно взглянуть на твой портрет, и это меня поддерживает..." С этим портретом декабрист не расставался до конца своих дней.
Благодаря необычайной энергии, силе воли, а также влиятельным связям А.Г. Муравьёва добивается свидания с мужем, хлопочет о разрешении разделить его судьбу. Реакцию передового столичного общества на горе семей, насильственно лишённых сыновей, мужей и братьев, хорошо передают печальные строки письма к В.А. Жуковскому, написанного 29 июля 1826 года его племянницей Александрой Воейковой:
"Окончание несчастий 14-го декабря поразит тебя так же, как и нас, - но благодарю Бога, что ты далеко, что не видишь несчастных родителей. В каком они положении ты представить можешь, но видеть всё это, и знать, что никакой помощи, никакой отрады этому горю нет, - это нестерпимо... Даже когда я радуюсь своей маленькой Машей, мысль о бедной Александре Григорьевне мешает мне быть счастливой. С каким чувством эта бедная женщина смотрит на своих детей..."

Никита Кирсанов: "Случай Анненкова". Часть 6.

Ивану Александровичу Анненкову, как и другим декабристам, осуждённым по II разряду, срок каторги был сокращён сначала до 15 лет, а затем (в 1832 г.) до 10 лет. По указу 14 декабря 1835 года второразрядники освобождались от каторжных работ и переводились на поселение. Местом поселения Анненкова было назначено село Бельское - в 130 верстах от Иркутска. Из-за отсутствия средств Анненковы выехали из Петровска позже других, а именно 20 августа 1836 года. "Наконец, после долгих сборов, - писала дочь декабриста Ольга Ивановна, - наша семья покинула Петровский завод, где мы провели ровно шесть лет. Нас детей было трое, последнему брату не было ещё и года". При переезде через Байкал баркас потерпел крушение, и Анненковы едва не погибли. В сентябре они прибыли в Иркутск. Анненков хотел здесь остановиться на некоторое время, чтобы жена оправилась от болезни, но генерал-губернатор Восточной Сибири Броневский не разрешил ему этого, и он выехал в Бельское один. Между тем болезнь Прасковьи Егоровны обострилась. На все просьбы Анненковых позволить Ивану Александровичу приехать в Иркутск и жить там до её выздоровления Броневский отвечал отказом. "Мать была в полном отчаянии", - вспоминала Ольга Ивановна. Только весной 1837 года Анненков перевёз семью в Бельское.
Село Бельское. Фотография конца XIX в.
Положение Анненковых было вдвойне тяжелее других. Ко всем тяготам и несчастьям ссыльных присоединились заботы о куске хлеба: семья увеличивалась, а средств почти не было. Кроме того, здоровье Прасковьи Егоровны сильно пошатнулось, и она стала часто и подолгу болеть. Жизнь их в Бельском была самая безотрадная, полная постоянных тревог и волнений. С большим трудом им удалось снять квартиру в крестьянском доме без всяких удобств. "Приходилось мириться с полнейшим недостатком во всём, даже в жизненных припасах", - вспоминала О.И. Иванова. Анненков пробовал завести своё хозяйство, по образцу крестьянского, чтобы иметь средства к существованию. Но для этого нужны были пахотная земля и покосы, а в черте поселения этого не было. Отлучаться же с места жительства было запрещено.
И.А. Анненков был поставлен в самое затруднительное положение. Он рисковал за каждый неосторожный шаг, непонятный или привратно истолкованный местными властями, быть судимым, и очень строго. Об этом он так писал иркутскому губернатору: "Господин исправляющий должность земского исправника в приезд свой приказал волостному правлению предписанием, с которого прилагаю копию, объявить нам, что если мы отлучимся без особенного дозволения начальства, то будем судимы, как за побег, словесно же велел старшине осматривать ежедневно мой дом и не выпускать нас из селения без конвойного...
Не отлучаться же за черту селения, как требует этого господин исправник, и испрашивать на каждый раз особое дозволение начальства невозможно по медленности отношений. В Бельске не существует базара, и поэтому выезд в соседние деревни необходим бывает для закупки съестных припасов, сена, дров и тому подобного. Не имея ещё своего хозяйства, я должен изыскивать средства пополнять в окрестностях то, чего нельзя достать на месте, и заботиться также о дешёвой покупке припасов". Далее Анненков просит разрешить ему "выезд по волости", в которой он находится.
В другом своём письме на имя того же губернатора он ходатайствовал о наделе "земли для хлебопашества и покосов", на что согласно правилам о поселенцах он имел право. Но и эта его просьба не была удовлетворена.
Так прошло около двух лет ссылки в Бельском. Кроме Анненковых сюда был водворён ещё один декабрист - Пётр Фёдорович Громницкий, который, по словам О.И. Ивановой, и делил с ними все невзгоды, так обильно обрушившиеся на них в этой глуши.
В июне 1838 года Анненков был переведён в город Туринск Тобольской губернии. Здесь он встретился с декабристами В.П. Ивашевым и Н.В. Басаргиным, прибывшими сюда на поселение ещё раньше. В Туринске Иван Александрович был допущен к гражданской службе и определён канцеляристом 4-го разряда.
г. Туринск. Фотография конца XIX в.
Ивашевы, муж и жена, очень обрадовались прибытию Анненкова с семьёй, о чём свидетельствуют их письма к родным. Так, В.П. Ивашев писал своей сестре: "Переведены сюда Анненковы, они уже приехали, жена нашего союзника - женщина приятная, мать пренежная". Камилла Петровна Ивашева тоже писала сёстрам: "Вот уже два дня, что я точно очутилась в обществе Петровского завода, так как мы наслаждаемся прибытием Анненковых, которых я не видела больше года и даже не смела надеяться на радость соединиться с ними... Четверо восхитительных детей, один лучше другого, составляют их свиту..." Эти отзывы Ивашевых дополняет их внучка О.К. Буланова, которая пишет в своих воспоминаниях: "С ним (Анненковым) приехала его жена Прасковья Егоровна и четверо детей: Ольга, впоследствии по мужу Иванова, Владимир, Иван и Николай. Приезд Анненковых был радостным событием для Ивашевых и должен был внести не мало оживления в их однообразную жизнь в Туринске".
Приведём ещё одну выдержку из письма В.П. Ивашева к родным, в котором он даёт такую интересную характеристику Анненковым: "Красивая женщина, в сопровождении прелестных детей, с твёрдым и весёлым характером, всегда ровным настроением Анненкова примерная жена и мать. Муж её очень красив, с благородными и медлительными манерами. Голова его так и просится на рисунок... Многочисленность семьи при ограниченных средствах требует большой экономии во всём, но они оба с женой умеют это устроить..."
В Туринске Анненков оставался недолго и в июне 1841 года был переведён в Тобольск. Здесь он с семьёй прожил ещё 15 ссыльных лет. В течение этого времени Анненков исполнял разные мелкие служебные должности: находился в штате канцелярии Тобольского общественного губернского правления, исправлял должность ревизора поселений Тобольской губернии и должность заседателя Тобольского приказа общественного призрения.
Прасковья Егоровна Анненкова. С портрета работы Н.А. Бестужева. 1840-е гг. Государственный Литературный музей, Москва.
Однако Анненков, как и другие декабристы, не был восстановлен в прежних правах и оставался на положении ссыльно-поселенца. Он по-прежнему находился под надзором, и на каждый выезд его из Тобольска, даже по служебным делам, требовалось разрешение властей. Оставались ограниченными в правах и дети декабриста. Мария Владимировна Брызгалова, внучка Анненкова, писала в своих воспоминаниях, что по окончании Тобольской гимназии отец её подал прошение Николаю I о разрешении поступить в университет, но на это последовал отказ царя. "Отец с чувством глубокой горечи вспоминал об этом событии всю жизнь", - заключала она. Этот факт свидетельствует о бесправном положении ссыльных декабристов и их семей даже в последние годы их пребывания в Сибири. Николай I мстил декабристам всеми способами до конца своей жизни. Он не мог забыть пережитого им страха в день восстания 14 декабря.
Материальное положение Анненкова в Тобольске нисколько не улучшилось. Жалование, которое он получал за службу, не обеспечивало семью, а какая-либо помощь со стороны родственников ему не была оказана. Сохранился документ, нписанный от лица О.И. Ивановой, в котором говорится, что после смерти матери Анны Ивановны в 1842 году Анненков подал правительству просьбу о наследовании имущества умершей. Министр внутренних дел препроводил эту просьбу к военному министру с вопросом: имеет ли Анненков право наследовать имения после матери? Военный министр отвечал, что "не полагает возможным предоставлять государственным преступникам, получившим ... дозволение вступить вновь в службу, право наследовать после родственников, так как им не возвращены права прежнего состояния..."
Это мнение было сообщено министру юстиции, который поддержал его. Так доложено было царю и "от высочайшего имени" Анненкову было объявлено, что просьба его не может быть удовлетворена. Между тем родственники Анненкова вошли в соглашение, по которому, устранив прямого наследника "как не имеющего никакого права на наследие", произвели раздел имущества умершей А.И. Анненковой. В заключение Ольга Ивановна пишет: "Будучи таким образом притеснён и обманут своими родственниками, отец мой, состоящий ныне по службе коллежским секретарём, Иван Анненков, терпит крайность с многочисленным семейством и не имеет далее возможности поддерживать своих сыновей..."
Несмотря на все превратности судьбы, Анненковы не предавались отчаянию. Иван Александрович, по словам декабриста А.Е. Розена, "был заботливым отцом семейства и был счастлив взаимной любовью своих детей". Живой, весёлый характер Прасковьи Егоровны, её энергия, её любовь к мужу и детям, постоянная забота о них способствовали сплочению семьи. Е.И. Якушкин, сын декабриста, писал жене в 1855 году из Сибири об Анненковой: "Как бы ни были стеснены обстоятельства, она смеётся и поневоле поддерживает бодрость в других... Анненков женился на ней и хорошо сделал..." И.И. Пущин, который, по собственному его признанию, не принадлежал к числу поклонников Анненковой, писал о ней: "Не могу не отдать ей справедливости: она с неимоверной любовью смотрит на своего мужа... Часто имею случай видеть, как она даже недостатки его старается выставить добродетелью".
Прасковья Егоровна Анненкова. Портрет работы А. Померанцова. 1852 г. Третьяковская галерея, Москва.
Особого внимания заслуживает отзыв об Анненковых писателя Ф.М. Достоевского, встечавшегося с ними в 1849 году в Тобольске, а позднее в Омске, где он отбывал каторгу за участие в кружке Петрашевского. При этих встречах с Анненковыми и другими ссыльными декабристами и их жёнами была оказана материальная помощь Достоевскому и его товарищам (деньгами и вещами), облегчившая на первых порах их пребывание в Сибири. Впоследствии писатель с благодарностью вспоминал об этих сибирских друзьях.
Так, шесть лет спустя, в 1855 году, уже из Семипалатинска, где он служил солдатом после каторги, Достоевский писал Анненковой: "Я всегда буду помнить, что с самого прибытия моего в Сибирь Вы и всё превосходное семейство Ваше брали во мне и в товарищах моих по несчастью полное и искреннее участие. Я не могу вспомнить об этом без особенного утешительного чувства и, кажется, никогда не забуду. Кто испытывал в жизни тяжёлую долю и знал её горечь - особенно в иные мгновенья, тот понимает, как сладко в такое время встретить братское участие совершенно неожиданно... Вы были таковы со мною, и я помню встречу с Вами, когда Вы приезжали в Омск, и когда я ещё был в каторге". В письме из Омска в 1854 году к своему брату Достоевский говорит о встрече с Анненковой и её дочерью О.И. Ивановой как об одном из лучших воспоминаний его жизни.
Тридцать лет пробыли Анненковы в Сибири, мужественно и стойко неся все тяготы жизни политических изгнанников. "С нами делил он тюремную жизнь с твёрдостью", - говорил об Анненкове декабрист Розен. О.И. Иванова вспоминала: "Отец мой был человеком с непреклонным характером и железной силой воли. Я никогда не слыхала от него ни малейшего ропота на судьбу или сожаления о прошлом. Он никогда не жаловался на своё положение, а оно было тяжелее, чем других его женатых товарищей..." Пройдя все испытания в годы каторги и поселения, Иван Александрович сохранил верность своим взглядам на положение в России: он оставался непримиримым врагом крепостничества и угнетения.

Никита Кирсанов: "Случай Анненкова". Часть 5.

Декабристы провели в Читинском остроге четыре года. Но пребывание их в Чите считалось временным, так как за 700 вёрст от неё для них строилась новая тюрьма в Петровском заводе. План этой тюрьмы утвердил сам Николай I, не перестававший следить за своими врагами и в далёкой Сибири. Известие о переводе из Читы в Петровск пришло к декабристам летом 1830 года. Для отправки в новую тюрьму узников разделили на две партии: одна должна была идти в сопровождении плац-майора и выступила 7 августа. В ней находился и И.А. Анненков. Вторая партия под наблюдением коменданта была отправлена 9 августа. Шли 48 дней и прибыли в Петровск в 20-х числах сентября. Вслед за декабристами отправились и женщины. Полина Анненкова выехала, держа на руках двух детей: одну девочку полуторогодовалую, другую трёхмесячную.
Село Укир по пути декабристов из Читы в Петровский завод. Дневка 22 августа 1830 г. Акварель Н.А. Бестужева (?). Лист из альбома декабристки А.И. Давыдовой.
Перевод в Петровск вызвал у заключённых сильное волнение. За время пребывания в Чите они успели в какой-то мере акклиматизироваться, между ними и местным населением установились хорошие отношения. "В Чите нас очень полюбили, - писала Полина Анненкова, - и многие даже плакали, когда мы уезжали, и провожали нас до самого перевоза, который был на расстоянии двух или трёх вёрст от селения". Между тем декабристам было известно, что Петровский завод расположен на болоте, что тюрьма плохо построена, в камерах нет окон и т.д.
Петровский чугуноплавильный и железоделательный завод Забайкальской области Верхнеудинского округа был построен в 1789 году и находился в ведомстве Нерчинских рудников. Работы здесь производились ссыльными каторжанами и состояли в выплавке чугуна и изготовлении разных изделий. Каторжный труд делал жизнь этих людей невыносимой. Полина Анненкова так рассказывала о своём первом впечатлении при виде Петровска: "Нельзя себе представить, какое тяжёлое впечатление он произвёл на меня. Подъезжая, мы все поворачивали. Наконец, первое, что представилась глазам, была тюрьма, потом кладбище и наконец уже строения. Петровский завод был в яме, кругом горы, фабрика, где плавят железо, - совершенный ад. Тут ни днём, ни ночью нет покоя, монотонный стук молотка никогда не прекращался, кругом чёрная пыль от железа..."
Вновь выстроенное для декабристов здание тюрьмы расположено было между гор, в котловине, на сыром месте. С трёх сторон оно ограждалось глухими стенами, а с четвёртой - высоким бревенчатым частоколом. Всего в тюрьме было 64 камеры. Они не имели наружных окон и очень слабо освещались через узкие щели над дверью, выходившей в коридор с окнами на двор острога. Декабристов разместили по тёмным камерам в одиночку. Жёны декабристов жили в своих домах, купленных у местных жителей. Позднее им разрешено было жить в тюрьме с мужьями, и каждая из них устраивала, как могла, убранство своей камеры.
Прасковья Егоровна Анненкова. Акварель Н.А. Бестужева. 1836 г. ГМИИ им. А.С. Пушкина, Москва.
Устроенные без окон казематы вызвали решительный протест со стороны женщин. Они с возмущением писали родным в Петербург, что недостаток света сильно влияет на здоровье заключённых, что они болеют и слепнут. Так, А.Г. Муравьёва писала отцу в октябре 1830 года: "Здесь темно. Искусственный свет необходим днём и ночью; за отсутствием окон нельзя проветривать комнату". Жена декабриста Фонвизина сообщала своей родственнице в Петербург: "Вы себе и представить не можете этой тюрьмы, этого мрака, этой сырости, этого холода, этих всех неудобств". То же самое писала своей матери Е.И. Трубецкая: "Темь в моей комнате такая, что мы в полдень не сидим без свечей. В стенах много щелей, дует ветер, и сырость так велика, что пронизывает до костей". Негодующие письма жён декабристов своим родным произвели такое сильное впечатление в столичном обществе, что царю пришлось уступить. Через полгода последовало разрешение прорубить в камерах окна, но их сделали высоко под потолком в виде узких щелей, поставили решётки, и поэтому солнечного света по-прежнему было недостаточно.
Принудительный труд декабристов в Петровске, как и в Чите, состоял из разных земляных работ: проложении и ремонте дорог, уборке острожного двора и других. По зимам по-прежнему мололи зерно на ручных мельницах.
Но декабристы не падали духом. Их жизнь проходила постоянно в тех или иных занятиях по выбору самих заключённых. Восстановилось столярное мастерство, начатое ещё в Читинском остроге. Выделывались шкафы, столы, кресла, комоды для себя и для местных жителей. М.А. Бестужев писал, что он знал "различные мастерства, как-то: портняжное, сапожное, башмачное, кузнечное, слесарное, токарное, переплётное..." Некоторые изготовляли модели сельскохозяйственных и других машин. Собирались ботанические коллекции сибирской флоры. Писатели и поэты, как, например, Н.А. Бестужев и А.И. Одоевский, занимались литературным трудом. "Каторжная академия" работала с полным напряжением. Продолжалось чтение лекций по различным отраслям знаний. В Петровском заводе декабристы основали при тюрьме школу для обучения детей местного населения. Учили грамоте, арифметике, ремёслам, иностранным языкам. Эта школа продолжала своё существование и после выхода декабристов на поселение. Занятия в ней вёл оставшийся при заводе И.И. Горбачевский.
Умственная жизнь вознаграждала лишение свободы. Недостатка в книгах и журналах не было. Всё это присылалось родственниками в изобилии. Со временем у многих декабристов составились целые библиотеки.
Иван Александрович Анненков. Акварель Н.А. Бестужева. 1836 г. ГМИИ им. А.С. Пушкина, Москва.
В Петровском заводе, как и в Чите, декабристы-художники занимались рисованием и живописью. Среди них особенно ярко выделяется имя подлинного художника Николая Александровича Бестужева. В Чите и в Петровском заводе он создал целую галерею портретов своих товарищей, жён декабристов, изображал их жилища, сделал много видовых рисунков Читинского и Петровского острогов. В своих пейзажах Н.А. Бестужев раскрыл красоту сибирской природы.
Талантливым художником показал себя Иван Александрович Анненков, сделавший ряд акварельных и других рисунков. На них изображены виды окрестностей Читы в разные времена года и внутренний вид Читинского и Петровского острогов. На одном из его рисунков показана улица в Чите с деревянными домами. На одной стороне - дома жён декабристов, там же и дом Анненковых. По улице возница везёт воду в узкой длинной бочке. Рисунок выполнен очень тонко и искуссно. В настоящее время рисунки И.А. Анненкова хранятся в Институте русской литературы Академии наук РФ и у его потомков, а возможно, и у других частных лиц.
Талантливыми художниками были Василий Петрович Ивашев, Иван Васильевич Киреев, Александр Михайлович Муравьёв, Пётр Иванович Борисов и Николай Петрович Репин. Работы художников-декабристов дают нам представление о тюремной жизни и быте заключённых и их жён, а также о сибирской природе.
В Петровском остроге, как и в Читинском, декабристы жили одной дружной семьёй, помогали друг другу. Здесь образовалась товарищеская артель, и более состоятельные из них отдавали в общую кассу то, что получали от своих богатых родственников. Были организованы общие столовые. На определённый срок выбирался староста, ведавший артельным хозяйством. Образовались и другие артели, например: взаимопомощи ссыльным на поселении после отбытия каторги, газетная - для правильного пользования газетами и журналами, приходившими на имя декабристов и их жён. Артели просуществовали вплоть до 1835 года, когда уже почти все декабристы-каторжане были разосланы на поселение в разные углы Сибири.
Дамская улица в Петровском заводе. Рисунок неизвестного художника-декабриста (?). 1830-е гг.
Положение декабристов стало намного тяжелее, когда они перешли на поселение и оказались разобщёнными между собой. Большинство из них принадлежало к числу несостоятельных людей, не имеющих никаких средств к существованию. Выдававшийся неимущим паёк (пособие) в 200 рублей ассигнациями в год ни в какой мере не обеспечивал ссыльных. К тому же декабристы не хотели принимать эту "милость" из рук царя, и казённым пайком пользовались лишь немногие поселенцы. Водворённые в отдалённые места Сибири, при крайне суровом климате, они могли кое-как жить только благодаря помощи местного населения и своих товарищей.
Однако, несмотря на все невзгоды, декабристы-поселенцы развернули большую научную, культурно-просветительскую и хозяйственную деятельность. Они изучали природу и климат Сибири, её растительный и животный мир, сажали и выращивали разные овощи, неизвестные до того времени в крае, вводили новые сельскохозяйственные культуры: картофель, кукурузу, огурцы, в парниках выращивали цветную капусту, дыни, арбузы.
Декабристы являлись исследователями быта, нравов, языка, песен народов, населявших Сибирь. Они устраивали школы и сами преподавали в них. Например, Бестужевы учили детей в Селенгинске, Матвей Муравьёв-Апостол - в Вилюйске, Якушкин - в Ялуторовске. Учили безвозмездно богатых и бедных, русских и бурят, тунгусов и якут. Недаром в Сибири слова "декабрист" и "народный учитель" связывались воедино.
Будучи на поселении, декабристы, не имея в большинстве своём специального образования, оказывали населению постоянную медицинскую помощь. Где бы им не приходилось быть, они посещали больных, снабжали лекарствами, давали советы.
Хозяйственная и просветительная деятельность декабристов в Сибири в значительной степени способствовала развитию края, подъёму его культурного уровня и производительных сил. Она явилась образцом для местного населения, указала пути, по которым должен идти подъём Сибири. Эта деятельность декабристов на поселении была тесно связана с теми идеями, которые вели их на борьбу против самодержавия, которые вдохновляли их всю жизнь.

Никита Кирсанов: "Случай Анненкова". Часть 4.

Подорожную Полине Гёбль выдали в Москве только до Иркутска, и она не знала, куда далее должна будет ехать. Ехала через Казань, Пермь, Екатеринбург, Томск, Красноярск. Через 18 дней после отъезда из Москвы, 10 января 1828 года, она приехала в Иркутск. Проезжая через многие города и селения, иностранка Полина Гёбль не могла не заметить такую черту характера русских людей, как радушие и гостеприимство, которые она встречала повсюду. "Гостеприимство было сильно развито в Сибири, - впоминала она. - Везде нас принимали... везде кормили отлично, и когда я спрашивала, сколько должна заплатить, ничего не брали... Такое бескорыстие изумляло меня". Далее она указывала, что "Сибирь - чрезвычайно богатая страна, земля здесь необыкновенно плодородна, и немного надо приложить труда, чтобы получить обильный урожай".
Французский писатель Александр Дюма в своём романе "Учитель фехтования" уверяет, что Полину Гёбль всю дорогу сопровождала целая стая волков, так что она даже не могла нигде остановиться. Но этого не было. "Я видела во всё время моего пути в Сибирь только одного волка, и тот удалился, поджавши хвост, когда ямщики начали кричать и хлопать кнутами", - говорила она, возражая романисту.
В Иркутске Гёбль продержали более полутора месяцев. Это было связано с тем, что местный губернатор Цейдлер, выполняя специальную инструкцию, присланную из Петербурга, старался всеми способами задержать её и убедить вернуться в Европейскую Россию. Однако, несмотря на все старания начальства, Полина Гёбль не отступила от исполнения своего долга. 28 февраля она получила разрешение следовать дальше и тут только узнала, что должна ехать в Читу. На следующий день Полина оставила Иркутск и 5 марта была уже в назначенном месте.
Здесь Полину Гёбль снова заставили подписать "Правила", которые касались жён ссыльных каторжан. В них указывалось, какие обстоятельства должны были принять на себя жёны декабристов, находясь вместе с мужьями на каторге. Приведём отдельные пункты этих правил:
"1. Желая разделить участь моего мужа, государственного преступника (фамилия), и жить в том селении, где он будет содержаться, не должна отнюдь искать свидания с ним никакими происками и никакими посторонними способами, но единственно по сделанному на то г. коменданта дозволению и токмо в назначенные для того дни и не чаще через два дня на третий.
2. Не должна я ни под каким видом ни к кому писать и отправлять куда бы то ни было моих писем и других бумаг иначе, как токмо через г. коменданта. Равно если от кого мне или мужу моему через родных или посторонних людей будут присланы письма и прочее, должна я их ему же, г. коменданту, при получении объявить, если оные не через него мне будут доставлены...
5. Обязуюсь иметь свидание с мужем моим не иначе как в арестантской палате, где указано будет, в назначенное для того время и в присутствии дежурного офицера...
10. Наконец, давши такое обязательство, не должна я сама никуда отлучаться от места того, где пребывание моё будет назначено... без ведома г-на коменданта...
В выполнении сего вышеизложенного в точности под сим подписуюсь. Читинский острог. 1828 года".
Только на третий день приезда в Читу Полине Гёбль разрешили свидание с Анненковым. Он был закован в тяжёлые ножные кандалы и с трудом переставлял ноги. Сопровождали его дежурный офицер и часовой. "Невозможно описать, - вспоминала позже Полина Анненкова, - той безумной радости, которой мы предались после долгой разлуки, забыв всё горе и то ужасное положение, в котором находились в эти минуты. Я бросилась на колени и целовала его оковы".
Венчание И.А. Анненкова и Полины Гёбль в Чите. С картины художника С. Полянского. 1983 г.
Через месяц им разрешено было обвенчаться. Церемония бракосочетания состоялась 4 апреля в читинской церквушке в присутствии коменданта острога Лепарского. Жениха и двух его товарищей П.Н. Свистунова и А.М. Муравьёва (они были шаферами) привели в оковах и сняли их только на церковной паперти (у крыльца). После вечания их снова заковали и отвели в острог. Лишь на другой день "свадьбы" молодым разрешили двухчасовое свидание. После вступления в брак с Иваном Александровичем Полину Гёбль стали звать Прасковьей Егоровной Анненковой.
Во всё время пребывания в Чите заключённых не выпускали из острога. Жёны же их, приехавшие в Сибирь, имели право ходить к ним на свидание не более двух раз в неделю. Анненкова рассказывала, что в те дни, когда нельзя было идти в острог, "дамы" ходили к тыну, брали с собой ножи и выскабливали в тыне скважины, сквозь которые можно было говорить с заключёнными.
Эти замечательные и смелые женщины оказывали узникам большую помощь. Они заботились об их питании и улучшении санитарного состояния камер. Так как самим каторжанам было строго запрещено писать даже близким родственникам, то данные обязанности взяли на себя жёны декабристов, которые стали вести постоянную переписку с родными и друзьями, оставшимися в России. Письма эти проходили через руки коменданта и отдавались ему незапечатанными, так же как и письма из России проходили через его руки и должны были им читаться.
Пребывание в Чите содействовало ещё более тесному содружеству декабристов. Оно не распалось и впоследствии - в Петровском заводе, и тогда, когда их отправили на поселение в разные места Сибири.
Вместе они боролись за право на улучшение условий их заключения. Благодаря настоятельным совместным требованиям декабристы добились разрешения на строительство в тюремном дворе двух небольших домиков. В одном из них ссыльные разместили столярную и переплётную мастерские, а в другом - различные музыкальные инструменты, на которых по очереди играли. Некоторые из декабристов увлеклись рисованием.
Иван Александрович Анненков. Акварель Н.А. Бестужева. Читинский острог. 1828 г. Третьяковская галерея, Москва (ранее в собрании Е.И. Блюмер, Париж).
В 1828 году было разрешено получение русских и иностранных книг, журналов, газет. Вся эта литература и периодика выписывалась через жён декабристов или присылалась родными. Например, мать Никиты Муравьёва отправила в Читу его большую библиотеку, которой пользовались все заключённые. Книги оживили умственную деятельность декабристов, среди которых было много талантливых учёных, изобретателей, поэтов, писателей.
Основное место в культурной жизни ссыльных отводилось самообразованию. Одним из видов его были лекции, которые проводились систематически. Так, доктор Ф.Б. Вольф читал курсы анатомии, физики, химии. П.С. Бобрищев-Пушкин преподавал высшую и прикладную математику, А.О. Корнилович и П.А. Муханов - историю России, А.И. Одоевский - русскую словесность, а Никита Муравьёв - стратегию и тактику. Кроме всего этого изучались иностранные языки.
По приезде в Читу Полина Анненкова, как и её подруги, с головой окунулась в бесчисленные домашние заботы, которые оказались не легки в условиях сибирской каторги. Всё её внимание было поглощено заботами о том, как скрасить жизнь мужа. Она начала с того, что тайно от охраны заменила казённые кандалы Анненкова другими, более удобными. Казённые оковы очень стесняли узников. Они были тяжелы , а главное - коротки, отчего особенно страдал Иван Александрович, так как он был для того времени высокого роста (согласно примет "государственного преступника" Анненкова, его рост составлял 2 аршина 7 7/8 вершка - 173 см.). С помощью подкупленного кузнеца были сделаны другие оковы, легче и цепи длиннее. Их надели на Анненкова также с помощью кузнеца, а казённые Полина спрятала у себя и возвратила их, когда оковы были сняты с узников в сентябре 1828 года. Свои же кандалы она сохранила, впоследствии их них было сделано "на память" много колец и несколько браслетов.
Вид Читинского острога. Копия неизвестного художника с рисунка И.А. Анненкова.
Затем надо было снабжать Ивана Александровича бельём и одеждой, доставлять ему в острог кушанья домашнего приготовления, позаботиться о постройке дома и о многом другом. В своих воспоминаниях Полина Анненкова подробно рассказывает о том, какие овощи выращивала она на своём огороде, чем кормила мужа, как боролась за смягчение условий каторжной жизни. Всё это требовало большой энергии, повседневного труда, к которому с ранних лет приучила её нужда.
Полина Анненкова сознавала своё превосходство в этом отношении над остальными жёнами декабристов, с трудом приспосаблявшимися к тяжёлой и непривычной жизни. Не без некоторой гордости она говорила: "Дамы наши часто приходили посмотреть, как я приготовляю обед, и просили научить их то сварить суп, то состряпать пирог. Но когда доходило до того, что надо было взять в руки сырую говядину или вычистить курицу, то не могли преодолеть отвращение к такой работе, несмотря на все усилия, какие делали над собой. Тогда наши дамы со слезами сознавали, что завидуют моему умению всё делать, и горько жаловались на самих себя за то, что они не умели ни за что взяться..."
Труд, лишения, общее горе соединили этих женщин в одну дружную семью. У них всё было общее: печали и радости, любовь к близким и ненависть к их угнетателям. Всех связывала тесная дружба, которая помогала переносить неприятности и заставляла забывать многое.
По приезде в Читу жёны декабристов, в том числе и Полина Анненкова, жили на квартирах, которые они снимали у местных жителей. Позднее были построены свои небольшие домики, наподобие крестьянских изб, и заведено своё "хозяйство". Но заключённые и их жёны жили главным образом на деньги, которые им присылали из России родственники.
Внутренний двор Читинского острога. Акварель Н.А. Бестужева. 1829-1830 гг. Лист из альбома декабристки А.И. Давыдовой.
Положение Анненковых было особенно тяжёлым. Мать Ивана Александровича за всё время ссылки сына ему ничем не помогла. Эта бездушная женщина не сделала ни шагу, чтобы утешить его или облегчить его участь. Она не любила сына, и особенно не могла простить ему участия в декабристском движении. Родственники И.А. Анненкова ещё при жизни Анны Ивановны проявили весьма откровенное поползновение завладеть наследством "государственного преступника", а после её смерти все имения перешли в их руки. Двоюродный брат декабриста Н.Н. Анненков заполучил даже 60 тысяч рублей, которые принадлежали лично Ивану Александровичу и были отобраны у него при аресте. Только впоследствии эти деньги были переданы на имя Полины Анненковой, которые она положила в банк и на проценты от них жила всё время в период пребывания в Сибири. Разумеется, такие средства не обеспечивали полностью существование семьи Анненковых, и она подчас нуждалась даже в самом необходимом. "Отцу иногда приходилось очень трудно, и вообще он был очень стеснён материально", - вспоминала дочь декабриста Ольга Ивановна.